Резь в глазах была просто невыносимой. Свет в первую же секунду причинил такую боль, что лицо пришлось прикрыть ладонями. Лишь когда подбежавшая медсестра плотно зашторила окно, Глеб снова отважился осмотреться. Он попробовал сесть, но, почувствовав подступающую тошноту, упал на подушку.

Хм, похоже на больницу. Что это с ним? Несчастный случай? Ах да, чертова каменоломня! Надо бы проверить руки и ноги. Беглый осмотр подтвердил, что все конечности были на месте – уже неплохо. Тогда что же с ним не так? Глеб осторожно ощупал голову. Она была туго обвязана бинтами по самую макушку, но по-прежнему соединена с шеей, что, конечно, хорошая новость. Немного успокоившись, Глеб снова погрузился то ли в сон, то ли в беспамятство.

* * *

Только утром он наконец смог поговорить с врачом.

– Ольга Борисовна, – представилась миловидная женщина в безукоризненно белом халате, глядя на Глеба поверх очков. – Как самочувствие?

– Ниже среднего.

– Так и должно быть.

– Это почему же?

– Вы неделю лежали без сознания.

– Целую неделю? А что со мной?

– У вас серьезная травма головы. Бригада хирургов чуть ли не по кусочкам склеила вашу черепную коробку.

Глеб похолодел.

– Ну и как у них получилось?

– По-моему, весьма успешно. – Голос врача был полон деланого энтузиазма. – Долечитесь пару-тройку недель – и домой.

– Что, и совсем без последствий?

– Не то чтобы совсем…

– А можно поконкретнее?

– В подобных случаях никогда не знаешь, что и когда вылезет. Но регулярные мигрени на всю оставшуюся жизнь я уже сейчас могу вам гарантировать. Это как минимум. А там как повезет.

Врач смотрела с явным сочувствием. Глеб же, напротив, приободрился. В конце концов, ничего по-настоящему пугающего ему пока не сообщили – значит, поводов сильно расстраиваться нет. А мигрени, к слову, и до этого нередко гостили в его голове, так что это известие особого впечатления не произвело.

Ольга Борисовна направилась к выходу. В дверях она обернулась.

– А кроме того, – голос врача на секунду утратил дежурный энтузиазм, – такого рода повреждения могут привести к самым неожиданным осложнениям. Поживем – увидим.

И ведь как накаркала.

* * *

Полгода назад Глебу Стольцеву исполнилось тридцать семь, и он остро почувствовал первые признаки кризиса среднего возраста. Нет, Глеб по-прежнему обожал свой предмет и был всемерно уважаем коллегами и студентами. Тем не менее он вдруг отчетливо понял, что еще так многого не успел – и в науке, и в жизни. И что в силу своего характера не способен долго высидеть на одном месте, пускай это и место преподавателя в престижном университете. Кроме того, Глебу категорически не хотелось вечно зависеть от перепадов настроения кафедрального начальства. А отношения с заведующей не сложились с самого первого дня. Оно и неудивительно: несмотря на опыт и несомненные научные достижения, Стольцев был новичком, а значит, чужаком в запутанном лабиринте академических склок и околонаучной грызни. Он лишь недавно сменил пропотевшую ветровку археолога на отутюженный пиджак университетского преподавателя.

Так случилось, что после десяти лет, проведенных Глебом в бесконечных экспедициях, семейное счастье Стольцевых затрещало по швам. По меткому замечанию одного историка, цивилизации рождаются неколебимыми стоиками, а умирают изнеженными эпикурейцами. То же самое Глеб теперь мог сказать и о браках. Их размолвки с Настей все чаще случались из-за мелочей, на которые прежде никто из двоих не обратил бы внимание. Семья из прочного союза превратилась в гладиаторскую арену для вечных стычек. Если раньше он всегда стремился как можно быстрее закончить дела и вернуться к жене и дочери, то в последние годы всеми силами старался оттянуть встречу с собственным домом. Каждый раз после очередного многомесячного отсутствия он будто заново знакомился с собственной женой, тщетно пытаясь встроиться в ее отлаженную столичную жизнь.

