И в Херсонес пришла весна. Все ярче дни, все теплее пригревает солнышко. Зазеленели холмы вокруг города. Фиалки, овеваемые теплым ветром, разнесли по улицам нежный аромат любви.

И надежда поселилась в сердцах граждан. Осенью и зимой не было ни одного набега на клеры. И многим хотелось думать — а может быть, все обойдется? Может быть, скифы не будут больше грабить клеры? Ах, как хотелось спокойно жить, засеять поля, подготовить виноградники к новому сезону! И поверили херсонеситы в спасение: уж коль осенью, когда закрома ломились от урожая, скифы не напали на город, то зачем им это делать весной? А может быть, испугался Агар новых трех кораблей, великолепных триер, что за зиму были закончены и спущены на воду?

Так или иначе, а город все больше расцветал под властью Евфрона. Из уст в уста передавались его крылатые слова. Зимой, когда на Совете десяти кто-то предложил разобрать театр и построить из его блоков противотаранную стену, Евфрон сказал: «Уж лучше я останусь без стен, даже без города, чем лишить мой народ театра! Народ без театра, что тело без души. А если вырастет народ без любви к родине — это все равно, что человек без головы. Руками машет, ногами топает, а все мимо!»

За зиму Евфрон не убил ни одного человека. После той казни он, казалось, сам был потрясен. Старики еще ворчали — нет выборов, нет сменных должностей, все решает преданность Евфрону! Но молодежь и слушать их не хотела. Почти все юноши были записаны в ополчение. Тем, кто победнее, из священных сумм были выделены деньги на полный комплект гоплита. В гавани стучали топоры — строились триеры. По вновь отстроенным крепостным стенам день и ночь ходила стража. Соседние полисы тоже присмирели. Уже никто не рисковал продавать пшеницу и вино на сторону — в Гераклею и Пантикапей. Все везли в Херсонес. Ибо знали — попадется купец на продаже на сторону, весь товар конфискуют. И никто не заступится. Все знают — война приближается. Городу нужны припасы.

У Сириска и Гераклида тоже радость — на семейном совете решили восстанавливать фамильный клер, отстраивать дом. Восстановить сады и наделы. В этом очень помогли деньги, полученные Сириском от Совета десяти за удачную миссию к Амаге. Решили:

сразу после Дионисий — всей семьей, вместе с рабами, на клер. Денег хватило и на новую лодку, и на то, чтобы восстановить дом. А главная радость заключалась в том, что и сад и виноградник, и все участки клера остались не тронуты. Скифы (или ойропаты?) сожгли дом, разбили пифосы. А все остальное было целехонько.

Шла весна. Приближались Великие Дионисии. Архонт-эпоним (им был избран в этом году Пифострат-гераклеец) бросил клич: нужны деньги на организацию шествия, на праздник в честь Дионисия. Гераклид без колебаний выделил нужную сумму. И Сириск, и Килико, и Аристо с радостью согласились. Крит же был в восторге. Это давало ему право идти в процессии в полном воинском облачении во главе шествия. Килико тоже была уверена — она будет там же, среди канефор — самых красивых девушек, несущих священные корзины.

Несколько дней ушло на приготовления к празднику. Весь город, казалось, забыл обо всем, кроме приближающихся Дионисий. Шились костюмы, обновлялись статуи Диониса, заготовлялись угощения, откармливались жертвенные животные. И только стража на стенах еще думала о войне. Они так же зорко всматривались вдаль, туда, где на сигнальных вышках сидят дежурные воины, готовые в любой момент зажечь огонь, если опасность вновь появится в пределах Херсонеса.

Был вечер, последний вечер приготовлений.

— Ну, как? — Крит, сверкая доспехами, прошелся по дому. И только Килико, пожалуй, не уступала ему в великолепии. Розовый прозрачный хитон, украшенный фиалками и розами, золотой венок из роз и плюща, сандалии с золотистыми тесемками — казалось не может быть ничего прекраснее.

Когда Килико надела ожерелье из розовых сердоликов, то самое, потерянное и найденное ею на клере, Сириск вспомнил Скилла, пожар и все-все…

— То самое? — Сириск сказал это и более не прибавил ни слова.

