Они стояли вдоль стены храма, одетые, чистые, как юные богини, увенчанные венками из алых роз. Толпы поблизости не было, но многие издали наблюдали, как девять победительниц, словно девять розовых лилий, поплыли по зеленой траве, слегка золотистой и алой от лучей закатного солнца.

Волосы их тоже были увиты розами, они, словно по волшебству, превратились в нежных и смиренных девушек. И это было так не похоже на то, что было днем. Только одна из них, несмотря на свадебное убранство, все же не могла скрыть свои мощные ноги и широкие плечи и, когда шла, нелепо поводила ими, как это делают атлеты, выходя на поединок. Победительницы встали напротив храма и их хорошо было видно.

Вскоре вышла из храма Верховная в сопровождении служительниц. Грянули и смолкли кимвалы. Верховная уже подняла было руки для молитвы, как среди служительниц пронесся ропот: «Гелика… где Гелика?.. Гелики нет!»

Верховная присмотрелась внимательно, и руки ее застыли, простертые к небесам. Невест было только девять, не было Гелики — дочери Агнессы, царицы.

А значит, нельзя было начинать ритуал избрания женихов. Еще мгновение — и Верховная взорвется проклятиями! Такого еще не бывало! Ее руки, уставшие от напряжения, стали уже опускаться вниз, как все услышали грохот копыт, и на площадь вылетела всадница.

— Гелика! — пронеслось как вздох облегчения. Девушка, подскакав на белом жеребце к строю невест, как лучик золотистого света спорхнула с лошади. И, подбежав, встала первой, рядом с самой мощной и мускулистой ойропатой Агриппой.

— О, всемогущий Зевс! — пронеслось в закатном небе. — О, Диана — покровительница любви! И ты, Арей — прародитель! И ты, святая матерь Ипполита! Будьте же благосклонны к нашим дочерям! Пусть эта ночь родит священный огонь продолжения жизни! Пусть свершатся все заветы Ипполиты! И пусть будут нерушимы наши новые законы, рожденные здесь, на Доросе, нами — непримиримыми! Ибо только тайна и верность заветам позволяют нам жить! Да будет так! Да падет проклятье на тех, кто их нарушит!

Из храма вышли две девушки. Они вынесли золотой кратер и поднесли его жрице. Она зачерпнула из него небольшим канфаром вино и пролила его на алтарь.

Опять пропели кимвалы. Невесты, начиная с Гелики, медленно пошли к жрице. За Геликой шла та, огромная, и Сириск заметил, как она сильно, но незаметно, ударила Гелику в спину, когда та чуть замешкалась, поправляя венок. Глаза у Гелики напряглись от боли, но она тут же, не оборачиваясь, улыбнулась и, подойдя к Верховной, протянула вперед обе руки.

— Да помогут нам боги! — произнесла Верховная и подала девушке канфар с вином.

— Слава богам! — ответила Гелика и, слегка отлив вино, выпила до дна.

— Да помогут боги тебе, Агриппа! — сказала Верховная и ласково улыбнулась ей. В ответ на эти слова Агриппа, как показалось Сириску, только зло улыбнулась. Он хорошо запомнил эту презрительную улыбку еще там, у стены, в пыли, когда Агриппа сильнее всех била его бичом.

Когда последняя ойропата выпила вино и получила благословение Верховной, жрица повернулась в сторону женихов. Ойропаты ждали ее слов. Чуть помедлив, она изрекла:

— Да помогут вам боги!

Девушки сначала рванулись, но, как только увидели близко глаза мужчин, слегка смутились.

Гелика шла первой и так получилось, что она остановилась напротив Сириска. Он тут же узнал ее. Ну конечно. Это была та самая, которая стояла рядом с царицей и держала ее за руку. Гелика! Сириск заглянул ей в глаза и увидел там…

Как бы случайно поведя плечами, Агриппа слегка оттолкнула Гелику, и взяла Сириска за руку. Это было знаком. Уже никто не сможет забрать его. Она повернулась грудью к уже собравшейся толпе и, высоко подняв свободную руку, издала воинственный клич «Ий-я!» Крик был так силен и ужасен, что некоторые женихи, уже выбранные, отшатнулись. Агриппа повернулась к Сириску и увидела — Гелика держала его за другую руку. Агриппа, возмущенная, потянула Сириска на себя.

В это время все услышали конский топот. Это подъехала Агнесса. Она, возбужденная скачкой, осадила жеребца и, тут же оценив, что происходит, раньше, чем в спор вступила Верховная, спросила:

— Кто был первым, ойропаты?

— Гелика… Гелика, — пронеслось со всех сторон.

— Отпусти руку, Агриппа. — Агнесса чуть наехала на нее грудью жеребца и, посмотрев на Верховную, положила руку на рукоять меча.

— Пусть будет так, — через силу произнесла Верховная.

Девушки уже ни о чем не думая, кроме любви, разбегались от храма. Словно розовые бутончики, исчезали они в священной роще. Гелика, как только Агриппа отпустила руку, тоже повлекла Сириска за собой. Их быстрый шаг вскоре перешел на бег, и они долго еще мелькали в последних лучах заходящего солнца.

Агнесса, не без волнения следила за дочкой до тех пор, пока она не мелькнула в последний раз между деревьями.

И сразу же глаза Агриппы, ненавидящие и сумасшедшие, заставили ее чуть привстать. Они молчали. Все ждали. Наконец Агнесса произнесла:

— Боги не любят, Агриппа, непослушание. — Агнесса повернулась в сторону Верховной, ожидая подтверждения.

— Боги не любят… — эти слова Верховной заставили Агнессу улыбнуться, но… — боги не любят несправедливость, — закончила Верховная. И ясно было, что несправедливым она считает поступок царицы.

Их взгляды, как молнии, столкнулись и, слегка наклонив голову, Агнесса, положив руку на меч, как всегда стремительно рванулась и в сопровождении свиты ускакала на царскую половину города.

Она шла галопом и ощущала укоризненные взгляды ее телохранительниц. «Теперь они не будут столь покорны, — думала Агнесса, — и Верховная обрела еще одну союзницу против меня».

А Агриппа в это время шла, таща за собой юного Аристона, испуганного и тонконогого, и каждый раз, как только он упирался, она отпускала его руку и сильно била его мощной ладонью. Он падал и, вставая, уже покорно шел впереди, ощущая за спиной «нежный» взгляд Агриппы.

* * *

Они бежали по тропе, поднимавшейся все выше и выше, туда, где уже слышен был смех и крики, и плеск воды, и где розовые хитоны изредка мелькали среди деревьев.

В этой беготне Сириск не замечал, что по пятам за Геликой серой тенью следовала Гилара, ее подруга с детства и телохранитель.

— Куда мы бежим? — Сириск чуть замедлил шаг, но Гелика приложила пальчик к губам.

— Сейчас ты увидишь то, чего не видел ни один грек… ведь любовь так прекрасна, правда?

— Откуда ты знаешь про любовь? — Сириск перешел на шаг. — Вы же презираете мужчин!

— Только не в ночь агапевессы. — Гелика открыто и нежно улыбнулась. — Этой ночью любить мужчину — все равно, что любить бога Арея! Так нас учат с детства. Ты мой Арей!

— И тебе неважно, как меня зовут? — спросил Сириск, невзирая на ее чарующую улыбку. Но Гелика неожиданно резко остановилась, поднесла руки к его лицу и нежно прикоснулась к его волнистым, светло-русым локонам.

— Важно, Сириск, важно, — прошептала она. — Кто ты, как попал к нам, что ты любишь, что нет? Ты, я вижу, знатного рода?

— Ты меня знаешь? — Сириск удивился.

— Еще вчера, там, когда вас били, я увидела тебя. Немногие мужчины так переносят удары бича. А ночью я была у храма и слышала твое имя.

Они замолчали и вновь пошли по тропе.

— Здесь недалеко есть небольшое озеро. Хочешь искупаться? — Гелика улыбнулась.

— Да, но…

— Идем скорее, слышишь?

Они шли по узкой тропе. Вдруг неожиданно громкий смех напугал их. Из зарослей выбежали двое. И тут Сириск увидел: впереди бежал Тимон, издавая однообразные звуки: «Му! Му! Му!» А девушка, смешливая, ласково стегала его зеленой пушистой веточкой и приговаривала: «Давай на водопой, давай, мой бычок!»

— Это же Тимон! — прошептал Сириск.

«Му!» — замычал Тимон и тут же получил легкий удар веткой.

— Это у них игра такая, — шепотом ответила Гелика. — Видишь, у Алкиды глаза завязаны. Она должна загнать его в озеро веткой, а он все время должен мычать. Если же она замочит ноги первая, то он выиграл.

Тимон подбежал к небольшому мыску на берегу озера и громко замычал. С другой стороны раздался дружный смех. Алкида, осторожно ступая, шла вперед, изредка помахивая веткой. Тимон поднял с земли камешек и, как только девушка подошла к воде, бросил его на песок. Алкида рванулась и… замочила ноги.

— Ой! — взвизгнула она. Но Тимон был уже рядом. Он нежно взял девушку за руки, поднял их и развязал поясок на хитоне.

