Бестужева встретилась с Леной Цеце в милейшем заведении на Малой Бронной, одном из немногих по-настоящему похожих на европейские кафе, какие встретишь где-нибудь в Италии или Франции. Ну за исключением цен, естественно, – в этом смысле за Москвой ни Парижу, ни Милану ни в жизнь не угнаться. Это было одно из тех мест, куда можно прийти без всякой цели и отлично провести два-три часа, сидя с бокалом вина и подглядывая за уличной суетой в большое окно, за которым мелькали люди и автомашины. Марине очень нравилось смотреть в это окно, точно в экран телевизора, транслирующего какое-то бесконечное реалити-шоу.
Цеце заказала блинчики с семгой, а Марина – свой любимый штрудель под ванильным соусом.
Слегка пригубив холодного грюнер-велтлинера, Лена дежурно поинтересовалась, что слышно про «подлеца Гошу». После разрыва, в котором, по версии Цеце, был виноват он один, Лена его иначе как подлецом не называла. Марина, по обыкновению во всем винившая себя, не разделяла подобной категоричности и поспешила сменить тему:
– Как тебе в супружестве?
Вместо ответа Цеце вскинула руку и показала Марине средний палец. Что бы ни подумали люди за соседним столиком, в этом жесте не было ничего обидного. Лена всего лишь демонстрировала подруге внушительных размеров кольцо, усыпанное мелкими и не такими уж мелкими бриллиантами. Марина вцепилась в палец, чтобы рассмотреть кольцо поближе.
– Ух ты! И это просто так, без повода?
– Ну почему же без повода? Это мне что-то вроде медали «За полгода идеального брака». Целиковский умен и понимает скоротечность всего по-настоящему прекрасного. – Цеце звала мужа исключительно по фамилии.
– А кто делал? Снова этот ваш семейный ювелир?
Лена рассмеялась.
– Да, снова Липкин. Даже не подозреваешь, насколько ты права насчет семейного ювелира. У них с Целиковским, что называется, «высокие отношения». Липкин когда-то выдал за него свою дочь. – Увидев удивленные глаза подруги, Лена пояснила: – Да-да, представь, Липкин приходится моему мужу бывшим тестем! Мало того, он делал обручальные кольца для всех последующих жен Целиковского.
– И сколько же их было?
– Не пугайся, я всего лишь третья. Просто есть люди, которые женятся всякий раз, когда влюбляются. Если бы ты и я поступали так же, у нас на двоих теперь было бы двенадцать – пятнадцать законных браков, не меньше.
Марина на секунду сосредоточилась на цифрах. Хотя абсолютно большая часть отношений из этого впечатляющего списка была на счету самой Цеце, общая сумма была подсчитана довольно верно.
– За это надо выпить!
Два бокала с вином восхитительного желтого цвета издали мелодичный звон – верный сигнал к тому, что пришло время заказать еще.
– Знаешь, я ведь его действительно по-своему люблю. – Одной фразой Цеце умудрилась и признаться в чувствах, и дать понять о наличии расчета в отношениях с мужем. – Целиковский всегда точно знает, чего хочет, и добивается своего. Меня эта черта в мужиках просто восхищает.
Бестужева с готовностью подписалась бы под каждым словом: ее-то саму всю жизнь раздирали несовместимые друг с другом желания и мечты.
– Ну а как там поживает твой ученый-экстрасенс?
– Надеюсь, хорошо.
Пригубив вина, Марина снова поглядела в окно-телевизор. Эта тема неизбежно должна была всплыть, но Марина вдруг поняла, что рассказать ей толком нечего. Упоминать об электронной переписке и поэтичном признании Глеба не хотелось – мало ли, вдруг Ленка опять как-нибудь потом сболтнет лишнего. Еще меньше хотелось вспоминать последнюю встречу с Глебом, состоявшую из сплошных неловкостей. Поэтому Марина ограничилась подробным описанием интернет-сайта stoltsev.ru и перечислением ученых заслуг его владельца, что, впрочем, тоже вызвало у Цеце интерес.
– Ух ты! Тридцать публикаций? Ну чисто Геродот!
– Вот и я ровно то же самое подумала.
– А как его видения? Прекратились?
– Да нет. Но мы сейчас как раз пытаемся взять их под контроль.
Цеце безошибочно уловила в голосе Марины нежелание обсуждать ход терапии. Одно дело перемывать косточки ухажеру и совсем другое – обсуждать пациента. Цеце не без сожаления свернула тему:
– Ладно, больше ни слова о работе.
– Ни слова, – с готовностью кивнула Бестужева.
– Разве что маленький дружеский совет…
Марина шутливо закатила глаза.
– Ну что еще?
Лена накрыла ее руку ладонью.
– Скажи, не ты ли сама, пытаясь забыться после разрыва, устроила себе сумасшедшую шестидесятичасовую рабочую неделю? Не ты ли свела все свои контакты с внешним миром к до обидного редким встречам с единственной подругой и общению с пациентами? И теперь ты еще удивляешься тому, что вляпалась в личные отношения с одним из них? Да наплюй ты на эту чертову этику. Он тебе нравится?
