…В тот день погода была ветреной. Я даже подумал: «…а стоит ли выходить в море?» Публики нет, погоды нет, впрочем, волны не было.

На этой мысли меня прервал скрипучий голос Виктора:

– До Ласпи не подбросишь, капитан?

Ну, конечно, это был Виктор. Даже светлее как-то стало. И ветер сразу как-то поутих. Не успел я вымолвить и слова, как шумная компашка, явно студентов, ни о чем, не спрашивая, ввалилась на судно.

– Кэп! Нам бы прокатиться! – Весело, и в то же время строго заявила девица, лет так двадцати восьми, явная шефица, привыкшая командовать.

На мой удивлённый взгляд она добавила:

– Мы студенты, хотим увидеть Ласпи. Хотим скупнуться, хотим отдохнуть. Так по рукам, кэп?

– По рукам… – я кивнул Виктору, и он, явно обрадованный, всё же спросил, как положено марыману:

– Добро на борт?

– Есть добро, – отвечаю я.

И вскоре, мы уже идём вдоль берега бухты, а ветер туго и упористо надувает паруса. Ветер попутный, что, конечно же, радует всех нас. Впрочем, студенты, какие-то странноватые. Все действия строго по команде девицы, Стелы Каземировны. «…Так… сели… Голодные есть? Нет… Так… Хорошо…» И тут же переключилась на меня.

– Так… а вы капитан не молчите… рассказывайте… говорят вы хорошо рассказываете…»

А движуха напряжённая, ялики, катера, яхты – так и режут по курсу… Я «скромно» спрашиваю:

– А можно мне из бухты выйти?

– Можно… – следует строгое дозволение. – А как выйдем – сразу же начинайте рассказывать.

«Да, – думаю, – тётя «душевная» И всё же начинаю рассказ. О Балаклаве, об Инжире, о Мысе Айя. Вот вдали показался и мыс… Я вспомнил о «Черном Принце», вспомнил дядю Жору… вспомнил его рассказ… А история эта была ох, не проста. До дяди Жоры она дошла аж от прадеда. А я, надо сказать честно, гораздо больше доверяю вот таким вот историям от «сохи» от корней, от реальной человеческой судьбы…

– А что вы, друзья мои, слышали о «Чёрном Принце»? – Обратился я к студентам, уверенный, что сейчас посыплются возгласы типа: «А! «Чёрный Принц»! Знаем… Он же был…»

Но, к удивлению своему, ничего подобного я не услышал. Все восьмеро смотрят на меня слегка испуганно и… тишина…

– Как, вы ничего не слышали о «Чёрном Принце»? – Искренне удивляюсь я.

– Нет, ничего, – отвечает девушка. Она сидит ко мне ближе всех, приготовила блокнот и ручку. Так ей всё интересно. Глаза любопытнее, умные.

Я слега опешил, но продолжаю:

– Ну, о русско-турецкой войне 1854–1855 годов вы, конечно же, знаете… так?

– Нет – отвечают робко, – ничого не знаем…

Мне стало страшновато. Что же делать? Диалог явно не получается… Впрочем, думаю, я их сейчас выручу… И спокойно говорю:

– О Толстом, Льве Николаевиче, конечно же, знают все, так вот…

– Нет, – отвечает за всех всё та же девушка с умными глазами. – Ничего не слышали… Вот вы ж нам и расскажите!

Я испугался не на шутку. Передо мной сидят восьмеро студентов третьего курса вуза, расположенного в центре Европы, в государстве Украина, и никто из них не слышал, кто такой Лев Толстой! Во заворот!

– Ну, а «Войну и мир», вы, конечно же, видели в кино? – робко, с надеждой в голосе, говорю…

– Нет, – всё тот же ответ…

Стало мне грустно… Я как то так замолчал, загрустил, и стал смотреть на берег.

А мимо нас проплывал величественный Мыс Айя, Затерянный Мир со своей величественной «Каменной рекой».

Что же мне делать? Без диалога как то не получается…

И вдруг вижу, – прямо от берега, плывёт женщина, и толкает перед собой надувной матрас. А на матрасе сидит маленькое чудо, в спасательном жилете, и изо всех сил машет нам алой косынкой…

– Явно по нашу душу, – подаёт с кормы голос Виктор. – Тормози, капитан!

Что ж делать? Я сбрасываю обороты, резко руль вправо, судно влево.

Ещё пара минут – и оба уже карабкаются по сходням. Я подхватываю малыша, лет трёх, может чуть больше. В глазках задор, и ни малейшего страха.

– Добло на болт? – слышу детский тонкий голосок.

– Есть добро на борт, – отвечаю под всеобщий восторг и смех на судне.

А вот и мама этого чуда… Весёлая, смешливая, бодрая.

– Вы меня помните, капитан?

– Глаза помню, – отвечаю – а вот…

– Я Ирина, из Йошкар-Олы, вспомнили? А это Константин. – Представила она мальчика. Три года прошло, как мы были у вас… с Олегом.

Вот теперь вспоминаю, – вру я, хотя ничего, кроме этих удивительных глаз не могу вспомнить.

– А пло «Чёлный Плинц» ласкажете? – вдруг выдаёт Костик. – Мама мне ласказывала, только мало…

– А мы, как раз над ним…, – говорю я, – хотя не каждый со мной согласится.

Костик ринулся к борту, и стал внимательно вглядываться в голубовато прозрачные воды залива. И надо сказать, опустился довольно низко.

К моему удивлению, Ирина, и не подумала кинуться к сыну, как это сделала бы добрая половина мамаш, если не больше. Я заметил: обычно такие мамаши резко отдёргивают ребёнка, и, конечно же, пугают. А затем, следует грубая тирада в сторону мужа, если таковой имеется.

– Не боитесь? – я это сказал спокойно, глядя в глаза Ирине.

– А чего бояться? – Ирина слегка отряхнула золотистую гриву совсем ещё девчоночьих кудряшек. Вы что же, капитан, забыли диалог три года назад? О воспитании детей?

– Честно говоря, подзабыл, – честно признаюсь я.

– Вот те на! Вы же ещё нам цитировали Гегеля, помните?

Я смутно начал что-то вспоминать.

– Вы же ещё всей нашей честной компании устроили шуточный тест! «Кто может отличить Гоголя от Гегеля?» Помните? А потом вы же цитировали Гегеля: «сущность и цель воспитания заключается в том, что бы подготовить ребенка к самостоятельной, свободной жизни».

Вот теперь я вспомнил Ирину окончательно! Ах! Какая сказочно интеллигентная была компания…

Между тем Костик лёг на борт всей грудью, и так высматривал там, на дне, обломки «Чёрного Принца», что стало довольно опасно. Я инстинктивно подвинулся к мальчику поближе, чтобы, в случай чего, подхватить мальчугана за шкирку.

– Напрасно беспокоитесь, – Ирина даже усмехнулась. – Зря, что ли мы с вами Гегеля тут цитировали? А ведь тогда я Костика только задумала.

Ирина подошла к сыну. Лукаво взглянула на меня: «…можно»?

Я пожал плечами. Я даже не успел слово вымолвить. Ирина взяла Костика в охапку, как пушинку, и строго сказала: «Константин, это опасно!»

И с этими словами, она аккуратно, и даже как то привычно – ловко бросила мальчика в море!

– «А-а-ах-х-х»! – Пронеслось по яхте.

А Константин, как колобок, плюхнулся в воду, и звонкий смех разнёсся по бухте Ласпи! Весёлый, искрящийся, заразительно – светлый детский смех!

– Иссё хацю! – услышали мы тоненький голосок.

Я сбросил обороты, и медленно, медленно, стал подруливать к мальчику. На подходе, я ринулся было к сходням, чтобы спустить их за борт, дабы «…выудить» Костика.

– Стоп, – Ирина жестом остановила меня, всё с тем же лёгким удивлением не мою реакцию… – А винт можно остановить?

– Он уже отключён, – говорю я, гадая, чему же вновь, удивляется Ирина…

Яхта медленно подрулила к Костику.

– Ну, давай, выбирайся, – Ирина поманила сына рукой. – Ну же, давай, карабкайся…

Мальчик подплыл к высокому борту и даже попытался ручонками зацепиться за скользкий борт,… но всё было напрасно.

– У вас репшнур найдётся? – обратилась ко мне Ирина.

Я мигом дал ей верёвку.

– Да нет, – усмехнулась она, – метра два, три и потоньше.

Я подал репшнур. Ирина свернула его и ловко бросила сыну.

– А зачем… – донеслось со всех концов яхты… Только Виктор лукаво и одобрительно улыбнулся. «Щас увидишь…» – только и сказал он, тепло переглянувшись с Ириной…

А в это время Костик, недолго думая, ловко обвязал себе под мышки репшнур, подплыл поближе, бросил конец маме. Бросил неловко, так, что Ирина не смогла подхватить верёвку.

– Давай, давай, – спокойно сказала Ирина, – не сачкуй…

Костик виновато, но деловито, собрал репшнур, и на этот раз точно кинул его в руки маме.

– Молоток, – только и сказала Ирина. Она не рывком, а помаленьку, вытащила Костика, и тащила так, что добрую половину усилий пришлось приложить самому мальчику…

Как только Константин слегка «очухался», был первый вопрос:

– Ну и? – Ирина строго и деловито посмотрела на сына.

– Исё хасю, – ответил Костик.

– Не правильно, – строго сказала мать.

– Стлаховка? – Костик с надеждой посмотрел в строгие глаза.

– Вот теперь правильно – именно страховка… – Она подала сыну репшнур. – На, тренируйся…

– Вот вам и Гегель, – Ирина обратилась ко всем сразу. – Надеюсь, вы меня не осуждаете…

– Нет…, – выдохнулось как то у всех сразу, восторженно и с восхищением.

– Мы ведь его в воду рожали… – сказала она уже как то тише, точно неловко ей стало за всеобщее к ней и к Костику внимание. – А что делать? – добавила Ирина. – Помните наш девиз, капитан?

– Какой? – не понял я.

– Ну как же! Если государство не думает о нас с любовью, подумаем о себе сами!

Костик в это время хмуро, но деловито возился с репшнуром. Прямо поверх спасжилета накинул страховку, и, громко соя, время от времени поглядывал на маму.

– Чё надулся, сын? – Ирина слегка отпустила напускную строгость, – на обиженных воду возят… Ай забыл?

– Воду тепель не возят, – ответил малыш, – вода в клане.

– Дай-ка, беседочный узел покажу, – Ирина протянула к Костику руку.

– Сам, – всё так же хмуро и деловито ответил Костик. Тут его взгляд переместился на меня…

– А пло «Чёлный Плинц» ласкажете?

– Ты к кому обращаешься? – вновь строго поправила Ирина, – к капитану или к стенке?

– Капитан! – уже веселее звонкий голосок вновь пролетел по судну. – «Пло Чёлный Плинц» ласкажите… позалуста…

– Ну, тут уж не отсачкуешь, смеюсь я! – Видишь Константин, вон там, на берегу куски ржавого железа?

Вся публика обратила взор на каменистый, крутой, скальный берег. Красновато – ржавые камни протянулись вдоль берега метров на сто…

Костик уже забыл про репшнур… Всё его существо уже было там, на берегу, среди ржавых, клёпаных, скрученных в консервную банку, броневых листов…

– А что это за железо? – спросила та самая девушка, что записывала всё интересное в записную книжку. Как выяснилось, звали её Надежда…

– А вот в этом-то и весь прихват, – говорю я. – А вам ещё не надоели мои сказки…

– Нет… нет… – прошелестело по яхте… – расскажите!

– Мы давно ждём вашего рассказа, – строго и требовательно добавила Стела Каземировна. – Она бросила жёсткий взгляд на своих подопечных. – Так! Внимание! Сейчас будет рассказ о «Чёрном Принце» Так! Антон! Замолк! Ну?