— Ты выиграл, — прошептала Алкида. Но Тимон, ни слова не говоря, расстегнул фибулу на ее плече. Светлая ткань соскользнула и задержалась на поясе. Тимон нащупал и потянул узелок. Хитон упал к ногам на еще влажный песок.

— Ты хотела купаться, — прошептал он и нежно прикоснулся губами к розам на ее венке.

— А ты? — чуть слышно прошептала девушка.

— И я тоже. — Тимон сказал это и почувствовал, как ослабевает поясок на его хитоне и нежные руки расстегивают фибулу.

Они с шумом бросились в воду, а Гелика и Сириск, зачарованные увиденным, так и стояли, не спуская с них глаз.

— Нехорошо подглядывать, — прошептал Сириск.

— Сегодня все можно, — ответила девушка. — Агапевесса прекрасна, так учили нас наши жрицы… До первого удара колокола. — Лицо девушки вдруг стало печальным, но на мгновенье. Взрыв смеха на той стороне озера помог ей.

— Ты что? — спросил Сириск.

— Хорошо смеются! — Гелика сломала ветку. — А почему бы и нам не сыграть в «бычка»?

— Я бы хотел осмотреть все вокруг, — как бы не слыша ее вопроса, сказал Сириск.

— Что ты! Это плато очень большое! Да это и опасно ночью! Тут всюду обрывы, а люди здесь бывают только раз в году, весной.

Они пошли по тропе среди высокой травы и зарослей барбариса и дикого винограда. Сириск подошел к обрыву. Он чуть наклонился и посмотрел вниз — пропасть, казалось, не имела дна. Было жутко в этой смертельной темноте.

— Страшно? — с усмешкой спросила она.

Сириск резко подхватил ее на руки и развернул в сторону пропасти.

— А тебе страшно?

Гелика в ужасе взглянула вниз — пропасть простиралась прямо под ней. Одно движение — и она погибнет.

Сириск не знал, что творилось за его спиной. Гилара беззвучно вскинула лук, натянула тетиву, но стрелять не решалась. Она понимала, что пораженный стрелой юноша упадет в пропасть вместе с Геликой. Она бросила лук, выхватила меч, рванулась вперед, но в это время увидела: Гелика уже стояла на ногах, тесно прижавшись к Сириску.

— Ты пощадил меня? — прошептала она.

— А разве можно убить цветок? — Сириск улыбнулся и уже не мог оторвать взгляда от ее огромных, бесконечно родных, давно знакомых глаз. — Всю жизнь я искал тебя, — прошептал он. — Мог ли я подумать, что найду тебя здесь?

— Молчи. — Гелика прижалась к нему плотно-плотно, и они стояли так и молчали. Потом они медленно пошли по тропе, и Гелика сорвала маленький цветок.

— Посмотри, какой он неприметный, этот цветок, а какой душистый.

Сириск не заметил, как их губы слились в нежном поцелуе.

— Но аромат от тебя еще прекраснее, — произнес он.

— Это розовое масло, — улыбнулась Гелика.

— Нет, — Сириск нежно целовал ее лицо. — Это ты, вся, как лучший цветок на свете.

Поняв, что они всецело принадлежат друг другу, он всмотрелся в ее лицо: огромные, голубые глаза — он потрогал веки пальцами, точно сомневаясь, что такое может быть, — темные брови слегка вразлет, нежный овал лица. Он провел пальцами, ладонью по щеке и коснулся ее губ. Гелика опустилась на колени, и он уже не мог остановиться: их хитоны, сами собой, точно лепестки роз, разлетелись в разные стороны, и земля поплыла под ногами…

Было темно, и они лежали среди высокой травы, С той стороны озера все еще доносился смех, крики и плеск воды.

— Ты нежный и добрый. — прошептала Гелика. — Совсем не такой, как я думала. Ты, как прохладный родник в жаркую пору.

— А ты мой костер в зимнюю стужу. Я не мог себе представить, что тут, среди лесов и гор…

Сириск стал читать стихи:

— А что ты принесешь в дар Киприде? — спросила Гелика.

— Может быть, вот это? — И Сириск вынул из ножен Гелики острый как бритва нож. — Зачем он тебе… в ночь любви? — спросил он тихо. Гелика рванулась, но Сириск сдержал ее за плечо.

— Я все знаю, Гелика, я вспомнил. Еще в Афинах мне рассказывал один моряк об этом ноже. И о том, для чего он. Что ж, делай свое дело. Ведь таков ваш закон. — Он подал нож Гелике. — Только когда будешь отсекать мне сонному голову, вспомни, что мы говорили о звездах. И ты знаешь, Гелика, я вдруг понял нечто… Еще там, у озера… мы с тобой говорили о том, что нас объединяло… нечто волшебное… я понял, что это…

— Что же?

— А вот, — он снова лег на траву и, глядя на звезды, прошептал. — «То, что нас объединяет выше всех земных препятствий…»

— Выше, — прошептала Гелика.

— «То, что в нас открыло небо, выше главных тайн земли…»

— Выше, — еще тише прошептала она.

— «Приближенье к сердцу жизни и предчувствие ответа: кто, куда, зачем стремится через время и миры…»

— Как прекрасно. — Она посмотрела ему в глаза, и слезинка, маленьким голубым алмазом, блеснула у нее на щеке.

Колокол пропел низким басом, и Гелика рванулась, вскочила, и вдруг, точно подкошенная, упала.

Когда она очнулась, то увидела Сириска, склонившегося над ней, — он промокал краешком хитона слезинки на ее лице.

— Ойропаты никогда не плачут, — громко произнесла она. Сириск ласково улыбнулся. И вдруг Гелика почувствовала — теплая нежность разливается по всему ее телу от сознания, что ты слаба, что это прекрасно быть слабой и нежной и знать, что у тебя есть верный друг, который так нежен и близок, и что всегда можно забиться воробышком под его теплое крыло и знать, что этот кто-то — весь мир.

— Делай свое дело. — Сириск встал на колени и опустил руки.

* * *

У храма Арея уже собрались ойропаты. Еще не взошло солнце, но к колоколу, одиноко стоящему посреди большого поля, идут со всех сторон вчерашние невесты…

И видно сверху запоздалому филину: по кровавому полю маков тянутся темные дорожки в примятой траве. И не понять сверху, то ли это примятые маки устлали каждый путь, то ли кровь от мужских голов окропила их.

Первой пришла Агриппа. Она с презрением бросила голову юного Аристона на жертвенный, еще не подожженный костер из поленьев, и обвела взглядом всех.

— Восемь трутней уже не будут жужжать, — процедила Агриппа, глядя на Мелету. — Где же головы еще двоих?

— Кого нет? — Верховная жрица всмотрелась в лица ойропат, уже пришедших и бросивших головы своих женихов на жертвенник. Они молчали, подавленные и растерянные.

— Нет Гелики! — прокричала Агриппа. — И нет Алкиды!

Верховная подождала еще немного.

— Опоздание ко второму удару колокола — это уже преступление, — обратилась она к Агриппе. — Найти! Отыскать!

Агриппа и все, кто был рядом, устремились туда, где вчера видели Гелику.

* * *

— Нет! — Гелика бросила нож на землю. Она обняла Сириска, и он чуть не задохнулся от аромата густых ее волос.

— Если ты не убьешь меня, — прошептал он, — они убьют тебя. — Он поднял нож и подал Гелике. — Делай свое дело.

Третий удар колокола огласил рассветное плато.

Гелика рванулась.

— Скорее! Скорее! — Она потянула его за руку, и он побежал за ней. Росистая трава хлестала их по ногам. На ходу Сириск успел прихватить кусок хитона. Он разорвал его надвое, и они обмотали свои бедра этой тканью.

Гелика бежала по узкой тропе через плато. Всюду зияли пропасти, но она бежала, и он следовал за нею.

— Скорее… — она потянула его за руку. — Скорее же…

Звук колокола, наконец, растаял в тумане, и Гелика, на мгновение замерев, кинулась вниз по тропе.

— Я знаю… я знаю… — шептала она. — Только одна тропа…

Вскоре они подбежали к краю обрыва. Сириск никогда не заметил бы веревку: она была привязана за камень и уходила вниз, в туман.

— Слава богам! — Гелика простерла руки к небу.

И тут они услышали: сзади, в роще, все громче разносились крики.

— Это погоня. Скорее — туман спасет нас. — Гелика первая стала спускаться по уступам, держась за веревку, Сириск последовал за ней, как только услышал снизу крик.

Он спускался вниз по уступам, а наверху все яснее слышались голоса, но он уже ничего не видел: густой предутренний туман заполнил все вокруг, и только голос Гелики чуть слышно звал его.

Тропа шла вдоль скалы. Гелика, не говоря ни слова, схватила его за руку, и они побежали. Сверху, с кромки скалы, уже явственно до них доносились слова: «Они были здесь… они в тумане… они спустились по тропе…» Гелика на мгновение остановилась. Раздумывать было некогда.

— По тропе не успеем! — прошептала она и бросилась вниз по крутому косогору, прямо через кусты шиповника, мелкого дубняка и густых зарослей кизила.

