Его любимым изречением было: «Жизнь коротка — надо спешить».

Его рабочий день начинался в пять утра и заканчивался за полночь.

Он мог изъясняться на 22 языках и диалектах.

Он был избран почетным членом Академии наук Шотландии и Германии, Индии и Чехословакии, научных обществ и университетов Нью-Йорка и Рима, Стокгольма и Лондона и еще дюжины городов.

Его считали своим коллегой агрономы и селекционеры, ботаники и генетики, географы и историки земледелия, — каждую из перечисленных наук он прославил в равной мере.

Его брат Сергей был не менее знаменит, а его учитель Дмитрий Николаевич Прянишников говорил о нем: «Николай Иванович — гений, только мы об этом не говорим, потому что он наш современник».

Его имя рядом с именем Линнея, Дарвина, Моргана значится на титуле международного журнала «Heredity» («Наследственность»). Это имя: Вавилов.

Николай Иванович Вавилов… В сороковых годах, когда мои сверстники изучали в школе основы дарвинизма, этого имени в наших учебниках не было. Впервые я открыл его для себя в книге, которая со дня выхода в свет стала библиографической редкостью.

Эта книга вышла тиражом 5000 экземпляров в 1945 году и была посвящена юбилею Географического общества СССР. Ее автор — президент общества, академик Лев Семенович Берг посвятил следующие строки своему предшественнику:

«14 мая 1931 года на должность председателя общества был избран известный путешественник и исследователь культурных растений академик Николай Иванович Вавилов (родился в 1887 году)».

И далее идет увлекательный рассказ о том, как Вавилов охотился за растениями. Только десять страничек в книге о Вавилове. Но из них было ясно, что жизнь этого человека посвящена служению науке.

Факты, которые он добыл, странствуя, для науки, поражали воображение мало-мальски любознательного человека.

Оказывается, родина земляного ореха не Китай, а Бразилия. А «земляное яблоко» пришло к нам не из Европы и даже не из Мексики: тот картофель, что мы едим, родился на острове Чилое в Тихом океане.

Лебеда, которая засоряет у нас поля, в Перу и Боливии возделывается на зерно.

И вообще человечество обязано многим Центральной Америке, древние земледельцы которой одарили весь мир плодами своих трудов. 90 миллионов гектаров кукурузы, 40 миллионов — хлопка, 20 миллионов — картофеля возделываются на земном шаре. Эти сорта — выходцы из страны инков. Не случайно кукуруза называется ботаниками «Зеа маис» (зерно народа майя).

А еще через несколько дней я попал на публичную лекцию Берга, организованную обществом «Знание». И он снова говорил добрые слова о Вавилове.

Наверное, я не запомнил бы ни этой книги, ни этих слов. Но случилось так, что несколько времени погодя мне пришлось поехать к отцу на службу. Час был вечерний. Окна кабинета зашторены. Гость отца что-то рассказывал негромким приятным голосом. Перед ним стояла деревянная коробка из-под сигар с красно-золотой короной на крышке. Он вынул из кармана пиджака электрическую лампу фиолетового цвета и ввернул ее под абажур. Откинул крышку коробки. Там на черном сукне лежали не сигары, а стеклянные запаянные пробирки. А в них песок зеленого цвета. Свет погас. В темноте тускло засветилась фиолетовая лампа. И тотчас на столе вспыхнуло «северное сияние». Оно переливалось всеми цветами радуги — синий, зеленый, оранжевый, желтый, красный. Свет исходил из пробирок.

Создателем «сияния» был Сергей Иванович Вавилов.

В то время он увлекался люминофорами. Отец мой по мере возможности помогал ему продвигать это дело в жизнь, в производство.

Я не удержался тогда и спросил:

— А Николай Иванович Вавилов — ваш брат?

Сергей Иванович очень внимательно посмотрел на меня и молча кивнул головой.

— Я читал одну книгу. Он ведь был знаменитым путешественником?

— Не только… — Сергей Иванович захлопнул свою коробку.

Много позднее я узнал, насколько обширнее и ярче послужной список Николая Ивановича. Президентом Географического общества он стал, когда за плечами было уже немало блистательных деяний на поприще науки. Вавилов был основателем и первым директором ВИРа — Всесоюзного института растениеводства. Он был одним из основателей и первым президентом Всесоюзной сельскохозяйственной академии имени Ленина. Он был основателем и первым директором Института генетики Академии наук СССР.

Более всего своим Н. Вавилова считают генетики. Это понятно. Как никто другой, Николай Иванович сделал много для генетики в нашей стране, организуя широкий фронт исследований в этой области и используя данные генетики для выяснения общих закономерностей биологии. Вавилов был биологом широкого профиля. XX век знает не так уж много ученых, которые имели бы достаточное право в своей анкете, в графе «специальность» поставить два слова «общая биология». Эта специальность появилась где-то на переломе науки, примерно в начале двадцатых годов, когда Н. К. Кольцов начал читать в Московском университете курс общей биологии. Но дело не в названии, не в форме (хотя и в форме тоже), а в существе науки, которая претерпевала глубокие качественные изменения.

Биологом еще в начале XIX века мог назвать себя, пожалуй, каждый ученый, который изучал проявления жизни. Но потом началась все убыстряющаяся специализация. Наука шла вглубь, вникала в детали дела. Биология разветвлялась. Морфология. Цитология. Физиология. Бактериология. Фитопатология. Генетика. Биохимия… На каком-то этапе — биометрия.

Каждая из этих наук брала только один пласт жизни, не особенно вникая в то, что делают коллеги справа и слева. Но огромное количество фактов, накопленных каждой из наук, готовило качественный скачок в общей биологии, в познании человеком общих биологических закономерностей.

Обобщить сумму фактов должны были не узкие специалисты в какой-то отрасли, а ученые широкого профиля. Это не значит, конечно, что они должны были заниматься «верхами» наук. Напротив, глубокое знание одного-двух узких направлений помогало им подняться до крупных обобщений и выдвинуть серьезные прогнозы, чтоб наметить новые пути вперед.

Вот тогда-то классическая биология, обогащенная достижениями новых наук, и передвинулась на более высокий уровень.

Отбиваясь однажды от нападок своих оппонентов, Николай Иванович сказал о своей работе очень точно и очень достойно:

— Есть закон усложнения. Такую закономерность я подхватил и от нее отказаться не могу, ибо это есть факт. Но она не одна, ибо есть наряду с ней — по многим комплексным физиологическим и количественным признакам — и обратный процесс. Я изучал, экспериментировал в этой области больше, чем кто-либо, и материал весь генетически изучил. И не случайно именно с генетикой у меня такой контакт, хотя я сам растениевод. Я патолог растений прежде всего.

«Патолог — прежде всего»

Итак, воспользуемся самохарактеристикой Н. И. Вавилова. Растениевод, пользующийся инструментарием генетики, и патолог. Забегая вперед, сделаем некоторые предварительные выводы.

Именно углубление в фитопатологию — сравнительно молодую науку о болезнях растений — помогло Вавилову постичь некоторые общие закономерности биологии.

Но, изучая отклонения в жизни растений, ученый не мог не задавать себе вопроса: а как они возникают? Чтобы установить происхождение болезней: указать, почему у одного сорта пшеницы есть иммунитет к ржавчине, а у других нет, как и почему передаются, наследуются недуги и жизнестойкость, — Вавилов должен был обратиться к данным бурно развивавшейся молодой генетики — науки о наследственности. И тут он получил выводы, которые позволили ему новыми глазами — так сказать, и в ширину и в глубину — взглянуть на растениеводство, свою основную специальность.

Н. Вавилов обладал обостренным чувством нового. Мимо его внимания не проходил ни один росток направлений в науке, которые имели хотя бы косвенное отношение к главному делу его жизни — растениеводству. И само собой разумеется, что он внимательно следил за прямыми соседями и коллегами — за микробиологией и экологией растений, за ботаникой и биогеографией.

Первая крупная работа ученого — «Иммунитет растений к инфекционным заболеваниям». Как ни худо было с бумагой в 1919 году, но Д. Н. Прянишников (тогда руководитель Петровской сельскохозяйственной академии) нашел возможность напечатать этот труд в «Известиях» Петровки.

Заметим, что 1919-й был урожайным на издания, которые открывали какие-то рубежи в науке.

В Саратове вышла книга Н. И. Суса «Защитное лесоразведение», обобщавшая первый опыт лесомелиорации в сухих степях Поволжья.

В Петрограде издаются «Растительные сообщества» В. Н. Сукачева.

В Житомире, в журнале «Хозяйство Волыни», появляется статья за подписью Адичкина о химической обработке дерева. Ее автор — будущий отец лесохимической науки А. Калниньш.

Не без участия Ленина сызнова издается «Обновленная земля».

Труд Вавилова был итогом длительных наблюдений (с 1911 по 1918 год).

Учение об иммунитете представляло тогда «скромную главу фитопатологии, не всегда находимую даже в руководствах по болезням растений». Такой увидел нарождавшуюся отрасль науки Николай Иванович. Здесь можно было развернуться и сказать свое слово. Но не это привлекло главным образом внимание молодого естествоиспытателя.

Иммунитет (стойкость или, напротив, подверженность растений к заболеваниям) — это уже общая биологическая закономерность. И всякое новое слово на этой тропинке науки могло бы подсказать кое-что биологам вообще.

И еще: изыскания в этой области нужны были практике, нужны были деревне, крестьянскому хозяйству, ослабленному войной и со скрипом выбиравшемуся из трудностей.

Вавилов начинал практически с нуля. Начинал с овса, с пшеницы, ибо здесь болезни наносили ощутимый ущерб. Одна ржавчина неизменно съедала десятую часть урожая.

Прежде всего предстояло навести учет, привести в систему все, что известно о болезнях хлебов. Ржавчина — это не одна болезнь, как поначалу кажется земледельцу. Она и линейная, и корончатая бурая, и стеблевая… У каждой — свой возбудитель. Но если приглядеться внимательнее, то возбудитель стеблевой ржавчины не один. Их — 150! И каждый ведет себя по-разному. Один паразит поражает какой-нибудь определенный сорт, другой его не трогает.

А сколько сортов хлеба надо разложить по полочкам и привести в систему?! У овса — 350 диких и культурных сортов. У пшеницы и того больше. На селекционной станции Петровки, где Вавилов работал под руководством «дедушки русской селекции» Д. Л. Рудзинского, коллекция пшениц насчитывала около 1000 номеров! Здесь он понял на собственном опыте, насколько важно привести в порядок сортовое разнообразие. Вкус к систематике культурных растений помог позднее Н. И. Вавилову подняться до таких обобщений, которые имеют значение для всей биологии.

Коллекция Петровки, несмотря на свое разнообразие, не давала ответа на многие вопросы. Начать с того, что только две формы (из 350) овса оказались устойчивы к линейной ржавчине. Из 577 номеров пшеницы, искусственно зараженных во время опытов бурой ржавчиной, только 9 остались здоровыми. Почему? Если в коллекции есть устойчивые сорта, то, может быть, стоит поискать и другие такие же в природе? Если урожайный сорт твердой пшеницы подвержен болезни, а мягкая пшеница имеет иммунитет, не скрестить ли их? Может быть, гибрид унаследует от каждого из родителей лучшие качества? И существует ли наследственность иммунитета при гибридизации?

На последний вопрос Вавилов дал впоследствии утвердительный ответ: у растений существует врожденный, естественный иммунитет.

И этот вывод очень много значил для практики.

В США, например, болезни растений причиняют убытки на 3 миллиарда долларов в год.

Не лучше ли совсем отказаться от болезненных сортов и найти новые или вывести их, затратив куда меньшие суммы на поиски, либо на селекцию?

Прежде всего надо собрать воедино все сортовое разнообразие культурных растений планеты! Все учесть и привести в систему!

Сверкнув однажды, эта идея озарила всю жизнь ученого. И он отправляется в первое путешествие.

Идея была дерзновенной. Охватить всю планету разом! Под силу ли это одному человеку? Вавилов замахнулся на гигантское дело, памятуя слова Тимирязева: «Успеха в жизни достигает тот, кто поставил перед собой большие задания, шаг за шагом идет, проверяя себя, останавливаясь время от времени, оглядываясь назад и подсчитывая, что сделано и что осталось сделать».

1916 год. Русские войска, наступая на Турцию, заняли северный Иран. Снабжение войск поставлено плохо. Приходится питаться местным хлебом. В армии странная эпидемия: солдаты ходят, как пьяные, жалуются на головную боль, после приема пищи особенно. Министерству земледелия, занимавшемуся снабжением армии, поручено разобраться.

Когда ассистенту Петровского сельскохозяйственного института Николаю Вавилову предложили поехать в Персию исследовать армейский провиант, он немедленно согласился. У него были на это особые соображения: ведь он мечтает «постичь душу пшеницы».

Вскоре на ладонь ученого легла горсть пшеницы, взятая из мешка на солдатской кухне. Вот оно что! «Пьяный хлеб». Хлеб и плевелы. Пшеница засорена ядовитым опьяняющим плевелом. «Лолиум темулентум» — так называется болезнь зерна. Вот источник эпидемии!

На дехканских полях — половина растений больны. Пшеница ему знакома. Вывезена из Европейской России. Но почему тут она так поражается болезнями? Не сказывается ли воздействие иной среды?

В записной книжке делается пометка: «Иммунитет и среда». Это была еще одна проблема, которую исследовал и разрешил молодой ученый.

Еще в Москве он обратил внимание, что пшеница под № 173 исключительно стойка к заболеванию, которое именуется «мучнистая роса». В каталоге фирмы «Иммер» она значилась персидской пшеницей. Ни усиленное и искусственное заражение, ни чрезмерное удобрение азотом, которое обычно способствует этому заболеванию, не затронули злак «росой».

Вавилов захватил № 173 в Англию, куда его командировали для занятий генетикой. Ни в Мертоне у знаменитого Вильяма Бэтсона, ни в Кембридже у Пиннета, где Вавилов высевал № 173, злак не поддавался болезни. Зато другие номера пшеницы, овса и ячменя, стойкие в Москве к той же ржавчине, здесь немедленно ею заразились. Следовательно, иммунитет тесно связан с условиями среды, в которой растение обитает.

Но откуда взялась персидская пшеница — этот уникум стойкости? Где ее родина? Где ее раскопала семенная фирма «Иммер»? И Вавилов ищет ее на полях Гиляна, Астрабада, Мазендарана. Черный опушенный колос Тритикум персикум не попадался ему нигде. А может быть, пойти за Линнеем? По его системе, вид есть собрание разновидностей. И если нет поблизости черноколосой, то, может быть, где-то здесь прячется красный или белый колос персидской пшеницы?

Очень похожую пшеницу Вавилов нашел. Несколько новых ее разновидностей пополнили петровскую коллекцию. Но новая была озимой. А персидская — яровой. Где же искать ее? Увы, командировка кончилась, и поиск пришлось прервать.

…Караван идет на север. Идет мимо ослепительно белых полей опийного мака, мимо пахнущих медом клеверов — шабдара. На каждом шагу ботаник находит что-то новое. Вот лен с белыми цветками. Вот незнакомая форма ячменя. Путешественник увлекается. И забывает, что идет война, что до передовых постов — считанные метры. Записная книжка после учебы в Англии по привычке ведется на английском, а справочники в планшете — немецкие. «Кто вы такой? Почему вы тут ползаете? Что высматриваете в расположении сторожевых постов?» — допытываются военные.

Вавилова ведут в «клоповник», объявив немецким шпионом. Награда за голову такого лица — 1000 рублей золотом. «Что это у вас? Ах, гербарий? Все шпионы ведут гербарии, а еще бабочек ловят».

Три дня потрачено на телеграфные переговоры. Открытый лист МИД с трудом помогает. Жаль потерянного времени! Сколько наблюдений можно было еще сделать!

Меняется пейзаж — равнина переходит в предгорье, потом в ущелье. Меняется мир растений. Меняются представления.

Вот рожь. В среднем Иране среди посевов пшеницы ее немного. Она слегка засоряет пшеничное поле. Но в культуре рожь так же хорошо сформировалась, как пшеница. В предгорьях в пшеничном поле еще больше ржаных колосьев. А в горный курдской деревне на клочках пашни — уже одна рожь. И тут же, по соседству, среди трав, — дикий сородич ржи. Не из диких ли сорняков произошла рожь, спустившись с гор вместе с пшеницей? Там, где климат был посуровее, условия похуже, она привилась как культура и вытеснила пшеницу.

Памир

Какие здесь удивительные контрасты! За четыре дня видишь по очереди четыре времени года. Пейзаж, климат, растительность — все меняется резко, порой внезапно. И какое многообразие всего — пшеницы, ячменя, гороха, диких сородичей культурных растений. Не здесь ли истоки земледелия?

Памир. Вот откуда, с «Крыши мира», нужно оглянуться на историю сельского хозяйства.

И Вавилов решает вернуться на родину через Памир — проверить свою догадку.

Передвигаться трудно. Не только потому, что нет дорог, что ночевать приходится возле ледника, переходить овринги — висячие над пропастью мосты. Что природа? Население встречает чужеземца враждебно. Поголовная мобилизация, проведенная царским правительством, вызвала восстание. Репрессии заставили киргизов и таджиков уйти в горы. Да, в этих условиях путешественнику нужно иметь мужество, обладать выдержкой и терпением.

