Одновременно со становлением уже рассмотренных нами базисных мимов появился и мим «я и другие». Этот мимкомплекс является одним среди наиболее сложных из всех мимов. Он развивается медленнее остальных и представляется самым тяжёлым для понимания.

Люди издавна пытались разобраться в вопросе, что собой представляет их «Я». Первоначально под «Я» понималась душа. Несколько тысяч лет усилий теологов не внесли ясность в вопрос, что же такое душа. Затем эстафету переняли философы, вслед за ними психологи, физиологи, кибернетики и другие. Однако эта массированная атака не решила данного вопроса. Существуют десятки определений того, что есть «Я», личность, самость, психика, сознание. Все эти определения зачастую противоречат друг другу и мало что объясняют. На сегодняшний день мы можем с уверенностью констатировать только то, что мы имеем лишь смутные представления, что же такое наше «Я», где оно находится и какие механизмы обеспечивают его деятельность. Попробуем подойти к рассмотрению этого вопроса с миметической точки зрения.

 

И тут выхожу «Я»

Как вы уже можете предположить, для появления «Я» необходимо, чтобы существовали «другие», и чем больше этих «других», тем сложнее становится «Я», поскольку каждый раз происходит противопоставление «Я» иным «другим». На первом этапе, когда в наличии были только «мы и они», потребности в сложном «Я» не существовало, индивид едва выделял себя из «мы», которое тоже было одно, ибо все остальные были «они».

Положение усложнилось с появлением фратрий. Теперь существовало уже два «мы»: «мы» как фратрия и «мы» как племя. Эти два «мы» не совсем совпадали друг с другом и тут впервые возникла потребность выбора между требованиями различных «мы», что, в конечном счёте, способствовало развитию «Я».

С усложнением общества количество «мы», к которым мог принадлежать индивид, постоянно увеличивалось. Образовывались «мы», объединяющие людей по половому признаку, по возрастному признаку, по профессиональному признаку и т. д. Взаимодействия с этими различными «мы» требовало обособления индивида от них, ибо только так можно было сделать выбор между различными требованиями, которые эти новые сообщества предъявляли. «Но только в раннем детском мирке существует… „мы“, не замутнённое хоть в малой мере уходом индивида в себя — его обособлением. Последнее значит, что на нем скрестились хотя бы два разных „мы“, вызвав в нем трудные состояния нервной системы, эмоции, аффекты, которые позже интериоризуются. Индивид — это не микроскопическое „мы“, уплотнённое до точки, а пункт пересечения нескольких, многих, множества отношений „мы и они“. Индивид выбирает, сомневается — он примыкает или хоть прикасается то к одному „мы“, то к другому, то к третьему. Отсюда-то и рождается его внутренний мир, в том числе его высшие внутренние качества: сознание, мышление, воля. Пожалуй, можно сказать, что сознание личности тем выше, чем большее число многообразных „мы“ в ней соперничает, т. е. чем шире объем ее социально-психических отношений.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.133).

«Я» начинает развиваться опять-таки как механизм ограничения суггестии, когда требования одного «мы» ингибируются требованиями другого «мы». Чем больше этих «мы», реальных или воображаемых, тем больше возможность выбора вариантов поведения для индивида, тем сложнее его «Я».

На первом этапе развития «Я» ещё очень недифференцированно, его границы нечётки и размыты. В «Я» включаются также части «мы»: отношения с членами фратрии, племени. Кроме того, от «Я» неотделима и экологическая среда, географическое место обитания человека. Многочисленные исследователи всегда удивлялись чувству связанности с природой у представителей «недостаточно» развитых племён. Подобное чувство действительно существует, но оно связано не с особой любовью к окружающей среде или врождённым чувством поддержания экологического порядка. Нет, человек ещё недостаточно выделяет себя из среды и любое её нарушение воспринимается им как ущерб, причинённый ему лично.

К «Я» принадлежат также и многочисленные предметы — одежда, оружие, украшения, утварь и пр., и опять-таки, повреждение или утрата любого из этих предметов означает ущерб, причинённый «Я».

«Я» распространяется также на домашних животных и охотничьи угодья. В общем «Я» очень велико, в нём много всего, только очень мало личного. Индивидуального почти нет. Все похожи на всех и неотличимы друг от друга. Духовное и материальное слиты воедино. Европейские завоеватели не понимали значения подарков, которые им делали «дикари» — человек отдавал часть себя другому и принимая от другого подарок как бы включал его в себя. Вот почему во всех древних магических обрядах непременно нужно было овладеть каким-либо предметом, принадлежащим человеку, на которого направлен обряд: таким образом воздействие производится прямо на его личность. Следы этого древнейшего этапа развития «Я» мы можем и сегодня найти во многочисленных суевериях, сохранившихся даже в самых что ни на есть индустриализированных обществах.

Всё дальнейшее развитие «Я» будет идти по пути сужения границ личности, отделения её от среды и от других людей. Этот процесс «не может быть понят вне развития и усложнения межлюдских отношений, в первую очередь материальных, вещных: размежевание соседних территорий и связанных с ними хозяйственных прав, умножение разнообразных форм отчуждения и присвоения отдельных материальных компонентов прежнего „я“: дарений, передач, замен.» Б. Ф. Поршнев, 1979, с.138). Именно развитие отчуждения и присвоения вещей привело к становлению и развитию «Я».

На первоначальном этапе развития «Я» огромную роль играло имя человека. Изменение имени означало одновременно смену «Я». Не случайно при инициации человек получал новое имя. У многих племён существовал обычай давать ребёнку «настоящее» имя, которое знали только родители и жрец, и «маскировочное», повседневное имя, которое знали все остальные. Считалось, что таким образом ребёнок защищён от происков злых духов, которые не могут причинить ему вреда, поскольку они могут его найти только зная его настоящее имя. Эти архаические традиции сохранились по сей день: при принятии какой-либо религии человек получает новое имя; при вступлении в тайную организацию человек получает «тайное» имя; наконец, при вступлении в брак один из брачующихся получает новое имя. Новое имя — новое «Я».

Постепенно, по мере развития общества имя и сопровождающие человека предметы постепенно отщеплялись от «Я», играли для него всё меньшую роль. Уже во времена античности развитие личности достигло такого уровня, что «Я» ограничивалось лишь телом человека, воспоминаниями, которые он нёс с собой и его сознанием. На этом этапе изменение «Я» было связано с деформированием тела: его покрывали различного вида татуировками, зубы подлежали выбиванию, мочки ушей разрывали, изменяли форму головы или стопы, удлиняли шею — фантазия людей в деле самокалечения и сегодня не знает предела.

Деформация тела должна была изменять также «Я» преступников: им отрубали конечности, выжигали клейма, вырывали ноздри. Возможно, «Я» преступников таким образом и удавалось изменить, но не их поведение.

Постепенно и тело перестаёт быть границей «Я». «Совершается перенесение сути личности на „внутреннее я“ или „внутренний мир“, и лишь на этой ступени окончательно складывается тождественность личности самой себе, т. е. подлинное „я“, а вместе с тем ее единичность и своеобразная единственность, как микроуниверсума.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.139).

Человек принадлежит уже к нескольким «мы» и перед ним встаёт проблема соответствовать в каждый данный момент тому «мы», с которым он непосредственно контактирует. Для этого ему необходимо демонстрировать поведение, адекватное для данного «мы». Однако одновременно это означает, что все другие варианты поведения, которые адекватны для других «мы», должны быть скрыты, подавлены. И чем больше существует этих «мы», к которым принадлежит человек, тем больше он должен скрывать, подавлять. Постепенно это скрытое, подавленное в человеке приобретает все большее значение, а многочисленные «мы», к которым он теперь принадлежит, получают некоторые качества «они».

На этом этапе утрачивается первобытное «родство душ». Человек уже не может больше полностью раствориться в «мы», полностью с ним слиться. Он изгоняется из психологического рая стопроцентной принадлежности и уверенности в «коллективе» (многие из нас до сих пор тоскуют по этой потере). Речь становится внутренней речью, мысли скрываются от окружающих, появляется возможность выбира из требований различных «мы» и не подчинения некоторым из них, что означает появление воли, то есть торможение одних действий и разрешение других.

«Психологический рай» означает полную добровольную подчиняемость «мы», рабскую покорность. Эта покорность не осознаётся, это предполагает, что никогда не возникает даже мысли о неподчинении. «Внутренняя порабощенность человека задолго до возникновения рабства описана многими внимательными и вдумчивыми наблюдателями первобытных племён. Так, Томас Штрелов, многие годы проживший среди австралийского племени аранда, в конце концов, изучая их обряды и мифы, пришёл к убеждению, что религиозная традиция и „тирания“ хранителей ее, стариков, накрепко сковали всякое творчество и воображение туземцев. Отсюда проистекают общая апатия и умственный застой. Видимо, уже много столетий священные мифы передаются слово в слово из поколения в поколение. Новые мифы не создаются, обряды не меняются. Ничего нового не допускается в духовном багаже племени.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.159). Человек был рабом до возникновения рабства в большей степени, чем после его возникновения, ибо страх раба означает существование в его мыслях возможности иных моделей поведения, кроме беспрекословного подчинения.

Развитие «Я» непосредственным образом связано с развитием отчуждения материальных благ. На этапе безраздельного господства «мы» это отчуждение проявляется в форме «дарения». Ещё нет эксплуатации, но уже существует подневольное отчуждение продукта. В рабовладельческом обществе отчуждение может происходить только насильственно, «Я» уже настолько отделяется от «мы», что о добровольном «дарении» не может быть и речи. Рабовладельческий строй может возникнуть только тогда, когда «Я» развивается до непокорства, до мятежа.

Слияние, нерасчленённость «Я» и «мы» в первобытном обществе связаны с неограниченным «дарением». Ещё в средние века мы постоянно встречаем документы, ограничивающие право дарения. Только по мере противопоставления «Я» всем «мы», по мере становления отношения к другим в смысле «они», развивается накопление для себя.

Эта тенденция отношения ко всем «мы» как к частичным «они» приводит к тому, что единственное «чистое мы», которому оно может полностью доверять, перемещается в самого человека, в его «Я».

 

Две половинки души

Сложность мимкомплекса «Я и другие» заключается в том, что первая его часть, а именно «Я», представляет собой также мимкомплекс. И именно этот мимкомплекс является причиной головной боли философов и психологов, а также предметом длящихся уже сотни лет дискуссий. Вопрос, на который никто не может найти удовлетворяющий если не всех, то хотя бы большинство ответ, звучит следующим образом: что такое человеческое «Я»?

Для существенного большинства населения планеты «Я» ассоциируется с душой — 88 % населения Америки и 61 % населения Европы верит в существование души, которая и есть истинное «Я» и которая (то бишь душа) может существовать после смерти человека. Даже Декарт, которому психология обязана понятием «рефлекс», вынужден был отделить сознание, cogito, от физического. Согласно его концепции человеческое тело функционировало как машина и подчинялось физическим законам, но эти законы не распространялись на cogito.

Но декартовский дуализм не решил проблему «Я». Как должны взаимодействовать нематериальное и материальное? Если мы могли бы это нематериальное обнаружить и измерить, то тогда бы оно перестало бы отличаться от материального. Но дуализм очень заманчив и многие исследователи впадают в этот грех, будь то сознательно или бессознательно. Карл Поппер и Джон Экклз предполагали, что «Я» прячется в синапсах. Роджер Пенроуз и Стюарт Хэймроф считали, что «Я» оперирует на квантовом уровне внутри мембран нейронов.

Существует и противоположный подход, когда под «Я» понимается мозг целиком, или даже всё тело. Однако Сьюзен Блэкмор предлагает проделать умственный эксперимент: «Представьте на мгновение, что вам предлагается выбор (и вы не можете от него отказаться). Вы можете получить другое тело и сохранить при этом своё „Я“ или вы остаётесь в прежнем теле и получаете совершенно другое „Я“. Что вы выберите?… Бьюсь об заклад, что вы сделали выбор и что вы выбрали ваше внутреннее „Я“.»(Susen Blackmore, 1999, р. 220–221).

