Крушина Светлана Викторовна

Все могут короли (Барден-1)

Книга первая. Барден

Часть 1. Принц крови

— 1-

Неяркое сентябрьское солнце просвечивало сквозь алую и золотую листву клена, но лучи его не могли пробить густую еще крону. Поэтому под деревом царил совершенно особенный свет — рассеянный, мягкий, красновато-золотой. Эмиль лежал навзничь под кленом, заложив руки за голову, наслаждался этим уходящим осенним светом и думал о том, как хорошо было бы раствориться в нем, превратиться в миллион крошечных сверкающих пылинок. И чтобы эти пылинки подхватил своевольный ветер и унес их в дальние края. Тогда ему не придется идти на этот дурацкий прием…

Вот уже неделю дворец бурлил, подобно жидкости в лабораторной колбе, и сегодня суета достигла своего апогея. Королевская семья, — а вместе с ней и все королевство Касот, — готовилась отмечать восемнадцатилетие старшего принца. Загородный дворец украшали и готовили к приему огромного количества гостей, работы было более чем достаточно, слуги не знали покоя ни днем, ни ночью. Даже члены королевской семьи были заняты в приготовлениях: празднество должно было пройти по высшему разряду, и каждая мелочь требовала пристального к себе внимания.

Одному Эмилю не было никакого дела ни до брата, ни до его дня рождения. Он не хотел идти на прием, заранее зная все, что его там ждет, и знание это наполняло его отвращением. Слава богам, пока еще дворцовая суета его не коснулась. В дальнем углу огромного парка, где нашел себе пристанище Эмиль, было тихо и спокойно, как в девственном лесу, ни один звук не доносился сюда. Ни один звук, кроме шелеста листвы да шуршания мелкой живности, копошившейся в траве.

Эмиль был весьма раздосадован, когда в гармонию тихой осенней песни ворвался совершенно посторонний звук шагов. Кто-то шел прямо к нему по траве, даже не стараясь скрыть свое появление. Эмиль быстро сел, а потом встал на колени, одновременно разворачиваясь лицом к незваному пришельцу. Громадная, бархатная черно-золотая тень заслонила собой осенний багряный свет. Эмиль поднял на нее глаза; взгляд его скользнул по расшитому черной нитью темно-ржавому бархату длиннополого одеяния, по обвивающей могучую шею тяжелой золотой цепи и уперся, наконец, в бесстрастное смуглое лицо, украшенное парой ничего не выражающих агатовых глаз. Тармил…

— Бездельничаем, принц? — вкрадчиво поинтересовался Тармил. Мягкий голос болезненно не соответствовал грубой внешности и вызывал у незнакомых с ним людей недоумение. Он был громаден: чудовищно высок и широкоплеч, — и, казалось, разговаривать должен был низким басом. Но внешность его была весьма обманчива, и не только в том, что касалось его голоса. Те, кто видел Тармила впервые, непременно решали, что принадлежит он к воинскому сословию; но они ошибались. Тармил никогда в жизни не держал в руках меч, но убить человека мог с легкостью, хотя для этого ему отнюдь не требовалось применять физическую силу. Когда-то Эмиль боялся его; потом страх прошел, но он по-прежнему относился к Тармилу с некоторой опаской, зная, какие силы стоят за ним. (Впрочем, надо отметить, что лицо Тармила несло на себе свидетельство того, что и на старуху бывает проруха, и иногда простое железо бывает быстрее и эффективнее тех мрачных и непостижимых для обычного смертного сил, которые имеются во власти мага. Смуглую кожу на правой щеке морщил длинный извилистый шрам; с этой же стороны у гиганта не хватало нескольких зубов. Кто и когда так его разукрасил, Эмиль не знал: учитель никогда не говорил, с кем у него состоялась необычайная для магика схватка, в которой он пострадал.)

— Нет, учитель, я не бездельничал! — ответил Эмиль, тонко балансируя на грани дерзости и почтительности. — Я размышлял.

— Размышлял? — усмехнулся Тармил. — Достойное времяпровождение! Однако, позволь поинтересоваться, о чем же именно ты размышлял?

Перед тем, как ответить, Эмиль поднялся на ноги. В свои шестнадцать лет он был весьма высок и широкоплеч, и крепостью сложения не уступал взрослому мужчине, но рядом с Тармилом самому себе казался маленьким и хилым. Коленопреклоненная поза же только усиливала это неприятное ощущение, и Эмиль поспешил насколько возможно сравнять свое с учителем положение.

— Ну?.. — поторопил его Тармил.

— Я размышлял о необычайной красоте осеннего света, — с подчеркнутой серьезностью ответил Эмиль. — И о том, можно ли достичь подобного эффекта освещения искусственно. Например, с помощью заклинаний. Ведь ни свечи, ни лампы здесь не годятся…

Тармил снова усмехнулся.

— Можно! Только зачем? Ты, принц, думаешь не о том… Такие штуки хороши для придворных магиков, а придворный магик из тебя не выйдет.

— Из вас же вышел…

— Эх, принц, моя служба при дворе — это отдельная песня… Так вот, с размышлениями тебе придется повременить. Советую тебе побыстрее привести себя в приличный вид и поспешить во дворец. Твой дед хочет видеть тебя.

Вот это было плохо. Эмиль ненавидел бывать во дворце, и особенно не хотел появляться там сейчас, когда залы и переходы полны суетящихся слуг, которые будут глазеть на него, как на диковинного зверя. Может быть, даже будут тайком тыкать пальцами… Он даже замычал от едва сдерживаемого отвращения.

— Вот тебе и придворная служба, — заметил Тармил, невозмутимо любуясь гримасой, которою скорчил Эмиль. — Любо-дорого посмотреть, как тебя скручивает от одного упоминания дворца. Но ничего не поделаешь, принц. Королевский приказ!

— Может быть, мы притворимся, что вы меня не нашли? — без особой надежды предложил Эмиль.

— Ни-ни, даже не думай.

Уговаривать его было бесполезно; Эмиль тихо вздохнул. Тармил принадлежал к той породе людей, на которую не действовали никакие уговоры. Иначе и быть не могло, иначе он и не выжил бы… Однако, Эмиль не мог скрыть своей досады: она заставляла зло вспыхивать его рыжие глаза и кривиться — губы.

— О Безымянный, зачем я ему мог понадобиться?!

— Это уж лучше тебе знать. Может быть, он хочет сделать тебе внушение насчет того, как вести себя на празднике?

— Что я, дурачок — внушения мне делать?

Тармил посмотрел на него с жалостью.

— Дурачок, раз задаешь такие вопросы.

Ответить на это было нечего. Эмиль с тоской взглянул на небо, где неспешно продолжало свой путь клонящееся к горизонту солнце, потом перевел обреченный взгляд на учителя. Тот по-прежнему был совершенно невозмутим и абсолютно безжалостен. Камень, скала! Как странно, вдруг подумалось Эмилю, что он, такой сильный, такой спокойный, такой выдержанный, не старается прибрать к своим рукам всю власть, никогда даже не пытался диктовать королю свою волю… впрочем, король тоже крепкий орешек, не всякие зубы способны его разгрызть.

— Иди, принц, — Тармил пристально взглянул на ученика. — Король не любит ждать. Только, ради богов, выбери какую-нибудь одежду поприличнее, в этом балахоне ты похож на нищеброда.

Насчет одежды учитель тоже был прав, только вот Эмиль никогда не обращал особенного внимания на то, во что одет. И слова Тармила отнюдь не заставили его устыдиться. На нем красовался обычный его наряд — ученическая накидка из тонкой шерсти, с длинными полами и широкими рукавами, спереди она запахивалась и перетягивалась широким шерстяным же кушаком; сейчас она была измята и испачкана травой и землей. Не слишком подходящая одежда для приема у короля, но мысль об этом заставила Эмиля лишь упрямо сдвинуть соломенные брови. Все так стараются отмежеваться от него, показать, насколько мало имеют с ним общего… сделали из него настоящее пугало… так чего же ради он должен подстраиваться под их требования?

— Я отправлюсь немедленно, — заявил он, не делая даже попыток отчистить полы от грязи.

— Принц! — Тармил предостерегающе поднял брови. — Ты что же, хочешь явиться перед королем в таком виде? Это не слишком… почтительно.

— Полагаю, королю безразлично, как я выгляжу.

— Гордость — плохой советчик, учти это.

— Однако это единственное, что у меня есть, — с горечью ответил Эмиль.

На это Тармил ничего не ответил.

Конечно, Эмиль слегка преувеличивал, и учитель мог бы ему об этом напомнить. Кроме гордости, у него был титул, которого никто его не лишал. Тармил не шутил и не насмешничал, называя его принцем; действительно, в жилах юноши текла благородная королевская кровь. В этом обстоятельстве, однако, Эмиль не находил ничего приятного, он готов был скорее проклинать свое происхождение, поскольку не получал от него никаких выгод, а одни только горести. Происхождение это было отягчено тем, что люди с опаской, осторожно, называют даром Гесинды. Эмиль же предпочитал звать это проклятием.

Да, кроме гордости и титула, у Эмиля был Дар…

Когда у него открылись эти способности, он готов был локти кусать от злости и отчаяния. По глупости он даже вообразил, что жизнь его кончена. Ни один человек из его близких не попытался поддержать его, все они повели себя так, как будто боялись заразиться от него чумой. И только Тармил, назначенный старым королем ему в учителя, помог выбраться ему из глубин отчаяния и показал, что проклятый дар может стать благословением и дать такую власть над миром и людьми, какую мало кто из простых смертных способен себе вообразить. Нужно было только научиться правильно этим даром распоряжаться, а это было самое сложное…

Но этот дар навек отделил Эмиля от друзей и близких, он даже не мог остаться жить рядом со своей сестрой и братом.

Единственным человеком, не считая Тармила, который вел себя с ним почти так, как если бы ничего не случилось, был старый король Исса, его дед. Он неустанно повторял внуку: "Радуйся, что ты вообще жив!"

И — со временем, конечно, — Эмиль научился-таки радоваться этому простому факту, осознав, что все могло быть гораздо, гораздо хуже. В конечном счете, именно благородное происхождение защитило его от тех ужасов, которые могли последовать за тем, как его проклятый дар обнаружил себя. Благородное происхождение и власть, сосредоточенная в руках его деда-короля.

Эмиль торопливо шел по парку, пренебрегая своими особенными способностями (а вернее, не желая «трепать» искусство ради столь приземленной цели) и предпочитая использовать простую мускульную силу собственных ног. Сначала парк был больше похож на настоящий дикий лес: высоко над головой смыкались кроны старых деревьев, сплетался в паутину подлесок и пружинил под ногами мох, укрытый ковром из палой сухой листвы. Тропинки были едва заметны, дорожек не было вовсе, но Эмиль уверенно держал направление. Здесь он был как дома, за три года изучив каждый куст и каждое дерево. По мере приближения к дворцу тропки становились все явственнее и ровнее, деревья расступались и выстраивались рядами, мох сменился ровной густой травой. Теперь это был скорее ландшафтный парк, создающий иллюзию леса, но для настоящего леса слишком ухоженный. Здесь уже встречались следы присутствия человека: собранная в аккуратные кучки листва; заботливо подстриженные ветви там, где они мешали пройти, не сгибаясь пополам; искусно устроенные цветники и красиво оформленные камнями родники и ручьи. Все это было не более чем декорация; или, если угодно, оправа для драгоценного камня, который являл собой дворец.

Парк был весьма обширный, и путь занял у Эмиля больше часа, ибо его жилище находилось в наиболее удаленном от дворца уголке. Наконец, он ступил в непосредственно прилегающую к дворцу часть парка. Это было царство прямых, проложенных с помощью чертежных инструментов аллей, подстриженных деревьев, зеркальных строго прямоугольных прудов. Эмиля всегда бросало в дрожь при виде этой «облагороженной», а в сущности обкорнанной и изуродованной в угоду людским причудам природы. Это было еще хуже, чем «причесанный» лес.

В оранжерее садовник с молодым помощником срезали алые и белые розы и аккуратными грудами складывали их в большие корзины. Завидев торопливо проходящего мимо Эмиля, они оба согнулись в поклонах, как будто мгновенно переломившись в поясницах; конечно, они узнали его. Они стояли согнувшись, не смея поднять взгляда, до тех пор, пока Эмиль не покинул поле их зрения. Миновав оранжереи, он сразу же наткнулся на хорошенькую служаночку, которая пробегала мимо по дорожке с охапкой белоснежного свежевыглаженного белья. Девушка застыла на месте наподобие каменной статуи, коих множество красовалось на парковых аллеях, выкатив на Эмиля округлившиеся глаза. Кланяться ей было неловко из-за громоздкой ноши, и она присела с глубоком книксене, с трудом удерживая корзину перед собой. При этом она не сводила с Эмиля взгляда, как будто она была кроликом, а он — удавом. "Ваше высочество… — пролепетала она едва слышно. — Какая честь…" Это было отнюдь не выражение почтительности по отношению к представителю королевского рода, это был самый настоящий страх. Пугало! снова подумал Эмиль ожесточенно и молча прошел мимо. Я для всех них настоящее пугало! А ведь я не сделал ничего, чтобы заставить их бояться!

Пока еще не сделал… — тоненько и ехидно проговорил внутренний голосок из самых глубин его сознания, но Эмиль безжалостно заставил его замолчать.

Дворец был набит слугами под самую крышу. Со стороны их беготня выглядела как бестолковая суета, но, присмотревшись, можно было легко заметить, насколько четки и согласованы их действия. Королевский сенешаль был человеком суровым и умел заставить людей работать. Но при появлении Эмиля все немедленно бросали свои дела и на несколько секунд застывали каменными изваяниями, тараща глаза. Эмиль готов был взвыть от злости! За три года он так и не привык, что все на него неизменно пялятся.

— Где король? — спросил он у одного из слуг, пряча злость и раздражение за резкостью тона.

Никто не знал, где король, что было неудивительно: все занимались своими делами, коих было множество, и местонахождением его величества не интересовались, да и не в их компетенции это было. Эмиль поиграл желваками на скулах — это так похоже на властного деда: немедленно вызвать внука к себе, не уточнив места встречи! — и спросил, где сенешаль.

Сенешаль нашелся в беломраморной бальной зале. Стоя у окна, прикрытого полуспущенными фалдами белоснежных занавесей, он вполголоса беседовал с Люккой. Очевидно, советовался с ним по поводу завтрашнего празднества. Эмиль отметил, что вялый и медлительный брат, против обыкновения, выглядит взбудораженным и возбужденным настолько, что на щеках его выступили пятна горячечного румянца. Какая удача! язвительно подумал Эмиль. Он вовсе не рад был видеть брата, но полагал, что тот может оказаться ему полезным.

Братья с детства не питали друг к другу любви. Как по характеру, так и внешне принцы были совершенно меж собой не схожи. Как это часто случается, старший был ниже и тщедушнее младшего; Люкка вообще унаследовал много отцовских черт, тогда как Эмиль (и Карлота, их сестра) пошел в мать и в деда. Люкка был маленьким и черноволосым, как отец, одновременно вялым и раздражительным. Эмиль же, плотный и высокий, соломенноволосый и желтоглазый, напоминал молодого медведя: он был такой же массивный, неспешный и страшный в гневе. В общем, братья были до того не похожи, что с трудом верилось в их происхождение от одних и тех же родителей.

— Ваше высочество! — воскликнул сенешаль при приближении Эмиля и низко, церемонно поклонился.

— Эмиль! — одновременно с ним воскликнул Люкка, но кланяться, разумеется, не стал, а вместо этого быстро отступил на несколько шагов, стремясь оказаться подальше от брата. Лицо его приняло беспокойное выражение, взгляд нервно перебегал с измятой накидки Эмиля на его лицо и обратно. — Что ты тут делаешь? Не ожидал тебя увидеть.

— А я не собирался сюда приходить, — сквозь зубы ответил Эмиль. — Мне передали, что его величество король хочет меня видеть. Ты знаешь, где его найти?

— Если не ошибаюсь, он сегодня не выходил из своих покоев, — торопливо проговорил Люкка, мечтая как можно скорее избавиться от брата. — Он жалуется, что суматоха вызывает у него головную боль… А зачем ты ему понадобился?

— Сам хочу это узнать, — не задерживаясь более, Эмиль развернулся и пошел прочь из залы, но был неожиданно остановлен окриком брата.

— Эмиль!.. Эмиль, ты ведь будешь присутствовать завтра на торжестве?

Удивленный, Эмиль обернулся и ответил:

— Полагаю, мне придется присутствовать. Но почему ты спрашиваешь?

— Раз так… — Люкка нервничал и не знал, какие подобрать слова, чтобы не разгневать брата, который временами пугал его до дрожи. Эмиль хорошо чувствовал его страх. — Прошу тебя, найди на завтрашний день пристойное платье. Может, для тебя это ничего не значит, но значит для меня, а это все-таки мой праздник! В подобном же виде ты только шокируешь гостей и заставишь их нервничать…

— Хорошо, — мрачно усмехнулся Эмиль. — Найду.

Личные покои короля Иссы с первого взгляда поражали взгляд старинной, тяжеловесной, ало-золотой пышностью. Здесь было много зеркал, багряных ковров тонкой работы, тяжелых портьер, подхваченных толстыми золотыми шнурами, и тому подобных атрибутов, которые лучше подошли бы для окружения не семидесятилетнего старца, но женщины-матроны.

На самом деле, обстановка была подобрана давным-давно в соответствии со вкусом покойной ныне супруги старого короля, женщины нрава буйного и неуравновешенного. С годами характер королевы только портился, и в конце концов Исса, уставший от ее бесконечных истерик, был вынужден удалить ее от себя. Он приказал выстроить для нее особый павильон в укромном уголке парка (ныне этот павильон занимал Эмиль), и королева со своими служанками переехала туда — можно сказать, отбыла в недалекую ссылку. Там она и скончалась через недолгое время, причем до сих пор никто не мог сказать с уверенностью, имела ли ее смерть естественные причины или же кто-то помог ей упокоиться. Отделку дворцовых комнат, сделанную по распоряжения супруги, король, однако, менять не стал, и она сохранилась в первоначальном виде.

Эмиль не стал бродить из комнаты в комнату в поисках короля — комнат было много, больших и совсем крошечных, три на три шага, и он рисковал безрезультатно проходить по ним до вечера. Он просто остановился на пороге первой, «проходной» комнатки и «позвал» деда. Зов был предназначен для него одного, никто другой его просто не услышал бы.

— Я здесь, Эмиль! — послышался в ответ мощный низкий голос короля, исходящий из-за стены. Старик обладал способностью «слышать», но не мог «говорить» с Эмилем так, как тот «говорил» с ним.

Откинув гобелен, скрывающий дверной проем, Эмиль прошел в соседнюю комнату, тонувшую в полумраке. Ему пришлось пригнуться — притолока располагалась так низко, что он мог бы разбить об нее лоб.

— Сюда, Эмиль, — снова позвал король.

Эмиль оглянулся, отыскивая его взглядом; дед сидел, развалившись, в одном из претенциозно выглядящих кресел черного бархата. Кресло было массивное и старинное, и рассчитано было на то, чтобы в нем поместилась дама в очень пышной юбке, какие носили с полвека назад. Так что даже высокий и грузный король Исса располагался в нем весьма свободно.

На короле красовался распахнутый на груди роскошный халат; треугольный ворот открывал бледную, старчески обвисшую кожу. На лице, как и на шее, кожа обвисла складками, но король сохранил в прекрасном состоянии все свои зубы, и крапчатые желтые глаза из-под набрякших век смотрели остро, по-волчьи, и не было видно седины в изрядно поредевших, но сохранивших цвет соломенных волосах. Знавшие короля в молодости говорили, что Эмиль очень походит на молодого Иссу.

— Здравствуй, дед, — Эмиль остановился перед старинным креслом, чуть к нему наклонившись. Наедине с дедом он позволял себе подобное фамильярное обращение; впрочем, в последнее время он вообще многое себе позволял, почувствовав силу. — Ты звал меня?

— Да, мальчик, звал. Присаживайся, — король кивнул на кресло, стоящее напротив. Между двумя креслами примостился небольшой выложенный деревянной мозаикой столик на кривых грифоновых лапах. На нем стоял металлический, украшенный чеканкой кувшин с вином и два кубка, выполненные в том же стиле. — Угощайся; попробуй вина, налей и мне тоже, — унизанная перстнями и усыпанная веснушками большая белая рука указала на приборы. — Ведь, кажется, тебе не запрещено пить вино?..

— Нет, не запрещено, — как послушный внук, Эмиль выполнил его просьбу; рубиновое вино полилось в кубки. — Ты что-то хотел сказать мне? Я слушаю.

— Что это за тряпье на тебе? — вместо ответа брезгливо спросил король, только сейчас разглядев его облаченье. — Неужто в твоем гардеробе не нашлось ничего лучшего?

— Я торопился, — с плохо скрытым раздражением отозвался Эмиль. — Да и что вам всем далась моя одежда? Вот уже три года, как вы не желаете меня знать, так какое вам дело, как я одеваюсь?

— Т-с, не горячись, мальчик! Держи себя в руках и не дерзи. Ты был и остаешься принцем крови, а это что-то да значит! Так веди себя соответственно, не распускайся. Помни, кто ты, и как должен держаться.

— Я-то помню, — не мог сдержать желчи Эмиль, — только все остальные, кажется, забыли… Но, я надеюсь, ты позвал меня не для того, чтобы читать мне нотации? С этой задачей отлично справляется и Тармил.

Старик резко выпрямился в кресле, расплескав вино, и вонзил в Эмиля недобрый взгляд крапчатых желтых глаз.

— Ты, кажется, напрашиваешься на оплеуху, мальчишка. Не вынуждай меня ударить тебя! Попридержи язык и выслушай, что скажет тебе человек более старший… и более умный.

Чтобы сдержать яростный гнев, — опять наставления! — Эмилю потребовалось приложить немалые усилия, но в конечном счете он преуспел. В его намерения не входило злить деда еще сильнее, чем он уже был разозлен.

— Слушаю, мой король, — сказал он сумрачно, наклонив голову.

— То-то же. Для начала, Эмиль… об этом нашем разговоре никто не должен узнать. И никто не должен пусть даже случайно услышать его. Тебе понятно? Даже случайно! — с особенным нажимом повторил Исса.

Заинтересованный, Эмиль поднял взгляд. Вот так-так! Что это дед хочет сказать? Впрочем, намек его был понятен и без пояснений. А вот зачем понадобилась такая таинственность?..

Исполнение заклинания ограждающей тишины требовало не более двух минут; обманная и охранная магия всегда давалась Эмилю легко. Король с любопытством следил за производимыми им пассами; никто и подумать бы не мог, что руки этого грузноватого юноши могут двигаться с подобной плавностью и изяществом. Как и у Тармила, временами внешность Эмиля вступала в резкое противоречие с его внутренним содержанием.

— Все? — спросил король, когда Эмиль, закончив формулу, снова откинулся в кресле. — Заклинание надежно?

— Как скала.

Исса удовлетворенно кивнул и заметил:

— Тармил говорил мне, что в последние месяцы ты делаешь большие успехи. Он даже намекнул, будто твои возможности уже далеко превзошли его собственные.

— Вот как? Мне он ничего подобного не говорил.

— Еще бы. Какой учитель признается ученику, что тот обошел его?..

Удивление Эмиля все возрастало. Получается, что перед тем как вызвать для разговора его, Эмиля, дед успел побеседовать с Тармилом. А Тармил ученику ничего об этом не сказал. Кроме того, разговор касался ни много, ни мало — этого самого ученика и его способностей. Уже любопытно! В довершение всего, Тармил буквально признался, что ничему больше принца научить не может, ибо тот умеет и знает уже больше, чем он сам! От такого голова шла кругом. Эмиль привык считать уровень мастерства учителя недосягаемым для себя — во всяком случае, в ближайшие несколько лет, — а тут…

— Так… — проговорил он ошеломленно, пытаясь собраться с мыслями. — И что же из этого следует?..

— Следует, что время твоего ученичества заканчивается. Ты думал о том, чем займешься, став вольной птицей?

— Вольной птицей!.. — скрипнул зубами Эмиль. — Дед, ты, видно, хочешь посмеяться надо мной. Магик — и вдруг вольная птица! Кто позволит мне самому решать за себя? Наверняка вы уже приготовили для меня этакую уютную башню на дальней северной границе королевства… Но почему об этом говоришь со мной ты, а не Тармил?

— Потому что не ему решать твою судьбу. Ты — принц.

— Принц, сапожник — какая разница? В моем случае это все равно…

— Нет. Именно в твоем случае — нет. Тебе повезло, мальчик, ты сам можешь выбирать… если только решишься сделать выбор.

Слова деда звучали загадочно, Эмилю пришлось признать, что он ничего не понимает.

— Поймешь, — заверил его король. — А если нет — значит, я в тебе ошибся… Слушай же! Ты, конечно, знаешь, какой завтра день…

Конечно, Эмиль знал. Восемнадцатилетие старшего принца — день, когда Люкку при стечении огромного количества народа, на главной площади столицы, провозгласят наследником престола. Так уж случилось, что до сих пор наследника у короля Иссы не было: его единственная дочь, принцесса Алмейда, мать Люкки, Карлоты и Эмиля, не могла преемствовать власть, ибо была женщиной. Не мог править королевством и супруг ее, принц-консорт Эдмонт, хоть он и происходил из побочной ветви королевской семьи. Таковы были законы королевства Касот, установленные много веков назад: только прямой наследник мужеского пола, достигший возраста в восемнадцать лет, мог унаследовать трон.

Король был стар, и отсутствие прямого наследника не могло не вызывать у него тревогу. Исса беспокоился, что после его смерти — если произойдет этого до достижения Люкки восемнадцатилетнего возраста, — начнется смута, и несколько ветвей семейства сцепятся между собой в борьбе за трон. Однако и теперь, когда долгожданный день был так близок, старый Исса отнюдь не казался довольным и взирал на своего старшего внука едва ли не с отвращением…

— Знаю, — сумрачно подтвердил Эмиль. Он знал мнение деда касаемо Люкки, и разделял его.

— Завтра твоего брата объявят наследником трона. После моей смерти он станет полноправным властителем этой страны… Боги знают: трудно найти кого-то менее подходящего на эту роль, чем Люкка! — веснушчатые кулаки старого короля сжались на резных подлокотниках, в глазах вспыхнул желтый волчий огонь. Эмиль смотрел на него во все глаза, а Исса продолжал: — Твой брат — размазня и слабак, он не удержит в своих руках королевство.

Напрягшись всем телом, Эмиль внимательно слушал. Он пытался уловить мысль, которую хотел донести до него Исса. Люкка, слабак и размазня… Подобная характеристика показалась ему, пожалуй, слишком категоричной и резкой, но в общем — верной. В вялом, тщедушном, желчном Люкке, Люкке-поэте, как его называли, никогда не было внутреннего стержня. С детства он был одержим поэзией, глотал книгу за книгой, витал в облаках, сам пытался сочинять стихи. Нередко можно было увидеть, как беззвучно шевелятся его губы: это он повторял про себя строки любимой поэмы или же придумывал поэму сам; серые глаза его при этом мутнели и затягивались дымкой. Ни о чем, кроме стихов, Люкка не думал и думать не мог. Что до самих стихов, Эмилю довелось как-то читать их — они показались ему ужасными. Рифма, ритм и слог никак не давались старшему принцу. Может быть, потому, что, несмотря на бесконечное чтение известнейших, прославленных поэтов, он оставался человеком недобрым, удивительно ограниченным и приземленным. И вот этот человек, которого не занимало ничто на свете, кроме любимых стихов и собственной августейшей особы, должен был в недалеком будущем занять королевский трон. Человек, который в жизни не принял ни одного самостоятельно решения — ему просто не требовалось что-то решать.

Эмиль подумал обо всем этом, и ему стало страшно. Он взглянул на деда: тот сидел, вальяжно развалившись в кресле, и смотрел на него с ожиданием и затаенной надеждой в волчьих глазах.

— Ты прав, — проговорил Эмиль медленно, не до конца будучи уверенным в том, что правильно понял мысль деда. — Из Люкки выйдет негодный король, но что же делать? По закону он должен стать наследником. И потом… он может найти хорошего советника.

— Я думал, ты умнее, принц, — сморщился король. — Хороший советник при плохом короле сам становится королем. А король при нем становится марионеткой. Нет! Это будет конец.

— Так перепиши закон, если он тебя не устраивает. Ты же король.

— Времени не осталось!.. Ты спросишь, почему я не думал об этом раньше? Я думал.

— И что же?

— Увы, закон — это традиции. Король может — и должен! — быть выше обстоятельств, но он не может быть выше традиций.

— Это глупо! — не выдержал Эмиль.

— Нет, мальчик. Это печально. Кроме того, если не Люкку, то кого прикажешь объявить своим наследником?

Вместо ответа Эмиль взглянул деду прямо в глаза. Сердце его перевернулось, потому что в этих глазах, таких же желтых, как его собственные, он прочел ответ на невысказанный вопрос. Оглушенный этим ответом, он невольно дернулся в кресле.

— Нет! — воскликнул он почти в испуге. — Это… невозможно. Я одержим Даром, люди не приняли бы меня…

— Король, — Исса воздел к потолку толстый белый палец, — только тогда король, когда у него есть силы переломить толпу, даже если она не принимает его. У тебя, в отличие от твоего брата, эти силы есть. Кроме того, у тебя есть Дар. Ты, полагаю, уже должен был понять, какую власть он дает человеку, — если только человек осмелится ее взять. Ты — осмелишься.

— Но я…

— Молчи и слушай! Три года ты учился подчинять себе страшные, могучие силы, природу которых не дано понять ни твоего брату, ни мне, никому из простых смертных. Ты знаешь, что эти силы способны сделать с людьми и с миром. И ты согласен позволить запереть себя в башне? Ты обречешь себя на медленное умирание под давлением короля, который будет выжимать из тебя все больше и больше, требовать невозможного ради прославления его имени, пока ты не упадешь бездыханным? Нет! Ты — магик. Я знаю: вас, магиков, очень мало, и все вы — несчастные одиночки; а вот чего я не знаю, это почему вы до сих пор не объединили силы, чтобы противостоять тупому давлению толпы. Когда-нибудь, надеюсь, вы до этого додумаетесь… Но и теперь, по одиночке, вы — страшная сила. Вот почему вас боятся. Подумай, хочешь ли ты покориться воле испуганных безмозглых людишек?

— Дед! — в смятении воскликнул Эмиль. — Но я же не могу вести войну против всего мира!

— Можешь! — с нажимом проговорил старый король. — И должен. Что я тебе только что говорил? Ты должен уметь переломить толпу, иначе ты никогда не станешь королем.

— Но я никогда не стану королем…

— Станешь!

Не добавляя больше ничего, Исса поднял руку с зажатым в ней кубком. Онемевший, ошарашенный Эмиль смотрел, как дед медленно стискивает пальцы, и лицо его при этом наливается багровой краской, а стальная посудина сминается в его руке, как бумажный лист, и алое вино, в сумраке почти черное, медленно струится меж пальцев. Вдруг засмеявшись, Исса отбросил исковерканный кубок в сторону, и добавил, слегка задыхаясь:

— Для того, чтобы повторить подобное, тебе даже не требуется физическая сила. Подумай об этом, Эмиль.

Угнетенный, с глухо и тяжко бьющимся сердцем, Эмиль тонул в глубоком кресле, судорожно вцепившись в подлокотники, как в последний оплот, и смотрел на деда, который тонкой салфеткой неспешно вытирал пальцы. В голове его медлительно ворочались мысли… самые разные, но все, как одна — нехорошие. Очень нехорошие. Теперь он понимал, почему дед просил его устроить так, чтобы никто не мог их подслушать.

— Что толку думать, — проговорил он с некоторым трудом, — если завтра Люкка станет твоим наследником, а мне вскоре предстоит стать узником…

— Дурачок, — почти ласково ответил Исса, и ласка в его голове звучала страшнее, чем явственная угроза. — Люкка смертен, как и все мы. Кто знает, что случится с ним завтра? Да и здоровья твой брат, как мне кажется, вовсе не крепкого…

Вот так-так! Эмиль знал, что дед недолюбливает Люкку, но чтоб настолько… Это же даже не намек, это — указание! растеряно подумал Эмиль. Но почему он хочет, чтобы я… почему не сам?.. Да разве я посмею?..

Он даже вспотел от таких размышлений. Отчаянно захотелось выйти на свежий воздух.

— Подумай над тем, что я сказал тебе, мальчик, подумай, — пророкотал дед с пугающей лаской в голосе и ободряюще покачал головой. — И не торопись принимать решение. В сущности, торопиться тебе особенно некуда, года два у тебя есть, а я за это время постараюсь не умереть. А теперь иди. Тебе еще надобно привести себя в надлежащий вид, чтобы завтра выглядеть достойно и не посрамить наше семейство.

Не дожидаясь повторного приглашения, Эмиль вскочил, поклонился и спешно покинул дедовские апартаменты, позабыв даже уничтожить все еще действующее заклинание ограды тишины. Он пронесся по дворцу, не глядя по сторонам и ничего не замечая, и остановился только уже ступив на парковую гравиевую дорожку. Солнце зашло, спускались сумерки. Прохладный ветер остудил лицо Эмиля, но ему все еще не хватало воздуха, и он нервным движением рванул ворот плотно запахнутой накидки. После разговора с дедом ему было не по себе, хотелось что-нибудь разломать и разрушить, причем собственнолично, руками, не прибегая к помощи Дара. Ничего подходящего на глаза ему не попалось, и он, замычав сквозь зубы, резко повернулся и размашистым шагом направился в сторону своего потаенного жилища. Через минуту он, не сдержавшись, перешел на бег.

Все еще одержимый жаждой разрушения, Эмиль пронесся мимо поджидавшего его под кленом, в праздности, Тармила (тот проводил его недоуменным взглядом), и ворвался в свою спальню, едва не сорвав дверь с петель.

— Проклятье! — повторял он сквозь зубы. — Проклятье! — хотя и сам не мог понять, кому или чему адресованы его слова.

Он сорвал со стойки меч — не парадный, положенный ему как принцу крови, а настоящий, боевой, — и, сжимая его в ладони, выскочил обратно на открытый воздух.