С этим «Ну?» Она повернулась ко мне: «…мы слушаем, слушаем…»

Не скажу, что сии тирады привнесли на судно душевности. Да что делать? И я начинаю рассказ…

– А произошла эта история в 1854 году, в ноябре месяце… Тогда на Тавриде шла война, последняя, русско-турецкая. А фактически, пол – Европы пожаловали к нам в очередной раз в «гости» В то время мальчику по имени Капитон было то всего пятнадцать лет. Этот Капитон и был прадедушкой дяди Жоры. Вот этот-то дядя Жора и поведал мне эту историю… эту семейную легенду.

«…Холодный ноябрьский ветер вот уже вторые сутки завывал в снастях парусников. Он гнал по бухте седую волнистую рябь, время от времени пронося над Балаклавой заряды града, снега, стылого промозглого дождя. Небольшая рыбацкая хижина Петра Афанасьева, старого Балаклавского рыбака, сотрясалась от каждого такого порыва, но цепко держалась, примостившись в затишке между холмов. Пётр был уже не молод, а семья была большая: трое мальчиков, и две девочки. Старшей была Илона, младшей Маринка. Мать, Катерина, работала, как и раньше, до войны – возила на тележке хворост из лесу. С войной всё изменилось в Балаклаве. Множество кораблей постоянно находились в бухте. И с холодами всё больше и больше нуждались команды в хворосте, дровах, пище. Англичане и французы злостью не отличались. Да и как то надо было жить. Пётр уже не мог ходить в море, как раньше, он хромал на обе ноги. Да и война многое поменяла… Но не всё к худшему. Если раньше хворост стоил сущие гроши, то теперь всё изменилось. Множество кораблей стояли в бухте. И с каждого вились в небо весёлые дымки. И хворост вошёл в цену.

Катерина первая поняла, как можно прокормить свою большую, шумную ораву… Она, ни слова не говоря Петру, взяла как то Илону и Капитона, и пошла как обычно в лес… И уже вечером, когда Пётр с детьми сидел во мраке хижины, молча глядя на тусклый огонёк сального светильника, дверь скрипнула… И в хижину ввалился Капитон, неся на руках целое богатство: огромный шмат свиного окорока! Англичане, почему то называли его «Бэкон». Кроме того, пол мешка муки, и свёрток диковинных «макарони», которых в Балаклаве отродясь не видывали. Что и говорить – в доме был праздник!

И так было весь октябрь.

Но чем дальше затягивалась война, тем скупее платили англичане, тем жестче становились их взгляды. За те же дрова они платили всё меньше и меньше. Да и что могла изменить Катерина… Она сама видела: плохо снабжались войска, всё громче гремели пушки у Севастополя. И англичанам приходилось выбирать между голодом и холодом, ибо чем больше раздували ветры зимние шторма, тем хуже было снабжение армии.

Всё мрачнее становился Пётр. Душой он был там, в Севастополе. И наверное ушёл бы. Если бы не ноги: сказались годы рыбацкой жизни, зимние, студёные шторма и ветры…

– Вот придут наши, и чаво мы имя скажем, мать? – сказал Пётр как то вечером, перед сном… Гнетущая тишина повисла в воздухе. Об этом думал каждый, но до сих пор все молчали…

– А что скажем? – ответила Катерина после долгого молчания… – До этого ещё надо дожить. Да ито сказать – али государь наш прислал нам хлеба… за верность нашу?

– Да ить, до энтого ли ему теперича, мать?

– Дак, ять и нам – не помирать же с голодухи? – тихо ответила Катерина. – Там видно будить, спи, нето дитишков разбудишь…

На том они и заснули в холодную, ветреную, ноябрьскую ночь 1854 года.

* * *

Утро, десятого ноября 1854 года выдалось хмурым, тёмным, ветреным… Примерно то же было и на душе у капитана Христи. Было ещё совсем темно, и первое, что понял капитан, ничуть не радовало – качка не убавилась. Да, погода не улучшилась, а напротив – стала ещё хуже. Судно сильно кренило то на правый, то на левый борт. И чашка чаю, принесённая вестовым только что, медленно но верно сползала то вправо, то в лево… И ложечка, его любимая чайная ложечка, его лондонский талисман, мелко звенела о край чашки. А это, в свою очередь означало, что машина, запущенная ещё ночью, работает до сих пор. А значит, напор ветра и волны усилился. И уголь! Уголь… Те крохи, что остались на судне после перехода, должно быть были уже на исходе…

Явственно перед глазами всплыл кошмар вчерашнего дня. Думал ли он, Христи, что его гордость, его любимца, его «Принца», не впустят в гавань Балаклавы?! Лучший пароход Англии, броненосец, столь славно преодолевший пять морей! А как он, Христи, вся команда, работали на одну цель – скорее, скорее доставить армии свой груз! Тёплые одеяла, всевозможную зимнюю одежду, обувь, оборудование… Деньги…

Христи воображал, как вся армия, флот, встретят их под гром оркестров, как это было в Англии, где их провожала вся страна!

И что же? Первое, что ему сообщили у входа в бухту Балаклавы – это то, что нет «добра» на вход… И что более тридцати судов ждут своей очереди! Хороша встреча! Словно «Принц» – какая-то утлая лодчёнка, И ладно бы адмирал отдал такой приказ – это ещё как то можно было бы понять! А то какой-то капитанишко Декр… Слово-то, какое мерзкое. Раздулся от своего «величия» как петух. И упивается своей властью. А армия мёрзнет! Без зимней одежды, без обуви, без носков. И кто бы мог подумать, что в ноябре здесь может быть такой собачий холод. Да и продукты уже на исходе, и вода явно протухла в бочонках. И холод… этот промозглый сырой холод… что проникает под одежду, словно холодная, наглая, мерзкая змея.

Матросы рвутся на берег, а что я могу поделать? И эта история с якорями – теперь век не отмыть этот позор… Любой мальчишка в Плимуте скажет, гадко посмеиваясь: «А, это тот самый Христи, что потерял в Балаклаве сначала один, а затем и второй якорь… вместе с канатами…» Позор невиданный. И помнить о нём будут долго,… если не всегда!

В дверь постучали.

– Войдите, – Христи уже успел одеться. Вошёл вестовой.

– К вам просится курсант Пристли.

– Впусти, – Христи приготовился «оторваться» на этом выскочке… За время рейса он уже хорошо присмотрелся к команде. И этот Пристли, восемнадцатилетний веснушчатый юнец, курсант, был ему не понятен. С первого дня он всюду суёт свой нос, на всё у него «особое» мнение.

– Доброе утро, сэр! – Пристли вошёл, и, как положено курсанту, вытянулся по стойке смирно…

– Что у вас ещё, курсант? – Христи, стоя боком, почти спиной, продолжал одеваться.

– Смею заметить, капитан, сэр. – Юноша явно с трудом преодолевал юношескую робость и природную застенчивость, – судно стоит на одном якоре…

– Вы думаете, курсант, я не в курсе? – с издёвкой, стоя ситной, сказал как можно тише, Христи…

– Я не об этом, сэр… – так же тихо сказал Джек.

– Так о чём же?

– Дело в том… дело в том, что по моим наблюдениям, за ночь якорь потянуло очень сильно… и это не смотря на то, что машина компенсирует напор течения и ветра…

– Вы полагаете, курсант, что я этого не знаю? – Стальной взгляд Христи дал понять, что аудиенция окончена.

– Нет, сэр, я это понимаю. Но если погода ухудшится, а она непременно ухудшится, то мы неизбежно будем выброшены на скалы, сэр… надо срочно уходить в море, сэр, как можно скорее. Пока ещё можно поднять якорь. Если напор ветра и воды усилятся, то вся команда не в силах будет поднять якорь.

– Как ваша фамилия, курсант? – Капитан Христи уже не на шутку был возмущён…

– Джек Пристли, сэр.

– Так вот, Пристли, – он попытался говорить как можно бесстрастнее. – Я наблюдаю за вами в течение всего рейса. И должен вам заметить, что я не в восторге от вашего характера, курсант! Моряк должен быть спокоен и невозмутим, что бы ни происходило. И строго и точно выполнять приказ! Вы знаете, почему инициатива на флоте Её Королевского Высочества наказуема?

– Нет, сэр…

– Всё дело в том, что всё, что происходит на судне, уже отточено до такой степени, что новичку, вроде вас, некогда долго объяснять от чего и почему. Отточено штормами, ураганами и тайфунами. Вы просто должны исполнять то, что вам приказано. Даже если вы не понимаете, что делаете. Или считаете себя умнее капитана. Это ясно?

– Ясно, сэр, – тихо ответил Джек.

– А теперь идите к боцману, и он объяснит вам, как надо себя вести, на более доступном для вас языке. Вопросы есть?

Доселе робкий взгляд, и вся осанка курсанта как то резко изменились. Он вдруг мрачно, и отчаянно дерзко посмотрел на капитана.

– Ну, что ещё? – Христи хорошо знал этот взгляд.

– Я не новичок, сэр, которого надо наказывать. – Джек понял, что трусость его уже не спасёт. – Я с пяти лет в море. Даже, если вы меня накажете, я вам заявляю: надо срочно сниматься с якоря, и идти в море! Посмотрите на барометр… Но главный барометр у меня внутри. Я чувствую – будет ураган.

Христи сделал долгую паузу. Он внимательно посмотрел в глаза юноши.

– Хорошо, – Христи вдруг, неожиданно для себя самого «оттаял». Он вдруг явственно вспомнил вчерашний разговор с начальником порта, капитаном Декром. И разговор этот, чуть ли не дословно повторял только что произнесённый диалог. Только Христи был на месте этого юноши. И реакция Декра, была точно такая, как у него, по отношению к Джеку.

«А он, этот Пристли, молодец! – эта мысль смягчила Христи. – Пожалуй, если бы я вчера так же твёрдо стоял на своём, мы бы уже, возможно, стояли у стенки в гавани… Что ж, проверю юнца на мужество…»

– Похоже, Джек, вы не боитесь наказания? – капитан изобразил даже некоторое подобие улыбки.

– Боюсь, сэр… – был ответ.

– Так почему же вы, так отчаянно, так дерзко, стоите на своём?

– Дело тут не в дерзости, сэр…

– А в чём же?

– А в том, сэр, что мы, все вместе, или потонем, разбившись о скалы, или… нет. Вот и всё, сэр… Вот и всё, – добавил он совсем уже тихим голосом.

– Что ж, – Христи заметно смягчился. – Ваше мужество похвально. Тогда уж скажите, только предельно кратко и откровенно, чем ещё вы не довольны на флоте Её Королевского Величества?

Чашка чая, резко скользнула по столу, и, ударившись о бортик, упала на пол, со звоном разбилась. Христи даже глазом не повёл.

– Итак?

– Уместно ли это сейчас, сэр? – Джек взглядом указал на чашку, на крен судна…

– Более чем, – ответил Христи.

– Я очень не доволен, сэр, тем, что матросам каждый день выдают более чем по двести граммов рома, сэр… Я полагаю, если бы матросы не были пьяны, то якоря теперь были бы целы. Крепления якорных канатов были бы проверены, и сейчас у нас было бы не один, а три якоря. При этих словах судно повалило на другой борт так резко, что осколки золотистой чашечки, вместе с лондонской ложечкой, посунулись на другую сторону каюты.

– Я полагаю, Пристли, что с этой минуты вы уже не курсант, – Христи сделал паузу, – вы старший матрос. И вот ещё что… сегодня я иду на берег… Выберите троих надёжных матросов… будете сопровождать меня. И, кроме того, с сегодняшнего дня закупка свежих продуктов – это ваша постоянная обязанность.

Сердце Джека готово было выпрыгнуть из груди… О чём ещё можно было мечтать?