Вскоре они, исцарапанные, подбежали к озеру. Сириск разглядел песчаную отмель. Рядом с водой, привязанная к вербе, лежала на боку лодка.

— Скорее, Сириск!

Они стащили лодку на воду, но веревка крепко была привязана к кусту. Гелика попыталась отвязать ее, но не смогла…

— Веревка! — сдавленно крикнула она.

Голоса уже раздавались внизу, под скалой. Сириск попытался зубами развязать узел, но тщетно.

— Нож! Где твой нож! — Сириск протянул руку, но увидел лишь пустые ножны.

— Там, — Гелика повела головой. — Я выкинула его.

Голоса все ближе и ближе.

— Давай вплавь! — Сириск повлек ее за руку в воду.

— Я не могу, я дочь царицы… мне нельзя… Постой!

Она подбежала к границе песка и леса: там былр множество обкатанных голышей. Он понял сразу. Вскоре с помощью двух больших камней веревка была перебита.

— Ну, плыви же!

— А ты? Скорее в лодку!

Он стоял в лодке и держал весла, а она, войдя в воду, изо всех сил оттолкнула ее.

— Я не могу! — прошептала она. — Я дочь царицы! Лодка отходила все дальше от берега. Из густого тумана донеслось: «Я найду тебя… сохрани тайну ойропат…»

Он греб, а голоса все яснее летели по озеру и, наконец, слились в один сплошной визг и рев, и он услышал удар… Он знал, так бьют плашмя мечом по телу. Стон, сдавленный, глухой, и вопли «Преступница! Ты отпустила его! Через неделю здесь будут эти трутни и тайне нашей конец! Ты нарушила главный завет! Продажная тварь!»

Вопли и удары все продолжались. Сириск узнал голос той, которая кричала громче всех — это была Агриппа. Но вдруг все стихло. И только плеск его весла отчетливо раздавался в тумане над озером.

— А! Он здесь! Хорош возлюбленный Гелики! Уносит ноги! — завопила Агриппа. Вой пронесся по озеру.

Сириск перестал грести.

— Сиди там, а мы займемся твоей голубкой.

Звучный удар, как по сердцу, и он явственно увидел Гелику, всю в крови. Меч плашмя бьет ее по груди, оставляя сине-алый след…

Он упал на дно лодки и, теряя сознание, расслышал только хриплый стон и слова той, голос которой он узнал бы среди тысяч: «Уходи, молю тебя… уходи…»

Дальше все было как во сне: весла трещали и лодка шла назад. Ойропаты, веселые от своей выдумки, с двух сторон схватили лодку и выволокли ее на песок. Они тащили его, и он чувствовал их огромную силу. Их руки хватали его, сжимали, рвали. Он понял, что справиться с этой силой уже не сможет.

Агриппа старалась больше всех. Она была совершенно голой, как и многие, но на ней был пояс. Сириск схватился за него сзади и нащупал рукоять… О боже! Это был меч!

Дальше все произошло мгновенно. Он выхватил меч. Агриппа вовремя увернулась. Сталь вонзилась в грудь другой амазонки. Алая кровь, горячая, пахучая, брызнула, и вой и рев раненой слились в один крик. Он нанес еще удар… сверху вниз, и еще одна амазонка рухнула как сноп. И все разбежались, и он услышал клич. Тот самый, что ойропаты издают перед атакой. Он обернулся и увидел: Агриппа приподняла копье. Еще мгновение и копье полетит в цель…

А внизу, у ног Агриппы, лежала Гелика, и Сириск успел увидеть: по ее щеке медленно катилась крупная слеза, смешанная с алой царской кровью…

Копье вонзилось ему под ключицу и вышло сзади. Он упал на колени. Свет померк в его глазах, и все исчезло.

* * *

Еще не веря в чудо спасения, он брел по берегу моря. Тело болело во многих местах, но серьезная рана под ключицей почти зажила, и он мог идти. Прибрежная галька была мокрая от брызг. Ветер гнал огромные волны. Они накатывались на берег и заливали тропу.

Было холодно, и он промок. Солнце катилось к горизонту. Стало темнеть. Он шел наудачу, вдоль берега, надеясь увидеть человека или выйти к жилью.

В полумраке послышался какой-то шум — сверху, со скал покатились камни. Он прижался к карнизу. Огромный валун с треском разбился о скалу, почти рядом. Его обдало мелкими осколками. И тут он увидел: серая туша грохнулась совсем близко. Это был матерый волк. Зверь попытался подняться, но удар был слишком силен. Ползком, перебирая передними лапами (задние были сломаны), он дотянулся до полосы прибоя. Волна обдала его, и, дернувшись, зверь замер.

Послышался лай собак. Они были рядом. Псы рыскали по кромке обрыва, ища добычу. Они лаяли и скулили. И тут он увидел человека — судя по всему, это был охотник. Он спускался вниз по обломкам скалы. У него были густые волосы и окладистая, аккуратная борода. Его одежда, сшитая из кожи, была удобна и красива. Он был силен и ладен. Во всем его облике чувствовалась спокойная сила.

Проходя мимо, человек ни разу не посмотрел на притаившегося у скалы Сириска. И, как бы невзначай, вдруг сказал:

— Не видел ли ты, горожанин, волка? Мои собаки гнали его от самой овчарни, — он сказал это и спокойно посмотрел ему в глаза.

— Да, — ответил Сириск, стесняясь своего женского хитона, — я видел его. Он упал со скалы и теперь лежит вон там, — и указал в полосу прибоя, где, гонимый волнами, волк погружался в море.

Охотник плотнее натянул кожаную шапочку и бегом кинулся в ту сторону. Он схватил волка за лапу и попытался вытащить на берег. Но намокшая туша отяжелела и не поддавалась. Тут огромная волна захлестнула его, он упал и на мгновение скрылся в пенных брызгах.

— Что же ты стоишь! — крикнул он, когда волна схлынула. — Помоги!

Они оттащили тушу подальше от воды и присели отдохнуть на камень. Затем, ни слова не сказав, охотник содрал с волка шкуру.

— Тебе холодно, — сказал он, когда работа была закончена. — Возьми вот это. — Он подал ему скрученный валиком плащ. Развернутый, он оказался большим и в нем было тепло: плащ был сшит из тонких овечьих шкур.

— А как же ты? — сказал он охотнику, — твоя одежда тоже мокрая.

— Ничего, — ответил тот. — Меня согреет ходьба. — И, немного помолчав, добавил: — Окажи мне честь, горожанин, посети мой дом. Мы живем здесь, неподалеку. Поутру ты сможешь отправиться по своим делам. Верно, твой корабль потерпел крушение?

— Да, — ответил Сириск. — Благодарю тебя за приглашение.

Они встали и пошли по чуть заметной тропке среди скал.

— Эта погода надолго, — продолжал охотник, — видишь тучи на горах? Это верный признак шторма дня на два, не меньше. Осенью это бывает не часто. А что с твоим кораблем? Он вез богатый товар? Ты, судя по всему, купец? Но у тебя странная речь. Язык твой греческий, но все слова твои звучат как-то отрывисто. Может, ты иноземец?

— Да, там где я жил и учился, говорят чуть иначе, — ответил он уклончиво.

— О! Значит ты мудрец. То-то я смотрю, что ты такой худой. Должно быть, болен. Ты больше похож на изнеженную девочку, чем на воина. — Он замолчал, поняв, что может обидеть гостя. — Впрочем, — спохватился он, — ученые все таковы. Я ведь тоже в молодости посещал палестру и гимнасий, и кое-что помню и теперь. Но мы с женой ушли из города сюда, поближе к горам, подальше от войн и бедности. Вот увидишь, мяса у нас вдоволь. А в городе нам не всегда хватало даже хлеба.

— А как назывался ваш город?

— Как, ты не знаешь? — охотник опешил. — Откуда же твой корабль, если ты не знаешь славный город Таврики? Херсонес знают все! Правда, до него далеко…

— О боже! — от восторга Сириск не смог больше проронить ни слова.

Охотник ничего не сказал, а только покачал головой.

— Далеко же занесла тебя буря! А где твои товарищи? — спросил он, немного погодя.

— Не знаю. — Сириск сказал правду и больше говорить не хотел и не мог. — А далеко ли до города? — решил он переменить тему разговора.

— Далековато. Если морем — день пути. А если верхом — и того больше. Охотник помолчал и добавил. — Да ты не спеши! Мы с женой никуда тебя не отпустим в такую погоду. Отдохнешь у нас — а там с богом и в путь. Несчастье твое велико, но не следует потерять еще и здоровье. А вот и дом, — сказал он.

В темноте мелькнул огонек, и они услышали блеяние овец. Собаки радостно бросились к сараю. Охотник отрезал им несколько кусков мяса — того, что отрубил от туши волка.

— Пойдем в дом, — сказал он и пропустил его вперед.

Познакомив Сириска с женой и их детьми — двумя чудесными девочками и двумя хитроглазыми мальчуганами, охотник пригласил гостя отдохнуть, пока готовится обед, и попросил его, если гость пожелает, рассказать о себе.

— Зовут меня Сириск, — начал гость, — родом я из Херсонеса, с клера Эйфореон, что на западе от Керкинитиды. Вот уже два года я не был дома: судьба была ко мне неблагосклонна. Я попал в плен. — Сириск вспомнил слова Гелики «сохрани тайну ойропат» и замолчал.