Некоторые авторы вообще отказывают «Я» в праве на существование. Фрэнсис Крик писал: «Удивительная Гипотеза состоит в том, что „Вы“, выши радости и печали, ваши воспоминания и ваши амбиции, ваше чувство идентичности и свободная воля есть на самом деле не более чем поведение огромного количества нервных клеток и находящихся в них молекул. Как сказал бы Льюис Кэррол: Вы являетесь не более чем пучком нейронов» (Francis Crick, The Astonishing Hypothesis: The Scientific Search for the Soul, 1994, р.3). Проблемой в данном случае является то, что мы не можем определить, какие именно нейроны отвечают за наше «Я». Кроме того, наблюдение за нейронами, измерение импульсов, проводимости и т. п. ничего не может сказать нам о «Я», точно так же, как измерение напряжения в сетях компьютера ничего не говорит об исполняемой им в этот момент программе.

Интересным также является вопрос: где собственно находится наше «Я»? Большинство людей считают, что оно расположено где-то за глазами, через которые оно наблюдает мир. Люди, слепые от рождения, считают, что их «Я» сосредоточено в кончиках пальцев. Но где же действительно обретается наше «Я»? В наше биологически просвещённое время наиболее естественным кажется ответ, что этим местом должен быть головной мозг. Дэниел Деннет описал умственный эксперимент, в котором его мозг был экстирпирован из черепа и помещён в специальное лабораторное устройство, поддерживающее его жизнедеятельность, при этом с телом сохранялась полная связь. Где располагалось бы «Я» Деннета в этом случае? По мнению Деннета, он чувствовал бы себя там, где находились его глаза и уши, а не в сером, тёплом, губкообразном пульсирующем органе.

Большинство исследователей открещиваются от дуализма, однако, по мнению Дэниэла Деннета, они всё ещё тайно верят в то, что Деннет называет «Картезианский театр»: они предполагают, что где-то там, в недрах нашего мозга, есть некое особое место, в котором вся информация и все нервные процессы сводятся воедино, где обретается сознание и где наши ментальные образы проецируются на некий ментальный экран, где принимаются наши решения и где мы предаёмся эмоциям. Но этот картезианский театр не существует. Информация, которую мы получаем из окружающей среды не проецируется на внутренний экран, на котором её может наблюдать наше маленькое внутреннее «Я». Если бы подобное существовало, то внутри этого маленького внутреннего «Я» существовал бы другой ментальный экранчик, который бы наблюдало внутреннее «Я» нашего внутреннего «Я», и так до бесконечности.

Согласно Деннету, наш мозг продуцирует многочисленные параллельные отражения окружающей действительности, и одно из этих отражений — вербальное объяснение происходящих событий, которое мы делаем сами для себя и которое предполагает, что где-то существует автор этого объяснения — и есть наше «Я» (Daniel Dennett, 1991). Весьма вероятно, что Деннет не далёк от истины и наше «Я» есть ни что иное, как бесконечный рассказ, который мы рассказываем сами себе о наших деяниях, чувствах и помыслах.

Чем занимается наше «Я»? Возможно, оно ответственно за принятие нами решений? Однако это не совсем так. Эксперименты, проведённые Бенджамином Лайбетом показали, что готовность к совершению действия возникает в мозгу раньше, чем принимается решение о совершении этого действия! Насколько мы нуждаемся в этом случае в решениях, которые принимает наше «Я»? (Benjamin Libet, Unconscious cerebral initiative and the role of conscious will in voluntary action, 1985).

Большинство решений, принимаемых мозгом или организмом, вообще не нуждаются в нашем «Я», проходят незамеченными или осознаются существенно после. Гай Клэкстон, подобно Деннету, пришёл к выводу, что наше «Я» есть ни что иное, как «механизм для конструирования сомнительных историй, целью которых является защита избыточного и неточного чувства „Я“» (Guy Claxton, Noises from the Darkroom. 1994).

Мы уже говорили, что по мере развития «Я» человек всё более отделяется, обособляется не только от всех «они», но и от всех «мы». «Я» возникает в точке пересечения «мы и они». Что это означает? Только то, что «Я» является по сути дела редуцированным «мы и они», перенесённым в голову человека, только теперь он сам выступает и в роли «мы», и в роли «они».

Как вы знаете, становление «Я» длилось очень долго (и до сих пор не закончилось). Можно себе представить, что этот процесс в некоторой степени сходен с развитием личности ребёнка, который сперва говорит о себе в третьем лице и лишь постепенно начинает употреблять Я. Весьма вероятно, что кроманьонец первоначально употреблял «мы» для обозначения как общности, в которую он был включён, так и для обозначения самого себя. По мере увеличения количества «мы» (и, соответственно, «они») это первоначальное «мы» интериоризируется, становится «Я», но суть его не меняется — как и «мы», так и «Я» является механизмом суггестии, влияния, воздействия. И точно также в основе этого воздействия лежит язык, речь.

«Я» противостоит не только всем «мы» и всем «они», которые теперь вместе являются «другими». «Я» также и само имеет бинарную структуру. Одна его часть воздействует на другую, раздаёт указания и проверяет исполнение. Следует отметить, что мы говорим в данном случае о «Я» в узком смысле, так, как его понимает любой человек, то есть здесь речь не идёт о бессознательном. Для большинства людей «Я» — это сознание, осознаваемая самоидентичность.

Именно для сознания не находится места в мозговых структурах. Оно вроде бы и есть (лишь незначительная часть философов и психологов сомневаются в его существовании), и вроде бы его вовсе и нет, поскольку физический субстрат отсутствует. А как же без субстрата…

Сознание является самым удивительным и сложным мимплексом человека. Его назначение не совсем ясно. В принципе, человек может существовать и без него, как, например, люди, выращенные животными. Правда, это уже не совсем люди… Эволюционные психологи выдвинули гипотезу, что существование сознание можно объяснить необходимостью предвидения поведения другой человеческой особи, которая возникла у человека по мере усложнения социальных связей. Если это так, то мы должны признать, что здесь у эволюции вышла промашка — менее всего человек способен хоть с какой-либо достоверностью предвидеть поведение другого. Следующая гипотеза предполагала, что сознание существует для самообмана человека, ибо нет лучшего способа обмануть другого в своих намерениях, нежели обмануть сперва самого себя. Изящная теория, но подобное предположение превосходит все известные нам странности эволюции, да и энергетически подобное слишком затратно.

Дэниел Деннет предложил теорию интенциональной установки, которая позволяет нам поставить себя в положение других людей, представить себе их намерения, желания, верования и вести себя по отношению к ним соответствующим образом — это же относится к животным, растениям, игрушкам и компьютерам (Daniel Dennett, 1991).

Сьюзен Блэкмор пришла к выводу, что сознание, «Я», являются не более чем вредным мимплексом, который она называет «selfplex» и от которого человеку лучше всего избавиться.

Несомненно, сознание, «Я», является мимплексом, но то, что этот мимплекс вреден для человека, вызывает большие сомнения. С эволюционной точки зрения данный мимплекс является огромным достижением рода человеческого, поскольку именно благодаря ему становится возможной аутосуггестия. Без аутосуггестии невозможно развитие ни человеческого общества, ни человека как такового. Аутосуггестия является психологической основой разделения труда, без которого невозможно никакое общественное развитие.

Аутосуггестия есть ни что иное, как воля. Человек сам заставляет, уговаривает себя заниматься бессмысленной с точки зрения генов деятельностью, не связанной с непосредственным удовлетворением его биологических потребностей. Вместо того, чтобы охотиться или собирать что-нибудь съедобное, спариваться и плодить детей, мы точим или штампуем детали, передвигаем фигурки по 64-клеточной доске или бегаем наперегонки по кругу, замазываем краской холст или душераздирающе орём на сцене. Всё это абсолютно антибиологично, однако очень социально. И всё это невозможно без внутреннего насилия над нами самими.

Мы сами насилуем и угнетаем врождённые биологические инстинкты. Это отражается и в языке. Послушайте только эту странную фразу: «Я заставил себя сделать то-то и то-то». Здесь проглядывает бинарность нашего «Я»: одно наше «Я» заставляет другое наше «Я» что-то делать, однако вместе они и есть наше «Я».

(И выхода у нас нет — человечество как социальный организм может существовать только при наличии перманентного внутреннего насилия индивида над самим собой. Другой вариант, найденный эволюцией для социальных организмов — организация по типу муравьёв, с генетически зафиксированным разделением труда — понравилась бы нам ещё меньше.)

Если вы займётесь немного интроспекцией и понаблюдаете сами за собой, то быстро обнаружите внутри себя некое «действующее, активное Я» и некое «контролирующее Я». Это «контролирующее Я» очень часто занимается аутосуггестией, пытаясь заставить «активное Я» что-либо сделать, а последнее упражняется в контраутосуггестии, уворачиваясь от выполнения требуемого (надо признать, что «контролирующее Я» не слишком успешно в своих попытках).

Вообще наше сознание, наше «Я» необычайно болтливо. На самом деле мы можем пересчитать на пальцах те редкие минуты, когда внутри нас не говорит либо «активное», либо «контролирующее» «Я». Мы всё время заставляем себя что-то сделать, убеждаем сами себя в чём-то, объясняем себе, что мы делаем и что собираемся сделать. Однако и редкие моменты внутренней тишины тоже призрачны, поскольку мы знаем, что в глубине нашего «Я» мы всё-таки проговариваем, что мы делаем — внутренняя речь внутри внутренней речи.

Язык — величайшее достижение человеческой эволюции — сделал для нас невозможным «естественное» восприятие окружающего мира, которым наслаждаются все прочие представители животного мира. Почти вся информация, получаемая нами от первой сигнальной системы, перекодируется в языковые символы. С одной стороны, это помогает нам легче ориентироваться во внешней среде, но с другой стороны, существенно обедняет наше мировосприятие, потому что всё, что не подпадает в данные языком категории, либо пропадает бесследно, либо требует изобретения новых категорий, новых слов. Наше сознание, по сути дела артефакт интериоризации отношений «мы и они», являвшееся на первых порах только механизмом внутреннего насилия, постепенно распространило своё влияния практически на все сферы психики. Восприятие, чувства, память и т. д. — всё подпало под власть слова, что имело следствием возникновение в нашей голове параллельной «вербальной» реальности, в которой мы и существуем.

Если мы несколько упростим картину и прибегнем к помощи метафоры, то можно сказать, что человек есть животное, в голове которого, в параллельной реальности, живёт картезианский гомункулус, управляющий этим животным и который и есть истинное «Я» человека. Этот гомункулус, или «Я»-мимкомлекс, действительно непрерывно занят сочинением различных историй, позволяющих человеку считать себя вполне приличным членом общества, и если эти истории противоречат реальности, то они тут же переписываются, а старые версии забываются. Забываются, потому что этот мимкомплекс существенно преобразовал человеческую память. В результате мы никогда не можем быть уверены, что наши воспоминания верны, поскольку они на самом деле тоже являются историями, сочинёнными в момент припоминания и обретающие конформность данному моменту и данной ситуации. Можно быть абсолютно уверенным, что при других обстоятельствах и воспоминания будут другими. Представление о том, что всё, что с нами происходит, где-то там в мозгу записывается, складируется и потом может быть извлечено, в крайнем случае с помощью гипноза, к сожалению, не соответствует действительности. Человеческая память отличается от компьютерной. Многочисленные исследования показали, что воспоминания, полученные при помощи гипноза, были в значительной степени историями, сконструированными при помощи гипнотизёров. В некоторых случаях это имело трагические последствия, в частности, когда люди «вспоминали», что в детстве их сексуально преследовали родители. Некоторые из этих родителей в результате безвинно провели не так уж малое время в «местах не столь отдалённых».

«Я» — мимплекс является полезным для общества изобретением, для каждого отдельного человека это не всегда так, он часто служит источником наших душевных страданий, причины которых, с биологической точки зрения, совершенно смехотворны. Чувства вины, стыда, неудовлетворённости собой — всё это несущественно для выполнения главной задачи — размножения, репликации генов. Но мимы побеждают. Мы не можем избавиться от «Я»-мимплекса, ибо в этом случае мы перестаём быть людьми. Предлагаемый Сьюзен Блэкмор вариант перманентной медитации не может работать. Во-первых, потому что для научения медитации с целью отказа от «Я»-мимплекса нам необходимо сперва развить этот самый «Я»-мимплекс, ибо в противном случае из ребёнка вырастет Маугли, до которого мы не сможем донести великую идею о пользе медитации. Во-вторых, подавление мимов, вероятно, достаточно эффективно в случае, когда нам необходимо полагаться только на имы, то есть в случаях физической активности, например, в спорте. (Следует, однако, тут же заметить, что сама медитация является успешным мимом, способным на время подавить все другие мимы). Но как только мы выходим на уровень умственной активности, как только нам необходимо проявить креативность, обдумать «за» и «против», нам тут же требуется помощь «Я»-мимплекса, медитация пасует.