– И подумайте о закупке дров… Вся команда мёрзнет… Здесь, как выяснилось, далеко не Индия… И возьмите на складе одежду потеплее – мы пойдём не на катере, а на шлюпке. А за бортом дьявольский холод.

– Слушаюсь, сэр! – Джек вылетел из капитанской каюты буквально на крыльях, чуть не опрокинув стоящего у двери вестового.

– Ты, что Джек, с ума сошёл от страха? – вестовой еле успел увернуться.

– Скорее, наоборот, – с усмешкой ответил Пристли.

* * *

…Ветер, холодный, пронзительный, влажный, резко хлестнул по лицу, как только он вышел на палубу. Мелкие снежинки, скорее льдинки, больно кольнули лоб, щёки, подбородок. Волны, огромные, «океанские», пологие медленно опускали и поднимали судно. Это был ещё не шторм, но его далёкое дыхание. словно дыхание обозлённого долгой обидой человека, чувствовалось во всём: и в невероятной огромности валов, и в заунывном вое ветра, явно не растратившего свою силу. И в низких, тяжёлых темных облаках. Они неслись так быстро, что у Джека закружилась голова. Лучше было вообще не смотреть на них. Было так темно, что он еле рассмотрел своих друзей… Они, все четверо, пристроились в затишке, у трубы, нахохлившись словно воробьи.

«– Не ушли, ждут, – с благодарностью подумал Джек. – До чего ж они хорошие парни… Сейчас начнут «издеваться»…

– Ну, что, дурашка, доигрался? – Паркер двинул его коленкой, предлагая погреться в движении.

– От страху аж светится, – усмехнулся Питчер, – Ну, что я говорил, Прямиком в карцер?

– Да он с ума сошёл, ребята, – это выдал Холл, – смотрите – такая идиотская улыбка – это верный признак…

– Да, – подытожил Мкдонаьд, – пора хлопотать… говорят в психушке не плохо кормят… и вообще уж получше чем на флоте. Так что не боись, Джеки, мы к тебе в гости придём…

Джек молчал. Теперь ему не страшны были ни эти волны, ни ветер, ни собачий холод… когда у него такие парни… такой кэп.

Друзья вовлекли его в свой круг, Паркер и Холл положили руки на плечи.

– Ну? – Паркер стал серьёзен.

Джек спокойно снял со своего плеча руку Паркера, затем Холла.

– Ручонки-то уберите… как ни как, перед вами уже не курсант…

– А кто же? – выдохнули все четверо.

– А старший матрос…, – он строго осмотрел друзей. – Ну-ка, встать, как положено! Макдональд, руки из карманов! Что скрючился… в три погибели? Смиррно!

– Шутки в сторону, – Паркер стал совсем серьёзен.

– Какие шутки, – Джек стал тоже серьёзен. И вот вам мой первый приказ: десять минут вам, остолопам, на сборы. Мы идём на берег. С кэпом и с офицерами. Идём закупать свежую жрачку и дрова! Смекнули? Мы теперь при жрачке… А ну исполнять!

* * *

Как только шлюпки вошли в гавань, волнение сразу уменьшилось. И чем дальше они входили внутрь бухты, тем спокойнее было море. Наконец качка исчезла вовсе, и только ветер завывал в тополях, Тосно так же, как он свистел в снастях «Принца» там, на внешнем рейде.

Обе шлюпки пришвартовались к большому парусному кораблю. Он фактически служил в качестве причала: к нему были пришвартованы парусники поменьше. Всюду стоял гул голосов. Сотни матросов, солдат, офицеров сновали взад и вперёд, были тут и гражданские. На корабле была явно резиденция начальника порта Декра. Пристли понял это со слов офицеров.

На корме шлюпки сидел капитан Христи. Рядом расположился мистер Конгрейв – он должен был встретиться генерал квартирмейстером, дабы ускорить разгрузку ценного груза судна. Третьим офицером бы лейтенант Хитченсон.

Пристли сидел ближе всех к офицерам.

– Боюсь, господин капитан, сегодня повторится всё тоже, что было вчера. – Не громко, и как бы, между прочим, сказал мистер Конгрейв. – И я вам могу точно сказать, чем сразу надо было растопить его ледяное сердце.

– Об этом не может быть даже речи, – жёстко ответил Христи. – Мы военные моряки, а не торгаши… Мы тут не на базар приехали.

– А вы думали, вас тут с оркестром встретят? – с жёлчной усмешкой процедил Конгрейв.

Эти слова больно обожгли Христи. И он не смог скрыть своего смущения. Всё дело было в том, что он именно так и воображал свой заход в бухту Балаклавы: новенький «Принц» входит в бухту, а всюду стоят матросы, военные, барышни, и все восторженно кричат, кидают вверх чепчики, машут руками… И оркестр играет «Правь Британия морями»…

Какой же он ещё мальчишка… наивный романтик! От стыда, лицо Христи из бледного сделалось пунцовым, и он не смог скрыть этого.

– Да не переживайте вы так, капитан… – мистер Конгрейв был гораздо старше Христи, – ну, допустим, я торгаш… Ну и что из того? Полагаю что вполне умеренная сумма откроет нам все закоулки этой бухты… И заметьте, спасёт нас и наш груз от крупных неприятностей, а они, явно не за горами… большому парусному кораблю, большому парусному кораблю, оре. Наконец качка исчезла вовсе, и только ветер завывал в тополях.

– А вы думали, вас тут с оркестром встретят?

Эти слова больно обожгли Христи. Он не успел скрыть своего возмущения… Все дело в том, что он именно так и воображал его вход в бухту… Новенький, красавец «Принц» входит в бухту… а всюду стоят матросы, барышни, военные и все кричат… и бросают вверх свои кепи и чепчики… И оркестр играет «Правь Британии морями…». Какой же он еще мальчишка!

– Да не переживайте, Христи, – мистер Конгрейв был гораздо старше капитана. Ну, допустим, я торгаш? Ну и что из того? Полагаю, что вполне умеренная сумма откроет нам все закоулки этой бухты… И, заметьте, спасет наш груз, да и судно от крупных неприятностей, а они как видите… не за горами.

При этих словах он глянул вверх на небо и все трое, в том числе и лейтенант Хитченсон, последовали за его взглядом: черные мрачные тучи, так плотно обложили полоску неба между гор бухты, что казалось, это был не день, а поздний вечер.

– Я согласен участвовать в этой сумме, – заявил неожиданно Хитченсон, до сих пор молчавший. – Лучше потерять часть своих сбережений, чем…

Христи резко оборвал Хитченсона:

– Я заявляю вам, господа, вполне официально: мне был дан, еще в Лондоне, неофициальный указ: ни каких взяток! Мы военный корабль. Мы идем на войну… Мы можем в любой момент отдать свои жизни за Родину… за Королеву… И к лицу ли нам?

– А оказаться на дне моря – к лицу?

Конгрейв уже почти выкрикнул эти слова так громко, что все шестеро гребцов невольно услышали это…

К счастью, они уже подошли к борту корабля…

…Когда шлюпки были пришвартованы, а все матросы выстроились вдоль борта, лейтенант скомандовал: «Смирно». Как только команда была исполнена, Хитченсон подошел к Пристли и дал команду:

– Старший матрос Пристли! Вы назначаетесь старшим продгруппы. Ваша задача – выяснить ситуацию с продовольствием и с дровами у местного населения… И доложить мне на все задание вам два часа… Исполняйте! Думаю, четверых помощников вам хватит?

– Так точно, отчеканил Джек, – вполне…

– Ну, так вперед!

Когда они уже гремели ботинками по длинным сходням, Джек оглянулся… Капитан Христи, мистер Конгрейв, и лейтенант Хитчинсон уже разговаривали с начальником порта…

Это был человек невысокого роста… Но по всему было видно – он очень уважал себя…

– Труба дело! – Джек сказал это так громко, что все четверо оглянулись… – Хреновые дела!

– Ладно, расслабься, Джек, – во всяком случае мы на берегу… А там видно будет…

– А местных-то жителей тут с гулькин нос, – с грустью в голосе сказал Питчер… – Это вам не Индия…

Действительно, вся «набережная» была заполнена английскими моряками, французами, турками. И только в одном переулке они увидели женщину. Она и два мальчика катили небольшую тачку, доверху загруженную сухими, длинными жердями. Рядом с ними шла девушка, лет пятнадцати-шестнадцати. Она несла на плече медный кувшин, наподобие амфоры. И была столь хороша, что все пятеро невольно остановились.

– Только не надо свистеть, – Джек опередил реакцию своих друзей, – полагаю, что здесь это не принято…

Девушка с благодарностью взглянула на Джека и гордо проследовала за матерью и братьями…

– Вот это богиня! – не удержался Макдональд, – в какой-то задрыпаной Балаклаве, где нет даже нормального причала… такая богиня.

Девушка неожиданно оглянулась, и озорные огоньки сверкнули в глазах ее.

– Да она все поняла, утенок! – выдал вдруг Паркер! Она английский понимает!

– Ко всему к этому, – вставил свое веское слово Холл, – уже эта семейка точно знает, где можно разжиться дровами, бараниной, свежей, как взгляд этой замарашки… Да и все остальное, они отлично знают…! А как мне надоела наша тухлая солонина!

– Ты грубиян Холл! – Джек уже знал, что надо делать, – это же маркитанты! Именно они нам и нужны!

Час спустя, все пятеро уже сидели за длинным, рыбацким столом под старым, видавшим виды, парусом, и вовсю уплетали горячую, наваристую, рыбацкую уху из макрели…

Она была столь вкусна, что Катерина только успевала доливать добавки – отказов не было… За этим же, длинным столом на скамьях сидели мальчики, сидел Петр, сидела Илона и Марина.

Когда трапеза была закончена, Джек от всех поблагодарил Петра и Катерину.

– Thank you very much! – Сказал он глядя в глаза Илоны. – A very good fish soup!

– Very good! – Хором пробасили все четверо.

Джек говорил это и не мог оторваться от глаз Илоны. Никогда еще он не видел столь огромных, голубых, с синевой глаз… И в них было нечто, гораздо больше, чем просто красота… была какая-то непередаваемая словами тайна.

Джек встал и от всей компании сказал, обратившись к Катерине и к Петру.

– We are not your enemy… We are your friends…

– Чё говорит то, Катерина? – Петр с любопытством обратился к жене.

– Говорит – мы не враги вам… мы друзья…

– А…, – Петр хмыкнул, – ну, коли так. Скажи ему – пущай знает… Тут кажна втора семья – пиндосы…

– И, поди чай, половина из них беженцы из Греции.

Моряки понятливо закивали головами..

– А деру они отель дали не спроста… не от хорошей жизни…

Катерина испугано взглянула на Петра…

– Да ты толмач, Катюша, толмач – не боись… Я ж этих мальцов не забижу…

– Ну дык вот, – продолжал Петр, – женка моя тоже из пиндосов будет… из греков стал быть… И её бабка Ариадна сказывала нам, как турки всю их деревню сожгли… мужиков перебили…, а женщин… и сказать грех. Только вот Катюшина бабка и сбежала… одна из всей деревни – благо хорошо плавала! Спас её русский корабль… с греческой командой… Вот так она тут и оказалась… Вот наш государь ампиратор и спасает энтих пиндосов, сербов да и болгар! Али христиане не должны спасать христиан? А что вы с туркой энтой, с басурманской, пришли спасать нас? От кого?

Когда Катерина перевела, долгое молчание воцарилось за столом…

– Да ты не робей, не робей, – обратился Петр уже к Джеку… – вы еще мальцы… Будет ишшо время покумекать, чаво к чаму. А торговать – мы завсегда рады…

За все время разговора Илона, как не пыталась, не могла оторвать взгляда от Джека… и Джек тоже, мало что улавливал в словах Петра…

– What about tomorrow weather? – Это Утенок вспомнил вдруг о погоде… глядя на низкие облака, на пронзительный ветер…

– Погода? – Петр нахмурился. – одно могу сказать, робяты – седни же ташшите якоря и дуйте дальше в море… Энтот греба вам ишшно мордасы-то начистить…

– What about tomorrow? – не унимался Утенок.