Любопытно, что в первые годы подобные разлуки, казалось, шли им на пользу и только поддерживали свежесть чувств. Однако выяснилось, что у разлук, как и у какого-нибудь там плутония или урана, тоже существует понятие критической массы и, однажды ее достигнув, они вызывают необратимую цепную реакцию взаимного отчуждения. Некогда родной человек вдруг становится чужим и невыносимым.

Самое забавное, что через год после того, как Глеб все же уступил ультимативному требованию жены и, не без сожаления оставив кочевую археологию, согласился на оседлую работу преподавателя, Настя все-таки подала на развод. Глебу даже показалось, что она приняла решение заранее, но из принципа захотела добиться от него этого жертвоприношения. А жертва и в самом деле была немаленькая. Оставив руководящую должность на раскопках в Северном Причерноморье, где он увлеченно занимался изучением греческих городов и памятников Боспорского царства, Глеб Стольцев был вынужден снова строить карьеру чуть ли не с нуля. К тому же на кафедре археологии не оказалось вакантной должности, и ему пришлось довольствоваться куда менее подходящим местом преподавателя древней истории. Теперь вместо романтичных греческих развалин перед ним высились горы отчетов и ведомостей.

Поначалу он планировал просто пересидеть здесь некоторое время, пока не освободится профильная позиция, но потом втянулся и бросил думать о переходе. Прекрасно владевший двумя мертвыми и пятью живыми языками, превосходно знавший предмет, бывший прирожденным рассказчиком и помнивший сотни исторических и археологических баек, Глеб быстро превратился в любимца студентов истфака.

А еще Стольцев, побывавший в двух международных экспедициях, всегда умел ладить с иностранцами. В апреле на симпозиуме он познакомился с симпатичной словоохотливой итальянкой, которая захотела лично поздравить его с блестящим докладом. Дама оказалась деканом одного из факультетов университета в Болонье. Посреди милой болтовни за коктейлем она намекнула, что с научным багажом Глеба и его знанием классических языков вкупе с итальянским он запросто мог бы читать в Италии курс лекций по истории греческих и римских колоний. В самом деле, где еще заниматься античностью, если не на Апеннинском полуострове? Тем более что когда-то Глеб уже работал на раскопках среди бескрайних холмов и живописных кипарисов Тосканы и сохранил об этом времени самые лучшие воспоминания. Так почему бы не повторить? После развода с Настей в Москве его теперь ничто не удерживало. Их дочери исполнилось тринадцать – ей уже было явно не до него. Подхлестываемая первым приливом неукротимых гормонов, Ксения стремительно входила в новый для себя мир взрослых желаний и интересов. Так что разлука пошла бы всем только на пользу.

Глеб тут же предался мечтам. Конечно, Болонья далековата от моря, но в выходные доехать до пляжа на машине – раз плюнуть. А что уж и говорить о тамошних ресторанах? Итальянцы не зря считают Болонью столицей еды.

Пять месяцев, пролетевших после той встречи, прошли в переписке и телефонных переговорах с университетом. Постепенно его будущая работа обрела конкретные очертания и детали. Теперь Глеб не просто жаждал призрачных перемен, а был уверен, что они вот-вот произойдут. Если бы не эта дурацкая каменоломня.

* * *

Он проснулся от головной боли. Нестерпимо хотелось в туалет. И хотя все необходимое для лежачих больных в палате имелось, Глеб принял решение во что бы то ни стало доковылять до унитаза на своих двоих. Он с трудом оторвал чугунную голову от подушки и медленно сел. Опять накатила тошнота. Нет, кажется, придется дождаться помощи.

А вот и медсестра. Еще совсем не старая, но изрядно побитая жизнью, с незакрашенной сединой в волосах и лицом, отвыкшим улыбаться. Глаза скрыты за темными стеклами очков.

Стесняясь собственной слабости, Глеб попросил ее помочь ему преодолеть несчастные пять метров, разделяющие койку и дверь туалета. Сестра с явным неудовольствием подставила локоть.

Подняться удалось с огромным трудом. А может, сдаться и воспользоваться уткой, как все? Нет, мы еще поборемся. Они прошли почти три четверти пути до заветной двери, когда силы вдруг окончательно оставили Глеба. Пытаясь удержаться на ногах, он стиснул локоть сестры, но непослушные пальцы стали предательски сползать. Сестра схватила пациента за руку. Едва их ладони соприкоснулись, все и случилось.