Эволюция, несомненно, не предполагала (она вообще ничего не предполагает), что из механизма подавления вырастит «Я-мимплекс» с его постоянно борющимися друг с другом «Я-активным» и «Я-наблюдающим», но так уж получилось и мы вынуждены жить с этим противоречивым болтливым мимом, который то одаривает нас радостью, то жестоко наказывает. Наши «половинки души» никогда не придут к согласию, но они же и понуждают нас жить.

 

«Я» росло и развивалось

Наши первые репликаторы, гены, никогда не позволяют ничему бесследно исчезнуть. В результате наша ДНК несёт абсолютно ненужные участки, которые достались нам в наследство от всех предков, начиная с одноклеточных организмов. Это относится как ко всему нашему организму, так и к мозгу в частности, и это же служит причиной трудностей, испытываемых исследователями, пытающимися создать искусственный интеллект, основываясь на современных скромных знаниях об устройстве мозга. Практически все исследователи пришли к выводу, что в мозгу протекают одновременно параллельно множество процессов. Но этим дело не заканчивается. Представьте себе, что вы работаете в компьютерном центре, в котором функционируют вычислительные аппараты всех видов и поколений, начиная с машины Раймонда Луллия тринадцатого столетия. Все машины работают и выдают результаты и вы должны уметь со всем этим обращаться и обрабатывать их данные. То же самое мы имеем и в мозгу — древнейшие участки сосуществуют с новейшими и смоделировать это собрание раритетов и новейшей техники необычайно сложно, поскольку коллекция собиралась исторически, не по логическому основанию, а как наследие выживших экземпляров.

Если это так, то при отказе высших участков мозга мы можем наблюдать, хотя бы в редуцированном виде, поведение организмов, для которых подобные структуры мозга были характерны. Подобная мысль пришла впервые в голову Фохту в 1867 году, когда он опубликовал свою работу «О микроцефалах, или обезьяночеловек». «Фохт обращает внимание как на морфологию черепа и мозга микроцефалов-идиотов, имеющую обезьяньи признаки, так и на их неспособность к артикулированной речи. Сами по себе, разъясняет он, микроцефалы не воспроизводят вымерший вид. Но „такие уроды, представляя собой смесь признаков обезьяны с признаками человека, указывают нам своей ненормальностью на ту промежуточную форму, которая в прежнее время была, быть может, нормальною…“» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.45).

К подобной же идее пришёл и Поршнев: «Психически больные люди — это неизбежное, по законам генетики, воспроизведение в определённом маленьком проценте человеческих особей отдельных черт предкового вида — палеоантропов. Речь идёт ни в коем случае не о широком комплексе, тем более не о полноте черт этой предковой формы, а лишь о некоторых признаках, самое большее — о группе необходимо коррелированных признаков. Точно так же у других человеческих особей воспроизводится, скажем, обволошение тела без всяких других неандерталоидных симптомов, у иных — некоторые другие черты морфологии» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с. 399).

Эти мысли Поршнева находят подтверждения в работах других авторов (правда, без ссылки на Поршнева): «…психические болезни суть архаичные выражения психической нормы. У наших предков эти формы были, безусловно, адаптивны, а у современного человека являются атавизмами. Подобным образом трактуются, например, признаки импульсивного расстройства. Они представляются проявлением незрелых форм эмоциональной регуляции…» (Е. С. Молчанова, И. В. Добряков, 2008, с. 164).

Таким образом, рассмотрение особенностей современных отклонений от психической нормы позволяют в некоторой степени представить себе эволюцию «Я». При этом следует учитывать, что чем больше поражение мозга или отклонение от нормы, тем «древнее» проявляемое при этом поведение. Значительные отклонения в мозговой архитектуре, вроде микроцефалии, ведут к проявлению троглодитских черт. Нас, однако, должны больше интересовать случаи, не связанные с нарушениями строения мозга, а именно психозы, неврозы и психопатологические изменения личности. Здесь мы также, несомненно, имеем дело с психической нормой, бывшей актуальной в не столь далёкие времена. Например, существует мнение, что психическая норма раннего и среднего средневековья могла бы сегодня рассматриваться как прежний маниакально-депрессивный психоз, ныне биполярное аффективное расстройство. Шизофрению труднее соотнести с определённым историческим этапом, поскольку на самом деле здесь речи идёт о нескольких отдельных психических заболеваниях.

Особенно интересны психопатии, поскольку они должны в определённой степени отражать поведение, бывшее нормой для человека в период начиная где-то с эпохи Возрождения и вплоть до девятнадцатого столетия. Мы остановимся на них подробнее, поскольку в данном случае мы имеем дело с мимами, определяющими соответствующее анормальное поведение, а не с органическими поражениями мозга.

Существует множество подходов к описанию характера человека в зависимости от того, к какой психологической школе принадлежит автор того или иного описания. Нас в данном случае будут интересовать не различия в трактовках причин возникновения психических аномалий, а описание картины поведения. Мы рассмотрим нарциссический, шизоидный, депрессивный, обсессивный, фобический и истерический характеры.

Нарциссическое «Я» разрывается между желанием быть важным для других людей, контролировать их признание, и потребностью быть независимым от них. При этом сигналы о признании его значимым для других полностью блокируются, что, впрочем, не влияет на чрезмерную самооценку и тотальную недооценку всего окружающего мира. Нарциссисты часто одаривают окружающих чем-то или оказывают им услуги, демонстрируя при этом своё благосостояние или великодушие. В отношениях с другими людьми они чаще всего ищут восхищения собой и хорошо ладят с людьми, готовыми молча им внимать. Если им приходится выслушивать других, то они быстро отвлекаются и скучают. Нарциссист успешно работает самостоятельно или на руководящих должностях (естественно, в зависимости от имеющихся в наличии способностей). Он очень ориентирован на успех, поскольку успех гарантирует ему полный контроль своей значимости для всех и он не должен беспокоиться о признании этой значимости каждым отдельным человеком. Гораздо сложнее для нарциссиста находиться в подчинении, где контроль восхищением окружающих не обеспечивается статусом. Он непрерывно ищет признания своей значимости, чем раздражает окружающих, что приводит, в конце концов, к отвержению и изоляции. Недостающее признание значимости начинает замещаться признанием воображаемым и надеждой на успех в некоем отдалённом будущем. Ситуация ухудшается, если нарциссист не достигает соответствия своим собственным внутренним стандартам. В этом случае он начинает ненавидеть работу или самого себя, нарывается на скандалы, в крайних случаях проявляются суицидальные наклонности.

В свободное время нарциссисты предпочитают виды деятельности, приносящие признание и восхищение — спорт, например, или выискивают себе редкие, особенные хобби. Отдыхать они предпочитают в самых дорогих местах, а если зарплата не позволяет, то в особенных местах, с эксклюзивной кухней, или в своеобычных отелях, или в заповеднике и т. п. Своим знакомым они практически никогда не рекомендуют эти места отдыха, а если и случается, то обязательно с критикой, показывающей, что их (нарциссистов) ничем невозможно впечатлить.

Обычно нарциссисты ограничивают свои контакты только теми людьми, которые важны для их карьерного роста. Сексуальные контакты подчинены той же самой цели, хотя от самих партнёров нечего особенного не ожидается. Руководители обычно поддерживают нарциссистов, хотя последние редко достигают особых успехов, поскольку работа для них второстепенна, она является лишь средством достижения цели. Нарциссист ищет последователей, которые, впрочем, никогда не должны проявлять собственной инициативы. Если нарциссист не может стать лидером, он стремиться занять роль серого кардинала, тайного советника. Свою работу, зону своей ответственности он воспринимает как часть самого себя, и если это у него отнимают, то, вполне вероятно, развитие соматических болезней. Нарциссисты обычно испытывают проблемы в основном в области контроля.

Супруги должны восхищаться нарциссистом, однако если они становятся свидетелями его карьерного падения, от них обычно избавляются и находят новых, обычно более молодых, способных восхищаться тем, что осталось. В случае хронического неуспеха нарциссисты склонны к развитию зависимостей от алкоголя или различных медикаментов.

Шизоидное «Я» разрывается между желанием быть уникальным, отдельным, отличным от других людей и стремлением к эмоциональной связи с ними. Шизоиды упорно ищут людей, способных их полностью принимать и понимать, даже без слов, и при этом не угрожающих их уникальной индивидуальности. В этом своём стремлении они часто принимают желаемое за действительное, в результате чего многие шизоиды одиноки. Если они теряют найденного партнёра, то очень редко отваживаются на установление других связей, ибо чувствуют, что такого же качества взаимоотношений им уже ни с кем не достичь.

Шизоиды обычно избегают small talk, предпочитая сразу переходить к сути дела, поскольку, имея затруднения в установлении контакта с другими людьми, не понимают, почему они должны заниматься тем, что всё равно не принесёт никакого результата. Если они не чувствуют, что находятся на «одной волне» с собеседником, то сразу замыкаются и не предпринимают дальнейших попыток установления контакта. Шизоиды часто способны чувствовать то, что лежит под поверхностью социальных отношений и ведут себя при этом так, как будто собеседник открыл им свою душу, что окружающим по большей части неприятно. Шизоиды реагируют на скрытую агрессию, зачастую неосознаваемую собеседником, равно как и на неосознаваемые им сексуальные фантазии, в результате чего люди считают их бестактными или чувствуют себя как бы просвечиваемыми рентгеновскими лучами.

Поскольку детали редко интересуют шизоида, он чаще способен замечать глобальные связи. Он склонен к созданию всеобъемлющих проектов, включающих, зачастую, весь мир. Эти проекты редко осуществляются, поскольку требуют работы над деталями. Однако если шизоид реализует их, то это обычно тяжело отражается на окружающих его людях, поскольку именно этих «мелочей» он не замечает.

Шизоиды испытывают проблемы в установлении границы между своим «Я» и «Я» другого человека, зачастую как бы не способны отделить другого от себя самого, полагая, что этот другой принадлежит им самым естественным образом. Они стремятся принадлежать к группам, где различия между людьми минимальны, особенно к религиозным группам вроде монашеских, или к учёным сообществам, воспринимающим науку как религию.

«Я» шизоидов чересчур ранимо, поэтому они часто защищаются скепсисом и цинизмом. С шизоидом-руководителем тяжело работать, так как подчинённые никогда не знают, что их ожидает: иногда им прощаются любые огрехи, иногда от них требуют наивысших достижений.

Поскольку шизоид охотнее имеет дело с идеями, нежели с людьми, идеальным для них в профессиональном плане является теоретическая наука, однако далеко не все способны работать в этой области да и потребность в теоретиках несколько ограничена, поэтому по большей части шизоиды занимают незначительные должности, лежащие существенно ниже их умственных способностей. Если работа шизоида увлекает, то он может работать в нерабочее время, дома и в отпуске. Отдыхать же от предпочитает в малолюдных местах, часто занимается туризмом, в городах отдыхает во внетуристский сезон.

Если работа увлекает шизоида, то благодаря развитой способности к абстракции, он может достигать высоких результатов, однако карьерный рост затруднён сложностями в установлении контактов и дефицитами в области так называемых soft skills. Шизоиды часто идеализируют руководителей и пытаются установить с ними тесные дружеские отношения, базирующиеся на ложном предположении, что другие люди имеют столь же высокие идеалы.

Шизоид стремится найти супруга, функционирующего с ним на «одной волне», тем не менее способен к изменам или к платонической любви, часто к более юному партнёру. В супруге больше любит не человека, а идею супруга, но требует всё возрастающей эмоциональной привязанности. Проблемы шизоида лежат в основном в области признания.

Депрессивное «Я» разрывается между стремлением заботиться о других и стремлением быть объектом заботы этих самых других. Депрессивного трудно сподвигнуть что-либо сделать, а когда он начинает что-то делать, то его трудно остановить. На окружающих депрессивный производит впечатление альтруиста, любящего окружающих более самого себя. Особенно приятен депрессивный работодателям, поскольку он ничего для себя не требует, ибо надеется, что другие нуждаются в нём и будут его любить, если он будет на них работать. По этой причине депрессивные зачастую перенимают на работе больше заданий, нежели они способны выполнить. Однако достижения способствуют лишь признанию, либо, в редких случаях, благодарности, но не любви, что вызывает разочарование и депрессию.