– Скажи им Катерина – кто не дурень… пущай рвет когти. В бухте ишшно перестоять. А на внешнем – всем каюк… Тры дни будет штормяга Это как пить дать… И по всём видать – зверь не штормяга идёть… Да ты сам смотры… Катерина, как могла, перевела слова Петра.

Когда моряки ушли, Катерина и Петр сели за стол под парусом и долго, долго молча смотрели друг на друга, словно вели молчаливую беседу… Они настолько хорошо знали себя, море, Балаклаву, что молчаливый диалог этот, казалось, никогда не кончится… Наконец не выдержала Катерина. Она, проговорив всё в нутрии, как бы завершила беседу.

– А нашим-то что скажешь, коли узнают, коли дети разнесут, что ты спас английцам их корабли? Нежить нам тут тогда, Петр?!

– Так ить мальцы они… Катя, – Петр и сам терзался внутри, – видала, как Джеки на Илонку-то нашу, мало глазенки-то не сломал, видать, присушила парня. И что ж мне его, на верну гибель, на пропадуху.?

– А о наших ребятишках ты подумал? А войдут они, английцы энти, турки в бухту, выпростают свои пушки, бонбы, ружья… И так жмякнуть по нашим – че тогда сам себе скажешь? Слышь, как грохочет. Энто они, наши мальчуганы там, в Севастополе, за их, за детишков наших, на смерть бъються. Знаешь, как они, английцы энти, на кораблях со мной балакают? На скотину-то, я чай, лучше смотрят. Англией, француз – ишшо ладно, а турок – чистый зверь. Ежели не мерзли бы как псы, дак, ей-ей сожрали бы живьем. А так – дрова им надобны, вот и терпят.

– Так пошто дрова-то носишь, коли враги?

– А ты не знашь? – Вскрикнула Катерина, – жрать-то чё будем? Щас не больно-то порыбачишь! Война! Шторма! Да и как…

При слове «шторма», словно отозвавшись на зов, страшный порыв ветра обрушился на хижину.

Домик задрожал до основания, старый парус сорвало с жердей и мгновенно унесло в ночь.

– Ладно, Катя! – привычный к ветрам Петр даже не привстал с лавки, – Ладно! Погутарили и будя! Пустое все! Все одно потонут они! Все кто на внешнем! Как пить дать потонут!

Громкий вскрик – плач раздался сзади.

– Ты что ли, Илонка? – Петр оглянулся. Дочь стояла, опершись о дверь спиной. Ее с трудом можно было рассмотреть в полумраке ночи…

Девушка громко, навзрыд заплакала и, открыв рывком дверь, убежала в дом…

– Ишь, – кивнул Петр, – ишшо пацанка, а подиж ты! И чаво ты с жизнью поделашь? Ничаво не поделашь! Да и чай христиане они, англинцы-то?

* * *

Всю дорогу назад они молчали. Слишком все было серьезно. И шутки были явно не уместны. И уже на шлюпке, когда они шли назад, Паркер выдал:

– Ну, ты, Джеки, даешь!

Джек оглянулся назад, на Паркера, и тот, в свою очередь, взглядом указал ему на утес, на выходе из бухты. Там, едва различима в вечернем полумраке, стояла девушка. И алая косынка, едва заметным лучиком светилась в ее высоко поднятой руке. И тусклый огонек фонаря подвижной звездочкой мерцал в другой руке.

Капитан Христи, мистер Конгрейв и лейтенант Хитчинсон не проронили ни слова. Они были мрачны, как тучи. А тучи, черные, снеговые, неслись над их головами с юго-запада, изредка посылая заряды снега. И это не предвещало ничего хорошего.

Лавируя между множеством судов, уже в полной темноте они подошли к борту «Принца». Огромные, уже местами пенные валы, шли с юго-запада. Борт судна то глубоко оседал, то шел вверх, что очень затрудняло швартовку.

Когда все были на корабле, а шлюпки уже со скрипом и визгом поднимали талями на борт, лейтенант, не соблюдая устава, сказал Пристли:

– Отдыхайте, – казалось, он совсем забыл о приказе, о задании и Джек попытался доложить:

– Сэр, позвольте доложить… по поводу продовольствия… Я…

– Ах, оставьте, Джек, – впервые лейтенант обратился к нему по имени, – какое продовольствие… Отправьте людей по местам и будьте готовы в любой момент к авралу. Это все.

Они, все пятеро, откозыряв лейтенанту, уже шли к форпику, держась за все, что попадало под руки – судно сильно качало, причем качка была и килевая и бортовая и уже нелегко было удержаться на ногах.

– Пристли! – услышали они голос лейтенанта.

Джек оглянулся.

– Да, сэр.

– Вас к капитану!

В каюте капитана было тепло. Все тщательно прибрано. Новая чашка чая была закреплена.

– Что скажете, Джек? – В тоне капитана звучало уже чисто дружеское уважение.

– Я договорился, сэр. Баранина…

– Да нет, Джек, – говорили ли вы о погоде с местными? С рыбаками?

– Так точно, сэр! Говорил! – Джек понял, что кэп держит его если не за друга, то, во всяком случае, за «своего». И он смело сказал:

– В течение трех дней, по словам старого рыбака, шторм усилится до урагана. Он настоятельно советовал нам сниматься с якоря и уходить в дрейф, подальше от берега. Как можно дальше к югу.

– Да я и сам вижу. Посмотрите на барометр, – Христи кивнул на прибор. Стрелка все опускалась и опускалась до отметки «шторм».

– Так в чем же дело, сэр? Похоже, в бухту нас не пускают?

– Не пускают, – сдержанно ответил капитан, – не пускают. Хотя там полно мест для якорной стоянки.

– Тогда надо сниматься, сэр. Мой отец уже был бы в море… и подальше… Ветер и волна на прижиме. Надо немедля поднимать якорь и уходить.

– Это невозможно по двум причинам, Джек…

– Не понимаю… Мы же…

– Все очень просто… Натяжка якорного каната сейчас такова, что не хватит силы всей команды, чтобы вытравить якорь. И, судя по всему, он глухо встал на какой-то валун… Мне уже доложили об этом. А значит…

– А значит, нужен ход судна, чтобы сдернуть якорь, – понял Джек.

– Именно так, Джек. Но силы машины, похоже, не хватает на этот маневр – слишком силен напор ветра… и дьявольски сильное течение… и волна.

– Тогда остается одно, – Джек решительно положил руку на карту, что лежала на столе кэпа, – надо рубить последний канат, разворачиваться и, дав ход по течению, если успеем, вырваться в открытое море…

– Если, если, если…, – Христи уже не играл роли строгого капитана.

– А что, есть варианты?

– Дело в том, Джек, что у меня угля осталось от силы на сутки… И если мы обрубим якорь…

– У нас есть паруса, сэр…

– Джек, ты прекрасно знаешь, если ветер на таком прижиме, нас не спасут паруса – в любом случае нас выкинет на скалы…

Долгое молчание. И вдруг, неожиданно для самого себя, Джек сказал:

– Не нужно было вообще сюда приходить, сэр…

– Что? – Христи удивленно вскинул взгляд, – что вы сказали, старший матрос?

– Никто нас сюда не звал, сэр, – Джек решил идти до конца. – Вы сами видели, и все мы видели, что творят турки с греками, с болгарами с сербами… Это же звери.

Нам бы надо защитить их от истребления… А мы? Не кара ли это небес? Сэр?

Неожиданно для самого себя Христи смутился.

– Вы верите в эти поповские штучки?

– Дело не в попах, сэр… Дело в небесах… Я бы не хотел увидеть здесь то, что мы видели в Индии, в Дели, сэр…

– Присядьте, Джек, – Христи сел в удобное кресло, – они сидели и молчали, а судно раскачивалось и звучало, как живое, словно протестуя против действий людей…

– Билли, принеси еще чашку чаю! – крикнул он вестовому.

…Они сидели и пили чай.

– А знаете, Джек, почему я сейчас советуюсь с вами? Не с офицерами, не со штурманом, а с вами?

– Нет, сэр! – Джек сказал это тихо. И добавил:

– Очевидно, вы оценили мой морской опыт, сэр…

– Да. Но не только… – Христи окончательно перестал быть строгим капитаном. Он был просто собеседником, – Дело все в том, что вы первый из матросов, да и из офицеров, противореча мне, не испугались наказания… И справедливость и правду поставили выше своего благополучия… Почему?

Ответ Джека последовал немедленно:

– Дело в том, сэр, что это первое и главное правило моего отца: подчиняясь строгой дисциплине на судне, ты не должен быть рабом… В этом вся суть моряка… И все, что не честно и не справедливо – неизбежно приведет к большой беде… Море не любит слабых… Но оно не любит и лживых, несправедливых и упрямых. И наказывает не взирая на ранги…

– Как жаль, что платить за зло, порой, приходиться ни в чем не повинным людям…, – Христи хотел рассказать Джеку о капитане Депре, о том, что было сегодня в порту… Но он не сделал этого… Это было бы не профессионально…

– Идите, Пристли, – сказал он тихо. – И вот что… Вы знаете, как работают спасательные ракеты?

– Нам их показали, сэр, но никто нас этому не учил… Честно, сэр.

– Я не сомневаюсь, Джек. Тут половина с купленными должностями… Возьмите своих друзей, подойдите к боцману, скажите от моего лица – пусть он вам все объяснит… Только сделайте это тихо, Джек… Паника – это самое страшное, что теперь нам грозит. После капитана Декра…, – грустно улыбнулся он…

– Слушаю, сэр, – Джек встал и, поблагодарив за чай, вышел…

На сей раз, он шел спокойно, каждый шаг и каждое свое движение соизмеряя с разумом; он понял – спасти его может только чудо. И только разум…

…

…В кубрике форпика было холодно и душно… Когда Джек вошел, он увидел – ребята, все четверо, уже лежали в гамаках, как и многие другие. Было очень тесно, и гамаки терлись друг о друга в такт волнам… Но это не мешало дружному храпу тех, кто не был сейчас на вахте…

– Спите? – тихо сказал Джек, подойдя к своему гамаку.

– Нет, – четыре сдержанных голоса отозвались из полумрака.

– Поднимайте свои задницы, – Джек обычно сказал бы грубее, но понял, что это было не уместно… – Есть рабортёнка.

Без ропота, быстро все четверо встали и оделись…

– Слушайте, что я вам скажу – Джек положил руки на плечи Паркеру и Утенку, – сейчас мы пойдем к боцману, и он научит нас пользоваться спасательными ракетами…

– Жаль, что другого времени он для этого не нашел… – съязвил Паркер… – Что Джек? Амба?

– Прикуси язык, только и ответил Джек.

– Приказ капитана, сэр! – Джек абсолютно уверенный в своей силе (не каждому матросу кэп дает личный приказ) обратился к боцману. Звали его Грейв, и он уже спал, сидя в теплой каптёрке, когда Джек громким возгласом разбудил его…

– Чтоб ты…, – Грейв выдал такую грубятину, что даже видавшие виды, все пятеро брезгливо поморщились…

– Что рыла-то перекосили свои свиные? – Грейв сжал кулаки…

– Сэр, я никому не позволю касаться чести моей матушки… – начал, было, Джек.