Наконец как будто и пройден самый трудный путь, можно сесть верхом на лошадь и двигаться дальше. Неожиданно из-за скал наверху над тропой из гнезда взлетают, размахивая огромными крыльями, два крупных орла. Лошадь всхрапывает и начинает вскачь нести по тропе, по оврингам. Поводья от неожиданности выпали из рук, приходится держаться за гриву. Над самой головой выступы скал. А внизу, в пропасти на тысячу метров, бурно течет красивый синий Пяндж — верховье великой реки Средней Азии… Это то, что впоследствии больше всего вспоминает путешественник. Такие минуты дают закалку на всю жизнь, они делают исследователя готовым ко всяким трудностям, невзгодам, неожиданностям.

«В этом отношении мое первое большое путешествие было особенно полезно», — заключает позже Вавилов.

Гарм, Рушан, Шугнан…

Вот и Хорог — столица Памира. Надо привести в порядок записи, оформить мысли, выношенные за дорогу.

Находки здесь, на высотах около 2,5 тысячи метров, превзошли всякие ожидания. Гигантская рожь 1,5 метра высоты, с толстыми стеблями, с крупным колосом, крупным зерном, и среди нее совершенно оригинальные, несомненно впервые установленные, так называемые безлигульные (безъязычковые) формы ржи. Впоследствии оказалось, что эта рожь отличается необычайной пыльцой, крупными пыльниками. Ради нее одной стоило побывать на Памире!

Полное понимание этих находок станет возможно в результате большой последующей работы, сравнительного изучения растений путем посевов, сопоставления развития всей мировой культурной флоры. Но уже тогда, в Хороге, в нем вызревает идея, которая определит в конце концов дальнейшую судьбу ученого.

Разгадать, каков генезис, каково происхождение культурной флоры.

Сущность ее вкратце такова. Человечество в его трудных перипетиях существования в густозаселенных районах Юго-Западной Азии, включая и Среднюю Азию, давно уже принуждено было заселить малодоступные высоты. Горные районы Юго-Западной Азии освоены земледельческим населением уже тысячелетия. Спасаясь от притеснений, беднота устремлялась в горы. Трудны были условия существования. Приходилось бороться за каждый клочок земли. Памирские поля представляют нередко участки в несколько метров; их приходится огораживать камнями, проводить воду. По счастью, здесь достаточно тепла, света, воды. В условиях крайних высот, в изоляции, выработались замечательные, весьма продуктивные формы растений. Они скоро поспевают, выдерживают резкое снижение температур летними ночами.

В горах — царство ячменя, оригинальные горноазиатские горохи, синяя чина с темными мелкими семенами. Многие виды представляют глубокий примитив, приближающий культурные сорта к диким исходным формам. И рядом — своеобразные результаты внутри родственного разведения (инцухта) в виде безлигульных хлебных злаков. Все говорит, что здесь, в условиях своеобразной среды, выработаны совершенно новые, малоизвестные формы. Но значит ли это, что Памир представляет один из очагов формообразования культурных растений? Для Вавилова, как исследователя, становилось ясно: надо идти в глубь Юго-Западной Азии, в Афганистан, Читрал, страну неверных — Кафиристан и юго-западную Индию.

Итак, Памир — естественная лаборатория, центр происхождения культурных растений. Сколько их, этих центров? Где они?

Горы Африки, Кордильеры, центральноазиатские высоты, высокогорный Кавказ? Там, наверное, происходило нечто подобное?

На эти вопросы растениевод Вавилов ответит после революции.

А пока караван путешественника продолжает свой путь, сделаем небольшое отступление.

«Альма матер» и духовные отцы

Прослеживая путь ученого, мы всегда интересуемся, кто его направлял по нему, где истоки его научных мыслей, каким образом он формировался?

«Альма матер» Николая Вавилова — знаменитая Петровка (ныне Сельскохозяйственная академия имени Тимирязева).

Та самая Тимирязевка, студентов которой, возложивших венок на могилу Маркса, Энгельс назвал «славными ребятами».

Та самая, свободомыслящую профессуру которой изгоняли не раз с кафедр за инакомыслие и несогласие с догмами.

Та самая, у стен которой боевая дружина под руководством Д. Букинича дала в пятом году отпор черносотенной банде, грозившей перебить всех красных.

Та самая, которую не раз закрывали, переименовали за «строптивость», за твердость позиций в отстаивании истины, не угодной официальным властям…

Духовными отцами Вавилова были корифеи русской биологической науки, такие, как Д. Н. Прянишников, при кафедре которого Николай Иванович был оставлен для подготовки к профессорскому званию; как упомянутый Рудзинский; как видный организатор прикладной ботаники Р. Регель.

Вавилов проходил генетический практикум у Бэтсона, изучал селекционные методы у Вильморена во Франции, работал в Иенской лаборатории Эрнста Геккеля.

Геккель, как ученый, как человек и борец, показал несомненный личный пример молодому естествоиспытателю. Это был выдающийся эволюционист и борец против обскурантизма и мракобесия. Казенные профессора философии и иные силы реакции не останавливались ни перед чем. Ложь, клевета, организуется даже покушение на его жизнь. Но Геккель публично отрекся от официальной религии. Он показал, что есть устой, который крепнет и о который разбивается идеализм в науке. Этот устой — естественноисторический материализм.

«Буря, которую вызвали во всех цивилизованных странах „Мировые загадки“ Геккеля, замечательно рельефно обнаружила партийность философии в современном обществе, с одной стороны, и настоящее общественное значение борьбы материализма с идеализмом и агностицизмом, с другой… книга эта „пошла в народ“, …имеются массы читателей, которых сразу привлек на свою сторону Э. Геккель. Популярная книжечка сделалась оружием классовой борьбы», — писал Ленин.

Рядом с Лениным

Естественноисторический материализм — вот тот незыблемый устой, на котором построены теории Вавилова. Ученый принял марксизм на вооружение так же естественно, как это сделали другие дарвинисты XX века — Четвериков, Шмальгаузен, Сукачев.

Мы не знаем, когда профессор Вавилов (он стал им в 1917 году) занес в свою записную книжку слова Маркса о том, что наиболее высокой культуры человечество достигло там, где завоевание природы давалось с трудом, где нужно прикладывать большой коллективный труд, где нужна была напряженная воля коллектива. Важно другое. К аналогичной мысли Вавилов пришел еще в бытность на Памире, когда собственными глазами, обращенными в настоящее и в прошлое, увидел, как дерзает человек и как трудно дается ему непрерывная битва с природой.

Сходство мыслей. Оно роднит людей больше иногда, чем сходство характеров, чем кровное родство. Единомышленники — это великая сила. И когда она приложена к тому, чтоб способствовать торжеству объективной закономерности, это сила вдвойне.

Николай Иванович Вавилов был современником и единомышленником Ленина. Можно говорить даже о сходстве характеров.

Известный ботаник и исследователь Памира, Павел Александрович Баранов вспоминал: «Если бы меня спросили, что было самым характерным в Николае Ивановиче, что больше всего запомнилось в его образе, я не задумываясь ответил бы: обаяние. Оно покоряло с первого рукопожатия, с первого слова знакомства. Оно источалось из его умных, ласковых, всегда блестевших глаз, из его своеобразного, слегка шепелявящего голоса, из простоты и душевности его обращения…

Обаяние Николая Ивановича не было мимолетным, временным, связанным с минутами его хорошего настроения, с творческим подъемом, с удачным решением той или иной задачи… Нет, оно было постоянным, редкостным даром, привлекавшим и радовавшим людей, встречавшихся на его жизненном пути.

И все же не в глазах, не в голосе, не в простоте обращения был источник обаяния Николая Ивановича. Все это внешнее лишь удивительно адекватно отражало внутреннюю, душевную красоту и мощь этого человека. Обаяние Николая Ивановича — это прежде всего обаяние истинного ученого, неустанного труженика, упорно и настойчиво добывающего новые научные факты, и смелого мыслителя-теоретика, своими обобщениями двигающего вперед науку.

Обаяние Николая Ивановича — это обаяние патриота, мужественного общественного деятеля широчайшего размаха, видевшего перспективы грандиозного социалистического переустройства своей родной земли и отдавшего всю свою неуемную энергию и знания этому великому делу…»

Обаяние личности, то, что так влекло людей к Ленину, то же собирало их вокруг Вавилова. Это, так сказать, чисто человеческая общность двух современников.

Но есть еще обаяние идей. Оно объединяет и сплачивает на общее дело не просто группы людей или даже партии. Оно способно объединить все человечество. Таким обаянием обладала идея обновления земли. Обновления, которое означало не только общественное переустройство и ликвидацию вражды между людьми, но и превращение земли в землю для людей, прекрасную цветущую планету. Эта идея буквально захватила Владимира Ильича Ленина еще с той минуты, когда в канун Октября он прочел рассказ о том, что совершил простой американец по имени Лютер Бербанк на 17 акрах земли возле поселка Севастополь, на реке Русской, впадающей в Тихий океан. Не фантастика, не туманное будущее, а вполне реальная картина граничащих с чудом успехов, внушающих реальную уверенность, что человек победит природу! Он вынудит ее давать наибольшее количество продуктов с наименьшими затратами труда и полученный в результате досуг обратит на свое развитие — умственное и нравственное.

Как нам нужны свои Бербанки! Без них убогую и нищую Россию не превратить в обильную и могучую державу. И когда Ильич узнает о том, что в уездном городишке Козлове есть такой человек по имени Иван Мичурин, он телеграфирует в губисполком: пришлите доклад, сообщите подробности.

Канун Октября был переломной вехой в жизни Николая Ивановича Вавилова. Сданы магистерские экзамены, он избран профессором Саратовского университета. И еще одно событие: Роберт Эдуардович Регель, заведующий Бюро прикладной ботаники и селекции, предлагает ему работу в Петрограде по совместительству. Он слушает в бюро рассказ Вавилова о памирском очаге земледельческой культуры, перебирает образцы (их 800!), которые молодой растениевод привез из Азии, и решает, что лучшего помощника ему не надо. Бюро состоит при Сельскохозяйственном ученом комитете. (Мы уже о нем однажды упомянули: Горбунов, будучи у Ольденбурга, просил академию держать связь с этой организацией.) Здесь, в Петрограде, работают видные деятели агрономической науки. Председатель Сельхозкомитета — Николай Максимович Тулайков. В бюро сотрудничают блестящий знаток пшениц Фляксбергер и специалист по сорнякам Мальцев.

Главная задача бюро: собирать лучшее в земледелии и внедрять новые сорта в практику. На этом поприще более всего и проявит себя молодой Вавилов.

Он покажет себя не только собирателем новых форм культурных растений, но и собирателем отечественного земледелия вообще, собирателем и пестуном талантов в биологической науке. Однако об этом чуть позже.

Итак, Саратов. 1917–1920 годы. Пыльный, знойный, провинциальный Саратов. Война, засуха и голод коснутся его своим смертоносным дыханием не раз за эти годы. Но именно здесь взойдет звезда мировой величины в науке.

Читая лекции по частному земледелию и генетике, профессор Вавилов продолжает научную работу, начатую в Петровке. Материал, изученный на иммунитет под Москвой, высевается теперь в совершенно новых природных условиях: в засушливой степи под Саратовом и на Зеравшанском опытном поле, в условиях орошаемой полупустыни.

Основные выводы? Их уже можно сформулировать. Ну конечно, прежде всего надо поставить точный диагноз болезни. Кто ее возбудитель? Какая именно из 150 рас бурой ржавчины заразила испытуемый сорт? Какой сорт пшеницы невосприимчив к этой заразе? Не скрестить ли его с местной пшеницей? Ведь иммунитет по всем данным, подчиняется законам генетики (впоследствии это будет подтверждено экспериментально), и дети наследуют стойкость родителей. Правда, нет гарантии, что дочь пойдет в отца, а не в мать. Значит, селекцию на иммунитет надо вести планомерно. Изучать биологию паразитов, их генетические особенности, их происхождение. И не опускать руки, узнав, что большинство вредителей специализируется на каком-нибудь одном-двух сортах. Напротив, надо сделать оптимистический вывод для практики. Ведь куда безнадежнее вести селекцию на иммунитет к паразитам, не имеющим узкой специализации.

Еще наблюдение: иммунитет и среда взаимосвязаны. Засухоустойчивая пшеница в Средней Азии чувствует себя превосходно. Но вот под Саратовом, где засуха не редкость, она почему-то боится головни. Климат не подходит? Не только. Весь комплекс условий нового места обитания дисгармонирует с «привычками» сорта и его наследственностью. И влажность воздуха выше, и тот же вредитель в здешних условиях «злее» ведет себя. Напрашивается вывод: надо искать подходящий сорт где-нибудь в противоположном месте, где условия обитания (экология — станут говорить впоследствии) гармоничны для произрастания растений. Надо расширять поиски, чтобы в руках селекционера было побольше исходного материала для отбора.

Таковы некоторые черты вавиловского учения об иммунитете.

Его труд дал толчок многочисленным исследованиям в этой области. И вскоре выросла новая ветвь ботаники — фитоиммунология.

А селекционерам был подсказан путь, по которому нужно идти. Изучение проблем иммунитета было полезно и самому теоретику.

Стало ясно, что фитопатолог в одиночку бессилен защитить урожай. Он должен работать рука об руку с селекционером, генетиком, физиологом, химиком, технологом.

В большой коллекции, собранной в Бюро прикладной ботаники и Вавиловым и другими растениеводами, болезнеустойчивых сортов почти нет. Надо обновлять сорта — без этого нельзя обновить земледелие. Но какие именно образцы нужно искать? И где их искать?

На первый вопрос Вавилову удалось ответить еще в Саратове. На второй — немного погодя.

Составив стратегический план поисков, Вавилов не откладывает дела в долгий ящик. Ему не терпится «привести в порядок земной шар». Это нетерпение как нельзя лучше соответствовало намерениям молодого государства.

Загоревшись идеей обновления земли, Ленин методично и настойчиво претворял ее в жизнь. Он отпускал средства на семенное дело (на реконструкцию Шатиловской опытной станции). Интересовался, как налажена пропаганда передового опыта в земледелии (в личной библиотеке Ильича хранится изданная в те годы книга Н. Тулайкова «Организация распространения сельскохозяйственных знаний среди населения Соединенных Штатов», — предисловие к ней написала Н. К. Крупская). Ленин просил узнать, нельзя ли связаться с организаторами «Обновленной земли», чтобы выписать оттуда книги, семена и пр. Об этом Мария Ильинична Ульянова писала Горбунову.

К 1921 году относится постановление Совнаркома РСФСР о развитии семеноводства, подписанное Лениным. В нем сказано, что, помимо других, ценных для хозяйства, свойств, рекомендуемые сорта должны обладать устойчивостью к вредителям и болезням. Это значит, что вавиловский труд по иммунитету не остался незамеченным. Рекомендации науки государство вводило в закон хозяйственной жизни.

Теперь наше сельское хозяйство располагает «панцирными» сортами подсолнечника, устойчивыми против подсолнечной моли и заразихи; сортами табака, устойчивыми против вируса мозаики, мучнистой росы и черной корневой гнили; пшеницами, устойчивыми против ржавчины, шведской и гессенской мух; сортами картофеля, устойчивыми против рака и фитофторы; льном-долгунцом — против ржавчины; виноградной лозой — против мильдью. Сорта 63 сельскохозяйственных культур обладают ныне иммунитетом. Они не по зубам 70 видам насекомых. Таков практический итог внедрения вавиловской теории.

На государственной орбите

Страшная засуха 1921 года и голод в Поволжье подкосили внезапно молодую республику. Знаменитый полярник Фритьоф Нансен, суровый и мужественный человек, один из тех, кто пришел нам на помощь, зарыдал, когда увидел опухших от голода детей. Было отчего прийти в отчаяние!

Засуха нанесла непоправимый урон многим сортам. Запасы, истощенные долгой войной, были съедены, семенной фонд утрачен. Чем же сеять осенью? Чем сеять в будущем году?

Закупить семена за границей постановлением СТО — Совета Труда и Обороны — назначен Вавилов. Вместе с А. А. Ячевским — членом Сельскохозяйственного ученого комитета — он едет в Америку.

Почему выбор пал на Вавилова? Конечно, потому, что правительство видело в нем специалиста — человека, который сумеет привезти то, что нужно. И надо думать, что Председатель Совнаркома и СТО знал, кто именно послан за рубеж.

У нас нет документальных подтверждений того, что Ленин встречался с Вавиловым. Несомненно одно: Вавилов был в числе тех ученых, кто входил в ленинскую орбиту. Ленин, интересовавшийся всем новым в науке, должен был знать о Вавилове от Николая Петровича Горбунова.

