Аккуратно заложив страницу, Командор отложил в сторону ветхое от времени издание «Тиранта Белого». Забавно, он впервые прочитал эту книгу, когда ему не было и десяти, а кажется, это было только вчера. Помнится, вчитываясь в рыцарские приключения, он днями напролет грезил сражениями с коварными сарацинами и все силился словно в глазок, просверленный в хронологической необратимости бытия, увидеть самого себя, только повзрослевшим и могучим. Видит Бог, он старался изо всех сил. Однако все закончилось разочарованием. Разыгравшееся воображение сыграло с ним тогда злую шутку. Вместо розовощекого богатыря в расцвете сил мальчик увидел седого и немощного человека. И у этого человека было до боли знакомое лицо. Его собственное. Только бледное и морщинистое. И это лицо было почему-то перекошено от ужаса.
Несмотря на пролетевшие с тех пор десятилетия, Командор никогда не забывал о том странном случае. А последние месяцы, смотрясь в зеркало, он и вовсе не мог отделаться от ощущения, что его сегодняшнее лицо выглядит точь-в-точь как то, из детского видения. И что рано или поздно придет день, и он окажется у того же самого «глазка», но только с противоположной стороны. Что он там увидит?
Командор прикрыл веки рукой. Черт возьми, сейчас не время для сентиментов. Вот найдем то, что ищем, и уж тогда.
Придвинув стул к столу, он начал набрасывать план действий. А все же здорово, что у него в распоряжении есть люди, которые не чураются грязной работы. И пусть остальные братья косо смотрят в их сторону – дескать, бывшие мафиози – не страшно. Подумаешь. Не зря же сам папа в свое время приветствовал вступление в ряды тамплиеров прелюбодеев, клятвопреступников и разбойников. В итоге орден превратился в подобие иностранного легиона, но, заметьте, легиона весьма боеспособного. Интеллектуалов-болтунов в Воинстве и так хватает, а вот люди дела наперечет.
Мысли Командора снова переключились на Бернара Клервосского. Нет, в вопросе этики определенно стоит довериться авторитету этого колосса, некогда диктовавшего свою волю папам и королям и, между прочим, проповедовавшего, что цель человеческого существования в слиянии с Богом. А ведь похожую цель ставил себе и Командор, хотя и на несколько еретический манер. Впрочем, победителей ведь не судят?
* * *
Бальбоа встал с кресла и подошел к узкому окну, выходящему в безоблачное небо. А что, идея насчет исторических аналогий не так уж и плоха. Ведь если взрослые люди, живущие в двадцать первом веке, играют в рыцарей, значит, они определенно испытывают ностальгию по временам, в которых никогда не жили, о которых только слышали и читали. Так что к предположениям этого русского историка стоит прислушаться. А что, если злодеяния против Церкви и впрямь что-то вроде изуверского ритуала посвящения? Ведь кровь да смерть свяжут сильнее любой клятвы.
По словам всезнающего Стольцева, церемонии посвящения в тайные братства традиционно построены на том, что кандидат как бы умирает, а затем рождается вновь. И разве не может так статься, что воображаемую смерть взяли да и заменили реальной? Причем на заклание, естественно, попадает не кандидат, а некий враг. Почему какому-то психу не могло прийти в голову довести процедуру инициации до абсурда, скрепив ее убийством? Что-то вроде ритуального жертвоприношения? Звучит, конечно, жутко, но…
* * *
Глеб несколько раз на дню вспоминал случайно увиденный в сумочке револьвер. Образ женщины, которую он когда-то так хорошо знал, никак не вязался в его сознании с содержимым ее сумки. Зачем эта штука Веронике? Как давно она носит с собой оружие? Использовала ли Вероника револьвер по прямому назначению? С какой целью? При каких обстоятельствах?
* * *
Взяв увеличительное стекло, Марио Ортис с увлечением разглядывал стопку пожелтевших средневековых гравюр. Процесс доставлял старику истинное удовольствие. Собственно, ради этого он когда-то и пришел в геральдику – Ортису еще ребенком всегда нравилось копаться в овеянных славой рыцарских блазонах, постигая ускользающий смысл гордых символов и величавых девизов.
Что он во всем этом искал? Ортис и сам не был уверен в ответе, но не мог отказать себе в удовольствии постичь дух давно утраченных времен, в которых, повинуясь девизу «Без страха и упрека», так ярко жили и с таким достоинством умирали храбрейшие из мужей. А если за счастье заниматься любимым делом иногда еще и платили, то что могло быть увлекательнее ремесла геральдиста?
Старик тщательно укутал вечно мерзнущие ноги пледом, снова взял в руки лупу и принялся разглядывать новый лист, бережно поглаживая указательным пальцем полуистлевшую бумагу. Эта коллекция когда-то досталась Ортису по наследству и была поистине уникальной. Многие гравюры, очевидно, существовали в одном-единственном экземпляре, во всяком случае, о других копиях Ортис за всю свою долгую жизнь никогда не слышал. Ни дед, ни отец иначе как «сокровищем» это собрание раритетов не называли.