Договорить ему не пришлось. Грейв, нанес удар неожиданно… Джек, знал ужимки боцмана, увернулся и удар пришелся вскользь… Он попытался ударить еще раз, но железная рука Паркера уже перехватила удар. Будучи старым, опытным уличным драчуном Ист-Энда, Паркер мгновенно заломил Грейву руку…

– Пусти, – боцман взревел буйволом… – пусти говорю… всех… всех сгною… Он взвыл от боли…

– Выслушайте приказ капитана, сэр! – Джек задыхался от негодования. – Вам приказано научить нас, пятерых пользоваться линеметом, сэр… Немедленно… Отпусти его, Паркер…

Держась рукой за заломанную только что руку, Грейв попытался еще раз дернуться, но все пятеро так плотно прижали его к стене, что он понял… тут нахрапом не возьмешь…

– Тебе не жить, Паркер, – низко просипел он в лицо всем сразу. – И тебе Пристли…

– Вам придётся сгноить всех пятерых… Так как насчет приказа, – усмехнулся Джек.

– Пойдешь к кэпу, – мрачно прорычал он, – и скажешь что я вас научил… И попробуй только добавить слово…

Словно молния нанес Паркер удар под солнечное… Дико охнув, Грейв рухнул на палубу и низко завыл, задыхаясь, катаясь у них под ногами в такт качке…

– Скорее ты сдохнешь, старый боров. А ну, учи скотина скорее… А нет – знаешь что бывает за невыполнение приказа кэпа… Все пятеро подтвердим…

* * *

– Чё, деваха, втрескалась? – Петр встретил Илону у калитки дома.

Девушка промолчала. Фонарь уже потух, и она поставила его на неструганные доски стола…

– Залей воском щель, отец, – сказала она тихо, – ветер задул фонарь… И, чую, он нам дюже ноне сподобится.

– Что так? – Петр и сам знал, к чему идет дело… Он видел, он чуял, он понимал неизбежность катастрофы… Не могла вся эта скученная армада судов выстоять… Сколько таких штормов повидал он тут… Но этот явно назревал необычно, тяжело, страшно… Никогда еще в ноябре не было снега. Никогда такой холод и град не кучились вместе с громом, как это было вчера утром…

– Давай, дочь, устрою…

Он взял фонарь и, зайдя в дом, начал свечой заливать трещину в стекле фонаря… Свеча поминутно тухла из-за сильнейших порывов ветра… Вся семья сгрудилась у небольшой чугунной печурки. Было холодно, и огонь то разгорался необычно ярко, то вдруг сыпал искрами и дымился при неудачных порывах ветра.

– Ну, что, орава, пора по лавкам, – сказал Петр, когда фонарь был починен. – Спать пора… Воск нынче дорог…, – он задул огарок свечи.

Хижину освещали только блики из печурки. Ветер выл за окошком надрывно и страшно.

– Я проверю, – Илона зажгла фонарь и мигом, пока отец не успел еще и слова молвить, выскочила на двор…

– Спасибо, тятя, – она вернулась в дом довольно скоро, – Теперь не тухнет.

– Чевой-то ты раньче, так за фонарь не радела… Али нужен стал? – Петр сдержанно усмехнулся…

Илона, ни слова не говоря, юркнула в постель, поближе к маме.

…Долго еще вой ветра и содрогание хижины не давали заснуть им… Долго еще они глядели на блики огня и все вспоминали с содроганием одно и то же: страшные прошедшие шторма, когда Катерина, сама или с детьми, стояла на утесе, и под такие же жуткие завывания ветра, ждала Петра с моря… низко бил колокол в церкви на утёсе, всюду на скалах выли рыбачки и их дети… Холодный ветер и снег больно секли лицо… Было холодно… невыносимо холодно…

И страшны были эти воспоминания. И невыносима была боль от этих мыслей, от этого ветра…

– Аврал! Полундра! – эти крики неслись повсюду в предрассветной мгле…

* * *

– Вставайте, бездельники! – Попытался было пошутить Паркер, но в этот момент грянул такой страшный удар грома, что судно затряслось всем своим весом… Казалось, молния ударила прямо в корабль. Они мгновенно оделись и все пятеро кинулись по своим местам… Всюду носились матросы, боцмана, офицеры, гражданские – одни закрепляли шлюпки, другие крепили брезент на тюках мануфактуры.

– Смотрите, ребята, – Пристли взглядом указал на соседний корабль. Это был транспорт № 16. Черный дым уже вовсю валил из его трубы… И видно было, что матросы рубят якорные канаты… С хлопками, один за одним они лопнули, и транспорт боком, переваливаясь с волны на волну, попытался взять ход… И это ему удалось…

Холодный дождь хлынул вдруг с неба. Вода лилась буквально как из ведра – сплошным потоком. Ветер усилился до ураганного – потоки воды, обретя вид белых косых волн, буквально сбивали людей с ног… Волны, гигантские, пенные, вдруг разом начали кипеть, словно их снизу грела огромная сила… И все суда, что имели машины, стали рубить якорные канаты. Но, похоже, было уже поздно. Волны и ветер, скопив свои силы с юго-запада, подхватили все суда и поволокли их на скалы… Те корабли, что имели ход, еще боролись, пытаясь, используя юго-западный, набрать ход вдоль берега… и вырваться в открытое море… Но таких было не много… Под рев ветра, грохот волн, скрежет металла и треск ломающихся мачт, вся армада, не менее тридцати судов, медленно, но неуклонно смещалась на юго-восток, к серым, отвесным скалам, вправо от входа в Балаклавскую бухту… И спасения не было…

Пристли, Паркер, Питчер, Холл и Утенок, держась друг за друга, с трудом удерживались за перила. Они уже не пытались что-то делать: просто удержаться на месте было в одиночку почти не возможно: от пронзительного ветра, холодного дождя, от раскатов грома и от невероятной качки, они уже не в силах были просто сдвинуться с места. Черный дым из обеих труб валил с гудением, но они уже не надеялись на машину: она явно не выгребала…

Урывками когда проносились белые заряды дождя и пенной воды волн, Пристли поглядывал на мостик: капитан с рупором в руке, отдавал какие-то приказы. И Джек увидел… или почувствовал… Христи искал кого-то взглядом… Тогда Джек снял кепи и махнул кэпу… И тот явно увидел его. Жестом, он дал понять: «стой на месте… ты мне нужен…»

– «Понял», – ответил Джек.

В это момент страшно взревел ветер и за спиной Джека что-то завыло так… как никогда еще в жизни он не слышал: низко, с треском и ревом, жутко. Все пятеро оглянулись: огромный смерч, захватив пенящиеся потоки воды, шел по морю, с грохотом колыхая огромные транспорта… К счастью, он шел мимо «Принца», наискосок к берегу, к скалам… У самых скал он захватил в себя небольшую шхуну, уже сорванную с якоря… Он приподнял ее вместе с волной, и грохнул о скалу. Что-то блеснуло внутри шхуны. Сквозь рев едва было слышно взрыв.

И вскоре только обломки, и обрывки парусов еще и еще раз, ударились о скалы, чтобы раствориться в бурлящих, грохочущих, ревущих волнах…

Вся команда, все, кто удержался на «Принце», застыла от ужаса. И так, в оцепенении они стояли до тех пор, пока, вдруг, неожиданно ветер начал стихать… Словно какая-то высшая сила дала приказ: «Будет с них… на сегодня…»

Волнение слегка улеглось… и люди словно ожили: вновь понеслись матросы. Возгласы радости звучали здесь и там;

– Бегом за мной! – Джек знал, что времени у него было не много: он бежал к кэпу, и все четверо неслись за ним, нечего не спрашивая, ни о чем, не договариваясь… Они чуяли: в Джеке их жизнь.

Уже подбегая к кэпу на расстоянии голоса, Джек встал, как вкопанный: Христи жестом указал на нос – «руби канат!».

От восторга Джек буквально подскочил на месте, с разворотом, ища топор.

Он несся, уже с топором… и кричал: «делай как я». Он слышал сзади грохот ботинок о палубу… и это придавало ему силы. В узком месте, вдруг, невесть откуда взявшийся, дорогу преградил ему боцман Грейв… Он развел в стороны огромные ручищи.

– Стоять, Пристли! – словно молнии посыпались из его глаз, – стоять… Смирно всем… слушай мою…

Договорить команду он не успел – Джек, перебросив топор на левое плечо, что есть силы двинул его кулаком прямо в сизый, дряблый, рябой нос… Двинул так, что Грейв повалился навзничь, а Джек, кинулся дальше, только взглядом и жестом руки дал понять Паркеру – «сдержи его, сколько сможешь…»

Вскоре он, Питчер уже рубили огромный, толстый канат, а Паркер, Холл и Макдональд боролись с боцманом… И некогда было ничего объяснять…

Когда канат с треском лопнул, Джек, бросив топор, кинулся назад, к кэпу… Он подхватил друзей и уже вновь, все пятеро неслись вдоль борта под проклятия Грейва… Он кричал, стирая кровь с лица, грозил всеми карами. Но это было уже не важно.

Судно взяло ход… юго-западный медленно переходил в юго-восточный, но был едва заметен, и в небе над головой вдруг пробился луч солнца… и голубое небо улыбнулось, светом надежды.

Еще немного – и послышался смех молодых матросов. Возгласы «живем!», «спасены!» неслись отовсюду.

…А Джек, и четверка его неразлучных друзей, бежали, сломя голову, к капитанскому мостику… Они нутром чуяли, как тяжелый корабль, под завязку загруженный военными грузами, медленно разворачивался на юго-запад. И, карабкаясь на гигантскую волну, время от времени оголяя вращающийся винт, дрожа и вибрируя при этом всем своим корпусом, набирал со страшным трудом ход… Ход, столь необходимый ему сейчас, чтобы скопив инерцию, силу, выцарапаться из прибрежной зоны. Из той самой прибрежной зоны, куда так преступно, так бездарно и так не профессионально поставил его начальник порта, капитан Декр…

– Приказ выполнен! – Джек, задыхаясь от усталости, от быстрого бега, видел уже во взгляде Христи все, что надо было делать…

Капитан поднял взгляд к небу, к почти круглому голубому просвету над головой, и Джек только сказал:

– Понятно! Это глаз бури, сэр…

– Что бы делал твой отец, Джек?

Бывшая в начале рейса важность и напыщенность Христи исчезли вовсе… Его не смутило, даже присутствие рядом с Джеком четырех его друзей…

– Рубил бы мачты, сэр! – не задумываясь, выпалил Джек.

В этот момент на мостик ввалился Грейв… два матроса были рядом…

– Позвольте доложить, – Христи не дал договорить Грейву.

– Немедленно, – строго, но сдержанно сказал он, – немедленно, Грейв, рубите мачты… Всех, всех берите… старшим назначаю Пристли… Все команды беспрекословно…

– Но ветер стих, сэр…

– Бегом! – уже выкрикнул Христи, – бегом! – Он вдруг подошел вплотную к Джеку и жестом задержал его. Все, кроме него кинулись вниз, выполнять приказ…

– Похоже, вы и тут правы, Джек, – сказал тихо Христи, – похоже, это Божья кара нам. Мы же видели все… Все эти ужасы и убийства… И молчали… И шли сюда вместе с ними… с турками… зачем?

– Вы выполняли приказ, сэр…

– Приказ давали они, – Христи кивнул в сторону запада, – а гибнуть будем мы…

– Может, пронесет, сэр, – попытался улыбнуться Джек…

– Во всяком случае, Джек, вот вам письмо… передайте его по адресу… если…, – он недоговорил, – И вот еще что… не ждите до последнего… Чтобы не было слишком поздно… Понимаете?

– Да, сэр, я знаю…

– Идите…

– Сэр, позвольте дать совет, – Джек вдруг понял, как близок, стал ему этот человек.

– Говорите, только быстро, – кэп жестами давал указания тем, кто внизу уже начали рубить мачты…

– Через минут пятнадцать-двадцать мы будем на траверзе входа в бухту… Приостановите команду рубить мачты… Попытайтесь войти в бухту… Внаглую, без всякой санкции, если мы спасем судно… пусть хоть на голову встаёт Декр!