Вместо ответа Марина опустила глаза.
– Все даже хуже, чем я думала, – хмыкнула Цеце. – Не забывай, что меньше года назад я сама была в аналогичной ситуации и чуть не упустила своего счастья по той же самой причине, по которой собираешься упустить его ты. Говорю тебе, наплюй. – Она понизила голос. – Между, прочим, одна моя знакомая, врач-венеролог, недавно тоже вышла замуж за бывшего пациента. Живут душа в душу…
– За их здоровье! – предложила Марина.
Подружки чокнулись и расхохотались.
Официантка принесла еще два бокала. Когда уровень янтарной жидкости в них упал вдвое, глаза Цеце загорелись.
– Слушай, а не пойти ли нам спасать листья? Здесь же, на Патриках. А то еще неделя-другая и спасать-то уже будет нечего…
Обе заулыбались, вспомнив любимое институтское развлечение, которое заключалось в том, чтобы осенью встать под каким-нибудь особенно развесистым кленом и, дождавшись порыва ветра, броситься в погоню за падающими листьями, не давая им долететь до земли. Упавший лист считался умершим, а тот, что был пойман на лету, – спасенным. У обеих в сумках-портфелях тех лет даже были специальные отделения, где подолгу хранились «спасенные» листья. Девушки были почти уверены, что пока кленовые души покоятся в сумке, они могут жить там вечно. Как в раю. Вся эта забавная беготня под осенними кленами называлась «спасти рядового Листьева». В последний раз операция по спасению проводилась как минимум лет семь-восемь назад, но сейчас грюнер-велтлинер уже давал о себе знать – нестерпимо хотелось приключений. Подруги быстро оделись и чуть ли не вприпрыжку направились к Патриаршим прудам в поисках красно-желтых душ, достойных спасения.
* * *
В перерыве между лекциями Глеб снова перебирал слова, которые могли быть написаны на монете. И хотя к поимке убийцы эта загадка, возможно, никакого отношения не имела, он из принципа хотел довести дело до конца. От римского денария и как-то связанного с ним преступника, живущего в двадцать первом веке, мысли Глеба перепрыгнули на душегубов Древнего мира. Собственно, более или менее достоверно известно только о Прокрусте. Глеб даже представил себе, как могло бы начинаться его уголовное дело в античные времена: «Прокруст, он же Дамаст, он же Полипемон, он же Прокопт, что означает „усекатель“. Год рождения неизвестен. Родственников не имел. Ориентировочно проживал вблизи дороги, ведущей из Мегары в Афины. Отличался звериной жестокостью. Обманным путем заманивал одиноких прохожих к себе в жилище, предлагая остаться на ночлег. Затем силой укладывал доверчивых граждан на одно из двух имевшихся спальных мест. На то, что было размером побольше, укладывал жертвы небольшого роста и бил их молотом, чтобы растянуть и привести в соответствие с габаритами кровати. А на спальное место меньшего размера помещал пленников высокого роста и с особым цинизмом „усекал“ любые непоместившиеся части тела. Совершил десятки жестоких убийств. Погиб во время облавы, проведенной Тесеем. Впоследствии обе кровати, проходившие по этому делу, получили название „прокрустово ложе“…»
Любопытная деталь: историки считают, что Прокруст был реальным историческим лицом и реальным убийцей, однако нет никаких данных о том, что его преступления носили сексуальный характер. Кроме того, Глебу ли не знать, что растление юношей в Греции было обычным, абсолютно законным и, можно сказать, любимым делом.
* * *
Вечером, несмотря на обескураживающие воспоминания о последнем сеансе, Глеб все-таки решил позвонить Марине. Точнее, его пальцы сами набрали заветный номер.
– Привет!
– Привет!
Бестужева откликнулась так быстро, словно тоже сидела с трубкой в руке. Глеб даже на секунду растерялся.
– Что-нибудь случилось? – забеспокоилась Марина.
– Всегда что-то случается, – невпопад пробормотал Глеб.
Какая-то чепуха. Надо же, так много хотелось сказать, а говорим ни о чем. Ну, значит, еще не время. В итоге Глеб ограничился уточнением даты их следующей встречи и уже собирался закругляться, как вдруг ему в голову пришла спасительная мысль. Вспомнив, как завзятый театрал Буре на днях с энтузиазмом рассказывал ему о том, что известная итальянская труппа покажет в Москве «Илиаду», Глеб без особой надежды предложил Марине вместе сходить в театр. Бестужева согласилась неожиданно легко.
Повесив трубку, Глеб снова занялся денарием, но вскоре понял, что совершенно не способен сосредоточиться. Пожалуй, стоит немного отдохнуть и слегка пофантазировать о перспективах на выходные. Тем более что субботний вечер сулил приятное приключение. Маятник качнулся в другую сторону?