Учитель с молчаливым неодобрением наблюдал, как Эмиль, оскаливший зубы, с побагровевшим лицом, и удивительно похожий на деда, наносил быстрые бешеные удары по измочаленному стволу старого засохшего дерева, на котором он во время тренировок ставил руку. Меч с глухим звоном вгрызался в дерево, оставляя глубокие зазубрины, и отскакивал от ствола, как живой. Белые щепки летели во все стороны, как водяные брызги.

Несколько раз, начиная чувствовать усталость, Эмиль менял руку. Только окончательно выдохшись, он бросил меч и, тяжело дыша, подошел к Тармилу. Он раскраснелся и вспотел, влажные соломенные волосы облепили лоб и виски.

— Сколько раз я говорил тебе, что упражнения с мечом вредят занятиям магией? — неприятным тоном вопросил Тармил. — Ты можешь повредить кисть или пальцы — и что станешь тогда делать? А?

— Пойду выбивать врагам зубы рукоятью меча, — ответил Эмиль, опускаясь на землю рядом с учителем.

— Очень остроумно. Ну что же, ты поговорил с королем?

— Поговорил.

— Вижу, ваш разговор был очень энергетическим.

— Да уж… Словами не выразить, насколько энергетическим.

— И о чем же шла речь? Мне дозволено будет узнать?

Эмиль заколебался.

— Простите, учитель…

— Ладно, — махнул рукой Тармил. — Я не собираюсь лезть в ваши личные с королем дела.

Эмиль благодарно промолчал.

Быстро стемнело, на черном осеннем небе одна за другой загорались звезды. Эмиль сидел, прислонившись затылком к стволу клена, и смотрел на них. Все они были ему знакомы… но какой толк от того, что ты знаешь имена звезд? От этого жизнь не становится легче, когда над тобой, как топор палача, висит дар-проклятье.

— Учитель! — позвал Эмиль, не поворачивая головы. — Можно спросить вас?..

— Смотря о чем.

— Вы говорили обо мне с дедом?

Долгая пауза, — и, наконец, неохотно:

— Говорил.

— И говорили, что я не могу больше оставаться вашим учеником?

— Да.

Эмиль сел прямо, упершись руками в землю, и повернулся к Тармилу. Он уже остыл после своего яростного приступа, и краска ушла с его лица, но теперь щеки вновь загорелись нервным румянцем.

— Так это правда?.. — возбужденно проговорил он. — Но так скоро?..

— Я всегда говорил, что у тебя просто сумасшедшие способности к магии, — ровным голосом отозвался Тармил. — Но я и сам не думал, что за какие-нибудь три года ты меня обскачешь. Я не могу больше учить тебя.

— Но это значит… — медленно сказал Эмиль неожиданно севшим голосом, — что я должен буду уехать?..

Снова пауза и снова — неохотно произнесенные, почти выцеженные слова:

— Король не хочет, чтобы ты уезжал. Он сказал, что сделает все возможное, чтобы ты остался.

В порыве чувств Эмилю немедленно захотелось воскликнуть: "О, дедушка!", но он вспомнил сегодняшний разговор и резко расхотел. Назвать деда, короля Иссу, старого, желтоглазого, недоброго, дедушкой — да просто язык не повернется!..

— Ты не голоден, принц? — Тармил решил свернуть тему предполагаемого окончания ученичества Эмиля. — Думаю, ужин нас уже ждет. Пойдем, тебе надо подкрепить силы.

— Я бы лучше лег спать…

— Нет, нет. Ты должен поесть, — Тармил заговорил настойчиво, как будто убеждая маленького ребенка. Лучше не спорить, понял Эмиль, хорошо знавший учителя, и подчинился его настояниям, хотя, в действительности, предпочел бы немедленно забраться в постель, ибо за сегодняшний день устал сверх меры.

— 2-

Облачение в парадное платье было для Эмиля настоящей пыткой. С утра пораньше, еще до рассвета, к нему явился присланный сенешалем слуга, без чьей помощи Эмиль едва ли справился бы. Слуга принес с собой нарядное платье и немедленно приступил к облачению в него принца.

Через час Эмиль стоял перед большим зеркалом в гардеробной и придирчиво рассматривал свое отражение.

Зрелище оказалось неожиданно впечатляющим. Глядя на меня, подумал Эмиль не без удовольствия, ни один человек не усомнится, что в моих жилах течет самая благородная в королевстве кровь.

Прямые соломенные волосы были гладко зачесаны назад, и на месте их удерживал тонкий кованый золотой венец. Подстать венцу был и парадный нагрудник, разукрашенный позолотой и цветной эмалью. В битву в таком не пойдешь, а покрасоваться на дворцовом приеме — в самый раз. Тяжелый черный, переливающийся шелковыми розблесками плащ ощутимо давил на плечи и мел складками пол. Жесткая ткань, застежка в виде мертвой головы у горла… Кому пришло в голову взять символом королевской власти череп?..

К такому плащу положен оруженосец, подумал Эмиль с усмешкой, оставляя мысли о черепе в стороне. Или, вернее, плащеносец, чтобы таскать за мной его полы… Однако, как во всем этом ходить?

Для пробы он прошелся по комнате, и приятное впечатление от собственного зеркального отражения стерлось без следа. Притаившийся в уголке слуга настороженно следил за ним; пребывание в одном пространстве с принцем пугало его до нервной дрожи.

Тяжесть плаща на плечах буквально пригибала Эмиля к земле, он норовил запутаться в глухо и нервно звякающих шпорах, а неудобный парадный меч при каждом шаге бил по бедру. Не было никакой возможности придержать его за рукоять, ибо в нее были вставлены драгоценные камни, которые больно врезались в ладонь и царапали пальцы даже сквозь перчатки. О-хо-хо, тоскливо подумал Эмиль, уж лучше бы настоящие боевые доспехи! Вид у меня, конечно, был бы не таким блестящим, но я хотя бы чувствовал себя человеком! А так я похож на разряженную куклу.

Впрочем, тут же злорадно добавил он про себя, Люкке придется еще солоней. Золота на него будет напялено на порядок больше. Я уж не говорю про женщин с их драгоценностями и высокими прическами…

— Ваш конь, ваше высочество, — осмелился подать голос слуга, — оседлан и ждет вас перед домом.

— А конь господина Тармила?

— Господин маг отбыл во дворец около часа назад…

Ну, вот еще сюрприз. Придется мне, мрачно подумал Эмиль, тащиться во дворец в одиночестве. Или, вернее, в сопровождении этих слуг-остолопов. Спасибо вам, учитель! Не захотели, значит, принять часть праздноглупого любопытства и тыканья пальцами на себя, оставили все мне… Спасибо же!

Прекрасно понимая, что подобное ожесточение ни до чего хорошего не доведет, Эмиль все же не мог ничего с собой поделать. Неясное чувство, чем-то схожее с противным сосанием под ложечкой, владело им со вчерашнего вечера, и к нему примешивалось раздражение от неудобного платья в частности и от всей этой глупой торжественной церемонии, на которой ему вменялось в обязанность присутствовать. Кому и зачем он там был нужен — вот вопрос…

Сначала Эмилю предстояло прибыть во дворец, а оттуда уже, вместе с королевской семьей и всеми приближенными, отправиться в столицу. Подумав о предстоящей встрече с отцом и матерью, Эмиль скорчил кислую физиономию. К родителям, как и к брату, он сильной привязанности не питал, ибо они сами, намеренно, уже несколько лет держали его на расстоянии. Отец даже не старался скрывать свою неприязнь и свой страх перед ним; мать пыталась быть с младшим сыном такой же ласковой, как и раньше, но у нее это плохо получалось — в ее глазах Эмиль без труда различал все тот же страх, разбавленный чувством вины.

Утро только занималось, а перед парадным подъездом дворца уже выстроилась вереница роскошных золоченых экипажей, украшенных цветами и лентами. В окошках экипажей мелькали в основном разрумяненные женские лица; большинство присутствующих мужчин восседали верхом, они неспешно разъезжали между экипажами, откровенно красуясь перед дамами. Эмиль поискал глазами отца: хочешь или нет, но следовало его поприветствовать. Найти его было несложно, уж очень он выделялся в массе людей пышностью одеяний. Он выглядел так, как будто венцу наследника престола предстояло сегодня опуститься на его голову, а не на голову его старшего сына.

Эмиль приблизился к отцу и остановился чуть в стороне, чтобы не прерывать его беседу с Тармилом. Они, однако, сами заметили его и замолкли, повернувшись в его сторону.

Придворный маг восседал на могучем чалом жеребце, который, казалось, с трудом выдерживал вес его тела. Был Тармил, как обычно, великолепен и невыразимо представителен. Эмилю, впрочем, было хорошо известно, что этот царственный вид и все остальное — наполовину напускное. Поскольку — и это ему тоже было хорошо известно, — все без исключения магики (а особенно — придворные) были полностью или частично сломленные внутренне люди, и ни о какой королевской гордости речи идти не могло… Не раз Эмиль подумывал, что золотая цепь, неизменно обвитая вокруг шеи Тармила, напоминает собачий ошейник.

Тем не менее, в смысле внушительности внешнего вида, принц-консорт Эдмонт, отец Эмиля и зять Иссы, не мог идти ни в какое сравнение с Тармилом. Был он ниже мага на полголовы, а по ширине из мага можно было выкроить двух таких. Впрочем, темноволосый и смуглый, принц-консорт был весьма хорош собой.

При виде сына лицо Эдмонта вытянулось и приняло отчужденно-высокомерное выражение — как обычно. Однако он старался соблюсти приличия и создать хотя бы видимость отцовских чувств.

— Сын мой… — неуверенно улыбаясь, проговорил он и явно не знал, что говорить дальше. Он старался заставить себя смотреть в лицо Эмилю, но глаза его то и дело беспокойно перебегали на руки сына. Эмиль уже давно заметил эту забавную черту: почему-то при встрече с магами люди все время пялились на их руки, словно ожидая, что вот сейчас, сию же минуту, маг начнет творить какое-нибудь убийственное заклинание. Бесило его это неимоверно.

— Доброе утро, батюшка, — Эмиль церемонно поклонился в седле и коротко стрельнул глазами в Тармила. Тот улыбнулся ему вполне отстраненно, не спеша приходить на помощь и подхватывать нить разговора, который норовил вот-вот оборваться. — Все ли у вас благополучно?

— М-да, — неопределенно отозвался принц-консорт и нервно оглянулся на магика. Он тоже ждал от Тармила поддержки и тоже не дождался. В делах, которые касались королевских внутрисемейных отношений, он неизменно хранил нейтралитет. Эдмонту пришлось выкручиваться самому. И он выкрутился, да так удачно, что не смог скрыть радость: — Не хочешь ли поприветствовать мать, сын мой? Вот ее экипаж…

— Конечно.

Выполняя долг почтительно сына, Эмиль приблизился к указанному экипажу и склонился к окошечку.

— Матушка? — позвал он.

Полная изящная рука отодвинула в сторону кружевную завесу, и на Эмиля глянули прекрасные светло-карие глаза в опахале золотых ресниц.

— Эмиль? Ты уже тут? Как хорошо!.. Все ли у тебя в порядке?

— Все прекрасно, — сухо ответил Эмиль. Мать снова смотрела на него с таким выражением, словно одновременно хотела коснуться его и боялась это сделать. Усмехнувшись про себя, Эмиль сам разрешил ее дилемму: взял в свою ладонь руку матери и приник к ней губами. Принцесса Алмейда заметно вздрогнула и рефлекторно отдернула руку, словно коснувшись чего-то нечистого и неприятного.

— Сегодня такой радостный день, не правда ли, милый? — спросила она, робко и виновато глядя на сына.

— Полжизни его ждал, — отозвался Эмиль, обнажив зубы в недоброй улыбке, которая больше смахивала на оскал (и при этом снова стал пугающе похож на деда). — Мы скоро отправляемся?

— Его величество должен появиться с минуты на минуту… Эмиль, милый, ты в самом деле хорошо себя чувствуешь? Ты выглядишь как будто уставшим.

— Вам кажется, матушка. Я крепко спал ночью и прекрасно отдохнул.

Принцесса Алмейда была женщиной, и женщиной проницательной, к тому же она была матерью, и она легко уловила фальшь в его голосе, но продолжать расспросы не посмела. Ее пугали желтые огни, вспыхивающие в глазах сына. О, он так был похож на ее отца и так много унаследовал у него! Этот насмешливый и одновременно тяжелый взгляд из-под полуопущенных век, выпуклые надбровные дуги, широкая грудь и крупные белые руки — Алмейда смотрела на сына и видела перед собой отца. И голос у Эмиля, после того как прекратил ломаться, становился такой же, как у старого короля — гулкий и такой низкий, что временами звучал почти на границе слышимости… И нрав тоже: мальчик умеет подолгу скреплять себя, но уж когда терпение его истощается, тут берегись — разражается настоящая буря эмоций, взрыв язвительной ярости! Сейчас он, впрочем, вполне владел собой, хоть и прорезывались в его голосе раздражительные нотки…

Последнее не удивляло принцессу, ибо она видела, что сыну не нравится быть здесь, он раздражен тем, что все вокруг в открытую пялятся на него, едва только пальцами не тычут, как будто бы он балаганный уродец. Ей было больно за него. Она сожалела, что не может защитить его от того, что причиняло ему боль. Ведь она все-таки любила своего сына, своего странного и страшного сына. Но страх был сильнее любви, хоть и пришел много позже. Ныне она боялась сына так же, как боялась отца, и даже больше. Исса, невзирая на свою нечеловеческую физическую силу, вспышки бешеной ярости и холодную жестокость, был все же человеком, обычным и понятным другим людям. Понять же Эмиля едва ли мог кто-то, за исключением таких же, как он, одержимых Богиней: Дар навеки изменил его, вложив в душу нечто, как казалось принцессе Алмейде, нечеловеческое. И в тот день, когда Дар был обнаружен, принцесса лишилась сына… за три года она почти смирилась с этим, и, хотя сердце ее еще болело за него, ей больше не хотелось прижать Эмиля к груди, как раньше, и… и, кроме того, у нее оставался другой сын, близкий и понятный.

Слегка ссутулившись и отвернув лицо, Эмиль замер в седле. Невольно Алмейда отметила, что выглядит он гораздо внушительнее Люкки, и королевский венец больше подошел бы ему, чем старшему брату. Как же странно распорядилась судьба!..

Наконец, на ступенях показалась грузная фигура короля. Мужчины немедленно, все как один, обнажили головы; дамы — те, которые не сидели в экипажах, — присели в глубоких реверансах. Исса неспешно прошествовал мимо них всех, ни на кого не глядя, и с помощью слуги забрался в седло подведенного ему жеребца. Он намеревался отправиться в столицу верхами, чтобы ничто не мешало народу радоваться, видя своего короля (как он заявил не без яда в голосе). Заметив Эмиля, он жестом поманил его к себе.

— Поедешь рядом со мной, — заявил он, когда принц приблизился.

— А как же Люкка?

— Для вас обоих места хватит, — усмехнулся Исса. — Да и разве твой брат не собирается ехать в экипаже?

Эмиль огляделся — действительно, среди всадников Люкки видно не было. Ну и ну! Что же это, будущий наследник короны не хочет показываться людям раньше времени?

— Так могут решить, будто ты решил передать трон мне, — заметил Эмиль.

— Пусть поломают головы! — отрезал Исса. — Ты будешь перечить своему королю и деду, сопляк?

— Нет, ваше величество. Слушаюсь, ваше величество.

— Так-то лучше. Ну, поехали, что ли.

Длинная, растянувшаяся почти на треть лиги, кавалькада тронулась по направлению к столице. Эмиль ехал посередине процессии, рядом с дедом. В своем жестком, почти негнущемся плаще он казался себе вырезанной из дерева куклой, неуклюжей и никому не нужной. За ним, почти след в след ступал могучий чалый жеребец, несший на своей спине Тармила. Ясное дело, размышлял Эмиль, они не могут оставить меня без присмотра. Я — принц, и меня нельзя удалить от церемонии, но я — маг, а значит, меня надо остерегаться. Тармил здесь, чтобы остановить меня, если мне вздумается выкинуть какую-нибудь магическую штуку. Это ясно, как день… Как же все это было противно. За три года уже пора было привыкнуть к подобному положению вещей, но он все никак не мог.

Чтобы отвлечься от мыслей, он стал посматривать по сторонам, и открывшееся ему зрелище сразу же увлекло его. В сущности, последние три года он провел затворником, не выходя за ограду дворцового парка, который был хоть и обширен, но все же являлся всего лишь крохотной частью окружающего мира. Жизнь в его пределах текла однообразно, особенно для Эмиля, живущего отдельно от остальных его обитателей. Так что он с удовольствием разглядывал пейзажи, которые сменяли друг друга по сторонам дороги, и высыпавших на обочины людей. Несмотря на ранний час, людей было множество. Почти все это были крестьяне, которые собрались здесь, чтобы поглазеть на своего короля и его свиту. Они пришли целыми семьями, с женами и детьми; обнажив головы, они часто и монотонно кланялись, но при этом умудрялись переговариваться между собой и обсуждать увиденное. Приглушенные голоса их сливались в единый гул. Сделав небольшие усилие, Эмиль сумел бы разобрать отдельные слова, но ему было лень утруждаться, да и не интересовало его особо, о чем говорят эти крестьяне. Ясное дело, обсуждают, кто именно из этих разряженных господ — сам король; а бабы и девки ахают над роскошными туалетами дам. Эмиль развлекался уже тем, что просто разглядывал все эти новые, не примелькавшиеся и не знакомые лица. В основном были они грубые и простецкие, совсем не похожие на породистые, холеные и высокомерные физиономии придворных; но вот среди юных крестьянских девушек попадались даже весьма хорошенькие и свеженькие. Две или три румяные девичьи мордашки так понравились Эмилю, что он даже пожалел, что не может послать всю предстоящую церемонию подальше к Борону, прямо сейчас сойти с коня и остаться здесь, среди полей и деревьев, чтобы переброситься с этими миленькими крестьяночками парой слов и, может быть, завязать более близкое знакомство.

Но его обязанности и его проклятый долг королевской крови давили на него, как давил на плечи жесткий плащ, и он только с сожалением несколько раз оглянулся на девушек, оставшихся позади.

— Не сверни шею, — ворчливо одернул его дед. — На что тебе эти немытые девчонки? Ты еще слишком молод, — Эмиль от его слов покраснел, а король продолжал ехидно, как будто не замечая его злости и смущения: — А если сумеешь правильно устроить свою жизнь, через несколько лет сможешь таскать таких девчонок в свою постель десятками. Да что там! Самые красивые знатные дамы будут готовы сами запрыгнуть в твою постель по одному твоему знаку.

— Ваше величество! — укоризненно прошелестел из-за спины Тармил. — Что вы такое говорите? Эмиль еще слишком юн.

— Вот и я о том же, — невозмутимо отозвался Исса. — Слишком юн, чтобы пялиться на девчонок. Пусть лучше подумает о будущем.

Вне всяких сомнений, он намекал на вчерашний разговор, и Эмиль снова почувствовал, как заныло сердце.

Дикая мысль пришла ему в голову. Что, если дед решился пойти наперекор закону, освященному временем и традициями, и сегодня на столичной площади объявит наследником не Люкку, а его, Эмиля? Что тогда будет и как ему следует повести себя?..

Он ломал над этим голову до самой минуты въезда в столицу, а тогда стало не до отвлеченных рассуждений. Представшее его взору великолепие захватило его.

Галерея, которая тянулась по верху городской стены влево и вправо от ворот, насколько видел глаз, была украшена лентами и цветами и облеплена гирляндами любопытствующих горожан. Все они что-то кричали, создавая шум совершенно неимоверный, и кидали в процессию, которая медленно втягивалась в ворота, букеты из осенних цветов и листьев. К счастью, почти ни один из них не долетел до цели, чему Эмиль в глубине души порадовался: ему очень не хотелось, чтобы в лицо ему угодил бы какой-нибудь букет. Это казалось ему очень неприятным и унизительным.

Вдоль прямой и широкой мощеной улицы, от ворот устремляющейся прямиком к центральной площади, выстроились ряды стражников. Блеск их начищенных доспехов слепил глаза. Этим было не до того, чтобы приветствовать короля и его наследника, или разглядывать кавалькаду, уж очень они были заняты тем, что сдерживали напирающую толпу, а точнее — отдельных личностей из этой толпы, которые так и норовили подлезть поближе, чтобы коснуться хотя бы сбруи королевской лошади. Смельчаки рисковали угодить под конские копыта или, того хуже, напугать лошадей, но, очевидно, об этом совсем не думали.

Среди всего этого волнующегося, шумного людского моря невозмутимым оставался, пожалуй, только один человек: сам король Исса. Он не смотрел по сторонам, глаза его были прикрыты, а на лице откровенно проступало выражение брезгливой скуки. Временами казалось, что он уснул в седле, но нет-нет да и мелькал из-под тяжелых век желтый волчий огонек. Возраст! думал Эмиль. Король уже очень стар. Сколько подобных процессий он повидал и как они его, должно быть, утомили! Утомили настолько, что ему уже нет никакого дела до людей, которыми он правит…

Центральная площадь, украшенная белокаменной, как будто сахарной, ратушей, была буквально запружена народом. Эмиль глядел поверх множества человеческих голов и недоумевал: разве здесь найдется место для короля и его свиты? Однако площадь оказалась больше, чем ему представилось в первый момент, и центр ее был свободен. Посреди просторного прямоугольника, окаймленного опять же цепью из городской стражи, был установлен обвитый разноцветными лентами помост. На нем возвышались несколько обитых алым бархатом кресел, которые были предназначены для короля и его близких. К помосту тянулась дорожка, застеленная багряным бархатом. По обе стороны от дорожки выстроилась цепь стражников.

Только на площади Люкка, Карлота и их мать покинули свои экипажи, несмотря на то, что продвижение таких громоздких сооружений по заполненным народом улицам было затруднено. Горожане встретили появление принцессы Алмейды и ее отпрысков диким ревом.

— Слезь, наконец, с седла и подай сестре руку! — прошипел очнувшийся от своей притворной полудремы Исса на ухо Эмилю. — Ты же не хочешь, чтобы она тащилась через площадь одна!

Остаться одной, по мнению Эмиля, сестре отнюдь не грозило: среди окружающих королевское семейство кавалеров нашлось бы немало желающих сопроводить ее к трону. Однако, делать было нечего. Он спешился, подошел к Карлоте и с изящным поклоном подставил ей руку.

Сегодня они с сестрой еще не виделись (да и вообще не виделись уже давно), так что она вздрогнула от неожиданности, обнаружив его рядом с собой. Двадцатилетняя Карлота во всем была очень похожа на него и на деда, с поправкой на пол, но, несмотря на сходство, предпочитала общество Люкки. Эмиля же она не выносила с детства, еще когда у него не было никакого дара. Карлота была очень высока, почти одного с Эмилем роста, пышногруда и невероятно величественна. Их двоих легко можно было принять за двойняшек — благодаря сметанно-белой коже и редким бледным веснушкам Карлота выглядела гораздо моложе своих лет.

— И ты тут, маленький уродец! — прошипела она едва слышно, принимая его руку с нескрываемым отвращением. — Я думала, тебя давно уже засадили в какую-нибудь проплесневевшую башню!

— Спасибо на добром слове, сестричка, — сухо отозвался Эмиль. — Как видишь, я по-прежнему с вами.

— Колдунишка! Только попробуй наколдовать какую-нибудь гадость — посмотришь, что с тобой будет!

— Очень мне надо…

Они пререкались совсем как в детстве, только злость в голосе Карлоты была отнюдь не детская. Искренне не вынося брата, она всегда дразнила его маленьким уродцем, при этом как-то упускала тот факт, что они с ним были схожи, как редко бывают схожи между собой даже настоящие двойняшки.

Шествующая впереди них Алмейда беспокойно оглянулась и бросила на них предостерегающий взгляд. Раньше ссоры между ее детьми часто перерастали в драку, и теперь она опасалась, что вспыхнет очередной скандал, гораздо более серьезный, чем детская драка. И Карлота, и Эмиль были слишком уж подвержены приступам ярости. Однако, сейчас Эмиль не был настроен продолжать ссору, он крепко стиснул губы и погрузился в молчание.

Следом за королем Иссой, которого почтительно поддерживал под локоть его будущий наследник (старик явно играл на публику: Эмиль хорошо знал, что он вовсе не так дряхл, как притворяется, и передвигается самостоятельно совершенно без труда), и за идущими рука об руку родителями, Эмиль и Карлота поднялись на возвышение и заняли предназначенные для них кресла. За спинкой кресла Эмиля встал Тармил. Он старался не отходить от своего ученика ни на шаг и следовал за ним вроде сторожевого пса. Эмиль осмотрелся: помимо королевской семьи, на помост поднялись еще десятка полтора приближенных короля, это были его министры и советники (их постные физиономии были хорошо знакомы Эмилю с самого детства) и служители Двенадцати в торжественных облачениях.

Тоска! подумал он и приготовился мужественно бороться со скукой на протяжении часа или даже больше. Церемония обещала затянуться надолго.

Оказалось однако, что ему будет не до скуки. Постепенно им завладело какое-то странное, сосущее, ни на что не похожее ощущение; сначала он никак не мог понять, чем оно вызвано. Дело было явно не в происходящем на возвышении, оно его совершенно не занимало. Он даже и не следил за ходом церемонии, лишь отметил краем глаза, как служитель Прайоса под надзором Иссы совершает над коленопреклоненным и очень бледным от осознания важности момента Люккой какие-то сложные пассы, сопровождая свои действия долгим заунывным пением. Он взывал к Богу-Солнцу и остальным одиннадцати богам и призывал их явить свою милость будущему правителю, даровать ему мудрость, стойкость и храбрость. Все это было непереносимо скучно. Чтобы сосредоточиться, Эмиль закрыл глаза. Так он поступал часто, когда хотел постичь что-то, что ускользало от его сознания, загромождаемое видимой реальностью.

Едва он погрузился во тьму, ему сразу стало легче. Странное ощущение усилилось и как бы обострилось. Через несколько секунд он уже почти понял, в чем дело — это давали о себе знать его особенные, даже среди магов редкостные способности, своеобразный ментальный «довесок» к дару. Но что-то мешало ему сосредоточиться окончательно, сдавливало голову и туманило мысли. Золотой венец! догадался он и, не открывая глаз и не слишком задумываясь, как окружающие воспримут его поступок, потащил с головы украшение. Стало полегче, внутреннее зрение прояснилось, и он задрожал от предвкушения какого-то чуда.

Чуда, впрочем, не случилось. Картина, вставшая перед его внутренним зрением была Эмилю, в общем-то, привычна. Его "дар в даре" позволял управляться не только с материальными предметами и явлениями природы, но и с не овеществленными мыслями и человеческими чувствами. В состоянии особого сосредоточения он воспринимал людей как яркие светящиеся точки, располагающиеся примерно в районе переносицы. Если он хотел как-то повлиять на человека, то представлял себе, как из этой точки в такую же точку в его голове протягивается тонкая яркая нить, за которую можно было дергать и тянуть, управляя таким образом мыслями, чувствами и поступками человека. Не со всеми и не всегда это получалось, но Эмиль возлагал на эту свою способность большие надежды (жаль только, что некому было помочь ему развить ее, поскольку, как уже говорилось, этот особый Дар мало кому был дан, и Тармил им не владел совершенно). Все нити были разными, так же, как разными были люди. Они отличались по цвету и по яркости свечения, могли быть толстыми или тонкими. Не пользуясь обычным зрением, сосредоточившись только на ментальном восприятии, Эмиль почти всегда мог сказать, кто стоит перед ним так же легко, как если бы видел лицо этого человека.

Теперь же вокруг него было великое множество людей, и от каждого к нему протянулась тонкая нить, причем, чтобы увидеть это на сей раз, Эмилю не понадобилось прилагать никаких дополнительных усилий. Видимо, сказывалась особенная энергия большой людской толпы, в самом центре которой он оказался. Нити, которые он видел, сплетались между собой и образовывали что-то вроде толстого разлохмаченного каната, за конец которого так и хотелось потянуть. Что же будет, если я осмелюсь на это? задумался Эмиль, не зная, что ему теперь делать. Очень хотелось испробовать свои силы, но было немного страшно: он знал, как больно била магия по неосторожным и заносчивым.

Пока он размышлял, светящийся «канат» вдруг начал вести себя как-то очень странно. Он принялся стремительно закручиваться кольцами, и не успел Эмиль опомниться, как один виток обхватил его голову, второй — шею, третий лег на плечи… Вскоре он был полностью обвит кольцами, которые сжимались вокруг него, словно намереваясь задушить. О-хо-хо, подумал Эмиль в панике, кажется, я угодил под ментальную отдачу толпы… и что же мне с этим делать? Этого он не знал и даже не представлял, как в такой ситуации действовать. Кольца каната толчками сжимались и начинали причинять уже нешуточную боль.

Забывшись, Эмиль попытался стащить их с себя с помощью рук, но это было неправильно, и он быстро понял свою ошибку. А поняв, тут же напряг все свои ментальные силы, надеясь, что спохватился не слишком поздно. Он почувствовал, что куда-то падает, видение светящихся нитей исчезло, сменившись чернотой…

— …Очнись, принц! Приди в себя!

Стоявший на коленях Тармил сильно и размеренно бил его по щекам: Эмиль открыл глаза и увидел его встревоженное лицо прямо перед собой.

Помимо Тармила, вокруг него толпились все, кто находился на помосте, и на бледных лицах был написан страх напополам с любопытством. Сам Эмиль, как оказалось, лежал на спине на застеленных коврами досках помоста, у подножья кресла, где сидел еще несколько минут (или секунд?) назад. Он никак не мог сообразить, что случилось.

Страшно болела голова.

— Что со мной? — спросил он у Тармила, с трудом шевеля распухшим сухим языком.

— Это я хотел бы узнать у тебя. Но все объяснения — потом, сейчас не время. Ты можешь встать, принц?

— Кажется, да.

— Так поднимайся! Не хватало нам тут еще паники.

До паники, действительно, дело почти уже дошло. Легко вообразить, что почувствовали люди, увидев, как во время последней, самой торжественной части церемонии, когда верховный служитель Прайоса с молитвой возлагал на голову принцу Люкке царственный венец, поддерживаемый с другой стороны королем Иссой, — так вот, в эту самую минуту Эмиль вдруг, словно обезумев, сорвал с себя свой собственный венец и беспорядочно замахал руками. Потом он страшно побелел, захрипел и бревном повалился с трона лицом вперед. Толпа в ужасе взвыла; раздались отдельные выкрики: "Убийство!", "Отравили!", кто-то ломанулся вперед, к помосту, кто-то наоборот — прочь с площади, возникла давка и хаос. Конец церемонии оказался, говоря мягко, скомкан. Корону поспешно, уже без всяких молитв, водрузили на Люкку, и все, кроме короля, который, при поддержке (буквальной, ибо поддерживали его под руки) служителей Прайоса, обратился к народу с успокоительной речью, бросились на помощь к младшему принцу. Оказалось, что он жив и дышит, но сознание оставило его.

Все это, торопясь, почти на бегу, рассказал Эмилю его учитель уже после завершения церемонии, перед тем, как двинуться в обратный путь, а пока Эмилю в течение доброго получаса пришлось солоно. На ноги он поднялся самостоятельно, но его страшно мутило и качало, и больше всего на свете хотелось присесть. Однако, именно этого делать было никак нельзя: церемонию следовало-таки довести до конца, а возложением венца дело отнюдь не заканчивалось. Далее последовало принесение ближайшим королевским окружением каких-то невнятных присяг на верность Люкке; чаша сия не минула и Эмиля. Он искренне недоумевал: какие могут быть присяги наследнику престола, который неизвестно еще когда станет королем? Но делать нечего, пришлось присягать, хотя и мучительно было опускаться на колени перед братом — мучительно и физически, ибо ему было все еще очень нехорошо, и морально. Собственнолично произнесенными обязательствами перед братом он опутал себя, как цепями. Сам на себя надел ошейник, думал он угнетенно и мутно, — ну прям как у Тармила! Поднимаясь на ноги, он встретился взглядом с дедом — тот смотрел, яростно вперив в него желтые глаза, словно силясь что-то вложить ему в голову. Взгляд был назойлив и материален настолько, что Эмиль непроизвольно мотнул головой, словно хотел отогнать муху, и от этого простого движения земля волчком крутанулась под ним, и он едва удержался на ногах. А добравшись наконец до трона, мешком рухнул на него, мысленно вознося Двенадцати благодарственные молитвы за то, что до самого отъезда ему больше не понадобится вставать.

Обратный путь, от столицы до дворца, он проделал не верхом, а в экипаже, поменявшись местами с братом (на этом настояли Тармил и король). Ему уже было получше, но впереди предстоял еще и торжественный прием, на котором он тоже обязан был присутствовать. Не стесняясь (в тесном пространстве экипажа он трясся в одиночестве, Тармил ехал верхом) он долго, с упоением, ругался последними словами, сам не зная, где нахватался подобных площадных выражений. Умолкнув наконец, Эмиль почувствовал, что ему стало много лучше. Он даже задремал, осторожно пристроив к тряской стенке больную голову. Спал он, как ему показалось, совсем недолго, но Тармил, грубо растолкавший его спустя какое-то время, заявил, что они уже вернулись во дворец.

— Вылезай, принц, хватит нежиться, — маг, казалось, вовсе не был расположен жалеть своего ученика. — Пойдем, приведем тебя в достойный вид, а по дороге расскажешь, с чего это тебя так вдруг повело.

Пешая прогулка, хоть и крайне торопливая, подействовала на Эмиля благотворным образом. Особое облегчение он почувствовал, когда, оставшись наедине с Тармилом вдалеке от всеобщего внимания, сорвал с плеч опостылевший плащ. Голова стала более легкой и ясной, нужные слова сами приходили на язык, и он на одном дыхании описал Тармилу все, что видел.

— Ментальные штучки, — тут же сообразил учитель. Голос его звучал мрачно. — Здесь я тебе ничего посоветовать не могу, сам знаешь. Одно скажу: будь осторожнее, особенно когда выходишь один против толпы.

— Интересно, что было бы, если бы я дернул за этот "канат"? — задумчиво спросил Эмиль.

