…Не имея никакой возможности доставить прах Юлиана в родной Константинополь, мы в спешке хороним его и приносим обильные жертвы богам. Это — самое меньшее, что могут сделать для усопшего Августа его верные соратники и друзья.

Либаний, единственный из всех способный взять слово, не содрогаясь от рыданий, откашливается и оправляет запыленную тогу. Свою заупокойную речь в финале он дерзко превращает в обвинительную.

— Кто же был его убийцей? — гневно вопрошает Либаний небеса, не удостаивающие его ответом. — Имени его я не знаю, но это точно не перс, ведь ни один из них не получил отличия за нанесение этой раны. И я благодарю врагов за то, что не присвоили себе славы подвига, которого не совершали, но предоставили нам самим возможность найти предателя.

Либаний совсем не преувеличивает, как иные риторы в пылу публичных выступлений. Лазутчики, посланные в стан неприятеля, донесли, что гигантский рубин «Ардашир», обещанный в награду за голову римского императора, так и остался невостребованным. По крайней мере пока.

Кроме того, разведчики доложили, что завидевшие их в момент отхода персидские часовые, вместо того чтобы пуститься в погоню, принялись на чем свет стоит поносить отряд римлян, упрекая их в трусости и обвиняя в подлом убийстве собственного царя. Может быть, персы знают что-то такое, чего не знаем мы?

Вернувшись в свою палатку, я не могу думать ни о чем другом, кроме горьких слов Либания про то, что враги предоставили нам самим возможность найти убийцу императора. А еще перед моими глазами раз за разом встает тот злосчастный миг, когда, уже пораженный копьем, Юлиан удивленно оглянулся назад, будто пытаясь разглядеть солдата, вероломно нанесшего удар в спину.

Неужели предатель, оборвавший славный путь моего императора, где-то совсем рядом? Возможно, пьет вино из одного со мной кубка, притворяется скорбящим, а сам только и ждет подходящей возможности пробраться за кордоны и потребовать у персов заработанную подлостью награду.

О всемогущие боги, ну конечно, убийца обязательно попытается получить обещанный шахиншахом «Ардашир»! Какой все же причудливой может быть Судьба. Тот же самый рубин, что подвиг изменника убить моего императора, возможно, и приведет меня к злодею.

Я расплываюсь в кривой улыбке, от которой кожа излишне чувствительного Мардония покрывается мурашками. Евнух говорит, что на его памяти в последний раз я так улыбался, когда руками вырывал дымящиеся кишкиу вызвавшего меня на поединок германца.

О, как бы мне теперь пригодился совет проницательного Памфила! Но знаменитого Инвестигатора давным-давно нет на этом свете. Остались только его книги да неизбывная мудрость. Хватит ли мне этого?

Как бы там ни было, я начинаю собственное расследование, посвятив в детали одного лишь Мардония, все еще продолжающего, как баба, стенать по вознесшемуся к звездам любимому господину.

Не находя покоя, я решил не терять бдительности и в поисках вдохновения перечитать что-нибудь из сочинений милетского мудреца. Согласно его теории, всякий преступник рано или поздно обязательно ошибается и выдает себя. Надо только уметь ждать и ничего не упускать из виду…

…Июньская ночь, подобно вероломной наложнице-персиянке, сладко убаюкивала притворным жаром, втихомолку коварно застилая окрестности непроницаемой мглой.

Памятуя о том, что темнота — союзник врага и предателя, и превозмогая усталость, я, не сомкнув глаз, всю ночь напролет наблюдал за блуждающими в темноте огоньками, каждый из которых освещал путь одному из наших дозоров.

Ночное бдение не принесло никаких новостей. Наутро пришло печальное известие об очередных потерях. Осмелевшие персы напали из засады и перебили наш караул, объезжавший левый фланг лагеря. Спастись от верной смерти удалось только двум счастливцам — гвардейцам Аппию и Лету.

В полдень полог шатра едва слышно приподнялся. Моя рука сама потянулась к мечу.

— Это я, — прошептал Мардоний.

— Есть новости?

— Перебежчик сообщил, что нынешней ночью «Ардашир» обрел нового хозяина…