Сам Горбунов, руководя научно-техническим отделом ВСНХ, не раз встречался с учителями Вавилова по Петровке — Я. Я. Никитинским и Д. Н. Прянишниковым. И уж конечно, они дали своему талантливому питомцу самую лестную характеристику. А с осени двадцатого года, когда Вавилов заменил умершего от тифа Регеля на посту руководителя Бюро прикладной ботаники, он стал сам общаться с управделами СНК на «государственном уровне». Они быстро подружились и работали рука об руку до конца жизни. Горбунов, разумеется, рассказал Николаю Ивановичу о том, какое значение Ильич придает делу обновления земли. На письменном столе вождя всегда лежала стопка книг Гарвуда.

Ленин мог слышать о Вавилове и от Крупской. Надежда Константиновна встречалась с Тулайковым и беседовала с ним о пропаганде науки, о тех, кто мог бы ее вести. Николай Максимович, знавший Вавилова и по Саратову и по бюро, которое ему непосредственно подчинялось, должен был назвать это имя. Не исключена, и такая вероятность: пообещав русским ученым в Петрограде прислать новинки английской литературы, Уэллс не замедлил выполнить свои слова. В одном из писем Горькому он интересуется, получена ли посланная им литература. К письму приложен список, в котором значится книга Р. Грегори «Открытия или дух и служение науке». Горький отвечает: «Да, книга получена, и переводчик, которому она вручена, завершает подготовку к изданию».

И тут мы должны обратить внимание на одну любопытную деталь — переводчиком книги была жена Николая Ивановича Е. И. Барулина. Больше того, книгу отредактировал и написал к ней предисловие сам Вавилов. Автор книги Р. Грегори добрые полвека был редактором знаменитого журнала «Нейчер», дружил с выдающимися учеными XX века. Его мысли о науке, несомненно, импонировали Вавилову.

Для нас важно еще вот что. Горький — председатель Комиссии помощи ученым — тесно общается с Вавиловым. Мог ли Алексей Максимович, рассказывая Ильичу о делах ЦЕКУБУ, о переписке с Уэллсом, которой Ленин тоже интересовался, не сказать о Вавилове, о его делах и планах? Думается, что не мог.

Наконец, еще один канал, по которому информация о Вавилове должна была поступить к Ленину, — это Луначарский и Середа. 10 июня 1920 года телеграфный аппарат в Кремле отстучал следующее сообщение: «Москва, Совнарком, Луначарскому. Копия — Совнарком, Середе. На Всероссийском селекционном съезде выслушан доклад проф. Вавилова исключительного научного и практического значения с изложением новых основ теории изменчивости, основанной главным образом на изучении материала по культурным растениям. Теория эта представляет крупнейшее событие в мировой биологической науке, соответствует открытиям Менделеева в химии, открывает самые широкие перспективы для практики. Съезд принял резолюцию о необходимости обеспечить развитие работ Вавилова в самом широком масштабе со стороны государственной власти и входит об этом со специальным докладом».

III Всероссийский съезд по селекции был немноголюден. Собрать всех специалистов страны, которая только что отбилась от белых панов и еще не покончила с Врангелем, было непросто. И все же сюда съехались именитые ученые — Говоров, Жегалов, Лорх, Келлер, Пангало, Мейстер, Шехурдин, Тулайков… Всего 180 человек.

Молодой саратовский профессор прочитал свой короткий и знаменитый доклад об открытом им законе гомологических рядов.

Наблюдая в природе и на опытных полях десятки видов, сотни разновидностей, тысячи сортов растений, естествоиспытатель подметил очень простую закономерность.

Периодическая система в биологии

Войдите в пшеничное поле. Соберите сноп колосьев. Вам сказали, что здесь высеян сорт Одесская-16. Но приглядитесь повнимательнее к форме листа, к цвету колоса. Если вы наблюдательный человек, вы удивитесь, как отличаются, пусть в мелочах, некоторые колосья от своих собратьев.

Ботаник ответит на ваше недоумение спокойно. В одном снопе можно встретить несколько разных ботанических форм. Таковы законы изменчивости. У одних родителей дети часто не похожи друг на друга.

Изменчивость природы неисчерпаема.

Науке известно 130 тысяч видов одних цветковых растений. Из них можно выделить сотни миллионов разновидностей. А ведь ботаники находят все новые разновидности в природе, селекционеры создают все новые сорта. Как разобраться в этом немыслимом хаосе?

Надо разложить все по полочкам, отвечает Вавилов. Провести четкую и обстоятельную инвентаризацию растений, и никакого хаоса не будет. А полочки — вот они!

Давайте выстроим в ряд разные виды пшеницы.

Твердая, мягкая, карликовая, персидская, однозернянка…

Обозначим каждую пшеницу буквой А и порядковым номером: A1, A2 и т. д.

А теперь смотрите. У одних пшениц колос красный, у других — белый. Одни — остистые, другие — безостые. Одни восприимчивы к ржавчине, другие — к мучнистой росе. Обозначим эти признаки тоже.

Красный колос буквой a, крупное зерно — b, засухоустойчивость — c, восприимчивость к ржавчине — d, иммунитет к мучнистой росе — e…

Каждому сходному признаку — свою полочку. Разложим все по местам. Все, что у нас есть в наличии. И выстроим в ряды.

Вот примерно какая картина получается:

A1 (a1 + b1 + c1 + 0 + 0 + …)

A2 (a2 + 0 + c2 + d2 + 0 + …)

……………………………………………………

An (an + 0 + cn + 0 + en + …)

Вот эти ряды сходства Вавилов и назвал гомологическими («подобными» — латынь).

Но что значат в этих рядах нули? А то, что на их полочках пусто, что нам нечего туда положить, что в нашей коллекции нету, скажем, мягкой пшеницы, устойчивой к мучнистой росе, или персидской с крупным зерном, или твердой — стойкой к бурой ржавчине.

Но в принципе они должны быть! Каждая полочка должна быть заполнена!

Посмотрите, как все четко и закономерно устроено природой, как строго подчиняется пшеница законам изменчивости. Надо поискать как следует растение с нужным признаком, обшарить весь земной шар. Не может быть, чтобы природа что-то пропустила, когда занималась сотворением всего этого разнообразия.

Следуя закону гомологических рядов, мы найдем в конце концов крупнозерную пшеницу, которая соединит в себе и засухоустойчивость и отменное здоровье.

Вот она, система, которой так не хватало ботанику, тонувшему в океане растительного многообразия! И вот схема — план поиска для охотников за неизвестными растениями!

Об этом думали делегаты съезда, когда Вавилов развернул перед ними свою четкую и стройную программу действия. Доклад захватил ученых.

Николай Максимович Тулайков говорил в кулуарах: «Что можно добавить к нему? Могу сказать одно: не погибнет Россия, когда у нее есть такие сыны, как Николай Иванович!»

В. Р. Зеленский провозгласил с трибуны: «Биологи приветствуют сегодня своего Менделеева».

Да, периодический закон в биологии напоминал менделеевскую таблицу такой же простотой и ясностью и такой же четкой перспективой исследований.

В периодической системе химических элементов тоже были поначалу пустые полки. Но, следуя таблице Менделеева, Рамсай открыл сначала гелий, а потом и всю группу инертных газов — неон, аргон, криптон, ксенон. Атомные веса их совпадали с теми, которые предсказала система. Научное и экспериментальное подтверждение менделеевских прогнозов было свежо в памяти науки.

Вот еще почему так напрашивалась аналогия вавиловских рядов с периодической системой. Но одно дело — химия, а другое — живые организмы. Можно ли живую жизнь уложить в какие-то рамки? Не станет ли она прокрустовым ложем для науки? Не ограничит ли размах поиска?

Нет! Вавилов впоследствии не раз отвечал своим оппонентам, что его система не догма. Если даже с каким-то видом природа произведет изменения, то нужно будет только выделить для нового признака новую полочку. Ну, а если природа что-то забыла, не надо обескураживаться. Сама жизнь подсказывает, что делать. Пойти подсказанным ею путем. Ликвидация пустот — дело селекционера. Он должен создать сорта и виды, пропущенные природой.

На съезде в Саратове фактически не было селекционеров, работающих в области животноводства, не было зоологов. А ведь закон гомологических рядов мог бы дать и им пищу для размышлений.

Мир животных тоже подчиняется законам изменчивости. И обитают его представители каждый в своей нише жизни. Для каждого есть своя полочка. Есть и пустые полки. И в животном мире в борьбе с болезнями выживают сильнейшие, те, у кого в процессе эволюции выработался иммунитет и иные достоинства организма.

Зоолог мог бы поразмышлять о том, что сходством обладают не только виды живых существ, но и сами полки — ниши жизни — тоже сходны, гомологичны. А поскольку так, то не может ли сходная полка — сходное место обитания — наложить на разные виды одинаковый отпечаток?

Встретив под Москвой в саду зверька с вытянутой мордой и полуслепыми глазами, роющего землю и мешающего своими подземными ходами разбить аккуратные грядки, вы скажете: это крот. Животное, которое занимается такой же работой в саду где-нибудь в Австралии, окажется родственником кенгуру, а в Аргентине вы примете за крота сородича хомяка! Совершенно различные виды животных при обитании в сходных нишах через тысячи лет становятся почти близнецами.

Дело в том, что у разных организмов возникают не только различные несходные, но и некоторые общие, однотипные изменения наследственности. Это и позволило Вавилову открыть закон «периодической системы» в биологии. Этот закон позволяет на основе изучения изменчивости форм одной родственной группы видов предсказать особенности строения форм другой группы, попавшей в сходные условия существования, в сходные ниши жизни. Подобно тому как периодическая система элементов Д. И. Менделеева позволяет предугадывать физические и химические свойства еще не открытых элементов, так и закон Н. И. Вавилова позволяет направленно искать и предвидеть строение и образ жизни еще не открытых видов организмов.

И когда мы строим предположение, как выглядит мыслящее существо с другой планеты, мы можем с уверенностью сказать: нет, оно не похоже на человека. Во всяком случае, с марсианами у нас ничего общего нет — слишком не сходны наши жизни.

Но, может быть, в созвездии Андромеды есть такая же голубая планета, как наша?

«Периодическая таблица» Вавилова предсказывает, что земные виды отличны от инопланетных, пишет зоолог Н. Воронцов. Мыслящий житель иных миров не может быть близнецом человека. Каков он? Предсказать трудно. Но изменчивость во вселенной неисчерпаема. И не будем огорчаться, что он на нас не похож. Если он разумен, мы найдем общий язык при встрече.

Однако мы слишком забежали в будущее и потому вернемся в год 1920-й, к мыслям растениеводов того времени.

Вглядываясь в ряды Вавилова, они прикидывали: существует же на свете Тритикум полоникум — польская пшеница с крайне высоким весом зерна. Надо добиться, чтобы и у мягкой пшеницы 1000 зерен весили по 80 граммов. Как? Отбором, скрещиванием лучших сортов.

Слыхали, какие чудеса в Козлове творит Мичурин? Удваивает вес яблок, вишен. Почему бы не добиться того же в растениеводстве? На съезде селекционеров имя Мичурина упоминалось не однажды. Но сам он в Саратове не был. Сказалась традиция: ученый сам по себе, опытник (или, как тогда говорили, оригинатор) сам по себе.

Традицию надо было ломать, надо было ликвидировать отрыв науки от практики и объединить усилия теоретической селекции и опытного дела. За это взялся Вавилов.

Вызванный в столицу, чтобы заменить Регеля, он по пути заезжает в Козлов посмотреть крохотный уголок земли, обновленный выдающимся русским самородком.

Вавилов и Мичурин

В научно-популярной литературе, в кино и театре Мичурину уделено немало ярких страниц. Это очень справедливо: такой самобытный человек, такой талант и его судьба не должны были пройти мимо внимания людей искусства.

Мичурин от природы был человеком науки, науки творческой, органично связанной с жизнью. Каковы же были его взаимоотношения с миром науки, с учеными? Есть общепринятая схема ответа: Мичурин был талантливый ученый, но ученые его не признавали. Они называли его выдающимся опытником, и только. А за глаза даже ругали «ползучим эмпириком». И лишь некоторые государственные деятели оказывали ему материальную и моральную поддержку.

Эта схема невероятно далека от истины. Вот почему мне так хотелось поставить рядом эти два имени: Вавилов и Мичурин.

Покойный мичуринец Иосиф Степанович Горшков рассказывал мне, что этих людей связывало большое взаимное уважение и искренняя симпатия. Приезды Николая Ивановича (а это было не раз) становились праздником для преобразователя природы.

«Надо написать о том, что вы сделали за полвека, подвести итоги ваших работ», — заявил Вавилов Мичурину. И взялся помочь.

В Америке — в Калифорнии и Канаде — Николай Иванович убедился, что там Мичурина уже знают. Ему показали увешанный плодами мичуринский сорт сливы, вывезенный из Козлова интродуктором Франком Мейером.

Вавилов мог сравнить и условия работы и успехи Мичурина и Бербанка. А сравнив, стал убежденным пропагандистом мичуринских идей в области гибридизации. То, что делал Мичурин в практике (и для науки), тоже занимало Вавилова в теории (и для практики).

В тиши уездного городка, на краю пыльных улиц обыкновенного русского городка Средней России живет и работает Иван Владимирович Мичурин. Не благодатный климат Калифорнии, а суровые условия Средней России — знойное лето и зимние стужи, убогая русская действительность — удел русского Бербанка.

«Условия работы русского оригинатора неизмеримо труднее», — писал Вавилов. И сделал все, что в его силах, чтобы облегчить Мичурину условия работы. Великий труд оригинатора вдохновлял молодого профессора, он уже видел убогую Россию сплошным мичуринским садом, а в Мичурине — своего единомышленника и товарища в борьбе за идею обновления.

На Всесоюзном совещании по опытному делу при Наркомземе Вавилов поднял вопрос о широкой публикации трудов преобразователя природы, о содействии питомнику Мичурина. Поднял во всех инстанциях: в профсоюзе работников земли и леса, в Наркомате земледелия, в Главном комитете Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки.

Обращение Вавилова в правительство нашло быстрый отклик. Работы Мичурина были обеспечены персоналом и средствами.

На Всесоюзной выставке 1923 года экспонируются мичуринские работы. В организации показа личное участие принял член выставкома Вавилов.

В 1924 году в издательстве «Новая деревня» выходит долгожданная книга: «И. В. Мичурин. Итоги 47-летних работ». Теплое предисловие к ней написано Вавиловым. Иван Владимирович пишет там же, что этой публикацией он исполняет пожелание Отдела прикладной ботаники, выраженное в письме профессора Вавилова от 1 сентября 1922 года за № 1215.

Поездки к Мичурину были праздником и для Вавилова. Одну из своих статей он так и назвал «Праздник советского садоводства». Обратите внимание на ее приподнятый тон, на обобщения, которые носят не столько научный, сколько социальный характер.

«Героика наших дней выдвигает новых людей. Им принадлежит великое настоящее и будущее, перед нами открыт беспредельный простор увлекательной многообразной деятельности, направленной на создание высокой социалистической культуры. Среди этого актива, поднятого из недр огромной страны, особенно дороги те немногие единицы, которые еще во мраке прошлого начали большое и близкое для нас дело. Невзирая ни на какие трудности, они донесли свой труд до наших дней и ныне активно участвуют в стройке новой жизни. Их подвиги особенно рельефны на фоне прошлого. Среди этих людей выдающаяся крупная фигура замечательного оригинатора — творца новых растительных форм Ивана Владимировича Мичурина».

Эти слова принадлежат уже не просто ученому, но общественному деятелю государственного масштаба. Впрочем, таким ведь и был Николай Иванович. И по сути своей и по должности. Член ЦИК СССР, депутат Ленсовета в течение добрых десяти лет, наконец, президент академии в стране, где наука есть часть государственной деятельности.

В чем подвиг Мичурина? Отвечая на этот вопрос, Вавилов обращает внимание, что 50 лет назад, когда сельскохозяйственная наука была еще в эмбриональном состоянии, когда не было ни одной опытной станции, 20-летний юноша Мичурин начал работу по преобразованию плодоводства.

Вавилов, да и не он один из ученых, высоко ценил научную сторону мичуринских трудов. По предложению Вавилова ВИР присудил Мичурину степень доктора сельскохозяйственных наук по совокупности работ.

В Московском отделении Архива АН СССР хранится документ, который датирован маем 1935 года. Стоит познакомиться с ним: «Общему собранию АН СССР. Нижеподписавшиеся предлагают избрать почетным членом АН выдающегося селекционера-оригинатора Ивана Владимировича Мичурина. Имя Мичурина связано с великими дерзаниями в области биологии… Мичурин добился замечательных результатов в растениеводстве. Его труд „Итоги шестидесятилетней работы в области создания новых форм“ является, бесспорно, выдающейся книгой не только в советской, но и в мировой литературе по селекции растений. Он первый выдвинул идею широкой мобилизации видов со всего земного шара по отдаленной гибридизации в плодоводстве, добившись исключительных практических результатов, имеющих в то же время огромное теоретическое значение…

Мы считаем его вполне заслуживающим звания почетного члена АН СССР.

Н. И. Вавилов, В. Л. Комаров, Б. А. Келлер, А. А. Рихтер, С. А. Зернов…» Всего 12 академиков.