— Думаю, хорошо, что ты этого не сделал. Последствия могли бы быть очень печальными. Сколько людей собралось там, на площади? Тысяча? Две тысячи? Я мало знаю о ментальной магии, но могу почти с полной уверенностью утверждать, что тебя просто-напросто раздавило бы в лепешку отдачей. Для неопытного ментального мага толпа — это смерть.

— Однако это было очень соблазнительно, — вздохнул Эмиль.

— Остерегайся соблазнов, принц, — коротко глянул на него Тармил. — Прежде всего — холодная голова и ясный рассудок. В магию нельзя бросаться вниз головой, как в воду с обрыва… Однако, праздник брату ты испортил. Полагаю, он страшно перепугался.

— Перепугался?..

— Ну да, — того, что коронацию придется перенести, — усмехнулся маг. — Случись это, он со злости устроил бы тебе какую-нибудь гадость, ручаюсь.

— Но теперь-то он должен быть вполне доволен и счастлив, — заметил Эмиль и вдруг взмолился, как мальчишка: — Учитель! Можно мне не ходить на этот прием? Честное слово, ну что мне там делать? Хватит уже, навыставлялся на общее обозрение сегодня!

— Нет, нельзя. Если тебя не будет, пойдут слухи… твоему брату этого не нужно, как бы не распорядился притащить тебя силой. Согласись, это будет не слишком приятно, — Тармил покосился на помрачневшую физиономию принца и засмеялся: — Крепись, принц! Уж это-то у тебя хватит сил вынести.

— 3-

Во время приема, побродив немного в одиночестве (Тармил всюду следовал за ним, но держался в отдалении), Эмиль наконец нашел себе развлечение, в котором учитель не мог ему помешать. Он «цеплял» наугад «ниточки» оказавшихся поблизости гостей и смотрел, как люди реагируют на это. Кто-то ничего не замечал — эти обладали врожденной «защитой», слишком крепкой для него. Другие вздрагивали, как от озноба, и начинали нервно озираться по сторонам. Третьи, самые податливые, вдруг с удивлением и ужасом обнаруживали, что говорят совсем не то, что намеревались.

Все без исключения, обнаружив неподалеку от себя Эмиля, сначала почтительно кланялись и делали круглые глаза, а потом поспешно уходили, почти убегали.

Брожу тут, как вылезший из могилы призрак, думал он мрачно. Все так и таращат на меня испуганно глаза. Одно слово — пугало!

Среди большого скопления людей он вновь почувствовал себя нехорошо. Голова его была полна посторонними мыслями. То есть буквально — посторонними. Не его. Пришедшими со стороны. Эмиль умел и принимать мысли тоже, и не всегда делал это осознанно. Сегодня он устал, не слишком хорошо себя контролировал, а потому страдал от наплыва обрывков чужих «мыслеголосов» и тщетно пытался закрыться. Ему смертельно хотелось вернуться в свое тихое убежище, которое в эти минуты представлялось ему прекраснейшим местом в королевстве.

Множество лиц толпилось вокруг него, вызывая головную боль и чувство глухого раздражения.

Проходя через тронную залу, Эмиль видел длинную вереницу разряженных аристократов всех мастей. Все они желали лично поздравить юного наследника. Некоторые из них, — те, кто знал Эмиля в лицо, — провожали его настороженными взглядами, когда он бесцельно проходил мимо них. Даже не напрягая слух, он слышал за своей спиной шушуканье. Возбужденное его появлением всеобщее внимание он ощущал физически, каждый взгляд был как липкое влажное прикосновение к коже. Эмиль с трудом сдерживался, чтобы не передергиваться.

Когда ментальные штучки наскучили ему, — к тому же у него снова не на шутку разболелась голова, — он стал размышлять, каким еще образом можно скоротать время, ибо конца приему не предвиделось.

Очередь жаждущих припасть к руке наследника трона рассосалась, гости разбивались по парам и уходили танцевать. На галереях, которые были устроены под самым потолком и где укрывались музыканты, уже долгое время играла музыка, но, казалось, ее услышали только теперь. Эмиль, во всяком случае, не прислушивался к ней, занятый своими ментальными экспериментами. К музыке он всегда был, в общем, равнодушен. Однако же теперь, когда он от нечего делать прислушался к струящимся с галереи нежным звукам, они неожиданно увлекли и захватили его. Слушать их было приятно. Он выбрал в огромной бальной зале укромное место у стены, где было поменьше народу, и где он не привлекал ничьего внимания, и стал слушать. Взгляд его рассеянно скользил по танцующим парам, почти не различая деталей, лишь иногда глаз выхватывал из мельтешения атласных лент, кружев и золотого шитья какую-нибудь подробность туалета. В нарядных платьях почти все дамы казались молодыми и красивыми, а кавалеры — благородными и очень значительными.

Эмиль оказался одним из немногих молодых людей, кто не танцевал. Это обстоятельство неприятно раздосадовало его. Оно как бы ставило его на одну доску со стариками, которые уже ноги самостоятельно переставлять не могли. К тому же, ему вдруг нестерпимо захотелось отбросить хотя бы на вечер все свои своеобычные заботы и потанцевать с какой-нибудь милой девушкой. Но найдется ли девушка, которая не отвергнет его, если он наберется храбрости и пригласит ее потанцевать? Эмиль досадливо сжал губы. Почти все здесь знают, кто он такой, и если девушка и примет его приглашение, то непременно станет краснеть, бледнеть, испуганно таращить на него глаза, и за целый вечер не проронит ни слова кроме "да, ваше высочество" и "нет, ваше высочество". Разве только пригласить незнакомку? Шансов на это почти не было, ведь почти все девушки уже были приглашены и танцевали, но Эмиль, вдохновленный этой мыслью, с новым интересом стал приглядываться к барышням, которые под присмотром своих матушек скучали на мягких скамеечках у стен.

Ни одна из них ему не понравилась. Все это были какие-то перезрелые длинноносые девицы, которые могли соблазнить разве что отчаявшегося вдовца. Вид у них был весьма унылый, что и неудивительно. Пожалуй, любая из них с удовольствием последовала бы за Эмилем, невзирая на его не слишком добрую славу, но его передергивало при одной мысли о том, чтобы хотя бы прикоснуться к одной из них.

Он уже понял, что надеждам его не суждено сбыться, и взгляд его стал вовсе рассеянным, как вдруг, нечаянно повернув голову, неподалеку от себя (буквально футах в двадцати, уединение его оказалось мнимым) он увидел девушку… Или, вернее, это была девушка-дитя, ибо лет ей было не более четырнадцати. Она сидела на скамеечке, покойно сложив руки на коленях, очень прямая и чопорная, и смотрела перед собой, высоко подняв подбородок. При ней была пожилая дама, очевидно — наставница, такая же прямая и высокомерная. Девушка была очень хороша, мало того — очаровательна, и Эмиль изумился, почему же она до сих пор сидит в одиночестве. Правда, своим холодным видом она могла отпугнуть иного робкого кавалера, но где же среди современных молодых людей найти таких!

Эмиль украдкой разглядывал ее. Лицо ее было ему незнакомо; вероятно, во дворце она оказалась впервые, а впрочем, могло быть и так, что во время своих редких визитов Эмиль просто не встречался с ней. У девушки были очень правильные, как у старинной статуи (и такие же холодные) черты лица, бледная матовая, без румянца, кожа, светлые серые глаза, светлые длинные косы. Северянка, без всяких сомнений. «Светлость» ее облика усиливало бледно-голубое платье, простоту которого только подчеркивал шитый золотом пояс, завязанный на бедрах; один конец его спадал почти до пола.

Чем дольше Эмиль разглядывал юную незнакомку, тем больше росло его восхищение. Настоящая ледяная принцесса! И до чего хороша! Совершенство в каждой черте, ни единого изъяна в облике. Более того, очень странная и слегка пугающая мысль посетила Эмиля. Ему вдруг показалось, что это светло-льдистое создание носит холодную, чистую плоть так же, как носит это голубое платье, только потому, что так надо, иначе в этом мире никак нельзя, не положено. И что при первой же возможности оно без колебаний, даже с радостью, плоть эту сбросит и уже как чистый дух устремится к небесам, туда, где его настоящее место…

Эмиль не удержался и, зажмурившись, взглянул на нее ментальным зрением. Да! Она и тут отличалась от прочих людей. Такого яркого белого света Эмиль никогда ранее не видел. Нить, что протянулась от него к девушке, светилась ровно и обманчиво холодно, чем-то напоминая раскаленный до белого пламени металл.

Я должен к ней подойти, решил он, охваченный странным огнем. Но как это сделать? Дух духом, но мы на земле, здесь свои законы. Мы ведь не представлены, неудобно…

Он огляделся в поисках Тармила; тот, как всегда, маячил неподалеку и, прочитав во взгляде ученика просьбу о помощи, спешно подошел к нему.

— Кто это? — шепотом спросил у него Эмиль, глазами указав на Ледяную принцессу.

Маг проследил его взгляд и пожал плечами.

— Не имею представления. Никогда раньше ее не видел. Возможно, дочь какого-нибудь князька, для которой достали приглашение на прием, чтобы найти богатого жениха. Сейчас это очень широко практикуется… А почему ты спрашиваешь?

— Хочу ей представиться.

— А! понимаю. Красивая девица, согласен. Только, кажется мне, уж очень высоко она нос дерет. Не боишься, что окажешься для нее недостаточно хорош?

— Не попробуешь — не узнаешь, — отозвался Эмиль философски.

Да, голос-то его звучал спокойно и даже небрежно, но сердце колотилось чуть ли не в самом горле. Тармил, не обманутый его тоном, посмотрел на него понимающе, усмехнулся, но ничего не сказал и отошел в сторону. Чтоб не мешать, надо думать.

Эмиль тщательно проверил, в порядке ли платье, и вышел из своего убежища.

Он не особо хорошо представлял, как нужно обращаться с девушками (а говоря по правде, не знал вовсе, ибо единственная девушка, с которой ему приходилось беседовать, была его сестра Карлота), а потому решил действовать по обстоятельствам, положившись на удачу и на голос разума. Ему было страшновато, даже страшно, но он решил во что бы то ни стало уговорить незнакомку составить с ним пару в танце.

Заметив его приближение, пожилая дама обратила на него вопросительный взгляд, ее подопечная же даже не повернула головы. Вот это небесная гордость! подумал Эмиль с непонятным ему самому восхищением.

— Миледи… — он обратился к девушке подчеркнуто вежливо и церемонно поклонился, приложив руку к сердцу. — Миледи, простите мне мою дерзость, ибо мы с вами не представлены друг другу, но я увидел вас — и не мог устоять.

Это все была чистая правда, но в тот момент, когда холодные светлые глаза поднялись на Эмиля, он почувствовал, что слова его на редкость глупы, и покраснел. Незнакомка смотрела на него без любопытства, без негодования, вообще безо всякого выражения. Глаза ее были светлыми и чистыми, как зимнее северное небо. И такими же безмятежными. Эмиль почувствовал, как под этим взглядом сердце его проваливается из горла куда-то в пятки. Впрочем, он и сам готов был провалиться сквозь пол, куда угодно, хоть под землю.

Ладно! подумал он. Если я буду продолжать разводить церемонии, то через минуту не смогу уже произнести ничего связного. Лучше пойду напрямую, и пусть это покажется грубо и по-солдатски. Все лучше, чем глупость.

— Позвольте пригласить вас на танец, миледи! — выдал он на едином дыхании.

Он почти не сомневался, что она откажется, даже если не знает, кто он такой. А если и снизойдет до согласья, то уж наверняка первым делом обратится за разрешением к своей наставнице. Но незнакомка даже не посмотрела на пожилую спутницу. По-прежнему не отводя взгляда от Эмиля, она медленно, можно даже сказать — царственно — поднялась и протянула ему руку. Эмиль, задохнувшись от нежданно обрушившегося счастья и от восторга, руку эту принял и повел свою даму в зал.

Девушка была высока, но стан ее был столь тонок, что рядом с широкоплечим и довольно плотным Эмилем она казалась миниатюрной. Ступала она легко и ровно, а голову несла высоко. Настоящая королева, хоть и такая юная!..

Танцевала она великолепно. Каждое движение ее было исполнено небесной грации, и Эмиль, залюбовавшись ею, то и дело забывал фигуры танца (которые и без того помнил не слишком хорошо, сказывалось отсутствие практики). Должно быть, по сравнению с ней он казался неловким, но она даже не улыбнулась. С пугающей серьезностью она, не отрываясь, смотрела ему в глаза и не размыкала губ. Уж не немая ли она? мелькнула у Эмиля жутенькая мысль.

Он попытался разговорить свою прекрасную партнершу; беда была в том, что сам он не слишком был сведущ в светских разговорах. Сказывались три года, проведенные, в основном, наедине с самим собой, неразговорчивым Тармилом и совсем уж молчаливыми книгами.

Первым делом, как только позволила соединившая их фигура танца, Эмиль представился, умолчав при этом о своей принадлежности как к королевской семье, так и к клану «одержимых» Богиней. Незнакомка даже не вздрогнула: то ли не знала об особом статусе своего партнера и ничего не заподозрила, то ли, наоборот, знала слишком хорошо.

— Могу я узнать ваше имя, миледи? — почти взмолился Эмиль, видя, что девушка по-прежнему не расположена к светскому воркованию и намерена игнорировать даже самые очевидные правила высшего общества (или же она и впрямь была немой?..).

Бледно-розовые губы дрогнули… и, наконец, разомкнулись.

— Туве, — проговорила незнакомка и не добавила больше ничего. Но Эмилю и того было достаточно — он возликовал. Она была не немая! Дикарка — может быть, но голос у нее был, и голос прелестный!

Начало разговору было положено, в ледяной стене появилась пусть крошечная, но трещина, и Эмиль поспешно принялся закреплять успех. Чувствуя себя более уверенно, он засыпал Туве расспросами, в основном сводящимися к тому, кто ее отец и где находится ее дом. Это было не слишком вежливо, но Эмилю не терпелось разгадать загадку ледяной принцессы.

Туве отвечала сдержанно и неопределенно, при этом глаза ее не теряли своей северной небесной прозрачности. Ее отец и брат, сказала она, прибыли из своих владений, дабы поднести дары новопровозглашенному наследнику престола. Ей выпала высокая честь приехать с ними. На вопрос, где сейчас ее родичи, она сдержанным поворотом головы указала, где. Эмиль посмотрел туда и увидел двух мужчин, высоких и тонких станом, очень бледных, очень гордых и очень похожих на Туве. На головах у обоих красовались венцы. С такого расстояния Эмиль не мог различить деталей, но предположил, что отец Туве, скорее всего, какой-то северный князь, как и говорил Тармил. Нужно будет узнать у кого-нибудь точнее позже…

Неопределенность ответов Туве начала ему даже нравиться. Пусть будет так! Даже интереснее — не знать точно, кто она. Ведь, в конце концов, он о себе рассказал тоже очень неопределенно. Может быть, она намеренно отвечает ему таинственностью на таинственность?.. Он мог бы воспользоваться своим даром, чтобы узнать все, что хотел, но по отношению к Туве счел это бесчестным.

Утомившись от танцев, Эмиль предложил юной партнерше выйти на балкон, немного остыть и подышать воздухом. Туве качнула головой — всего один раз, но этого было достаточно, чтобы понять: уговорить ее не удастся. Отец, сказала она, снизойдя до объяснений, не одобрит ее поведения, если она уединится с молодым человеком. Эмиль был очень расстроен ее отказом, но еще раз внутренне восхитился, на сей раз — ее кристальной чистотой.

С превеликой неохотой он препроводил Туве к скамеечке, где ее поджидала наставница. Тут ему пришлось раскланяться и оставить дам, поскольку продолжать торчать рядом с ними было более чем невежливо. Но и прощаться насовсем, не зная, когда еще придется увидеть Туве, ему очень не хотелось, и он испросил у нее разрешения принести ей — и ее спутнице, конечно! — прохладительных напитков и фруктов. Туве милостиво дала ему позволение, и он ушел, почти окрыленный.

Мысли его парили так высоко и так далеко отсюда, что он не заметил, как с разгону налетел на какого-то человека, неожиданно заступившего ему дорогу, и едва не сбил его с ног.

— Извините, — пробормотал он машинально, подумав, что столкнулся с какой-то из танцующих пар. Потом рассеянно поднял глаза и узнал Люкку. Как видно, тот принял, наконец, все полагающиеся ему поздравления и почести, и был теперь предоставлен самому себе.

— Брат! — раскаяние немедленно сменилось досадой. — Извини, я не заметил тебя.

Он хотел пройти мимо, полагая встречу случайной, но Люкка вдруг схватил его за руку. Уже давно он не позволял себе подобных выходок, и Эмиль удивленно взглянул на него. Его поразили яркие красные пятна, выступившие на скулах брата; Люкка был либо нездоров, либо очень возбужден.

— В чем дело? — спросил Эмиль, моментально оставив мысли о Туве. Умение быстро переключаться мысленно в зависимости от обстоятельств он всегда считал своим достоинством.

— С девушками любезничаешь? — непонятным тоном поинтересовался Люкка. — Ну и как, вы пришлись с этой полоумной друг другу по вкусу?

Судя по всему, он крепко рассчитывал на защиту Тармила, иначе не стал бы говорить таких опрометчивых слов. Но он напрочь позабыл про другое средство, которое находилось в распоряжении Эмиля, и помешать применению которого придворный маг никак не мог. Ему очень повезло, что брат все еще страдал после ментальной отдачи, мучился головной болью и не слишком хорошо владел своими мыслями.

— Выбирай выражения! — побагровев, прошипел Эмиль вполголоса, но яростно, и снова спросил, уже весьма грубо: — Что тебе нужно?

— Мне нужно, чтобы ты объяснился, — высокомерно заявил Люкка, явно не заботясь о том, что центр бальной залы — не самое подходящее место для объяснений. Впрочем, танцующие пары, на пути которых они оказывались, очень деликатно огибали их.

— Объяснился? Насчет чего же?

— Насчет того представления, что ты устроил днем на площади.

Теперь пришла очередь Эмиля брать брата за локоть и оттаскивать в сторону. Ярость медленно клокотала внутри него, страшно и лениво вскипая, как лава, и оттого, что он сдерживался, она становилась только горячей. Однако он никак не мог позволить себе сорваться. Только не здесь, не при таком скоплении знати…

Отыскав укромный уголок за рядом колонн, он поставил перед собой Люкку, с трудом удержавшись от желания впечатать его спиной в холодный мрамор. Брат смотрел на него настороженно, и видимо никак не мог решить, позвать ли ему на помощь или же обрушить на грубияна волну своего праведного, почти королевского гнева.

— Ты о каком представлении говоришь? — спросил Эмиль как мог холодно, прищурив желтые глаза. — А?

— Не притворяйся, как будто не знаешь, о чем речь! — храбрился Люкка, стараясь придать себе соответствующий его нынешнему званию и положению вид. Получалось у него плохо. От отца, который при подобном же более чем худощавом сложении выглядел вполне по-королевски, умения держаться он не унаследовал. — Этот припадок, который ты изобразил. Отвечай, зачем тебе это понадобилось? Ты хотел сорвать церемонию? Да? Ты не хотел, чтобы корона досталась мне?

— Припадок? — взревел, выйдя из себя, Эмиль (все последующие слова он пропустил мимо ушей, а то сильно подивился бы той глупости, которую выдумал Люкка. Разве ж это серьезный способ отнять корону?). Взревел он, впрочем, вполголоса, поскольку еще не до конца забылся. Но до полного срыва оставались считанные мгновения. — Припадок?!

Все-таки, как он ни крепился, он дошел до того, что схватил брата за плечи и принялся трясти его самым непочтительнейшим образом, ударяя спиной о колонну. Перепуганный Люкка тщетно пытался вырваться, но даже сказать ничего не мог, не рискуя откусить себе язык — так клацали его зубы.

Кто знает, чем бы кончился этот милый разговор двух братьев, и не пришлось бы после него короновать нового наследника, если бы наследнику нынешнему не поспешил на помощь Тармил. Он без труда оттащил прочь своего разбушевавшегося подопечного и без труда же удерживал его на месте. Эмиль, впрочем, тут же опомнился и перестал рваться из рук учителя.

Люкка немедленно отскочил от него на пару шагов назад. Скулы его алели пуще прежнего, а глаза почти метали молнии. В этот момент нерешительного и вялого поэта-размазню было не узнать.

— Вот так значит, да? — зашипел он, делая руками странные жесты, словно хотел расцарапать кому-то физиономию. — Так-то ты исполняешь присягу? Ну, колдун, ты у меня еще попомнишь! Подожди только, вот подойдет время…

— Ваше высочество! — вмешался Тармил, обращаясь к Люкке. Он, убедившись, что приступ буйства Эмиля прошел, отпустил его и теперь старался держаться так, чтобы в любой момент помешать братьям сцепиться вновь. — Ваше высочество! Простите своего брата, заклинаю вас. Он сегодня не в себе. Вы сами видели, что днем ему сделалось дурно. Уверяю, ничего он против вас не замышлял.

— Все вы, колдуны, заодно! — в бешенстве воскликнул Люкка. — Ну уж погодите, я со всеми вами разберусь!

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — мрачно ответил Эмиль, не внемля призывающим к молчанию и смирению взорам Тармила. Он тяжело дышал, а лицо его медленно принимало обычный цвет.

— Ты угрожаешь мне?!

Прежде чем Эмиль успел что-либо ответить, вмешался Тармил, и по тону его было ясно, что теперь с ним лучше не спорить — себе дороже выйдет.

— Эмиль, тебе лучше уйти, — сказал он сурово. — То есть вообще уйти. Никаких больше разговоров на сегодня. Ни с кем. Ты меня понял?

— Понял, учитель, — отозвался Эмиль. Ему очень не хотелось уходить, оставляя поле битвы за братом — а он понимал, что эту битву проиграл вчистую, — но тут он поделать ничего не мог. Пока не мог.

Только уже оказавшись под ночным небом, вдалеке от праздничных огней и музыки, он вспомнил о Туве и о данном ей (и несдержанном) обещании вскоре вернуться. Досада на самого себя была столь сильной, что Эмиль пожалел, что некому дать ему теперь хорошего пинка. Он даже остановился и топнул ногой, стиснув кулаки. Это же надо до такой степени забыть все и вся! Прощай теперь, прекрасная ледяная Туве, и кто знает, когда они увидятся в следующий раз?.. и неизвестно еще, что скажет дед, узнав о нынешнем инциденте. Может быть, задаст внуку столь желанную им трепку? Хорошо бы…

Эмиль рассчитывал, вернувшись в свою тихую одинокую спальню, немедленно завалиться спать и проспать, как минимум, до утра. Первую часть своих намерений он осуществил, и никто ему в этом не препятствовал, поскольку Тармил остался во дворце улаживать конфликт с наследником. Эмиль опустил свою многострадальную голову на прохладную подушку, блаженно вздохнул и немедленно уснул, позабыв все тревоги и неприятности прошедшего дня. К счастью, он пребывал еще в том благословенном возрасте, когда над плохим долго голову не ломают, и умеют откладывать проблемы "на потом".

Второму его чаянию, относительно долгого и крепкого сна до самого утра, не суждено было сбыться. Второй раз за сутки его разбудили грубо и бесцеремонно. Щурясь и со сна еще не вполне четко соображая, Эмиль приподнялся и увидел при свете одинокой свечи, пристроенной на край стола, знакомый рыжий блеск из-под тяжелых, надвинутых на глаза век.

— Ты что это, дед? — спросил он удивленно, сев в кровати и протирая кулаками глаза. Еще никогда не бывало, чтобы король навещал его в его потаенном убежище, да еще — ночью. — Случилось что?

— Вот именно, — проворчал дед, отстраняясь от кровати, но зато резким жестом втыкая в грудь Эмиля толстый белый палец. — С тобой случилось. А вот что именно — я хотел бы узнать от тебя.

— Ночью?.. — Эмиль гадал, о чем именно говорит дед: о дневном ли происшествии или об их ссоре с братом?

— Почему нет? Ты еще молод, легко перенесешь пару бессонных ночей, а у меня каждый день на счету… Так что нечего тянуть, рассказывай. Тармил все мне объяснил, насколько сам понял, но я хочу услышать непосредственно от тебя.

Значит, речь идет об его обмороке. Эмиль был несколько обескуражен. Почему объяснений Тармила деду показалось недостаточно? До сих пор он, казалось бы, полностью доверял придворному магу, убедившись за много лет в его преданности. И вообще, по мнению Эмиля, короля больше должна была занимать ссора внуков.

Почти слово в слово Эмиль повторил рассказ, который несколькими часами ранее выслушал Тармил. Скрывать он ничего не собирался. Не видел в этом смысла. Его ментальные способности не были для короля Иссы секретом.

Дед выслушал его, но комментировать никак не стал, только спросил необычайно озабоченно:

— Ну а теперь-то ты себя хорошо чувствуешь?

— Да, — кивнул Эмиль, удивленный таким вниманием к собственной персоне, и добавил многозначительно: — Мне бы еще выспаться, и я совсем приду в норму.

— Успеешь еще выспаться, — дед откинулся на спинку стула, на котором сидел, и стул тихо и задушено заскрипел под немаленьким весом его тела. Уходить он явно никуда не собирался, а значит, разговор был еще не закончен. — Объясни-ка мне лучше, что означала эта безобразная сцена, которую вы с братом устроили вечером. С чего ты вдруг как с цепи сорвался?

Значит, понял Эмиль, учитель ему обо всем доложил. Чего и следовало ожидать. А может, и Люкка нажаловался… хотя это вряд ли, он деда недолюбливает и, пожалуй, побаивается.

— Во-первых, — ответил он сдержанно, — Люкка назвал полоумной одну девушку…

— Какую девушку? — удивился король. — Что тебе до нее за дело?

— Туве. Мы с ней танцевали на балу.

— А… Туве. Это девчонка Гунтера, верно. Ты что же, счел его слова достаточно серьезным для себя оскорблением?

— Она не полоумная!

Дед смотрел на него без улыбки, и из-под опущенных век виднелись только щелочки глаз.

— Некоторые, однако, считают именно так. Она довольно странная.

— А кто она такая? — Эмиль ухватился за возможность увести разговор на интересующую его тему. — Ты знаешь, кто ее отец?

— Разумеется, знаю. Гунтер Бледный, именует себя королем Скааны, хотя ему более пристал бы титул князя. Но он тут абсолютно ни при чем, как и его жалкое королевствишко. Эмиль, неужто ты прилюдно полез в драку из-за этой девчонки?

— Никакой драки не было!

— Люкка уверяет, что ты бил его.

— Ложь! — гневно возмутился Эмиль. — Да, я пару раз тряханул его, но не бил!

Король долго и пристально изучал его, потом кивнул.

— Я тебе верю. Но все равно, твое поведение было более чем недостойным, принц.

Эмиль, наконец, решился.

— Люкка обвинил меня в попытке сорвать коронацию. Я не мог спустить ему это!

— Не мог спустить такой ерунды! Ты знаешь, какие обвинения тебе придется еще услышать в жизни?.. Ведете себя, как мальчишки, — с досадой проворчал дед. — "А он сказал… а я ему ответил… а тогда он… а тогда я…" — передразнил он. — Когда вы оба повзрослеете? Признаться, я был о тебе более высокого мнения.

— Ну, извини, дед, — отозвался уязвленный Эмиль. — Извини, что не оправдал твоих надежд.

— Да, не оправдал! В самом деле, Эмиль, ты мог бы быть посерьезнее. Ты уже подумал над тем, о чем мы с тобой говорили намедни?

— Нет еще… Ты же сказал, что мне некуда торопиться… — Эмилю очень не хотелось говорить об этом, и он снова попытался свернуть на другую тему. — Дед! Скажи… Туве со своим отцом… они часто бывают у нас?

— Выбрось ее из головы! — резко ответил король, снова подавшись вперед. — И поскорее! Она не для тебя.

— Почему это?

— Потому что она слишком юна. Потому что она — странная. Потому что ты слишком юн и к тому же — магик! Ни один король, пусть даже его королевство размером с собачью конуру, не отдаст за магика свою единственную дочь. Да что король! дровосек, если он в здравом уме, не пойдет на такое. Вы с Туве могли приятно провести время, но это — все. Забудь.

Совет был здравый, но следовать ему Эмиль не намеревался. Дед считает, что лучше знает, что нужно внуку, но он ошибается. Эмиль мог и сам за себя выбирать. Поэтому он промолчал, не вступая в спор, а король понял это так, будто он внял его словам.

— Теперь вот что, — с нажимом произнес он. — Следующие несколько дней держись от дворца подальше, — (Эмиль усмехнулся: можно подумать, он стремится проводить во дворце дни напролет). — Своей выходкой ты довел братца до истерики. Сомневаюсь, что он сейчас отвечает за свои слова и поступки и возьмет себя в руки в ближайшее время. Не провоцируй конфликты, пока не будешь к ним готов…

На этой загадочной фразе король предпочел завершить разговор и удалился, прихватив с собой свечу. Эмиль хорошо понял, что он имел в виду, говоря о «готовности», но предпочел не развивать эту мысль, а лег досыпать.

Последнему совету деда он последовал охотно, во дворец его отнюдь не тянуло. Он, правда, подумывал, что Туве с отцом могут еще быть там, и тогда душу его наполняло сладкое томление. Но здравый смысл, как всегда, одерживал верх над мечтаниями. Как разыскать Туве в огромном дворце? На удачу Эмиль не слишком надеялся, а бродить наугад не хотел.

В конце концов, думал он, это ведь не последний ее приезд. Если у ее отца есть какие-то дела с королем Иссой, значит, он время от времени бывает здесь. И, может быть, привозит с собой дочь. Эмиль был совершенно уверен, что рано или поздно они с Туве встретятся снова, и терпеливо ждал удобного случая. Уж что-что, а ждать он умел.

— 4-

Церемония коронации и суета, которая неминуемо поднялась вокруг нее, страшно утомили принцессу Алмейду. Нравом она обладала тихим и ровным, предпочитала спокойное и даже однообразное течение жизни и на роль королевской дочери, в общем, не годилась. Но возложенную на нее богами ношу несла с тихим достоинством и смирением.

Терпение терпением, но окончания торжественной суеты Алмейда ждала как божественного благословления. Покончив со всеми своими многочисленными и крайне утомительными обязанностями матери наследника престола, она при первом удобном случае оставила гостей, которые продолжали веселиться и намеревались, как видно, бодрствовать до утра, и удалилась в свои покои, куда немедленно повелела придти и служанке. Она хотела, наконец, сбросить с себя пышное неудобное платье и прилечь.

Сидя перед туалетным столиком в ожидании служанки, Алмейда устало прислушивалась к себе. Весь день ее мучили странные противоречивые чувства, в которых она не могла не то что разобраться, а даже просто определить, в чем они состоят. Теперь, в тишине и покое, она наконец поняла, в чем дело… и расстроилась.

С одной стороны, Алмейда была очень горда за своего старшего сына и очень радовалась за него. Мальчик стал совсем взрослым и к тому же принял на себя сегодня такую нешуточную ответственность! Когда-нибудь, в скором времени, ему предстоит управлять королевством, он станет первым человеком в государстве. Что может быть выше и почетнее такого предназначения! Сам Прайос благословил его сегодня. С другой же стороны, Алмейда не представляла, как Люкка, со своей мечтательностью и неровным, нервным характером, справится с такой огромной ответственностью. Сумеет ли он правильно вести государственные дела? Кажется, он не слишком преуспевал во всех тех дисциплинах, которые в будущем потребуются ему как правителю… Кто поможет ему? Кто подскажет? Не попытаются ли его приближенные, почувствовав бессилие мальчика в делах управления королевством, сыграть на этом, преследуя свои нечистые цели? Алмейду, как мать, очень беспокоили все эти вопросы. Ее убивала мысль, что она ничем не сможет помочь своему несчастному сыну.

Не меньше она волновалась и о втором своем сыне. Упрямец Эмиль крепче телом и духом, чем брат, но он — младший принц, и даже не будь он «одержимым», он никогда не смог бы стать королем при жизни брата. Несомненно, он будет еще более несчастен, чем Люкка. На нем не будет лежать ответственность за королевство и за жизни тысяч людей, но зато дар сделает его узником до конца его жизни. Можно ли представить судьбу ужаснее?.. Как он вынесет пожизненное заточение со своим горячим, жизнелюбивым нравом?

…А сегодня Эмиль выглядел таким бледным, усталым и даже потерял сознание днем!.. Этот ужасный дар, наверняка это из-за него. Дар, который вернее было бы назвать проклятием: он разрушает человека и отрывает его от всех, кто близок и дорог ему… Вот и сегодня вечером, кажется, Эмиль повздорил с братом… Алмейда видела, как сыновья разговаривали посредине зала, не обращая внимания на танцующих, и по лицам их было видно, какой это напряженный и эмоциональный разговор. О чем они могли поспорить прилюдно, позабыв о необходимости сдерживаться и хранить королевское достоинство?

Бедный Люкка и бедный Эмиль! Несчастные мальчики. Оба они оказались не на своем месте и, наверное, именно поэтому так сильно не любят друг друга.

— Ваше высочество!.. — голос подошедшей неслышно служанки заставил Алмейду вздрогнуть. — Прикажете помочь вам раздеться?..

— Да, разумеется, — медленно кивнула Алмейда, вновь превращаясь из опечаленной матери в величественную августейшую особу. — Я хочу лечь, и поскорее.

Снять платье гораздо быстрее и легче, чем надеть его, но все равно процесс это долгий и трудоемкий. Служанка ловко управлялась с петельками, шнурками и крючочками, но Алмейде казалось, что копается она невообразимо долго. От усталости и расстройства она едва не падала на пол и готова была уснуть прямо сидя на скамеечке.

Роскошное платье было, наконец, снято и осторожно отложено в сторону, а плечи принцессы укутал мягкий уютный халат, отделанный по вороту и рукавам пушистым мехом.

— Поторопись же, — устало обратилась она к служанке, которая с гребнем подступила к ее волосам, — иначе мне придется просидеть так до утра!..

В этот самый момент кто-то тихо постучал в дверь спальни.

— Кто там? — недовольно спросила Алмейда, немного повысив голос. Следовало, конечно, послать к двери служанку, но ведь эта девчонка провозится полчаса!

— Это я, мама, — прозвучал в ответ приглушенный дверью голос Люкки. — К тебе можно войти? Я хочу поговорить.