– Именно это я и делаю, Джек, – Христи жестом приостановил моряков… Стук топоров, тут же прекратился, – но, похоже, уже не успеть…

Резкий порыв юго-восточного, почти южного ветра чуть не сбил их обоих с ног… Но это был только первый, «слабый», порыв… Они увидели в далеке, примерно в миле от них, на юго-востоке, гигантский, ветряной фронт. Он катился прямо на них, вздымал воду, вертя небольшие смерчи, сдувая с огромных волн белую, желтоватую пену…

– Рубите! – крикнул в рупор, что есть сил, Христи…

Сквозь нарастающий издалека рев ветра вновь застучали топоры…

– Джек, стойте! – Христи подбежал к удалившемуся, было, Джеку…

– Джек! Все кто может, у кого только есть ножи, топоры, пусть режут, рубят такелаж! Иначе мачты свяжут нам ход! Скорее!

Джек кинулся вниз и услышал вслед:

– Не рубите бизань! Джек! Не рубите бизань!

Джек задержался, взглянул вниз… матросы уже рубили все три мачты… И тут он понял смысл слов кэпа… Ну конечно! Бизань была слишком мала, чтобы серьезно сковать маневр судна. – Но если матросы не успеют перерубить все ванты, лестницы (а на них есть стальные тросы), то вся эта требуха может попасть в винт… И тогда уж точно… Амба!

Джек повернулся к Христи и кивком дал понять, что он все понял… Еще жестом руки он добавил «Сделаю… Понял…»

…Он несся вниз, а ураган уже ревел в полную силу! Ревел еще страшнее, чем прежде и судно подгоняемое в бок и в корму, неслось ко входу в бухту. Но каждая волна гнала его к берегу, к острым, седым от прибоя скалам, и, грохот этих волн, уже явственно, пробивался сквозь рев ветра…

…Он бежал и искал взглядом – где же? Где же они? Паркер… Он увидел Паркера: матрос, рубил изо всех сил мачту… Ребята, все уже рубили канаты такелажа…

– Паркер, – Джек не успел больше ничего: огромной силы удар, удар огромного кулака свалил его с ног, и он ударился затылком обо что-то сзади… Больше он ничего не видел и не слышал…

…Это был Грейв! Боцман Грейв! Он плюнул на упавшего Джека, и тут же рухнул на колени – Паркер, что есть мочи, плашмя, топором двинул его сзади по огромной, волосатой, бычачьей голове, покрытой штормовой, грубой банданой.

– Джек! Джек! – Паркер тряс Джека, но тот, обмякший, безразличный, тяжелый, переваливался с боку на бок в такт волнам, словно жизнь уже оставила его.

– Джек! Илона ждет! – Крикнул изо всех сил Паркер…

И словно какая-то неведомая сила подняла его друга…

– Да… ждет… да… ждет…, – Джек, качаясь, держась двумя руками за голову, огляделся.

– Бизань! – крикнул он не своим голосом, – бизань не рубить!

Он вскочил, упал, вновь вскочил и, хватаясь за все, что можно, ревя, как медведь, буквально пополз на четвереньках к корме. Туда, где стучали топоры. Туда, где уже слышался треск мачты, Туда, где было меньше всего матросов, меньше всего топоров.

Джек, поднялся на ноги, крича, пытаясь кричать, делая руками жесты отбоя, бежал к корме. Но ничего кроме тихого рева не вырывалось из его груди. И двигался он так медленно, словно какая-то невероятная сила держала его сзади за штормовку… и он видел, что было уже поздно…

Почти одновременно, с грохотом и стоном рухнул грот… а за ним и второй… Вовремя и удачно срезанный такелаж ушел за борт…

Третей рухнула бизань… Но как и боялся Джек, и предупреждал Христи, стальные троса лестниц не были вовремя обрублены… Матросы, всего двое, рубили изо всех сил сталь тросов, но эта сталь явно была прочнее стали топоров…

Еще немного – и всю стальную, канатную, деревянную требуху мачты ударом волны подмяло под корму. И винт, сделав еще несколько бессильных оборотов, встал! Все! Кранты! Амба!

Вся команда замерла в ужасе… А «Принц», потеряв ход, подгоняемый ветром… все ближе и ближе подносило к отвесным скалам… Его еще несло вдоль берега… Но это уже было бесполезно – при потере хода развязка была неизбежна.

Все сгрудились внизу, у капитанского мостика… Все молчали… глядя на Христи… словно надеясь еще на чудо…

Капитан взглянул на берег, и луч надежды, промелькнул в его взгляде… Он быстро снял китель, и, подняв рупор, обратился ко всем, с трудом перекрикивая рев ветра.

– Матросы! Вы сделали все, что могли! Посмотрите на берег – там есть участок без скал… Это наш шанс. Все за борт!

…Никто не двинулся с места…

– Что встали! – Это Джек первый очнулся от оцепенения! – Кидай за борт все, что плавает! Все за борт!

Никто не прыгнул. Все стояли и молчали, глядя на Христи… А песчаный участок моря, уже пройденный более, чем наполовину, медленно плыл мимо. И огромные, седые от потоков воды утесы, приближались неизбежно. И рев волн все громче и громче сливался с воем ветра, грохотом камней…

Джек кинулся к корме, кидая за борт на ходу все, что попадалось под руку, крикнул «Делай как я».

Они, все пятеро, что было силы побежали к корме, к боксам, где хранились пачки спасательных ракет… Джек ударом топора вскрыл бокс, и, сколько было сил, стал кидать за борт ящики… Друзья делали то же… Рядом никого уже не было. Почти все по-прежнему стояли в оцепенении там, у первой трубы, у капитанского мостика…

– Держаться вместе, – это последнее, что крикнул Джек, чувствуя, что судно уже временами цепляет песчаное дно, и все ближе и ближе приближается к скалам…

Он буквально вытолкал всех четверых за борт. В ревущие клокочущие буруны… и только после этого бросил взгляд на капитанский мостик.

Христи по-прежнему стоял там, окруженный офицерами… Джек поднял руку… И капитан увидел это… Он поднял в ответ обе руки…

Это последнее, что увидел на борту Джек. Набрав больше воздуха, он бросился уже в почти прибойные волны… И только минутой позже судно прошло песчаную мель. Дальше спасения не было. Дальше ревели острые, отвесные скалы… И шансов на спасение не было. Ни у корабля, ни у людей…

* * *

Слезы, беспрерывно, всю ночь текли из глаз Илоны. Она ничего не могла с собой поделать… И с каждым порывом ветра, когда их домик дрожал и трясся, слышно было, как она плакала. Казалось, стихия ветра и шторма, безраздельно вошла в ее грудь. И слезы, и дождь, и рев Илоны и ветра – это были явления одного порядка и одной природы…

Уже далеко за полночь, она решительно встала… Не успела девушка вымолвить и слово, как Петр сказал:

– Пойдем вчетвером.

Он в эту ночь и не думал ложиться. Молча, без слов, Катерина, Капитон, Илона быстро оделись…

– Я тоже, – Христя, как и все, начал одеваться…

– Остаешься на хозяйстве, – отец был немногословен, – наруби дров… Воды нагрей побольше… Ухи свари… да понаваристей… Мотряй, не балуй тут…

Он повернулся к Капитону:

– Возьми топор, а ты, мать, соберите шерстяных носков… варежки… Сколь есть… Да рукотерник, чистый, сухой… В котомку сложи… Возьми меду… Там еще осталось малость… И жир ската, в склянке… Возьми всю.

Вскоре все было готово…

– А как же ноги, твои, батяня? – Капитон спросил не случайно, – путь был не ближний…

– Да я уж и забыл про них, – усмехнулся Петр, – мабуть вынесуть… Ну, айда!

Христя и Маринка вышли было провожать их, но порывы ветра быстро загнали их назад, под защиту стен хижины…

– Мотряй! – Только и сказал на прощанье Петр, обращаясь к Христе…

Идя на ощупь, (фонарь Илона завернула в рукотерник и спрятала в свою котомку), держась друг за друга, они пошли короткой дорогой, оврагом, вдоль ручья, где было немного тише, и ветер не так рвал их одежды…

Путь через овраг напрямую, по тропе, был не так уж и велик. Но ветер, напоенный песком, снегом, льдинками, словно не пускал их: каждый шаг давался таким усилием, что они часто останавливались, и забившись за камень или скалу, подолгу отдыхали… За весь путь никто не проронил ни слова… Время от времени их обгоняли люди… Трудно было понять, кто это был. За спиной у них были огромные, совсем пустые котомки – мешки… Они, молча, обгоняли их, украдкой, враждебно, вскользь, зыркали на Петра и его семью, и так же тихо растворялись в темноте…

– Крысы, – только и сказал Петр…

Когда они преодолели подъем и вышли на гребень горы, ветер стал еще злее. Порывы несколько раз кидали их назад.

Но упорно, где спиной, где боком, они, царапаясь за камни, преодолели ребро горы,… и стало чуть легче…

И тут перед ними открылось море… Никогда ещё они не видели его таким. Всюду видны были белые, седые гребни. И множество огоньков светились, мигали во мраке ночи. Десятки судов стояли на внешнем рейде… на якорях. И стояли опасно близко к берегу…

– Да встали бы они подалее… ежели б могли… – это Петр ответил Катерине на ее молчаливый вопрос, – да тут глубины… поди чай никакого каната не будя… А тем паче цепь…

– Айда к Шайтану, – сказала Катерина… – там… чай и…

– А что толку? – Петр думал…, – в Шайтане, ежели и занесет кого, все одно перемолотить всех… Айда к песку… Фонарь-то цел, Илонка?

– Цел, – только и сказала девушка. – Она уже не ревела… Ветер, давно высушил ее слезы.

– Вот что, – Петр принял решение, – идем к песку… Ежели умный он, то там его будем искать.

Тропа шла высоко, среди скал и оврагов, но это было и плохо: ветер тут ревел в полную силу и идти, в темноте, было почти невозможно. Время от времени сверху срывались камни. Они валились то спереди, то сзади и Петр уже начал жалеть: не угробить бы все семейство!

Они забились в небольшую пещерку, сбились в кучу от холода и от страха… и молчали. Наконец, когда они, немного, отдышались, Петр сказал:

– Похоже, ворачаться надо… Катя, – англинца выташшим не выташшим, а сами загнемся тута… и детишков загубим…

Илона аж вскочила…

– Ишь ты… ишь ты! А камнем кого шибанет – энто как?

– Как себе знаете, тятя! – Илона решительно повернулась к выходу из пещерки, – а я иду… Светает уже…

– Моить выстоят… корабли энти, – Катерина сказала это с робкой надеждой в голосе…

– Выстоять, как же! – Слезы опять навернулись на глаза Илоны, – слыхал че Паркер-то сказал… Один якорь у них! Один… а мотри махина-то, какая… ведь железная…

– Никак не устоить! – вздохнув, завершил разговор Петр, – айда! Светло уже…

Грохот и страшный вой донесся со стороны моря…

– Назад! – Крикнул Петр и, подтащив Илону в кучу, прижал все семейство к каменной стенке…

Их трясло, подбрасывало, ветер тянул их к выходу, но Петр, уронив всех на землю, крикнул:

– Шибче цепляйсь друг за друга ну… не вставать… Не вставать! – Их мотало по камням, било о стенки, но сильнее они оказались ветра…

И вдруг стало тихо… Только пыль и снежинки еще стояли в воздухе, а рев утих… и ветер утих…

Они вышли на свет. Море, огромное, свинцовое, пенное, колыхалось внизу гигантскими волнами.