— То, — ответила Килико.

— Как Евмарей?

— Он тоже будет в колонне почетных юношей.

Аристо молча любовалась Критом и Килико. Гераклид, уже слегка осунувшийся, гордо выпрямил грудь — дети были достойны, и он гордился ими.

Но вот и солнце опустилось в пурпурные, холодные, весенние волны. И это предвещало хорошую погоду на завтрашние праздники.

Еще затемно в дверь громко постучали.

— Кто? — Сириск зажег большую лампаду от ночника, подошел к двери.

— Сириска, посла Херсонеса, срочно вызывают к Верховному правителю.

Они почти бежали по темным улочкам города. Везде стояли приготовленные для шествия носилки, корзины, значки.

— Что случилось? — Крит догнал их на полдороге.

— Не знаю. — Воин-гонец был немногословен. — Говорят, поймали пленного.

У Евфрона уже все в сбор: Пифострат, Сострат, Ахет, Алким, Апполодор — Верховный жрец, Агасикл — глава старейшин, Апполоний и Апполодор — братья Евфрона.

— Наконец-то! — Евфрон быстро поприветствовал Сириска.

Сириск поздоровался с Советом, занял свое место. Все смолкли. Евфрон выдержал паузу, обратился к Совету.

— Друзья мои! Только что ко мне доставили пленного. Это скиф. Он утверждает, что скифы намерены напасть на нас сегодня утром, как только процессия выйдет за городские ворота… Мы должны принять решение…

— Где скиф? Можно ли ему верить? — Апполодор был настроен агрессивно. Его, да и Крита и Пифострата радовал такой оборот дела.

— Он утверждает, что знает Сириска. Зовут его Сим. — Евфрон долгим взглядом смерил Сириска и внимательно следил за тем, как встретит тот это сообщение.

— Сим! — Сириск сразу же вспомнил плен и яму, где он сидел. — Если это тот Сим, то ему можно верить. Он сам отпустил меня, — Сириск сказал это, не опуская глаз. — Кое-кто тогда обвинил меня в измене.

— Введите скифа. — Евфрон дал знак стражнику. Сим, безоружный, но в полном воинском одеянии вошел в помещение булевтерия. Он встретился взглядом с Сириском.

— Да, это Сим. — Сириск сказал это Совету и обратился к скифу. — Это правда, Сим?

— Да, Сириск. Это правда.

— Что же заставило тебя, скифа, предать тайну своего царя? — Евфрон внимательно следил за Сириском и Симом.

— Я чту богов. Папая-Зевса, Апи-Гею, Гойтосира-Аполлона, Агримпасу-Уранию, Фагимасада-Посейдона. Чту также и Диониса и Арея. Наш царь задумал то, что не угодно богам. Он знает — взять стены в честном бою очень трудно. Ему все говорят: новые стены — неприступны. И он решил воспользоваться тем, что откроют ворота и процессия пойдет к храму Диониса, к тому, что у поселка виноделов. А это даже не коварство — это страшный грех и посягательство на бога Диониса. И многие у нас так считают. Я же, зная многих из города, особенно моего друга Сириска, считаю долгом вас предупредить — мои соплеменники идут на эту войну неохотно. И коли я не могу спасти мир, хочу спасти тех, к кому отношусь с уважением, к гражданам вашего города.

Когда Сима увели, Сириск сказал:

— Надеюсь, ему не причинят вреда?

— А если это обман? — Сострат не глядел в глаза Сириску.

— Как разъезды, Пифострат? — Евфрон обратился к полемарху.

— Уже полгода не было ни одной стычки. После нашей, осенней экспедиции, они и нос не кажут.

— Так что же будем делать, отец? — Евфрон обратился к Агасиклу. — Как ты посоветуешь?

— Все не просто, — Агасикл не торопился с решением. — Если мы отменим праздник — и боги и люди нам этого не простят. Если скиф честен, а слову Сириска я верю, то мы можем потерять все. Если они ворвутся в главные ворота — а они достаточно широки, то сдержать их будет очень трудно. Тем более, что все будут вооружены не мечами, а цветами.