— Входи, — со вздохом ответила Алмейда и целомудренно запахнула халат на груди. Что ж! об отдыхе придется забыть еще на какое-то время, но не гнать же сына… Едва ли мальчик пришел только из сентиментальных стремлений, например, чтобы поцеловать ее перед сном. Что-то у него стряслось. — А ты можешь пока быть свободна, — обратилась она к служанке. — Только не уходи далеко, скоро ты мне опять понадобишься. И не вздумай заснуть!

Служанка ушла, в дверях едва не столкнувшись с Люккой. Принц едва ли вообще заметил ее; он поспешно вошел, пересек комнату и тихо встал за спиной матери. На нем все еще красовалось парадное облачение, тяжести которого он как будто не чувствовал. Массивный венец, почти корона, сидел несколько криво, и выбившиеся из-под него темные пряди беспорядочно падали на лоб. Вообще, вид у Люкки был весьма возбужденный, смуглое лицо горело румянцем.

— Мама, нам нужно поговорить, — повторил он и несколько нервно оглянулся. — Ты одна?

— Конечно, я одна, — неторопливо ответила принцесса, поворачиваясь к нему. — Присаживайся, Люкка.

Люкка тут же устроился на низенькой скамейке, попутно прихватив с туалетного столика матери гребень, который принялся крутить в руках. Этот гребень поглотил все его внимание, как будто он пришел сюда специально, чтобы поиграть с украшением.

— Я слушаю, — мягко напомнила Алмейда, и он тут же вскинул на нее глаза. С удивлением она увидела, что они полны злых, едва сдерживаемых слез, и встревожилась. — Что случилось, сын?

— Мама! — Люкка не удержался и хлюпнул носом, как мальчишка, но лицо у него при этом было злое. — Я должен сказать, что больше не намерен терпеть присутствие Эмиля во дворце! Сегодня он вел себя безобразно. Он стал совершенно невыносим, к тому же он груб и опасен… для всех нас. Так больше не может продолжаться! Его нужно услать.

— Погоди, — примирительно проговорила принцесса, хотя сердце ее екнуло. Не хватало еще этого тяжелого разговора в завершение и без того нелегкого дня. — Вы с Эмилем, кажется, поссорились? Поэтому ты так и говоришь… Точнее, за тебя говорит обида…

— Какая тут обида! — яростно перебил ее Люкка, отшвырнув в сторону ни в чем не повинный гребень. Теперь он принялся сплетать и расплетать пальцы рук. — Ты разве забыла, что он — колдун? А колдуну место в башне! Он же болтается по дворцу и… и… Я не знаю, чего от него ждать! Ты что, не понимаешь, как он опасен?

— Милый, но ведь за ним присматривает Тармил.

— Тармил не может быть с ним каждую минуту! Кроме того, Тармил тоже — колдун. Разве можно ему доверять?

— Но твой дед ему доверяет.

— Дед! — фыркнул Люкка. — Дед уже стар, у него голова не в порядке!

Он явно хватил через край, и Алмейда слегка шлепнула его по губам ладонью:

— Не смей так говорить о своем короле!..

— Но это правда! — Люкка отшатнулся и зло уставился на нее, но голос несколько понизил. — Разве ты не видишь, что дед совсем выжил из ума. Я знаю, это ведь он настаивает на том, чтобы Эмиль оставался тут. Я же считаю, что Эмиля надо услать… как можно скорее… пока он не набрал силу и не натворил бед.

Милосердные боги, с тихой горечью подумала Алмейда, неужто мне придется выбирать между сыновьями? Выбирать, кто останется рядом со мной? Или, вернее, выбирать того, с кем рядом останусь я? Но, боги, это жестоко и несправедливо! Я не хочу… и не могу…

Правда, Эмиль и без того уже отдалился от нее, но она, по крайней мере, могла изредка его видеть. Если же она пойдет навстречу старшему сыну, то никогда, никогда уже больше не увидит младшего. И даже имени его не услышит.

Но что она могла сделать? Она даже ничего не решала… ее слово не значило ничего или почти ничего.

— Но это невозможно, — проговорила она печально и тихо. — Король не позволит ему уехать.

— Вот! — вскричал Люкка и снова злобно хлюпнул носом. — Не позволит! Вот поэтому-то я и пришел к тебе. Дед никогда не послушает меня, — я знаю, он меня не любит, — но он может послушать тебя! Пойди к нему и уговори услать Эмиля. Желательно, поскорее и куда-нибудь подальше, например, на северную границу. Только будь поубедительнее, деда не так просто уговорить, сама знаешь.

Подобный оборот беседы совершенно не понравился принцессе Алмейде, она окончательно расстроилась и даже немного побледнела. Сверкавшие в глазах Люкки злые слезы надрывали ей сердце.

— Нет, — сказала она обессилено. — Я не могу к нему пойти. Я не могу просить его об этом.

— Почему?! — похоже, Люкка действительно не понимал, а не просто делал вид. Ярость и обида застилали его разум.

— Как ты не можешь понять? Эмиль — мой сын, так же, как и ты. И разве я могу…

— Мама! — он вдруг порывисто схватил ее руку и прижался к ней пылающим лбом. — Он уже давно не твой сын! Так как и не брат мне! Богиня забрала его у нас три года назад, и ты должна с этим смириться, как смирился я. Он более не принадлежит к людям, он чужд и враждебен всем нам! Может быть, он даже уже не человек. Разве ты этого не видишь? Дед играет с огнем, и когда-нибудь доиграется. Только вот ему уже будет все равно, он старик, он скоро умрет, а разгребать придется мне!

— Ты говоришь страшные вещи, — невыразимо мучаясь, ответила Алмейда. Свободной рукой она гладила сына по волосам, а он сидел по-прежнему скорчившись, прижимаясь лицом к ее ладони. — Неправильные вещи. Может быть, Эмиль и принадлежит теперь Богине, но никому из нас зла он не причинит. Никогда. Ни за что.

— Но я боюсь его, мама, — прошептал Люкка. — Сегодня он едва не убил меня!

— Убил? Не может этого быть! Думаю, ты преувеличиваешь, милый…

— Преувеличиваю? — он резким движением отбросил от себя ее руку, как минутой раньше отбросил гребень, и поднял лицо. Слезы его, оказывается, высохли, и теперь глаза пылали сухим яростным огнем. — Преувеличиваю?! Так ты, значит, на его стороне? Ты как дед! Готова его защищать! Ну а как же я? Обо мне-то ты подумала? Кто меня защитит?

Алмейда попыталась его успокоить, обнять, утихомирить, как разбушевавшегося ребенка, но он ее не слушал. В эту минуту он уже едва ли владел собой. Вырвавшись из ее объятий и опрокинув скамеечку, Люкка вскочил на ноги.

— Что ж! — крикнул он гневно. — Не хотите взглянуть правде в лицо — дело ваше! Закрывайте глаза, надейтесь на лучшее. Но учтите: этого колдуна я рядом с собой не потерплю!

— Люкка! О Люкка! — горестно вскричала Алмейда, протягивая к нему руки, но он резко отвернулся и быстрым шагом вышел из комнаты, отнюдь не деликатно захлопнув за собой дверь. Алмейда обессилено оперлась локтем на туалетный столик, закрыла лицо руками и расплакалась.

Через несколько дней она все же решилась пойти поговорить с отцом. О чем она собиралась его просить, она и сама не знала: то ли том, чтобы он отослал Эмиля подальше от столицы, то ли, наоборот, о том, чтобы он всеми силами воспрепятствовал этому. А может быть, она надеялась, что король пожалеет ее материнское сердце и посоветует ей, как помирить сыновей.

На последнее, впрочем, всерьез рассчитывать не приходилось. Жалости король не знал, к тому же, его, казалось, вовсе не расстраивал раздор между внуками. Наоборот, он вроде бы как радовался их грызне и с любопытством ждал, кто выйдет победителем. Алмейда не могла этого понять, а он не был намерен объясняться.

Что до остального, Исса сразу понял, что дочь пришла к нему не по собственному почину. Высказался он по поводу этого коротко, но совершенно однозначно:

— Люкка получил корону, и теперь, как видно, думает, что может получить все остальное, что только ни захочет. Ну уж нет! Пока я жив, командовать в королевстве он не станет. И, пока я жив, Эмиль никуда не уедет. Так и передай Люкке, когда он снова прибежит к твоей юбке, жаловаться.

И добавил вполголоса, но с большим чувством:

— Боги, видимо, спят там у себя вверху: допустить, чтобы корона досталась такому слюнтяю!.. Или, может быть, кто-то не вовремя толкнул их под руку?.. Тогда должен найтись и тот, кто эту руку направит, куда нужно!

— О чем ты говоришь, отец? — испуганно спросила Алмейда.

Ей вдруг стало очень страшно. Король же посмотрел на нее с холодным равнодушием и сказал:

— Знаю, ты боишься потерять своих сыновей. Но тебе придется смириться: обоих при себе ты не удержишь. И, возможно, ты потеряешь вовсе не того из них, кого больше боишься потерять.

Все это было совершенно непонятно и пугающе. Король знал что-то, что наполняло его подобной уверенностью, и у Алмейды вновь занялось сердце.

— Что тебе известно, отец? Именем Травии заклинаю тебя, скажи мне! — взмолилась она без особой надежды. Мольбами Иссу было не пронять.

— Ничего мне не известно, — отрезал он. — Жди, молись и учись скреплять свое сердце. Больше ничего я тебе не скажу.

— 5-

В день своего восемнадцатилетия Эмиль решил отложить все свои дела и предаться приятному безделью. Не то чтобы он был так занят в другое время, просто захотелось как-то выделить этот день из череды ему подобных, которые давно слились для Эмиля в один длинный нескончаемый день.

Погода стояла чудесная, солнечная и ясная, и он без сожалений покинул сумрачную спальню и лабораторию с вечно занавешенными плотными шторами, и устроился на траве под своим любимым кленом. Лежать на траве было еще довольно прохладно, земля в середине мая не прогрелась как следует, но это были такие мелочи, на которые и внимания-то обращать не следовало. Эмиль лежал, любовался на не до конца развернувшиеся, молодые и клейкие листики клена, и наслаждался спокойствием и одиночеством. Рядом, забытый, покоился в траве потрепанный томик древней поэзии, который Эмиль прихватил с собой на всякий случай, если вдруг наскучит ленивое и бездеятельное созерцание природы.

Наука наслаждения одиночеством далась ему не сразу. Долгое время его изводила тоска, и он постоянно боролся с соблазном уступить-таки уговорам Тармила и перебраться во дворец, но стоило представить мысленно лицо Люкки или Карлоты — и он вмиг исцелялся и от тоски, и от тяги к человеческому общению. Однако, от этого впору было сойти с ума. Были даже дни, когда, подолгу не видя ни единого человеческого лица и не слыша человеческого голоса, Эмиль начинал сомневаться, не остался ли он единственным человеком в мире. Тогда он посылал зов во дворец Тармилу, чтобы убедиться в том, что эти мысли — всего лишь его фантазии. Только со временем, он начал находить удовольствие в том, что он живет совершенно один, полностью предоставлен самому себе и может обманывать себя такой приятной иллюзией личной свободы.

Сегодня, впрочем, вокруг его жилища было на удивление людно, и его уединение было нарушено трижды — случай редкий, почти невозможный!

С утра пораньше к Эмилю заявился слуга, присланный с приказом вручить ему дары, присланные к дню рождения матерью и отцом. Он притащил с собой укрытый цветастым покрывалом объемистый короб, в котором, видимо, и находились дары; сей короб и был с почтительным поклоном поставлен к ногам именинника.

— Передай их высочествам, что я благодарен и тронут, — довольно равнодушно сказал Эмиль, скользнув по коробу беглым взглядом. Он, впрочем, был удивлен, что мать и отец еще помнят о дне его рождения. Вот Карлота и Люкка прочно забыли, и правильно сделали… Но какие такие подарки они могут ему прислать, ведь они ничего о нем не знают? В прошлом году мама, впрочем, угадала… а вот отец попал пальцем в небо. А, да ну и Безымянный с ними. Эмиль упорно разыгрывал равнодушие, даже от самого себя скрывая, что пренебрежение августейших родичей его задевает.

Он оставил короб там, куда его поставил слуга, и вернулся под клен. Следующие несколько часов он провел в приятной полудреме. Перед его мысленным взором сменяли друг друга воображаемые им картины, в которых обычный человек не смог бы ничего понять, ибо они представляли собой смешение реальности, видимой обычным зрением, с той реальностью, которая предстает перед взором ментальным. Таким грезам Эмиль предавался нечасто; его мысли были всегда заняты другими предметами, в основном связанными с делами магическими, а это требовало определенного сосредоточения и не оставляло места для мечтаний.

Центральной фигурой его грез был некий светлый образ, не оставлявший его в течение двух лет. Эмиль помнил девушку, холодную, сверкающую и чистую, как горный ледник; девушку, с которой он когда-то, в невозможно далеком прошлом, танцевал на балу. Он никогда больше ее не видел (да и, в общем, не надеялся увидеть), но образ ее сохранил как некий наивысший идеал чистоты и света, и обращался к нему, когда уж очень хотел себя побаловать. Кому-то подобное развлечение могло показаться жалким, но только если этот кто-то был обычным приземленным человеком. Любой из ментальных магов прекрасно понял бы Эмиля. Ничто не доставляло ему большего эмоционального удовольствия, чем созерцание всех этих картин, выстроенных вокруг нежного ясного свечения.

В полдень появился второй гость. Это был слуга, в обязанности которого входило накрывать стол в павильоне, где жил Эмиль. Ведь только глупые и необразованные простолюдины полагают, будто магики и колдуны творят себе пищу из воздуха, и благодаря этому живут себе припеваючи. На самом деле, кое-кто из товарищей Эмиля по несчастью был способен на подобное творение, но результат, как правило, не стоил тех сил, что были затрачены на этот процесс. Эмиль, пожалуй, мог бы наколдовать себе обед и ужин, но полагал это ненужной и утомительной возней.

Слуга был вышколен, тих и деликатен. Двигался он так быстро, ловко и бесшумно, что Эмиль почти никогда не замечал его присутствия и даже не помнил в лицо. Впрочем, частенько он вообще отправлял этого малого восвояси — когда бывал особенно занят и не хотел, чтобы его отвлекали чем бы то ни было, пусть даже и едой.

Сегодня он прогонять слугу не стал. Без особого аппетита сел за стол, отведал понемногу из каждого блюда. Какая тоскливая трапеза! Отложив столовые приборы, Эмиль, вопреки всем правилам этикета, уперся локтями в стол и положил подбородок на ладони. Если бы с ним был хотя бы Тармил, как раньше! Но придворный маг, сложив с себя обязанности учителя и воспитателя юного принца, вернулся во дворец. Многие возражали против этого, полагая, что небезопасно оставлять Эмиля без присмотра, но на пребывании во дворце Тармила настоял сам король. Ему зачем-то был позарез нужен под рукой магик. Иногда Тармил навещал своего бывшего ученика, но происходило это редко; он ссылался на чрезмерную занятость. Почему сегодня он не прислал Эмилю хотя бы весточку, пару теплых слов, оставалось только догадываться. То ли забыл, то ли и впрямь был занят…

Третий гость явился под вечер. Эмиль сначала услышал его, а только потом — увидел. И услышал он даже не его, а мягкое фырканье его коня где-то неподалеку за деревьями. Конь ступал так мягко по нежной и влажной весенней земле, что ни по каким другим звукам, кроме этого фырканья, догадаться об его приближении не представлялось возможным.

Озадаченный, Эмиль приподнялся со своего ложа и вгляделся в прозрачные сумерки. Мало кто являлся к нему верхами.

Из-за деревьев прямо на него выехал всадник, огромной массой громоздящийся в седле мощного белого жеребца. Эмиль сразу узнал гостя по посадке, да и по сложению тоже — короля Иссу было трудно с кем-нибудь спутать. Он поднялся на ноги, машинально оправляя одежду и размышляя, в честь чего дед вдруг пожаловал к нему, да еще — под вечер, да еще — без сопровождения.

Король Исса приблизился, и как-то сразу вдруг стало заметно, что он неожиданно сильно постарел за те последние две недели, когда Эмиль не видел его. Груз прожитых лет как будто разом обрушился на короля, придавил и согнул его. Да, он все еще ездил верхом, но в седле держался с видимым трудом. Его широкие мясистые плечи ссутулились, и он выглядел уже не царственным старцем, а просто дряхлым толстым стариком. Даже волчий огонек его желтых глаз пригас и помутнел. Глядя, как он тяжело и грузно спускается с седла на землю, Эмиль с неожиданной тревогой вдруг подумал, что деду, пожалуй, осталось жить совсем недолго.

Тревога эта родилась вовсе не вследствие тоскливого предчувствия близкой кончины родича. Увы, нет. Эмиль больше беспокоился о собственной судьбе. Он-то хорошо знал, что остается в своем привычном жилище и пользуется относительной свободой только до тех пор, пока дед своей властью защищает его. Люкка, водрузившись на трон, уже не станет так с ним церемониться.

Но удивление и беспокойство стоило отложить на потом, а пока Эмиль поспешил к деду, чтобы помочь ему спуститься с седла. Король, впрочем, его помощь отверг, сделав вид, что не заметил протянутой руки. Сознавая, несомненно, свою немощь, он оставался таким же гордецом, как и прежде.

— Опять мечтаешь? — с такими словами обратился он к внуку вместо приветствия. — Тармил говорил мне, что иногда ты целыми днями только и знаешь, что витаешь в облаках.

— Здесь больше нечем особо заняться, — Эмиль с улыбкой пожал плечами.

— Ну ничего, в твоем возрасте еще можно и помечтать. Главное, чтобы ты не увлекся этим занятием, и не предавался исключительно ему до самой старости. А вот таким старикам, как я, мечтания уже ни к чему… Между прочим, Эмиль, я ведь поздравить тебя приехал. Сегодня ты стал совсем уже взрослым.

Поздравить? Эмиль страшно удивился — чтобы король приехал лично поздравить его?! — но поблагодарил и позволил деду обнять себя (и это тоже было не похоже на Иссу). Королевские объятия убедили его, что Исса, на самом деле, не так уж и плох; во всяком случае, ребра Эмиля ощутимо хрустнули, и он не удержался от болезненного вскрика. Дед рассмеялся и отпустил его.

— Что, не ожидал? — самодовольно спросил он. — Не такая уж я и развалина, как кажусь! Однако, — добавил он тут же посерьезневшим тоном, — я что-то впрямь сдал в последнее время. Борон уже смотрит на меня в упор… Ну, да не о себе я приехал говорить. Посмотри-ка, Эмиль, я кое-что привез тебе.

С этими словами он отцепил от седла сумку и передал ее Эмилю. Тот распустил тесемки, заглянул внутрь и обнаружил внутри две запечатанных глиняных бутыли.

— Это вино того самого года, в который родился ты, — пояснил король Исса. — Мне подумалось — надо же как-то отметить такое событие. Восемнадцать лет бывает раз в жизни! Только, знаешь, пойдем-ка лучше в дом. Моим костям не слишком нравится нынешняя сырость, они предпочитают греться у камина, знаешь ли.

Эмиль помог деду закрепить поводья его коня вокруг ствола молоденькой ольхи; животное было смирным, и едва ли попыталось бы убежать любой ценой. Потом они направились к павильону, и на ступенях наткнулись на короб. Сверху на него было по-прежнему наброшено многоцветное покрывало.

— Это еще что такое? — удивился король Исса.

— А! Я совсем забыл. Отец и матушка прислали дары для меня, — небрежно пояснил Эмиль. — Я, признаться, даже не смотрел, что там.

— Почему? Откуда такое пренебрежение, мальчик?

Эмиль поморщился.

— В прошлом году, — медленно проговорил он, — отец прислал мне в подарок ножны. Очень красивые ножны, редкостная работа: бирюза, тончайшее стальное кружево вокруг… Думаю, над ними потрудился большой мастер. Но, можешь себе представить, они не подошли ни к моему парадному мечу, ни к боевому. Зачем их делали, для чего, по какой мерке? Я не понял. Так что вопрос о пренебрежении — весьма спорный вопрос.

— Ну, ну, мальчик! Твой отец мог просто ошибиться.

— Может быть, — Эмиль пожал плечами.

— И что же? — дед остановил его нетерпеливым вопросом, видя, что он намерен просто пройти мимо. — Ты так и оставишь эту коробку стоять на ступенях? Даже не посмотришь, что в ней на этот раз? Тебе разве не интересно?

Эмиль снова пожал плечами. Он с удовольствием отослал бы короб обратно, даже не открывая его, но любопытство старого короля забавляло его. Потянув за угол, он снял покрывало и бросил его на ступени.

Сначала он извлек из короба небольшой кованый ларец, предназначенный, судя по всему, для хранения свитков. Его крышка была украшена перламутром. Вещь, несомненно, была изящная, но уж очень нейтральная. Такой ларец можно было подарить кому угодно, даже почти незнакомому человеку. В нем не было ни капли семейной теплоты.

— Мама, — прошептал Эмиль, вспомнив прошлогодний подарок матери: шитый золотом пояс, который он долго не мог выпустить из рук. Он рассматривал пояс и думал, чьими руками он вышит — неужели матушка сама трудилась над ним?.. Помнится, такая тоска сошла на него тогда, что он несколько ночей спал с этим поясом под подушкой. Теперь ничего подобного Эмиль не испытывал. Да и чувства принцессы Алмейды, судя по всему, изменились: она сдалась, смирилась с судьбой и признала, наконец, что сын больше не принадлежит ей.

Он поставил ларец на ступени и извлек из короба некий тяжелый объемистый сверток, замотанный в еще одно покрывало. Отогнул угол покрывала — и лицо его исказилось досадливой гримасой.

— Ну, вот! Отец, как видно, издевается надо мной!

— Что там такое? — король тоже взглянул и с усмешкой поднял глаза на внука: — Это седло. И, кажется, очень богатое. Что же тебе не нравится?

— Вероятно, отец забыл, что я почти не езжу верхом, — сквозь зубы ответил Эмиль. От обиды кровь прилила к его лицу. — Он мог бы прислать вместо этого охотничью перчатку, это было бы остроумнее.

— Не думаю, что Эдмонт хотел обидеть тебя.

— Я тоже не думаю. Он не хотел обидеть, ему просто все равно.

Весьма небрежно Эмиль опустил седло обратно в короб, и накинул на него покрывало.

— Пойдем лучше в дом. Становится прохладно, а ты, кажется, говорил, что твои кости не любят холод и сырость.

Гостиная паркового павильона располагалась на первом этаже и была очень небольшой. Обстановка ее, с тех пор как умерла первая хозяйка павильона, несколько раз менялась, и последние изменения произошли уже при Эмиле. Оставшись один, он приказал переделать несколько комнат под себя; имеющаяся обстановка раздражала его своей пышностью. Из гостиной, в частности, убрали всю лепнину и вышитые на стенах розовые венки. Теперь ее стены были отделаны темно-голубым шелком со сдержанным бежевым орнаментом на нем и светлыми деревянными панелями с резьбой. В цвет этим панелям была подобрана и мебель, а камин был оформлен светлым бежевым мрамором. Благодаря этому, гостиная ныне производила впечатление немного мрачной, но изысканной комнаты.

В камине, повинуясь короткому движению пальцев Эмиля, вспыхнул и заплясал огонь. Так же, следуя движению его рук, — которые, впрочем, при этом ничего не касались, — к камину подвинулись два кресла и маленький столик. Король Исса молча наблюдал за передвижениями мебели, а когда Эмиль жестом пригласил его садиться, заметил:

— Кажется, магия дается тебе вовсе без труда, мальчик.

— Ничто не дается без труда, — возразил Эмиль, а про себя подумал: похоже, дед принял это маленькое представление за демонстрацию силы. Что ж, может, оно и к лучшему. — Просто все эти мелкие заклинания отработаны для такой степени, что мне и вспоминать их не надо — руки и язык сами двигаются…

— Такие мелочи, наверное, здорово облегчают жизнь?

— Трудно сказать… Я как-то об этом не думал. Когда-то я умел по-другому, а теперь не умею. А как было раньше — забыл…

Они сели в кресла, вполоборота друг к другу. Эмилю вдруг пришло в голову, что, когда они с дедом последний раз пили вдвоем вино, между ними состоялся неприятный, недобрый разговор, наполненный недомолвками и намеками. Как знать, не ради ли такого же разговора дед приехал и сегодня? Настроение у Эмиля сразу испортилось. Не хотелось ему сегодня говорить о делах семейственных и государственных. Неужели нельзя найти другую тему, легкую и ни к чему не обязывающую?

— Выпьем за тебя, мальчик, — король поднял наполненный вином кубок. — За тебя, за твое будущее и за твою свободу.

Тост был весьма актуальный, если принимать во внимание туманное будущее Эмиля и парящий в этом будущем призрачный, но грозный образ башни. Они выпили. Вино показалось Эмилю излишне терпким и густым. Все-таки, старые вина, пусть даже из королевских подвалов, не всем приходятся по вкусу.

— Я скоро умру, — заявил вдруг Исса со своей обычной прямотой, безо всяких переходов, и Эмиль поперхнулся пригубленным вином. — Да-да, что ты вытаращился на меня так? Уж не думал ли ты, что я буду жить вечно?

Эмиль откашлялся и пробурчал что-то в том духе, что нет, конечно, не думал. Кажется, начиналось то, чего он с такой тревогой ожидал.

— То-то. Я скоро умру, а ты… слишком долго думаешь.

— О чем?!

— О себе. О нашем давнем разговоре. Два года прошло, а ты все не шевелишься! Тогда как тут можно было немного и подсуетиться, ведь речь-то идет о твоем спасении!

Сначала Эмиль подумал, не сделать ли ему вид, будто он не понимает, в чем дело. Но он быстро решил, что этот номер не пройдет. Дед, постаревший и обмякший, остроты ума не утратил и притворство раскусит сразу, а Эмиль был вовсе не уверен, что сумеет долго продержаться в этой игре, где каждый должен перехитрить другого.

— Но что я могу сделать-то? — с досадой отозвался Эмиль. — Я всего лишь младший ненаследный принц, к тому же «одержимый» и связанный присягой.

Король закряхтел с досадой и хлопнул себя по коленям.

— Опять завел свою песню! Мы с тобой об этом уже разговаривали. Присяга, в твоем случае — чушь! Пустая формальность. "Ах, ах, что я могу сделать?.." — передразнил он. — Много чего! Мальчик! Твоя жизнь не в чьих-то там посторонних руках, а в твоих собственных. В конце концов, кто-то должен поправить богов, если они так глупо ошиблись. Все, что тебе нужно сделать — это избавиться от Люкки!

На минуту Эмиль позабыл дар речи. Похоже, дед совсем уже потерял надежду на то, что Эмиль поймет его намеки… или действительно чувствует приближение смерти, и все ему уже безразлично. Открыто, вслух, делать подобные заявления! Невольно Эмиль заозирался по сторонам — не слышит ли кто — хотя точно знал, что в уединенном парковом павильоне, кроме него и старого короля, никого нет и быть не может.

— Дед, ты что такое, к Безымянному, говоришь? — зашептал он, округлив глаза. — Как это — избавиться?..

— Буквально, — король и не думал понижать голос. — Физически! Тебе это сделать легко.

— Он же мой брат!

— Только по крови, но не по духу.

— Разве кровь ничего не значит?!

— Но тебе же не придется ее проливать. Послушай, мальчик, мне ли тебя учить, как сделать так, чтобы человека не стало, и при этом не притронуться к нему и пальцем?

— Ты сошел с ума, дед! — убежденно проговорил Эмиль. — Я не могу этого сделать.

Дед посмотрел на него тяжело и презрительно оттопырил губу. Какое-то слабое подобие прежнего волчьего огонька вспыхнуло в его поблекших глазах.

— Ну а не можешь, — словно выплюнул он, — так готовься к скорому переезду!.. И жалей потом всю жизнь об упущенной возможности.

Впору было выставить за дверь старого сумасшедшего и прекратить этот опасный разговор, но Эмиль сидел, обмякнув в кресле, оглохший и онемевший. Страшные слова деда раздавили его, и ужас затопил его сердце. При этом напугало его вовсе не сказанное Иссой, хотя это само по себе было страшно, — напугало его осознание того, что сам он эти два года частенько думал об этом, прикидывал, как это будет, планировал, как можно это получше осуществить — да только себе никак не мог признаться. Впору было вскричать что-нибудь вроде: "Какой же я подлец!" и приняться рвать волосы на голове в порыве раскаяния, да только никакого раскаяния Эмиль не испытывал, и это тоже было страшно.

И зачем было приставать к нему с этим безумным разговором именно в день его рождения? Как будто в году мало других дней!..

— Что, сдрейфил? — насмешливо протянул король, в упор разглядывая его. — Легко же тебя напугать! Я-то думал, ты покрепче будешь, а ты, похоже, сделан из того же теста, что и твой братец. Такой же слюнтяй.

— Можешь насмехаться и оскорблять меня, сколько хочешь. Но то, что ты предлагаешь, это… это дико!

— Не более дико, чем закон, предписывающий изолировать магиков в башнях.

— Ну все, хватит! — не выдержал Эмиль. До каких пор старик будет над ним издеваться и давить на самые больные места? — Я не желаю больше продолжать этот разговор! Ни теперь, ни когда-либо в будущем!

Он ждал, что дед вспылит и начнет орать на него, и приготовился дать отпор, но король вдруг разразился хриплым отрывистым смехом.

— А рычать ты все-таки еще умеешь! И то неплохо. Я-то боялся, ты совсем тут распустился. Ладно, Эмиль, не обижайся на старика.

Он попытался добродушно улыбнуться, но добродушные улыбки никогда ему не удавались. Он и сам это знал, а потому быстро оставил эти попытки и перенес внимание на вино, которого еще оставалось порядочно.

Некоторое время они медленно тянули вино в молчании. Разговаривать о чем-нибудь «легком» и постороннем, как мечталось Эмилю, после произошедшего разговора стало немыслимо. Но молчание начинало казаться ему тягостным, и он пытался найти подходящую тему для нейтральной беседы, но у него ничего не получалось. Любое начало вело в никуда. Находить ни к чему не обязывающие темы Эмиль умел так же хорошо, как король Исса — добродушно улыбаться.

Наконец, дед медленно и тяжко, с явным трудом, поднялся из кресла и заявил, что ему пора возвращаться.

— Остался бы переночевать у тебя, — сказал он, щурясь на Эмиля, как тому показалось, с явным ехидством, — но государственные дела не позволяют.

Какие именно государственные дела требовали его непременного присутствия во дворце в ночное время, он не объяснил, а Эмиль не спросил. Он был просто рад, что избавится, наконец, от не слишком приятного собеседника.

Он вышел проводить деда. На этот раз Эмиль уже не стал предлагать ему помощь, а стоял поодаль и смотрел, как король садится в седло. Все движения его были медленными и тяжелыми, словно собственное массивное тело повиновалось ему с трудом. Возможно, именно так оно и было.

— Не распускайся, мальчик, — обратился к Эмилю король уже из седла. — Копи в себе злость. Тебе это пригодится, поверь мне.

Эмиль промолчал, но про себя подумал: лучше бы не пригодилось.

— 6-

Вернувшись после отъезда деда в гостиную, Эмиль обнаружил, что одна из бутылок со старым вином полна почти наполовину. Сначала он хотел выплеснуть вино в огонь, но передумал. В конце концов, вино это родилось в тот же год, когда и он, и старый король не зря привез его. Эмиль взял бутылку, уселся в кресло, вытянув ноги к огню, и сделал большой глоток прямо из горлышка. Ему еще не приходилось пить вино столь неизящным способом, к тому же в одиночестве. Но ощущение ему понравилось. В несколько больших глотков он прикончил бутылку и поставил ее на пол рядом с креслом, утер губы рукавом. В голове начинало приятно шуметь. Как простолюдин, подумал Эмиль. Напиваюсь, как простолюдин. К тому же еще и в одиночестве. Безымянный знает что… А, собственно, что? Что такого? Все равно никто, кроме Двенадцати, меня не видит. А им едва ли есть дело до моих манер.

Спать надо лечь, вот что, решил Эмиль и тяжело поднялся с твердым намерением сию же минуту отправиться в постель.

Сон его был тяжелым, черным и лишенным видений, как это часто бывает после большого количества выпитого вина, а проснулся Эмиль с головой, словно налитой свинцом и с неприятным привкусом во рту. С предвкушением не слишком приятного дня он приоткрыл глаза и обнаружил у своей постели насмерть перепуганного слугу. Слуга топтался в нерешительности и испуганно таращил глаза, не смея, видимо, разбудить принца. Сколько он тут торчит, хотелось бы знать? — с неудовольствием подумал Эмиль и, приподнявшись на локте, спросил:

— Ну? Чего тебе нужно?

Слуга попятился, низко поклонился и, пряча глаза, пробормотал дрожащим голосом:

— Несчастье, ваше высочество! Большое несчастье!..

Мысленно застонав и придерживая руками тяжелую голову, Эмиль сел в постели и спросил мрачно:

— Какое несчастье? Говори толком, дурень.

— Старый король… его величество Исса… скончался…

— Что?! — Эмиль тут же позабыл и про больную голову, и про пересохший рот, и про забившийся под веки песок. Он вскочил с кровати, стремительно подбежал к слуге и схватил его за воротник. — Что?! Скончался? Когда?

Слуга смотрел ему в лицо отчаянным взглядом и даже не пытался освободиться. Судя по меловой бледности его лица, этот взгляд многого ему стоил. Эмиль глубоко вздохнул, втянув воздух сквозь стиснутые зубы, отпустил одежду слуги и отступил на несколько шагов.

— Рассказывай, — мрачно велел он, тяжело опустившись на смятую постель.

Запинаясь, слуга поведал ему, как старый постельничий Иссы, на протяжении вот уже тридцати лет прислуживающий королю, явился, как всегда, на рассвете, чтобы приготовить все необходимое для пробуждения короля и раздвинуть тяжелые занавесы. Выполнив все, что требовалось, постельничий приблизился к ложу Иссы с намерением разбудить его. Старого слугу несколько удивило, что король до сих пор не проснулся сам, как это бывало обычно, но он списал все на возраст и не слишком обеспокоился. Но когда его настойчивые попытки разбудить короля ни к чему не привели, постельничий перепугался и немедля послал за лекарем, который, явившись, осмотрел Иссу и удостоверил смерть. Король, по его словам, умер во сне, тихо и спокойно, и причина его смерти — преклонный возраст. Других причин искать нет никакого смысла и никакой необходимости.