— А у кого ты был в плену? — спросил хозяин. — Последнее время стало очень тревожно. Если раньше мы знали только скифов, то теперь неведомые нам племена все чаще нападают на клеры, и мы живем в тревоге.

— О, да! Я знаю сам — ведь наш дом тоже сожгли. Но он был на западе, а ваш клер южнее — значит, вы в безопасности.

— Да сохранят нас боги! — слова Сириска явно обрадовали всех. Хозяин не скрывал радости, что пригласил его в гости.

— Да будут боги благосклонны к вашему клеру, — сказал Сириск.

— Да помогут они и твоей семье, Сириск, — ответил хозяин.

— А как тебя зовут? — спросил Сириск у хозяина.

— Мегакл, — улыбнулся хозяин. — И коль мы оба из Херсонеса, то должно быть, в детстве бегали где-то рядом…

— Да… — ответил, улыбнувшись, Сириск. — Только я был лет на десять младше. И юность провел в Афинах. А как наш город? Два года я не видел его.

— Стоит, — тепло сказал Мегакл, — только времена теперь тяжелые.

— Олигархи? — Сириск помрачнел.

— И те и другие. Их не разберешь. А тут скифы обложили всю степь и предгорье.

— Кто нынче в стратегах? — Сириск оживился.

— Агасикл, — был ответ. — Сыновья его взяли силу, говорят…

— Евфрон?

— И Евфрон… да и Апполодор… да и все они…

— Евфрон жив? — спросил Сириск дрожащим голосом.

— А что ему сделается? — Мегакл внимательно всмотрелся в лицо Сириска. — Правда, после набега, говорят, он был ранен, но выжил. Впрочем, я уже год не был в городе. — Мегакл что-то говорил, но Сириск уже не слышал. События детства нахлынули, и остановить воспоминания было уже невозможно. Слова и лица стали выплывать из прошлого, как будто это было вчера…

— Говорят, у них лучшие кони во всей Таврике! Если бы ты, Сириск, решился — мы смогли бы увести их! Знать бы только туда дорогу. Твой отец — он знает! Если бы ты…

— Ты с ума сошел, Евфрон! — спокойно ответил Сириск. — Если бы даже отец указал нам дорогу — а он никогда этого не сделает, — то живыми нам не вернуться. Скифы берегут своих коней как зеницу ока. И увести даже пару — невозможно!

— Трусам — да!

Евфрон насмешливо сощурил глаза, и его знаменитая усмешка, которой подражали все мальчишки, вновь ранила Сириска. И боль обиды была нестерпима.

— Я не трус, и ты это знаешь, — глаза Сириска жестко сверкнули, — но и не глупец.

— Я тоже не глупец, Сириск. — Евфрон примирительно обнял друга за плечи. — Именно поэтому я и рассчитываю на тебя! Кто еще может? Тимон?

— Ха! У него только девочки на уме…

— Апполоний? Так он еще дитя… А мы скоро будем эфебы. Можно взять еще Сострата, хотя он и болтун, но в свои четырнадцать успел побывать в бою.

— И, кроме того, он легкий. А на это вся надежда. Мы легкие, а значит, кони не устанут в погоне.

— Так ты согласен? — сжал кулак Евфрон в знак восторга.

— Но отец! И мама… если она узнает… И кроме того, Сострат… Он все выболтает… сам знаешь кому, и она разнесет все по городу.

— Сделаем так, — Евфрон уже вошел в привычную роль стратега: — Сострату скажем только в дороге, а дорогу вызнаем хитростью — это твое дело. Я же возьму у Никанора лошадей, правда, придется…

— Знаю. Этот хитрец потребует долю… — Сириск не договорил.

— Придется попытаться отбить по три на брата, чтобы Никанор пошел на риск.

— И отдать ему трех скакунов в придачу к трем его клячам?! — Сириск сжал кулаки.

— Ничего! Если дело выгорит, мы его так пугнем, что рад будет и одному! Итак, послезавтра на рассвете…

Была лунная летняя ночь, и они, совсем еще мальчишки, опьяненные надеждой и опасностью, разошлись по домам.

…Жеребец, вороной, с белой звездой во лбу навострил уши, явно почуяв их. Все трое, усталые, голодные, ободранные, после пяти дней скитаний по горам, все же набрели на табун коней, среди которых властвовал этот вороной. Своих лошадей, тех, что дал им Никанор, они спрятали еще вчера вечером в ущелье, стреножив их на сочном лугу. Ах, как не похожи были их клячи на тех, которых они увидели с высокой скалы. Они, спрятавшись в ковыле, ждали все утро. И вот награда за терпение: табун мирно пасся на косогоре, и только один пастушок верхом, в полусне, следовал чуть поодаль. Наконец, он спешился и, стреножив свою кобылку, улегся в тень под дикой грушей. И теперь единственный, кто мог им помешать, был вороной. Он ревниво следил за табуном, и все чаще вострил уши в сторону, где лежали трое.

— Что, будем ждать ночи? — Евфрон прошептал это губами беззвучно, и Сириск пожал в ответ плечами. Сострат, весь сгорая от страха и восторга, не отрывал взгляда от вороного и только изредка трогал нож, прилаженный к ноге.

— Кони не дадутся чужим, — прошептал Сириск.

— Не страшно. Они стреножены. Главное — спокойно накинуть уздечки и не спешить. — Евфрон заранее подумал об уздечках, и у каждого их было по три.

— Накинуть три уздечки, разрезать путы на ногах… Но если жеребец заржет и пастух проснется… А стрел у него полный колчан…

— Значит, нужно, чтобы был пустой! — Евфрон взглянул на Сострата. — Ты у нас, кажется, знаменитый лазутчик?

Сострат, ни слова не говоря, кивнул и пополз к груше, туда, где спал пастух.

А Сириск и Евфрон уже присмотрели себе первую жертву, хотя брать можно было любую. Все кобылки были как одна, трехлетки, светло-серой масти в яблоках. К счастью, ветер подул от табуна, и жеребец успокоился.

— Наверное, это табун скифского царя, — прошептал Евфрон.

— Почему?

— Посмотри, у всех в гривах вплетена красная ленточка. Я слышал, красная лента — это отличие царских коней. Скифы не клеймят лошадей, как тавры. Конь для них — божество…

— Так не лучше ли нам унести ноги подобру…

— Может быть и лучше, — Евфрон привстал, и взгляд его метнулся к груше, — но поздно…

И оба увидели: Сострат бежал, волоча за собой колчан со стрелами. А издалека, с той стороны табуна, бешено лая, неслись три огромных пса. Сострат бросил колчан. Собаки были готовы броситься на него.

Евфрон и Сириск, не сговариваясь, вскинули луки. К счастью, Сострат был уже близко, и две стрелы, выпущенные почти в упор, попали в цель. Огромный пес — вожак, пронзенный в горло, перевернулся и юлой завертелся в ковыле, пытаясь перегрызть стрелу. Второй получил стрелу в бок и повалился рядом с первым. Третий в прыжке свалил Евфрона на землю и попытался вцепиться ему в горло, но юноша защитился луком. Пес успел ухватить зубами пальцы Евфрона. В это мгновение Сириск в прыжке нанес сильнейший удар древком лука по голове псу. Это и спасло Евфрона. Пес повернул рычащую пасть в сторону Сириска и получил удар ножом в живот. Еще мгновение — и второй удар луком отбросил пса в сторону. Он завизжал, и рычание его сменилось предсмертным хрипом.

И тут они увидели: пастух зажег стог сена, и белый дым столбом поднялся в небо. Пастух бежал к ним.

Евфрон схватил Сострата и, подсадив его на ближайшую кобылу, рассек ей ножом путы. Он хлестнул ее веткой. Сириск был уже верхом. Евфрон рассек путы и этой лошади. Его друзья вцепились в гривы своих спасителей и, как ветер, рванулись в сторону леса.

Евфрону было сложнее. Он не мог, не накинув на лошадь узды, освободить ее от пут: лошадь сразу бы ушла. И, оглядываясь на бегущего пастуха, он судорожно надевал на нее уздечку. Наконец, он был готов оседлать лошадь, но вскочить на нее не успел: кобыла встала на дыбы. С трудом он все же вскочил ей на спину. Ударив ее плашмя своим ножом по крупу, он, уже на скаку, увидел: пастух, лук, дрожание тетивы, и в тот же момент почувствовал в бедре какое-то жжение. Только в лесу, увидев кровь на спине лошади, он понял, что это его кровь. Стрела вонзилась в ягодицу, прошла вдоль ноги и вышла из бедра.

Впереди неслись Сириск и Сострат. Красные ленточки в гривах коней говорили: это были лошади царя. Если бы они знали, чем это кончится, и сколько крови будет пролито из-за них, и Сириск, и Сострат, и Евфрон оставили бы этих лошадей здесь же, как только доскакали до ущелья. Но этого они не знали. Да и забота была у них одна: спасти Евфрону ногу и уйти от погони.