— Что же делать? — все устремили взоры на Агасикла.

Долго молчал старейшина. Но никто его не торопил. Наконец он сказал:

— Праздник отменять не будем. Всех юношей в процессии вооружим боевым оружием. Всех девушек-канефор поставим в центр процессии. Если это обман и процессия пройдет благополучно к храму Диониса и, взяв деревянную статую, вернется назад, скифа казнить. Если же он сказал правду — даровать ему прощение и права гражданства и зачислить в наше войско.

— Он не будет воевать против своих, — тихо сказал Сириск. — То, что он сделал, — дело его чести. А воевать против братьев — это бесчестье.

— Ну, быть по сему. И это надо уважать, — завершил Евфрон Совет этими словами.

Вскоре забрезжил рассвет. На улицах Херсонеса уже шумел народ. Процессия приближалась к агоре, откуда она должна идти к храму Диониса, расположенному за городской стеной в поселке виноделов.

Ах, как долго ждали этого дня! И многим не верилось, что он наступит. А вот и наступил. Процессия, украшенная как никогда, выстроилась на центральной улице у храма. Ждали участников от Састера — городка на полуострове. Они задерживались.

— Будем ждать, — сказал архонт-эпоним Пифострат. Видно, он был рад задержке — всех юношей переодевали в боевые доспехи.

Крит с Евмареем чуть не пробежали мимо Сириска. Оба были в боевом, а не в парадном облачении, и Сириск опять заметил — панцирь был явно не по размену раздавшемуся в плечах Криту.

— Хороши! — Сириск не мог не восхититься юношами. Евмарей тоже был хоть куда. И Сириск с радостью подумал — лучшего жениха для Килико нечего и ждать.

— Ты будешь в процессии? — Евмарей всегда улыбался Сириску. Вот и сейчас он был весел и в восторге от того, что им выдали боевые доспехи.

— Конечно, Евмарей, — Сириск подошел вплотную к нему и тихо сказал: — Береги Килико. Если будет набег — спасай ее… ты понял?

— Не будет никакого набега! — Он прямо светился от радости. — Я сам был вчера в разъезде. Все чисто вокруг на один день пути. С осени присмирели, как мы им дали по зубам…

— Крит! — Сириск взял брата за руку. — Надень мой панцирь! Ты должен слушать старшего брата! Я…

— Да не успеть уже, братик мой милый. — Крит улыбнулся как-то по-детски, как давно уже не улыбался. — Да и опасности нет. Ты знаешь, брат, я как-то раньше не понимал — не ценил твою заботу, а теперь я очень счастлив, что у меня есть такой брат. — Он порывисто обнял Сириска, и оба воина убежали.

Процессия медленно формировалась, и Сириск понял — он еще успеет, и бросился к тюрьме. Промелькнули воины, девушки, актеры, архонты. Сириск побежал по короткой дороге, по песчаному берегу. И здесь, у стыка крепостной стены и берега, он увидел то, чего раньше не было: вкопанные в песок деревянные полозья. Они слегка выступали над песком и были смазаны жиром. Сириск этого не заметил, и только он вступил на один из них, как сразу же поскользнулся и упал под хохот воинов. Воины были в полном вооружении и отдыхали, сидя на камнях и длинном деревянном сооружении на колесах. Это было нечто вроде длинного забора, очень крепкого, высотой в человеческий рост. Сверху эта деревянная стена была утыкана острыми пиками. Длинная толстая веревка, такая, что не перерубить (она была окована медными пластинами), тянулась вдоль рельсов, прямо в воду залива. И только сейчас Сириск заметил — веревка выходила из воды и накручивалась на большой ворот в глубине бухты. «Вот зачем эта башня», — подумал Сириск, вспомнив это сооружение, которое он видел, когда плыл к Амаге. Тогда еще только заводили канат, и он срывался и падал в воду.

— Что это, воины? — Сириск с любопытством рассматривал сооружение.

— Спроси у Пифострата, — крикнул молодой лохаг. — Наше дело военное…

Сириск побежал дальше, поднялся по насыпи, вошел в узкую калитку второй крепостной стены. Стражи его хорошо знали и сразу пропустили.