Эмиль слушал слугу, низко опустив голову и сцепив руки в замок так, что побелели пальцы. Ему было не по себе. Сообщение о смерти деда вызвало в его душе какое-то слабое чувство вроде горечи, но гораздо сильнее было смятение, охватившее его мысли. Старый король умер!.. Месяц продлится траур, по окончании которого будет коронован Люкка. И что тогда будет с королевством? Впрочем, плевать на королевство. Что тогда будет с ним, с Эмилем? Видение будущего встало перед ним так ярко и отчетливо, что Эмилю показалось, будто он вдыхает затхлый и застоявшийся запах древней заплесневевшей башни. Возможно ли избежать этого и если да, то как?..

Внезапно Эмиль сообразил, что слуга все еще здесь и наблюдает за ним со страхом и неким странным любопытством во взгляде. Этот взгляд взбесил Эмиля и заставил его на время позабыть все свои терзания. Он вскинул голову и бросил повелительно:

— Можешь идти. Ты мне не нужен.

Но слуга, вместо того чтобы уйти, сказал с преувеличенным почтением:

— Ее высочество принцесса Алмейда просила узнать у вашего высочества, будете ли вы присутствовать на траурной церемонии?

— Конечно, буду! Так уберешься ты наконец или нет?

Слуга снова низко поклонился и ушел. Оставшись один, Эмиль откинулся на подушки и прикрыл глаза. Вот это поворот… Еще вчера дед сидел вместе с ним у камина, пил вино, разговаривал. А сегодня он мертв. Мертв. Эмиль повторил это слово вслух и содрогнулся. Звучало оно отвратительно.

Так он пролежал два или три часа, предаваясь самым мрачным мыслям, но наконец заставил себя собраться и встать. И очень вовремя — он как раз застегивал камзол, когда в павильон вошел Тармил, перед которым ему меньше всего хотелось бы демонстрировать слабость. Выглядел придворный магик мрачнее тучи. Едва взглянув на лицо Эмиля, он подошел и молча обнял его. От такого неожиданного проявления сочувствия Эмиль опешил и не сразу нашел, что сказать. Пока он подбирал слова, Тармил отстранил его, взял за плечи и заглянул в глаза.

— Я хотел предупредить, чтобы ты не появлялся во дворце до начала траурной церемонии, — сказал Тармил серьезно. — На твоего брата смерть короля подействовала как хорошая доза крепкого вина. Он вне себя от счастья и мало что соображает. Ни к чему попадаться ему на глаза раньше времени.

— Понимаю, — отозвался Эмиль мрачно. — Я его сейчас только спровоцирую.

— Вот именно.

— Что мне делать, Тармил? — спросил Эмиль напрямую. — Что мне теперь делать?

Тармил покачал головой. Его темные глаза мрачно сверкнули.

— Не знаю. Месяц у тебя есть, но потом… Я не знаю, Эмиль. Я не имею на Люкку никакого влияния. Никто не имеет. Разве только принцесса, но и она… Боюсь, она не станет за тебя вступаться, и никто не станет.

— Может, мне сбежать? — спросил Эмиль без особой надежды.

— Куда? И потом, любой мало-мальски обученный магик выследит тебя по магическому следу без особого труда. Хочешь убегать всю жизнь? Это не выход, Эмиль. Ты, в конце концов, принц, так что веди себя соответственно. Борись за себя.

— Бороться? Как?

— Это тебе виднее. Э! — Тармил заглянул ему в глаза и усмехнулся. — Да ты никак совсем скис? Что с тобой, принц?

Эмиль резко отвернулся.

— Ничего.

Несколько минут они молчали.

— А ты, Тармил? — спросил Эмиль, кусая губы и по-прежнему не глядя на бывшего наставника. — Что будет с тобой?

— Этого я тоже не знаю, — усмехнулся Тармил. — Могу только предположить, что меня тоже дожидается уютная теплая башня на границе. С другой стороны, король не может обходиться без придворного магика. И я уж как-нибудь постараюсь убедить Люкку, что никто кроме меня не годится на этот пост. Если же мне это удастся… Что ж, придворный магик имеет кое-какое влияние на короля. И можешь быть уверен, я замолвлю за тебя словечко.

— Ну, спасибо, — буркнул Эмиль. — Очень обнадеживающе.

— Извини, пока больше ничем не могу тебя порадовать.

Предупреждению магика Эмиль внял с готовностью. Да и желания являться во дворец у него не было никакого, даже ради того, чтобы попрощаться с дедом. Он счел, что еще успеет это сделать во время официальной храмовой церемонии. Потребности выплакать горе в материнских объятиях он тем паче не испытывал. Ему вообще не хотелось плакать… разве что от осознания собственного бессилия.

До вечера Эмиль бесцельно и бездумно расхаживал по павильону, кусая губы и сжимая и разжимая кулаки. Наверное, он успел дошагать до самой Скааны. Вечером же его одиночество нарушили двое слуг. Один принес холодный ужин (только теперь Эмиль сообразил, что обед сегодня не подавали; впрочем, он все равно не испытывал голода), второй — траурное платье. Эмиль без аппетита поел, но менять платье не стал. Все равно никто его не видит. Траур он наденет, когда отправится во дворец.

Церемония прощания с королем была назначена на третий день. Волей-неволей, Эмилю пришлось появиться на людях. В черном платье, с гладко зачесанными назад волосами, он был не похож на себя. Подойдя поцеловать руку матери, он с некоторым удивлением отметил, какое заплаканное у нее лицо. Можно было подумать, будто она и впрямь оплакивала отца. Впрочем, она, кажется, была единственной, кто плакал по королю. Карлота очевидно не испытывала никаких чувств по поводу смерти деда, принц-консорт тоже выглядел вполне равнодушным, а Люкка, деда не любивший и этого никогда не скрывавший, так и пузырился от радости и даже не пытался изобразить скорбь. Эмилю очень хотелось отвесить ему подзатыльник покрепче.

Завидев брата, Люкка смерил его взглядом и сказал с нескрываемым удовольствием:

— Ну, теперь ты у меня попляшешь, колдунишка!

Эмиль промолчал и отвернулся.

Гроб с телом короля Иссы погрузили на открытую повозку, затянутую черным крепом и засыпанную живыми цветами. Повозка была запряжена шестеркой вороных коней. Эмиль наблюдал за приготовлениями издалека, приближаться к гробу ему не хотелось. Он вообще предпочел бы не видеть деда мертвым, сохранив его в своей памяти — живым, но он знал, что подойти к покойнику еще придется. Отвертеться от посещения службы в храме Борона было совершенно невозможно.

Траурная повозка с большой помпой проследовала по улицам Эдеса к храму. За ней тянулась длинная кавалькада из родственников, придворных дам и кавалеров и рыцарей. Улицы снова, как в день провозглашения наследника, были полны народу, но теперь люди стояли тихие, молчаливые, и сопровождали повозку с гробом мрачными взглядами. Не то чтобы деспотичного короля Иссу так уж любили в народе, но от него, по крайней мере, знали, чего ждать. Какой правитель выйдет из Люкки, оставалось только гадать. Учитывая же нервный и вспыльчивый характер наследного принца, добра не ждали.

Всю дорогу Эмиль ехал следом за братом, вперив мрачный взгляд в его узкую спину. Когда Люкка поворачивал голову, Эмиль видел его горящую нервным румянцем щеку и возбужденно блестящий черный глаз. В черном одеянии Люкка казался почти ребенком, но ребенком слишком уж злобным. С каждой минутой Эмиль чувствовал себя все более угнетенным, но старался не подавать виду, зная, что чем угрюмее будет у него вид, тем сильнее станет злорадствовать Люкка.

Церемония была кошмарно длинной и унылой, и добрую половину ее пришлось простоять на коленях. Собственно, необходимость коленопреклонения была одной из причин острой нелюбви Эмиля к храмам. Ему казалось крайне глупым пресмыкаться перед фресками и барельефами, которые были всего-навсего творением рук обычных смертных людей. Да и к богам он никогда особого почтения не испытывал. Ни разу он не заметил, чтобы они как-то помогали ему или вообще вмешивались в его жизнь — за исключением того момента, когда Гесинда вдруг решила «одарить» его. Но он помалкивал. Не хватало еще, чтобы помимо «одержимости» его обвинили еще и в богохульстве.

Когда Эмиль подошел к гробу, проститься, вид мертвого короля Иссы неприятно поразил его. Накануне смерти дед выглядел очень старым и очень дряхлым, но все же не настолько плохо, как… как теперь. Это не человек, с испугом подумал Эмиль, это какой-то студень. Вероятно, процесс разложения шел слишком быстро. Иначе как такое могло произойти всего лишь за три дня?!

Едва коснувшись желтого лба короля губами, Эмиль поспешно отошел. Ему мучительно хотелось умыться, но до конца церемонии было еще далеко.

Люкка задержался у гроба особенно долго. С минуту он стоял, сверху вниз глядя в мертвое лицо деда, и во взгляде его сияло неприкрытое торжество, а губы едва заметно улыбались. В мечтах Люкка, несомненно, видел себя единоличным правителем королевства и уже перекраивал законы по своему усмотрению. Похоже, мрачно подумал Эмиль, тяжко придется не только мне и остальным магикам. Уж Люкка-то дел наворочает…

Наконец, гроб спустили в королевскую крипту, и Эмиль испытал огромное облегчение от того, что так или иначе, но все закончено.

Следующий месяц, пока длился траур, он не выходил за порог своего уединенного жилища. Ему очень хотелось, чтобы про него все забыли, но слуга аккуратно приходил в павильон трижды в день, и это значило, что на забвение рассчитывать не приходится. Но иногда Эмиль позволял себе помечтать. Если бы ему позволили и дальше жить в этом тихом, укромном уголке парка! Кому он, в сущности, мешает? Но увы, Люкка, конечно, понимает, что «забыть» по магика нельзя, что это слишком опасно, и такая забывчивость грозит смертельными неприятностями в будущем. Подобные прецеденты случались в давние времена. С тех пор короли стали осторожнее.

Целый месяц Эмиль то не находил себе места от беспокойства, то впадал в апатию, позволяя настроению "будь что будет" завладеть собой. Но доставленный Тармилом приказ явиться на коронацию Люкки заставил его встряхнуться. Теперь-то все и начнется, подумал он с мрачной усмешкой, сжимая свиток с приказом в кулаке.

— Чему ты улыбаешься? — поинтересовался Тармил, отметив, что улыбка у юного принца — истинно королевская. То есть, точно такая же, какая была у Иссы. И добродушной ее нельзя было назвать даже при большой натяжке.

Эмиль, продолжая улыбаться, покачал головой.

— Ничему особенному, Тармил. Так, подумалось…

— Подумай лучше о том, что Люкка, хоть силой, хоть посулами, принудит тебя к присяге. Это ошейник.

— Ошейник, — согласился Эмиль и подумал о золотой цепи на шее придворного магика. — Но не колодки. Присягу я принесу, но…

— Что «но»?

— Не беспокойся, Тармил. Я не собираюсь буянить.

Тармил внимательно посмотрел на него и покачал головой.

— А я не этого боюсь, Эмиль.

Коронация Люкки была такой богатой и пышной, что Эмиль не переставал удивляться, когда успели провести приготовления. Месяц казался слишком уж малым сроком, да и королевству, по идее, положено было погрузиться в траур и скорбеть, а не готовиться к празднествам. Но Люкка так торопился надеть корону, что пренебрег всеми правилами приличия. С другой стороны, трону долго пустовать не годилось.

В последние несколько дней перед коронацией у Эмиля окончательно сформировался некий план, к выполнению которого он и приступил немедленно. Для начала он добровольно явился во дворец якобы принести брату поздравления, и так удачно разыграл смирение, что Люкка не мог скрыть самодовольного удовлетворения. Эмиль понял, что мало толку выйдет из фырканья и гордой демонстрации неповиновения, подобное поведение обеспечит ему быстрый путь прямиком в башню. Гораздо разумнее, рассудил он, продемонстрировать брату свою абсолютную лояльность. Может быть, это даст ему отсрочку.

Во время коронации Эмиль вел себя тихо и смирно, всем видом выказывал глубочайшую преданность новому королю, и сумел обмануть всех, кроме Тармила. Придворный магик, без которого церемония никак не могла обойтись, не мог не заметить в нем неожиданную перемену, и Эмиль не раз и не два ловил на себе его заинтересованные взгляды, но делал вид, что ничего не происходит. Ему так хорошо удалось сыграть самоуничижение, что Люкка совсем размяк и даже позволил ему остаться на торжественный вечерний прием с танцами.

Затерявшись в толпе гостей, оказавшись вне поля зрения брата, Эмиль впервые за весь день вздохнул свободно. Пресмыкание перед братом далось ему нелегко, притворяться было противно, но ведь речь шла не меньше чем о выживании. Когда начались танцы, Эмиль ушел в боковую галерею, сел там на обитую красным плюшем скамью, прислонился затылком к прохладной стене и закрыл глаза.

И тут же услышал над ухом голос вездесущего Тармила.

— А ты молодец, принц, — одобрительно шепнул магик. — Кажется, нашел верный способ подлизаться к Люкке. С ним так и надо.

— Но как же это мерзко!.. — простонал Эмиль, не открывая глаз.

— А что делать? Терпи. Или послушание, или башня, сам знаешь.

— Знаю. Но, боюсь, надолго меня не хватит…

— Терпи, сколько терпится, — посоветовал Тармил. — Сдается мне, в ближайшее время у Люкки будет столько забот, что он про тебя забудет.

Эмиль только вздохнул и подумал, что Люкка, может, и забудет, но Карлота не преминет ему напомнить.

Но было похоже, что Люкка вовсе не стремится посвятить себя государственным заботам. Сам Эмиль не видел ничего из происходящего во дворце, но Тармил, сумевший сохранить положение придворного магика, рассказывал многое. Слушая его, Эмиль не мог не злорадствовать, но вместе с тем он задумывался с каждым разом все сильнее. В сильном, богатом королевстве, крепко удерживаемом деспотичным Иссой, все пошло наперекосяк с того дня, как на трон взошел Люкка. Он и после коронации продолжал вести прежний необременительный образ жизни, целыми днями пропадая в библиотеке или разъезжая верхом по парку в сопровождении многочисленной свиты и предаваясь мечтаниям. Стоило кому-нибудь из его ближайшего окружения намекнуть, что монарху следует уделять больше внимания делам государства, как Люкка впадал в неистовство. В первые же два месяца его правления с плеч полетело множество неугодных ему голов; еще многие были сосланы в дальние провинции. Министры, воодушевившись полным безразличием короля к правительственным делам, ворочали, что хотели; немногочисленные же приказы, выпущенные лично Люккой, несли на себе отчетливый оттенок бредовости и полного политического бессилия. Принцесса Алмейда, пребывавшая в ужасе от деятельности своего старшего сына, пыталась увещевать его, наставить на путь истинный, и тогда во дворце разражались грандиозные скандалы с битьем дорогого бергонтского фарфора, с угрозами и рыданьями.

Чем дальше, тем хуже становилось. Эмиль перестал уже злорадствовать. Через пару месяцев, выслушивая новости, он начинал дрожать от едва сдерживаемого бешенства и, не в силах сидеть на месте, принимался расхаживать по комнате, сжимая кулаки. Но он ничего, абсолютно ничего не мог сделать. Даже во дворце он не осмеливался показаться без приглашения, опасаясь попасть под горячую руку. Люкка пока не трогал магиков, но с Тармилом обходился весьма круто, и Тармил полагал, что отсрочка эта только временная. Он полагал, что Эмилю сильно повезет, если он отделается только башней.

— Магика много безопаснее заточить в подземные подвалы, чем в башню, — обронил он как-то.

— Я и без того сижу в этом павильоне, как в тюрьме, — оскалившись, ответил Эмиль.

И это была правда. Парк теперь был битком набит людьми, большая часть которых носила нашивки королевских гвардейцев, и Эмиль не решался выходить из своего укромного уголка. Несколько раз Люкка в приказном порядке вызывал его во дворец, но это было еще хуже, чем отшельничество. Случалось это во время многолюдных приемов, которые так любил устраивать новый король — Люкке хотелось похвастаться перед гостями прирученным и кротким братом-магиком. Тогда Эмиль ощущал себя пугалом больше, чем когда-либо, но играл свою роль, скрипя зубами. Все чаще ему вспоминались слова деда: "Все, что тебе нужно сделать — это избавиться от Люкки!.. Физически!.." — и они уже не ужасали его. Физическое устранение брата казалось ему единственным верным выходом. Только он не знал, как подступиться к этому делу. Люкка всегда был окружен толпою народа, а выкрикивать заклинания прилюдно было, как минимум, неразумно. Может быть, Эмиль и успел бы поразить брата магической молнией, но и сам пострадал бы и в этом случае уже наверняка стал бы вечным узником.

Дни же шли, и Люкке постепенно прискучивало хвалиться братом, как дрессированной собачкой. Теперь он находил особое удовольствие в том, чтобы намекать прилюдно на его очень недалекое будущее. Эмиль сидел как глухой, вперив взгляд в пол, но ничего не мог поделать с приливающей к лицу кровью; а когда его лицо и шея багровели, Люкка принимался бешено хохотать, как будто это было самое веселое зрелище в его жизни. Молодой король полагал, что брат уязвлен насмешками, что он стыдится и мучается собственной неполноценностью; но Люкке и в голову не приходило, что Эмиль не испытывает ничего похожего на стыд, а думает только о том, как не дать прорваться наружу бешеной ярости. Эмиль по-прежнему не стыдился себя, но усиливающаяся день ото дня ненависть в сердце начинала его пугать.

— 7-

Показными кротостью и смирением Эмиль выиграл целых полгода отсрочки. Впрочем, то была не только его заслуга. Он знал, что, когда на Люкку находило, и он принимался, брызжа слюной и полыхая яростью, грозиться сей же секунд сослать брата в северную провинцию, рядом всегда оказывался Тармил и ухитрялся отвлечь его внимание на какой-нибудь другой, не столь опасный предмет. И принцесса Алмейда, не совсем еще утратившая влияния на Люкку, каждый раз упрашивала его быть снисходительнее к младшему брату и не отсылать его. Правда, от ее заступничества чаще бывало больше вреда, чем пользы: Люкку страшно бесило, что мать встает на сторону Эмиля и заступается за него. Что до Эмиля, то он искренне не понимал, зачем она в это лезет и что ей за дело до него. Он считал, что все родственные отношения между ним и его семьей давно прекращены.

С наступлением осени Эмиль понял, что, как никогда близко, перед ним маячит перспектива стать вечным пленником. Люкка уже не намекал, а говорил о своих намерениях напрямую, и со дня на день Эмиль ожидал, что слуга принесет ему королевский приказ о заточении его в башню или подземную тюрьму. Отчаяние его все росло, ожидание становилось нестерпимым.

— Ты надоел мне! — заявлял ему Люкка в глаза, в окружении гостей и прихлебателей. — Не хочу больше видеть твою рожу, колдун! С удовольствием сгною тебя в темнице. Погоди, погоди, недолго тебе осталось докучать мне!

Эмиль с трудом удерживал бешенство, а из-за спины брата Тармил знаками напоминал ему о необходимости сохранять спокойствие. Эмиль и сам знал, что срываться нельзя, но себя уже почти не контролировал. Отчаяние его возросло до такого предела, что он стал предпринимать ежедневные долгие прогулки по парку в надежде встретиться с Люккой с глазу на глаз. Но судьба не была к нему особенно благосклонна: если он и видел брата, то лишь издалека, и неизменно в окружении толпы придворных и гвардейцев.

Так продолжалось до того вечера, когда Эмиль, сидя в одиночестве перед пылающим камином и предаваясь мрачным размышлениям, услышал вдруг голоса у входа. Один голос принадлежал Люкке, и это подействовало на Эмиля подобно удару молнии: брат никогда, за все годы, не приходил в его жилище! Объяснением могло послужить только то, что он, кажется, был пьян — это нетрудно было определить по тому, как заплетался его язык, и как он шумел и сквернословил. В последний месяц Люкка пристрастился к вину, утверждая, что вино очень способствует рождению у него божественных рифм и стихотворных строк. И уж наверное, он явился не один, а притащил целую свиту! И что ему тут понадобилось?

— Брат! — рявкнул Люкка во всю мощь своих легких. — Брат, где ты?! Покажись! Мое величество желает тебя видеть! Немедленно!

Раздосадованный, Эмиль поднялся, чтобы выйти к брату прежде, чем тот вломится в гостиную или ринется вверх по лестнице, и запнулся, услышав голос его спутника. Это был Тармил, который увещевал разбушевавшегося короля. А где Тармил, там нет места остальной свите… Эмиль отступил обратно к креслу и схватился за его высокую спинку. В голове лихорадочно бились мысли. В случае чего, чью сторону примет Тармил? Казалось, сомнений тут быть не может. Разве мало Люкка изводил придворного магика? Разве Тармил не предан Богине и ее дару?.

Но, с другой стороны, разве Тармил не предан королевской семье?

Так ничего и не решив, Эмиль поспешил выйти навстречу гостям. Лицо его пылало, но это легко можно было объяснить тем, что он сидел слишком близко к огню.

Люкка уже был у лестницы и зачем-то рвался наверх, а Тармил его удерживал. В самом деле, король был изрядно пьян, смуглое лицо его раскраснелось. При появлении Эмиля магик сделал предостерегающий знак, чтобы принц не лез на рожон. Но Эмиль пока и не собирался.

— Ваше величество, я здесь, — сказал он как мог спокойно и почтительно, и поклонился. Подобный тон по отношению к брату он усвоил давно. Люкке нравилось, когда Эмиль обращался к нему на «вы» и добавлял титул. — Вы желали меня видеть?

— А! — Люкка крутанулся на пятке и едва не опрокинулся. Тармил поддержал его под локоть. — Да! желали. Очень желали.

— Я к вашим услугам, — проговорил Эмиль кротко. Голова его пылала. Люкка — один! Свидетелем произошедшего станет один Тармил, который, кстати, так и сверлит принца очень странным, пристальным взглядом.

— Дай мне вина! — потребовал Люкка. — У тебя есть вино?

— Боюсь, что нет, ваше величество.

— У тебя нет вина для твоего короля?! Дрянь! Колдунишка! Может, ты не желаешь со мной пить?!

— Ваше величество, — склонился к тщедушному королю огромный Тармил. Глаза его блеснули. — Вам нехорошо. Лучше вернуться во дворец.

— А ты вообще заткнись! Колдун! — Люкка ткнул пальцем в грудь Тармилу. — И ты колдун! — королевский палец уткнулся в Эмиля. — Вы оба в заговоре против меня!

— Вы ошибаетесь, ваше величество.

— К Безымянному… вас… обоих! Оба… катитесь! Ты! Чтоб духу твоего здесь не было! Завтра же! Убирайся. Видеть тебя больше не желаю.

С этими словами Люкка вдруг полез за пазуху, откуда извлек свиток, украшенный свисающей на шнуре королевской печатью, и сунул этот свиток под нос брату. При виде его сердце у Эмиля ухнуло вниз. Вот оно. Дождался. Стараясь не выдать волнения, Эмиль взял свиток и нарочито медленно развернул его. Конечно, это был королевский приказ о немедленном отбытии принца крови Эмиля Даниса в пограничный Лукрос, где он и должен пребывать до получения дальнейших распоряжений. В пути принцу полагался эскорт ("Конвой", — мысленно поправил Эмиль), а в Лукросе ему предписывалось подчиняться приказам некоего мэтра Талоса, уполномоченного королем позаботиться о новоприбывшем. Надо же, подумал Эмиль, медленно опустив руку с приказом, братец не поленился лично доставить мне бумагу. Видно, уж очень хотелось ему полюбоваться на мою вытянувшуюся физиономию. Только такого удовольствия я ему не доставлю.

Свернув бумагу, Эмиль взглянул в лихорадочно блестящие глаза брата, надеясь, что ненависть не слишком явственно проступает на его лице.

— Значит, ты желаешь, чтобы я уехал?

— Да! желаю! И ты подчинишься, ясно? Иначе следующим приказом я велю тебя обезглавить!

— Куда уж яснее. Хорошо, ваше величество, я уеду завтра же.

Люкка посмотрел на него с подозрением.

— Ты не станешь спорить?

Эмиль покачал головой.

— И позволишь запереть себя в башне?

Не получив ответа, Люкка расхохотался, запрокинув голову. Эмиль продолжал молча, не отрываясь, смотреть на него. Вдруг Люкка резко оборвал смех, зашатался, побледнел и схватился за виски. Глаза его наполнились ужасом.

— Ты! — выкрикнул он, тыкая пальцем в брата. — Прекрати это! Немедленно! Я тебе приказываю!

Эмиль молчал. На лбу у него выступил пот, огромный кулак смял королевский приказ. Люкка отступил на шаг и схватился за Тармила.

— Тармил! — взвизгнул он. Теперь лицо его налилось кровью. — Прекрати это! Убери его! Убери!

Он еще продолжал что-то кричать, когда, запнувшись о первую ступеньку лестницы, он вдруг не удержал равновесия и опрокинулся на спину. Раздался глухой удар. Люкка захрипел, судорожно выгнулся и замер. Тармил, до сих пор наблюдавший за братьями с интересом, постепенно перераставшим в неприкрытое восхищение, присел рядом с ним на корточки, коснулся его шеи и поднял взгляд на Эмиля.

— Он мертв, — сказал он спокойно и спросил с любопытством: — Что ты сделал?..

Судорожно переведя дыхание, Эмиль помотал головой.

— Я его даже не коснулся!

— Это я видел. Поэтому и спрашиваю: что ты сделал?

Ошеломленный произошедшим, Эмиль присел на нижнюю ступеньку рядом с телом брата и посмотрел в его запрокинутое лицо. Увиденное едва не лишило его последних остатков самообладания. Смуглое лицо Люкки приобрело какой-то трупный багрово-черный оттенок, из носа, ушей, даже из уголков глаз тонкими струйками стекала кровь. Эмиль отвернулся и с силой сжал виски. Ему вдруг стало нехорошо.

— Ты что же, раздавил ему мозг? — продолжал любопытствовать Тармил.

— Почему ты думаешь, что это я? — сдавленно спросил Эмиль.

— А кто же еще? Уж наверное, это не Гесинда тюкнула его по маковке.

Несколько раз глубоко вздохнув, Эмиль попытался успокоиться. Собственно говоря, какая разница, что именно произошло. Главное, Люкка мертв. И если даже Тармил прав, и виновником его смерти на самом деле является он, Эмиль, то бессмысленно терзаться угрызениями совести. При мысли о том, что он, возможно, стал убийцей родного брата, Эмиль не ощутил ни раскаяния, ни ужаса.

— Он действительно мертв? — уже почти спокойно спросил он, поворачиваясь к Тармилу.

— Насколько я могу судить, — кивнул тот.

— Тогда вот что: позови сюда лекаря.

— К чему это, Эмиль? Не лучше ли…

— Я сказал — позови лекаря, — повторил Эмиль, понизив голос. Что-то в его тоне подсказало Тармилу, что лучше с ним не спорить. Поднявшись, магик расправил складки одеяния и сверху вниз взглянул на принца, который сидел, упершись локтями в расставленные колени и ссутулив плечи.

— Слушаюсь… ваше величество, — тихо сказал Тармил, и юноша быстро вскинул голову. Никакого удивления или страха в его взгляде не было, только соломенные брови сошлись на переносице, придав молодому, почти мальчишескому лицу выражение крайнего сосредоточения. Тармил улыбнулся и добавил со значением: — Король умер, да здравствует король.

Пока Тармил отсутствовал, Эмиль предавался размышлениям, сидя на ступеньке рядом с телом мертвого брата. Близость покойника ничуть его не смущала. Гораздо больше занимало его собственное будущее, и чем больше Эмиль о нем думал, тем сильнее становилась сотрясавшая его тело дрожь возбуждения. Поименовав его королевским титулом, Тармил однозначно дал понять, на чьей он стороне. Значит, как минимум один союзник у него есть, и союзник сильный. Что до остальных влиятельных вельмож, Эмиль даже представить не мог, как они отреагируют на неожиданную смерть молодого короля и появление нового претендента на трон. Конечно, никто не посмеет обвинить принца крови в предумышленном убийстве, но вряд ли кто-то с восторгом примет его как наследника престола. Не бывало еще в истории мира такого, чтобы трон занял колдун, пусть даже королевских кровей. Впрочем, Эмиль считал, что представляет собой уникальный случай, и никакие исторические аналогии к нему неприменимы.

— А хочу ли я вообще становиться королем? — спросил он себя и тут же ответил: а почему бы и нет? Уж наверное, это лучше, чем провести всю жизнь, занимаясь исключительно сомнительными магическими экспериментами. К тому же, ведь именно этого хотел дед.

Оставалось решить вопрос: а хотят ли влиятельные люди королевства видеть на троне такого короля? Позволят ли они «одержимому» надеть королевский венец? Но эти вопросы Эмиль отмел как второстепенные, хотя понимал всю серьезность предстоящего противостояния. Пусть только попробуют не позволить и не допустить. Увидят, на что способен «одержимый».

У двери послышался шум, и Эмиль поднялся навстречу Тармилу и королевскому лекарю. Тармил был, как всегда, невозмутим, а лекарь выглядел бледным и испуганным. Это был высокий худой человек средних лет, вечно чем-то озабоченный. Как и большинство придворных, он относился с опаской к принцу и старался держаться от него подальше.

— С моим августейшим братом случилось несчастье, — обратился к нему Эмиль, даже не пытаясь притвориться встревоженным. — Боюсь, он выпил слишком много вина, и, по ужасной случайности, споткнулся на лестнице и ударился головой и ступеньку. Взгляните.

Приблизившись к распростертому телу, лекарь наклонился и коснулся пальцами его шеи.

— О боги, — пробормотал он, разглядывая искаженное лицо короля. — Надежды нет. Его величество мертв.

Эмиль кивнул и скрестил руки на груди. Ничего другого он и не ждал.

— Но я желал бы осмотреть тело, чтобы определить причину смерти точнее… — не слишком решительно сказал лекарь, поглядывая то на Эмиля, то на Тармила.

— Вы что, с ума сошли? — гневно бросил Эмиль. — Намереваетесь копаться во внутренностях его величества? Как вам вообще такое в голову пришло? Не вздумайте его и пальцем коснуться!

— Но я не уверен… — затрепыхался было лекарь, но сошедшие на переносице брови Эмиля заставили его умолкнуть. — Конечно, если ваше высочество желает…

— Да, мое высочество желает, чтобы к телу моего брата отнеслись со всем положенным уважением. Никакого вскрытия не будет! Понятно вам?

— Слушаюсь, ваше величество.

— Теперь вот что. Позовите сюда людей, чтобы они перенесли тело во дворец, и пошлите кого-нибудь в храмы Борона и Прайоса. Я приду позже. Тармил, ты пока останься, а вы отправляйтесь немедля.

Когда лекарь поспешно удалился, Тармил, чуть наклонившись к Эмилю, спросил тихо, как будто кто-то мог их услышать:

— Почему ты не позволил ему провести осмотр?

Эмиль поморщился.

— Он все-таки был мой брат. Не хочу, чтобы его распотрошили.

Тармил ничего не сказал и только подивился причудливости ума юноши.

От своего ученика он ожидал многого, но только не этого. При всей своей замкнутости, и горячности, и вспыльчивости, Эмиль никогда не был жестоким и бездушным — так, по крайней мере, считал Тармил. Но в данную минуту он выглядел именно таким. Кроме того, в юноше вдруг открылись такие черты, как хладнокровие и расчетливость. Тармил явственно видел отраженную на его лице работу мысли: спокойный, как скала, Эмиль стоял над трупом брата и хладнокровно просчитывал свои дальнейшие шаги. Увидь его сейчас старый король, он был бы весьма доволен своим внуком. Далеко пойдет мальчик, с удовлетворением подумал Тармил. Ему всего восемнадцать, а какое самообладание и твердость духа. Далеко пойдет… если только его не сомнут. А такое вполне может случиться, потому что против него теперь ополчатся все. Или почти все.

Уже совсем стемнело, когда молчаливые слуги забрали из павильона тело Люкки и убрали кровь на лестнице. Эмиль распорядился отнести брата в его спальню во дворце, по возможности не поднимая шума. Затем он велел привести для него коня, а пока сменил привычную длиннополую одежду на светское платье, подчеркивающее массивность его фигуры.

— Куда ты собрался? — спросил Тармил, наблюдавший за его приготовлениями.

— Во дворец, — отозвался Эмиль, опоясываясь перевязью с мечом. — Больше нет нужды отсиживаться в этом медвежьем углу.

— Осторожнее, Эмиль. Тебя едва ли встретят с распростертыми объятьями.

— Знаю. Ты со мной?

— Конечно.

Было уже поздно, дворец дремал во тьме, и только в апартаментах Люкки горели свечи и лампы и приглушенно перекликались голоса. Прямым ходом Эмиль направился туда. Немногочисленные слуги испуганно расступались перед ним. Каким-то особым чутьем угадав его приближение, ему навстречу из спальни Люкки вышла кое-как одетая, со встрепанными волосами, принцесса Алмейда. Была она очень бледна, буквально до синевы, ее глаза с расширенными зрачками блестели от сдерживаемых слез. Эмиль поморщился: ведь просил же не поднимать шума! И какой же идиот среди ночи решился преподнести ей новость о смерти сына?

— Эмиль, о, Эмиль! — принцесса Алмейда судорожно вцепилась в его рукав и запрокинула лицо, уставившись на него полубезумными глазами. — Горе, какое горе!.. Твой брат!..

— Я знаю, матушка. Лучше вам успокоиться.

Эмиль обнял и хотел увести ее, но она вырвалась из его рук и бросилась обратно в спальню Люкки. Эмиль не стал ее останавливать. Теперь до самой погребальной церемонии она будет лить слезы у тела сына, но это ее личное дело. С холодным равнодушием, удивившим даже его самого, Эмиль подумал, что это даже к лучшему: так она не будет путаться у него под ногами в ближайшие несколько дней. И не будет задавать вопросов. Пока что обстоятельства смерти Люкки ей неизвестны — вероятно, никто не потрудился рассказать, — но она обязательно заинтересуется. И, пожалуй, принцесса — единственный человек, который может обвинить Эмиля в предумышленном убийстве. Только едва ли она сделает это.

