Я прочел книгу «почти реалистических повестей» Ильи Крупника не только с большим, неослабевающим интересом, но и с немалым удивлением: я увидел перед собой совсем другого писателя, чем тот, каким был когда-то Илья Крупник, автор остросюжетных и остроконфликтных, обращенных, как и теперь, к актуальной нравственной проблематике, но «вполне», а не «почти» реалистических повестей. Конечно, изменения писательской манеры в ходе творческого развития не так уж редки, но столь разительные — все-таки очень и очень нечасты. Здесь писательская зрелость — действительно совсем иная, чем была писательская молодость, и связующие нити проглядываются не так уж легко.
«Новый» Илья Крупник — писатель, работающий в манере, которой и название-то не подберешь. Это стиль или манера, вобравшая, впитавшая в себя множество современных веяний, но в том-то и дело, в том-то и радость, что нынешняя проза Ильи Крупника впитала все это совершенно органично, не превратившись в сколок чего-то знакомого, не стала ничьим повторением. И эта органичность найденной, созданной, а еще больше хочется сказать — естественно рожденной (будто бы рожденной!) Ильей Крупником художественной манеры становится особенно очевидна восприятию и размышлению, когда ухватываешь и понимаешь, что при всей своей семантической определенности и даже отчетливости сюрреалистические повести Ильи Крупника вовсе не плоскостно-иносказательны, не иллюстративны. Перед нами отнюдь не какие-то прозрачные аллегории и символично-условные ребусы, более или менее свободно расшифровываемые во всех своих деталях, хотя исходные ситуации или, точнее, исходные темы всегда как раз вполне реальны. И в этом своем реальном ядре угадываются и просматриваются достаточно отчетливо. Так, скажем, самая значительная по размеру и самая, на мой взгляд, значительная и по существу повесть «Жизнь Губана» построена на крайне актуальной для понимания очень многих негативных явлений т. н. «массового сознания» XX (и не только XX) века, ситуации враждебности, недоверия и, в конечном итоге, ненависти к той или иной непохожести и непонятности того или иного «чужеродного» человеческого элемента, на который мы очень быстро бываем обычно готовы взвалить ответственность за все наши человеческие неполадки, беды и несчастья, — найти, так сказать, козла отпущения. Этот поиск «чужого», «врага», которого можно во всем обвинить и которого можно сделать таким козлом, один из самых устойчивых и страшных феноменов социальной психологии, реализуется ли он в национальном или в социально-классовом воплощении («негр» или «буржуй», «еврей» или «интеллигент» и т. п.). И вот этот феномен и исследует — художнически-психологически «исследует» — Илья Крупник в своей повести, умело воспользовавшись стереотипами современной мифологии и реализовав тему «чужого», «врага», «виновника всех ваших бед» через художественную метафору «губана» — потомка (вернее — потомков, их много) якобы высаженного когда-то на землю инопланетного десанта, от которого вся наша человеческая история и пошла потом наперекосяк. И вот теперь «образумившиеся» наконец люди и выискивают этих губанов, пылая к ним праведной ненавистью, что, в свою очередь, заставляет и губанов (хотя никто не знает в действительности, на самом ли деле они такие, ведь единственный признак их — выпяченная верхняя губа…) затравленно объединяться и тоже начинать испытывать ненависть к преследующим их людям, заражаться кастовостью и высокомерием…
Точно так же и в повести «Угар» реализуется — на основе ситуации, связанной со знаменитой федоровской идеей воскрешения мертвых, — вполне ясная, имеющая очень давние традиции и очень плодотворная по своим возможностям идея посещения людей некой доверчивой и чистой «ангельской» душой, встреча которой с реальностью оказывается для этой реальности поистине критической, «проверочной», — в данном случае в роли такого Кандида выступает отрок, воскресший из мертвых, погибший в середине XIX века от удушья. А в повести «Хромой бес в Обыденских переулках» художественно материализуется (на этот раз на материале московской городской жизни 80-х годов, протекающей в старомосковских переулках со всеми стереотипами психологии их застарелых и новых, насаждающихся в них обитателей) идея патологической, так сказать, бдительности и активности, превращающей жизнь в фантасмагорическую ирреальность без всякой даже действительной ирреальности (а если еще к тому же и с ее «присутствием», то голова и вообще начинает идти кругом…).
Но, повторяю, в том-то и дело, что все эти темы и идеи реализуются и трансформируются в художественную ткань вовсе не по законам прямолинейной ассоциативности и рационалистически прозрачной в каждом своем ракурсе символики. Нет, у Крупника переход в новое измерение условной реальности действительно органичен — перед нами начинает и в самом деле возникать словно бы совершенно новая реальность, во многом алогичная, даже непонятная, живущая по законам причудливого сна и, следовательно, отнюдь не всегда поддающаяся рационалистической семантической расшифровке, но тем-то и убеждающая, тем-то властно и странно и покоряющая душу!