Большинство кораблей были уже несравненно ближе к берегу. А там, внизу, у скал, в зоне прибоя плавали обломки, шлюпки, и какой-то небольшой корабль било об отвесные скалы…

Ветра почти не было…

– Ежели бы знать… который из них энтот «Принц», – сказал Петр… Ладно… Бежать надо… Вниз, к песку… Моить успеем…

Они побежали по тропе. Как мог, тащился сзади Петр. Илона, бежала впереди всех, пока хватало сил…

– Бегите, я приду, – Петр боялся скал и не напрасно…

Ветер вдруг поменял направление…

– Шибче! Шибче! – Кричал Петр.

К счастью, большой песчаный берег был уже рядом…

Ветер, что дул с юго-востока, дул теперь с юго-запада, и рев его и вой нарастал упорно, неизбежно, грозно.

Тропа, что шла вдоль берега в этом месте спускалась вниз, к большому песчаному берегу, и тянулась далеко вдоль на восток… Дальше, примерно в миле от этого места, вновь начинались скалы. Острые зубцы их были теперь седы и белы от огромных волн, что бились о них с грохотом, ревом и стоном.

Там, где прошел недавно смерч, терпели бедствие полузатонувшие суда – в большинстве деревянные парусники. Большие, стальные пароходы выстояли, но с каждой гигантской волной, что вырывалась из пучины моря, они, волоча по дну якоря, все ближе и ближе тянулись к берегу: к отвесным, темно-серым скалам, высоким, неприступным, отвесным.

Когда Илона подошла к спуску, она остановилась и бросила взор на море. Безошибочно и мгновенно, они нашла в море «Принца». Девушка знала точно: это был он. Если бы даже была полная, беспросветная ночная мгла, она так же точно нашла бы его… точно невидимый магнит был в груди ее…

Было уже светло. Клочок синего неба, что мелькнул, было в разрывах серых облаков, вновь исчез. И ветер, задул с воем, грохотом и ревом. И волны вновь вспенились на горизонте. Кромка воды и неба едва различаемая, вновь стала рваной, живой, пенной…

Катерина, Капитон и Петр, только что подошли к Илоне. Они не успели отдышаться, как новый штормовой ветер, чуть не сбил их с ног. Отсюда, сверху, хорошо было видно, как внизу бурлило и кипело море. Огромные волны, те, что шли с юго-востока, подымали и опускали это кипящее море, и, казалось, ничего страшнее и жутче быть не может…

Но это только казалось… Отсюда, сверху, они увидели нечто более страшное: с юга, от горизонта, шел ревущий, бурлящий, грохочущий фронт, словно некто, толкнул все море гигантской рукой своей… Это нельзя было назвать шквалом. Это был гибельный белый, седой вал, и приближался он неизбежно и быстро…

Внизу, среди кораблей творилось что-то страшное: с парусников с треском валились мачты, матросы спускали шлюпки, многие прыгали за борт: это было хорошо уже видно.

И тут они увидели, как «Принц» словно вздрогнул на гигантской волне, черный дым еще сильнее повалил из двух его огромных труб… И он стал разворачиваться в сторону бухты – туда, где пенился невидимый отсюда вход в Балаклавскую гавань…

Илона и Катерина, сжав руки на груди, что-то шептали беззвучными губами…

Но безжалостны были все боги: с треском, слышным даже сюда, рухнула мачта. Та, что была на корме «Принца».

– Каюк, – только и сказал Петр.

И верно: судно тут же потеряло ход, и огромная волна, подхватила его, словно щепку, отнесла к скалам. И стало ясно – спасения уже быть не может.

Юго-западный, «греба», гнал все терпящие бедствие корабли, все ближе и ближе к берегу. Но, в то же время, все ближе и ближе к песчаной отмели: и это был единственный шанс на спасение. Шанс для тех, кто был умен, кто не опустил в отчаянии руки, кто боролся до конца, несмотря на ревущее море, ледяную воду и гигантские, пенные живые водяные горы…

От страха и отчаяния, они, все четверо, словно окаменели. Порывы ветра гулко били в лицо, трепали одежды, силились столкнуть их с места… Но они стояли, сцепившись друг с другом и смотрели вниз.

А там, гигантские, зеленовато-мутные горы кипящей воды, все ближе и ближе подносили к скалам десятки сорванных с якорей, беспомощных и жалких, деревянных и стальных, английских, французских и турецких кораблей… Были там и американские, сардинские и итальянские суда.

И самый большой, самый красивый из всех, английский «Принц» тяжело подымался на гребень, и вновь глубоко валился в кромешную, мутную пропасть.

Он еще раз поднялся на вал, и грохнулся на скалу всей силой своего веса, своей мощи, своей несокрушимости… И выдержал этот нечеловеческой силы удар…

Илона, закрыв лицо руками, окаменевшая, неузнаваемая, словно сама надежда, чуть подалась вперед – словно поверила, что монолитно-прочный, стальной «Принц», выдержит эти удары…

Но тут новая, гигантская, медленно-несокрушимая, невероятно огромная океанская волна, легко подняла «Принца» чуть ли не до вершины огромной скалы, и всем махом хряснула его о скальное ребро так, что «Принц» тут же, на глазах, разъялся на три, с рваными краями, части…

Еще две-три волны, и он исчез в ревущей пучине вместе со всеми пушкам и, мачтами, лестницами и людьми!

И вскоре только бочки, доски и отдельные люди, завертелись в безжалостном водовороте все новых и новых, упорных и несокрушимых волн.

Как только судно исчезло в пенном реве прибоя, Илона упала на колени, а затем ничком повалилась на бок. И только руки матери и отца сдержали ее, не дали ей упасть под напором ветра на острые, безразличные ко всему камни.

Последнее, что она увидела и услышала – это шипящие звуки ракет. Они там и тут, пронзали дымными стрелами марево прибоя, и вонзались в прибрежные скалы и камни. Некоторые, чуть позже, постелились вдоль песчаной отмели, словно пальцы гигантской руки, что пыталась ухватиться за берег и скалы, срывая с кровью кожу, и все же вновь и вновь силилась удержаться за спасительный берег, за жизнь, за землю.

…Илона идти не могла. Она лежала на спине, глядя немигающими, стеклянными глазами в небо. А пещинки и снежинки грозили вовсе лишить ее глаз… Тех самых невероятно голубых, неправдоподобно глубоких глаз. Тех, что так потрясли своей неземной тайной Джека Пристли…

– Останься с ней, – Петр сказал это Катерине. Мать на коленях, поддерживала рукой голову, пыталась помочь дочери. – Глаза… глаза сбереги, – сказал он, а сам, уже ринулся вниз по тропе, цепко держа за руку Капитона.

…Гигантские валы накатывались на песок с невиданной доселе силой. И далеко несли пенные потоки свои, доставая порой до самого уреза гор, до скальных утесов…

Но, все же, идти по песку было можно. Всюду, сколь хватало взгляда, лежали на берегу доски, бочки, паруса, свиные окорока, одеяла, плащи, тюки одежды… И люди. Все они были мертвы… И их все прибывало и прибывало и вновь уносило, и вновь швыряло на песок, словно море отчаянно било их за что-то, и никак не могло насытиться жаждой своей свирепой безжалостной мести…

Петр и Капитон прошли весь берег, до самых скал… Они молчали, изредка вглядываясь в лица людей, пытаясь найти хоть одного живого… Но напрасно искали они: живых не было… В одном месте они увидели человека. Это был офицер. Он сжал в руках сундучок красного дерева… Видно было, что именно он, этот сундучок, и помог человеку добраться до берега… Но не смог спасти ему жизнь: посиневшими руками, безжизненно он вцепился в две ручки по бокам. Но жизни в человеке уже не было…

Капитон приостановился… сделал шаг к сундучку… посмотрел на отца… Но Петр покачал головой…

– Не подходь…, – сказал он тихо… – Али не вишь – эдак-то любил он сундук свой… Мотряй, не бери… не то ночи спать он не дасть тебе… охвицер энтот…

Волны все свирепели и ревели, смешиваясь с ветром, несли брызги и пыль, и вскоре уже невозможно было идти по песку: вода была всюду…

Они поднялись по глинистому косогору, надеясь добраться до верхней тропы. Обувь и одежда у них давно уже промокли, но они, дошли, наконец, до тропинки.

Чтобы не замерзнуть вовсе, они быстро, что было сил, пошли назад, к тому месту, где остались Илона и Катерина… И только движение согрело их и не дало пропасть тут, на холодном, влажном, колючем, пронзающем насквозь, ветре…

Они разожгли костер в безопасном, закрытом от ветра и волн месте, в распадке, между двух холмов… Благо, топляка, сухого, прошлогоднего, было много. Костер, раздуваемый ветром, пылал ярко…

Время от времени к ним подходили люди. Молча, они грелись у костра и шли дальше…

Петр, Катерина, Илона и Капитон сидели на белом, сухом бревне, и молча, глядели на огонь. Одежда у них уже высохла… День клонился к вечеру…

– Ну, дочь… пора, – Петр встал, размял усталые ноги, – пора, дочь… До каих пор сидеть тут…

Илона встала, надела на спину котомку…

– Я знаю, где он… тятя…, – голос ее изменился. И вся она стала непонятная, другая…

Петр посмотрел спокойно на дочь… затем на Катерину…

– Где? – только и спросил он…

– За Шпиталем… в затишке… там он…

– Да откуль ты знать могёшь? – Петр сказал это спокойно, зная упорство дочери, – два раза песок обошли… мало?

– За Шпиталем он… не пойдете – сама пойду…

– Как впотьмах по камням пойдешь? – Катерина тоже встала, подошла к дочери, – вечер уже… Да и не ближний свет – до Шпиталя итить…

– Я фонарь взяла, – был ответ, – да и ветер притих… дойдем чай…

Пётр тяжело вздохнул и молча, набросив на плечи котомку, пошел вниз по тропе. Пошел в сторону Шпиталя, не оглядываясь, молча, упорно.

…Уже в полной темноте дошли они до Шпиталя. Высокой, одинокой скалы, что словно парус выросла прямо из моря…

Илона, неся в руке фонарь, шла впереди… шла, все быстрее и быстрее, словно силы не убывали, а прирастали в ней… за ней шел Капитон… Катерина и Петр поотстали и молча, шли, опираясь на палки, из последних сил…

Илона знала эту пещеру… знала еще с детства, когда снимали они отца с камня, зимой… лет пять назад… когда разбился вдребезги его баркас, и он один остался в живых, стоя по колено в воде на камне, борясь с ледяными волнами, не в силах ни плыть к берегу, ни кричать… на спастись… Тогда Илона привела мать к этому месту… привела безошибочно, ночью, в январе…

И сейчас, никто не возражал ей. Просто шли, молча, спотыкаясь, тяжело дыша, изредка чертыхаясь на острые камни, на темноту, на усталые промокшие ноги…

…Илона вошла в пещеру спокойно, прошла мимо Паркера, Питчера, Холла. Они сидели, прислонившись спинами к камню, едва живые, дрожащие, безжизненные, окоченевшие…

Джек лежал на охапке травы, Утенок сидел рядом, забывшись в полусне, полушоке… Сил у них не было даже встать…

– Ну, девка! – Только и сказал Петр, когда они вошли в пещеру, и увидели всех пятерых, живых, но едва не замерзших моряков…

Молча, они сколотили костер, натаскали топляка… У входа в пещеру он разгорелся ярко, искристо, споро…

Катерина, Петр, Капитон снимали с англичан сырые одежды, сушили их у костра. Илона и Утенок, подтащили Джека поближе к огню.

Вскоре сухая одежда, шерстяные носки, жир ската, сделали свое дело: все четверо, кроме Джека, уже сами сушили белье, пили из чайника теплую воду… Мед подкрепил их силы…

Джек все еще не открывал глаз… Он тяжело дышал… Тепло оживило его, но он был весь холодный, застывший, недвижимый…

Илона дотронулась ладонью до лба Джека… Даже лоб был холодный, как и руки, грудь… ноги…

Тогда девушка быстро, с помощью Утенка, приподняла Джека…

– Put away dress, – сказала она Утенку… – Qweak!