Еще не рассвело, а дворец уже гудел, как растревоженный улей. Известие о загадочной смерти молодого короля разлетелось по всем закоулкам и переходам, и не осталось ни одного человека, который не знал бы, что единственными свидетелями и, собственно, участниками, прискорбного происшествия были принц Эмиль и придворный магик Тармил. Эмиль горько жалел, что сразу же не вырвал языки нерадивым слугам. Слухи множились, обстоятельства смерти Люкки искажались и перевирались, и к утру кое-кто поговаривал уже, будто смерть короля была давно задумала и подстроена «одержимым» принцем. Появление же во дворце Эмиля истолковывалось совершенно однозначно: коварный принц планировал устроить государственный переворот.

Дурацкие слухи порядком позабавили засевшего в королевском кабинете Эмиля, но позволять им распространяться не стоило. Он вызвал к себе начальника дворцовой стражи Брастиаса и распорядился брать под арест каждого, кто хоть полусловом заикнется о причастности его к смерти брата. Назначенный Люккой офицер посмотрел на него так, будто гораздо охотнее взял бы под стражу его, и открыл было рот, чтобы заявить, что не намерен подчиняться приказам самозванца. Но Эмиль, которому некогда было разводить церемонии и плевать было на моральные аспекты использования ментальной магии в личных целях, надавил на него — не слишком сильно — и немедленно добился желаемого результата. Офицер даже не понял, что произошло, просто ему резко расхотелось обсуждать приказы.

Но обрабатывать так каждого было невозможно, хотя бы потому, что Эмиль не был уверен в своих силах. После разговора с Люккой в голове пульсировала тупая боль, которая еще усилилась после общения с начальником стражи. Эмиль не знал, на котором по счету ментальном противнике он полностью обессилит или же окажется сломлен болью. Проверять это на опыте не хотелось. Нужно было подумать о том, как привлечь союзников, не прибегая к помощи ментальной магии, чреватой отдачей.

И еще следовало подумать над составлением официальной версии смерти Люкки. Пусть Эмиль сам толком не понял, что произошло, но не мог же объяснять это всем и каждому. Да и кто бы ему поверил? Пригласив в кабинет Тармила и королевского лекаря, Эмиль велел им составить удобоваримый отчет о причинах смерти молодого короля. Лекарь мялся и мычал; его одолевали сомнения, которые, впрочем, он так и не осмелился высказать.

Пока они маялись над отчетом, Эмиль бегло просматривал документы, грудой наваленные на рабочем столе. Работы было невпроворот. Он знал, что Люкка изрядно запустил дела, но чтобы настолько… А ведь здесь не было еще самый свежих отчетов. Тихонько замычав, Эмиль сжал руками пульсирующие виски. Никогда он не занимался управленческой деятельностью, но теперь придется. Хорошо бы, нашелся помощник, но если нет — придется справляться самому. И отложить до коронации эти дела никак нельзя; стоит только доверить, фигурально выражаясь, бразды правления кому-то из министров, и о королевском венце можно забыть.

К утру Эмиль ощущал страшную усталость, но проблемы только начинались, и пустить дела на самотек было нельзя. Распорядившись приготовить ванну, траурное платье и подать завтрак в кабинет, он вымылся, переоделся, наскоро перекусил и отправился в апартаменты Люкки. Ему нужно было узнать, в каком состоянии находится принцесса Алмейда, начались ли приготовления к церемонии погребения, а так же позаботиться о том, чтобы собрать всех министров на экстренный королевский совет.

— 8-

Правление Люкки было слишком недолгим, чтобы он успел обзавестись наследником или хотя бы объявить преемника. Двадцатилетний, полный сил юноша, он и подумать не мог о том, что этим следует озаботиться как можно скорее. Ближайшим его родственником, а стало быть, прямым наследником являлся Эмиль, но здесь существовало одно «но»: Эмиль был колдуном. Одна мысль о том, что трон может занять «одержимый» колдун, вызывала бурю протеста в душах у тех, кого хоть сколько-нибудь волновало благосостояние королевства. Поэтому естественно, что Совет, состоящий из министров, грандмастеров храмов и влиятельных нобилей, первым делом поднял вопрос: кого объявить наследником короны? Вспомнили каких-то дальних родственников короля Иссы, засевших в замке на границе с Медеей. Кандидатуру Эмиля не желали даже рассматривать. Сначала Эмиль молчал и слушал прения, откинувшись на спинку своего кресла и положив руки на стол перед собой; собравшиеся так увлеклись, что позабыли о нем и высказывали проекты один другого фантастичнее. Предлагали даже короновать Карлоту, которая до сих пор удачно избегала замужества. Но довольно быстро Эмилю надоело слушать весь этот бред. Подавшись вперед, он хлопнул по столешнице раскрытой ладонью.

— Господа, — сказал он тихо, но так, что поднявшийся в зале шум моментально стих, стоило ему заговорить. Все лица повернулись к нему, несколько десятков глаз уставились на него с подозрением и неприязнью. Эмиль слышал обрывки их мыслей, и почти все они сводились к одному: надо как-то избавиться от юного выскочки, пока еще не поздно. Противостоять давлению этой неприязни было сложно, но необходимо.

— Вы, кажется, считаете меня самозванцем? Но, однако, прошу вас не забывать, что мои предки, равно как и предки моего несчастного брата, были древние северные короли, и во мне течет их кровь. Никто не возьмется оспаривать этот факт? Нет? Разумно. В таком случае давайте не будем делать вид, что меня тут нет. Я здесь, и я являюсь первейшим кандидатом на престол. Любого же из тех, о ком вы сейчас говорили, в случае если он заявит свои права на корону, я назову изменником и предателем. Как, впрочем, и того, кто попытается оказать любую помощь этому самозванцу. Или самозванке.

Повисла пауза. Все члены Совета думали примерно об одном и том же, но никто не хотел первым озвучить свои мысли. Благодаря пятилетнему отшельническому образу жизни Эмиля, о характере его знали не много, но могли предположить, что многие черты он унаследовал у вспыльчивого властного деда, в которого пошел и лицом.

— Но вы не можете быть королем, — решился, наконец, высказаться дюк Неро, Первый министр. Он служил еще при Иссе, и сумел удержаться в той же должности при Люкке, и в последнее время даже забрал себе слишком много власти.

— Не могу быть королем? — повторил Эмиль, сощурив желтые глаза. — Почему это?

— Прайос не может подарить благословение тому, кто служит Гесинде.

— Чушь! — сказал Эмиль.

— Это правда, — одновременно с ним сказал гильмастер храма Прайоса мэтр Алардин.

— Разве боги — рыночные торговки, которые ссорятся и скандалят из-за покупателя?

— И тем не менее, мэтр Неро прав, — настаивал гильдмастер. — Ваше высочество, вы находитесь под покровительством Гесинды, вы отмечены ее даром и не можете претендовать на трон.

— Еще как могу. Гесинда отметила меня — это ее дело, но я не принимал служения ей.

— Богохульство! — зашумели собравшиеся. — Оскорбление Богини!..

— Однако, его высочество говорит верно, — удивив всех, вдруг прошамкал мэтр Вилар, гильдмастер храма Гесинды — глубокий старик, который с самого начала собрания тихо сидел, прикрыв глаза и, кажется, дремал. Даром он не обладал, и это было показательно: действующих магиков не рисковали оставлять в храме без присмотра. В столице и ее окрестностях вообще не было ни одного свободного магика, кроме Тармила и его бывшего подопечного. Да и касательно этих двоих можно было говорить лишь о свободе относительной. — Принц Эмиль не принимал служения Богине.

— Не имеет значения, — возразил мэтр Алардин.

Все снова зашумели и заспорили. Отметив про себя, что примерно половина членов Совета приняла таки его сторону, Эмиль подумал, что прения утихнут нескоро. Ни одна из спорящих сторон не была склонна к компромиссам. Эмиль решил, что нужно вмешаться. В этом важном вопросе нельзя допускать никаких разногласий.

— Господа, — проговорил он, и снова звук его низкого и мощного голоса подействовал на собравшихся почти магическим образом. — Господа, хочу, чтоб вы знали: я запомню все, что здесь говорится, и учту это в будущем. Я мог бы не говорить это, но мне не хочется начинать наше сотрудничество с конфликта.

Не нужно было обладать даром ментальной магии, чтобы почувствовать враждебность направленных на него взглядов. Все эти люди видели в нем только не в меру прыткого мальчишку, дерзко пожелавшего заполучить то, что ему не принадлежало. Не слишком-то им хочется признавать меня своим королем, подумал Эмиль. И они обнаглели настолько, что не боятся говорить об этом вслух. "Вы не можете быть королем"! подумать только!

Привычным усилием воли Эмиль вызвал видение светящихся нитей, протянувшихся от переносиц сидевших за столом людей. Это была еще не толпа, но все же ему не приходилось еще работать сразу с двумя дюжинами человек сразу. Несколько секунд он колебался: получится или нет? Кто-то из членов Совета мог быть устойчивым к ментальному воздействию, и тогда он только зря потратит силы, не восстановившиеся еще с ночи. Может быть, даже снова потеряет сознание, как случилось два года назад. Но Эмиль рассудил, что риск невелик, тогда как выгода очевидна. Он мысленно коснулся одной, второй, третьей нити… Работая с сознанием очередного сановника, Эмиль продолжал участвовать в беседе — никто из участников совета не должен был заподозрить, что с ними что-то делают. Такая работа требовала невероятного напряжения сил. Мельком Эмиль пожалел, что не может кардинально изменить направление мыслей особо упрямствующих сановников — тогда бы они точно заподозрили неладное.

— В любом случае, сейчас рано говорить о коронации, ваше высочество, — сказал мэтр Алардин, подводя черту под часовым спором. Он был один из тех, кто обладал совершенно непроницаемым для ментальной магии природным «щитом». — Тело вашего брата еще не предано земле. Произойдет это не раньше, чем через три дня; вам так же известно об установленном законом месячном сроке траура по почившему.

— Известно, — нетерпеливо перебил его Эмиль. — Но в этот раз придется пренебречь законом. Ждать так долго я не намерен.

— Ваше высочество! — вразнобой вскричали шокированные вельможи и служители Двенадцати.

— Не намерен! — с нажимом повторил Эмиль. — Сегодня я услышал достаточно, чтобы понять: кое у кого может возникнуть соблазн обойти законного наследника и посадить на трон своего ставленника. Коронация должна состояться через неделю.

— Невозможно! — мэтр Алардин даже побледнел от возмущения.

Словно для контраста, лицо и шея Эмиля налились кровью.

— Вы отказываетесь проводить церемонию? — спросил он очень тихо.

— Отказываюсь.

В зале стало очень тихо. С грохотом отодвинув тяжелый стул, Эмиль поднялся и подошел к высокому стрельчатому окну. День был в разгаре, а Эмиля нестерпимо клонило в сон. Он потер глаза и подумал, как хорошо было бы поскорее покончить с делами и лечь спать. Но рассчитывать на отдых в ближайшие часы не приходилось. Он снова повернулся лицом к притихшим советникам и сказал ровным голосом:

— Значит, вы, мэтр Алардин, отказываетесь проводить церемонию. Ну что ж… обойдемся без вас. От глупых молитв все равно нет никакой пользы, и никакой священник не нужен, чтобы возложить корону на голову монарха. С этой задачей я прекрасно справлюсь сам.

— Ваше высочество! — вскочил не на шутку встревоженный Первый министр. — Не получив благословения Прайоса, монарх не имеет права касаться венца.

— Полнейшая чушь, — спокойно сказал Эмиль.

— Это не чушь, ваше высочество, — поднялся и мэтр Карадос, гильдмастер храма Перайны. — Монарх должен получить благословение Справедливого и Светоносного, иначе…

— …иначе гнев Двенадцати падет на его голову, — закончил Эмиль. — Знаю. И, однако, я не намерен отступить от своего намерения. В конце концов, божественный гнев обрушится на мою голову, а не на ваши. Коронация состоится через неделю. Позаботьтесь о том, чтобы к этому дню все было готово.

Он еще не успел договорить, когда мэтр Алардин поднялся с места и, не спрашивая дозволения, быстро вышел из залы. Эмиль проводил его взглядом прищуренных глаз, но ничего не сказал и вернулся к столу.

— Господа гильдмастера могут быть свободны, — сказал он спокойно, и храмовники тут же поднялись и откланялись. Никто больше не пытался возражать и спорить. К мэтру Вилару поспешно подскочили двое дюжих молодцев, скучавшие до этой минуты у дальней стены зала, и подхватили его под руки. Наблюдая, как он, поддерживаемый с двух сторон, ковыляет к двери, Эмиль подумал, что храму Гесинды нужен вовсе не такой гильдмастер. Этот старый трухлявый гриб почти выжил из ума, хотя все еще что-то помнит, и уж конечно не может управлять храмом и гильдией — которая, впрочем, существует только на словах, ибо служители Гесинды — самые опасные среди храмовников, и потому самые малочисленные и разъединенные. Нет, мэтра Вилара совершенно необходимо заменить кем-то более молодым, энергичным, сообразительным и, желательно, владеющим Даром. И, конечно, этот кто-то должен полностью быть на стороне молодого короля и не вести закулисных игр. Эмиль тряхнул головой: об этом можно подумать позже, а пока его ждут остальные сановники. Он уселся на свое место и положил перед собой руки.

— Я желал бы обсудить с вами положение дел в королевстве. Сегодня ночью я просмотрел некоторые казначейские отчеты и нашел, что дела ведутся весьма небрежно…

Совет затянулся еще на несколько часов. Под конец его Эмиль чувствовал себя совершенно измученным, но зато он ясно видел, как изменилось отношение к нему высокопоставленных вельмож. Пусть неприязнь их никуда не девалась, и смириться с мыслью, что у них будет такой король, они пока не смогли, но зато они прониклись к принцу уважением, обнаружив в нем необычно острый и твердый для восемнадцатилетнего юноши ум.

Отпустив советников, Эмиль вернулся в кабинет, сел за письменный стол и принялся писать. Еще через полчаса перед ним склонился в поклоне дюк Хелиус, занимавший при Иссе и Люкке должность Хранителя Королевской Печати. О смерти короля ему было известно, однако он очень удивился, обнаружив в королевском кабинете Эмиля, и даже не пытался удивления скрыть.

— Мне нужна печать, дюк Хелиус, — сказал Эмиль, и удивление на лице Хранителя сменилось священным ужасом.

— Но это невозможно, ваше высочество! — вскричал он. — Только король… имеет право…

За этот день, подумал Эмиль, я слышал слово «невозможно» уже раз сто, не меньше. И это начинает раздражать. Что за идиоты!

— Повторяю: мне нужна печать!

— Ваше высочество, — дрожащим голосом выговорил Хранитель, с достоинством выпрямляясь, — вы можете приказать бросить меня в темницу, но закон…

— Нет, — задумчиво сказал Эмиль, подперев голову ладонью и глядя на него, — я сделаю кое-что получше. Я прикажу отрубить вам голову за измену короне.

При этих словах подбородок дюка Хелиуса затрясся, седые брови скорбно поднялись, а лицо в целом приняло одновременно испуганное и высокомерное выражение.

— Ваше высочество, я всегда верно служил короне…

— Если бы вы верно служили короне, я не слышал бы сейчас от вас слова "невозможно", — заметил Эмиль. — Последний раз спрашиваю: получу я печать или нет?

Дюк Хелиус, с видом бледным и оскорбленным, безмолвно подошел к секретеру розового дерева, извлек из-под одежды висящий на цепочке, наподобие кулона, ключ и отпер им один из многочисленных ящичков. Через минуту королевская печать была в руках Эмиля.

— А где перстни? — поинтересовался он.

— У вашего брата, ваше высочество.

Эмиль кивнул. Вот уже двести лет вместе с короной от короля к королю переходили три перстня, подтверждающие полноту королевской власти: сапфировый, опаловый и рубиновый. Их касотские короли часто использовали в качестве печаток. Обычно, к новому владельцу они переходили вместе с короной; разумеется, их местонахождение весьма занимало Эмиля. Печать же ему понадобилась, дабы удостоверить свой первый приказ, касающийся немедленного помещения под стражу мэтра Алардина.

Брастиас, явившийся в королевский кабинет сразу после ухода расстроенного и оскорбленного в лучших чувствах дюка Хелиуса, очень удивился, увидев королевскую печать на врученном ему документе, но вопросов задавать не стал. Отсалютовал и удалился исполнять приказание.

— Тармил, я хочу, чтобы ты возглавил гильдию Гесинды, — без околичностей заявил Эмиль при следующей встрече с придворным магиком. Вечерело; весь прошедший день Эмиль провел на ногах и чувствовал себя почти больным, но не позволял себе расслабиться. Тармил явился к нему в личные апартаменты, где принц, наконец, смог скинуть камзол и прилечь на кушетку, к которой был придвинут невысокий столик с вином и кушаньями.

Тармил удивленно приподнял брови.

— Но мэтр Вилар?..

— К Борону мэтра Вилара! То есть я хочу сказать, что этот трухлявый пень все равно скоро помрет, толку от него никакого. Гильдия должна наконец стать такой, какой ей полагается быть. В ней должны состоять магики, а не эти чокнутые книжные черви!

— Не слишком ли круто ты забрал?..

— Нет, — отрезал Эмиль и взял с блюда ломтик тонко нарезанного мяса. — Попробуй этой оленины, Тармил. Очень нежная.

— Благодарю, я уже отужинал, — не слишком почтительно отозвался Тармил и сел по другую сторону столика на низкую бархатную скамейку. — Нет, Эмиль, в самом деле. Над твоим покойным братом еще даже не провели службу, а ты распоряжаешься всем, как будто ты… как будто ты король.

Эмиль усмехнулся.

— Разве это не так?

— Ты еще не коронован.

— Это ненадолго.

— Ты слишком торопишься. Нельзя менять законы по собственной прихоти.

— Почему?

Тармил не нашелся что ответить. Все сильнее поведение юноши удивляло и настораживало его. Такая резкая перемена… этот переход от тихого, незаметного существования к быстрой, беспощадной деятельности.

— А чем, между прочим, тебе помешал мэтр Алардин?

— Ты уже знаешь? Кажется, кое-кому из придворных вельмож не помешало бы подрезать языки: они слишком много болтают!

— И все-таки?

Эмиль посмотрел магику в глаза и ответил спокойно:

— Он отказался проводить церемонию коронации в назначенный мною срок.

— Хм. Пожалуй, я с ним солидарен в этом вопросе. И что, меня ты тоже возьмешь под стражу?

— Нет нужды, — улыбнулся Эмиль. — Ты не можешь мне помешать.

— А он, значит, мог. Ну, и что же теперь? Без верховного служителя Прайоса церемония не может быть проведена в любом случае.

— Назначу нового, только и всего. Мало у Прайоса служителей?

— Эмиль, — предостерегающе сказал Тармил. — Не гони так. Будь… осмотрительнее!

Досадливо вздохнув, Эмиль взял кубок с вином и отпил глоток.

— Если я буду осмотрительным, то дождусь только того, что придворные интриганы отыщут другого короля, по своему вкусу, и быстренько посадят его на трон.

— Такого короля еще нужно найти, а на это тоже требуется время.

— Чего его искать? Не король, так королева… Карлота с большим удовольствием пристроит на трон свою задницу.

— Они не коронуют женщину, — без особой уверенности сказал Тармил.

— Коронуют! Они обсуждали эту возможность при мне. Понимаешь? Меня они вообще в расчет не принимали.

— И тебя это заело?

— А ты как думаешь? — мрачно спросил Эмиль и одним длинным глотком осушил кубок. — Налей мне еще вина.

— Я тебе не слуга, — заметил Тармил с усмешкой и отодвинул кувшин подальше. — И вообще, довольно уже пить. Один уже допился. Так что же, полагаю, тебе пришлось кое на кого надавить, чтобы тебя приняли всерьез?

— Какая разница?

— С тобой сегодня невозможно разговаривать.

— Привыкай, — сказал Эмиль и вытянулся на кушетке. — И учти, что ты нужен мне в храме Гесинды. Я на тебя рассчитываю.

— Давай поговорим об этом, когда ты станешь королем?

— Нет. Завтра.

— Хорошо, завтра. Теперь я могу идти?

— Иди. А я немного посплю…

Тармил встал, легкая улыбка тронула его губы, когда он взглянул на растянувшегося на кушетке принца. Не поклонившись, он направился к двери.

— Постой-ка секунду, — остановил его вдруг Эмиль. — Вот еще что… Я не хочу, чтобы ты носил эту дурацкую цепь. Сними ее.

Несмотря на бесконечное недовольное бурчание служителей Двенадцати, боги были очевидно благосклонно настроены к юному наследнику престола. Никакие внешние силы не вмешивались в планы Эмиля; после того, как гроб с телом Люкки опустили в склеп, приготовления к коронации пошли полным ходом. Впрочем, пышной церемонии Эмиль не хотел, да она была и невозможна: после ареста мэтра Алардина служители Прайоса были настроены по отношению к наследнику не слишком дружелюбно, и принудить их к соблюдению хотя бы видимости положенной церемонии удалось только силой. Эмиль вообще с охотой обошелся бы без молитвенной белиберды, но слишком уж откровенное пренебрежение традициями могло выйти ему боком. Коронованного без благословения Прайоса монарха могли объявить узурпатором и самозванцем, и как знать, не стало бы это началом гражданской войны. Смуты Эмиль не слишком боялся, но не хотел, чтобы его правление начиналось с беспорядков. У него и без того будет достаточно проблем: за полгода безалаберного правления Люкки экономика королевства серьезно пошатнулась, да к тому же почуявшие слабину не слишком лояльные, но прижатые ранее Иссой нобили начали поднимать головы. Эти головы тоже следовало вбить обратно в землю, так что батальных развлечений, полагал Эмиль, у него и без гражданской войны будет с избытком.

Сразу после погребения брата Эмиль переехал в Эдес и перевел туда же двор. Великое переселение состоялось в один день, и в том была немалая заслуга лично принца. В считанные часы он подчинил окружение своему крутому нраву, вдруг обнаружившемуся в нем. С людьми он обращался так жестко, что почти ни у кого не возникало желания перечить ему. А если вдруг находился какой упрямец, Эмиль быстро и безжалостно обламывал его с помощью ментальной магии. Себя при этом он тоже не щадил. Тармил все пытался его осадить, но скоро потерял надежду на успех. Похоже было, что Эмиль не нуждался ни в чьих наставлениях и советах. И откуда что взялось?

Приказу касательно переезда в Эдес не подчинились только два человека: принцесса Алмейда и супруг ее принц-консорт Эдмонт. Принцесса, бледная до синевы, с исплаканными глазами, в черном платье и черной головной накидке похожая на старуху, заявила, что намерена остаться рядом с могилой сына и предаться скорби. На Эмиля она смотрела так, будто не видела его. Они находились в будуаре принцессы, где прямо во время разговора происходили изменения: молчаливые бесшумные слугу меняли яркую драпировку стен на черную и темно-синюю, изукрашенную черным шелковым шитьем. Похоже было, что принцесса решила похоронить себя заживо вместе с сыном. Вся эта суета страшно раздражала Эмиля, ему хотелось прогнать слуг, но он сдерживался, мертвой хваткой вцепившись в подоконник, на который опирался. Разговор он вел стоя, да мать и не предлагала ему сесть, хотя сама сидела, бессильно откинувшись на спинку кресла и уронив руки на колени. Услышав ее: "Я остаюсь", — Эмиль вздохнул с облегчением: видеть бледное, мертвое лицо матери ему было невыносимо. Каждый раз, сталкиваясь с нею во дворце, он вздрагивал, как будто видел призрака. И очень хорошо, что ее не будет на коронации. Не хватало еще ее обвиняющих взглядов.

— Как вам угодно, — сказал он довольно холодно. — Конечно, вы можете остаться. В таком случае, прощайте, — он поцеловал бледную, полную руку матери и поспешно сбежал из ее мрачной обители.

Обвинять Эмиля в смерти брата — да и то молчаливо, одними взглядами, — осмеливалась только принцесса Алмейда. Вельможи из его окружения, может, и шептались за его спиной, но лицом к лицу держались крайне почтительно и не позволяли себе никаких намеков. Да и попробовали бы они намекнуть!.. Даже Карлота сдерживалась, хотя очевидно было, что она вне себя от бешенства. Зная ее характер, Эмиль мог предположить, что она еще попытается сунуть палки ему в колеса. Следовало как можно скорее удалить ее от двора — по возможности, отправить куда-нибудь в отдаленную провинцию. Лучше всего выдать замуж за какого-нибудь пограничного князька или тана. Имелась одна трудность: вовсе не так уж просто "выдать замуж" такую решительную и властную женщину, как Карлота, — но Эмиль полагал, что справится с этим.

Кое-какие слухи касательно преждевременной и загадочной гибели Люкки, впрочем, доходили до Эмиля. Он принимал их к сведению с тем, чтобы в дальнейшем пресечь изменническую болтовню. Сплетники должны были сурово поплатиться за свои несдержанные болтливые языки.

К назначенному Эмилем дню коронации в Эдес успевали приехать отнюдь не все высокие нобили, а лишь их малая часть. Это было Эмилю весьма на руку. Он предполагал, что поспешность церемонии, да и личность наследника престола может вызвать возмущение у представителей древних и знатных родов, а значит, мог вспыхнуть скандал. Вероятность которого была тем выше, чем большее количество недоброжелателей стягивалось в столицу.

Советом Тармила отправиться в храм Прайоса в закрытом экипаже Эмиль пренебрег: не хватало еще прятаться от подданных! Отправился верхом, хотя любопытство толпы, как и всегда, было ему неприятно. Но это было совсем другое любопытство, не то, что прежде. Впервые Эмиль ехал во главе процессии, это было новое ощущение, и весьма неуютное. Все взгляды были устремлены на него, и читалось в них отнюдь не восхищение своим будущим королем. Они меня боятся, подумал Эмиль с каким-то мрачным удовлетворением. Что ж, может, оно и к лучшему. Чем больше страх, тем больше почтения. Деда тоже боялись, хотя он и не был… колдуном.

Внутреннее убранство храма было вовсе не таким пышным, как требовали обстоятельство. Отчасти это было обусловлено недостатком времени, да и Эмиль настоял, чтобы не слишком усердствовали с украшательством. Кому нужны все эти цветы и драпировки? Гораздо больше Эмиля интересовало, на месте ли королевский венец и драгоценные перстни. Едва он вошел в храм, как взгляд его устремился к алтарю, и он вздохнул удовлетворенно: все атрибуты королевской власти покоились на бархатных подушках там, где им было положено покоиться. За алтарем маячил нынешний старший священник храма, бледный от возложенной на него высокой миссии. Назначен он был лично Эмилем после большого скандала и долгих споров. Человек этот был ничем не примечателен, кроме готовности служить новому королю. После церемонии, подумал Эмиль, заменю его кем-нибудь другим, более дельным. Но сейчас сойдет и такой.

Храм был заполнен всего наполовину, присутствовали только высшие сановники из окружения Эмиля, гильдмастера храмов Двенадцати, и некоторые высокие нобили из тех, кто успел добраться до столицы. Тармила среди присутствующих не было, как не было вообще ни одного магика. Все молчали и глядели мрачно, как на похоронах. Особо блистала среди гостей Карлота, устранить которую от участия в церемонии не удалось. Темно-алое платье ее поражало глаз пышностью, в ушах, на шее и в волосах сверкали бриллианты и рубины, но белое, с тяжелым подбородком лицо ее выражало такие чувства, которые более пристали бы не молодой даме, а воителю на поле боя: здесь были и гнев, и негодование, и презрение, и оскорбленная гордость. Взглянув на нее, Эмиль не мог удержаться от усмешки — он слишком хорошо знал это выражение. Сходство их с Карлотой было не только внешним, зачастую они испытывали одни и те же чувства, которые и проявлялись одинаково или почти одинаково.

Торопливым, отнюдь не торжественным шагом Эмиль прошел через зал и приблизился к алтарю. Облачение его тоже с натяжкой можно было назвать парадным: украшенный вышивкой камзол и черный, с золотым подбоем плащ выглядели нарядными, но и только. Готовясь к церемонии, Эмиль наотрез отказался облачаться в шитый золотом, жесткий и топорщащийся коробом плащ и парчовое платье. Впервые в жизни он мог сам решать, как и в чем появляться на людях, и поспешил воспользоваться этим правом.

Приблизившись к алтарю, Эмиль преклонил колена и дал знак служителю Прайоса начинать службу. Довольно бойко тот начал нараспев читать молитвы, но никакой торжественности в его голосе и движениях не было. Совершенно ясно было, что ему не по себе. Никогда ему не приходилось быть в центре внимания при таком стечении важных господ, да еще в присутствии особы августейшей крови. Склонив голову, Эмиль терпеливо ждал, пока будут прочитаны все положенные молитвы, но терпение его быстро иссякало. Ему, который никогда особо почтительно не относился к богам, церемония казалась пустой тратой времени. К тому же, ему не нравилось перешептывание гостей за спиной — или оно только чудилось ему? Он очень жалел, что со своего места не может видеть Карлоту; все эти шепотки, реальные или воображаемые, доносились как раз с той стороны, где стояла принцесса. Наконец, настала долгожданная минута. Старший священник с благоговением взял с бархатной подушки королевский венец и, неся его в вытянутых руках, обошел алтарь и приблизился к Эмилю. Юноша поднял голову. Священнослужитель продолжал взывать к Прайосу, убеждая его одарить будущего правителя небесной мудростью, и венец уже почти коснулся волос Эмиля, когда вдруг раздался громкий, звучный, гневный голос Карлоты, заглушивший слова молитвы:

— Остановитесь! Этого не должно быть! Колдун не может носить корону!

Подхватив тянущийся за нею подол платья, Карлота двинулась к алтарю, высоко подняв голову. Люди перед ней расступались. Служитель Прайоса замолк и в изумлении уставился на принцессу. Едва оглянувшись на сестру, Эмиль быстро поднялся и решительным движением забрал корону из рук священника. По зале пронесся гул. Эмиль повернулся спиной к алтарю, быстрым взглядом окинул собравшихся и водрузил венец на свою голову. Карлота ахнула и остановилась, как будто споткнувшись.

Улыбнувшись торжествующе, Эмиль медленно ступил на первую ступеньку, ведущую от алтаря в залу.

— Вместе с этим венцом, — проговорил он громко, и его низкий голос эхом отразился от облицованных полированных камнем стен, — принимаю я имя, данное мне вами, моими подданными. Отныне называюсь я Барден и повелеваю вам забыть мое прежнее имя. Склонитесь же перед вашим королем.

Он ступил на ковровую дорожку, и стоявшие по сторонам от прохода люди медленно зашевелились, склоняя головы и сгибая спины. "Ваше величество", — пробежал по толпе множественный шепот. Одна лишь Карлота стояла прямо, вздернув подбородок, и когда Эмиль приблизился к ней, она смело, с вызовом, взглянула ему в глаза. Но уже спустя несколько мгновений она отвела взгляд, склонила голову и присела в глубоком, почти до пола, книксене.

— Ваше величество, — пробормотала она и приникла губами к протянутой ей августейшей руке.

Книга первая. Барден

Часть 2. Император

— 1-

Замок пал на третий день.

С холма, где расположился император в окружении приближенных офицеров и адъютантов, казалось, что весь он охвачен пламенем. Но император знал, что горят только две южные башни. Он сам дал распоряжение поджечь их, как только его войска войдут внутрь стены. Ему не нужны были горелые развалины, как не нужен был, впрочем, и замок в полной неприкосновенности; ему нужно было только создать хаос и заставить людей паниковать. Он знал, что одно его имя действует на защитников замка устрашающим образом, но хотелось усилить эффект, насколько возможно.

Замок дался ему большой кровью. Не отличаясь изяществом архитектурных форм, он обладал высокими и мощными стенами и был очень удачно расположен в стратегическом смысле. К тому же он служил укрытием для скаанского короля и его семьи, а потому защитники его бились особенно яростно. Но сегодня все было кончено.

— Я должен войти туда, — низким голосом проговорил император, не оглядываясь на адъютантов, застывших за его спиной. Он стоял, повернувшись лицом к павшей твердыне, и смотрел на черные жирные столбы дыма, пятнавшие небо. Он вдыхал запахи гари и крови и слушал звон оружия и невнятные крики сражающихся. Когда-то его от всего этого тошнило. Теперь уже — нет. — Приведите мне коня.

Адъютантов было двое. Оба они были очень молоды. Как и император, они были облачены только в легкую броню. Тот из них, что казался постарше, был высок, сероглаз и предельно серьезен. Он тоже смотрел на замок, плотно сомкнув губы и сдвинув брови. По глазам его было видно, что ему очень хочется оказаться там, за этими горящими стенами, но служба удерживает его рядом с императором, за безопасность которого он отвечает больше чем головой — честью. При последних словах императора неподвижное смуглое лицо его чуть дрогнуло, глаза ожили.

— Не стоит торопиться, ваше величество, — отозвался он с едва заметными нотками сожаления в голосе. — В замке еще идет бой, лучше подождать несколько часов, пока все стихнет.

Император медленно повернулся и в упор взглянул на юношу. Его желтые глаза встретились с серыми глазами адъютанта, и последний сразу понял мелькнувшее в них выражение. Оно не предвещало ничего хорошего.

— Я поеду в замок, — медленно, делая паузу после каждого слова, повторил император. — Позаботься привести мне коня, Альберт!

Сероглазый быстро поклонился и ушел. Император снова повернулся туда, где в эти минуты уже внутри крепостных стен кипела битва.

— Надеюсь, мой приказ относительно местных женщин довели до сведения боевых офицеров? — спросил он у второго адъютанта. — Мне нужно, чтобы он был исполнен в точности.

Второй молодой человек был хорош собой, как девушка. Темные кудри оттеняли девичьи нежную белизну его лица, а четкий излом бровей подчеркивал мягкость и глубину зеленовато-серых глаз. Как и его старший товарищ, этот красавец взирал на императора с непритворным почтением.

— Не извольте беспокоиться, ваше величество. Ни одну женщину не тронут и пальцем. Но, должен вам доложить, многие были недовольны вашим распоряжением. Видите ли, люди считают, что они вполне заслужили…

— Плевать мне, что они там считают, — оборвал его император. — Они нужны мне целыми и невредимыми. Если солдатам нужны девки — так едва ли не целая сотня шлюх притащилась сюда вслед за нами… Или пусть поищут себе подружек в деревне.