Депрессивные ограничивают себя в наслаждении во всех сферах, но способствуют наслаждению окружающих, идентифицируя при этом себя с ними. Всё это делает его предиспонированным к выбору социальных профессий. Депрессивный способен самоотверженно бороться за интересы других и требовать для них то, что он никогда не отважится потребовать для себя. Коллег, обладающих меньшей готовностью выложиться на работе, он считает плохими людьми.

Критерием успешности для депрессивного является количество приложенных усилий, а не полученный результат. Он с трудом отделяет работу от своего свободного времени, поскольку ему всё время кажется, что он мог бы сделать работу лучше.

В свободное время депрессивный постоянно готов что-либо сделать для других, очень любит принимать гостей. Однако выходные не любит, тяготиться тем, что в нём никто не нуждается. Постоянно готов к приходу знакомых и ожидает их звонков, но сам никогда первый не звонит — вдруг его отвергнут и не будут любить? Многие депрессивные в выходные дни очень много пьют и едят, не получая, впрочем, от этого никакого удовольствия, но в рабочие дни их мучат по этому поводу укоры совести. Незначительная часть депрессивных ищет для отпуска нечто вроде рая, разрешая себя побаловать, однако основная часть предпочитает дешёвые отели и изнуряет себя диетами. Тем не менее депрессивные возвращаются из отпуска разочарованными, поскольку мечты о рае никогда не реализуются. Свою неспособность радоваться они рационализуют критикой мелочей. Очень редко им удаётся познакомиться во время отпуска с людьми, способными к радости, и тогда они заимствуют часть радости у других.

Депрессивные руководители встречаются достаточно редко, поскольку им недостаёт инициативы, однако если такое случается, то такой руководитель всегда отстаивает интересы своих сотрудников. Обычно они поддерживают отношения с сотрудниками и после того, как те уходят из фирмы и готовы им помочь и советом и делом. Депрессивные руководители особенно поддерживают депрессивных сотрудников. Депрессивные руководители зачастую отказываются от карьерного роста, поскольку чувствуют ответственность за своих теперешних сотрудников, а если их принуждают идти на повышение, то тяжело переживают это.

Иногда депрессивные пытаются усиленно заботиться о своих родственниках и друзьях, становясь при этом часто навязчивыми и испытывая чувство, что они никому ненужны и никто их не любит. Они с трудом переносят старческое одиночество. От супругов требуют всё возрастающей эмоциональной привязанности, что, в конце-концов, приводит к семейным кризисам, но зачастую депрессивные не разводятся, поскольку чувствуют, что не выдержат эмоционального напряжения развода и ужаса одинокой жизни. В тяжёлых случаях депрессивные склонны к наркомании и алкоголизму. У депрессивных наблюдаются явные проблемы в основном в области приятия.

Обсессивное «Я» разрывается между стремлением беспрепятственно следовать всем своим желаниям и потребностям, невзирая на окружающих, и стремлением так контролировать эти желание и потребности, чтобы окружающие их принимали. Обсессивные фиксированы на чистоте и порядке. Они подавляют свои эмоции, что обедняет их отношения с другими людьми. Чувства воспринимаются ими как проявление беспорядка.

В качестве партнёров обсессивные ищут людей со сниженной способностью контролировать своё поведение, более того, они часто провоцируют импульсивное поведение другого — это помогает им сдерживать собственные импульсы. Обсессивные могут иметь в качестве партнёров даже своевольных истериков, если они способны контролировать их припадки.

В беседе избегают small talk, поскольку бояться, что нечаянно могут выболтать о себе больше, чем следует. Если обсессивный чувствует, что его не слушают, он может испытывать гнев или страх, поскольку теряет контроль над ситуацией. Он должен в любом случае воздействовать на собеседника, но обратное воздействие невозможно.

Обсессивные сотрудники высоко ценятся всеми диктаторскими режимами, поскольку проявляют выдержанность, надёжность, способны добиться своего, хорошо владеют собой и при этом покорно выполняют приказы. В наше время они, похоже, вновь становятся востребованными.

В своей педантичности обсессивные зачастую переходят мыслимые границы точности, но это позволяет им избавится от страха перед лицом неизвестности, не поддающейся контролю. Профессионально склонны не к теоретическим, но практическим профессиям которые, к тому же, позволяют контролировать окружающее, что создаёт чувство надёжности. Очень часто стремятся работать в охране, в полиции, а также в бухгалтерии и налоговой инспекции. Они прекрасно себя чувствуют в армии или военизированных организациях, где их постоянно контролируют и где они также могут кого-нибудь контролировать.

Обсессивный стремиться только выполнять приказания или их отдавать. Работа на равных в группе с ним практически невозможна. Принятие решений даётся обсессивным с трудом, они стараются их отложить, а когда принимают решение под давлением, часть склонны выбирать неверные решения. Им трудно выбросить какую-нибудь вещь — а вдруг она может понадобиться?

Обсессивные не слишком склонны к радикализму, но получив указание готовы всегда его исполнить, невзирая на его содержание, разница между уничтожением вредных насекомых в помещении и посылкой людей в газовую камеру для них несущественна, главное — операция должна быть выполнена. Впрочем, и результат не играет особого значения, самое важное — это процесс планомерного, подчиняющегося правилам и инструкциям, выполнения работы. Леность на работе для них смертный грех.

Среди обсессивных особенно часто встречаются коллекционеры, для которых любимый способ проведения отпуска — приведение в порядок своей коллекции.

Если у обсессивного есть автомобиль, то он скорее владелец его, нежели пользователь. Он чистит его, моет полирует, а если обладает техническими умениями, то совершенствует. Своё свободное время обсессивный тщательно планирует, чтобы не случилось ничего непредусмотренного. Такие люди предпочитают отдыхать в одном и том же месте, таким образом они чувствуют себя в безопасности. Если проводят отпуск в незнакомом месте, то предварительно собирают всю мыслимую информацию о нём и чрезвычайно раздражаются, если действительность не совпадает с обещанным.

Для обсессивного только его способ жизни есть единственно правильный, всё остальное он критикует, однако к жителям других стран относится толерантно, считая, что им просто следует ещё многому научиться. При этом он склонен к глобализациям: они все такие. Вернувшись домой из дальних странствий, рассказывает о том, какие цены были в стране пребывания.

Если обсессивный руководитель переходит на новую работу, то он прежде всего разрабатывает проект, как данное подразделение должно работать, при этом сложившиеся отношения и традиции его не интересуют, он всё ломает и перестраивает заново. Слишком компетентных сотрудников, равно как и сотрудников, имеющих своё мнение, не терпит и быстро их увольняет. Втайне обсессивный восхищается хаосом, поэтому подобный руководитель иногда позволяет работникам некоторые вольности, хотя и пытается таких сотрудников перевоспитать. Креативность других его раздражает и он её подавляет.

Если обсессивному не удаётся найти рабочее место, где у него в подчинении находился хотя бы один человек, он пытается практиковать власть в семье, а когда натыкается на сопротивление, становится агрессивным. В браке склонен к садо-мазохистическим отношениям, при этом редко разводится, хотя брак и не доставляет особой радости. Здесь, несомненно, присутствуют проблемы в области контроля.

Фобическое «Я» разрывается между стремлением реализовать свои желания и стремлением быть признанным другими. Фобические испытывают отвращение к любой активности, потому что бояться продемонстрировать свою некомпетентность. Они доверяют себе в значительно меньшей степени, нежели они действительно способны сделать. Фобические сомневаются в своих способностях даже в повседневных делах, которые являются для них рутиной. Они ищут партнёров, которые бы ими руководили, при этом тайно желают руководить сами. Иногда подобное руководство им удаётся с позиции слабого (естественно, в форме достаточно изощрённых манипуляций). Фобические не переносят обсессивных, считают, что последние их ущемляют.

Фобические сотрудники с готовностью позволяют собой управлять и всячески избегают конфликтов. Они стараются не выделяться среди прочих и не выносят инициативы. Любят работать в группах, огладываясь при этом всё время на остальных — как бы чего не вышло. Хуже всего им даётся работа в одиночестве, обязательно кто-то должен присутствовать, даже если он занимается чем-то другим — а вдруг что-то делается не так. Как следствие — эти люди мало креативны и скорее выступают адапторами, нежели инноваторами.

В свободное время они выходят из дома только тогда, когда имеется сопровождающий, в этом случае они слывут компанейскими людьми, если сопровождающего нет, они всё время просиживают дома, как депрессивные, ничем не занимаясь. Отпуск стараются проводить как можно дальше от дома, там где их никто не знает и ничего особенного от них не ожидает. Кроме того, отпуск ограничен по продолжительности, что также редуцирует страх.

Некоторые фобические развивают боязнь фобии — бояться чего-либо для них становится страшнее, чем первоначальная фобия. В этом случае они начинают вести себя экстремально — совершают в одиночку рискованные походы в горы или пытаются переплыть широкие водные пространства, прыгают с большой высоты и т. п.

Фобические редко выбиваются в руководители, хотя и стремятся к этому на осознанном уровне, однако на подсознательном уровне знают, что, в лучшем случае, они могут исполнять только вторые роли, что и демонстрируют окружающим. Если же им случается попасть на руководящие должности, то они неплохо с ними справляются, редуцируя страх тем, что, если один сотрудник совершит ошибку, то другой непременно его поправит. С подчинёнными пытается установить дружеские отношения, чтобы не терять лица, если приходиться спрашивать у них совета. Благодаря этим тесным отношениям и демократизму, фобический часто пользуется любовью у подчинённых. Такой руководитель иногда отваживается на собственные новые идеи и реализует их совместно с подчинёнными, которые заботятся о том, чтобы он не совершал ошибок.

Фобический руководитель заботится о своих подчинённых и если важный для него сотрудник увольняется, то стремится заполучить его обратно, даёт ему обещания, которые не может выполнить.

Уход на пенсию страшит фобического и он старается подготовиться к нему заранее, продумывая свои будущие занятия. Выйдя на пенсию, стремится переложить управленческие функции на супруга, который от подобного груза страдает. Фобический с трудом способен структурировать своё свободное время, поэтому ищет себе какие-либо занятия, охотно занимается общественной работой, где его с радостью принимают, поскольку он никогда не претендует на руководство.

Фобические женщины, выбившиеся в руководители, чаще остаются к концу жизни одинокими, что их, однако, не угнетает, ведь исчезают страхи за партнёра, а отсутствие секса для всех фобических является скорее облегчением жизни, поскольку элиминируются все связанные с ним страхи. В тяжёлых случаях возможен также уход в наркотическую или алкогольную зависимость. Здесь налицо явные проблемы в основном в области приятия.

Истероидное «Я» бьётся в сетях потребности в признании. Сложные отношения с обоими родителями предопределяют непрерывно сменяющиеся состояния истероида от желания быть признанным, замеченным, до ощущения полной своей ненужности и покинутости. Эта модель отношений с родителями в дальнейшем распространяется, экстраполируется на отношения со всеми остальными людьми. Чувства покинутости и собственной незначимости истероид компенсирует, развивая разнообразные формы манипулирования людьми.

Общаясь с другими, истероид стремится выдавить у них признание, он постоянно флиртует, применяет шарм, стремится импонировать собеседнику, который, однако, очень часто чувствует, что им манипулируют. Истероиды сразу интуитивно вычленяют сильные личности и либо провоцируют их на конфликт, либо тут же становятся их сторонниками.

Истероиды падки до всего нового, которое, однако, быстро им наскучивает. Они редко доводят задуманное до конца, часто меняют место работы. Ищут профессии, в которых сразу виден конечный результат. Охотно работают в туризме, торговыми представителями, артистами — там, где можно показать дружелюбие, не испытывая при этом никаких чувств. Часто страдают недостаточной компетенцией, всегда надеются заменить её шармом. Способ мышления истероида выглядит детским и нелогичным, они часто делают поспешные выводы, даже не пытаясь предварительно собрать необходимую информацию. Особенно тяжело даются им профессии, требующие самостоятельной работы. Разыскать, освоить и переработать чужие идеи они неспособны.

Истероиды иногда выдвигают оригинальные идеи, но никогда не реализуют их сами. В выборе профессии чаще всего подражают значимым в их жизни фигурам.