В ущелье, когда они спешились. Сириск отломил оперение, протолкнул стрелу вперед и вытащил ее. Перевязав Евфрону ногу обрывком хитона, они сели на лошадей и стали спускаться вниз, под гору, туда, где ждал их спасительный лес.

— А что было дальше?

Сириск посмотрел на мальчиков: только сейчас он осознал, что давно уже ведет рассказ, а два мальчика и Мегакл с интересом слушают его, девочек и хозяйки уже не было.

— Что дальше? — Сириск почувствовал, что больше не в силах вести рассказ. Он вспомнил погоню, как раненый Евфрон умолял не бросать его; как отец, Гераклид, спас их, поняв, где их искать; как потом они узнали, что Сириск украл любимую лошадь царя скифов и тот поклялся убить сто греков за эту кобылицу; как кобылицу вернули, но деньги царя сделали свое дело: Сириска дважды пытались убить. И чтобы спасти сына, Гераклид отправил его учиться в Афины. А что было потом? Сириск сейчас не в силах был об этом не только думать, но и говорить. И Мегакл понял это.

— Нет, дети, — хозяин сказал это, и они повернулись в его сторону. — Нет, гость наш слишком устал, чтобы дальше рассказывать нам свою историю. Пусть он отведает нашего угощения, выспится. А там, если он захочет, поведает нам о том, что было дальше.

Сириск облегченно вздохнул.

После угощения из гинекея появилась жена Мегакла.

— Я провожу тебя, Сириск, следуй за мной, — сказала Главка. Она взяла его за руку и по длинному коридору вывела во внутренний дворик. Мелкие капли дождя охладили его разгоряченное лицо. Свежий воздух был напоен морским ароматом.

В темноте, когда они миновали дворик, он услышал шум и глухие голоса. Они сразу смолкли при их приближении, и он заметил только блеск глаз в темном проеме и почувствовал запах грязи и пота.

— Не удивляйся, чужеземец, — Главка уловила его взгляд, — мы вынуждены держать рабов в доме. Первое время они спали в сарае. Но теперь, когда скифы подошли так близко, они могут сбежать.

— Сколько у вас рабов? — спросил он, глядя в ту сторону, где за решеткой блестели глаза.

— Пятеро. Им хорошо у нас. Каждый день они получают по лепешке и пьют вдоволь воды. И все, что в саду, они едят, когда нас нет рядом. Муж почти не бьет их. И днем снимает с ног колодки.

— Как же они спят?

— Очень просто — как и все. Впрочем, колодки только у двоих. Они пытались бежать от прежнего хозяина. Я уговаривала Мегакла снять их вовсе, но он не согласился. Он боится Агрилы — раба, выполняющего тяжелые работы. Но отчего ты спрашиваешь то, что знает любой ребенок, выросший на клерах? Или ты совсем горожанин?

— Теперь, видимо, да. Хотя клеры — это мое детство.

Они поднялись по ступеням на второй этаж.

— Тут ты будешь спать, странный человек. — Главка загадочно улыбнулась. — Но я люблю странных.

Она поставила светильник на край столика у постели и вышла. Вскоре он уснул.

* * *

Еще было темно, но первые проблески утра проникли в дом. Внизу уже блеяли козы и овцы. Сириск услышал легкие шаги.

— Выпей, чужестранец, это козье молоко. — Главка уже стояла рядом и держала на вытянутых руках канфар. Она была в новом хитоне, и щеки ее горели румянцем. Он взял канфар — молоко было парное и очень вкусное.

— Хайре, Сириск! — Мегакл вошел, улыбаясь. — На дворе отличная погода. Выходит, я ошибся, предрекая шторм дня на три!

— Хайре, — ответил он.

— Мы ждем тебя внизу. — Главка и Мегакл вышли. Сириск встал. Накинул плащ и спустился вниз. В доме уже никого не было, кроме девочек и Мегакла.

— Ну, как твое решение? — Мегакл пригласил его за столик, на котором ждал их завтрак — несколько лепешек, фиги, молоко.

— Мне нужно в город, — сказал Сириск и, помолчав, добавил: — Возможно, кто-то из моих спутников остался жив — я должен найти их.

— А ты знаешь, что теперь в городе небезопасно? — Мегакл, ловко макая лепешку в соус, отправлял ее в рот, запивая молоком.

Сириск поднял глаза.

— Да ты ешь, не пугайся. Но знай — олигархи давно уже хотят свалить демократов. Евфрон, сын Агасикла, давно мечтает о том, чтобы лично править городом. И поговаривают, что у него много сторонников. Но не это самое страшное. Дело в том, что скифы что-то замышляют! Они с огромным войском рыщут где-то рядом. Так не лучше ли тебе остаться у меня. Мой клер — глубоко на полуострове. И тут спокойнее. Не скрою — мои рабы уже не смотрят себе под ноги, как раньше. Они точно нутром чуют: где-то рядом свои. Понимаешь? У меня нет надсмотрщика. И я один мужчина. Против них мне не справиться, несмотря на мой меч и доспехи. Да и в любом случае тебе лучше переждать здесь.

Сириск молчал. Завтрак подошел к концу. Они встали и молча вышли во двор.

Солнце уже поднялось над горизонтом, и легкая дымка рассеялась под его лучами. Всюду вокруг раскинулись виноградники. Кое-где пестрели огороды и сады. Внизу, огромное и голубое, дышало море. Шторм уже кончился, но шум волн, редких, но еще крутых, доносился снизу, от полосы прибоя. Ветер нес запах водорослей. Корзины винограда стояли рядами. Грозди благоухали ароматом еще не родившихся вин. Чуть поодаль они увидели рабов. Трое из них, взяв друг друга за плечи, давили ногами виноград, двое подносили корзины и относили в сторону пифосы с соком.

— Я снял с них сегодня колодки. — Мегакл испытующе взглянул на Сириска. — Главка меня упросила.

Сириск промолчал.

— Так как твое решение?

Они остановились у тропы, ведущей вниз, к морю. Там, на косогоре, паслось стадо овец, и Сириск разглядел мальчиков.

— Это Касон, младший сынишка. — Мегакл махнул мальчику рукой, тот ответил тем же.

— Нет, Мегакл, — Сириск повернулся лицом к хозяину. — Нет, я не могу остаться с тобой. Благодарю за гостеприимство, за ночлег, за все, что ты сделал для меня. Но мне нужно узнать, живы ли мои друзья, что с кораблем. Мне нужно в город.

Они помолчали.

— Что ж! Тогда будем прощаться. По правде сказать — я так и не понял тебя, Сириск! Но ты добрый человек. И странность твоя пусть останется для нас загадкой. Но объясни мне, из какой ткани сшит твой хитон?

Он вернулся в дом и вышел со свертком в руке.

— Мы с женой никогда не видели столь тонкой ткани! Не эту ли ткань ты вез на продажу?

Сириск узнал свой праздничный хитон. Его, видно, выбросило море.

— Нет, Мегакл. — Сириск взял сверток. Хитон был чисто выстиран и, слегка влажный, холодил руку. — Тебе понравилась эта ткань, Мегакл? — он с улыбкой взглянул на хозяина.

— Меня она удивила. А Главке и девочкам — понравилась! Они не видели столь тонкой работы. Ведь всю зиму они ткут полотно и знают, как это нелегко! Но никто в округе не может соткать такое!

— Возьми, Мегакл! — Сириск подал сверток хозяину. — Возьми, и спасибо тебе за твой плащ!

— Что ты! Это слишком дорогой подарок! — Мегакл развел руки в знак отказа.

— Возьми! — Сириск решительно подал сверток и пошел вниз по тропе.

— Что я могу сделать для тебя? Эти слова остановили Сириска.

Он обернулся, улыбнулся и сказал:

— Не надевай рабам колодки, Мегакл! — И быстро, не оборачиваясь, пошел вниз по тропе, еще не зная, как добраться до города.

— Стой! — услышал он голос Мегакла, когда был уже за каменным забором клера. Мегакл бежал не один. Рядом с ним семенил человек. Это был явно раб, лет тридцати, одетый в страшную волчью шкуру. На плече у него висела котомка. Один глаз был прикрыт. Но второй смотрел испытывающим взглядом! — Вот, возьми этого раба, он проводит тебя на лодке до города. — Мегакл взял его за руку и подвел к Сириску. — Его зовут Диаф. В котомке вам еда — до города должно хватить.

— Но как же…

— Твой слуга, видимо, погиб, оставь Диафа у себя. Он неплохой рассказчик, но плохой виноградарь. Когда он будет тебе не нужен, вернешь его мне. Прощай.

Мегакл поднялся по тропе и исчез за стеной.

* * *

Они шли молча. Когда ограда клера уже кончилась. Сириск услышал со стороны моря чавканье ног и нечто вроде песни. Диаф захотел что-то крикнуть, но Сириск приложил палец к губам. Песня, которая доносилась все отчетливее, походила на марш бегущих воинов:

— Что это? — Сириск обратился к Диафу. Тот прижался щекой и руками к ограде, точно хотел свалить ее.

— Ты спрашиваешь меня, хозяин?

— Да, тебя, кто они?

— Это военный корабль… Он один… Значит, это послы. Очевидно, они плывут в Пантикапей, или возвращается посольство из Херсонеса.

