— Нет, нет, не сюда. — И незнакомый этот (вероятно, следователь) завернул меня сразу направо в кухню.

Кухня Александра Паисьевича, одинокого старичка, блистала, к моему удивлению, непривычной чистотой. Разве что конкретно, что тут стояло не могу сказать, так как внимание мое тогда, понятно, было на двух людях в кухне.

Тот, кто поманил меня, — высокий, грузный, лет сорока, в летней военной рубашке без погон и отличий, с тяжелым полковничьим лицом (но наверняка куда пониже чином) и совсем неподходящим под его комплекцию тонким голосом (именно поэтому я решил, что он никакой не полковник). А вот улыбка его…

Он улыбался мне, подвигая к кухонному столу табурет.

— Садитесь, садитесь. — Но когда улыбался, глаза не щурились, а губы раздвигались не вширь, а как бы складывались бантиком, иначе как-то и не скажешь. Мне, например, никогда не приходилось видеть, как улыбаются большие крысы, но, по-моему, именно так. Крысиная улыбка.

Кроме него сидела у стола та самая скуластая девушка с челкой, которую я несколько раз встречал в коридоре.

— Вам знаком? — Повернулся к ней следователь. Сам он стоял, опираясь руками о спинку единственного в кухне стула.

— Только по коридору, — сухо заметила девушка.

— А как вы думаете, — продолжал он, — может быть, они бывали где-нибудь вместе. Не встречались вам?

Девушка пристально смотрела на меня.

— Нет, по-моему. Нет.

«Фу ты, — подумал я, — это ведь уже допрос».

— Что вы от меня хотите? — Я встал. — Я уйду сейчас, если официально не объясните и не покажете документы, что право имеете меня допрашивать.

— Да что вы, что вы, никакой это не допрос, да просто посидите, послушайте, просто посидите с нами, — крысино заулыбался он. И опустился грузно на стул.

— Итак, Милица Борисовна, — он обратился к девушке, — мне все же непонятно, как вы, культурный человек, сотрудник музея, ходите сюда, в эту квартиру мыть пол, убираться, обед готовить. Или вам зарплаты совсем не хватает?

«Ого, — подумал я, — это, оказывается, ее допрашивают».

— Вам нужно повторять в третий раз, — с досадой сказала девушка и даже раздраженно пристукнула кулаком. — Повторить снова? Я родственница его покойной жены, и платы я, разумеется, никакой не беру. Больной, одинокий старик. Это что, вообще не понятно?

— Нет, представьте не очень. — Откинулся он на стуле. — Ну, ладно. — Выпрямился и взял со стола бумаги. — Вот вам заполненный бланк, распишитеся внизу о вашей подписке о невыезде. А вы, Павел Викентьевич, пока свободны. («Он что, вероятно, обо мне все знает?») Свободны пока. Пока. До свидания.