Своё свободное время истероид планирует очень неохотно. Лучшее времяпрепровождение для него — общение с другими людьми, он охотно ходит в гости, часто не будучи званым. Если удаётся познакомиться с незнакомцем и поговорить с ним, чувствует, что время не пропало, а прошло очень удачно. Истероида всегда тянет в многолюдные места: мужчины там выходят на охоту, а женщины — на поиски принца. Разнообразие сексуальных партнёров предпочтительно как для мужчин, так и для женщин.

Истероиды не планируют отпуск, спонтанно едут куда-нибудь, ищут неожиданности и часто попадают при этом в неприятные ситуации, о которых они позже с удовольствием рассказывают. С таким же удовольствием они рассказывают о всех доверенных им тайнах, чем испытывают на прочность отношения со своими знакомыми. Многочисленные знакомства, в том числе и сексуальные, они приписывают собственному шарму и искусству обольщения, что, впрочем, соответствует действительности, поскольку их они тренируют с детства.

Руководитель-истероид хорошо работает с обсессивными подчинёнными. Он генерирует множество идей, выполнение которых поручает подчинённым, которые вознаграждают его своим восхищением. При этом, однако, подчинённые не должны иметь собственные идеи, если они настаивают на них, им приходится увольняться. В организации дела у такого руководителя скорее царит хаос, поскольку он непрерывно продуцирует новые идеи, не дожидаясь реализации старых.

Истероидный руководитель не терпит конкуренции, если это мужчина, то он окружает себя женским персоналом, а сколь либо даровитых мужчин изгоняет. В организации при этом происходит много скандалов и налицо и большая текучка.

Истероид не чувствуют себя связанными местом работы или профессией и часто их меняет, но если его лишают работы, на которой он испытывал успех, то воспринимает это как катастрофу всей жизни.

Истероиды тяжело стареют и с трудом воспринимают ограничения, налагаемые возрастом. Если они занимались каким-либо видом спорта, в котором блистали и теперь не могут показывать прежних результатов, то переключаются на другие, менее требовательные к физической форме виды, что воспринимается ими как некое давление. И это усиливает их чувство неудовлетворённости жизнью. Для истероидов обоего пола характерно стремление всегда выглядеть молодыми, что с возрастом становится всё труднее реализовать. Престарелые истероиды одеваются по молодёжной моде, используют чересчур много косметики, пытаются говорить на молодёжном жаргоне, выбирают сексуальных партнёров намного моложе себя и стремятся показываться с ними на людях — всё это вызывает раздражение у окружающих, поскольку не ведут себя соответственно их возрасту и положению. Особенно болезненно переживают естественный процесс старения в прежнем особо привлекательные женщины — они «садятся» на противоестественные диеты, избегают прежних контактов, преувеличенно явно ищут общества откровенно неподходящих для отношений мужчин. Зачастую всё это приводит к печальным для их жизни последствиям. Однако те истероиды, которые не были особенно успешными в юные годы, воспринимают старение с облегчением, поскольку теперь им не нужно доказывать своё сексуальное превосходство. Но мим продолжает работать: теперь истероиды стремятся выглядеть лучше всех в своей возрастной группе.

Поведенческие мимы, соответствующие нормам давно прошедших лет и до сих пор присутствующие в культуре или передаваемые по наследству, налагаются на другие поведенческие мимы, которые человек усваивает ещё в детстве. Множество подобных мимов замечательно и подробно описано в психиатрической литературе, в особенности в этом преуспели представители транзактного анализа. Сюда относятся жизненные сценарии (например, Красная Шапочка, Спящая Красавица, Золушка и др.), геймы (например, Попался Сукин Сын, Да, Но…, Алкоголик, Дай Мне Пинка и др.), ритуалы, времяпрепровождения и т. п. Мы не будем подробно на них останавливаться. Часть этих мимов приведена нами в предыдущих книгах. Желающие могут также обратиться к работам Эрика Бёрна и его последователей. Нам бы хотелось здесь привести лишь один жизненный сценарий, всё чаще встречаемый нами в последнее время, и который должен вызывать беспокойство прежде всего у педагогов и родителей. Это сценарий «ложного Будды».

Работая с детьми и наблюдая за ними, мы в последние тридцать лет, всё чаще встречаемся с этим сценарием. Суть его достаточно проста — ребёнок уже в три года может достичь состояния «будды», когда он ничего по-настоящему не желает. Причём это состояние достигается не путём длительных медитаций, которых трудно ожидать от трёхлетнего ребёнка (от тринадцатилетнего, впрочем, тоже). Да, такой ребёнок может чего-то желать, но если вы его этого лишаете, не даёте, то он нисколько не расстраивается — нет и не надо. Если вы пытаетесь использовать это желаемое в качестве эквивалента обмена на нужное вам поведение, то терпите полное фиаско: ребёнок легко отказывает от предмета притязаний и вы лишаетесь ресурса власти. А поскольку воспитание детей во многом построено на эквивалентном (или не совсем эквивалентном) обмене, можно себе представить, какую воспитательную проблему ставят подобные дети педагогам и родителям — им не за что зацепиться в ребёнке!

Одновременно наблюдается снижение познавательной потребности. Впрочем, не только этой потребности — любая деятельность, требующая напряжения сил, чрезмерных усилий, или даже деятельность, результаты которой могут быть осязаемы только в отдалённом будущем, быстро прекращается или даже вообще не начинается. В более взрослом состоянии это относится даже к половой потребности — в основном поддерживаются связи, не требующие никаких усилий, взрослые очень часто пользуются платными вариантами «любви».

Ещё раз подчеркнём, что проблема состоит не в том, что человек ничего не желает. Кое-какие желания он все же испытывает. Проблема в том, что, в случае возникновения малейших препятствий на пути реализации этих желаний, деятельность по их реализации прекращается и при этом не возникает ни малейшего стресса, никакой фрустрации. Человек полностью спокоен и уравновешен, как достигший просветления последователь буддизма.

Как мы уже говорили, количество детей, реализующих этот сценарий, постоянно увеличивается. Однако он может дать о себе знать и в более позднем возрасте, очень часто в подростковом. И этот же сценарий всё чаще встречается у людей в пожилом возрасте — в этом случае человек начинает готовиться к смерти задолго до её наступления, постепенно добровольно отказываясь от всего, что ему раньше было дорого и, по сути, умирает ещё при жизни.

 

От моей души, да к твоей душе

Как возникают мимы? Как они распространяются? Существует ли человеческая потребность создавать и транслировать мимы? Согласно Сьюзен Блэкмор, способность к транслированию мимов являлась существенным фактором полового отбора со времён кроманьонцев.

Можно себе представить, что способность к мимораспространению или, вернее, мимкомплекс, способствующий распространению других мимов, включает в себя по крайней мере два мима: один из них заботится о «горизонтальной», по терминологии Блэкмор, передачи мимов — от одного члена группы, сообщества, племени, народа к другому; другой связан с «вертикальным», опять-таки по Блэкмор, их распространением — в кругу семьи. Последний, скорее всего, паразитирует на генетически обусловленном стремлении к продолжению рода, вызывая у родителей настоятельную потребность не удовлетворяться только схожестью формы носа со своим отпрыском, но и делать его психологически как можно более похожим на себя.

Весьма вероятно, что оба эти мима возникли одновременно. На ранних этапах развития ребёнка большая часть мимов переходит ему от родителей, среди них такие существенные, как жизненные сценарии и геймы. Ребёнок никак не может защититься от этих мимов, поскольку родители обладают абсолютной для него властью и также абсолютно несменяемы. Для внедрения основополагающих мимов им, собственно, не нужно даже применять никаких психологических ухищрений — они насильственно заражают «Я» ребёнка этими мимами ещё до того, как у него развивается сколько-нибудь эффективная контрсуггестия.

И здесь родителей подстерегает первая и самая грозная для будущего ребёнка проблема: по мере развития контрсуггестии у чада взрослым требуется затрачивать всё больше и больше усилий, чтобы вбить в голову дитяти следующий мим, а не всем хватает для достижения результата необходимой настойчивости и усердия. Многие, увы, слишком многие бросают дело на полпути и больше не предпринимают никаких попыток вообще, либо возвращаются к мимонасаждению через некоторое время, необходимое для успокоения нервов.

То, что делают в данном случае почти все родители — незавершение педагогического воздействия, является «смертным грехом» воспитания. Это очень наглядно видно на примере воспитания слепоглухонемых детей. Вот что пишет по этому поводу Поршнев: «Вот перед нами слепоглухонемые дети. Как учат их первой фазе человеческого общения, как осуществляют начальную инфлюацию? Берут за руку и насильно, принудительно заставляют держать ложку в пальцах, поднимают руку с ложкой до рта, подносят к губам, вкладывают ложку в рот. Примерно то же со множеством других прививаемых навыков. В данном случае это не дистантно, а контактно, ибо все пути дистантной рецепции у этого ребёнка нарушены. Но тем очевиднее, несмотря на такое отклонение, прослеживается суть дела. Она состоит в том, что сначала приходится в этом случае некоторым насилием подавлять уже наличные и привычные действия слепоглухонемого ребёнка с попадающими в его руки предметами, как и сами движения рук и тела. Начало человеческой инфлюации — подавление, торможение собственных действий организма, причём в данном случае дети поначалу оказывают явное сопротивление этому принуждению, некоторую ещё чисто физиологическую инерцию, и сопротивление ослабевает лишь на протяжении некоторого этапа указанного воспитания. Таким образом, первая стадия это отмена прежней моторики. Вторая стадия, закрепляющаяся по мере затухания сопротивления, это замена отменённых движений новыми, предписанными воспитателем, подчас долгое время корректируемыми и уточняемыми. И вот что интересно: если прервать формирование нового навыка, потом будут очень затруднительны повторные попытки обучить ребёнка этому нужному навыку, так как после того, как взрослый однажды отступил, сопротивление ребёнка возрастает. Но, напротив, когда навык вполне сформировался, упрочился и усовершенствовался, ребёнок уже начинает активно протестовать против помощи взрослого.» (Б. Ф. Поршнев, 1974, с.114).

Родители и педагоги зачастую не осознают, что воспитание суть насилие. Точно также они не осознают, что не доведя до конца воспитательное воздействие, они способствуют имплантации деформированного мима (который и так не слишком заботится о благе своего носителя). На примере слепоглухонемых детей это видно в чистом виде.

Многие часто задаются вопросом: почему у «хороших» людей часто вырастают «нехорошие» дети? Причина лежит именно в этом — в какой-то момент воспитания «хорошие» родители не довели до конца формирование у ребёнка необходимых для нормальной жизни в обществе навыков, мимов. Вероятность того, что эти ошибки, эти мимы удастся в дальнейшем корригировать усилиями педагогов, психологов, психиатров и работников правоохранительных органов, очень мала.

Вы, вероятно, не раз наблюдали картину, когда дитя изо всех сил колотит чем под руку придётся своих родителей, которые восхищённо и покорно принимают эти побои. Подобное поведение ребёнка не порицается со стороны взрослых, а если и порицается, то не слишком серьёзно, а как бы шутя. Когда этот ребёнок вырастает, иные взрослые, не родители, научают его, что бить, причинять физическую боль другим не является одобряемым в обществе поведением, но уже поздно. Это знание не становится мимом. Ребёнок уже в большей или меньшей степени является моралепатом (социопатом), не способным чувствовать боль другого.

Мимы могут передаваться не только родителями и родственниками, но и любыми другими людьми, занимающими властную позицию по отношению к человеку: педагогами, представителями власти, руководителями. Однако здесь дело обстоит ещё сложнее, нежели с родителями. Одной только власти для передачи мима человеку недостаточно — чем старше он становится, тем эффективнее работает у него контрсуггестия, кроме того, новые мимы могут вступить в противоречие с уже существующими и последние будут изо всех сил препятствовать «наброду».

Однако возможность обойти контрсуггестию существует — посредством имов. Мимы, вернее, мимкомплексы уже давно и успешно присоединяют к себе как-нибудь имы, образуя им-мимкомплекс и таким образом завоёвывают «Я» человека. Вы наверняка наблюдали это и сами: школьники или студенты часто копируют некоторые жесты или телодвижения, или манеру речи особенно удачливого преподавателя. А в чём состоит основная задача преподавателя? В распространении мимов.

Между прочим, подобное влияние одного человека на другого изучалось ещё в восьмидесятых годах прошлого столетия в рамках концепции персонализации, выдвинутой А. В. Петровским и В. А. Петровским. Персонализация определялась как стремления запечатлеть себя в другом, продолжить себя, выйти за границы своей личности. С точки зрения миметической теории мы имеем в данном случае дело со стремлением мимов к репликации, прежде всего мимкомплекса «Я».