Они шли по гальке. Она шумела под босыми ногами Диафа, израненными и пыльными, и чистыми ногами Сириска, обутыми в новенькие сандалии.

— Вымой ноги морской водой, — сказал Сириск и сел на гальку. Он развязал тесемки подаренных сандалий и, когда раб вернулся, Сириск обратился к нему снова:

— Надень эту обувь и ни о чем не спрашивай. — Он улыбнулся и пошел к лодке — та лежала перевернутая среди больших камней.

Рядом с ней лежала еще одна.

— Я не могу этого сделать, хозяин, — услышал Сириск за спиной сдержанный голос раба.

Сириск оглянулся. Диаф держал сандалии на вытянутой руке.

— Отчего же! Твои ноги в ранах!

— Нет, я не могу этого сделать, хозяин! Я не знаю, кто ты, но если в городе увидят хозяина босым, а раба в обуви, в суд поведут не раба… В суд поведут хозяина… Ибо это будет означать, что ты подстрекаешь других рабов к восстанию. Возьми же их.

Диаф подал сандалии Сириску.

— И еще — я боюсь тебя. — Он присел и начал обувать Сириска. — Ты или бог, или сумасшедший. Скажи, что мне делать? Мне страшно…

Сириск задумался: «А и верно, так, как я веду себя, — для них это непостижимо. Что же делать?»

— Мегакл сказал мне, Диаф, что ты поэт. Это так? — Сириск взял раба за руку и улыбнулся.

— Да, хозяин. — Диаф вжал голову в плечи, как бы ожидая сильного удара. — Да, я был сказителем, когда был свободным. Но поэт в Скифии долго не живет… Цари его всегда обвинят в колдовстве.

— Но ты жив! Знай же, собрат, я тоже поэт, но лишь свободный, вот и вся разница. Меня не бойся, и знай — я твой друг… Хочешь иметь друга?

— Да, хозяин, — прошептал Диаф.

— Так имей его!

Они приблизились к одной из лодок и с трудом перевернули ее.

— Что это? — Диаф выпрямился и посмотрел в сторону моря.

Корабль, тот, что был виден на горизонте, резко изменил курс, и, вспенивая веслами воду, пошел прямо к берегу.

И тут они заметили второе судно — это была триера. Три ряда ее весел сверкали на солнце. Судно было большое и длиннее первого, парус на нем был спущен. Из воды на носу судна чуть выглядывал острый таран.

Суда сближались. На первом корабле вдруг все весла погрузились в воду и он резко сбавил ход. Он уже был почти в бухте, когда триера обошла его и от-? резала путь к берегу. На судах отлично была видна вся оснастка и люди, сгрудившиеся у бортов. И видно было, что это неприятели. Суда оказались друг против друга. Гребцы триеры резко стали вытаскивать из воды весла и кидать крючья для подтягивания судна противника.

— Что это, Диаф? — Сириск и раб стояли за камнем. Им все было видно.

— Не знаю, хозяин, но похоже — нам надо скорее уходить отсюда.

Диаф лег на гальку и стал всматриваться в море.

— Мне кажется — это херсонеситы…

Он не успел договорить, как на судах что-то произошло. Еще мгновение и стрелы засвистели в утреннем воздухе. Раздался вопль, и кто-то уже рухнул в воду. Гребцы, еще не успевшие облачиться в доспехи, падали первыми. Вопли умирающих, скрип весел и канатов, грохот и звон мечей — все это длилось недолго. Те, кто еще были живы, стали бросаться в воду. Большинство их них были в доспехах, которые тянули на дно. Немногие из гребцов, которых не достали жалящие в спину стрелы, были уже близко от берега. С триеры спустили шлюпку. Она, полная воинов, набирала ход, и вот уже пошли на дно настигнутые…

Лучники безжалостно разили всех, кто был в воде.

Некоторым удалось все же добраться до берега.

— Хозяин, бежим! — Диаф вскочил и кинулся к тропе.

— Поздно, Диаф, — Сириск встал и повернулся к рабу. — Убегая, мы поставим себя под удар стрел…

— Ты прав, хозяин.

Они стояли и молча смотрели на берег. Прямо на них бежали двое — мужчина лет сорока и юноша. Видимо, их преследователи исчерпали все стрелы и пытались достичь убегающих мечами. Сириск уже слышал их дыхание. Вместе с тем что-то знакомое показалось ему в движениях юноши…

— Беги в горы! — крикнул мужчина. И только тут Сириск узнал — юноша был Тимон! Живой Тимон? Значит, он тоже вырвался из рук ойропат. Но теперь ему опять грозила смерть. А мужчина…

Остальное произошло быстро. Мужчина взял в руки камень и пошел прямо на преследователей.

— Брось камень, Кинолис! — крикнули они ему. — И мы пощадим тебя и Тимона!

Кинолис чуть помедлил и отпустил камень. Тут же несколько клинков вонзились в него.

— Сдохни, собака! — сказал тот, что был старшим. — Взять того! — он указал в сторону юноши.

Тимон кинулся в лес и исчез за кустарником. Воины бросились за ним.

Сириск и Диаф вышли из-за камня.

— Тут еще двое! — крикнул один из преследователей. Он занес было меч, но, увидев сухую одежду, опустил его.

— Тащи их сюда! — Главный воин, тот, чьи доспехи были лучше и ярче, осматривал убитого. — Тащи их сюда, — гаркнул он еще раз.

Их подвели к воину. Тот приподнял с глаз шлем, посмотрел на Сириска.

— Кто ты? — сказал он и взялся за рукоятку меча.

Сириск молчал.

— А вот мы сейчас узнаем! — воин дал знак тем, кто держал их за руки. Резким движением им заломили руки и поставили на колени.

— Ты не знаком мне, человек, — сказал главный. — Видно, ты не раб… Но этого мало. Сейчас одним словом ты решишь свою судьбу.

— Да кончай с ним, таксиарх!

От одного взгляда главного голоса смолкли. Он дал знак — и один из воинов занес короткий меч над головой Сириска.

— Скажи только одно слово, человек, — тихо и ласково сказал главный, — демократия или олигархия? Одно слово…

Воины впились взглядами в Сириска.

Диаф попытался повернуть голову, но тут же получил удар плоской стороной меча. Он упал и затих.

— Отвечай нам!

Все напряженно ждали.

— Олигархия… — сказал Сириск, ощущая дикую боль в суставах.

Сразу же вздох облегчения пронесся в толпе, и боль отпустила. Сириск упал на гальку. Голова его была на месте, и свет, померкнувший на мгновение, ярко сиял, как и прежде.

— Вставай, незнакомец, вставай.

Сириска перевернули на спину. Улыбающиеся, бородатые лица, в сияющих шлемах смотрели на него.

— Живой! — крикнул кто-то сзади. И взрыв смеха прокатился по бухте.

Воины смеялись все громче и громче, а он сидел и тряс головой, не веря, что жив.

— Кто ты, я не знаю, чужеземец, но ты не знал и кто мы, и все же выбрал олигархию. Этого нам достаточно. Таксиарх дал знак. — Дайте ему вина, после выясним, кто эти люди.

Кто-то помог Сириску подняться. Кто-то плеснул на Диафа воды из шлема — раб зашевелился.

— Вставай и подай хозяину вина! — воин легонько подтолкнул Диафа, тот, качаясь, встал и, держась руками за голову, медленно подошел к Сириску.

— Все на корабль, — крикнул таксиарх, — и соберите убитых, их предадут земле на родине.

— И этих тоже? — воин указал в сторону плавающих в море мертвецов и тех, кого выбросило на берег волнами.

— Всех, — коротко ответил начальник. — Все они граждане и греки. Хотя и глупые, но все же греки…

* * *

Как только последний труп был втащен на судно, подняли парус. Триера развернулась по ветру и медленно пошла в сторону Херсонеса. Тех, кто погиб в бою, уложили на палубе. Это были мужчины и юноши. Тут же, неподалеку, на парусе, расстеленном на досках, стонали раненые — лекарь помогал им, пытаясь спасти тех, кто был ранен не смертельно.

— Тебя ждет Верховный.

Эти слова вывели Сириска из оцепенения. Таксиарх стоял рядом. Его сопровождал воин. Сириек встал и пошел с ними. Диаф, еще не оправившийся от удара, плелся сзади. Он нес панцирь, шлем и меч — то, что было снято с одного из убитых демократов.

Они вошли внутрь палатки, укрепленной на палубе корабля. Там, окруженный воинами, стоял человек.

Его доспехи не отличались от остальных. Он стоял спиной к Сириску и смотрел на папирус, разложенный перед ним на столе. Но даже со спины его нельзя было не узнать.

— Евфрон! — возглас вырвался у Сириска.

Он даже не повернулся. Досмотрел что-то в свитке и только после этого бросил взгляд на Сириска.