Они немного помолчали, прислушиваясь к звукам сражения, которые услужливо доносил до них ветер.

— Ваше величество, разрешите спросить?.. — не слишком уверено заговорил адъютант, уткнув взгляд куда-то в середину широкой, слегка сутулой спины императора.

— Ну?..

— Зачем вам все эти женщины? Кого вы ищете?

Император чуть шевельнул плечом, как будто доспех мешал ему. На его подвижном лице появилось странное выражение, которого адъютант видеть не мог, а если бы мог, то очень удивился бы: это было выражение ностальгической грусти, совершенно неуместное здесь, на поле битвы. Неуместно оно было так же и на лице императора, который славился — в особенности среди солдат, — своей холодной жестокостью.

— Кого ищу? — переспросил он без гнева. — Узнаете, когда найду.

Вернулся Альберт. Он вел за собой прекрасного горячего коня под седлом. В свободной от поводьев руке он нес боевой шлем.

— Ваше величество! Я привел вашего коня. Прикажете сопровождать вас?

— Прикажу, — повернулся к нему император. — Поедете со мной оба, на сборы даю вам пять минут, — он прищурился на шлем. — Что это у тебя?

— Шлем… Вам лучше надеть его, мало ли что случится, все-таки сражение.

— Глупости, — нетерпеливо возразил император. — Ты прекрасно знаешь, что мне ни к чему доспехи. Позаботься лучше о себе.

— Но если вы появитесь в замке с открытым лицом, противник сразу поймет, кто вы.

Император задумчиво хмыкнул.

— Правда… Об этом я как-то не подумал. Впрочем, какая разница? Пусть видят, сильнее бояться будут.

Подобные заявления он мог делать с полным на то правом, ибо умел устрашать одним своим видом. Он был очень рослым: росту в нем было почти семь футов, а благодаря широким плечам и плотному сложению он казался почти великаном. Даже не зная ничего о его репутации, немудрено было испугаться при виде огромной живой горы, которая стремительно и неотвратимо (а император очень хорошо умел быть и стремительным, несмотря на кажущуюся неповоротливость, и неотвратимым) движется на тебя. К тому же, взгляд императора обладал свойством вгонять в пятки самые отважные души. Адъютанты знали все это; знали, какое впечатление император производит на людей (когда того хочет); знали и о силе, которая, возможно, защитит его даже лучше, чем кольчуга; и все же не могли не беспокоиться. Они обменялись встревоженными взглядами, решая, кому из них придется уговаривать императора. Дело это было небезопасное, сгоряча он мог и дать волю рукам.

— Возьмите хотя бы оружие! — умоляющим голосом сказал Альберт, видя, что его напарник никак не решится заговорить. — Без него уж совсем не годится ехать.

— Хорошо, — кивнул император после короткого раздумья. — Меч я возьму, но с доспехами от меня отстаньте! Хватит и того, что вы на меня уже нацепили.

Пришлось отступиться.

— У вас пять минут, — напомнил император. — И две из них уже прошли. Поторопитесь, если не хотите, чтобы я уехал один.

Адъютанты этого вовсе не хотели, а потому сломя голову бросились собираться. Еще полчаса назад в их намерения никак не входило оказаться в гуще боя, и потому они были совершенно не готовы. Они торопились как могли, но все же, вернувшись, обнаружили, что императора на холме нет.

— Уехал, — тихо сказал Альберт. — Вернер! Он уехал один.

Вернер, приподнявшись в стременах, вглядывался вдаль.

— Вон он! — он указал куда-то вперед. — Поспешим, мы еще сможем его догнать. Ну, до чего же своеволен!

— Не "ваше величество", а "ваше своеволие", — кивнул Альберт. — Это больше ему подошло бы.

Не тратя больше время на разговоры, они прямо с места пустили коней в галоп, и минут через пять нагнали таки императора. Тот встретил их появление с усмешкой:

— Долго копаетесь!

— А вы слишком уж безрассудны, ваше величество, — упрекнул его Альберт. Он был взволнован. В такие минуты ему страшно хотелось крикнуть императору: "Мальчишка!" — и влепить ему подзатыльник, хотя император был старше его на несколько лет и репутацию имел жутковатую. — И вообще, вам следовало бы взять с собой свиту.

— Чтобы все уж наверняка поняли, что я — это именно я? — хмыкнул император. — Ты противоречишь сам себе, Альберт.

Без предупреждения он пришпорил коня и помчался вперед, пригнувшись к конской шее. Встречный ветер ударил в лицо, подхватил его свободно распущенные рыжеватые волосы, взметнул за плечами тяжелый черный плащ и глухо захлопал им.

В седле император, несмотря на свою массивную фигуру, держался великолепно, мало кто мог тягаться с ним в искусстве верховой езды. Адъютанты обреченно переглянулись и припустили вслед за ним, стараясь не потерять его из виду.

По обоженным, обезображенным, заляпанным кровью замковым залам шел император. Шаг его был стремителен, и спешащие следом Альберт и Вернер едва успевали за ним.

По его виду никак нельзя было понять, какое высокое положение он занимает. Простые доспехи засохшей коркой покрывала кровь, ею же были измазаны его лицо и соломенного цвета волосы, неопрятными прядями спадающие до плеч. На лбу императора красовалась свежая ссадина.

Оружия при нем не было. Меч, который дал ему Альберт, он бросил некоторое время назад в одном из переходов, поняв, что им больше некого рубить. До этого пришлось изрядно поработать им; битва была такая жаркая, что никакие заклинания не позволили бы уцелеть в ее гуще. Солдаты просто обезумели, видя, как рядом с ними, среди них, словно простой воин, бьется их император, и бросались в бой с новыми силами и удвоенной яростью.

Адъютанты же с оружием не расстались. Альберт и Вернер шли с обнаженными мечами, готовые в любой момент броситься на защиту своего повелителя. Клинки были заляпаны кровью по самые рукояти. Едва ли кто-то собирался нападать на этих троих людей; битва закончилась, защитники замка были убиты все до единого, но Альберт и Вернер не могли позволить себе быть беспечными.

Император шел из зала в зал, из коридора в коридор, заглядывая во все попадавшиеся на его пути двери, но нигде не останавливался. Большинство дверей были сорваны с петель, проломлены, разбиты в щепы и обуглены; так или иначе, все они несли на себе свидетельство того, что замок был захвачен отнюдь не малой кровью. За всеми дверьми, при свете факелов, кипела работа: солдаты собирали убитых, своих и чужих, попутно снимая с тел все, что казалось им хоть сколько-нибудь ценным. Они срывали со стен гобелены и оружие, сгребали с каминных полок все безделушки и драгоценности, которые попадались им на глаза. Никто из них не обращал на императора ни малейшего внимания.

Император шел мимо них, не произнося ни слова упрека, ибо он сам приказал вынести из замка все, что есть в нем дорогого, красивого и полезного. Его ничуть не занимало все это барахло, казалось, он искал что-то иное, что представляло интерес только для него одного.

— Ваше величество! — из боковой двери выскочил запыхавшийся офицер, который каким-то чудом заметил проходящего мимо императора. Едва ли он услышал его поступь, для этого было слишком шумно; скорее, краем глаза заметил его стремительную тяжелую фигуру. — Ваше величество! Разрешите доложить?!

Император остановился.

— Что там у вас?

— Наши люди захватили нескольких пленников. Кажется, это важные люди. Желаете взглянуть на них сейчас или подождете до утра?

— Сейчас, — кивнул император. — Проводите меня к ним, — перед тем, как последовать за офицером, он повернулся к Вернеру. — А ты пока узнай, где разместили всех женщин. И выясни, обращались ли с ними, как должно. Потом доложишь мне.

— Слушаюсь, ваше величество, — Вернер слегка поклонился и тут же, не теряя времени, отправился исполнять приказание.

— Толковый мальчишка, — одобрительно кивнул император, глядя ему вслед. — Хорошо ты его натаскал, Альберт.

— Стараемся, — Альберт пожал плечами, стараясь не показать удовольствия от похвалы императора — тот редко хвалил кого-либо.

Император чуть улыбнулся — при этом лицо его стало почти мальчишеским, — и повернулся к ожидающему его офицеру:

— Ну, ведите нас к пленникам.

Пленников еще не успели отвести в тюремные камеры, расположенные в подвальных помещениях замка, и они дожидались решения императора в бывшей комнате для слуг, смежной с кухней. На кухне все было перевернуто вверх дном, сражение не миновало и эту часть замка. Большие корзины с овощами были опрокинуты; яблоки, морковь и капустные вилки разлетелись по всему полу. Медная и глиняная посуда была раскидана, как попало; осколки тарелок и чашек хрустели под каблуками; огонь под большой плитой давно погас.

Император, приостановившись, неодобрительно оглядел устроенный в кухне разгром.

— Все здесь нужно привести в порядок! — обратился он к офицеру. — Собрать то, что может оказаться полезным. Все припасы, которые удастся найти, переписать и передать Рутаму. И не тяните с этим! А то развели бардак — смотреть противно…

— Слушаюсь, ваше величество.

Они прошли в соседнюю комнату. Здесь на лавках, отодвинутых от стен и поставленных в середине комнаты, сидели четверо пленников под охраной двух солдат. При появлении императора охранники заставили их подняться, неласково тыкая древками копий в спины. Руки пленников были связаны. Один из них казался примерно ровесником императору, остальные трое были заметно старше. Все они выглядели как офицеры высших чинов, все носили королевские цвета. Никто из них не поднял глаз на императора, когда тот остановился перед ними и принялся их бесцеремонно рассматривать.

— Однако… — протянул император, щуря желтые глаза. Альберт понял, что он узнал кого-то из пленников. — Неплохой улов, клянусь Гесиндой! Ваши люди невероятно удачливы. То, что я вижу перед собой, очень меня радует. А вижу я перед собой Гунтера Бледного собственной персоной и его старшего сына…

Заслышав про Гесинду, старший из пленников поднял взгляд. Это был высокий, худощавый светловолосый мужчина с очень светлыми, лишенными всякого выражения глазами. Взглянув в эти глаза, император невольно вздрогнул, голова его закружилась, и он вспомнил тот день, невыразимо далекий день, когда он… Сделав над собой мгновенное усилие, он взял себя в руки и плотно сжал губы.

— Так ты и есть Барден? — заговорил светловолосый мужчина, сильно коверкая слова всеобщего языка. — Тот самый щенок-колдун, который уселся на касотский трон?

Один из охранников шагнул вперед, чтобы ударить пленника, но император жестом остановил его.

— Пусть говорит что хочет, — сказал он. — Тем более, что он говорит правду. Да, Гунтер Скаанский, я и есть Барден, тот самый щенок, который ныне сидит на касотском троне. Тот самый колдун, который предлагал тебе заключить между нашими королевствами союз на весьма выгодных для тебя условиях. Тот самый, который просил у тебя руки твоей дочери. Помнится, ты отказал мне по всем пунктам, и притом в достаточно грубой форме.

Он говорил спокойно, но глаза его так и сверкали. Еще немного, подумал Альберт, и император начнет метать молнии. Причем отнюдь не в переносном смысле. Кажется, к этому бледному северному королишке у него имеется счет… Вон и ладони засунул за пояс, как делает всегда, когда боится не сдержаться. Впрочем, «боится» — слово в корне неверное. Император ничего и никогда не боится…

Во время императорской тирады Гунтер смотрел прямо ему в лицо неподвижным взглядом, и вдруг запрокинул голову назад и расхохотался.

— Так ты, что ли, пришел сюда за моей дочерью, колдун? — выдохнул он сквозь смех.

— В том числе, — император не изменился в лице, смех северного короля ничуть его не тронул. — За твоей дочерью, ну и заодно за твоим королевством. Оба трофея, мне кажется, весьма неплохи.

— Мальчишка! — Гунтер резко оборвал смех. — На что ты рассчитываешь, начиная войны из-за женщины? И тебе следует знать, что моя дочь скорее убьет себя, чем позволит тебе коснуться ее!

— Это мы посмотрим. Офицер! — император отвернулся от пленников. — Эти люди — они не нужны мне. Убейте их.

Такого поворота Альберт не ожидал. Не ожидал и офицер, а потому растерялся.

— Но… — голос его осип от внутреннего напряжения. — Разве вы не хотите допросить их?

— Не думаю, что они могут сказать что-нибудь интересное.

— Но король… разве вы хотите, чтобы и его тоже…

— Я сказал — всех! — сверкнув глазами, понизил голос император (он начинал говорить ниже и глуше тогда, когда другие повышали голос, и обычно это производило сильное впечатление на людей). — Двум королям в одном королевстве будет тесновато.

Он пошел прочь, не дожидаясь, пока выполнят его приказание. Альберт снова последовал за ним, радуясь, что не придется смотреть, как убивают безоружных людей. Сегодня он сам зарубил троих, но все те люди держали в руках оружие и могли защищаться. Эти же пленники… Интересно было бы узнать, задумывается ли когда-нибудь император над морально-этической стороной своих поступков? Если все слухи о нем — правда, то едва ли, или, по крайней мере, у него просто своя собственная мораль, которой он и следует.

Они прошли несколько маленьких подсобных комнат и оказались в круглом внутреннем дворике. Здесь было темно и тихо. Как в первый день творения, подумалось Альберту.

Во дворике император вдруг остановился и поднял голову к небу, охваченному заревом от множества зажженных по всему замку факелов.

— Звезд не видно, — с чем-то вроде сожаления проговорил он. — Не помню, когда в последний раз смотрел на звезды…

— Вам нужно отдохнуть, ваше величество, — отозвался Альберт. — Вы совершенно себя измучили.

— Измучил? Ничего подобного. Я прекрасно себя чувствую, — он яростно потер кулаками глаза, как мальчишка. — Спать только хочется… надо бы выпить чего-нибудь бодрящего. Как думаешь, у нашего Рутама найдется такое?

— Найдется, почему не найтись? Только лучше бы вы поспали.

Император махнул рукой:

— Успеется! Спать будем, когда вычистим всю эту берлогу. Хочу, чтобы тут остался один голый камень. Ну, можно еще оставить немного дерева — в перекрытиях, — он нехорошо засмеялся. — Другой судьбы это место не заслуживает… Между прочим, куда запропал Вернер? А, Безымянный, он же не знает, где меня искать! Альберт, сходи поищи его. И приведи сюда, я вас подожду.

— Я не могу оставить вас одного, ваше величество.

— Будет тебе! Я не дитя. Вы с Вернером и так таскаетесь за мной хвостом, а я терплю… до поры до времени. Иди же! Я посижу вот тут.

С этими словами император опустился прямо на пыльную сухую траву, не обращая внимания на упрямца Альберта, который не спешил уходить. Земля была твердой, а трава на ощупь больше походила на солому. Отнюдь не королевское ложе, но император весь день провел в седле или на своих двоих, так что и оно казалось ему мягким и удобным. Подумав немного, он лег на спину, вытянул ноги и закинул руки за голову.

— Видишь, — обратился он к Альберту, насмешливо сверкая глазами, — я отдыхаю, как ты и хотел. Ты должен бы радоваться… Хватит торчать, как пугало в огороде! С каких пор я должен повторять свои приказы дважды?! — он понизил голос, последние его слова прозвучали в самом низком доступном ему регистре, так что у Альберта даже загудело в голове. Это был уже плохой признак: император начинал раздражаться. Следовало поторопиться.

Всех женщин, которых обнаружили в замке, собрали в большой зале на втором этаже, приставив к ним усиленную охрану. Приказ императора касался как служанок, так и знатных дам. Нарушить его не решился никто — император выразился совершенно однозначно и шутить не намеревался. Ослушника ждала смерть.

Всего женщин набралось около двух десятков. В основном это были служанки, перепуганные насмерть и зареванные, но было и несколько знатных дам разного возраста. Эти пытались разыгрывать спокойствие и холодность, но не надо было быть ментальным магиком, чтобы видеть, что они так же напуганы, как и самая распоследняя кухонная девчонка. Они держали друг друга за руки, губы у них дрожали, а в глазах стояли слезы. Того гляди, разревутся, позабыв о достоинстве. По-настоящему спокойной выглядела только одна, молодая девушка примерно возраста Вернера. Она сидела там, где ее посадили, и смотрела перед собой неподвижным взглядом, не обращая ни на кого внимания. Вернер решил, что она слепая.

Появление императора прошло незамеченным. Женщины были настолько заняты своим несчастьем, что не видели ничего вокруг себя, и проскачи мимо них в эту минуту конный отряд рыцарей, они не заметили бы его.

Впрочем, охранники тоже почему-то императора увидели только тогда, когда он уже приблизился к пленницам. Вернер, от чьего внимания это обстоятельство не ускользнуло, выразительно посмотрел на Альберта, многозначительно подняв брови: опять магические штуки! Это император тоже очень любил — отводить глаза окружающим, когда хотел избежать внимания к своей персоне.

Император скользил по сбившимся в кучки женщинам быстрым взором, не задерживая внимания ни на ком, пока вдруг не увидел среди них кого-то, чей вид заставил краску прихлынуть к его лицу. Адъютанты снова переглянулись: вот это новость! Особенно удивлен был Вернер. Он никак не мог ожидать, что может быть что-то общее между императором и этой белесой девицей-истуканом.

Однако император смотрел именно на нее, в этом не было никаких сомнений, и лицо у него было странное. И глаза у него стали странные — будто он призрака увидел. Но не такого, от которого убегаешь сломя голову, а такого, о приходе которого мечтаешь днем и ночью. Ну, вот как будто это был призрак давно умершего любимого человека — так это определил для себя Вернер, по-другому он не мог сформулировать.

— Это же дочка тутошнего королька! — зашипел вдруг Альберт, толкая его в бок локтем. — Как же я сразу не догадался?

— Что? — не понял Вернер, который не присутствовал при разговоре с Гунтером и про какое-то там давнее сватовство помнить не помнил. — Ты о чем?

Альберт открыл рот, чтобы ответить, и тут же захлопнул его. Император уже стоял, повернувшись к ним, и лицо его медленно принимало свой нормальный цвет.

— Я хочу, — проговорил он голосом ровным и низким, — чтобы вы нашли в этом клоповнике комнату, где будет прилично находиться молодой девушке. Если такой комнаты не найдется — устройте ее сами. И проводите туда вот эту молодую госпожу, — он недвусмысленным жестом указал прямо на бледную неподвижную девушку, которая до сих пор в его сторону и бровью не повела. — Эта комната должна хорошо охраняться; но проследите и за тем, чтобы у молодой госпожи было все, что она попросит. Ясно? Выполняйте. А меня оставьте на время в покое, обойдусь без вас.

— Что прикажете делать с остальными пленницами? — спросил Альберт.

— Не знаю, — ответил император с таким видом, как будто у него сильно болел зуб. Решать эту проблему ему пока явно не хотелось. — Пусть пока остаются здесь. Охрану, соответственно, не снимать.

Альберт сильно сомневался, что в разоренном королевском замке осталась хоть одна комната, пригодная для молодой девицы, но император выразился ясно: "устройте сами". В этом, собственно, и состояла должность Альберта и Вернера — устраивать и воплощать в жизнь все пожелания императора. То есть, естественно, те пожелания, которые он почему-либо не мог или не хотел воплощать сам.

— Кажется, спать нам сегодня не придется, — сокрушенно сказал Вернер товарищу, выходя из залы. — Барден сам не спит и другим не дает.

— Чем спать, я бы лучше вымылся, — вздохнул Альберт.

— Размечтался!..

— Хоть помечтать… Смотрю я на его величество и завидую: что есть твой медведь, никакой усталости его не свалить!

— Да, — согласился Вернер. — Император у нас — железный человек. Хотя… видел, как его проняло, когда он утопленницу эту бледную увидел? Я уж думал, удар его хватит. Аж побагровел. Вот тебе и железный!

— Ты про королевскую дочку? Дурак! Он же сватался к ней. И уж наверное не потому, что имел виды на ее приданое. Сдалось оно ему… Значит, что-то было между ними.

— Точнее, у него к ней. Она-то, сам видел, даже не посмотрела на него. Как будто он пустое место.

— Сдается мне, — осторожно сказал Альберт, — что боги ее умом обидели.

— С чего бы императору свататься к убогой? — в сомнении спросил Вернер.

— А ты его обычной меркой не меряй. Колдун он, а кто их разберет, этих колдунов? Может, он что-то такое в ней видит, чего не увидит больше никто, хоть все глаза прогляди. Он же не глазами смотрит, — для пущей убедительности Альберт постучал себя зачем-то по лбу, — а Борон разберет чем. Поверишь ли: иногда он на меня смотрит, а мне кажется, что он душу из меня вынимает, покрутит-покрутит перед собой, что-то там разглядит, усмехнется, и обратно положит.

— Есть такое, — согласился Вернер. — Временами я его просто боюсь.

— А то! Кто ж его не боится…

— Нельзя его не бояться, — подхватил Вернер. — Особенно если то, что о нем говорят — правда.

— Представляю, как ему все это надоело, — задумчиво сказал Альберт. — Мне надоело бы, если бы меня все боялись и болтали бы обо мне Борон знает что.

— Ты просто не пробовал. И кстати, хватит болтать. А то солдатня выгребет из замка последнее, что тут еще осталось ценного, и придется "благородной госпоже" ночевать на голом камне. За дело!

И они с молодым азартом принялись за дело, а именно — пошли освобождать от солдат приглянувшуюся им комнату.

— 2-

До постели Эмиль добрался только к рассвету, и повалился на нее, не помня себя. Сил не оставалось даже на то, чтобы смыть с лица кровь.

Всю ночь он занимался всеми теми проблемами и обязанностями, которые сваливаются на командующего большой армии, расположившейся в новом месте. Голова у него шла кругом: нужно было наилучшим образом расположить в замке гарнизон, и позаботиться о размещении всех солдат, и выяснить, как обстоят дела с продовольствием, и еще сделать тысячу необходимых дел. Как назло, именно теперь у Эмиля не было никакой охоты заниматься этими делами. Приходилось силой заставлять себя сосредоточиться на задаче, требующей его вмешательства и немедленного решения. Эмиль с трудом удерживал мысли в нужном русле, потому что они все время норовили обратиться совсем к другому предмету, не имеющему ничего общего с военными нуждами.

Конечно, можно было переложить все эти заботы на плечи старших офицеров, самому полностью устраниться от них и заняться тем, к чему его тянуло. В конце концов, для чего еще нужны старшие офицеры, как не для помощи своему главнокомандующему? Но Эмиль любил быть в курсе всех дел, происходящих в его владениях и среди его людей. И исповедовал старый принцип — если хочешь, чтобы дело было сделано как следует, сделай его сам. Ему казалось: стоит упустить хоть какую-нибудь мелочь, и разрушится все, что он с таким старанием выстраивал в течение последних пяти лет. Разумеется, такой образ жизни был утомительным. Мало того, временами это изматывало до полного изнеможения. Альберт — верный Альберт, в последние месяцы ставший ему почти как брат, — частенько укорял его за такую беспощадность к себе. Но что было делать? Не так-то легко удержать в руках власть, особенно если ты — «одержимый» Гесиндой, и подданные тебя называют Барден, Колдун, а приближенные постоянно испытывают на прочность.

В общем, спать он лег с головой тяжелой и совершенно больной, в наспех приготовленную для него постель. Комната была холодная, нетопленная и несла на себе отчетливые отпечатки разыгравшегося недавно в замке сражения, но Эмиль ничего этого не замечал. Перед тем, как лечь, он не забыл отпустить своих адъютантов с наказом хорошенько выспаться. Уж очень умотанный вид был у обоих мальчишек. С другой стороны, он приказал его разбудить немедленно, если что-нибудь случится.

Ничего, к счастью, не случилось, и проснулся Эмиль сам, уже под вечер. Окна в его «апартаментах» не были закрыты ставнями, и при желании он мог бы полюбоваться роскошным кровавым закатом в холмах. Но такого желания у него не возникло; злое алое солнце и горящее пурпуром небо слишком уж напоминали ему о крови, которой в последние дни и без того было пролито достаточно.

Кстати, о крови. Эмиль поднес к лицу руки — они все еще были покрыты запекшейся темно-коричневой коркой; не лучше выглядела и одежда под доспехами. Он покачал головой и мельком заглянул в висящее на стене чудом уцелевшее темное зеркало. Собственное отражение не радовало. Эмиль провел ладонью по щеке, сдирая с нее присохшую кровь, и поморщился от прикосновения двухдневной щетины. Все одно к одному.

— Побриться бы не помешало, — пробормотал он и крикнул, повысив голос так, чтобы его услышали в соседней комнате, где расположились на отдых адъютанты: — Альберт! Вернер! Хватит дрыхнуть!

Не прошло и минуты, как дверь распахнулась, и на пороге возник Альберт — помятый со сна, взлохмаченный, но с глазами ясными и устремленными, как обычно, на своего повелителя. Эмиль отметил, что, в отличие от него самого, юный адъютант с ночи успел умыться и сменить одежду, и выглядел уже почти пристойно.

— Принеси сюда свечи, воду и чистую одежду, — приказал он. Потом подумал и добавил: — И одежду выбери поприличнее. Я намерен нанести один визит…

Альберт кивнул понимающе и немедленно скрылся. Эмиль заглянул в соседнюю комнату и усмехнулся: Вернер продолжал спать как ни в чем не бывало. Молодые люди устроили себе постели прямо на полу, а накрывались какими-то видавшими видами одеялами, умыкнутыми, вероятно, из комнаты для прислуги. Во сне Вернер был особенно хорош и как никогда походил на девушку со своими разметавшимися по одеялу черными кудрями. Как, однако, обманчива внешность, подумал Эмиль. Характер у Вернера был отнюдь не девичий. С отчаянной храбростью он бросался навстречу любой опасности, и мало кто из ровесников мог сравниться с ним в искусстве владения мечом. За эти достоинства Эмиль и приблизил его к себе. Ему нужны были люди, которые без раздумий и без оглядки бросятся туда, куда он прикажет. Люди, готовые, если понадобится, умереть за него. Оба, и Вернер, и Альберт, были именно такими людьми.

Быстро темнело. Альберт принес откуда-то целую охапку свечей, которые расставил по всей комнате и зажег. Получилось очень романтично, о чем Эмиль и сообщил ему не без ехидства.

— Я бы сказал — таинственно и загадочно, — улыбнулся в ответ Альберт. — Как раз соответствует вашему статусу.

На это Эмиль только неопределенно хмыкнул.

Вдвоем с проснувшимся Вернером, Альберт притащил целую кадушку с горячей водой. Она была маловата, чтобы влезть в нее целиком, да и не разводить же сырость в спальне, пусть импровизированной, и Эмиль вымылся только по пояс. Но и этого хватило, чтобы почувствовать себя гораздо лучше. Потом он облачился в выбранную для него Альбертом одежду и зачесал назад мокрые волосы. Туалет завершил накинутый поверх черного стеганого камзола серый шерстяной плащ, у горла скрепленный серебряной брошью в виде черепа. Ничто в его облачении не свидетельствовало о высоком положении, если не считать одной детали — серебряного перстня с крупным сапфиром на среднем пальце левой руки. Восемь лет назад Эмиль получил этот перстень вместе с королевским венцом, и с тех пор не снимал его никогда — в отличие от короны, которую он почти никогда не носил.

— Ночью вы получили распоряжения насчет одной молодой госпожи, — обратился он к адъютантам, взиравшим на него в безмолвном почтении. — Надеюсь, все выполнено в точности?

— Разумеется, ваше величество, — ответил Вернер. — Совершенно в точности, за исключением того, что госпожа никаких пожеланий не высказывала и вообще не произнесла ни слова, насколько мне известно.

Эмиль кивнул. Ничего другого он, в общем-то, и не ожидал. Если она даже никак не показала, что узнала его… впрочем, а с чего он взял, что она узнала? Все-таки столько лет прошло. Да и вид у него теперь был… не слишком парадный, в отличие от того дня.

— Покажите мне ее комнату, — распорядился он. — Я хочу поговорить с ней.

В комнате было темно. Эмиль остановился у двери и прислушался. Ни звука… даже дыхания не слышно. И охранники сказали, что весь день в комнате госпожи было очень тихо. Жива ли она? Или, как предсказывал ее отец, убила себя, так и не произнеся при этом ни единого звука? Эмиль вздрогнул. Даже подумать об этом было страшно.

— Туве! — позвал он тихо. — Туве, отзовись. Где ты?..

Молчание в ответ. Он пожалел, что не взял с собой лампу или хотя бы свечу. В темноте он видел плохо, а возвращаться за светом очень не хотелось. Эмиль пробормотал под нос короткую формулу, повел в темноте рукой, и между его пальцами загорелся холодный белый свет. Он стекал с пальцев тягучими каплями, повисая в воздухе; постепенно белый магический огонь разгорался и вскоре осветил всю комнату.

Тогда стало видно, что посреди комнаты подобно ледяному изваянию застыла девушка — высокая, тонкая, с светлыми длинными косами. При мерцающем магическом свете в ней было нечто потустороннее. Эмиль пересекся с ней взглядом — ее глаза излучали только холод, ледяной смертельный холод. Лицо ее было бледно и неподвижно, в руке она сжимала кинжал, который и направила в сторону пришельца без малейшего колебания. Рука ее была тверда и не дрожала. Судя по положению ее пальцев и повороту кисти, с оружием девушка обращаться умела. Было совершенно непонятно, как она оказалась посреди комнаты, не произведя при этом никакого шума. Не стоит же она тут с ночи?

Эмиль скользнул по кинжалу, смотрящему прямо ему в живот, небрежным взглядом и снова поднял глаза на лицо девушки.

— Где же ты спрятала оружие? — спросил он. — Ведь никто ничего не заметил! Ты, оказывается, хитрая, Туве.

Девушка ничего не отвечала. Смотрела на него неподвижным взором и не опускала кинжал. Эмиль усмехнулся и сделал к ней несколько шагов; она быстро отступила назад на такое же расстояние.

— Не бойся, я безоружен и не сделаю тебе ничего плохого, — в доказательство своих слов он сначала отодвинул в сторону полы плаща, демонстрируя пояс, на котором не было даже кинжальных ножен, потом протянул к ней руки открытыми ладонями вверх. — Видишь? Ну, скажи же что-нибудь, ты ведь не немая, я помню. А ты помнишь меня? Помнишь, как мы с тобой танцевали?

Говоря, он шаг за шагом приближался к девушке, а она шаг за шагом отступала, пока не уперлась лопатками в стену. Тогда она повела взглядом вокруг, и на лице ее мелькнуло выражение тоски и отчаяния, но через мгновение оно вновь застыло бесстрастной маской. Эмиль остановился и осторожно прикоснулся ментальным взором к яркой белой точке, мерцающей за переносицей Туве. И сразу отпрянул, буквально опаленный белой вспышкой дикой ненависти. Ощущение было сродни тому, как если бы его хлестнули плетью по глазам. Он зажмурился от боли и непроизвольно откинул голову назад; девушка воспользовалась этим мгновением и бесшумно прыгнула на него, занося руку с кинжалом для удара. В последний момент Эмиль успел увернуться, лезвие почти безболезненно чиркнуло его по плечу. Девушка стремительно развернулась, но момент уже был упущен. К тому же, Эмиль тоже умел быть стремительным. Когда было нужно, его массивное тело двигалось с невероятной быстротой и ловкостью. Он перехватил и крепко стиснул ее запястья, вынуждая разжать пальцы и выпустить кинжал. Но она словно не чувствовала боли и, казалось, не вскрикнула бы, если бы он даже раздавил ей кости.

— Отдай мне кинжал, — шепнул он, приблизив свои губы к ее уху. — Пожалуйста, Туве. Не вынуждай меня отнимать его у тебя. Я не хочу делать тебе больно.

Стиснув побелевшие губы, девушка молча извивалась в его руках. Она боролась яростно, но шансов против него у нее не было никаких. Даже сил, которых придало ей отчаяние, было недостаточно. Не прошло и минуты, как Эмиль заставил-таки ее разжать пальцы, кинжал со звоном упал на каменный пол, после чего он обхватил девушку своими большими руками и стиснул, прижимая к своей груди.

— Трепыхаешься, как птичка, — проговорил он сквозь зубы. Короткая схватка ничуть не утомила его, даже дыхание не сбилось. Только боль в глазах еще не утихла, и он с трудом заставлял себя держать их открытыми. — Маленькая глупая птичка! Чего ты хочешь добиться, Туве? Ты не сможешь меня убить, как ни старайся. Да и что дала бы тебе моя смерть? Подумай над этим. И давай поговорим спокойно.

Он немного приподнял ее, оторвав ее ноги от пола, пронес так, прижимая к себе, через комнату, и усадил на подвернувшийся массивный стул. Она тут же вскочила и дикой кошкой бросилась на него; он снова бросил ее на стул и угрожающе склонился к ней, схватившись обеими руками за подлокотники и тем самым как бы заперев ее на стуле своим телом.

— Успокойся и выслушай меня! — велел Эмиль.

Девушка, однако, успокаиваться не собиралась, ее трясло от ненависти и нервного возбуждения. Вздохнув поглубже и заранее приготовившись к болезненной магической отдаче, Эмиль снова потянулся мысленно к ее разуму. Ему не хотелось проделывать такие штуки с ней — с кем угодно, только не с ней! — но нужно было, чтобы она выслушала его.

Через несколько секунд Туве сначала резко обмякла на стуле, как будто потеряв сознание, потом медленно выпрямилась, подняла подбородок и приняла свой обычный холодно-неприступный вид. Эмиль выпрямился и осторожно отступил на шаг назад. Страшно ныла голова, боль тяжко пульсировала где-то за лобовой костью. Ненависть Туве никуда не делась, но теперь девушка будет сидеть спокойно, по крайней мере, какое-то время.

— Вот так хорошо, — медленно проговорил Эмиль, глядя на нее сверху вниз. — Теперь поговорим. Для начала, если ты меня не вспомнила, не узнала или же просто не догадалась, знай, что перед тобой — Барден, император Касот. Это, конечно, не настоящее мое имя, а прозвище, принятое вместе с короной. Мое настоящее имя ты знаешь и, если захочешь, ты его вспомнишь.