Палец, привычным движением поглаживающий страницу во время чтения, застыл на месте. Несмотря на груз прожитых лет и недуги, Марио Ортис так и не утратил способности удивляться или испытывать почти что юношеское волнение.
Его сердце, и без того отстукивавшее неровные ритмы, пошло в разнос.
Старик сунул под язык таблетку нитроглицерина и с нетерпением вернулся к гравюре. Нет, все точно. Сомнений быть не могло.
* * *
«Сколько раз ни пройди мимо собора, а каждый раз дух захватывает», – подумал Бальбоа во время прогулки, с восторгом глядя на храм, красоту и величие которого не способны передать ни фото-, ни кинопленка. Это надо видеть своими глазами.
Считается, что собор построен на том самом месте, где святой Ильдефонс Толедский принял ризу из рук святой Девы Марии. Эту монументальную сцену писали все великие: и Эль Греко, и Мурильо, и Веласкес. Самому же Бальбоа больше всего нравилась версия Мурильо – там Ильдефонс выглядел не столько бесплотным святым, сколько живым человеком, что только усиливало общее впечатление от шедевра.
Священнику было известно, что имя Ильдефонс на языке готов означало «готовый к битве». Временами Бальбоа и самого себя видел этаким новым Ильдефонсом, всегда готовым к очередным сражениям за Веру.
Решив помолиться за главного городского святого, священник замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Ему в спину тут же уткнулся зазевавшийся прохожий. Бальбоа снова попытался сосредоточиться, но несостоявшаяся молитва опять была прервана, на этот раз телефонным звонком. Звонил Марио Ортис.
– Вы должны срочно приехать. Я кое-что нашел.
* * *
– Я тут все думаю, кому и зачем понадобилось выдавать себя за Гонсалеса? – спросил Маноло, наливая себе и Рохасу по чашке кофе.
– Узнай мы это, уже сегодня раскрыли бы дело.
– Как думаешь, это мог быть кто-то из тех людей, что постоянно торчали в черной «тойоте» под окнами у старика и вдобавок перерезали в доме телефонные провода?
– Почти наверняка.
– А кстати, в чем смысл этой истории с проводами? Ведь у всех же теперь есть сотовые.
– Э, не скажи. Дуарте и его супруга – люди весьма старомодные и не пользовались мобильными.
– Серьезно? Получается, их полностью лишили связи с внешним миром? Но почему Дуарте не заявил об этом в полицию?
– На то могли быть свои причины. А потом, не забывай, кто-то хотел загнать в угол одного лишь Дуарте. Его жена злоумышленников, похоже, вовсе не интересовала – ей давали спокойно уходить и возвращаться.
– Возможно, Дуарте и сам не хотел ее вмешивать, чтобы не подвергать опасности.
– Вмешивать во что?
– Например, в какие-то свои делишки.
– Ты и правда веришь, что Дуарте связался с какой-то шайкой?
– А как еще объяснить то, что случилось? Брать-то в их доме нечего.
– Ну это еще ни о чем не говорит. Старик мог знать что-то важное.
– Пако, ты веришь в эти россказни про готский клад?
– А у тебя есть другая версия?
В ответ Маноло сделал неопределенный жест и углубился в спортивную рубрику свежей газеты.
* * *
Широко распахнув дверь, Ортис предложил гостям войти. Старик выглядел намного бодрее, чем в последний раз, и весь светился. Они подсели к столу, посредине которого лежала древнего вида гравюра, в целях сохранности покрытая тонким листом прозрачного пластика.
Хозяин взял со стола увеличительное стекло в изящной роговой оправе и тщательно протер его мягкой тряпицей. Слегка поколебавшись в выборе, Ортис протянул лупу Стольцеву, видимо, сочтя его главным в троице.
– Скажите, тот рисунок при вас?
– Да, вот он.
Положив листок на стол, Ортис ткнул в него пальцем.
– Вот, полюбуйтесь! Здесь то, что нарисовали вы. А вот здесь герб, принадлежавший рыцарю из знатного французского рода, жившему в четырнадцатом веке. А теперь сравните.
Глеб, не испытывавший проблем со зрением, передал лупу Бальбоа. Ему и так было прекрасно видно, что символика герба поразительно напоминает древнеегипетский иероглиф, о котором рассказывал Диего Медина.
– Невероятно! – воскликнул Бальбоа. – А вам известно, как его звали?
– Разумеется, – просияв, ответил Ортис.
– Ну и как же?
Старик ткнул пальцем в украшенную вензелями надпись Charles de Beziers и, явно наслаждаясь моментом, произнес с нарочитым французским акцентом:
– Шевалье Шарль де Безье.
Застыв от изумления, Глеб обвел взглядом Веронику и Бальбоа.
– Де Безье? А вам не кажется, что это очень похоже на последние слова Дуарте?