— Садись, — сказал он коротко и жестом отпустил воинов. — Теперь я не Евфрон, — так же спокойно продолжал он, — а Верховный правитель Херсонеса, архистратег и наварх военного флота, а ты, Сириск, не кто иной, как сын врага нашего народа…

Молчание длилось долго. Только слышен был скрип весел, да крики чаек. Да стоны раненых на палубе…

— Что произошло? — вымолвил наконец Сириск. — Ты знаешь, я не был дома целый год… был в плену…

— Произошло то, что и должно было произойти. Болтуны в Совете довели полис до крайней разрухи. Скифы и неведомые нам племена рыщут уже не на отдаленных клерах, а рядом с поселком гончаров. Разграблены десятки усадеб. Сожжены многие клеры. Вчера я и верные мне люди…

— Ты пошел на это? Евфрон! Вспомни Афины! Еврилоха! Все, что угодно, но демократия…

— Демократия! Мы уговаривали их целую неделю! Я, все мы ходили из дома в дом и умоляли их согласиться с моим планом. Мы просили их не посылать посольство в Пантикапей, дабы не навлечь на себя зависимость от этого города! Мы сами справимся с Агаром, только бы вся власть была на время в моих руках! И что же? Они обвинили меня и мою семью в богохульстве, будто бы я организовал симпосион и устраивал любовные утехи со статуей Афродиты! Тот самый симпосион, где был и ты! Они присудили мне штраф в десять талантов серебра… И это в то время, когда Агар у ворот города. И требовали выплаты в течение десяти дней! Все эти Тимоны, вся эта безликая серая толпа с Кинолисом во главе. Им и дела не было до скифов. Уничтожить лучших — вот их задача. Только разрушать! Тогда я с братьями и отцом сели у святилища Зевса как молящиеся. Мы умоляли Кинолиса, Тимона и всех их разрешить нам уплату штрафа в течение года, и по частям. Но Кинолис, и особенно Тимон, настаивали, чтобы мы уплатили штаф. В противном случае нам грозили смертной казнью. И они очень этого хотели! И среди них был твой отец, Сириск. Счастье, что он ушел из булевтерия, когда намечалась эта свара. Надо было видеть, как упивался Тимон и Кинолис нашим унижением, когда мы молили о пощаде…

Евфрон замолчал, и оба долго сидели за столом, не проронив ни слова. Весла уже были убраны из гнезд, и триера ходко шла под парусом. Слышен был лишь слабый свист ветра, да шипение воды о борта судна.

— Что же было дальше, Евфрон? И кто эти люди, и что это за корабль?

— Ты, я вижу, и сам догадался? Мы перебили весь Совет как баранов, узнав, что они послали корабль в Пантикапей. И послам было приказано призвать на помощь пантикапейцев. В обмен на нашу свободу. Как ты понял, Кинолис и Тимон ускользнули на «Парфении» в качестве послов. Но не надолго…

Евфрон выразительно взглянул сквозь окошко палатки на «Парфении». Привязанный канатом, он покорно шел за триерой.

— Кто эти люди? — Сириск кивнул на воинов, сидящих на лежанках в трюме. — Видать, не много у тебя сторонников из числа граждан Херсонеса.

— Эти люди — мои друзья из Гераклей Понтийской. Это сильные и верные люди. И я думаю…

— И ты думаешь свернуть шею херсонеситам с помощью наемников? Плохо же ты думаешь о наших гражданах.

— Замолчи, Сириск! — Евфрон сжал рукоять меча. — Я разговариваю с тобой так, лишь потому, что нас никто не слышит. И тебе придется решать, с кем ты. Тебе и твоему отцу!

— Ты убил Кинолиса, человека, который воспитал чуть ли не всю молодежь города… Ты думаешь, это тебе простят?

— Молодежь со мной. И все помнят, как этот самый Кинолис требовал в Совете моей смерти! Моей и Апполодора и Апполония! Это ты понимаешь? Он и Тимон начали пляску смерти. Его и Тимона, и многих из Совета мы уговаривали одуматься. Агар у ворот города. Не до дрязг. Не до тщеславия. Так нет же! Вот и получили свое. Жаль, Тимону удалось ускользнуть. Но еще успеется.

И вновь долгое молчание. И вновь долгие взгляды. Где ты, правда? Кто прав? Как жить?

Может быть эти молчаливые взгляды и смягчили Евфрона. Он подошел к Сириску, обнял его за плечи.

— Где же ты был так долго?! Сколько событий произошло за этот год! Хелена часто спрашивала о тебе.

— Да, она писала мне в Ольвию… А потом… Потом был плен… А как Крит? Он вернулся?

— Да, и сейчас остался в городе среди наиболее верных моих сторонников, а вот отец твой…

— Ладно, не торопись. Как знать, может быть, еще и тебе придется…

— Ну уж нет! Теперь, когда война с Агаром вот-вот начнется, я власть не упущу. И каждый, кто мне помешает, умрет! Сириск, пойми! И помоги мне. Если мы разобьем Агара, а мы его разобьем, если мы покорим все племена Таврики, а мы их покорим, взятых рабов будет достаточно, чтобы прокопать перешеек Таврики! И тогда мы сделаем цветущий край из этого острова. Никто не сможет нам помешать! Вода и флот спасут нас! А наш трудолюбивый и талантливый народ сделает рай из этой земли! Ну же, Сириск! Меня утомили твои колебания!

— Это не колебания, Евфрон. Меня ужасает, как легко ты идешь на гибель тысяч людей, на каторжный труд всех, кто населяет Таврику. А ведь ты даже не знаешь названия и половины племен…

— Не знаю и знать не хочу! Мы их или они нас! И нет иной философии. Нет в природе иной философии. Нет в наличии. Впрочем… спасибо тебе за дискуссию. Ты помог мне еще глубже понять, что происходит. Я не тороплю тебя с ответом. Если ты со мной — я предлагаю тебе стать моим послом. Это и по душе тебе. Ты же, я знаю, решил описать все племена и всё, что происходит вокруг. Вот и описывай… согласно достоинству народа. А для начала поедешь в большую степь к Амаге. Эта царица недавно спасла наших купцов от грабежа скифов. Надо закрепить с ней дружбу. Говорят, она умнее многих мужчин.

Немного помолчав, Евфрон добавил.

— С ответом не торопись, но помни — твой отец был среди сторонников Кинолиса. И мне еще предстоит решать его судьбу и судьбу многих других…

* * *

Скрипит рея большого паруса. Поскрипывает долон. Молча лежит Сириск на палубе и смотрит вдаль, Туда, где далеко на западе была когда-то их усадьба. Туда, где и теперь в это ясное весеннее утро поднимается в небо еле заметный столбик дыма. И немногие осознали, что это горит еще одна усадьба. Хотя издалека все выглядит мирно и даже красиво… И лишь чайки тревожно кричат и низко летают над волной. Тихо, почти беззвучно «Калос» вошла в гавань Херсонеса, таща за собой «Парфений».

Было раннее утро, но на торговом пирсе ждали их возвращения. Ждали родные тех, кто ушел на «Парфений». Как только они увидели его на привязи, крики и стоны огласили тишину. И полумрак утра точно вспыхнул — ожили серые точки сидящих людей и вмиг превратились в мечущиеся по пирсу фигуры. И чем светлее становилось, тем громче шумел пирс, тем больше людей сбегалось на пристань.

Сириск стоял у борта и видел — толпа все прибывала. «Калос» подошел к пирсу, и вмиг толпа затихла.

Евфрон, окруженный телохранителями-гераклейцами, вышел по сходням к толпе. Толпу тут же оттеснили сторонники Евфрона — это были молодые воины, и среди них Сириск увидел Крита. Он заметно возмужал, и во всем его облике чувствовалась новая, незнакомая Сириску черта — жесткая сила и уверенность во всем.

— Тихо! — крикнул таксиарх-гераклеец, и все стихло.

— Мы настигли изменников, — Евфрон сказал это спокойно, но достаточно громко. — И сегодня я решу их судьбу. Передайте всем в городе — на подходе, на западе, горит еще одна усадьба. Я объявляю всеобщий сбор ополчения. Мы сломим шею этим кочевым собирателям конского дерьма!

Он прошел сквозь толпу, и многие последовали за ним.

С шумом упали сходни с «Парфения». Сначала вышли воины-гераклейцы. Все ожидали своих — и вот они показались: ободранные, израненные, поддерживая друг друга, шли они по сходням, сквозь ограждения из воинов. Крики и стоны усилились. Толпа стала напирать… Тогда засвистели в воздухе бичи. Вой превратился в рев. И вдруг из-за портовых строений выбежали люди — это были воины. Это были херсонеситы. Они врезались в толпу, женщины вцепились в волосы гераклейцам. Вот уже первый воин, с диким криком, упал на плиты пирса с кровавой раной в шее. Все оцепенели… и тут же засверкали мечи. Гераклейцев все больше оттесняли к краю пирса. Их было не более пятидесяти, а воинов, что выбежали из-за строений, было человек сорок. Но толпа почти целиком состояла из родных тех пленников, что спускались на пирс из трюма «Парфения». И они не бездействовали: разрезали веревки на руках пленников, бросали гераклейцев в воду, пронзали их копьями. Восторженная толпа уже с победным восторгом трясла в воздухе оружием, когда первые из оглянувшихся в сторону берега оторопели: несколько сот сторонников Евфрона и гераклейцев стояли за их спинами.