Я привел столько документов не случайно. Молодой читатель, интересующийся историей науки, должен знать, что не было никаких двух биологий в нашей стране! Была одна советская биологическая наука, генеральное — материалистическое направление которой представляли и Вавилов, и Мичурин, и сотни других талантов. Разумеется, внутри науки шла естественная для всякого развития мысли борьба, были споры и дискуссии, но все это — я подчеркиваю — внутри науки. Те же, кто копошился возле науки, — ниспровергатели материалистического понимания жизни, кликушествующие дилетанты и просто шарлатаны — отброшены диалектикой самой жизни в сторону. И не о них сегодня речь.

Как создавалась Америка

Поезд Москва — Берлин шел на запад. Мимо серых изб Смоленщины, мимо скудных картофельных полей Белоруссии.

Профессор Вавилов не теряет времени в дороге. На столике у вагонного окна, на постели разложены книги. Еще раз проштудировать Декандоля. Этот швейцарец, пожалуй, единственный в мире человек, который всерьез коснулся проблемы происхождения культурных растений.

Где родилось земледелие? Где те точки на географической карте, откуда тянутся нити к рисовым полям Нила, пшеничным нивам Канады, кофейным плантациям Бразилии? Будучи ботаником и географом, Декандоль не ограничился данными этих наук — он привлек историю, археологию, лингвистику.

В египетских пирамидах, построенных 4 тысячи лет назад, найдены зерна пшеницы.

В 1510 году одна из испанских каравелл привезла мешочек черных семян. Из них выращивали цветы — те самые, что изображены на автопортрете Ван-Дейка. Художник держит в руке подсолнечник.

При изучении свайных построек в Западной Европе археологи обнаружили рожь.

По крупице собрав такие факты, швейцарец пришел к выводу, что земледелие возникло в местах рождения трех древних цивилизаций. В долинах рек Китая, в Юго-Западной Азии и на плоскогорьях Латинской Америки (Перу и Мексика).

Декандоль считает: родина культурных растений там, где они есть в диком виде. Предположим, что это так. Но как тогда быть с рожью? У нас на севере, в ржаных районах, ее диких сородичей нет. Шиндлер, который решил окультурить дикую рожь, взял ее образцы в горах, а не на равнине. И у него ничего не вышло из этой затеи. Научные методы воспитания растений не помогли. Колос все равно ломался при поспевании, и семена разлетались. Так и осталась у него дикая рожь многолетним злаком. Нет, рожь пришла с гор Памира. Чем дальше на север, тем хуже вызревала пшеница, зато ее спутник — сорная рожь — чувствовал себя лучше. Но зерна ржи тоже съедобны, и человек остановился на этом зерне, научился из него печь прекрасный хлеб.

А подсолнечник? Родина его Америка. А в культуре он впервые появился в Европе. Те цветочные клумбы, что разбивали в садах испанской знати для солнечного цветка, — это еще не земледелие. Вторая родина подсолнечника — Россия. Здесь воронежский крепостной Даниил Бочкарев создал первый в мире маслобойный завод.

У археологов иная точка зрения на историю сельского хозяйства. Они считают, что земледелие зародилось там же, где возникли первые три цивилизации, — на берегах Нила, Евфрата и Ганга. С декандолевскими центрами эти цивилизации не совпадают. В Мексике, например, археологи не нашли пока фактов, подтверждающих, что именно там родилась культура возделывания растений. Да как это могло случиться в такой малоразвитой стране? Или на том же Памире? Ведь ясно: рожь спустилась в культуру оттуда, но как раз там сегодня царит примитив в земледелии.

С этими мыслями Вавилов прибыл в Нью-Йорк.

Одной из шумных американских сенсаций того времени была огромная выставка «Как создавалась Америка».

Каждая страна старалась показать свой вклад в это дело. Испания открыла Америку, Англия дала ей язык и культуру, Германия построила университеты.

Действовал на выставке и небольшой павильон России. И неожиданно для большинства посетителей оказалось, что роль этой страны в становлении Америки была не меньшей: Россия дала семена важнейших сельскохозяйственных растений: ржи, пшеницы, ячменя, овса. Все земледелие Канады и Штатов основано на русских сортах. Откуда они здесь? Оказывается, русские духоборы, переезжая в Америку, привезли со своей родины и семена. В новых условиях, более благодатных, чем в России, они оказались выносливее многих сортов-аборигенов. И собственно американские ячмени и канадские пшеницы уступили место чужакам — кубанке, крымке.

Русские яблоки, груши, черешни украшают сады Канады.

Из Китая Америка вывезла сою-бобы, безостый овес, огородные растения, масличные культуры, чай.

Но Америка не только брала у мира, она ему многое отдавала.

Европа вывезла отсюда, кроме кукурузы и подсолнечника, фасоль, помидоры, табак.

Азия — упланды (сорта хлопчатника).

…Из Нью-Йорка Вавилов едет в Калифорнию. У входа в питомник, который описан в «Обновленной земле» Гарвуда, он читает:

«Мистер Бербанк занят не меньше министров Вашингтона и поэтому просит почтительнейшую публику не беспокоить его своими посещениями».

Сад Бербанка — сказка. Этот кудесник отбирает для своего сада лучшее, что есть на планете, и выводит новые, диковинные сорта растений. Французская слива у Бербанка лишилась косточек. Кактус — без колючек и вполне съедобен: лепешка — на корм скоту, а плоды годны в пищу. Бербанковский чернослив не надо сушить. Он подсыхает прямо на ветвях. Собирай и отправляй в магазины!

Один из методов Бербанка — скрещивание — отдаленная гибридизация. То же мы видели и у Мичурина. Правда, мистер Бербанк не считает нужным точно документировать свою работу. И не всегда докопаешься, что и откуда он взял. У Мичурина учет поставлен солиднее. Но результаты у обоих ошеломляющие, особенно когда они роднят между собой отдаленные виды, выросшие в разных частях планеты.

Бербанк пользуется услугами существующего в Вашингтоне Бюро растительной индустрии. Это настоящая кладовая! Сортовой капитал бюро не уступит по стоимости содержимому иных банков.

Вавилов исследует закрома американских ботаников. Чего только нет в лабораториях, оранжереях, гербариях и альбомах бюро! Ананасы из Эквадора, бамбук из Чили, сахарный тростник из Китая. Американские яхты с путешественниками — охотниками за растениями — бороздят моря. И отовсюду, где они бросают якоря, в США идут посылки с семенами, плодами, саженцами. Ботанические сады мира американцы обшарили самым тщательным образом.

Но американцы ищут вслепую, без плана. Правда, у них есть доллары и они могут позволить себе роскошь — не привезти иногда из экспедиции ничего нового.

План поиска

Искать и не найти? Для пролетарской казны это слишком дорогое удовольствие. Нужно действовать наверняка — вот почему требуется разработать четкий план поисков. Советским ученым поможет в поисках закон гомологических рядов. Молодой профессор рассказывает о своем открытии на Международном конгрессе по сельскому хозяйству. Отличное знание ботаники и генетики, хороший английский язык производят на ученых мира ошеломляющее впечатление, и перед посланцем красной России открываются двери институтов. Не только в США и Канаде, но в Англии, Германии, Голландии, Швеции, куда он заезжает, возвращаясь на Родину.

…Поезд медленно ползет мимо домов под соломенной крышей. Сын московского купца Николай Вавилов возвращается на родину, которую покинули, не выдержав жизненных тягот, писатели граф Толстой, дворянин Иван Бунин и первый бас России Федор Шаляпин.

Итоги поездки внушительны.

На Родину привезено 50 тысяч пудов сортовых семян для Поволжья. Правда, это временная мера. Вавилов опасается, что заморская пшеница не привьется в наших степях, хотя в ней течет русская кровь. Пожив в новых условиях, она могла стать неженкой. Засуху она еще выдержит, а вот устоит ли перед морозами, если они ударят особенно сильно?

За время путешествия Вавилов собрал обширную коллекцию семян всех культур, которыми славятся страны, где он побывал. Теперь надо проверить, чем они могут быть полезны для России.

И еще очень важное дело начато молодым профессором в его поездке: заложены основы научной информации в области прикладной ботаники и селекции. В багаже Вавилова 3139 книг и 10 тысяч бюллетеней, изданных опытными и научными учреждениями США, Канады и Европы. В библиотеку Петроградского бюро будет отныне поступать ежегодно 279 названий иностранных периодических изданий.

Заметим, что Ленин как раз в это время интересуется у Горбунова, сколько вагонов усовершенствованных семян привезено из-за границы. Ильич настойчиво добивается, чтобы в советских библиотеках была вся иностранная научная и техническая литература за годы войны и позднее. Ленина занимает вопрос, нельзя ли пересадить флору Канады в РСФСР.

Идея обновления земли приобретала у Ленина и у Вавилова конкретное, деловое выражение. Суть его прежде всего в том, чтобы обновить сортовые ресурсы земледелия.

Руководитель страны считает: пора поставить это дело на организационные рельсы. Стране нужен ведущий центр земледельческой науки. «Организовать Центральный сельскохозяйственный институт с отделениями во всех союзных республиках». Такую директиву дает Первый съезд Советов в декабре 1922 года.

Горбунову поручено специально заняться этим вопросом.

А Вавилов разворачивает лихорадочную деятельность.

Вместе с Дояренко, Прянишниковым, Кольцовым, Самойловым он читает лекции на курсах агрономов, устроенных Московской опытной станцией. Пропагандирует новое в селекции — работы Мичурина, в особенности метод междувидовой гибридизации. Планомерно ищет новые сорта, в первую голову пшеницы.

В 1923 году работы прибавляется. Только что избранный членом-корреспондентом Академии наук, Вавилов одновременно назначен директором ГИОА — Государственного института опытной агрономии — при Наркомземе.

Институт вырос из Сельскохозяйственного ученого комитета. К приходу в ГИОА Вавилова в нем уже работали корифеи русской научной мысли. Отделом почвоведения руководил академик Глинка. Работу биохимиков возглавлял академик Костычев, лесоводов — профессор Ткаченко. Академик Омелянский начал здесь при прямой поддержке Ленина исследования по сельскохозяйственной микробиологии. Усилия дендрологов, занятых проблемой интродукции древесных пород, объединил профессор Сукачев. Академик Лев Берг возглавлял отдел прикладной ихтиологии.

Работа в таком коллективе чрезвычайно почетна, но и не менее сложна. Однако молодой ученый быстро сумел найти со «стариками» общий язык, подтолкнув многих теоретиков к решению насущных нужд практики.

Первые ласточки

Много интересного дала науке Сельскохозяйственная выставка 1923 года — на ее стендах собрался богатый сортовой материал со всей страны.

Но нужно знать гораздо больше, надо знать все о растительных кладовых мира. Поэтому необходимы экспедиции и еще раз экспедиции! Ученый должен сам заглянуть в эти кладовые. Они пока запечатаны. Блокада Советской России еще не снята. Прорвать ее еще нелегко. Только в народную Монголию удается снарядить селекционера В. Е. Писарева. Сам Вавилов стремится в Афганистан, на Памир. Но в стране нашего дружественного соседа неспокойно — англичане устроили восстание племен против хана Амманулы. Бюро отправляет первые экспедиции по стране — в Карелию, в Заполярье.

И пока нельзя прорваться через кордоны, Вавилов использует малейшую оказию для пополнения коллекции. Его учитель Прянишников едет во Францию, первые советские дипломаты отбывают в Турцию, и всем, кто отправляется за рубеж, он звонит, посылает записки с просьбой привезти побольше образцов семян!

Он пишет К. И. Пангало:

«Занят главным образом вопросом о происхождении культурных растений. Мы наладились в настоящее время определенно на географический подход к изучению культурных растений, логически неизбежному изучению различных районов, в особенности сопредельных с Россией стран. В нынешнем (1923) году, вероятно, удастся исследовать Армению, Туркестан, может быть, Малую Азию».

Интенсивно идет между тем обработка образцов собранных повсюду растений.

По полочкам разложено все добытое. Виды — разновидности — сорта — расы. Каждой полке в хранилище семян соответствует точка на географической карте мира.

Каждое семя, каждый плод, каждый росток рассматривается со всех точек зрения. Форму и анатомию исследуют ботаники. Химический состав — агрохимики. Число хромосом и иные наследственные признаки — цитологи и генетики. Пищевую полезность — технолог. Вокруг Бюро прикладной ботаники собираются самые различные специалисты. В 25 точках страны Н. И. Вавилов закладывает географические опыты (позднее их станет 115). Цель их — выяснить географическую изменчивость растений в различных природных зонах. Как влияет среда на наследственность? Есть ли связь между определенными географическими условиями и определенными признаками растений?

Вот безостая пшеница из Абиссинии. А это посылка от Петра Михайловича Жуковского из Тифлисского ботанического сада. В горной Кахетии он нашел двузернянку, которая резко отличается от остальных видов. Постойте, постойте: ведь это та самая персидская пшеница, что мы безуспешно искали в Иране! Нанесем еще одну точку на карту!

Посмотрим теперь, с кем способна породниться эта 14-хромосомная двузернянка. Что ж, и с польской и с твердой пшеницей она легко скрещивается и дает плодовитые гибриды. Значит, селекционер сможет заполнить некоторые нули в гомологических рядах.

Еще пришелец из Грузии. Декапрелевич (тоже работник Тифлисского ботанического сада) нашел пшеницу Маха в Сванетии. Нанесем еще точку на карту и заведем еще одну полочку в гомологических рядах для этой пшеницы. Внешне пшеница Маха напоминает двузернянку Тритикум дикоккум. Но у двузернянки 14 хромосом, а у Махи — 21.

Запомним на будущее, что все пшеницы делятся на три группы: 7-, 14- и 21-хромосомные. Зачем?

С этого начинается азбука генетики. Посмотрим на зародышевое ядро пшеницы в микроскоп. Ядро содержит хромосомы. Они хорошо видны на некоторых стадиях жизни клетки, а поскольку они способны окрашиваться, их и называют хромосомами (окрашенными телами). У гороха — 14 хромосом. У плодовой мушки дрозофилы — 8.

Они выстроились в ядре парами. У гороха — 7 пар, у мушки — 4 пары хромосом. Начало жизни — оплодотворение. Две клетки — отцовская и материнская — сливаются и дают начало новому организму. Что в это время происходит с хромосомами? Половину хромосомного набора потомку дает отец, половину мать. Так рождается организм, несущий в себе черты обоих родителей.

Но есть жестокие законы наследственности, которым подчиняются все виды растений, вся флора. Родственные виды легко вступают в брак, если число хромосом у них одинаково. И если хромосомы гомологичны при этом, они дают плодовитое потомство, пыльца гибридов нормальна. Если число хромосом у родителей различно, то они скрещиваются неохотно. А их дети — гибриды, как правило, стерильны — бесплодны.

И еще точка на карте. Новый вид пшеницы найден П. М. Жуковским в западной Грузии. Это Тритикум тимофееви.

А вот подтверждение закона гомологических рядов. В одной из посылок, полученных бюро, ячмень с красным и белым колосом, точь-в-точь как у некоторых разновидностей пшениц. Следовательно, изменчивость параллельна не только у видов, но и у родов растений.

Возникшие мысли проверяются всем богатством образцов. Одни идеи отметаются, другие подтверждаются фактами.

Маха, персидская, Тритикум тимофееви найдены не только в Грузии, а еще в нескольких местах: Дагестане, Осетии, Армении. А это еще несколько точек на карте.

Исследователь обводит скопление точек красным карандашом. Вырисовываются сосредоточения пшениц, ячменей, риса. Точки жмутся друг к другу, к какому-то центру, и неохотно рассеиваются по планете.

Пять четких пятен, образованных точками, выделяются на карте мира. Пять центров: Юго-Западная Азия, Горный Китай, Абиссиния (Эфиопия), Средиземноморье, Латинская Америка (горная Мексика, Гватемала, Колумбия, Перу, Чили).

Не здесь ли находятся центры происхождения культурной флоры растений? Ведь как раз тут больше всего сосредоточено видов и форм, взятых земледельцами на вооружение?

Карта Вавилова становится стратегическим планом поисков. Пять центров — пять направлений разведки. Но посмотрите, как примитивно в Мексике, в Абиссинии, в Афганистане земледелие. Неужели же в этих странах в самом деле зародилась сельскохозяйственная цивилизация? Историки не имеют на этот счет обнадеживающих данных.

Пусть, решает Вавилов. Искать надо там, где самой природой созданы ботанические сады, где, как мы установили, проведя инвентаризацию культурных растений, сосредоточено самое большое разнообразие видов, сортов, рас. А то, что эти центры плохо обжиты, что туда трудно проникнуть, что географическая изоляция — моря, пустыни и горы — препятствует распространению семян, — это не должно смущать искателя.

Добраться до неведомых сокровищ и поставить их на службу всему человечеству — заветная мечта советского ботаника.

В журнале «Крестьянский Интернационал» он пишет:

«Прогресс земледелия невозможен без общения народов, без обмена растениями, сортами. Особенно велика предстоящая в будущем роль испытания сортовых богатств Востока. В горных районах Бухары, Афганистана, Малой Азии, на Кавказе, в Китае таятся неисчерпаемые богатства сортов растении. Введение их в широкую культуру, привлечение новых ценных сортов обогатят человечество. В горных районах, у границ вечных снегов произрастают необычайно скороспелые сорта, которые могут идти и дальше на север.