Именно развитию этого мимкомплекса мы обязаны возрастающему на протяжении истории чадолюбию человечества. На ранних этапах развития общества дело обстояло не всегда так. Генетически обусловленный материнский инстинкт (равно как и отцовский, если таковой вообще существует) перестаёт действовать достаточно рано. Во время оно человек считался взрослым уже в подростковом возрасте, а в ещё более дальние времена воспитание в раннем возрасте передавалось на откуп всему племени. Например, был изучен широкораспространённый среди некоторых народов Меланезии, Южной Африки и индейцев Северной Америки обычай воспитания детей. В некоторых племенах дети так редко воспитываются собственными родителями, что установить генеалогию становится очень сложно. Подобные примеры можно найти и в Древнем Китае, где социальное материнство отличалось от биологического. Все отпрыски «вторых жён» внутри семьи считались детьми «первой жены». Только она выполняла роль матери, тогда как другие были лишь «тётями» как для своих детей, так и для других.

Развитие мимкомплекса «Я» с его стремлением «продолжить» себя в других привело к сохранению связей родитель-дитя и после этапа необходимой физической заботы о выживании младенца. Генетически обусловленная забота о потомстве дополнилась миметически обусловленной заботой, что, в свою очередь, позволило привлечь к реализации этой задачи также и отцов детей (правда, справедливости ради следует сказать, что действие мима в данном случае не всегда стопроцентно успешно).

Само собой разумеется, что один из мимов мимкомплекса «Я», ответственный за «продолжение себя в других», неодинаково развит у различных людей. В некоторых случаях он несколько гипертрофирован и тогда возникают семьи с очень большим количеством детей (речь в данном случае идёт только об экономически развитых обществах, где большие семьи уже давно перестали быть традиционными), или носители этого мима выбирают профессии, позволяющие им реализовывать соответствующее требованиям мима поведение. Они становятся педагогами, социальными работниками, медсёстрами, военными и т. д., то есть выбирают профессии, которые гарантируют получение социального статуса, облегчающего распространение собственных мимов.

С точки зрения миметики особый интерес в плане практического применения теории мимов представляет собой педагогика. Педагогические методики являются ни чем иным, как научно и практически обоснованными методами эффективной репликации мимов. Особенно большое внимание при этом педагогика уделяет разработка различных имов, облегчающих внедрение мимов. При этом педагогика давно столкнулась с интересным фактом, принимаемым как данность и не имеющим соответствующего научного объяснения: как бы ни была хороша педагогическая методика, у одних преподавателей она работает лучше, чем у других. Далее — некоторые преподаватели, работающие даже при помощи устаревших методик, добиваются лучших результатов, нежели их коллеги, вооружённые самыми последними научными достижениями. Выдающиеся педагоги, чья методическая база сегодня вряд ли соответствует государственным педагогическим стандартам, тоже умудрялись добиваться поразительных результатов.

В педагогической науке и практике давно бродит мысль, что успех педагогической деятельности во многом зависит от личности педагога, однако дальше призывов тщательнее изучать деятельность великих педагогов дело не продвигается. Сие, конечно, хорошо, и едва ли найдётся педагог, незнакомый хотя бы с несколькими работами корифеев, но на реальной повседневной практике это отражается слабо. Педагогике пора признать, что успех великих связан с их личностными особенностями, равно как и следующее: что гениев щедро одаривает мать-природа, менее даровитым приходится изучать и внедрять в практику эти методы самостоятельно, развивать, так сказать, недостающую гениальность. И сделать это можно только с помощью психологии, проникновение которой в педагогическую деятельность почему-то вызывает отвращение у некоторых теоретиков педагогической науки.

Итак, педагогическая наука и практика доказали, что трансляция когнитивных мимов учащимся (то есть преподавание различных предметов) наиболее эффективна, если она основывается на трансляции мимкомплекса «Я» преподавателя (то есть его персонализации). Если преподавателю удаётся персонализоваться в учащихся, реплицировать в них часть своего мимкомлекса «Я», дальнейшая репликация когнитивных мимов (предметных знаний), будет проходить достаточно успешно. Что происходит в противном случае, знают все преподаватели.

Собственно, можно предположить, что трансляция мимкомлекса «Я» педагога происходит всегда, вопрос только в какой степени и что именно транслируется. Это что особенно важно, так как отдельного предмета «воспитание» не существует и воспитание осуществляется попутно, в фоновом режиме и только через мимкомплекс «Я» педагога. Поскольку педагог является значимой фигурой в жизни человека примерно на протяжении четверти его жизни, транслируемое им отношение к жизни, а также собственные жизненные сценарии педагога могут существенно повлиять на выработку антисценария ученика. И чем дальше педагог продвинулся на пути к принцу, тем эффективнее и положительнее будет его воздействие.

Можно сказать, что любой когнитивный мим, пытающийся реплицироваться в человеческом мозгу, должен найти связь с его мимкомплексом «Я» (который, в свою очередь, во многом является отражением мимкомлекса «Я» других значимых для человека людей) и быть проверенным на соответствие уже имеющимся мимам. Даже когда человек имеет дело с компримированным мимом в виде книги, чертежа и т. п., реплицирующийся в нём мим всё равно связывается с той или иной частью мимкомлекса «Я». Следует ещё раз подчеркнуть, что мимы как таковые существуют только в голове человека. В компримированном виде они, как вирусы, ждут случая реплицироваться в чьём-либо сознании.

Для профессиональных пособников репликации мимов — педагогов, журналистов, политиков и всякого рода руководителей — было бы полезно знать, как эффективнее транслировать свой мимкомплекс «Я» и вместе с ним нужные когнитивные мимы. К сожалению, конкретный ответ на этот вопрос до сих пор не найден. Всё, что может сделать современная наука, включая риторику, лингвистику, психологию, социологию, педагогику и пр. — лучше упаковать соответствующий материал и прикрепить к нему несколько имов. Как происходит трансляция мимкомлекса «Я», что именно транслируется и можно ли вообще этому научить — остаётся неясным. Мы можем только констатировать, что без трансляции мимкомлекса «Я» успешное долговременное влияние на другого человека невозможно.

При «горизонтальном» распространении мимов — через друзей и знакомых — большое значение играет наличие эмоциональной связи между передающим и воспринимающим, в остальном же работает тот же механизм, что и при «вертикальном» способе. Внедрение мимов посредством средств масс-медиа или через интернет в общем сходно с ситуацией их распространения с помощью книг, за той лишь разницей, что иногда при этом присутствует визуальный образ источника мимов, который наделяется воспринимающим теми или иными личностными чертами, способствующими или препятствующими насаждению мимов.

Исходя из того, что мы уже знаем о мимах, можно с уверенностью сказать, что они заботятся о том, чтобы существовала потребность в их распространении: родители одержимы стремлением сделать детей как можно более похожими на себя; преподаватели, журналисты, писатели, учёные, политики, руководители всех видов и др. готовы приложить бесконечное количество усилий для создания конформных себе окружающих, разделяющих их идеи. Само собой разумеется, что никто не думает при этом о том, что он лишь способствует репликации мимов, на уровне сознания мимораспространение находит вполне приличную рационализацию (объяснение), что, впрочем, не меняет сути дела.

Вместе с тем, существует вероятность, что любое человеческое поведение при определённых условиях может стать мимом. Можно предположить, что большая часть мимов продуцируется людьми, занимающими властные позиции или пользующиеся особой популярностью в той или иной группе. Но при определённых обстоятельствах мимы могут продуцировать и низкостатусные члены группы, а именно в том случае, если их образцы поведения или идеи в наибольшей степени соответствуют ситуации. Тогда эти идеи или поведение может быть репродуцировано другими членами группы и таким образом обрести статус мима.

Авторы значительного большинства мимов, особенно короткоживущих, остаются неизвестными широкой общественности. Авторство когнитивных мимов, особенно созданных сравнительно недавно, обычно не является тайной, по крайней мере в узком кругу интересующихся той или иной проблемой. Авторам социальных мимов обычно везёт значительно меньше, но тут уж ничего не поделаешь, такова мимическая действительность. Тем не менее, независимо от вопроса авторства, мы можем определить, что некоторая идея или некоторое поведение, независимо от степени их полезности для человечества, стали мимом. Но мы до сих пор не знаем, почему они стали мимом, что, впрочем, может быть и к лучшему. У человечества достаточно проблем с уже существующими мимами и их злокачественными мутациями. Очень не хочется жить в обществе, способном также изменять мим, как в настоящее время изменяют геном, не задумываясь о последствиях подобных действий…

 

Что там внутри ларца

Настала пора немного поговорить о том, как устроено наше «Я» (в широком смысле). При этом следует сразу оговорить, что любая схема суть упрощение и абстракция, имеющая к реальности не слишком существенное отношение, а также то, что любая схема создаётся с целью графически продемонстрировать ту или иную теорию и как таковая подобная схема неприменима к другой теории, для которой нужно создавать иную схему. Всё это не делает схемы бесполезными или избыточными, но следует понимать ограниченность их применения.

Одной из наиболее распространённых и популярных является схема, созданная усилиями представителей транзактного анализа, в свою очередь являющейся производной от схемы Фрейда. Эта схема включает в себя три части личности — «дитя», «родитель» и «взрослый» — изображаемых в виде трёх окружностей. Эта схема наглядна, проста и понятна, но уже не может удовлетворять нашим потребностям, если принять во внимание всё, что вы уже прочитали. Попробуем несколько скоррегировать и дополнить данную схему.

Итак, у нас есть «дитя». Собственно говоря, в «дитя» хорошо укладывается автономный комплекс систем, рассмотренный нами в предыдущих главах. Но мы можем также поместить в «дитя» и все неосознанно усвоенные человеком мимы. Таким образом, наше «дитя» состоит теперь из двух частей: АКС и мимов. Собственно говоря, под АКС мы будем в данном случае подразумевать только поведение, инициированное генами. Как мы уже говорили ранее, и данное поведение, и поведение, инициированное неосознанно усвоенными и неотрефлектированными мимами, попадают в зону ответственности АКС в широком смысле, но для наглядности анализа мы будем разделять поведение, связанное с генами и поведение, за которое ответственны мимы. Выглядеть всё это будет примерно следующим образом: внутренний круг отображает автономный комплекс систем как появившийся эволюционно раньше (синий цвет), внешний же круг отводится мимам (голубой цвет).

При всей своей красоте эта схема не совсем точно отражает реальные события, поскольку согласно ей все импульсы, исходящие от АКС, должны обязательно преобразовываться мимам, что на самом деле не так. Поэтому наша схема будет выглядеть следующим образом:

Итак, автономный комплекс систем ответственен за всё поведение, управляемое репликаторами первого рода — генами, соответственно другая часть поведения, осуществляемая без участия сознания, управляется мимами и имами.

Теперь мы должны показать на схеме существенную часть человеческой личности, ответственную за реализацию общественных норм, включая моральные нормы. Сюда же попадают всеразличные верования. Эта часть схемы соответствует «родителю» в транзактном анализе. С точки зрения строения человеческой личности выделение этого слоя не совсем правомерно, поскольку он в значительной степени также состоит из мимов, в частности, идеологических. Однако нормы и верования могут существенно влиять на реализацию поведения, обусловленного нижележащими мимами и генами, поэтому выделение этого слоя может быть оправдано облегчением анализа поведения. Нормы и верования будут отображены на нашей схеме красным цветом.

Теперь настала очередь представить на нашей схеме последнюю её часть, рассмотренную нами выше, а именно — им-мимкомплекс «Я» или Аналитическую систему, заведующий нашим сознанием и самосознанием. Этот последний слой будет зелёного цвета.

Теперь признаемся, что наша красивая многоцветная схема не имеет никакого отношения к реальной жизни и, более того, если допустить существование человека, чья психика соответствует подобной схеме, то он был бы обречён, ибо он вынужден раздумывать, как правильно, соответствуя нормам приличия, а также наиболее оптимальным способом отдёрнуть руку, соприкоснувшуюся с горячей сковородой или как лучше, правильнее остановить автомобиль, мчащийся со скоростью 100 км/ч, если едущий впереди водитель начал тормозить… Поэтому мы внесём в нашу схему коррективы и позволим человеку иногда действовать только под влиянием АКС или мимов.