– Согласна. Но как, по-твоему, современный египтолог может быть связан со средневековым рыцарем? – спросила Вероника.
– Де Безье, де Безье, – задумчиво повторил священник, будто силясь что-то вспомнить, и звучно стукнул себя ладонью по лбу. – Ну где я мог встречать это имя?
Глеб снова обратился к Ортису:
– А вы можете пояснить, что означает каждый из изображенных на гербе символов?
– С удовольствием. Я даже приготовил небольшую презентацию, – с гордостью сообщил Ортис и включил компьютер, на экране которого появилось увеличенное изображение герба.
Было совершенно очевидно, что по сравнению с иероглифом, обозначающим Сириус, изображение выглядело стилизованным в духе средневековой геральдики. На левой половине герба располагался направленный вверх заостренный треугольник, а на правой – полумесяц, развернутый выпуклой стороной вверх, а под ним звезда.
Ортис надвинул очки поглубже на нос и показал пальцем на экран.
– С точки зрения геральдики символика на этом гербе весьма необычна. Например, полумесяц, или «круассан», традиционно изображается рожками вверх. Иногда он может быть развернут вправо или влево. Однако у этого де Безье он смотрит рожками вниз.
– Почему?
– Убей меня бог, не знаю.
– А что, собственно, означает этот, как вы говорите, «круассан»?
– Полумесяц, как, впрочем, и звезда, использовался для обозначения младших генеалогических линий рода, дабы отличать сына от отца и братьев друг от друга.
– Ладно, со звездой и полумесяцем ясно. А треугольник?
– Острие, или «пуант», как правило, говорит об инженерном или строительном мастерстве владельца.
– Хм, интересно, что именно имеется в виду.
– Этого мы не знаем. Скажу лишь, что в отличие от современных гербов в Средние века геральдические символы обычно не являлись прихотью дизайнера, а рассказывали языком знаков о достоинствах хозяина или служили отражением совершенных им деяний.
– Ну и о каких же деяниях могут говорить эти ваши «пуанты»?
– Например, мы можем предположить, что де Безье или кто-то из его рода воздвиг неприступную крепость или, наоборот, отличился во время взятия таковой.
На лице хозяина проступили признаки усталости. Он присел на свой излюбленный диван и тяжело откинулся на спинку.
– Надеюсь, я хоть чем-нибудь вам помог?
– Не то слово, сеньор Ортис, – с чувством выразил общую благодарность Бальбоа. – Ваша помощь была поистине бесценной.
– Ах, да, чуть не забыл, – сообщил Ортис на прощание. – У этого вашего де Безье было еще и прозвище.
– И какое же? – спросил Бальбоа.
– Рыцарь Собачьей Звезды.
* * *
По дороге к стоянке такси первой свое изумление выразила Вероника:
– Рыцарь Собачьей Звезды? Ведь это означает, что де Безье понимал смысл египетского иероглифа, изображенного на его гербе!
– Но это совершенно невозможно, – возразил Глеб. – Принято считать, что искусство понимать древнеегипетские тексты было утрачено примерно в пятом веке и обретено вновь только в девятнадцатом столетии благодаря Шампольону.
Ты же не собираешься сокрушить все основы наших представлений о знаниях Средневековья?
– Может и собираюсь. Ты сказал «принято считать», значит, речь идет всего лишь о предположении, верно? – А что, если все не так? Не это ли открытие имел в виду Дуарте, когда говорил, что его находка перевернет все представления о египтологии?
– Думаете, его за это и убили? – с сомнением спросил священник.
Глеб энергично замотал головой.
– Помилуйте! Это же вам не формула альтернативного топлива и не оборонные технологии, ради которых кто-то может пойти на все.
– Я бы задумалась о другом. Если мы правы в наших предположениях, то Дуарте определенно знал о существовании де Безье. Но откуда?
– А вот это повод для размышлений, – согласился Бальбоа.
* * *
Закрывшись в кабинете на ключ, чтобы никто не отвлекал, Лучко внимательно изучал забытое дело, переданное ему Семенычем.
Повреждения на теле жертвы действительно почти полностью совпадали с теми, что были найдены у Гонсалеса. Что за чертовщина? Значит, посетивший Москву испанский гражданин Алехандро Хиль тут ни при чем, и его сходство с фотороботом случайно? В конце концов Стольцев ведь мог ошибиться в своем описании, не так ли?
Чем дольше размышлял об этом следователь, тем больше склонялся к тому, чтобы забросить «испанский след» и заняться исключительно фигурантами дела более чем десятилетней давности. Как, кстати, их фамилии? Капитан снова заглянул в список подозреваемых. Третьим номером в нем числился некто Александр Хиляев по прозвищу Хилый. Минуточку! Алехандро Хиль и Александр Хиляев?
Торопливо пролистав папку и найдя страницу с фотографией Хиляева, Лучко положил ее рядом с фотографией Хиля. С обоих снимков на следователя смотрел один и тот же человек.