…С другой стороны, и народам Востока есть что позаимствовать у европейцев…

…Человечество продолжает жить замкнутыми, искусственно изолированными группами. Восток с его сотнями миллионов обитателей живет до сих пор первобытной жизнью. Пробуждение Востока в ближайшие годы вызовет к жизни новые скрытые силы человеческого гения. Объединение народов, прекращение международной розни, бессмысленной вражды племен обратит энергию на поднятие культурности народов, технического прогресса».

В статье «О восточных центрах происхождения культурных растений» Вавилов высказывает предположение, что именно на Востоке ключ к пониманию важнейших современных явлений — естественноисторических и культурно-исторических. Природа собрала здесь живой музей всего сущего разнообразия пород.

Начиная многолетнюю экспедицию по планете, советский ботаник мечтает не о простом накоплении растительных богатств для своей страны, но и о том, чтобы его труд, его наука оказали содействие единению народов.

Еще не просохла типографская краска на страницах журнала «Новый Восток», где ученый развил свою теорию, свой план действия, как ему представилась возможность проверить правильность своих идей.

Запах в руках

Виза в Афганистан была, наконец, получена. И 19 июля 1926 года вместе с инженером Д. Д. Букиничем и селекционером В. Н. Лебедевым он пересек границу в самой южной точке нашей страны — в Кушке. Сахаротрест, который финансировал экспедицию, не мог, правда, обеспечить Н. И. Вавилову и его спутникам такого комфорта, с каким передвигались эмиссары вашингтонского Бюро растительной индустрии. Басмачи, племенные стычки, недоступность многих исследуемых районов не гарантировали полной безопасности передвижения европейцев по Афганистану. Слова прежних путешественников звучали вполне актуально: «Иностранец, которому случится попасть в Афганистан, будет под особым покровительством неба, если он выйдет оттуда здоровым, невредимым, с головой на плечах». Не только желание найти новые растения и проверить научные теории, но личное мужество, решительность и отвагу нужно было запасти на весь долгий и трудный путь.

Караван идет по старинным тропам. Впереди вершины Гиндукуша. «Ветер из Индии», так, кажется, переводится название этого хребта. Подтвердится ли предположение, что Афганистан с Индией — это один из пяти мировых очагов сельскохозяйственной культуры? Если да, то, значит, можно будет уверенно вести поиск и в остальных четырех центрах.

Пятый день пути. Перевал Кара-Кутал. Навстречу каравану мчатся всадники. Они вооружены. Просят остановиться.

«Табиб (доктор)! Начальник ранен. Кто-то стрелял из засады. Надо лечить».

Караван устраивается на стоянку. Несут на носилках губернатора области. Пуля застряла во внутренностях. Походная аптечка не богата. Но главное есть — стерильный бинт, йод. Табиб Бабиль (доктор Вавилов) первый раз в жизни лечит раненого. Что поделаешь — всех европейцев, едущих по дороге под охраной афганских солдат, считают докторами. Вскипела вода, рана тщательно вымыта и на нее вылит весь запас йода. Несколько сот человек светят табибу факелами, выстроившись вокруг стоянки.

Утром караван уходит дальше. Свита губернатора догоняет путешественников с подарками, урюком, орехами. Слава табиба Бабиля обгоняет караван. И в каждом рабате стоянку русских окружают больные. Для маляриков — хина. Для трахомных — цинковые капли. Для прочих — аспирин. Добрая молва помогает в пути, нелегком и опасном.

Нет, теоретик не ошибся, предположив здесь очаг земледельческой культуры! Чем ближе к Гималаям, тем яснее видно, что Афганистан — это аккумулятор генов культурных растений. Генов, которые управляют самыми различными признаками — засухоустойчивостью, стойкостью к заболеваниям и морозам, скороспелостью…

И еще одна мысль вызревает у исследователя, наблюдающего дикую и культурную флору.

В каждом растении заложены разные гены, полученные им от ближних и далеких предков. Одни признаки господствуют — доминируют — в организме. Скажем, у одного вида гороха доминантный признак — скороспелость. Он передается по наследству. Есть у растений и скрытые признаки (рецессивные). Они тоже передаются потомкам, но мы не знаем, что это за признаки, пока они подавлены доминантными. Но вот зерно посеяно на севере, в Заполярье. Разве не может оказаться у гороха и у ячменя скрытый ген морозоустойчивости? Рецессивный признак зачастую скрыт от нас, но он может выявиться в новой природной зоне, там, где условия благоприятны для него.

Нить Ариадны ведет все ближе к Индии. Ее северо-западный угол неразрывно связан с юго-восточным Афганистаном и географически и во многом ботанически. И на каждом шагу — подкрепления теории центров.

В оазисах, созданных нечеловеческим вековым трудом земледельца, каждый клочок пашни на вес золота. Люди копошатся у разрушенных построек и каменных осыпей, доставая оттуда землю и развозя ее на ишаках по бахчам и полям.

На бахче зреют крупные арбузы и дыни. А в стороне от дорог и селений, у переправ, конь натыкается на колоцинт — мелкий дикий арбуз и достамбу — дикую дыню. Достамбу — значит запах в руках. Афганец использует это растение вместо духов.

Дикая флора и культурная соседствуют повсеместно. Иногда растение на пашне мало чем отличается от дикаря. Это значит, что оно только что введено в культуру. Разве это не подтверждение главной идеи, что здесь очаг происхождения культурных растений? Вот гранат. Кандагар — это буквально город гранатов: сочных плодов до 18 сантиметров в диаметре. Огромные рощи его посажены вдоль реки Аргендабу. Местное название граната — анар. Ближе к границе Индии, в горах, раскинулись заросли дикого граната. У дикаря плоды помельче — 5–6 сантиметров. И называет его население — анардане. В переводе это значит — семена граната. Не значит ли это также, что семена для культурных садов афганец взял когда-то в горах? Что именно оттуда спустилось гранатовое дерево?

На базарах индийские купцы закупают кишмиш, сушеные и свежие фрукты. Аптекарские лавки Кандагара (их более ста) заставлены бутылками и банками. В них сушеные колоцинты — слабительное средство; семена пальмы (она сюда попала из Индии) — укрепляющее; эсфарза — жаропонижающее. Мелкие розовые семена местного подорожника идут на приготовление прохладительных напитков.

Ненужных растений в Афганистане вообще нет — все они идут в дело: на корм скоту, на топливо, на лекарство. Такая близость человека к дикой флоре, знание ее достоинств — это еще одно подтверждение теории о центрах культурных растений. В Афганистане, таким образом, мы воочию видим, как культурное растение происходит от дикого, как оно вводится в культуру, используется прямо на глазах исследователя…

Кончен пятимесячный караванный путь. Позади 5000 верст. Нуристан, Гиндукуш, Баквийская и Гильмендская пустыни. Собран интереснейший материал: зерно, бобы, масличные культуры, хлопчатник, бахчевые, овощи, виноград. 7000 образцов семян пополнят ленинградскую коллекцию, они будут изучаться, высеваться в разных условиях. Ряд форм окажется полезным для Советской страны. Установлено, что исследованная территория, несомненно, входит в древние очаги земледельческой культуры, в Индийский центр происхождения культурных растений.

Первая разведка удачна. Надо идти дальше, обследовать оставшиеся центры.

Теория центров

Первая экспедиция подтверждает одно из важнейших положений ботанической географии, которое гласит, что виды растений распространены неравномерно по земному шару. Где густо, а где пусто. Надо искать — где густо: это потребует меньше времени и затрат.

Вот, скажем, республика Коста-Рика. Пигмей по размеру, а превосходит по богатству видов растений Соединенные Штаты с Аляской и Канаду, вместе взятые.

В пределах Советского Союза видами богаты территории Большого и Малого Кавказа, горные и предгорные районы Средней Азии и Дальнего Востока. В прочих местах страны флора бедна.

Изучение географии видов, проведенное Вавиловым, показало, что подавляющее большинство культурных растений происходит не из пяти, а из восьми географических центров.

Индо-Малайский центр (Индия, Индокитай, острова Юго-Восточной Азии). Здесь родина риса, чая, сахарного тростника, лимонов, апельсинов, манго, бананов, многих тропических плодовых и овощных культур. Не удивительно, что не менее четверти населения земного шара до сих пор живет в тропической Азии.

Китайский центр. Приблизительно пятая часть всей мировой культурной флоры ведет отсюда начало: соя, гречиха, редька, три вида проса, хурма, тунговое дерево.

Среднеазиатский центр охватывает Узбекскую, Таджикскую ССР, Афганистан, Пакистан. Главный хлеб планеты — мягкая пшеница — родился здесь. Горох, чечевица, нут и другие бобовые, фисташки, хлопчатник-гуза, азиатская морковь, кунжут, именуемый еще сезамом, — вот неполный перечень того, что дала Средняя Азия мировому земледелию.

Переднеазиатский центр происхождения культурных растений особенно богат на сладости. Виноград, груша, черешня, айва, гранат, миндаль, инжир, алыча. Все это и поныне можно встретить в горных лесах Закавказья, Ирана, Туркмении и Малой Азии. Здесь родина ржаного хлеба, люцерны, отсюда происходит все мировое богатство сортов дынь.

Средиземноморский центр дал начало приблизительно десятой части культурных растений. Среди них маслина, рожковое дерево, свекла, клевер, множество овощных и кормовых культур.

Самостоятельный географический центр — Абиссинский (Эфиопия, Эритрея, Сомали). В нем найден ряд эндемичных видов и даже родов культурных растений. Среди них ячмень, хлебный злак, тэфф, масличное растение, нут, кофейное дерево. Общее число видов культурных растений, происходящих из Абиссинии, не превышает 3 процентов мировой культурной флоры.

Центральноамериканский охватывает обширную территорию, включая Южную Мексику и Антильские острова.

Из этого центра рассеялись по планете кукуруза, хлопчатник упланд, перец, тыква, мексиканский томат, сладкий картофель — батат, какао, или шоколадное дерево.

Южноамериканский центр — родина многих клубненосных растений, прежде всего картофеля. Отсюда же ведут начало хинное дерево и кокаиновый куст, подсолнечник и земляная груша, ананас и арахис, каучуковое дерево и маниока.

А теперь посмотрим на карту еще раз. У центров есть общие черты. Все они стягиваются к экватору, к тропикам и субтропикам. Начало каждой культуры надо искать, как правило, в предгорьях, возле снежных вершин Памира, Анд, Кавказа. Рядом со Средиземноморским центром — пустыня Сахара. Среднеазиатский опаляется дыханием Каракумов. Каждый центр — средоточие контрастов: климатических, почвенных, рельефных, температурных… Флору здесь подстерегают неожиданности, резкие смены условий жизни. Природа как бы экспериментирует над растениями. И чем больше экспериментов — тем больше новых генов в каждом центре.

Еще одна общая черта. Новейшие раскопки показали, что тропический центр связан с высокой древнеиндийской и индокитайской культурой. Восточноазиатский центр — с древней китайской культурой и Переднеазиатский — с древней культурой Ирана и Малой Азии. Средиземноморье за много тысячелетий до нашей эры сосредоточило этрусскую, эллинскую и египетскую культуры. Своеобразная абиссинская культура имеет глубокие корни, вероятно совпадающие по времени с древней египетской культурой. Центральноамериканский центр связан с великой культурой майя, достигшей до Колумба огромных успехов в науке и искусстве. Центр в Южной Америке сочетается в развитии с замечательной доинкской и инкской цивилизацией.

Конечно, нет простого совпадения богатства видов дикой флоры отдельных территорий земного шара с числом введенных в культуру растений. Флора тропической Южной Америки насчитывает более 50 тысяч видов цветковых растений (примерно одна четвертая состава мировой флоры), а дала она каких-нибудь два десятка культурных растений.

Все многообразие растительных богатств планеты предстояло обследовать, взять на учет и наметить план рационального использования флоры.

Экспедиции в 60 стран мира, которые осуществили по тому плану Вавилов и его сподвижники, подтвердили прогнозы и предположения науки. Учение о центрах стало практическим инструментом обновления земли. Установив географические закономерности в распределении генов культурных растений, наука дала в руки селекционеру и интродуктору точный компас. Вавиловская идея обновить сады и поля нашей Родины лучшими растениями всей планеты захватила не только ученых. Горький писал из Италии: «На днях получил несколько книг, изданных созданным по инициативе В. И. Ленина Институтом прикладной ботаники и новых культур, прочитал труд проф. Н. И. Вавилова „Центры происхождения культурных растений“, его доклад „О законе гомологических рядов“, просмотрел Карту земледелия СССР — как все это талантливо, как замечательно!..»

И вполне закономерно, что среди ученых, кому впервые была присуждена премия имени Ленина в нашей стране, был и Вавилов. Он получил эту награду за свои «Центры». Вслед за Вавиловым в списке лауреатов шли: его учитель почвовед, академик Прянишников, исследователь Сибири геолог Обручев, химик Чичибабин и выдающийся фармаколог, пионер реанимации — оживления организмов — профессор Кравков.

Рождение ВИР

Дома Николая Ивановича ждали добрые вести. Выполняя завет Ленина об обновлении советской земли, Президиум ЦИК Союза ССР принял в августе 1924 года решение организовать Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук. «В качестве первого звена ленинской академии учреждался Институт прикладной ботаники и новых культур…» (Впоследствии он был переименован во Всесоюзный институт растениеводства — ВИР.)

Старому, заслуженному Бюро прикладной ботаники было предложено, «сохранив свою конструкцию, составить основу нового института». В новый НИИ вошли Центральная генетическая и селекционная станция в Детском Селе и Бюро внедрения и размножения новых сортов ГИОА.

Директором будущего ВИР стал Н. И. Вавилов. Почетным председателем ученого совета — Н. П. Горбунов.

Решение ЦИК было официальным одобрением вавиловских идей. Мечта о мобилизации растительных ресурсов планеты для нужд социалистического строительства ставилась в порядок дня.

Новый институт призван был собрать лучшие силы отечественной науки, чтобы объединить их в Академию земледелия. Н. И. Вавилов давно мечтал и о другом — превратить прикладную ботанику в комплексную науку, привлечь к решению ее общих проблем всех, кто решает частные, узкие или смежные вопросы этой науки: генетиков и цитологов, химиков и географов, физиологов и историков земледелия, морфологов и даже лингвистов. И вот открывается блестящая перспектива — осуществить эту идею на практике!

Избранный к тому времени членом-корреспондентом Академии наук СССР, Вавилов пускает в ход все старые и новые связи — Петровка, Саратов, Наркомзем, бюро, академия, — чтобы сплотить вокруг ВИР цвет нашей науки. Его организаторская деятельность, умение собирать и воспитывать таланты, направлять их мысли и действия на решение практических задач выдавали в нем ученого нового типа. Он сочетал в себе талант теоретика, практицизм хозяйственника, энергию организатора. Образ мыслей Вавилова — это образ мыслей государственного деятеля крупного масштаба.

Создавая Академию земледелия, государство подводило научную базу под все отрасли сельского хозяйства — и те, которые считались традиционными, и те, перспективность которых обосновали Вавилов и его ученики. Обновлять так обновлять! И вот, кроме институтов зерна в Сибири, на Украине и Кавказе, кроме НИИ конопли, льна, картофеля, кормов, овощеводства и плодоводства, виноградарства, создаются научные учреждения, названия которых неслыханны в картофельной, хлебной и льняной России. Это Институт сои, Институт субтропических культур, Институт чайного дела, Институт хлопководства.

Сегодня мы продаем сотни тысяч тонн хлопка в десятки стран мира. А в конце двадцатых годов хлопковые плантации Средней Азии не обеспечивали потребности даже одних ивановских текстильных фабрик. «За хлопковую независимость!» — не случайно, наверное, так был назван журнал, посвященный проблемам текстильного сырья и его выращивания.

Это сегодня в витринах магазинов всегда красуются цветастые пачки чая с названиями: «Грузинский», «Краснодарский», «Азербайджанский». А тогда, когда задерживались в пути караваны из Китая и пароходы из Индии, чаем торговали из-под полы.

Ядром академии, президентом которой Николай Иванович стал в 1929 году, был, конечно, ВИР. За годы директорства Вавилов превратил ВИР в передовой форпост научной мысли. Здесь работали не только растениеводы, агрономы, селекционеры и ботаники. Вавилов собрал, сплотил и вдохновил на решение сложнейших проблем науки блестящий коллектив исследователей. Первооткрывателей, мыслителей, экспериментаторов. Таких людей, каким он был сам.

Вот возникает у коллектива ВИР потребность заняться проблемами физиологии, — и Вавилов привлекает академика Н. А. Максимова, человека мировой известности, основоположника экологической физиологии растений.

Археологи утверждают, что в Абиссинии не было древнего земледелия — и к решению этой проблемы привлекается почвовед академик Л. И. Прасолов. Он исследует образцы почв, привезенных Вавиловым из Эфиопии, и находит то, что не смогли найти историки — следы культуры, следы давних агрономических усилий человека в этом захудалом ныне районе цивилизации.

Возникает вопрос: какую роль в плодородии почв играют простейшие организмы? И при ГИОА создается специальная лаборатория протистологии. Ее возглавил крупный зоолог Н. А. Догель (впоследствии лауреат Ленинской премии).