Сим стоял, держась руками за решетку. Одет он был по-скифски, как воин.

— Сим, это правда? — Сириск взялся за сжимающие прутья решетки пальцы Сима.

— Да, брат, — Сим все так же, как прежде, посмотрел в глаза Сириска.

— Из-за меня ты можешь умереть…

— Не только из-за тебя, — сказал Сим. — Ты знаешь, что для скифа дороже жизни…

— Знаю, Сим… но если… тебя казнят… Я не могу помочь тебе…

Сим, глядя прямо в глаза Сириску, тихо и уверенно сказал:

— Не казнят. Нападение точно будет, не знаю только откуда.

— Я сделаю все, что смогу, Сим. — Сириск еще раз пожал руку скифа.

Он вышел из тюрьмы. У храма Геракла уже звенели кимвалы, пели трубы, слышался хор юношей.

Когда Сириск занял свое место среди почетных граждан города, он понял — процессия отправилась без делегации от Састера.

— Они всегда опаздывают, — сказал Пифострат.

Процессия медленно двинулась по главной улице к воротам города.

Пифострат, в белой с золотом хламиде, возглавил шествие. Под хламидой у него не было панциря, и это удивило Сириска — ведь Пифострат был еще и архистратегом.

Со всех сторон он был окружен жрецами. Среди них выделялся своим праздничным облачением Апполодор — Верховный жрец. Он руководил процессией, и все внимательно следили за каждым его жестом. Затем шли должностные лица и почетные граждане — среди них шел и Сириск. Опасность набега незримой печатью отражалась на лицах мужей, тех, что постарше. Но только не на лицах эфебов. В боевом и парадном облачении они были неотразимы. Восторги по поводу их великолепия и силы то и дело выпархивали, словно голуби, из рядов девушек-канефор. Они только что подняли на головы раскрашенные под золото корзины, полные плодов, сохраненных еще с осени. Килико, Хелена то и дело мелькали среди красавиц в легких хитонах. Сириск, чувствуя, как радость вливается в его душу, перестал думать об опасности. И все более и более растворялся он в шуме голосов, музыке, движении процессии. Знакомый уже многим звук марширующих воинов, присоединившихся к ним, утроил восторг. Лохаги впереди, гоплиты в колонне по четыре — за ними. Крики восторга, смех девушек, рев восхищенной толпы.

Воины разошлись, как лепестки тюльпана, и в центре осталось лишь десять лучших из них во главе с Евфроном. Он в сияющем воинском облачении: панцирь, поножи, шлем, меч. Пурпурный царский плащ развевается на ветру. Всеобщая буря восторга. Руки с веточками оливы подняты вверх — в знак беззаветной преданности.

Ворота уже открыты — полсотни гоплитов вышли и, уступив дорогу процессии, рассредоточились по всему пути до храма Диониса.

Уже на половине пути до храма, на дороге от Састера, показалась, наконец, процессия городка. Они шли, высоко подняв корзины. Шли медленно, словно и не они задержали праздник.

Процессия Херсонеса в этот момент как раз огибала главную башню городской стены. Все увидели састеритов и восторженно замахали руками — многие ждали встречи с родными и любимыми.

И вдруг на башне появилось нечто, что заставило всех повернуть головы и замереть — сама богиня-Дева, в невиданном голубом облачении, в сияющем золотом венке на голове, простерла руки к небу.

— Угодны вы богам, херсонеситы! — Сириск услышал этот голос и сердце его бешено забилось. — Я пришла спасти вас от коварства. Скорей возвращайтесь за стены города. Вы ждете нападения с востока, а вот он враг — идет от Састера. Приставив мечи к спинам девушек, люди Агара смерть несут! Спасайтесь!

Подошедшая уже на полет стрелы процессия Састера вдруг дрогнула и рассыпалась: сотни стрел засвистели в воздухе. Сотни воинов ощетинились копьями. Стрелы достигли цели — стоны, крики воинов, смятение перепуганных девушек. А там, откуда никак нельзя было ждать скифов, уже гремел конский топот. Несметное множество воинов уже неслось от Састера, поднимая в небо огромное облако пыли. Евфрон вскочил на коня. Со всех сторон бежали гоплиты. Молча, не говоря ни слова, Евфрон мечом и взглядом направлял лохагов.