Делает это Илья Крупник, надо сказать, поистине мастерски, работая все время на грани такого неуловимого перехода из реальности в ирреальность, насыщая свои описания, образы и картины такой плотной, ощутимой, даже как бы «вязкой» реальностью, что у читателя появляется полная иллюзия, будто он и сам живет внутри этой ирреальной реальности…
Игорь Виноградов
Странный мир Ильи Крупника обращает нас, как всякое остранение, к миру чистых человеческих чувств, выражающих ту тягу к чему-то неведомо прекрасному и высокому, которая посещает в жизни не каждого человека, но существует для человечества в целом как атмосфера: вроде и не ощущаем ее, но только в ней могут единственно существовать и человек, и человечность.
В этом смысле наиболее показательна повесть, открывающая сборник, — «Хромой бес в Обыденских переулках» (и Обыденские он расшифровывает: не от слова обыденность, а от слов об один день, единственный, сегодняшний).
Повесть отмечена элементами своеобразной литературной игры — нечто детективно-загадочное: наглухо заколоченные двери квартир старого дома, из которого отселены жильцы, неожиданно появляющиеся в этих комнатах люди, непонятные шумы, извержение горячей воды, милиция, разыскивающая спекулянтов, таинственный Закройщик и т. д. А пересекается все это воспоминаниями о юности Павла Захаровича, «хромого беса», в годы гражданской войны. И обе линии связываются в финале спором героев о том, как, по их мнению, надо жить…
Об этом же — без назидательности, без шаржирования, подчас в метафорической, сдвинутой форме — идет речь и в других повестях. И постоянно присутствует то, что можно назвать атмосферой человечности — наше томительное желание быть лучше, чище, нравственнее.
Иногда это можно ведь толковать и как наше желание взлететь, воспарить душой (недаром у человечества столько легенд и снов о полетах). А наряду с этим мы встречаем и улюлюканье толпы над людьми, у которых живет в душе это чувство полета, а порой и наш собственный испуг перед тем, что мы вдруг оторвемся от земли, от социальной предрешенности.
Вот история, рассказанная в «Угаре», где вроде бы воскрес отрок, умерший сто лет назад. И события, свершающиеся на этом фоне непонимания чистым отроком сегодняшних наших дел, нравов, отношений, — не могут не заставить задуматься о ценностях истинных и преходящих, о воспарении души. Отрок неожиданно явился и неожиданно исчез, но как осветило это явление отрока нашу жизнь, многие ее нелепицы, многое, что мы почитаем нормальным.
Серьезные социально-психологические модели возникают и в «Жизни Губана»: как губительно разъединение, размежевание людей по каким-либо признакам — будь то национальный, социальный, биологический или иной, искушающий легко делить человечество на «губанов» и «чистых» людей, и страх людей перед необычным (о ужас, обнаружены губаны!), и боязнь за неблагополучие в собственной анкете (сын губана!) — все сугубо земные чувства, но воспроизведенные в притчево-ирреальной ситуации.
Конечно, такая повесть, где губаны — некий условный «возмутитель спокойствия», будет не для каждого доступна, но вряд ли искусство существует только для того, чтобы кормить всех манной кашей разжеванных истин. Книга Ильи Крупника — для тех, кто способен отозваться на возвышенные порывы, кто извлекает из представленных ситуаций не «образец для подражания», а настроение, духовный импульс.
В повести «Цвет песка», вполне, казалось бы, реалистической — о жизни провинциального городка, появляется, как ни покажется это удивительным, ключ к «странным» повестям Ильи Крупника.
Когда-то давно, реставрируя собор, мастер Егрушев перепутал каменную резьбу, с тех пор рельефы стали «искаженные», цветы чудовищные, «каких на храме не бывает». И этот «перепутанный» собор вызывает у механического человека Тутанцева однозначную реакцию: дурак был тот мастер. А у героя иную: «Смотрю на «перепутанных» людей… Народный мастер Егрушев, жму твою руку, ты не был дураком». Перепутанные, странные люди, которых подчас представляет Илья Крупник, — это те же рельефы, ставшие более загадочными, но не утратившие своих составных элементов, не исказившие, а лишь по-иному сопрягшие целое. И художник Худяков из «Легенды о художниках» писал картины с удивительной структурой: «Традиционный как будто бы, такой обычный, реалистический язык и этот радостный, этот фантастический, этот дробный мир».
В разных местах в разных повестях возникают опорные мысли писателя: познание Закона Сохранения Искренних Чувств; «начать бы жизнь сначала, но повторишь самого себя»; «Они возникают отовсюду: живые чувства тех, кто когда-то здесь существовал. И все — до сих пор живы, пока жив я» (это из фантастичной «Жизни Губана», но как перекликается с тем, что без Павла Захаровича словно бы тоже нет Москвы, ее улиц и переулков). А в «Цвете песка» герой отказывается избавляться от «ненужных мыслей», чтобы «жить, как все живут. Разумно»: как же жить без ненужных мыслей!
При всей метафорической ирреальности отдельных ситуаций, сцен, эпизодов происходящее в повестях описано пластично, объемно, лаконично. Мы не находим в них приблизительных, неточных деталей, вся вещная фактура воссоздана в лучших традициях русской реалистической прозы.
Анатолий Бочаров
#img_10.jpeg