Отдел селекции возглавляет В. Е. Писарев.

Отдел генетики — Г. Д. Карпеченко, один из основателей современной теории отдаленной гибридизации.

Отдел систематики — выдающийся ботаник и географ Е. В. Вульф.

В отделе интродукции работает П. М. Жуковский, приглашенный из Тбилиси (впоследствии он станет преемником директора ВИР).

В лаборатории цитологии — Г. А. Левитский.

«Богом хлопчатника» называют Г. С. Зайцева, который трудится под Ташкентом на опытной станции.

Приехать в Советский Союз и работать в институте Вавилов приглашает Г. Д. Меллера, лауреата Нобелевской премии, участника гражданской войны в Испании в 1937 году, и выдающегося болгарского генетика Дончо Костова.

Каждое имя — крупная веха науки. Не только отечественной, но и мировой. А посмотрите на тогдашнюю вировскую молодежь: М. И. Хаджинов, Ф. X. Бахтеев, А. Н. Лутков, Б. Н. Семевский, И. И. Туманов, М. П. Петров, А. В. Гурский… Сегодня они наставляют студенчество, воспитывают новое поколение советских биологов.

Ни одно открытие в биологии не проходит мимо внимания первого президента ВАСХНИЛ и директора нового Института генетики, который создан, наконец, при Академии наук СССР.

Омский агроном Николай Цицин добивается выдающейся победы. Он скрещивает пшеницу и дикий злак — многолетний пырей. Его немедленно вызывают в Москву. 25 ноября 1934 года талантливый сибиряк докладывает ВИР’у о проблеме пшенично-пырейных гибридов. Пырей морозоустойчив, в его колосе множество зерен. Новый вид растения, созданный человеком, обещает превзойти по своим достоинствам обоих родителей.

Инцухт… Это слово считалось ругательным у агрономов в начале тридцатых годов. Почему? Понять нетрудно. Инцухт — это самоопыление растений. Агроном знает, что внутриродственное приводит к вырождению растений. Зачем нам растения-дегенераты? Весь опыт Мичурина говорит об обратном: в отцы и матери гибриду надо подбирать дальних родственников. Инцухт вреден. Это мнение разделяли и некоторые ученые.

Вавилов же энергично поддержал исследования М. И. Хаджинова в этом направлении. Еще Дарвин говорил о великой гибридной силе, которая проявляется, когда соединяются две наследственные линии в одном организме.

При чем здесь инцухт? А вот при чем. Самоопыление, например, кукурузы ведется в двух разных линиях. В каждой линии поначалу происходит вырождение: через два-три поколения мощность и урожайность каждой линии, каждого сорта падает. И тут обе линии скрещиваются. Результат: вспышка урожайности. Гибрид дает в полтора-два раза больше зерна!

В 1931 году Хаджинов издает первую работу о проблемах инцухта. Несколько позднее Б. П. Соколов передает в Государственную сортоиспытательную сеть два межлинейных кукурузных гибрида. Испытание продлится пять лет. Надо только подождать, и тогда станет ясно, кто прав.

— А зачем ждать? Все равно инцухт погубит растения, — заявляют оппоненты Вавилова и начинают поносить этот метод на всех перекрестках.

— Может, лучше действительно отказаться? Ведь метод непроверенный, — говорят некоторые из вировцев при обсуждении плана института на вторую пятилетку.

— И вы сомневаетесь? Тогда и впрямь придется проверять! — решает директор ВИР.

На делянках института закладывается контрольный эксперимент. Принудительному самоопылению подвергнута не только кукуруза. Рожь, клевер, виноград. Целый отряд квалифицированных ученых проверяет, как ведут себя все эти растения при многолетнем инцухте. Скрещивание чистых линий дает, как правило, один итог: гетерозис — вспышку урожайности.

В Наркомзем идет письмо. Его авторы — Вавилов, Хаджинов и Кожухов — убедительно показывают, какое подлинное государственное значение имеет внедрение гибридов в практику, какой вред наносят делу противники использования инцухта.

Дальновидность этого письма подтверждена последующим опытом нашей страны, опытом США и всего мирового земледелия. Благодаря межлинейным гибридам урожайность кукурузы на полях Кубани и Айовы поднялась в полтора-два раза!

Долой генетику!

Тем временем на вавиловцев готовится новая атака. С точки зрения диалектики ничего удивительного в этом нет: история науки есть борьба идей. Столкновение противоложных идей — внутренняя пружина развития науки. В научных дискуссиях, в спорах ученых, как известно, рождается истина.

Идейные противники академика Вавилова обрушились прежде всего на его генетические воззрения. Внешне их доводы казались убедительными. Генетика же проповедует незыблемость генов и, стало быть, отрицает творческую роль науки. Что это означает на практике? Что человек бессилен переделать природу сортов? Нет, нам не нужны подобные теории. А посему: долой генетику! К науке она имеет такое же отношение, как футбол.

Отстаивать хромосомную теорию наследственности в то время было нелегко. Тогда мало кто верил, что в природе есть гены. Практических доказательств их существования не было ни у физиков, ни у химиков. Молекулярная биология еще не народилась. А генетический код наследственности наука расшифровала лишь четверть века спустя.

Генетика не очень-то вдохновляла практических работников. Агроном требовал от селекционера: дайте скорее новый сорт — урожайный, стойкий в мороз и в засуху, в эпидемию и в слякоть.

Генетика — точная наука. Ее представители честно отвечали: новый сорт будет через 10–15 лет. Подождите! Или загляните в вировскую коллекцию: она поможет отобрать и вывести нужный сорт побыстрее.

Ждать милостей от природы — значит отрицать Мичурина, твердили борцы с генетикой. «Отфутболив» подальше точные методы исследования, они выдвинули лозунг: даешь новый сорт за одиннадцать месяцев. (Практика самого Мичурина, который на выведение сортов даже однолетних растений тратил долгие годы, была почему-то забыта.)

Идеи архиреволюционного, чуть ли не мгновенного преобразования и сортов и всего сельского хозяйства заодно выглядели заманчиво. Но они не имели под собой реальной почвы в биологии. Идеологи моментального преобразования природы надеялись произвести революцию в сортовом деле, опираясь на старинный (эволюционный) метод в селекции. А разве может взлететь в небо космическая ракета, заправленная дровами?

Одиннадцать месяцев отбора плюс пять лет сортоиспытания, конечно же, ничего не дали социалистическому сельскому хозяйству. Ну что ж, неудачи неизбежны в каждом новом деле.

И пока вировцы тратят время и валюту на поиски неведомых сортов, их противники выдвигают ошеломляющую идею. Яровизация! Вот оно, новое слово в науке. Стоит только крестьянину прояровизировать — замочить — семена перед посевом, как он получит ощутимую прибавку в урожае — шесть пудов с гектара. Не меньше! Без генетики, без селекции, вообще без какой бы то ни было науки!

Яровизация с помпой внедряется в производство… Размах опыта колоссален, он охватывает десятки тысяч хозяйств. Под шум рекламы яровизаторы принимаются поучать генетиков. «Забудьте Менделя, забудьте Моргана — они заведут вас в болото постепенновщины. Разве можно с таким идейным багажом что-нибудь пообещать практике? А вот мы обещаем: за полтора-два года коренным образом переделать земледелие!»

«Новое слово» оказалось на поверку пустой фразой: замачивание семян не принесло обещанных благ колхозникам. Но фразеры от науки не унимались. «Геноцентры? Зачем они вам, академик Вавилов? Генов ведь нет. А поскольку нет генов, то зачем изучать центры их происхождения?»

Что руководило новоявленными оракулами? Закономерное стремление быть первыми в своей области знания или обычная зависть к достижениям соперника?

Думается, что дело не только в личных качествах вавиловских оппонентов.

Борьба идей в биологии отражала ломку общественных отношений в деревне. За левой фразой, как правило, скрывался мелкий хозяйчик. Неспособный проявить, по оценке Ленина, ни выдержки, ни организованности, ни дисциплины, ни стойкости, он мечтал поскорее проскочить через трудности будней. Крайняя революционность, с одной стороны. И анархизм, неустойчивость революционности — с другой.

Анархизм в науке неизбежно приводит к отрицанию фактов. Отрицая же факт, исследователь неизменно скатывается к обскурантизму.

С обскурантом спорить трудно, особенно если он рядится в тогу новатора. И все же Н. И. Вавилов каждый раз вступал с подобными оппонентами в полемику, противопоставлял их безапелляционности и раздражению хладнокровие и факты. Хладнокровие исследователя в нем органически сочеталось с темпераментом бойца.

— На костер пойдем, гореть будем, но от убеждений своих не откажемся! — сказал он однажды. И это не просто слова, это жизненная программа, которой академик Вавилов следовал до конца дней своих.

Убеждения ученого строятся на достоверных фактах науки и жизни. Шаг за шагом, терпеливо и настойчиво Вавилов собирал доказательства своих теорий, вел непримиримую борьбу за материализм в биологии.

Папа картофель

— Впереди неоткрытые Америки! — этими словами Николай Иванович Вавилов закончил одну из своих лекций в 1924 году. Он рассказывал в ней о центрах культурных растений, о своей программе поиска новых сортов. Он обещал слушателям, что в центрах будут найдены десятки видов злаков и бобовых, овощей и плодов.

Отправляясь в первые экспедиции, советские охотники за растениями рассчитывали найти такие виды, которые помогут поправить ослабленное войной крестьянское хозяйство. Запустение полей сказывалось и на урожайности и на качестве товарной продукции.

Второй хлеб России — картофель — за годы разрухи помельчал и от недостатка удобрений, и от худой агротехники, и от болезней.

Сергей Михайлович Букасов, изучая с 1919 года коллекцию сортов картофеля, пришел к выводу, что в ней нет стойких образцов. Каждый из вредителей — нематода и колорадский жук, вирусные болезни и фитофтора — был грозой для любого сорта коллекции. Особенно пугала фитофтора — самая распространенная в сельском хозяйстве болезнь. В шестнадцатом году она съела 4/5 урожая во Франции. Эпидемия перекинулась через границы: в Германию, в Польшу, в Чехословакию. Картофельные поля Белоруссии стали чувствовать смертельное дыхание вредителя.

«Влить в старые сорта земляного яблока свежую кровь!» Такая цель была поставлена перед экспедицией С. М. Букасова и С. В. Юзепчука, снаряженной вавиловским институтом за океан.

Латинская Америка для первой экспедиции ВИР была выбрана обдуманно. Ознакомившись в резервациях США и в музеях Европы с индейской земледельческой культурой еще в 1921 году, Вавилов твердо рассчитывал, что посланцы института найдут там кое-что полезное. Подтвердится ли предсказание советского ботаника и на этот раз? «Чудесное пророчество есть сказка. Но научное пророчество есть факт», — сказал однажды В. И. Ленин. Вавиловское пророчество о центрах культурных растений оказалось и фактом и чудесной сказкой.

«Папа» (так называется на языке кечуа картофель) прибыл к нам из-за океана. Через сорок лет после открытия Америки его привезли в Европу испанцы. Все четыре столетия после открытия картофельной Америки Европа знала только один вид его — Соланум туберозум.

К началу революции в России под эту культуру было отведено 4 миллиона гектаров земли. Папа картофель стал одним из основных пищевых продуктов населения.

Искатели земляного яблока рассуждали довольно просто. Картофель пришел из Латинской Америки. Там и должны быть найдены новые разновидности Соланум туберозум. А может быть, удастся найти и его диких сородичей? Дикари, как известно, более устойчивы против болезней. А тогда скрещивание плюс отбор; снова скрещивание — и мы получим искомое.

И вот Анды. Индейская хижина. Знакомый аромат отварной картошки. Туземец протягивает ботанику клубень. Но что это? Совсем не то, что ищут исследователи. Как он называется? «Папа амариля» — желтый картофель, отвечает индеец. Ну что ж, наберем образцов и запишем: открыт новый вид картофеля.

Экспедиция отправляется дальше. Еще находка. Дикий мексиканский картофель — Соланум демиссум. Он тоже не родственник европейскому. Мексиканцы его не возделывают, а просто собирают в округе. Судя по всему, он устойчив к фитофторе и заморозкам. Словом, картофель чувствует себя здесь, как дома. Высокогорья Перу и Боливии — идеальное место для произрастания земляного яблока. Ни грибных заболеваний, ни какого бы то ни было вырождения!

Судя по археологическим документам, картофель начал возделываться индейцами за две тысячи лет до покорения их испанцами.

И вот, наконец, остров Чилоэ архипелага Чонос. Возле жилища — женщины и дети. Они топчут босыми ногами сморщенные мороженые клубни. Вода вытекает из корнеплода, он становится сухим и мерзнет, и загорает, и обветривается на открытом воздухе. Потом его промоют и бросят в котел. Только после всех этих процедур он лишается горького привкуса. Наконец на стол подается чуньо: так называется это блюдо. Разжаренная мякоть чуть горчит, но путешественник улыбается. Чуньо острова Чилоэ — это же прародитель нашей русской картошки.

…Клубни пакуются во вьюки, и экспедиция грузится на пароходик. Домой! За спиной Анды и 50 открытых картофельных Америк.

Директор ВИР докладывает об итогах экспедиции и не может скрыть торжества. Торжествует научное пророчество. Торжествует искатель, прошедший тысячекилометровый нелегкий путь и принесший в своем рюкзаке нечто большее, чем десяток новых клубней картошки. Будущее образцовое картофельное хозяйство страны — вот что такое семенной материал ВИР.

«Блестящие результаты дала работа сотрудника института доктора Букасова. Я считаю, что тысячелетия пройдут, — говорит Вавилов, — но это открытие останется фундаментальным в отношении знаний о картофеле. Ведь советские ученые на очень скромные средства проводят большие работы. Американская наука, которая всегда шла впереди нас, в настоящее время отстала от нас. Ведь мы обладаем учением Дарвина, владеем комплексным методом в своей работе: и цитологическим, и генетическим, и химическим, и изучением болезнеустойчивости. Мы проводим работу диалектическим, советским методом, в советском аспекте, так как диалектический метод включает исторический комплекс. Мы открыли комплексным методом множество видов, которые в мировой науке не были известны. Доктор Букасов сам открыл 50 видов картофеля. Не 50 сортов, а 50 видов! Вы можете по любому селекционному руководству увидеть, что советская наука на этом участке сделала большое дело. Я бы сказал, что, поскольку эта работа коллективная, огромного коллектива — это великая работа. Может быть, так говорить — нахальство, но я убежден в этом, поскольку этот коллектив заново поставил вопрос об эволюции культурных растений в конкретной форме, и это дает возможность по-новому развертывать практическую селекцию».

А вьюки с мексиканскими и чилийскими трофеями уже распакованы. Отправлены посылки. Адреса их разные: Институт картофелеводства под Москвой — Лорху, коллеге Вавилова по Тимирязевке; приекульской опытной станции; высадил сотни клубней на пробу и вировец Камераз.

Мексиканец Соланум демиссум дает отличное потомство на русской земле. Под Москвой выведен сорт 8670 — первый в мировой практике фитофтороустойчивый картофель! С приходом вировских сортов в картофельном деле страны начинается революция.

Об успехах советской науки, о центрах сосредоточения генов культурных растений Вавилов доложил на 5-м Всемирном генетическом конгрессе в Берлине.

Сообщение Вавилова ошеломило дельцов из вашингтонского Бюро растительной индустрии. Сколько раз они топтали поля Мексики и Чили! И даже чуньо пробовали. А вот не углядели картофельной Америки у себя под носом. Департамент земледелия США немедленно направляет две экспедиции по следам советских ученых. То же делают министерства земледелия Швеции и Германии.

В Южную Америку командирован знаменитый доктор Баур. Появляются заморские искатели и в первом из центров, исследованных Вавиловым. Прочитав у него, что Хива — это мировой центр семеноводства люцерны, два американца торопятся туда. Научным рекомендациям русского ботаника приходится верить. А люцерна — это зеленое удобрение, это корм, это возрождение земель, пострадавших от эрозии. Отныне сорт ККАО (Каракалпакская автономная область) войдет в сокровищницу мирового земледелия.

Снова собирается в дорогу и сам Вавилов. Юзепчук и Букасов привезли столько новинок из-за океана! Видимо, там не один очаг земледелия. И надо попытаться достать семена хинного дерева. Ведь вывоз их с острова Ява категорически запрещен. А в Андах встречается дикое хинное. А малярия в стране — пока еще болезнь миллионов (Кнунянц еще не синтезировал акрихин). А в тайге, в субтропиках Колхиды и в оазисах Средней Азии люди строят, осушают болота, сеют хлопок и страдают от малярии. Пока очаги ее не уничтожены, надо дать человеку лекарство.

Океан, тропический лес, Кордильеры…

Панама, Боливия, Аргентина…

Дикий хлопчатник. Кукуруза. Картофель…

Ночами он пишет друзьям и родным. Его письма — это краткие, но скрупулезные отчеты о том, что собрано, найдено, открыто.