Данный вариант схемы существенно ближе к жизни, он демонстрирует нам «идеального гражданина», применяющего, когда необходимо, свои врождённые или благоприобретённые автоматизмы, в остальное же время соотносящего свои импульсы с общественными правилами и обдумывающего при этом целесообразность действий под влиянием этих принципов. Подобные граждане наверняка существуют, правда, в малом количестве.

Неидеальные граждане (лягушки) склонны иногда полностью передавать управление своим поведением нормативному слою, который включает, кроме общественных норм ещё и верования, идеологические мимы, не всегда адекватно отражающие объективную действительность. В этом случае наша схема выглядит так:

Такой неидеальный гражданин нам всем хорошо знаком: он склонен к так называемому «бытовому» антисемитизму или другому национализму, подвержен предрассудкам, суевериям и т. п., но в общем — парень хоть куда.

Возможен и другой вариант — наш неидеальный гражданин не всегда следует десяти заповедям: иногда думает о жене ближнего и даже «совращает» её, он не очень чист на руку, особенно когда никто не наблюдает и т. п. Однако он поступает таким образом только предварительно обдумав (более или менее успешно), как избежать последствий подобного порицаемого поведения. Схема в этом случае выглядит следующим образом:

На самом деле наш неидеальный гражданин выглядит ещё удивительнее, примерно так:

Всё это было бы ничего, если бы человек жил подобно Робинзону вне общества, что, однако, не так. Представим себе идеальный контакт между людьми:

Подобное крайне редкое взаимодействие мы можем наблюдать, например, на дипломатических переговорах, когда все действия обеих сторон заранее продуманы, равно как и предположительная реакция партнёра по переговорам, а все эмоциональные реакции, не соответствующие протоколу или поставленной цели, старательно подавляются.

Ситуация, изображённая выше, может возникнуть, скажем, при приёме на работу, когда молодая симпатичная женщина… Впрочем, дабы избежать сексизма, предположим, что вы достаточно молодой (или чувствующий себя таковым) симпатичный мужчина, устраивающийся на работу в фирму, в которой руководитель — женщина и вы стараетесь вполне сознательно использовать весь имеющийся у вас шарм, дабы добиться желаемого результата.

Данное взаимодействие возможно между не слишком интеллектуально обременённым руководителем (или родителем, или учителем), отчитывающим своего сотрудника (или ребёнка, или ученика), опоздавшего на несколько минут на работу (или в школу, или поздно вернувшегося домой со свидания). Сотрудник при этом ни в грош не ставит «идиотские» правила руководителя (учителя, родителя), но знает, как правдоподобно оправдаться.

Возьмём, например, вариант повседневного общения родителей с детьми или учителей с учениками. Как он будет выглядеть идеально с точки зрения мимов? Именно так, как изображено на схеме выше — мимы взрослого непрямую транслируются ребёнку. К сожалению для взрослых и к счастью для детей подобное случается не очень часто. Данное взаимодействие наиболее характерно в период, когда дети либо очень малы, либо безраздельно доверяют взрослым. Когда дети взрослеют и доверие становится не столь безоговорочным, ребёнок поворачивается к взрослому другой стороной, буквально.

Как будет выглядеть наша схема, скажем, в ситуации влюблённости? Вы наверняка уже знаете ответ:

Здесь властвуют гены, всё остальное отходит на задний план. Вместе с тем, если мы возьмём ситуацию не влюблённости, а, скажем, конфликта поздно вечером с не слишком трезвым первым встречным, то мы должны будем пользоваться той же самой схемой.

Подсчитайте, сколько вариантов взаимодействий возможно, к тому же следует отметить, что человек в процессе общения переходит с одного уровня взаимодействия на другой. Однако если бы всё было так хорошо и просто! С несколькими десятками вариантов взаимодействий мы ещё могли бы как-нибудь справиться, однако мы должны принять во внимание многочисленные деформации личности, о которых речь шла выше.

Перед нами теперь схема моралепата с полным отсутствием слоя общественных норм:

Моралепаты встречаются гораздо чаще, чем это можно себе представить, однако они прекрасно мимикрируют, так что отличить их от «неидеальных» граждан (лягушек) достаточно трудно.

Однако другой вид личностной деформации, изображённый выше, не маскируется совсем, более того, он всегда старается о себе заявить. Эта схема иллюстрирует моральных ригористов всех сортов, а также персон с проблемами в национальной или расовой области или фанатичных приверженцев какого-либо вероучения. Представляется, что подобное поражение личности следует также, как и моралепатию (социопатию), отнести к психопатиям, а в некоторых случаях и к более тяжёлым психическим расстройствам, требующим психиатрического вмешательства.

Отсутствие АС или Норм и Верований являются тяжёлыми поражениями личности, однако общество по-разному относится к людям, обладающим подобными личностными дефектами. Например, в американском суде человек, дефицитарный в области норм и верований — моралепат (социопат), в случае совершения тяжкого преступления (скажем, убийства), имеет хорошие шансы получить высшую меру наказания, в то время как человек, дифицитарный в области аналитической системы, объявивший себя приверженцем какого-либо вероучения, по большей части может рассчитывать на снисхождение присяжных и судей.

Мы не рассматриваем схемы с отсутствием АКС и мимов, поскольку люди с подобными поражениями не способны к самостоятельному выживанию в обществе.

Нам представляется, что предложенная схема позволяет провести анализ личности или транзакции с достаточной степенью точности в неклинических случаях, требующих скорее психиатрического подхода, а с другой стороны, избежать чересчур большой степени обобщения, когда ускользают некоторые существенные детали. Мы не будем приводить дальнейшие схемы, поскольку, при желании, вы можете сделать это сами.

 

Светлый путь сквозь тернии

Хотя мы и обещали больше не обращаться к схемам, ещё одну нам придётся привести, а именно — идеальную схему принца. Нам представляется, что и у принца должна оставаться возможность спонтанного реагирования, обеспечиваемого АКС и мимами. Как вы знаете, определённые реакции автономного комплекса систем вообще не поддаются регулировке. Что касается мимов, то некоторые из них достаточно полезны человеку: это относится прежде всего к логике и рациональности, которые тоже, как вы и предполагали, являются мимами. Но что делать со всем остальным? Рассмотрением этого вопроса мы сейчас и займёмся.

Каждый человек обладает уникальным набором генов — геномом — которым он обязан своим родителям. Автономный комплекс систем стимулирует поведение, соответствующее целям генов, входящих в геном. Здесь царит генетика и будь вы принц или лягушка, ничего вы с этим поделать не можете (к счастью, пока не можете).

Иное дело мимы. Зададимся вопросом: будет ли ребёнок, рождённый принцем и принцессой, так же принцем? Как это ни печально звучит — нет. Принц и принцесса родят лягушку. Даже если им обоим удалось осознать и изменить свой сценарий, а также поработать над всеми своими проблемами, их ребёнок всё равно будет лягушкой, поскольку мимы, которые инфицируют ребёнка, передаются ему не только его родителями, но и другими взрослыми, а также и детьми. Все эти мимы образуют мимосферу — специфический набор мимов, характерный для общество в данный момент времени. Следует напомнить, что не все идеи, курсирующие в обществе, имеют шанс стать мимами. Каждый из нас продуцирует определённые идеи, более или менее удачные и люди занимаются этим непрерывно, в результате чего возникает «миметический шум», из которого лишь очень немногое становится в результате мимом.

Часть мимов из этой мимосферы инфицируют ребёнка и в дальнейшем будут инфицировать взрослого, в результате чего у каждого человека образуется свой уникальный набор мимов — мимном (по аналогии с геномом). То есть, даже если родителям-принцам удалось бы передать дитяте только полезные мимы, все же эти «царственные особы» никак не смогли бы оградить своё чадо от заражения мимами-паразитами окружающих, точно также, как невозможно оградить ребёнка от заражения инфекционными болезнями. Более того, встав взрослым, этот ребёнок всё равно будет подвержен заражению зловредными мимами.

Человека нельзя «сделать» принцем, нельзя «заставить» быть принцем, нельзя воспитать принца. Быть принцем — решение, принимаемое человеком самостоятельно, причём в достаточно зрелом возрасте. Все дети, хотим мы этого или не хотим, являются лягушками (либо симпатичными и вызывающими умиление, либо неприятными и отвергаемыми даже своими сверстниками). Мы, как взрослые (родители, родственники, педагоги, друзья, наконец), можем помочь ребёнку, облегчить ему принятие этого решения, подсказать ему, как наиболее безболезненно это сделать, но мы не можем принять решения за него.

Но что значит «принять решение стать принцем»? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам придётся рассмотреть структуру желаний человека. Для этого мы воспользуемся схемой предложенной Гарри Франкфуртом (Harry Frankfurt, Freedom of the will and the concept of a person. 1971). Согласно Франкфурту, животные, равно как и человеческие дети, руководствуются в своём поведении только желаниями, продуцируемыми АКС и неосознанными мимами. Это так называемые желания «первого порядка». Живые существа, которые имеют только желания первого порядка, Франкфурт называет «вонтонами» (англ. wanton — произвольный, безответственный; своенравный).

Простая структура желаний у вонтонов вовсе не означает, что они не могут быть рациональными и эффективными в достижении целей, обусловленных их желаниями. Вонтоны просто не рефлектируют свои цели и желания. Вонтоны хотят, но им нет дела до того, что они хотят.

Однако люди — и только люди — способны иметь желания «второго порядка»: желания иметь определённые желания. Для иллюстрации своей концепции Франкфурт приводит пример трёх видов наркотической зависимости. Наркоман-вонтон просто хочет получить свой наркотик. И это всё. То есть остатки когнитивного аппарата вонтона сосредоточены на том, как наилучшим образом удовлетворить его желание, и в этом отношении вонтон действует вполне рационально и эффективно. Наркоман-вонтон не рефлексирует своё желание. Ему в голову не приходит обдумывать вопрос, хорошо это или плохо, иметь подобное желание — принимать наркотики. Он просто подчиняется имеющейся у него потребности.

Невольный наркоман, как и вонтон, имеет то же самое желание первого порядка, однако у него есть ещё и желание второго порядка — не иметь желания принимать наркотики. Но желание не принимать наркотики слабее, нежели желание принимать их. Таким образом невольный наркоман в конце-концов делает то же, что и вонтон — принимает наркотик. Вместе с тем, отношение невольного наркомана к своему поведению отличается от такового у вонтона. Невольный наркоман испытывает отвращение к тому, что он принимает наркотики, в отличие от вонтона. У невольного наркомана может даже возникнуть чувство разрушения его образа себя, его картины «Я», когда он принимает наркотик. Всё это немыслимо для вонтона, когда последний подвергает себя действию наркотических средств.

Существует ещё и так называемый добровольный наркоман. Он знает, что он принимает наркотики, он обдумывает свои действия в отношении наркотиков и он приходит к выводу, что принятие наркотиков хорошо для него. Добровольный наркоман хочет иметь желание принимать наркотики. Если актуальная доза наркотического средства не оказывает желаемого воздействия, добровольный наркоман сознательно увеличивает её. Добровольный наркоман, как и невольный, рефлексирует свою зависимость, однако, в отличие от последнего, он принимает решение подчиниться желанию первого порядка.

Все три типа наркоманов осуществляют одно и то же поведение, однако когнитивная структура их иерархии желаний совершенно различна. Эта разница может быть невидна в их актуальном поведении, но она существенна, например, для практики их реабилитации. Наибольшие шансы покончить с зависимостью с помощью той или иной терапии имеет невольный наркоман (с статистической точки зрения, естественно). Только у него наличествует внутренняя когнитивная борьба. Эта борьба может служить основой для дестабилизации желания первого порядка и, возможно, уменьшения его.

У вонтона подобной борьбы не наблюдается и его шансы бросить наркотики ничтожно малы. И тем не менее они существенно выше, чем у добровольного наркомана. Стремление принимать наркотики у последнего обусловлено не только желанием первого порядка, но также и второго порядка. Это означает, что если первичная потребность в наркотиках будет ослабевать, то благодаря желанию второго порядка добровольный наркоман предпримет все мыслимые шаги для того, чтобы поддержать эту потребность.

Для вонтона подобной проблемы не существует — если потребность принимать наркотики у него исчезнет, то его поведение будет управляться другим желанием первого порядка, имеющим наибольший приоритет в иерархии желаний. Вонтон не будет страдать, если исчезнет его наркозависимость. Но он и не будет от этого счастлив, поскольку он абсолютно не рефлексирует, какие желания управляют его поведением.