* * *

Очень странное ощущение. Больше всего это было похоже на то, что чувствует человек, едва пробудившийся от глубокого сна. Было непонятно, он все еще спит или уже бодрствует. Все кругом представлялось каким-то смутным. Звуки приглушены, образы размыты. Ощущение усилилось. Больничная палата потихоньку трансформировалась в какую-то совсем другую реальность.

Глеб вдруг увидел, что держит в руке что-то похожее на узкую полоску бумаги. Затем у него на глазах на белой полоске четко проступили две синие поперечные линии. Хм, напоминает тест на беременность, они с Настей в свое время пользовались таким же. Но тогда вид двух полосок вызвал прилив безграничного счастья, а сейчас Глеба охватил страх. А что, если это Ксюха? Но ей же только тринадцать!

Галлюцинация не прекращалась. Тест полетел в унитаз, а зажатая в другой руке стеклянная банка – прямиком в кафельную стену. Мелкие осколки отскочили ему в лицо, а одна стеклянная соринка, кажется, даже попала в глаз. Сами собой хлынули слезы.

– Неужели беременна? – ахнув, прошептал Глеб.

Резкий толчок прервал его видение. Глеб вернулся к действительности, стоя на дрожащих ногах у двери туалета. Медсестра вплотную подошла к нему и подняла очки на лоб. Ее правый глаз слезился и был весь красный. Женщина тряхнула его за плечи и прошипела:

– Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал? А ну, отвечай!

Уф! Значит, все-таки не Ксения. Глеб облегченно выдохнул:

– Так это, выходит, вы в положении? Поздравляю!

– Кретин! – промычала медсестра и заплакала.

Она втолкнула Глеба в туалет и со всего маху захлопнула дверь. От потрясения выполнить то, ради чего он с таким трудом сюда добирался, удалось далеко не сразу. Мысли, беспорядочно сменяющие одна другую, мешали сосредоточиться. И в самом деле, как он узнал? Откуда взялась эта бумажная полоска и как она попала к нему в руки?

Как ни странно, встряска пошла на пользу – Глебу стало немного лучше. Добраться до койки удалось без посторонней помощи. Едва коснувшись головой подушки, он провалился в глубокий сон.

* * *

Сразу после пробуждения мысли вновь вихрем закружились в голове. Что это было? Могло ли вчерашнее видение быть вызвано действием какого-то лекарства? Ничего подобного он раньше никогда не испытывал.

В палату вошла медсестра. В отличие от сменщицы сегодняшняя барышня была крайне приветливой и любезной. Она представилась Машей, и это имя ей очень шло. Маша щедро расточала направо и налево свою белозубую улыбку, при которой на щеках появлялись симпатичные ямочки. Она несколько раз предлагала Глебу помощь и всячески старалась его развлечь обсуждением последних телесериалов.

* * *

Ровно в полдень в дверь деликатно постучали. Держа в одной руке сумку с фруктами, а в другой – с книгами, в палату зашел коллега Глеба профессор Борис Буре. Несмотря на почти тридцатилетнюю разницу в возрасте, они здорово сдружились. «Одна душа в двух телах», – цитировал по этому поводу Аристотеля Борис Михайлович.

Выходец из семьи поволжских немцев, он еще в далекие шестидесятые с чемоданчиком, куда с лихвой помещалось все его имущество, приехал посмотреть Москву, да так и остался, посвятив свою жизнь науке. Без каких бы то ни было связей Буре, с блеском окончивший истфак, сразу получил предложение преподавать на кафедре и в итоге превратился в кумира многих поколений студентов.

Старший товарищ и наставник Глеба в науке был рафинированным интеллектуалом и классическим интеллигентом. Как ни странно, несмотря на все эти его достоинства, нынешнее руководство кафедры тихо ненавидело профессора и не питало никакого пиетета к одному из старейших преподавателей и всемирно известному специалисту в области античной истории. Более того, завкафедрой периодически пыталась выпихнуть пожилого историка на пенсию, время от времени прощупывая коллектив вопросом: а не пора ли нашему любимому Борису Михайловичу на покой?

Буре поставил обе сумки на стол и подсел к койке.

– Ну как вы, голубчик? Что говорит медицина?

Он обожал использовать старомодные слова и выражения вроде «голубчик», «батенька», «миленький вы мой» и тому подобные.