7 ноября 1932 года Вавилов отправляет открытку из отеля «Вашингтон» в Куско (Перу) соратникам по ВИР:

«Да, сегодня день — 15 лет революции. Издали наше дело кажется еще более грандиозным. Привет всем. Будем в растениеводстве продолжать начатую революцию.

Дорогие друзья!

Пишу оптом, ибо на этот раз нет времени для писем, хотя писать можно без конца. До черта тут замечательного и интересного!

Пример — картофель. Все, что мы знали о нем, надо удесятерить…

Все местные классификации основаны на 4 признаках — вкусе, форме клубня, до некоторой степени его цвета и скороспелости.

Изучая поля цветущего картофеля в Перу, убедился, что все так называемые местные сорта еще могут быть разбиты на сотни форм, да каких… Цветки различаются по размерам вдвое, чашелистики в 10 раз, есть с раздельно-спайными лепестками, сколько тут химер, гамма цветов на любом поле от синего темного через весь ряд до белого, да с орнаментом, а листва… А за сим физиология.

Словом, сортов и разновидностей ботанических тут миллионы. Невежество наше и картофель Анд поражающи. …Не тронуты физиология, химия, технология. Но я не сомневаюсь, что если диалектику картофельную тронуть всерьез в Перу и Боливии, то мы переделаем картофель как хотим.

…Оторвался на 3 месяца от всего мира.

Пока идет ничего. Худы дела финансовые. Кроме суточных, сведенных к минимуму, ничего не имею, и покупаю, и посылаю семена за весьма убогий личный бюджет. И боюсь, что на полдороге завоплю гласом великим… Отправил 8 посылок по 5 кило. Не могу не посылать. Но с ужасом помышляю о весе картошки (а надо каждого „сорта“ по 30 клубней минимально) и о стоимости каждой посылки в 7–8 руб. золотом, не считая труда.

Беру все, что можно. Пригодится. Советской стране все нужно. Она должна знать все, чтобы мир и себя на дорогу вывести. Выведем.

Всем поклон.

Привет. Ваш Н. Вавилов».

…Открытка брошена в почтовый ящик. И — снова за образцы. Здешний картофель неплохо должен пойти на Памире. То-то Баранов порадуется!

Монолог автора. Не помню, когда это случилось со мной, но в один прекрасный день я заболел «караванной болезнью». Ее симптомы общеизвестны — «охота к перемене мест», кострофилия (любовь жечь возле дороги костры) и приступы своеобразной ностальгии (неодолимое желание вернуться в края, которые полюбил). Я рвался в каждую командировку, какая бы ни подвернулась — и в самую ближнюю и короткую, скажем, в Саратов, и на Край света (есть такой мыс на Курильских островах).

Однажды я попал на станцию Аша на Урале. Снежная лавина, сорвавшись с горы, выплеснулась на железную дорогу и перекрыла путь из Европы в Азию. Редакции «Советской России» нужен был срочный репортаж об аварийных работах. Несколько часов я суетился с фотоаппаратом и блокнотом возле верхолазов и взрывников. Проявил пленку, отстучал текст и стал устраиваться на ночлег. В какой-то конторе улегся прямо на стол, положив под голову книги и запахнув получше пальто. Обмерзнув на ветру и льдистых взгорках, я долго не мог уснуть. Книги казались жесткими, и я вынул их из-под головы. Одна, сильно потрепанная, никакого отношения к делам конторы не имела. Наверное, ее читал в обеденный перерыв хозяин стола: «Земледельческий Афганистан. Н. И. Вавилов и Д. Д. Букинич».

Я начал читать. И читал до тех пор, пока не пришла уборщица и не попросила меня освободить помещение. «Попытка синтеза сведений об естественно-производительных силах Афганистана под углом зрения натуралиста-агронома…» Вот оно, слово, которое подзабыто, но которое одно так верно и так объемно отвечает на вопрос, кем был Вавилов. Натуралист. Сюда входит все: и ботаника, и география, и генетика, и дарвинизм. (Дарвин тоже, между прочим, называл себя натуралистом.)

«У входа караван-сарая Аббаса Великого в Иране красуется надпись: „Мир не что иное, как караван-сарай, а мы… караван…“».

Я проникал вместе с путешественником в страну неверных, поднимался на отроги Памира, переправлялся через ледяные потоки на гупсарах (надутых кожах), разжигал костры на привалах.

Костры… Когда оранжевое и зыбкое пламя начинает весело плясать на потрескивающих сучьях или кизячных лепешках и синий дым разъедает глаза, хорошо думается о жизни. О только что проделанной дороге и о той, что предстоит после привала. Сгорают в пламени остатки усталости. Мысли собираются и стремительно и легко ложатся в записную тетрадь. Минуты у костра становятся минутами озарения и постижений. И если даже твой проводник говорит на ином языке, у тебя все равно есть собеседник, протягивающий тебе тепло своих невидимых ладоней и согревающий тело и душу своим прерывистым гуденьем. И ты молча делишься с ним сокровенными мыслями.

Костер сродни человеку. У них один смысл жизни: горенье. Но костер — существо, которое горит бездумно. И случается, что в него летят книги Дарвина и восходят на огненный эшафот собратья Бруно, — тогда огонь пожирает оболочку и продукт человеческой мысли.

Костер человеческой мысли неугасим. Освободившись от первичной материи, от первоистока своего, рожденного одним человеком, он снова и снова материализуется в других, поддерживая непрерывное горение человеческого разума…

Я неохотно положил на место потрепанную книгу и подошел к географической карте страны. Почему-то взгляд мой застрял на Памире, может быть, под впечатлением только что прочитанных слов. Ишкашим, Бадахшан… Побывать бы там тоже! Проехать по следам ученого, увидеть собственными глазами то, что увидел он.

С того часа моя «караванная болезнь» приняла регулярный и осмысленный характер. Я уже не метался из стороны в сторону, как в горячке, а следовал по маршруту Вавилова. И не успокоился, пока в Советском Союзе не повторил их все.

Во многих местах, где я бывал, я находил его следы. Работы, начатые им и продолженные его учениками. Идеи, ставшие явью. На Памире и в Каракумах, на Кубани и в Хибинах я не раз встречался с обновленной землей.

Памир — Подножие Солнца

Персидский поэт Ага-и Мирза Шир-Ахмед писал о Памире (цитирую по Н. Вавилову):

«Нигде нет таких снегов и ветров, такой стужи нет ни в каком другом месте под небосводом.

Как будто ковром из ваты покрыта вся земля: ни горы, ни равнины не свободны ото льда, и нигде ни листка…

3–4 месяца продолжается зима в других краях, 8 месяцев она в этом месте.

Днем и ночью у жителей этого края по бедности нет другой пищи, кроме сухого хлеба да бобовой похлебки.

Заболеет кто — нет ни лекарств, ни врачей.

Постричь кому голову — нет цирюльника…»

Докладывая Академии наук СССР о перспективах сельскохозяйственного освоения Памира в январе 1936 года, Вавилов показал, какие огромные внутренние возможности скрыты в растениях. Факты, которыми он всегда располагал, убеждали самых сомневающихся. Вот апельсин — культура капризная и теплолюбивая. А знаете, куда он забрался в Лхасе? На высоту 3658 метров! И плодоносит там! Там же, в Тибете, в селе Спитий, на высоте четырех тысяч метров растет культурный абрикос. Значит, и на Памире это возможно. Кстати, И. И. Туманов обнаружил, что сено на Памире содержит в 3–4 раза больше сахара. Трудности? Человечество давно научилось их преодолевать.

Наступление на горы началось уже тысячи лет назад. Войны заставляли отдельные группы населения, побежденного в смертоубийственных схватках, уходить в горы, искать среди неприступных скал пристанище. Для этой цели изолированные горные районы представляют благоприятные условия. И сюда же с давних времен начинают направляться волны обездоленных людей, лишенных почему-либо земли. Климат высокогорий, несомненно, способствует заселению.

По сей день мы находим на отдельных участках Памира, там, где нет земледелия, культурные наносные почвы. Кто их нанес? Конечно, человек. Значит, в прошлом земледельческая культура на Памире поднималась на еще большую высоту?

Памир — кладовая растений, которые мы можем использовать и в других районах страны. Возьмите местные голозерные ячмени. У них урожайность больше, чем у равнинных растений. В самом начале своего развития этот ячмень быстро растет, а значит, он может уйти, ускользнуть от повреждений шведской мушки.

Рожь Шугнана и Рошана — это настоящий гигант.

Или памирская масляная сурепка. Ботаник Е. Синская испытала ее в европейских условиях — она вызревает здесь всего за сорок дней!

Ко времени доклада Вавилова Памир был уже в достаточной степени обследован. Таджикско-Памирская экспедиция под руководством академика Горбунова стерла с карты Памира немало белых пятен. Неподалеку от знаменитого ледника Федченко найден новый, названный именем Вавилова.

На стыке хребтов Академии наук и Петра Первого открыта самая высокая вершина Советского Союза — пик Коммунизма. В 1932 году Горбунов отыскал возможный путь восхождения на эту ледяную крепость. Штурм пика вел отряд № 29. 3 сентября 1933 года два человека достигли гребня вершины. Только двое! Это были Н. П. Горбунов и Е. М. Абалаков.

Дендрологи тоже открыли на «Крыше мира» удивительные явления. На Западном Памире обнаружена арча (дерево, напоминающее кипарис, из него делают карандашную палочку), возраст которой достиг 1000 лет! И чем больше оглядывались вокруг ученые, тем больше они убеждались, что когда-то в глубоких ущельях высокогорий была иная жизнь. Здесь рос дикий грецкий орех, плоды которого по величине не уступали лучшим современным сортам. На склонах лепились яблоневые рощи, абрикосы и даже дикий виноград.

Где это все теперь? Где непроходимые памирские леса? Кто их сжег? Захватчики, врывавшиеся в горы и вытеснявшие со всей округи — с востока и юга, с запада и севера — остатки разноязычных племен, или сами памирцы, которые, спасаясь от стужи, жгли лес в своих каменных очагах, строили из него овринги — мосты через пропасти?

А может быть, горы стали выше и ущелья поднялись вместе с ними и к солнцу и к вечным снегам?

Ботанический сад, который был создан на Памире по предложению Вавилова, стал форпостом современной науки в горной стране, отстававшей от цивилизации на десятилетия и века.

В Хорог поехали лучшие силы ВИР. Возглавил Памирский ботсад П. А. Баранов. В архиве профессора А. В. Гурского бережно хранится письмо, которое директор ВИР прислал ему в мае 1940 года. «Пусть работа в маленьком Памирском ботсаду не отрывает его коллектив от общих интересов биологии, географии, сельского хозяйства». Это не просто совет младшему товарищу. Это моральная поддержка. Николай Иванович сам верхом и пешком прошел по Памиру. Он-то знал, каким оторванным от мира чувствует здесь себя человек. Важно не почувствовать этой одинокости, не заболеть ею и делать тут дело Большой науки.

Я вспомнил об этом письме Вавилова, когда попал на Памир. Новая достопримечательность Хорога — госплодопитомник. Его директор, научный сотрудник Шакар Мирзобаитов, угощает нас золотистыми плодами.

Каждый год питомник отправляет другим хозяйствам Памира до десяти тысяч саженцев урюка, сливы, яблони, персика, шелковицы. Вроде бы и немного. Но ведь каждое выращенное дерево — это многолетний бой с природой. Каждый клочок земли, отвоеванный у здешних скал, — это тоже битва. Но когда эта битва выиграна, природа сдается на милость победителя. Она начинает служить ему верой и правдой. И тогда происходят удивительные вещи.

Сотрудники Памирского ботанического сада приметили, что многие растения ведут себя в горах по-иному, чем внизу. Дуб дает желуди уже на четвертом году жизни. Быстрее созревает вишня, а ягоды ее становятся и крупнее и сахаристее. Картофель наращивает клубни до килограмма.

Почему? В чем секрет этих превращений? Разве условия в горах лучше, чем в долинах? Ведь на Памире и земля похуже и климат посуровее. Единственно, чего вдоволь, — так это солнца. Недаром одно из старинных названий Памира — Подножие Солнца.

Итак, чистый прозрачный воздух, обилие солнечного света… Впрочем, хорошо ли это? Альпинисты на Памире, например, стараются поменьше купаться в солнечных лучах. Горный воздух пропускает очень много ультрафиолетовых лучей, и ожог кожи можно заработать моментально. А растения? Ботаники утверждают, что и они не выдерживают избытка света. Все живое должно было бы погибнуть на Памире, если бы не… солнце. Исследования самых последних лет показали, что видимый свет — более длинные волны солнечного спектра — нейтрализует действие ультрафиолета. Больше того, если в самую яркую пору дня облучить растение, освещенное солнечным светом, ультрафиолетом, оно не только не погибнет, но станет интенсивнее расти и развиваться. Происходят и внешние изменения: листья толстеют и краснеют или приобретают голубой оттенок, корни сильно ветвятся, а репка лука, например, становится ярко-синей.

Но главное, повышается урожайность, повышается, не признавая принятых наукой и практикой пределов.

«Тысячу центнеров картофеля с гектара можно собирать на Памире, — сказал Мирзобаитов. — Не верите? Вот вам адрес человека, который кормит картошкой весь Хорог!».

Еду в Шугнан. Здесь расположено поле, на котором трудится колхозник Худоназар Мирзонаботов. Поле небольшое, нет и двух гектаров. Но именно эти-то два гектара и кормят целый город. Вот уже четверть века каждый год Худоназар снимает со своего поля по 120–150 тонн клубней.

У Мирзонаботовых семейный праздник. Их сын Гульмирзо вместе с друзьями отмечает свой первый трудовой день. Он только что окончил в Душанбе экономический факультет университета и назначен заместителем начальника областного статуправления. По хозяйству хлопочет сестра Гульмирзо, Олучамо, студентка естественного факультета университета. Готовится хорогское фирменное блюдо — жареный картофель. Олучамо показывает нам, прежде чем пустить в дело, клубень чудовищных размеров, фунта этак на три, не меньше. Это и есть отцовские труды!

Отцовские труды… Мы пользуемся их плодами, как воздухом, которым дышим, не думая об этом и вспоминая лишь в трудную минуту или по случаю какой-либо даты. Мы принимаем то, что создано отцовскими руками, как должное, забывая подчас, чего это стоило и как все делалось.

Халил Батуров, один из друзей Гульмирзо, заговорил об этом, когда ему поручили произнести первый тост.

«Друг мой Гульмирзо! Прости мне, что первую пиалу я поднимаю не за тебя, хотя именинник сегодня ты. Мы приехали сюда потому, что твоя радость — наша радость. Но самая большая радость сегодня не у нас. Самый большой праздник у твоего отца, уважаемого Худоназара, в доме которого мы собрались. Он главный виновник сегодняшнего торжества. Он вывел тебя в люди. Он, твой дядя, заменил тебе родного отца, который погиб, защищая Отчизну, когда ты лежал в колыбели. Я хочу, чтобы ты был достоин обоих. Я славлю отцовские руки — с них начинается все. И я провозглашаю тост: за отцов!»

Время позднее. Пора по домам. Вечерняя дорога располагает к размышлениям. О чем? Не знаю, о чем думают мои спутники, а я — об удивительной силе солнца, об открытии, которое сделано не где-нибудь, а на Памире, в стороне, казалось бы, от столбовых трактов науки. А ведь может статься, что закономерности, вскрытые учеными здесь, послужат человеку повсеместно.

Я иду мимо картофельного поля. Оно выросло из пяти клубней, которые П. А. Баранов подарил когда-то простому памирскому дехканину. Пять клубней из знаменитой вировской коллекции решили картофельную проблему для населения края, несколько месяцев в году оторванного от Большой земли.

Автомобильные фары вырывают из темноты кусок красной скалы, упершейся в дорогу у поворота. Гранит гладок, как пьедестал памятника. Сюда бы камнетеса с его резцом! Пусть путник прочтет на скале простые и звонкие слова: «Здесь прошел Н. И. Вавилов».

На земле еще нет достойного памятника этому человеку. В Саратове, городе, где угасла его жизнь, еще пустует площадь перед зданием, в котором звучал его голос, в котором родились лучшие творения вавиловской мысли. Мы еще встретимся с Николаем Ивановичем на этой площади! Сможет ли только бронза передать доброту и приветливость его глаз, непреклонность его убеждений и остроту его мысли?

Партитура селекции

Академик Н. И. Вавилов был формально беспартийным. Но у тех, кто читал его статьи в «Известиях» и «Правде», кто слушал его выступления во ВЦИК и на международных научных ассамблеях, сомнений в партийности ученого не возникало. Никто не удивлялся, когда встречал Вавилова в Смольном. Руководитель ленинградских большевиков С. М. Киров и лидер советской сельскохозяйственной науки вместе решали проблему северного земледелия.

Никто не удивился и тогда, когда академик поднялся на трибуну XVI конференции ВКП(б). Высший орган партии обсуждал вопрос о будущем социалистического земледелия. И участие в прениях президента Ленинской академии было вполне естественно.