Таким образом, при лечении наркомании существуют некоторые шансы на успех для невольных наркоманов, крайне малые для вонтонов и практически равные нулю для добровольных наркоманов.

И принцы, и лягушки иногда действуют как вонтоны. Следует ли принцам избегать подобного поведения? Отнюдь. В огромном количестве случаев желания первого порядка, которые продуцируются АКС, служат интересам того же принца. Но в некоторых случаях интересы носителя отличаются от интересов генов, реализующих свои цели посредством автономного комплекса систем. К этому добавляются желания первого порядка, инициированные неотрефлексированными мимами и служащие также интересам репликаторов. Однако путь принца есть путь торжествующей рациональности, поэтому желания первого порядка должны быть отрефлексированы, то есть необходим второй уровень желаний.

В качестве примера рассмотрим Петю, которому друг Вася предлагает покурить и Петя закуривает.

Петя предпочитает курить.

Однако наш Петя является рефлексирующим оценивателем, то есть он рефлексирует своё желание курить и оценивает его. Петя знает, что курение не слишком полезно для здоровья, поэтому он желает, чтобы он предпочитал не курить. Как и рассмотренный выше невольный наркоман Петя желает не желать курить.

Петя предпочитает не предпочитать курить.

То есть второй уровень желаний Пети конфликтует с его первым уровнем желаний, или иначе, у Пети отсутствует рациональная интеграция структуры его желаний в терминах Роберта Нозика (Robert Nozick, The nature of rationality. 1993). Недостаточная рациональная интеграция довольно-таки неприятна для человека, он постоянно испытывает укоры совести, его самооценка снижается, может возникнуть депрессия. Совершенно очевидно, что Петя должен преодолеть несовершенство рациональной интеграции структуры своих желаний, но как?

Как оказывается, эта задача не столь проста. Простое следование алгоритму — желания более высокого уровня всегда лучше, не всегда срабатывает, поскольку ситуации, в которых желания, исходящие от АКС, служат целям носителя, в то время как желания более высокого уровня оказываются индуцированы нерефлексивно воспринятыми мимами и являются опасными для носителя.

Изобразим Петину ситуацию следующим образом:

Петя предпочитает Х, но не У

Петя предпочитает, чтобы он предпочитал У, но не Х.

Здесь необходимо критическое осмысление потенциального несоответствия целей генов и целей носителя, равно как и потенциального несоответствия целей мимов и целей носителя. То есть, сперва необходимо выяснить, не будем ли мы принесены в жертву целям одного или другого репликатора в случае реализации желаний первого или второго уровней. Таким образом, для реализации рациональной интеграции ненанесение ущерба здоровью носителя может служить первым валидным критерием.

В Петином примере Х выглядит как индуцированное АКС желание, наносящее вред носителю, тогда как У способствует его здоровой жизни. В этом случае необходимо предпочесть желания второго порядка и предпринять шаги по преодолению желаний первого порядка.

Однако вполне представима ситуация, когда Х будет полезно либо нейтрально для носителя, тогда как У, индуцируемое одним из идеологических мимов, может требовать принесения в жертву жизни или здоровья носителя. Желания второго порядка должны подвергаться ещё более строгой проверке, нежели желания первого порядка, во-первых, потому, что мимы препятствуют их критической оценке и, во-вторых, потому, что желания могут угрожать здоровью носителя.

Для Пети является рациональным желать рациональной интеграции структуры его желаний, но используя двухуровневую структуру желаний Петя далеко в этом направлении не продвинется. Для того, чтобы достигнуть рациональной интеграции, Пете придётся создать ещё один уровень желаний. В принципе, предела уровням желаний нет, однако большинству людей трудно справиться более чем с тремя уровнями. Таким образом, при наличии конфликта между желаниями первого и второго уровней необходим третий уровень желаний. В Петином случае это будет выглядеть следующим образом:

Петя предпочитает своё предпочтение предпочитать не курить своему предпочтению предпочитать курить.

Поскольку идея третьего уровня желаний является не слишком простой, Кит Стенович (Keith Stanovich, 2004, р.232) предлагает альтернативные, облегчённые варианты: в первом случае третий уровень желаний может мыслиться как «прав ли я, предпочитая» более низкий уровень желаний; во втором случае (несколько усложнённом) следует спросить себя — «желаю ли я быть рефлексивным оценивателем своих предпочтений?». Ведь именно строгое рефлексивное оценивание собственных предпочтений приводит к недостаточной интеграции структуры желаний. Для вонтона подобной проблемы не существует, поскольку он никогда не рефлексивно не оценивает свои предпочтения.

Однако само по себе достижение рациональной интеграции структуры желаний ещё не делает человека принцем. Предположим, что Некто живёт в стране, где обвязывание себя взрывчатыми веществами с последующим взрыванием себя и других где-нибудь в общественном месте является широкораспространённой практикой. Этот некто принадлежит к группе людей, решивших пожертвовать собой ради какой-либо идеи. Но в определённый момент у Некто возникают сомнения в том, что он действительно хочет подорвать себя и других. Возникает дезинтеграция структуры желаний. Предположим также, что Некто способен сформировать желания третьего порядка в стремлении снять дискомфорт дезинтеграции структуры желаний. Однако структура ценностей, на которую он опирается, является мимом, господствующим в обществе, в котором проживает Некто, поэтому в результате анализа своих желаний Некто рационально интегрирует свои желания и придёт к выводу, что он должен покончить жизнь самоубийством и принести в жертву жизнь незнакомых ему безвинных людей ради господствующей идеи. Рациональная интеграция достигнута, но становится ли Некто при этом принцем?

Многочисленные исследования показывают что животные, даже насекомые, значительно рациональнее, нежели люди, и в этом нет ничего парадоксального. Все предпочтения животных заданы им заранее, генетически обусловлены. Эти предпочтения имеют законченную структуры, хорошо иерархически организованы и они никогда не изменяются. Не то человек. У него также имеется генетически обусловленная иерархически организованная структура желаний и, вместе с ней, ещё одна структура желаний, возникающая под влиянием мимов. Эти структуры желаний по большей части противоречат друг другу — только вонтоны избавлены от подобных конфликтов, поскольку общественные ценности и нормы не имеют для них никакого значения. В принципе, человек тоже всегда поступает рационально, только это может быть рациональность с точки зрения либо генов, либо мимов. Поскольку источник рациональности постоянно меняется, для внешнего наблюдателя поведение человека может выглядеть совершенно иррациональным. В ситуации Некто его поведения с точки зрения паразитического мима, требующего пожертвования его жизни ради некоей идей, абсолютно рационально.

Таким образом, первый шаг в сторону принца есть оценка самой рациональности — что лежит в её основе. При этом человек вынужден проводить подобную оценку сразу на двух фронтах: на генетическом и на миметическом. Если цели и желания продуцируются АКС и служат целям генов гораздо лучше, чем целям носителя, аналитическая система должна преодолеть это противоречие. Если цели и желания продуцируются некритически усвоенными мимами и служат их целям, АС должна преодолеть и это противоречие тоже.

Не все принцы сознательно принимают решение стать принцем, некоторые приходят к этому состоянию как бы спонтанно, однако в любом случае путь к принцу лежит через Декартовское «подвергай всё сомнению». На определённом этапе у мыслящего и рефлексирующего человека возникает потребность переосмыслить свою систему целей и желаний и свои ценности. Это необычайно трудная и неприятная работа, но не проделав её принцем стать невозможно. Всё, что ранее было само собой разумеющимся и верным, должно подвергнуться критическому анализу. Особенно сложно проделать это с мимами и именно поэтому переосмысление мимов является критически важным, поскольку люди хотят не просто желать, но «правильно» желать. А правильность определяют мимы, по больше части усвоенные ещё в детстве и абсолютно некритически… Только закончив эту работу можно переходить к рациональной интеграции желаний, ибо что может произойти в противном случае, мы уже видели на примере Некто.

В своё время Роберт Нозик разработал 23 правила рациональной интеграции желаний (Robert Nozick, 1993). Наиболее важными из них являются, и в этом мы согласны с Китом Стеновичем (Keith Stanovich, 2004), следующие:

— уровень строгости рефлексивного рационального оценивания;

— насколько неприятно человеку отсутствие рациональной интеграции;

— уровень желания предпринять определённые усилия для устранения рациональной дезинтеграции;

— насколько человек может проанализировать обоснованность и рациональность желаний второго порядка, связанных с общественными нормами и правилами; — осознание человеком того, что предпочтение определённых желаний второго порядка может сделать его жертвой иррациональной веры во что-то или в кого-то; — осознание того, что некоторые желания как первого, так и второго порядка никогда не могут быть удовлетворены.

Таким образом, на пути к принцу необходимо:

отрефлексировать желания первого порядка, генерируемые АКС, и в случае необходимости заменить некоторые их них (желания первого порядка, то есть желания, отвечающие мультипликаторным потребностям генов, во многом не совпадают с интересами носителя);

необходимо отрефлексировать свои верования и нормы и в случае необходимости заменить некоторые их них;

необходимо отрефлексировать свои желания второго порядка и в случае необходимости заменить некоторые их них.

Всего навсего…

А вы думали, что стать принцем сложно…

Да, кстати, описанные выше операции являются не единовременным, а перманентным мероприятием…

Вы уже знаете, что идеологические мимы находятся в настоящее время в некотором тупике. Это верно за исключением одной области, в которой уже несколько столетий существует чрезвычайно успешный мимкомплекс, который может быть идентифицирован как «рабочая этика», «выполнение взятых на себя обязательств», «ответственность за своё дело» и т. п. Этот мимкомплекс, несомненно, полезен для общества в целом. Однако в сочетании с идеями «рыночного капитализма» или «тоталитаризма», он может быть опасен для каждого конкретного человека. Этот мимкомплекс включает в себя существенно редуцированные общественные нормы и ценности, которые заменяют общепринятые человеческие нормы и ценности во время выполнения работы. Более того, этот мимкомплекс включает в себя возможность и необходимость передачи ответственности за свои действия стоящему выше в иерархической лестнице.

В результате у человека, даже если он не является обсессивным психотиком, появляются два «Я» — одно нормальное, обращённое к родственникам, друзьям, знакомым и другое — «рабочее Я», в котором человеческие черты существенно редуцированы. Мим «рабочей этики» даёт его носителю индульгенцию но множество видов деятельности, немыслимых для него вне рабочей среды: моббинг сотрудников, пренебрежение интересами людей во имя интересов «дела» и пр. Отношения в рабочем коллективе, подобные отношению пауков в банке, выгодны рыночному капитализму, но выгодны ли они каждому отдельному носителю этого мима?

По свидетельству очевидцев, многие бандиты и работники концлагерей были в своей домашней обстановке тонко чувствующими, сопереживающими чужой беде людьми. Только на работе они переключались на менее человечную версию своего «Я». При этом они не испытывали никакого дискомфорта недостаточной рациональной интеграции, поскольку они «просто выполняли распоряжения вышестоящего начальства».

Мим «рабочей этики» предлагает и другие индульгенции античеловеческому поведению, например, известный миф о том, что политику невозможно делать «чистыми руками». Эта сказка повторяется так часто, что в неё поверили и политики и простые избиратели. Непонятно только, почему они всё-таки выбирают людей, о которых заранее известно, что моральные нормы не для них…

На пути к принцу необходимо произвести инспекцию и этого мима. Принц не может иметь два «Я». Только лягушка может ставить цели фирмы, организации или государства выше собственных, только лягушка может жертвовать благополучием других людей и своим собственным ради целей институциональных мимов. Оправдание собственных неудач во взаимоотношениях с людьми «интересами дела», «бегство в работу» — не для принца.

Достичь состояния принца можно только используя человеческое сознание, аналитическую систему, опираясь при этом на мимы рациональности, логики и науки. При этом необходимо осознавать, что это тоже мимы, но мы можем их использовать, поскольку их способ борьбы с другими мимами — предоставление нам возможности анализа всех мимов без исключения, поскольку для самих мимов рациональности, логики и науки подобный анализ является совершенно безопасным. Проводя данный анализ необходимо осознавать, что наше «Я», наше сознание вовсе не является руководящим центром нашей психики, что многое происходит совершенно вне нашего контроля и повлиять на это мы не можем, но мы можем это проанализировать и сосредоточиться на том, на что мы можем повлиять и на что нужно влиять.