Евфрон, поднявший руку, спокойно опустил ее. Сотни стрел свистящей стаей сорвались и ушли навстречу жертвам. Вой и рев, визг и плач. Второго приказа не потребовалось. Все кинулись врассыпную, но уйти было некуда: порт был отрезан воинами, а вода была еще очень холодная, и те, кто прыгнул в море, вскоре выползли на песчаный берег и тут же, получив несколько ударов плетью, были связаны.

К полудню добрая половина восставших демократов уже была заперта в общественном здании неподалеку от храма Геракла. Остальные отступили к центру города и закрылись в храме Девы. И еще часть захватили дом Кинолиса, и, закрывшись, приготовили оружие. Несколько воинов, пытавшихся разбить ворота, тут же пали от стрел, выпущенных с крыши дома.

К полудню город замер.

И только глашатаи Евфрона ходили по опустевшим улицам и, рискуя жизнью, кричали: «Слушайте, все слушайте! Сегодня и завтра пусть никто не покидает свои жилища с заходом солнца. А послезавтра все свободные граждане пусть придут к булевтерию на большой Совет и суд над врагами народа. Так приказал Евфрон, наш Верховный правитель, архистратег и наварх нашего флота!»

К полудню Сириска выпустили с корабля.

— Евфрон велел тебе идти домой, — сказал таксиарх, уже знакомый Сириску, тот — кто убил Кинолиса. — А послезавтра приходи в булевтерий. Будет суд.

Сириск шел по городу. Всюду валялись убитые. У дома Кинолиса, еще издали, он услышал шум и треск и увидел огромный столб дыма. Сириск кинулся к дому, но его остановил воин.

— Не суйся! — крикнул он. В Сириска полетели стрелы. Но видно, дым и жар мешали стрелкам — стрелы ударились в стену, и Сириск метнулся за угол.

Из дома стали выбегать люди — жар огня уже невозможно было терпеть. И тут же, все попадали под стрелы окруживших дом воинов.

— Зачем же всех убивать! — воскликнул Сириск. — Кто ваш начальник?

Он кинулся к ближайшему лохагу, но тот лениво развернувшись, ударил его плашмя мечом по голове, и Сириск рухнул под стену.

— Приказ Евфрона, — так же лениво сказал лохаг Сириску, уже бесчувственно лежавшему на земле.

* * *

Горит в ночи лампадка. Освещает глаза матери.

— Ты дома, Сириск, — тихо говорит она. — Ты жив, и мы благодарны богам за твое спасение.

И только тут он увидел: рядом сидит отец. Он молчит. Напротив Килико. Она улыбается. Крита нет. Из глубины комнаты светятся глаза Диафа.

— Это он принес тебя, Сириск. — Отец подсел на постель. — Мы не знаем, кто этот человек, но приняли его как твоего друга.

— Это и есть друг. — Сириск встал.

— Лежи, — мать жестом уложила его. — Завтра поговорим, а сегодня — на, прочти вот это.

Она подала ему свиток, и вся семья вышла. Как только Сириск взял в руки пергамент, сердце что-то шепнуло: «Она… Гелика». И не обмануло.

На небольшом, желтоватом, измятом листке четкими греческими буквами было написано:

« Я знаю, ты жив. Отчего ты молчишь? В тот же день, ночью, моя подруга ходила на берег и не нашла тебя там. Я ничего не знаю, но сердце говорит мне: ты жив, и рана твоя не смертельна. Ты не можешь прийти ко мне. Но ты сможешь передать весточку через этого человека, он верный мой друг. И не удивляйся. И ни о чем его не спрашивай. Только передай весточку. А может, ты забыл меня? Или дела не дают тебе взяться за стиль и пергамент? И скоро сам придешь искать встречи? Этого не делай. После майской агапевессы Агнесса еще суровее затянула узду. Все наши ойропаты дни и ночи в круговых разъездах. Но для Отии нет преград. Доверяй ей и храни тайну. И главное: скоро у меня должен родиться наш мальчик. И это маленькое солнышко я ношу в себе. Но что будет? Ведь по нашим законам мальчиков сбрасывают со скалы. Но не бойся, свет мой. Скорее умру я, чем это произойдет. Я еще не знаю, но, кажется, смогу спасти его. Жди весточки. Не хочу надоедать тебе, поэтому не требую, но прошу — скорее напиши и не забывай.

Навеки твоя Гелика».

Чуть заметно чадила лампадка. Полумрак. И только светлый язычок пламени в ночи.

— Свет ты мой, — прошептал Сириск. — Свет во мраке…

Он быстро встал, достал пергамент, пиксиду, стиль и, немного подумав, написал:

«Гелике от Сириска.

Вот и звучит звенящая, тонкая нить. Вот и ночь за окном и ветер. Вот и память всколыхнулась цветами улыбки о тебе, милая Гелика! Сколько дней прошло. Сколько горя видел я за эти дни и месяцы. Но незримая та струна все поет в моем сердце, и та музыка останется со мной навеки. И сколько бы вины не было за мной, меня все же поднимают ввысь крылья Киприды. Я жив. И не знаю, кто спас меня, кто выходил. Помню только пещеру и женщину в длинных белых одеждах… Увижу ли я тебя? Прижму ли к сердцу нашего мальчика? Вырву ли тебя из когтей ойропат и этой жестокой Агнессы? Я исполнил твою просьбу: никто не слышал от меня ничего о вашем царстве.

Страшно подумать, что может случиться с нашим мальчиком. Я тоже знаю — это будет мальчик. С богами не спорят, все же, спаси его, любовь моя. И дай мне знать, как помочь тебе. Я сейчас мысленно закрываю глаза и вижу голубоватые горы, и весенний ветер заносит ко мне аромат того луга на Доросе, где шли мы с тобой. И все это я ношу в себе: и тебя и нашего еще не родившегося Лагорина. Пусть будет у него это гордое имя.

Прощаюсь и молю: спаси его и этим ты спасешь нас».

Он свернул письмо в плотную трубочку и завернул в холстину. За окном занималось весеннее утро. Но не предвещало оно ни радости, ни спокойствия.

* * *

Проснулся Сириск от сдержанного шума в передней — заскрипела дверь, и что-то рухнуло на пол.

— Кто это? — услышал он голос матери.

— О, боги! Да это же Тимон! Весь в крови. — Это был голос отца.

Сириск распахнул дверь и увидел лежащего на полу Тимона. Как только Сириск вошел, он приподнялся и с надеждой устремил взгляд в глаза Сириска.

— Спаси, друг, — прошептал он и упал.

Не сговариваясь, Сириск и Гераклид перенесли юношу в подвал. Там быстро устроили ему лежанку. Мать и Килико принесли воду и чистый хитон.

— Перевяжите его, — сказал Гераклид. — А мы должны подумать — как спасти его.

Семейный совет был недолог.

— Если его найдут у нас — погибнет и Сириск и Гераклид, — тихо сказала мать.

— Твоя жизнь на волоске, отец, — Сириск кратко рассказал о беседе с Евфроном. — Спасение в одном — если я соглашусь быть послом у Амаги, и тем самым как бы стану сторонником Евфрона. А значит, предам демократию…

— И тогда будешь проклят народом, — добавил отец. — Что ж, спасение в одном — мне надо скрыться.

— Это не выход, — неожиданно в разговор вступил Диаф.

— Как же спастись? — мать с надеждой взглянула на Диафа.

— Я много думал за эти годы — как жить. И вот что я думаю: надо быть хитрым. И гибким. Выход есть.

— Какой? — все с надеждой посмотрели на Диафа.

— Сириск должен согласиться стать послом. Это и в интересах херсонеситов. А Гераклид — да простит мне хозяин этого дома дерзость, — пусть скажется больным. В суматохе о нем забудут — больной не опасен для тирана. А там, глядишь, что-то и переменится. Или сбросим тирана — таков наш замысел, или война — тогда все пойдем на стены. А там — как решат боги…

На этом и порешили. Еще не успели встать из-за стола, как в столовую вошла Кария.

— Какой-то человек спрашивает Сириска.

— Ах! Это тот, что принес тебе письмо.

— Мама, приготовьте ему поесть в дорогу. — Сириск сказал это и вышел во внутренний дворик. Перед ним стоял человек лет тридцати, в кожаных штанах, в такой же куртке. И всем обликом он напоминал охотника.

— Входи, человек, гостем…

Сириск не договорил.

— Нет, господин, — голос его был тих и странен. — Мне нужен лишь твой ответ и как можно скорее…

Ни слова больше не говоря. Сириск передал ему свиток.

— Как же ты пробрался в город?

— Я принес тушу муфлона на рынок. Этот пропуск лучше других.

— Верно, — улыбнулся Сириск.

— Пусть боги хранят тебя, — мать подала человеку узелок с едой.

Он с благодарностью принял и ушел, не сказав больше ни слова.

С улицы уже доносился шум. Люди шли на народное собрание. Сириск, наскоро съев несколько сушеных смокв, оделся в свежий хитон и тоже отправился на площадь к театру. Отца уложили в постель. Он и впрямь весь исхудал и явно нуждался в отдыхе.

Серая дымка заполнила не по-весеннему хмурую площадь. Солнца не было видно. Все ждали Евфрона.