Речь Вавилова, деловая, конкретная, проникнута железной логикой науки и большевистской страстностью. Освободить страну от импорта сырья, которое покупается на валюту за границей, — вот что прежде всего волнует ботаника. Срочное внедрение новых культур растений поможет достижению экономической независимости Союза. «Задания, выдвинутые партией, встречают исключительное сочувствие среди агрономических работников, — говорит оратор. — Но чтобы мобилизация науки была не порывом, не только пожеланием, нужны соответствующие меры… Мы прекрасно понимаем, что дело не в одной науке, не в одних знаниях, дело прежде всего в воле, в организации, в экономике, в стимулах…»

К началу тридцатых годов советские ученые могли уже подвести некоторые итоги. Пятнадцать лет Советской власти — срок немалый. Что же за это время сделано?

Создана мировая коллекция сельскохозяйственных культур. Отныне ключ к освоению растительных богатств планеты — в руках советских ученых.

Обновлено не только картофельное хозяйство страны. Шестая часть всех посевных площадей занята вировскими сортами.

Сорта упландов, привезенные из-за океана, обогатили хлопководство. В практику внедрены новые сорта. Они более урожайны. Благодаря таким сортам, как Акала, № 8517, занявшим все площади в Узбекистане, народное хозяйство получает каждый год миллионы рублей дохода.

Парфюмерная промышленность имеет собственное сырье. Созданы эфиромасличные совхозы. Они выращивают герань, лаванду, базилик. Валюта, которая тратилась на покупку эфирных масел для духов и одеколонов, идет теперь на приобретение иностранной техники.

Сорта кукурузы Стерлинг, Миннесота-13, привезенные Вавиловым из Америки, легли в основу успешной работы селекционеров Хаджинова, Козубенко (будущие лауреаты Ленинской премии), а также Одесского института.

Большой селекционный марафон начал П. П. Лукьяненко. Из сорта Клейн-33 (находка Вавилова в Аргентине) и североамериканского сорта 266. 287 (доставлен Талановым) он выведет через четверть века знаменитую безостую-1. Триста пудов с гектара — вот какая сила у этого сорта! Он поможет обновить земледелие Румынии, Болгарии, Венгрии…

А к 1940 году мы насчитаем в вировской коллекции около 200 тысяч образцов растений. 500 сортов будут внедрены в сельскохозяйственное производство.

Опытным станциям, колхозам, селекционерам институт будет рассылать ежегодно более 50 тысяч образцов различных сельскохозяйственных культур.

Коллекция института — основной фундамент, на базе которого выводились и выводятся новые сорта. Они предоставляют широчайшее поле деятельности для селекционеров.

Вас интересуют пшеницы, устойчивые против болезней? Вот образцы сельскохозяйственных культур из Чили, Канады, США.

Нужны самые крупнозерные формы? Вот сорта из Перу, Югославии, Италии и других стран Средиземноморья.

Требуются рекордисты по скороспелости — посмотрите представителей Ближнего Востока, Японии.

По качеству зерна отличаются сорта из Поволжья, США, Аргентины; по устойчивости против полегания — из Франции, Западной Европы, Австралии.

С маркой ВИР выйдут в жизнь сорта ячменя, ржи, овса. Опытные станции института получат 25 гибридов кукурузы. Это широко известные, районированные во многих областях сорта — ВИР-42, ВИР-25, ВИР-63, ВИР-117, ВИР-156. Ими засеваются миллионы гектаров. Не 17 акров земли где-нибудь в благодатной Калифорнии, а миллионы гектаров.

Все это — практическое наследство академика Н. И. Вавилова.

Да, сбывается ленинская мечта. В одном из докладов Вавилов напоминает о книге американца Гарвуда «Обновленная земля».

«…20 лет тому назад, когда приходилось читать эту книжку, все то, что писалось в ней, казалось нам далеким, трудновыполнимым идеалом. Но вот мы только закончили первую пятилетку, а идеал американской обновленной земли уже совершенно не удовлетворяет нас. Обновленная советская земля рисуется нам в неизмеримо более ярких красках. Мы хотим и добьемся больших сдвигов, иных масштабов. Нет задачи более увлекательной, более заманчивой, чем создание этой обновленной советской земли».

Богатства, собранные ВИР, — это только начало работ. Надо суметь толково воспользоваться накопленным добром. А для этого мало отобрать исходный материал в сортохранилищах. Селекционер нашего времени должен быть генетиком. И не только генетиком.

История селекции лучших сортов — чемпионов яровой пшеницы Маркиз, Тэтчер, Риджент, гибридов твердой и мягкой пшеницы Саратовской станции, — показывает наглядно, какой огромный многолетний труд коллектива селекционеров, генетиков, фитопатологов, технологов нужен для того, чтобы довести сорт до жизни.

К сожалению, генетики и селекционеры до сих пор разобщены. Вот что заботит ученого.

Селекционер — человек с зелеными пальцами. Это пальцы скрипача, который извлекает из своего инструмента волшебные звуки. Однажды разучив мелодию, скрипач уже играет не по нотам. Он запоминает ее навсегда. И когда вы слушаете его игру несколько раз подряд, вы удивляетесь памяти пальцев. Удивляетесь тому, какие разные по тонкости оттенки звуков, оттенки настроения привносит скрипач каждый раз в свою игру. Он совершенствуется, и совершеннее, прекраснее кажется нам одна и та же мелодия. Она повторяется в разных вариациях, скрипач импровизирует, не задумываясь, не останавливаясь.

Настоящее искусство! — думаете вы про себя.

Искусство селекционера сродни искусству скрипача. Память его пальцев, ощупывающих колос или зерно, интуиция, с какой он улавливает оттенки цвета и формы сорта и с какой отбирает мгновенно, не задумываясь, нужную тональность и нужную окраску для будущего произведения, — поразительны. В этом есть что-то от волшебства.

Генетик — это не скрипач, выступающий без сопровождения оркестра. Это скорее дирижер. Его палочка руководит сразу десятками инструментов. И хотя дирижеру тоже не чуждо вдохновение, он не отклоняется от той музыкальной программы, которая начертана композитором на нотной бумаге. Роль дирижера — разыграть все по нотам и привести оркестр к заключительному аккорду.

Скрипач-импровизатор иной раз не знает, куда «заведет» его мелодия.

Дирижер придерживается точной программы. Он точно знает, где должны вступить трубы, когда надо дать знак валторне. Он должен иметь отличный слух и слышать каждый инструмент в отдельности и все разом.

Генетик обязан быть дирижером. Он работает планомерно, по программе, реализовать которую невозможно, не пользуясь инструментами всех наук, имеющих касательство к созданию нового произведения природы.

Нельзя допустить фальшивой ноты, нельзя взять бекар там, где значится диез. Не получится настоящей музыки, если скрипач захочет сыграть симфонию на одном инструменте. Ключ к партитуре, которой следует генетик и которой должен следовать селекционер, — это хромосомная теория наследственности, менделевы законы наследственности.

Забота Вавилова о дружном звучании биологического оркестра была направлена против тех солистов, которые надеялись проиграть симфонию на одной фанфаре, да еще и без нот. Нет, селекционер должен быть первой скрипкой. По ней равняются остальные инструменты оркестра, но они нисколько не заглушают слабый голос скрипки. Сила гармонии в том и состоит, что на фоне других инструментов голос скрипки усиливается, и общий аккорд звучит слаженно и мощно. Дружная работа советских ученых, их энтузиазм и творческий подъем, который был сродни общему революционному подъему в нашей жизни, сделали нашу науку в двадцатые-тридцатые годы форпостом мировой генетики и селекции, биохимии и дарвинизма.

Перелистывая партитуру селекционера — вировскую коллекцию сортов, — такой опытный дирижер, как Вавилов, отчетливо видел и трудные аккорды и сложность прочтения вариаций, написанных великим композитором жизни — природой.

Одна нота не аккорд. Но одна нота может испортить аккорд, прозвучать резким диссонансом, если она взята не вовремя или в другой тональности.

Знание партитуры (генетики) — вот что прежде всего необходимо, чтобы создать новый сорт.

Завещание Н. И. Вавилова

11 июня 1940 года академик ставит точку в труде, который увидит свет через 25 лет. Называется он «Критический обзор современного состояния генетической теории селекции растений и животных». Это завещание ученого всем советским биологам. Красной нитью в «Обзоре» проходит мысль о необходимости дружной работы генетиков и селекционеров.

Действовать по точным законам науки — химии, физиологии, биохимии и самой биологии — завещание Вавилова творцам новых растений.

Рассмотрим конкретный пример. Пшеницы Средней Азии обладают высокой устойчивостью и к почвенной и к воздушной засухе. Это бесспорный факт. Разве не заманчиво скрестить их, например, с украинскими пшеницами, чтобы придать последним бóльшую засухоустойчивость? Однако простое скрещивание сопряжено с большими сложностями. Оно не укладывается в простые схемы, даже если понимать засухоустойчивость как обусловленную несколькими генами. Среднеазиатские пшеницы наряду с засухоустойчивостью обладают сложным комплексом признаков: они поражаются в наших условиях различными видами ржавчины, головни, мучнистой росой, гессенской и шведской мухами. Это уж диссонанс. Композитор жизни и в других местах партитуры проставил неверные ноты. Пшеницы Азии к тому же трудно обмолачиваются, полегают в условиях Украины, требуют повышенной температуры в период созревания, мало зимостойки. Выхватить из цепи признаков лишь один, нас интересующий, — засухоустойчивость, — и передать его степным украинским пшеницам — задача, сопряженная с огромными трудностями. Селекционер обязан учитывать весь комплекс свойства и не удивляться, если вместе с засухоустойчивостью к новому сорту «прицепится» еще какой-нибудь признак, унаследованный от предков, скажем, чрезмерная зябкость.

Всестороннее знание сложного комплекса исходных форм является основой правильной генетической теории отбора. Этого, к сожалению, не было, и в этом, заключает Вавилов, ахиллесова пята генетики в приложении к селекции. Отсюда значительные разочарования, тем более что селекционная работа шла и идет еще нередко в отрыве от генетики.

В начале того же лета Вавилов пишет инструкцию к составлению экологической карты СССР.

Деятельность ВИР привела к мобилизации колоссальных ресурсов сортов и видов культурных растений.

Для их внедрения (интродукции) в советское земледелие нужен был точный путеводитель, чтобы не наугад, не вслепую отбирать из коллекции ячмень для севера, пшеницу для пустыни, картофель для Сахалина.

Разве можно один и тот же сорт навязывать сразу десяти различным географическим районам? Такая политика в земледелии обречена на провал. В стране, где возделывается 140 миллионов гектаров пашни, стране заполярной тундры и сухих субтропиков, полесских болот и казахских степей, каждому району должен быть рекомендован свой набор культур и видов. Районирования требует плановое государственное хозяйство. Каждому месту — свой сорт. Каждому сорту — свой дом, свое жилище.

Прежде чем идти дальше, уясним себе, что означает слово «экология». Оно происходит от двух слов: «логос» — учение, и «ойкос» — дом, жилище. Наука о месте обитания.

Чтобы ввести новый сорт в культуру в наиболее пригодном для него месте обитания, нужно прежде изучить экологические особенности сорта. Эти особенности — ценные свойства и недостатки сорта — следует учитывать и при скрещивании. Если мы хотим улучшить старый сорт новым, то мы должны знать, подойдет пришелец для гибридизации экологически.

Организмы неотделимы от среды. Среда откладывает на облике растений и животных свои особенности. Так вырабатывается определенный экологический облик сортов, видов и культур. Перенося отдельные виды и сорта из одного района в другой, из одной страны в другую, мы должны учитывать этот облик, подбирать сорта с подходящей для данного района конституцией.

Отсюда, заключает инструкцию Вавилов, значимость экологии как науки о соотношении растительных и животных организмов со средой. Таким образом, мы логически пришли к экологической классификации культурных растений. Экология требует распознавать виды не только по внешним признакам. Нужно взять весь комплекс свойств вида. И длину его жизни (вегетационный период). И отношение к засухе и морозам. И продуктивность. И иммунитет к инфекциям…

К этому выводу Вавилов пришел на основании тщательного анализа географических опытов, проводившихся в 155 разных точках Союза с применением современных методов генетики, цитологии, иммунитета, биохимии, физиологии.

За семь месяцев 1940 года более семидесяти печатных листов написано Вавиловым. По семь-десять страниц в день, включавший и директорскую работу, и поездки на опытные поля, и командировки! «Жизнь коротка — надо спешить».

Последняя работа того же года опубликована в Оксфорде на английском языке. Это «Новая систематика культурных растений». И в ней великий ботаник делает упор на комплексное начало в науке. Классификацию культурных растений он строит опять же на экологической основе. Весь мир разбит ученым на 95 агроэкологических областей в зависимости от климатических, почвенных и географических условий.

Кому нужна такая классификация? Прежде всего селекционеру. В определенных экологических условиях у растений формируются определенные гены — наследственные свойства. Зная, где и какой исходный материал находится, селекционер будет работать более целеустремленно и осмысленно. Он не станет тратить время на поиски и сэкономит его для более широкой постановки экспериментов. А экономия времени при отборе — это проблема № 1.

Допустим, вы собрались вывести новый сорт для Ленкорани. Сходные географические условия есть в некоторых районах Марокко. Но не торопитесь обольщаться сходством. Марокканские пшеницы очень болезненны. Вы напрасно промучаетесь, занявшись ими. А вот 14-хромосомная пшеница Тимофеева, открытая Жуковским, заразы не боится. Однако ее трудно породнить с другими, даже тоже 14-хромосомными пшеницами. И не забудьте, что она плохо поддается обработке. Только старинные каменные жернова перемалывают ее в муку.

Зато абиссинские пшеницы — твердые, скороспелые — годны и на манку и на макароны. Они представляют интерес как для Памира, так и для Севера, несмотря на свое тропическое происхождение.

Человек, профессия которого выводить новые сорта, неизменно обращается к знаменитой вировской коллекции. Разобраться в ней, в ее богатствах, в том, что осталось вне ее полок, но есть на планете, селекционеру еще многие годы будут помогать последние научные труды академика Вавилова.

Кроме них, кроме добрых советов и пожеланий, Николай Иванович оставлял во время своих поездок по нашей земле еще одно наследство — семена. Он вообще любил делать сюрпризы своим сотрудникам. Знаменитые вавиловские посылки со всех концов мира прибывали не только в ВИР. Они разлетались по всей необъятной стране. Но Вавилов любил сам порадовать новинкой и захватывал в командировки образцы заморских диковинок для пробы на нашей земле, для интродукции.

Вавиловский посев взошел для жатвы народной.

На далекой заставе, окруженной со всех сторон глинистой пустыней, я видел деревце, выросшее неподалеку от душевой. Оно источало какой-то диковинный полузнакомый запах. Откуда оно здесь? Старшина, мужчина хозяйственный, как и все сверхсрочники, вспомнил, что как-то ездил в Артек, на опытную станцию, и ему дали на пробу немного семян. Крохотная ложбинка, которую прорыл ручеек, начинавшийся от душевой, раз в неделю становилась влажной. Там и посеяли гранат, лох и — это. Три года растет.

Размяв серо-зеленый листик, я вспомнил — так пахнут листья эвкалипта, которые продаются в аптеках. Хорошее средство от насморка и еще каких-то болезней.

С пограничной заставы я поехал прямо на опытную станцию.

В Кызыл-Атреке работа по освоению новых культур поставлена на широкую ногу, несмотря на неимоверные трудности с водой. Входишь на территорию опытной станции — и словно в иной мир попадаешь. Аллея эльдарской сосны, южной сестры сибирского кедра, обдает вас нежным смолистым духом хвои. Ладаном веет от кипариса. А вот целая гамма запахов — то ли донник цветет, то ли липа, то ли на кондитерской фабрике окна открыли — эвкалипт! Все они пришельцы из-за ближних и дальних морей. Даже финиковая пальма шелестит здесь своими длинными жесткими листьями.

Чему отдать предпочтение?

Австралийскому эвкалипту? За какой-нибудь десяток лет он достиг 20 метров высоты. Плодоносит. Сотрудники станции научились получать сеянцы из семян. Разослать бы их по всему побережью Каспия от Гасан-Кули до Челекена! Первые три года поливать, а потом и сам пойдет, прирастая весной по два сантиметра в день.

Или, может быть, калифорнийской маслине? Худо-бедно полторы-две тонны олив с гектара она уже дает.

А может, гранату? Здесь, где вода для полива бывает только зимой и ранней весной, дехкане ухитряются собирать по пять тонн плодов граната на рядовых участках. Стоит только чуть добавить влаги, и урожай достигнет 12 тонн с гектара!

А воды добавят. В забой над рекой Атрек уже спустились бульдозеры и экскаваторы. Две тысячи гектаров садов, виноградников и огородов будут получать надежное орошение круглый год.

Гранатовые браслеты вокруг жарких городов, оливковые рощи в Крыму и южном Азербайджане, эвкалиптовые леса в западной Туркмении. Не об этом ли мечтал Николай Иванович, когда где-то на Тринидаде зашивал десятитысячный мешочек с семенами, чтобы послать на Родину.

Сейчас, когда вировские семена взошли и дали ростки, проверенные временем и испытаниями, мы по-иному оцениваем вавиловскую мировую коллекцию. Она не пыльный музейный гербарий, а живой организм, составная часть отечественного хозяйства, источник обогащения природы и человека.