* * *
Лариса Васильевна Валеева была худенькой блондинкой с подбородком, который гораздо больше подходил боксеру-тяжеловесу, нежели хрупкой женщине. В придачу к могучей челюсти прилагались вытянутые в ниточку несоразмерно тонкие губы.
В свое время Валеева заняла должность заведующей кафедрой вовсе не потому, что очаровала начальство своими женскими прелестями и уж точно не потому, что проявила себя как большой ученый или выдающийся педагог. Нет, подобными талантами она не обладала. Хотя, строго говоря, способностями господь Валееву не обделил – особенно умением договориться с кем угодно и о чем угодно. Например, она умела добиться от ректора увеличения бюджета в кризисную годину или могла с легкостью перетащить на свою сторону ученый совет, чтобы тот принял решение, выгодное кафедре – а также лично заведующей. Но вот что Лариса Васильевна любила и умела делать по-настоящему хорошо, так это «работать с людьми», что, собственно, и вознесло ее на академические вершины. Валеева была способна часами напролет вести длинные разговоры будто бы ни о чем, на самом же деле, как заправский шахматист, ведя собеседника к нужной теме или ненароком подталкивая его к правильным выводам. В общем, искусство тонкой интриги, столь распространенное в научной среде, Лариса Васильевна возвела в культ и отточила до невиданных высот, совершенно справедливо рассчитав, что умников в университете пруд пруди, а хитрых и изворотливых дипломатов – раз-два и обчелся.
Надо отдать заведующей должное – она постоянно самосовершенствовалась. С юности испытывая отвращение к спиртному, Валеева железным усилием воли заставила себя преодолеть эту неприязнь. Мало того что Лариса Васильевна научилась выпивать наравне с мужчинами, она еще и освоила все тонкости искусства сомелье. Последнее, впрочем, было не особенно удивительно: история знает, что лучшими знатоками Священного Писания во все времена были атеисты, тщательно изучавшие его как научный текст, а не догму. Вот так и бывшая трезвенница Валеева досконально разобралась в иерархии винтажных вин, эксклюзивных сортах коньяка, виски и рома. А еще она завела себе специальный шкафчик для хранения сигар только для того, чтобы понять, за что мужчины так любят эту гадость. И это при том, что ее мутило при одном только запахе «хабанос».
В общем, Лариса Васильевна научилась становиться своей в любой мужской компании. Она давно смекнула, что известная поговорка «В Риме поступай как римлянин» может быть успешно модифицирована следующим образом: «В мужском мире поступай как мужчина». А мир научных, как, впрочем, и любых других руководителей был исключительно мужским. И Лариса Валеева, словно разведчик в чужой стране, каждое утро отправлялась на работу, как Штирлиц на задание. Она всегда была внутренне готова к любым подвохам и неожиданностям.
По-настоящему слабым местом Валеевой была только ее память – точнее, почти полная неспособность что-либо надолго запоминать, что, безусловно, было бы смертью для ученого-историка, но оказалось простительным для руководителя. Валеева вечно путалась в датах и именах, но приноровилась бороться и с этим недостатком, тщательно записывая все дела в ежедневник и разведя целую кипу стикеров на рабочем столе. А еще она слыла непревзойденной мастерицей очковтирательства, что тоже давало ей приличный гандикап в извечном состязании между кафедрами.
Таким образом, заведующая, как Ахиллес, была защищена от любой напасти. Ну, или почти от любой, ибо у нее тоже была своя фатальная слабость. Граф Соллогуб в своих водевилях некогда изящно именовал этот недуг «бедой от нежного сердца». Да, Валеева была на редкость любвеобильна. Несмотря на тщательную конспирацию, коллеги периодически прознавали об интрижках заведующей с молоденькими аспирантами, преподавателями, лаборантами и, как поговаривали, даже со студентами. И пусть особыми женскими статями Лариса Васильевна никогда не отличалась, мало кто осмеливался ей отказать, прекрасно понимая, что начальственный гнев может запросто лишить любых перспектив служебного роста и, наоборот, милость заведующей способна придать карьере или учебе правильное ускорение. Собственно, за это Валеева и получила прозвище Мессалина – так звали распутную жену римского императора Клавдия, силой власти или хитростью склонявшую к близости любого понравившегося ей мужчину. Мессалина была не просто распутницей. Она была потаскухой с выдумкой и огоньком. Кто не слыхал про известную автогонку «Ле-Манс», в ходе которой гонщики двадцать четыре часа кряду накручивают круги по стадиону, выясняя, кто больше успеет проехать. А между тем, идея подобных соревнований принадлежит именно Мессалине. Это она предложила путем публичных состязаний выяснить, у кого в течение суток случится больше мужчин. Она самолично сразилась с самой известной куртизанкой Рима в финальном поединке, одержав убедительную победу, причем с приличным отрывом.
Все на кафедре знали, что первым Валееву Мессалиной давным-давно обозвал меткий на слово Буре. Знала об этом и сама заведующая. Стоило ли удивляться, что эти двое, мягко говоря, не испытывали взаимной любви.