– Жить буду. Недели через три выйду на работу.

– Да уж, не затягивайте. Сами знаете, наши рабочие места будто медом намазаны.

– Знаем-знаем. А что на кафедре?

– Обычная рутина. Ничего примечательного. Разве что пара студенток с волнением справлялись о вашем здоровье.

– Ну так уж и с волнением?

Борис Михайлович хитро улыбнулся:

– Что вы, просто места себе не находят.

Надо сказать, после развода Глеб в сугубо терапевтических целях пару раз спал со своими студентками. Он никогда не проявлял в этом вопросе инициативы, но если девушка была настойчива, недурна собой и не пыталась улучшить свою успеваемость половым путем, Глеб не видел ничего зазорного в том, чтобы позволить ситуации прийти к логическому завершению. И хотя он прекрасно понимал, что девчонки влюблялись не столько в него как в мужчину, сколько в блестящего лектора и знатока предмета, грех было время от времени не дать моральную слабину. Разумеется, так, чтобы на кафедре не узнали. Но от зоркого глаза Бориса Михайловича ничто не могло ускользнуть.

– А еще я принес вам почитать. Как вы просили: Полибий и Тацит.

Обе книги были в оригинале. Глеб был единственным, кроме самого Буре, сотрудником кафедры, кто свободно читал и по-латыни, и по-гречески. И хотя большого практического смысла в этом не было – все мало-мальски значимые работы были давно переведены на русский – тем не менее эти способности вызывали уважение и даже зависть отдельных коллег. Мало того что Глеб единственным из молодых историков блестяще владел двумя классическими языками, он еще и знал их куда лучше, чем иные преподаватели-филологи, читавшие соответствующие курсы студентам истфака. Вот уж где была черная зависть и неприкрытая неприязнь. Глеб, впрочем, знаниями особо не кичился, хотя и любил направо и налево сыпать классическими цитатами на своих лекциях. Аудитория понимала не всегда, но это ее не особенно смущало. Однако если студенты с подачи горе-преподавателя иной раз неверно трактовали того или иного античного автора, Глеб педантично правил их ошибки, чем, разумеется, никак не мог заслужить симпатий коллектива кафедры древних языков.

Филологи поначалу пытались поднять выскочку на смех, но не тут-то было. Довольно скоро выяснилось, кто тут настоящий знаток, а у кого просто имеется приличествующий должности диплом или даже диссер. Большинство чистых языковедов целиком посвятили себя изучению узкоспециальных вопросов, ибо только таким образом можно было написать более или менее достойную научную работу и прочно закрепиться в штатном расписании университета. Перед Глебом же такая цель никогда не стояла – он просто-напросто самозабвенно учил языки во всей их живости и широте. Кроме того, ни у кого другого и намека не было на подобный лингвистический дар. К примеру, глаз Глеба был столь цепок, что безошибочно отличал описки полуграмотных античных переписчиков и резчиков по камню от доселе неизвестных науке древних словоформ. Неспроста в студенческой и преподавательской среде за Глебом Стольцевым прочно закрепилось уважительное прозвище Светоний. Хотя с таким же успехом его можно было прозвать и Плутархом – греческий тоже был его коньком.

Сам Глеб относился к этой своей славе с иронией. Ему ли было не знать, что раскопавший Трою Генрих Шлиман владел девятью языками, а расшифровавший египетские иероглифы Жан-Луи Шампольон – вообще четырнадцатью!

С другой стороны, Глеб и сам признавал, что, убив кучу времени на изучение чужих наречий, он потерял момент, когда нужно было двигаться вверх по научной линии, и, будучи страстно увлеченным предметом и преданным своему делу ученым, тем не менее оказался обойденным по служебной лестнице менее эрудированными, но куда более целеустремленными коллегами. Это, впрочем, его не сильно смущало. Стольцев болел собственно историей, а не историей собственного успеха. Но так было, пока ему не стукнуло тридцать семь, и он вдруг стал тяготиться отсутствием осязаемых достижений.

– Ну а как прошел последний «кафедральный собор»?