Процессия, превратившаяся в неуправляемую толпу, неся на руках раненых и убитых, под неослабевающим градом стрел отхлынула к крепостным воротам. Воины в панцирях с высоко поднятыми щитами, помогали продвижению людей в сторону города.

Евфрон и сотни три конных воинов, заранее спрятанных в овраге за городом, уже неслись к группе лучников, прикрывающихся телами састерских канефор. Лучники, сразив стрелами несколько лошадей, еще больше взбесили Евфрона и всех его конников. Основная масса скифов только еще вытягивалась из Састера, и Евфрон понял — он успеет.

Все конные воины были вооружены длинными сарматскими мечами, скифские лучники не успели даже разбежаться. Всадники прошлись по ним, как смерч, разбрызгивая всюду кровавые брызги. Все произошло так быстро, что многие ринулись навстречу основным силам скифов. Но Евфрон поднял меч. Этот знак знали все — они собрались вокруг него и, поняв все без слов, подхватили всех девушек, живых, раненых и убитых. И во весь опор понеслись к городским воротам: скифские стрелы уже свистели вдогон и достали только нескольких отставших. Конники проскочили в ворота, и катаракта с лязгом упала прямо перед скифскими всадниками. И тут же почти все они были сражены тяжелыми стрелами, пущенными со стен города.

К катаракте подбежал Пифострат: он схватился за железную решетку, уже закрытую, и тут же стрела вонзилась ему в спину. Он медленно сполз по решетке, упал на колени…

— Сим… — шептал он. — Сим…

Но никто уже не мог помочь ему, хотя и лежал он рядом. А там, со стороны Састера, и с востока, где был храм Диониса и поселок виноделов, уже поднимались в небо столбы дыма. Вскоре дым заполнил все улицы. Воины и все мужчины бежали на стены.

Ржание коней и шум наступающей скифской пехоты, казалось, заполнили все пространство перед стенами города. Сириск, едва живой от давки у ворот, лежал недалеко от входа. Стрелы не попали в него, но его ноги и руки были в крови. Он наскоро завязал раны обрывком хитона. Сквозь решетку городских ворот он видел, как скифские конники, проносясь мимо нее, жалили стрелами зазевавшихся защитников, и те с воплями падали вниз с гребня стены.

Сириск встал: ему надо было бежать домой за доспехами и оружием. В проем медленно закрывающихся ворот, окованных медью, он разглядел, как скифский всадник, прикрытый залпом из десятка луков, спешился, привязал Пифострата за ноги к своему аркану и, вскочив на коня, потащил его прочь по камням и пыли. Пифострат был еще жив…

К городским стенам, навстречу Сириску бежали уже не только воины и мужчины без доспехов, но и женщины, кто с чем мог.

Под котлами со смолой и водой пылал огонь. Вокруг было много убитых. Тучи стрел смертоносными стаями проносились в воздухе. Несколько человек, пораженные стрелами, упали рядом с Сириском.

Он бросился по лестнице на стену. На ней повсюду валялось оружие. Он подхватил лук, набросил на себя колчан и, привычной рукой, натянул тетиву: промахнуться было почти невозможно. Скифы огромной орущей толпой лезли на противоположную стену и многие из них, пронзенные стрелами, падали вниз, так и не взобравшись на стену.

Чувствовалась злоба и отчаяние нападавших — внезапности не получилось и было видно, что Агар решил задавить силой: все новые и новые тысячи скифов одновременно на всех участках крепости лезли и метали стрелы. Наконец, им удалось преодолеть сопротивление на внешней стене, и они, уже заметно снизив натиск, по лестницам полезли на внутренние стены крепости. Но было уже поздно: весь город ощетинился стрелами, копьями, мечами. Горящая смола с шипением лилась на головы осаждающих, и они, с воплями, летели вниз, сбивая тех, кто был ниже. Те из скифов, кто оказался между двух стен, каким-то звериным чутьем поняли, что пропали.