Утенок скрюченными от холода пальцами снял с Джека одежду до пояса…

То, что сделала Илона никого, казалось, не удивило: она быстро отбросила овчиновый казакин, свитку, спустила с плеч рубашку, и прижалась к холодной, израненной спине Джека горячей, розовато-золотистой грудью своей… и обняла его за плечи теплыми, нежными руками…

Еще мгновение – и Джек открыл глаза…

– Илона, – прошептал он, прикоснувшись руками к теплым ее ладоням.

– Yes I am, – только и ответила девушка…

* * *

…Тихо вокруг… мотор давно заглушен… – ветер, упорный, ровный, с юго-востока, дует в спину. Молчат студенты, молчит Стела Каземировна. Молчит Ирина, молчит Костик.

«Гикия» уже развернулась и идет назад, в Балаклаву… А вот и то место… где лежит на дне «Принц».

Костик вновь встрепенулся, лег на борт, внимательно глядит в воду…

– Сейчас не увидишь, Костик, – говорю и спокойно, как говорят другу, без всяких скидок на то, что мальчику всего-то три года…

– Мне уже сколо четыли. – Костик словно читает мои мысли? – А вы туда ныляли с мафкой?

– Нырял, нырял, Костик, – продолжаю я беседу на равных. – Нырял с аквалангом…

– И сто вы там насли? – глазки у мальчика загорелись неподдельным любопытством.

– Должен тебя, Костик, разочаровать, – говорю я, – золотых монет я там не нашел… Зато нашел медный поднос со словом «Принц», нашел медные трубки и гайку… довольно большую медную гайку…

Глазки у Костика загорелись еще ярче. Но он, преисполненный чувства деликатности и такта, не проронил больше ни слова… Он ерзал на сидушке, подходил к матери, вздыхал, ложился маме на колени, вставал, вновь смотрел за борт, в голубую рябь моря, но молчал…

– Да сколько же ты будешь маяться, Константин! – мать мальчика не могла смотреть на эту «муку». Ну, скажи, скажи капитану, что ты там еще придумал! Все одно ведь не стерпишь…

Костик неожиданно смело подсел ко мне рядом, на сидушку «кэпа» и ласковым голоском сказал:

– А мозно у вас, капитан, поплосить ту гайку… что с «Плинца»?

– А что, Константин, очень надо? – спросил я вполне серьезно и деловито…

– Ну, очень! – В сердцах ответил мальчик. – Публика не выдержала, и смех разнесся по всей яхте.

– Ну, хорошо, – ответил я еще серьезнее… – Но даром я ее тебе не дам…

– У меня есть стеклянный шалик, – оживился Костик, – только дома…

– Честно говоря, моя гайка тоже дома, – ответил я в такт… Костик загрустил…

– Ну ладно, – говорю, – давай так. Я передам тебе гайку завтра, через Пал Михалыча. Он на Парнасе постоянно. А вы тут рядом живете…

– Улла! – выкрикнул Костик.

– Но это еще не все…, – мальчик напрягся. Явно его стеклянный шарик был очень далеко… – Но ты мне за эту гайку пообещай вот что…

– Что? – луч надежды мелькнул в глазах мальчика…

– А вот что… Пообещай вот тут, перед всеми, перед всем обществом, что ты будешь беспрекословно слушаться маму и папу…

– Буду… буду, – зазвенел голосок…

– Ты не дослушал, Константин, – говорю я еще серьезнее, – то, что ты будешь слушаться маму и папу завтра и послезавтра – я не сомневаюсь. Но ты должен пообещать мне, и дать письменную бумагу, что будешь слушаться маму и папу, когда тебе исполнится шестнадцать, семнадцать, восемнадцать и девятнадцать лет! Вот так вот! Согласен?

Костик слегка задумался… «девятнадцать лет… такая древность…» – видимо мелькнуло в его сознании…

– Ладно! – деловито подытожил он. – Согласен!

Бумага и ручка были у меня всегда под рукой. И вот, вскоре, документ был составлен и Константин подписал его большой печатной буквой «К», За всеми этими событиями мы и не заметили, как притёрлись к причалу № 260, в Балаклаве, пришвартовались среди зеленых рыбацких лодок, яликов, и баркасов…

…Когда все разошлись, ко мне подошла Стела Каземировна.

– Сергей Аркадьевич! – заявила она довольно дерзко, – а вы нас не искупали, как обещали!

– Да вы как-то и не стремились, – удивился я, – простите ради Бога…

– Нет, простите тут не проходит, – еще жестче голос Стелы Каземировны – мы решили сократить вам оплату за прогулку, вдвое… вот, возьмите…

И Стела Каземировна отсчитала и протянула мне ровно половину суммы…

Я сел на сидушку яхты, облокотился о спинку, задумался…

– Вы знаете, Стела Каземировна, – я сказал это тихо, – вы вообще можете не платить… Коли у вас с деньгами проблемы… Ну, сказали бы честно… ну, оплатили бы горючее – и я бы пошел вам навстречу… Сам был студентом… знаю…

– Правда? – Шефица группы даже улыбнулась… в первый раз…

– Правда…

Она с удовольствием спрятала деньги назад в кошелек…

– Ну, я пошла…? – Она переступила перила, спрыгнула на причал…

– Скажите, Стела Каземировна, – я понял уже, с кем имею дело…

– Да, слухаю…

– А ваши студенты, они кто? На кого вы их учите в вашем вузе, в вашем городе?

– Они медики! Будущие врачи…

– И вы всерьез думаете, что будущие врачи могут нормально лечить людей, ничего не зная о Льве Толстом? О Пушкине? О Есенине?

– Це москальские поэты, вони нам не треба, – был уже грубый ответ…

– А какие же поэты вам «треба»?

– Нам треба Шевченко, Франко, Коцюбинский. И чому вы розмовляете зи мною москальскою мовою! На нашей территории! Розмовлйть, будь ласка, державною мовою…

– У нас, в Крыму, русский язык родной, наш. Вы что же, насиловать нас будете?

– И будемо!

– Ну так знайте, милейшая – большего вреда языку украинскому, Украине, никто нанести не сможет. Сколько будет насильников – столько будет у вас врагов…

– А ми не боимось…

– А вы не задумывались, Стела Каземировна, почему Россия, а вышла она из Киевской Руси, как и Белоруссия, раскинулась от Балтики до Черного моря и от Петербурга до Тихого океана?

– Це не мои проблемы… – был ответ…

– Это так кажется, милейшая… А на самом деле – все дело в том, что Россия просто в массе своего населения добрая, человечная, философски мудрая…

– Вы первише наведить порядок у Москви… а тодди идить нас учить… Мы знаемо, що нам треба… А вы сами своих проблем не розумиетэ…

– А почему бы вам, вместе с нами, не гордиться – именно наши предки Основали Киевскую Русь, создали великую Россию. Именно наши предки сколотили Советский Союз, победили Германию, первые вышли в космос…

– Це не наши, це ваши предки сколотили…

– А как же Розумовский? А Безбородко? А Хрущев? А Буденный? Да и сам Королев родом с Украины, с Южной Руси. Так может, сообразить нам, всем, что не раздирать нам надо на куски Русь, а соединять. Да, кстати, и Скилур, и Ярослав Мудрый и Владимир Мономах, Автор «Слова о полку Игореве» – предки наши именно это нам и завещали, как главное, самое драгоценное наследство.

– Щось, вы забулы про ГУЛАГ, про голодомор на Украини…

– А вы эту тему хорошо изучали?

– Слава Богу, Ющенко очи нам видкрыв…

– А вы сами-то, зайдите в интернет, почитайте. И тогда вы поймете, что Россия пострадала от голодомора не меньше, а больше Украины.

– Вот ми и хочемо, бути вид вас подали… поблище до Европы… мабуть хлопчиков наших сбережемо вид якогось-ныбудь Авганистану, чи Чечни…

– Ох, что то сильно мне всё это напоминает то место из «Слова о полку Игореве», где великий наш предок вещает о плодах княжеских свар и раздора…

Стела Каземировна задумалась,… но ненадолго…

– Я вам так скажу на прощанье, Сергей Аркадьевич… нам краще знать, щче нам треба… Якось, з Европою, думаю, буде краще…

– А я так вам скажу на прощанье, Стела Каземировна – с Южной Русью, с Северной Русью и с Белой Русью вам и нам буде краще. Кстати, только это и дает нам шанс выжить… При всём уважении к Европе.

– Прощувайте…

– Не поминайте лихом…

На этом мы и расстались.

Я сидел на корме «Гикии», молчал, смотрел на Генуэзские башни, на чаек, на голубую даль моря… И так мне было жаль и этих студентов, и Стелу Каземировну. Она даже не понимала, что уродуя своих студентов, она губит и самое себя… губит свою Родину, губит свое будущее…

– Сергей Аркадьевич, – слышу вдруг голос с причала, – это я, Надя, можно на борт…

– Да, конечно же! – я узнал ту девочку-студентку, что записывала в тетрадку все, что я рассказывал…

– Вы знаете, я уже в курсе… вы простите… вот… это деньги… это от меня… за прогулку… за рассказ ваш… за Костика…

Я взглянул в глаза девушке.

Она уже не могла сдержать слезы. Да, похоже, и не пыталась.

– Что ж вы, студенты, так всегда и молчите? – не сдержался я.

– А попробуй пикни, – был ответ, – тогда диплома не видать… как своих ушей… У нас без взяток, без стукачей шагу не ступишь… Сразу съедят… как в пещере…

– Так и живете?

– Так и живем…

Она раскрыла мою ладонь и вложила деньги – «от себе»… и, смахнув быстро слезы, выпорхнула на причал.

– Стой, Надежда, стой, – я последовал за девушкой. – Знаешь, возьми эти деньги… И купи себе на них Полное Собрание Сочинений Толстого… или Пушкина… Или Шевченко. Хорошо?

– Хорошо, – чуть помедлив, ответила Надежда.

* * *

Прошло дня три… За это время я успел передать Пал Михалычу гайку с «Черного Принца». Были другие рейсы. Другие люди. Как-то стала стихать боль от «щедрот» Стелы Каземировны. Новые заботы, новые события как-то заслонили тот день… И Костик, и его мама тоже уходили в прошлое, хотя не забывались, как не забывался весь тот день.

Это было вечером. После штормового дня, после нешуточной переделки с отказом двигателя, я, чудом уцелевший, пришвартовался к причалу. Голодный, измученный, потрепанный ветром, железом и волной, вышел на причал, и, нимало не стесняясь, свалился на прогретые доски, и долго молча, лежал, ни о чем не думая. Ветер, что трепал меня весь день, неожиданно стих, и я, поднял бизань, исключительно для того, чтобы не жарило солнце. И так, лежа в тени от паруса, заснул, не обращая внимания ни на публику, ни на свой потрепанный вид, ни на приближающийся вечер…

…Меня разбудил звонок… Мобильник…

– Да… слушаю, – сказал я спросонья…

– Спасибо… Спасибо… Спасибо… дядя Силёжа, – услышал я тоненький голосок Костика, – мы заблали гайку… С «Челного Плинца»… я вам даю слово… честное слово… самое, самое честное… – Разговор прервался…

Я лежал в полумраке вечера, а слезы сами катились с уголков глаз. И какое счастье, что было уже темно, и никто не видел моего «позора», моих слез. И какое счастье, что был на свете Костик, была Ирина. И была Девочка Надя. Она ехала в этот момент на поезде в свой город, по названию Рава Русская. Она набирала по телефону мой номер. Но не было связи… Ах, как жаль, что не было связи. Но и без этого, я прекрасно знал, что был в этот момент не один. Был со мной Костик, его мама, и была Надежда… Умная и добрая девочка из далекого, и совсем не знакомого мне города…