Так они с Буре в шутку называли собрание коллектива кафедры. В ответ профессор охотно пересказал все свежие университетские сплетни. Поболтав с коллегой еще с полчаса, Глеб утомился и уже было подумывал попросить его извинить, но тут чувствительный Буре и сам стал спешно прощаться, пожелав коллеге скорейшего выздоровления.

* * *

Глеб пытался почитать, но довольно быстро задремал. Он проснулся от того, что сестра Маша, поправляя сбившуюся постель, заботливо сложила его руки поверх одеяла. Сначала одну, потом столь же аккуратно – другую. Внезапно Глеб снова испытал те же ощущения, что и вчера перед дверью туалета. Контуры интерьеров утратили резкость. Окружающая действительность на глазах начала медленно трансформироваться. Словно в кино, когда один план переходит в другой не прямой склейкой, а долгим микшированием.

Стольцев увидел себя в незнакомом помещении. Откуда-то из соседней комнаты послышался слабый женский голос:

– Маша, мне плохо. Купи «Но-шпу». Только не простую, а «форте».

Затем все исчезло.

Закончив манипуляции с одеялом, сестра поправила подушку и ободряюще улыбнулась. Она уже собралась уходить, но, заметив неладное – очень уж странно глядел на нее пациент, – обеспокоенно спросила:

– С вами все в порядке?

– Вы уже купили лекарство? – вместо ответа поинтересовался Глеб.

– Какое лекарство? – все еще улыбаясь, шепотом переспросила Маша.

– «Но-шпу-форте», как вас просили.

Сестра перестала улыбаться и растерянно заморгала.

– Вообще-то у моей мамы вчера случился приступ язвенной болезни. Но откуда вы-то об этом знаете?

Тяжело вздохнув, Глеб заложил руки за голову.

– Вот и я думаю, откуда?

Маша, с большой опаской глядя на Стольцева, боком вышла из палаты и больше не появлялась, а Глеб до самого утра не смог сомкнуть глаз, пытаясь понять, что же, черт возьми, с ним происходит? А может, дело не в нем? А вдруг здесь место такое?

* * *

В последующие дни ничего неординарного не случилось. А через неделю с головы наконец сняли повязку. Вернувшись в палату, Глеб с опаской подошел к зеркалу в туалете.

Нет, вроде не так уж все и плохо. Лишь несколько ссадин и крупный шрам, который можно было нащупать на затылке. Да и тот, скорее всего, со временем скроется под шевелюрой. Кажется, пронесло.

* * *

После очередного обхода Ольга Борисовна пригласила Глеба к себе в кабинет.

– А вы, оказывается, красавчик! – констатировала она, с явным интересом оглядев пациента. – Сестры наверняка будут скучать.

– Я тоже, – соврал Глеб.

После стандартных вопросов о самочувствии врач еще раз внимательно посмотрела на него и задала вопрос, ради которого, судя по всему, и позвала:

– Так вы и в самом деле экстрасенс?

Глеб сделал удивленное лицо.

– До сих пор ничего такого за собой не замечал…

Но Ольга Борисовна была настойчива:

– Сестра Гладкова рассказала мне занятную историю про ваши способности.

– Гладкова?

– Маша.

– А-а, Маша. Было дело…

– Да и сестра Малышева жаловалась и вообще отказалась впредь заходить в вашу палату.

«Немудрено», – подумал Глеб, вспомнив о своем самом первом видении.

– Помните, я говорила, что такого рода повреждения могут привести к неожиданным последствиям? Именно так, похоже, и случилось. Знаете, я слышала немало рассказов о том, что тяжелая травма или сильный стресс могут активизировать скрытые способности организма, но своими глазами вижу подобное в первый раз. Надо же – уметь читать чужие мысли! Вы и про меня что-нибудь знаете?

– Абсолютно ничего. Для этого я должен к вам прикоснуться. Но мне бы не хотелось, поймите меня правильно.

Врач полушутя, полуиспуганно отстранилась.

– И не нужно. – В ее голосе снова зазвучал напускной энтузиазм: – А давайте-ка я вас направлю к психологу. У меня на примете есть отличный специалист. Вот, возьмите.

Глеб был еще слаб и не имел ни сил, ни желания спорить. Он кивнул и из вежливости взял визитку.

– В следующую пятницу я вас выпишу. Но с уговором, что покажетесь мне через месяц, а до этого обязательно, слышите, обязательно позвоните по этому номеру.