Приступ явно не удавался. Смола и кипяток сделали свое дело. Назад отступать было невозможно: им навстречу шли и шли те, кто не отведал смолы и копий. И тогда раненые и многие из обожженных кинулись вдоль стен, прикрываясь щитами. Но скоро все уткнулись в тупик. Тогда толпа ринулась обратно. Поток херсонесских стрел обрушивался на мечущихся между стен людей. Те, кто выжили, принесли Агару весть: приступом крепость не взять.

Военный совет Агара, состоявший из вождей десяти подвластных племен, постановил — подвергнуть город осаде. Хотя многие выразили сомнение: флот Херсонеса был как никогда силен, а значит, осада может продлиться бесконечно долго.

Взбешенные неудачей, кочевники расползлись по всей округе, и всю ночь защитники города слышали в темноте вопли убиваемых мужчин и крики девушек и женщин. И многие из защитников могли узнать в этих криках знакомые голоса. Но сделать они ничего не могли. Вся округа, все холмы были покрыты кострами. Войско Агара зализывало раны и готовилось к осаде города.

На рассвете тысячи горожан, не сговариваясь, бросились к храму богини-Девы. Каждый нес, что мог. Золотое колечко, бусы, монеты.

— Богиня-Дева спасла город, — кричали те, кто видел на башне Деву и слышал ее слова. Из уст в уста передавались ее пророчества: «Угодны вы богам, херсонеситы…»

Сириск, сопровождаемый Диафом, тоже вошел в храм. Он положил на алтарь золотую монету, склонился в молитве. Но голос, божественный и любимый, который не спутаешь и с тысячью голосов, все звучал в ушах… и согревал душу, и хотелось услышать его еще и еще раз.

— Зовут, хозяин, — обратился к нему Диаф тихим голосом.

Гонец Евфрона сзывал всех на Совет.

— Ты должен отправится к Амаге, Сириск. — Евфрон уже знал, как и все, о подвигах Сириска, о его ранах, о том, как он, среди первых отражал натиск на стенах. Большая часть из них, поднявшись на стены, погибла, и все понимали, что Сириск был на волосок от смерти.

— Но мужайся, воин. — Евфрон произнес эти слова, и Сириск сразу же понял.

— Крит?

— Крит… он пал от стрелы, когда гоплиты прикрывали щитами девушек… пал как герой…

— Где он? — только и прошептал Сириск.

— Они лежат у насыпи…

И тут Сириск вспомнил — ковыль, и он идет с Симом… и Крит, а рядом Зет… Илон и Пифострат… и юный Апполодор.

— Апполодор? — Сириск сказал это, и Евфрон вздрогнул.

— Аппол исчез куда-то, — вымолвил старый Агасикл. Но не смолк еще его голос, как вбежал гонец. Он не решался ничего сказать.

— Нашли? — Евфрон с надеждой схватил гонца за руку.

— Нашли, — прошептал тот, — он там, среди убитых…

Евфрон оттолкнул гонца и кинулся вон из булевтерия. Сириск и многие из членов Совета бросились вслед. По пути к ним присоединился Сим. Сириск увидел его и не удивился.

На зеленом травянистом холме лежали убитые. И солнце померкло в глазах не только у Сириска. Все произошло так, как он уже видел тогда, еще до поездки к Амаге… И страх и ужас охватили его: стрела вонзилась Криту чуть выше панциря…

— О, боги… — прошептал он. — О, боги, пощадите… Откуда-то издалека он услышал голос Евфрона: «Шли гонцов к Амаге, Сириск…» Сириск оглянулся. Евфрон стоял рядом.

— Их нам уже не спасти… — глаза его были воспалены, но он мужественно держался и, казалось, ничто не поколебало его внутренней силы. — Мы должны спасти тех, кто еще жив… Скорее шли гонцов к Амаге — пусть, если может, ударит с тыла.

— Я сделаю это. — Сириск уже мысленно выбрал тех из воинов, кто был с ним в прошлой поездке. И решил послать всех четверых морем.

* * *

Ночью, в темноте, «Парфений» тихо отошел от пристани. На нем отплыли четверо воинов с лошадьми. Они знали: хотя бы один должен добраться до Амаги. Добраться и передать ей папирус.