Говорить стоя было неудобно, и он подтащил к собеседнице второй стул и сел. Голову сразу же немного отпустило.

— Ты умная девушка, — продолжил он, — и, конечно, знаешь, насколько незавидно твое положение. Королевство твоего отца пало, все твои близкие мертвы. Насколько мне известно, из всей твоей семьи ты одна осталась в живых. Идти тебе некуда — да я и не намерен тебя отпускать. На трон ты претендовать не можешь; с другими желающими, если таковые найдутся, я быстро разберусь. Моя репутация, полагаю, тебе известна, так что можешь быть уверена, что это не пустые похвальбы. То, что попало в мои руки, я уже не отпущу. Распространяется это, между прочим, и на тебя тоже.

Он внимательно следил за ее лицом и видел, что его речь не производит на нее никакого впечатления. Он ждал хоть какой-нибудь реакции, хотя бы едва заметного дрожания губ, но лицо ее хранило мраморную — или, если угодно, ледяную, — неподвижность. Статуя, настоящая статуя! При виде этих застывших черт Эмиль снова ощутил восхищение пополам с горечью. О боги, кого же он выбрал для себя!..

— Я просил твоей руки когда-то, — продолжал он, — но твой отец отказал мне. Он называл меня узурпатором, выскочкой и подлым колдунишкой и заявлял, что ни за что не отдаст свою дочь за такого человека, как я. В чем-то, возможно, он был прав, но все же с его стороны было не слишком разумно оскорблять меня прямо в лицо. Видишь ли, Туве, я очень злопамятен и никогда никому ничего не прощаю. Впрочем, хорошее я тоже помню. Я вообще все помню.

Нет, ну хоть какое-нибудь чувство должно шевельнуться в ее глазах! Это невыносимое ощущение, что ты разговариваешь с фарфоровой куклой, так мучительно похожей на человека.

— Кроме того, — он подался вперед и уперся локтями в колени, — я никогда не меняю своих намерений. А это значит, что я все еще намерен заполучить тебя в жены и сделать тебя повелительницей в моей империи.

Наконец что-то дрогнуло в ее лице, и светлые льдистые глаза медленно повернулись в сторону Эмиля.

— Таким образом ты обретешь трон и власть гораздо большую, чем та, на которую ты могла рассчитывать в королевстве твоего отца. Разве не заманчивое предложение? Ты согласна стать моей женой?

Она молчала, впившись взглядом в его лицо.

— Я не настаиваю на немедленном ответе. Даю тебе время подумать. Но мне хотелось бы, чтобы ты согласилась, и согласилась добровольно. Подумай, это ведь лучший выход для тебя. Даже не лучший — единственный. Если же ты откажешь… — он помолчал, потом сказал, нехорошо усмехаясь: — Я не напрасно ношу свое прозвище. Я обладаю властью, и немалой, и в том числе — властью над людьми. Мне ничего не стоит сломить волю любого человека, — это было преувеличение: об волю иного человека можно было обломать все свои ментальные зубы, но ничего не добиться, — но Туве не обязательно было это знать. — Так что заставить тебя дать согласие мне ничего не стоит. Я не хочу этого делать, но сделаю, если будет нужно. Видишь ли, себя я тоже умею заставлять… а мне нужна королева. Более того — мне нужна императрица.

Больше говорить было не о чем. И так Туве предстоит теперь очень много думать. Эмиль встал, с грохотом отодвинув стул, прошелся по комнате и поднял с пола кинжал. Магический огонь, размазанный по воздуху, медленно угасал, но при его свете еще можно было различить, что навершие рукояти кинжала сделано в виде змеиной головы с распахнутой пастью. Причудливой фантазией обладал мастер, создавший этот клинок… Эмиль повертел его в руках и засунул за пояс.

— Кинжал я заберу, — сказал он. — Не хочется завтра утром найти твое окровавленное тело. Впрочем, я беспокоюсь о глупостях. Такая изобретательная девушка, как ты, наверняка найдет способ покончить с собой, если пожелает. Спокойной ночи, Туве.

Он вышел в коридор, где его ждали Альберт и Вернер. Оба они одновременно повернулись к нему с вопрошающими лицами, но давать им отчет он, конечно, не собирался.

— Среди женщин, которые остались там, — Эмиль неопределенно ткнул рукой, — подберите парочку из тех, кто выглядит попонятливее, и отправьте их к молодой госпоже, пусть прислуживают ей. Между прочим, почему в комнате нет света? И накройте для нее ужин, не годится морить даму голодом. И еще: подберите для нее и ее будущих служанок экипаж. Когда мы двинемся дальше, они отправятся с нами.

Адъютанты так и вытаращили на него глаза, а Альберт осмелился спросить:

— Ваше величество, зачем?!

— Затем, — ответил Эмиль, сощурившись, — что эта дама — мой личный трофей.

Больше они вопросов задавать не стали. Но, когда Эмиль повернулся к ним боком, Вернер вдруг кинулся к нему:

— Ваше величество, что это?! У вас плащ порван… и… кровь!

— Ах, это, — Эмиль скосил глаза. — Я уже и забыл. Это ерунда. Плащ только жаль, новый совсем…

Подумав, он приложил ладонь к плечу и прошептал под нос формулу. А когда отнял ладонь, ткань под ней, хоть и пропитанная кровью, оказалась совершенно целой.

— 3-

Большая круглая зала имела довольно жалкий вид. Со стен ее были самым варварским образом сорваны гобелены и вымпелы, пол был усыпан разнообразным мусором: каменной крошкой, обрывками ткани, битым стеклом. Кроме того, на гладких истертых камнях там и тут виднелись подозрительные бурые пятна. Часть высоких стрельчатых окон лишилась стекол, и теперь по зале беззастенчиво разгуливал сырой осенний ветер.

Несмотря на неприглядность и неудобство обстановки, именно здесь собрались все старшие офицеры. Со всего замка сюда была стащена уцелевшая мебель, на которой они и разместились. В большом камине был разведен огонь, но он не мог разогнать промозглой сырости. Так что большинство офицеров сидели, запахнувшись в серо-черные походные плащи, под которыми не было видно нашивок.

Эмиль, который тоже присутствовал здесь и возглавлял собрание, единственный был без плаща. Он красовался в черном расстегнутом камзоле. Ему было жарко, и лицо его пылало ярче, чем огонь в очаге. Холода он совершенно не чувствовал — как и всегда, когда был возбужден. Недаром офицеры часто поговаривали, что у молодого императора слишком уж горячая кровь.

Собрание носило наполовину официальный характер: все присутствующие, включая самого Эмиля, сидели. Он издавна терпеть не мог разговаривать с людьми, глядя на них снизу вверх. Это было, как минимум, неудобно, и очень затрудняло работу с ментальной магией, если в ней возникала нужда. Поэтому он охотно жертвовал выполнением правил этикета ради элементарного удобства общения.

С несколько рассеянным видом он выслушивал доклады старших офицеров, которые следовали один за другим. Все они были составлены разведчиками и касались обстановки в Скаане, и все это было не то. В первую очередь его интересовало совсем другое, то, из-за чего он и затеял эту безумную игру в империю. Народные волнения по всей Скаане? Крестьяне из деревень бегут в леса, опасаясь бесчинств касотских солдат? Князья и дюки заперлись в своих замках, не желая признавать власть нового правителя? Ерунда, со временем все придет в норму. Крестьяне рано или поздно вернутся на поля, горожане успокоятся — какая им разница, кто сидит на троне и собирает налоги? Аристократы через пару недель сами приползут к нему в Эдес приносить присягу, если не захотят лишиться своих владений… и своих голов.

— Господа! — он встал, не дослушав последнего докладчика. — Благодарю вас за ваши старания. Все это прекрасно… э-э-э… то есть, я хотел сказать, что ситуация мне, в общем, ясна. И о том, как переломить ее в нашу пользу, мы с вами еще поговорим. Но, господа, я не услышал от вас ничего касательно скаанских магиков. Я, по-моему, просил вас уделить этому вопросу пристальное внимание. Что вы на это скажете?

Никто из офицеров не спешил давать разъяснений, и Эмиль нетерпеливо нахмурился.

— Что же, вам нечего сказать? Дюк Энгас, прошу вас, объяснитесь.

Дюк Энгас, главнокомандующий касотской армией, поднялся со своего места. Он был лет на двадцать старше Эмиля, ниже его на полголовы и раза в полтора уже в плечах. Воин он был неважный, но зато как стратег не знал себе равных. Старый король Исса полагался на него во всех военных делах, доверяя ему больше, чем себе, и Эмиль в этом отношении следовал примеру деда, тем более, что дюк Энгас показал себя человеком лояльным.

— Ваше величество, — откашлялся главнокомандующий. С Эмилем он всегда держался подчеркнуто официально и почтительно. — Мы пока не располагаем никакими сведениями насчет магиков. Видите ли, ваше величество, у нас не было времени заниматься этим вопросом.

— Не было времени? — переспросил пораженный Эмиль. — У вас должно было найтись время! Я разве не объяснял вам, какую важную силу представляют собой магики? Не объяснял, что мы должны обратить эту силу себе на пользу как можно скорее, прежде чем кто-нибудь додумается перехватить ее у нас? Дюк, я полагал вас человеком более сообразительным и расторопным.

Дюк Энгас смотрел волком, и все его мысли легко было понять, даже не прибегая к помощи ментальной магии. Дюк Энгас ненавидел и боялся магиков, и считал великим несчастьем и просчетом богов, что на касотский трон взошел король-колдун. Дюк Энгас полагал, что магиков следует сжигать на кострах или, в крайнем случае, заточать в высоких башнях с толстыми стенами — как это и было при предшественниках Эмиля, как это было принято по сей день на всем Западном материке, в Самистре и даже в Истрии. Он, впрочем, держал все эти соображения при себе, зная, как поступает молодой император-колдун с теми, кто пытается идти против его воли. Но сама мысль о том, чтобы перетащить всех магиков, до которых можно будет дотянуться, в Касот, лучше всего — в столицу, и учредить специальную магическую гильдию при храмах Гесинды, — сама эта мысль была для него отвратительна. Он полагал, что воплощение этой задумки императора грозит перевернуть государственные порядки с ног на голову — что, впрочем, и наблюдалось в последние годы. Столичные магики уже вылезли из своих башен и обнаглели до того, что расхаживали по улицам средь бела дня, между честными горожанами, даже не пытаясь скрывать свою принадлежность к «одержимым» Гесиндой. А император, — сам такой же, как они, порченный, — во всем им потакал. И вот, мало ему магиков касотских, он хочет перевезти в Эдес еще и магиков скаанских!..

Все это легко читалось на худощавом и аристократически-вытянутом лице дюка Энгаса, и Эмиль не мог удержаться от усмешки. Что ж, дюк, по крайней мере, достаточно умен, чтобы при всей своей ненависти к магии все же занять правильную сторону и удерживать себя от сования палок в колеса императору. Желающих совать палки и вообще недовольных новыми порядками в последние годы находилось немало, и все они закончили свои дни одинаково печально. Гораздо печальнее, чем несчастный принц Люкка, старший брат императора…

— Поскольку вы человек чрезвычайно занятый, — проговорил Эмиль, усмехаясь, а про себя подумал: люди что-то распустились, позволяют себе игнорировать императорские приказы, нужно принять жесткие меры, — я решил помочь вам по мере сил. Мне удалось провести кое-какие исследования в здешнем архиве… жаль, что архивариуса уже нет в живых, он мог бы оказать мне в этом неоценимую помощь, и дело пошло бы быстрее… — заметил он как бы между прочим. — Так вот, господа, я подготовил для вас список, где перечислены все магические башни Скааны, — он взял со стола скрученные в свиток листы бумаги и протянул их дюку Энгасу. — Возьмите, дюк. Вам остается только разослать людей и организовать сопровождение — в общем, не мне объяснять вам, как действовать. Если с этим делом возникнут какие-то осложнения, обращайтесь напрямую ко мне… Господа! Ваши доклады я обдумаю в ближайшее время. Пока же, все свободны. Благодарю вас.

Офицеры поднимались с мест и, кланяясь в сторону Эмиля, по одному покидали залу. Эмиль, вытянув ноги, сел на стул рядом с камином и рассеянными кивками отвечал на их поклоны. Наконец, в зале остался только он и Альберт с Вернером. Молодые люди держались неподалеку от него в течение всего совещания, неприметные и услужливые, как тени, и выполняли в основном функцию секретарей, делая по знаку Эмиля нужные записи. Теперь они собирали свои бумаги и письменные принадлежности, тихо переговариваясь.

— Господа! — обратился к ним Эмиль, и они тут же одновременно повернулись к нему. — А вы что скажете про эту затею с магиками? Может, и правда, глупость, а?

Ему было душно, он встал и подошел к одному из окон. В окно толчками врывался ветер; Эмиль подставил его холодным потокам лицо, но легче не стало. Как же надоело, подумал он, сдерживать это ужасное давление человеческой массы! Я что, так и буду всегда — один против всех?.. И это даже не бремя власти: правителю в делах государственных хотя бы можно опереться на советников, офицеров… на адъютантов, в конце концов. Это — бремя гораздо более тяжкое, бремя непохожести на других и непонятости другими. Эх, Гесинда меня возьми, вот вернусь в Эдес, непременно первым делом зайду в гильдию. Там, конечно, тоже толком никто меня не понимает, нет у нас в Эдесе ментальных магиков, но там, хотя бы, посочувствуют… Впрочем, что это я распустился? Сочувствия захотелось! Смешно. Вон, мальчишки считают тебя железным человеком, ну так будь добр соответствовать представлению подданных.

— Так что скажете? — поторопил он адъютантов, которые все еще молчали.

— Вы лучше разбираетесь в магии, ваше величество, — ответил Альберт после короткой паузы. Он опять, как видно, взялся отдуваться за двоих. — Поэтому вам лучше видны все те выгоды, которые мы можем получить от создания гильдий.

— То есть, ты хочешь сказать, что лично ты никаких выгод не видишь?

— Я только хочу сказать, что магики представляют реальную угрозу для простых людей…

— Разумеется, представляют, — согласился Эмиль, мгновенно закипая. Сколько раз он твердил себе, что нужно сохранять спокойствие, но каждый раз, когда речь заходила об опасности магии, вспыхивал, как мальчишка, и бросался в бой, забывая о хладнокровии. — Ровно в той же мере, в какой вооруженный мечом человек представляет угрозу для человека безоружного. И почему никто из вас не хочет этого понять?! — он отвернулся от окна и уставился на Альберта, прищурив глаза. — Дело не в нас, а в вас! В вашем страхе! Именно страх заставлял таких, как вы, столетиями убивать людей, подобных мне. А я хочу прекратить эти бессмысленные убийства.

Он говорил о страхе, но Альберт, похоже, не очень-то его боялся. Он смотрел прямо на Эмиля, и в его серых глазах не было страха.

— Тут я не совсем согласен с вами, ваше величество. Страх перед магиком не кажется мне бессмысленным и глупым. Подумайте сами: мы знаем, как защититься от человека с мечом, но от магии у нас нет защиты. Как же тут не испугаться? Люди защищаются всеми доступными им средствами, уничтожая или по возможности изолируя источник угрозы.

Слова Альберта были не лишены смысла, и Эмиль посмотрел на него уже с интересом.

— Ну, ну, продолжай.

— Отсюда и костры, и башни, — Альберта не надо было просить дважды. — Ударить первым, чтобы самому не попасть под удар, понимаете? Вы думаете, что, даруя свободу магикам, вы освобождаете людей от страха, но на самом деле вы избавляете от страха только самих магиков. Ими ведь тоже владеет страх, иначе почему они позволяют толпе, которая, в общем-то, слабее их, лишать их свободы воли и самой жизни? Откуда такая покорность, как не от страха?.. Так вот, ваше величество, вы должны придумать, как убедить простых людей перестать бояться магиков. Иначе вы никогда не освободитесь от ненависти.

— Говоря «вы», ты имеешь в виду лично меня или вообще магиков? — уточнил Эмиль.

— И лично вас, и вообще.

— Хм… А ты-то сам чью сторону держишь, магиков или «простых» людей?

— Я держу вашу сторону, ваше величество, — твердо ответил Альберт.

Эмиль задумался.

— А ведь интересно получается, — тихо сказал он, — я сам — ни то и ни другое… Я магик, но правлю обычными людьми. А значит, должен постоянно балансировать посередине. Только, боюсь, я все же лучше понимаю магиков.

— Это естественно, ваше величество. Только ведь, если у магиков отобрать их способности, они тоже станут обычными людьми.

— Нет, — возразил Эмиль. — Они станут калеками. Но тебе этого не понять… к счастью. Мы все проклинаем этот Дар, но что бы мы делали без него?

А в самом деле — что? подумал Эмиль. Если бы этот дар не свалился на меня в тринадцать лет, я бы уже благополучно женился на какой-нибудь дюкессе, и жил бы себе припеваючи в приграничном замке в окружении кучи детишек. И ведь, наверное, мне и в голову не пришло бы строить заговоры против брата-короля — я и так был бы всем счастлив и доволен. Впрочем, кто знает?.. И совсем другое дело, если бы я лишился Дара теперь. Обрадовался бы я? Вот уж вряд ли. Скорее, повесился бы от отчаяния и бессилия. Да просто от осознания собственной ущербности и беспомощности.

Однако, дискуссию надо заканчивать. А то вон мальчишки рты пораскрывали: еще бы! император в минуту откровенности! Где еще такое увидишь? Не-ет, совсем я что-то распустился, скоро уже начну искать, в чью бы жилетку поплакаться. Противно! А причиной всему — усталость, проклятая усталость. Выспаться бы… но где взять время? Просто удивительно, сколько вещей императору, первому лицу в государстве, приходится делать самому. Вот взять хотя бы этот треклятый список башен… Так! Он снова оборвал себя. Хватит ныть! Надо сосредоточиться.

— Итак, за работу, господа, — Эмиль кивнул на заваленный бумагами стол. Резвый ветер уже успел скинуть с него несколько листков, и они разлетелись по комнате. Адъютанты не замечали беспорядка; все их внимание было приковано к Эмилю. — Будьте добры разобрать все эти документы в течение часа, и принесите их в мой кабинет. Я собираюсь сегодня же просмотреть их.

Адъютанты, словно очнувшись ото сна, отмерли и бросились ловить бумажные листки и складывать их в стопки. Эмиль с минуту понаблюдал за их деятельностью, усмехаясь, потом вышел из комнаты. У него был час свободного времени, и он намеревался немного отдохнуть, перед тем, как опять с головой нырнуть в ворох бумаг.

— 4-

— …Послушай, Берти, нам надо поговорить с императором. Мне кажется, он с ума сошел, вытворяет такие штуки, каких я от него и ожидать не мог. Так и до беды не долго!

Вернер заметно нервничал, и щеки его покрывал яркий румянец, придавший его лицу невероятное очарование. В этот момент с него можно было писать какую-нибудь романтическую картину, например "Юный рыцарь, спешащий на свидание". Он, впрочем, никуда не спешил, а стоял под раскидистым дубом, изящно привалившись боком к его стволу и скрестив на груди свои белые руки. Рядом стоял Альберт, ковыряя носком сапога траву. Он тоже нервничал, но совсем по другой причине: они оба покинули лагерь без ведома императора, и им могло здорово влететь за подобное своеволие. Время от времени он посматривал на небо. Тяжелые тучи, ходившие с утра, явно не предвещали ничего хорошего. Дожди в последнее время почти не прекращались, и это обстоятельство тоже заставляло его нервничать. Угодить под ливень вдалеке от навеса Альберту очень не хотелось.

— Какой там еще беды? — скучным голосом спросил он. — Объяснись, раз притащил меня сюда.

— Я говорю о той королевской девке, которую Барден тащит за собой из самой Скааны, — Вернер так и пыхал негодованием. — Не могу понять, какая ему в ней нужда теперь. Папаша ее — покойник, королевство Барден уже прибрал к рукам — так какой в ней толк? Ладно бы хоть, красавица какая была, так ведь нет, бледная немочь, кукла слепая, умом тронутая. Не по-ни-ма-ю! — от избытка чувств Вернер даже влепил кулаком в ствол.

— Поосторожнее с выражениями, — оживляясь, посоветовал Альберт. — Барден услышит — башку вмиг тебе снесет. С него станется, раз из-за нее целое королевство с землей сравнял. А что до понимания — не твоего это ума дело. Успокойся.

Но успокоиться Вернер не мог.

— Но не любит же он ее, в самом деле!

Альберт покачал головой. Он считал, что никому не стоит браться судить о сердечных привязанностях императора. Ибо император был человеком совершенно особенным, ни на кого не похожим, и привязанности его, наверняка, имели довольно специфический характер. Вернер, который уже год состоял на службе при императоре, и сам прекрасно знал это… но почему-то иногда забывал.

— А может, и любит, — сказал Альберт. — Откуда ты знаешь, кого он любит, а кого — нет. Вот я, например, предполагать не возьмусь. Да и послушай, тебе-то лично что за дело до королевны? Тебе-то она чем помешала?

— Мне — ничем. А вот разброд в войске из-за нее начаться может, — зловещим голосом сказал Вернер.

А ведь он, пожалуй, в чем-то прав, подумал Альберт. Может разброд начаться, еще как может. Простые солдаты, бравые вояки, прошедшие не одно сражение под командованием самого императора, ждали, несомненно, что королевна из разоренной Скааны поедет в Касот как пленница, как самый ценный трофей, захваченный имперской армией. Подразумевалось, что и обращение с ней будет соответствующее. И никто не ожидал, что Барден даст пленнице целую свиту слуг, хороших лошадей, отличный экипаж и позволит ей везти с собой более чем громоздкий багаж. Правда, он приставил к ней и охрану, но на фоне всего остального эта охрана выглядела, как почетный эскорт. Никто ничего не понимал, в том числе и старшие офицеры, и слухи по лагерю витали самые разнообразные, но все без исключения для императора не слишком лестные.

Кроме того, присутствие скаанской королевны и ее служанок в лагере нервировало солдат еще и по другой причине. Поход длился уже несколько месяцев, явственно ощущался недостаток женщин, а император даже пленниц, захваченных в замке скаанского короля, в конце концов отпустил по домам, чем вызвал у солдат большое неудовольствие — они-то намеревались натешиться вволю. А тут — эта Туве, или как ее там. Вернер обозвал королевну бледной немочью, но Альберт не мог с ним согласиться: девушка обладала своеобразной, хоть и не яркой, красотой. Она не блистала, как, скажем, блистал Вернер, но притягивала взгляд незаметно, исподволь, и уж после, приглядевшись, от нее глаз оторвать было нельзя. Разумеется, солдаты пускали в ее адрес слюни, и несколько раз Альберт становился свидетелем не слишком пристойных разговоров, касающихся северной девы. Но дальше этих разговоров, полагал он, дело не пойдет. Солдаты знали, что император сделает с тем, кто коснется королевны хотя бы пальцем. Никто из них не осмелился бы на такой опрометчивый поступок, как бы сильно ни было вожделение.

— Даже если что-то и начнется, ты все равно ничего с этим сделать не сможешь, — вздохнул Альберт. — Так что лучше не забивай напрасно голову и не волнуйся. Кроме того, все солдаты — да и офицеры тоже — императора страсть как боятся.

— Боятся, — согласился Вернер. — Боятся и почитают, как бога. Но эта девка для них — слишком сильное искушение! Если уж она так нужна ему, он мог бы отправить ее с сопровождением вперед, чтобы она не маячила ни у кого перед глазами. Но он слишком самоуверен, думает, что влияние его на людей не имеет предела, и что он может сдерживать их с помощью страха бесконечно.

— Ты полагаешь, он так думает?.. — усомнился Альберт.

— Послушай, Берти, — Вернер гнул свою линию, не отвлекаясь на сторонние вопросы, — ты должен поговорить с ним. Убедить его отослать эту девку вперед.

— Я? — Альберт вытаращил глаза. — Убедить императора? Но почему я-то?

— Потому что у него к тебе особое отношение. Да-да, не делай вид, как будто ты не замечал. Именно тебя он подпускает к себе ближе, чем кого бы то ни было. Может быть, — Вернер понизил голос, — ты даже мог бы в чем-то повлиять на него.

— Что?!

— Да не ори ты… Что, скажешь, все это не так?

— Н-не знаю… — выдавил Альберт и задумался. Да, ему иногда казалось, что император разговаривает с ним как-то иначе, чем с другими. Мягче, что ли… Но он списывал это на свое собственное особое отношение к императору. Ну, вроде как отражение эмоций: ведь все знали, что император «слышит» мысли и чувства людей. Для Альберта же Барден был не просто повелитель, правитель империи и облеченный огромной властью «одержимый» колдун… Альберт, каким бы странным это ни казалось, по-настоящему любил своего императора.

— Чего ты не знаешь? — подзуживал Вернер. — Ты что, боишься?

— А ты — нет?

— Я — боюсь, — признался Вернер, тряхнув кудрявой гривой. — Меня он без раздумий по стенке размажет, если ему что не понравится. А тебя — нет.

— Преувеличиваешь…

— Ничуть. Короче, Берти: ты обещаешь поговорить с ним или нет? Учти, присутствие в лагере этой скаанки до добра не доведет.

— Ладно… — вздохнул Альберт. — Я попробую.

— Вот и ладно, — явно обрадовался Вернер и отлип, наконец, от дуба. — Давай тогда возвращаться, пока нас не хватились. Да и дождь, кажется, начинается.

Их, к счастью, не хватились. Решив не тянуть время, Альберт сразу направился в императорский шатер. В лагере кипела обычная походная жизнь, люди занимались каждый своим делом. Никто не обращал внимания на холодный моросящий дождик, зарядивший, как видно, надолго. Альберт шел торопливо, оскальзываясь на сырой траве, и все равно успел промокнуть до нитки.

— Ваше величество! — позвал он, остановившись у входа в шатер. — Могу я войти?

— Заходи, — раздался голос императора.

Альберт вошел. В просторном шатре было сухо и тепло благодаря небольшой переносной жаровне. Она же служила и источником света. Рядом с ней был устроен импровизированный стол, за которым на раскладном походном стуле устроился император. Он был один и потому одет весьма небрежно: камзол и рубаха его были расстегнуты и распахнуты, открывая курчавые рыжие волосы на груди. Подобную вольность он позволял себе только наедине с собой или с адъютантами. Перед ним была расстелена карта, которую он внимательно изучал. Волосы, которые постоянно лезли ему в лицо, он, чтобы не мешались, стянул на затылке в хвост. Император носил волосы длиной всего до плеч, так что хвост получился коротким и забавно торчал вверх. Впрочем, даже с такой дикарской прической смешным император отнюдь не выглядел.

— Опять дождь? — коротко спросил он, взглянув на Альберта. — Ну, сохни пока. Расскажешь что-нибудь новое?

— Новое — едва ли, — осторожно ответил Альберт, протягивая озябшие руки к жаровне. — Все старое.

Император молча поднялся и потянулся, закинув руки за голову.

— Все старое, — повторил он. — В том числе и дождь. И так уже грязи по уши, сколько можно? Скоро мы совсем увязнем…

— До Эдеса осталось совсем немного, ваше величество.

— Да, немного. Но выступать надо было раньше. Безымянный! Где была моя голова?

Альберт мог бы высказать предположение, что голова его, вероятно, была больше занята скаанской красавицей, чем предстоящим возвращением в столицу, но, разумеется, счел благоразумным промолчать. Впрочем, о королевне все равно придется говорить. Он сделал глубокий вдох и начал:

— Ваше величество, в лагере неспокойно. Людей тревожит присутствие среди них скаанки.

— Что? — император удивленно приподнял соломенные брови. — Тревожит присутствие скаанки? Это почему же?

Еще раз обреченно вздохнув, Альберт принялся излагать свои соображения. Император снова сел, уперся, по своему обыкновению, локтями в колени и, хмурясь, стал его слушать. Лицо его заметно омрачилось. А Альберт говорил и удивлялся: почему император теряет время, выслушивая его, вместо того, чтобы за секунду прочесть в мыслях все, что он хотел сказать? Ведь довольно часто император обрывал своих офицеров на середине фразы, улавливая их мысли раньше, чем они были высказаны вслух. С людьми он не церемонился.

Альберт закончил излагать и умолк. Молчал и император, глядя на него со странным выражением в желтых крапчатых глазах.

Ну, что ты смотришь? подумал Альберт нервно. Скажи что-нибудь. Ведь я, в отличие от тебя, мысли читать не умею!

Император вдруг усмехнулся и отвел взгляд.

— Хорошо, — сказал он странным тоном, и Альберт непонятно от чего покрылся холодным потом. — Я отправлю ее вперед, в Эдес, с сопровождением. Но ты и Вернер поедете с ней. Не возражай! Молчи и слушай. Вы проследите, чтобы она благополучно доехала до Эдеса, и устроите ее во дворце. Привлеките, кстати, к этому делу Тармила. Я пошлю ему сообщение, попрошу приглядеть за гостьей. Пусть немного отвлечется от дел гильдии, нужно же ему какое-то разнообразие.

— Ваше величество! — решился вдруг Альберт; он удивился тому, как хрипло прозвучал его голос. — Зачем вам нужна эта девушка? Не лучше было казнить ее вместе с отцом и братом?

— Не лучше, — не глядя на него, ответил император. — Я хочу жениться на ней.

— Что?!

— Хочу сделать ее своей императрицей, — терпеливо повторил император и добавил с убийственной серьезностью. — По-моему, она будет прекрасно смотреться в этой роли, как ты считаешь?

Говорит ли он серьезно или шутит? Альберт не мог понять. Иногда у императора просыпалось довольно своеобразное чувство юмора. Он, как мальчишка, любил водить за нос своих подданных.

— Но, ваше величество, почему именно она?

Император усмехнулся и промолчал.

— Она согласилась стать вашей женой? — Альберт чувствовал, что переходит всяческие границы терпения — донимать императора расспросами было все равно, что дразнить тигра. Но остановиться он не мог, неожиданная новость никак не укладывалась у него в голове. — Согласилась после того, что вы… что вы сделали?..

Молчание. Вместо ответа император вновь уткнулся в карту. Обсуждать свое решение он явно не намеревался. Но, по крайней мере, он хотя бы не гневался. Кажется, не гневался, — поправил себя Альберт.

Альберту страшно хотелось знать, согласилась ли скаанская пленница по доброй воле выйти замуж за касотского императора после того, как он лишил ее королевства, разрушил ее дом и убил всех ее родных. Если согласилась, то, должно быть, это еще более странная девушка, чем кажется. А впрочем, может быть, ее вообще никто не спрашивал? Как знать, о чем шел разговор между ней и Барденом тогда, неделю назад, в скаанском замке? Может быть, он просто поставил ее перед фактом.

— Люди будут говорить, что вы сожгли Скаану только ради того, чтобы заполучить в жены эту девушку, — вырвалось вдруг у Альберта. Эта мысль только что пришла ему в голову, и он не смог сдержаться, подумал вслух.

— Так оно и есть, — неожиданно сказал император, бросив на него короткий взгляд, и Альберт потерял дар речи.

— Вы шутите, — выдавил он.

— Может быть. Между прочим, ты уже высох? Тебе нечем заняться? — император вдруг заговорил резко и насмешливо. — Позволь, я найду для тебя дело. Пригласи-ка ко мне сюда герра Риттера и дюка Энгаса. И принеси нам вина и каких-нибудь закусок. Привлеки к делу заодно и Вернера — где его, кстати, носит, когда он нужен? — не вставая, он принялся медленно застегивать камзол. — Вы с ним совсем распустились, никогда вас на месте нет. Ну, отправляйся, что глядишь?

Альберт коротко поклонился, развернулся и вышел под дождь. В горле стоял комок, который никак не удавалось проглотить. Резкие перепады настроения императора были хорошо известны всем, но никогда эти перепады не бывали беспричинными. Сейчас, например, он явно не хотел продолжать разговор о скаанской королевне, потому и набросился так на Альберта. Впрочем, император обошелся с ним еще мягко, вполне мог бы просто рявкнуть: "Пошел прочь!" Не было такой вещи, которая не сошла бы ему с рук, что уж говорить о грубости… Расстроил я его, думал Альберт, как пить дать — расстроил. Но чем?

— 5-

В Эдес Эмиль возвращался тайно, оставив войско в пяти лигах от города. Ему совершенно ни к чему была торжественная встреча, а ее не избежать, если он войдет в столицу во главе своего победоносного войска. Поэтому Эмиль послал к Борону всех офицеров, возмущенных и встревоженных его решением, и открыл телепорт из шатра прямо в свой личный кабинет столичного дворца.

Кабинет, как и следовало ожидать, был пуст. Никто не смел заходить сюда в его отсутствие, даже слуги не прибирались тут. Плотные занавесы на окнах были опущены. На книгах, свитках и мебели лежал толстый слой мохнатой пыли. "Отлично, отлично", — проговорил Эмиль, сдирая с плеч опостылевший, отяжелевший от влаги плащ и кидая его прямо на пол. Освободиться от нагрудника самостоятельно было сложнее, и Эмиль, недолго думая, полоснул по удерживающим его ремням кинжалом. Борон с ним! Починят…

Он прошелся по кабинету, разминая плечи, потом раздвинул занавесы и рукавом, не жалея камзола, стер пыль с обширного письменного стола. Следом пришла очередь небольшого кованого сундучка изумительной работы, где он хранил письменные принадлежности. Открывая его, Эмиль на несколько секунд помедлил и задержал пальцы на крышке сундучка: это был подарок матери на его восемнадцатилетие. Последняя робкая попытка показать, что он для нее еще что-то значит. Эмиль нахмурился, отгоняя сентиментальные воспоминания, сел за стол и начеркал маленькую записку Тармилу. Где находится бывший придворный маг в эту минуту, Эмиль не знал, а потому узкий «точечный» портал открывал на удачу. Записка должна была попасть прямиком на письменный стол в храмовых апартаментах Тармила.

Удача была на его стороне: не прошло минуты, как в кабинет из ниоткуда шагнул Тармил собственной персоной.

— Ваше величество! — изумленно протянул он. — Когда же это вы прибыли?

— Только что. Не хотел шумихи и всего остального — ну, ты знаешь. Впрочем, мне все это еще предстоит, никуда не денешься, но пока что… — он улыбнулся.

— Ты был бы не ты, если бы обошелся без сюрпризов, Эмиль.

Эмиль рассмеялся, и Тармил присоединился к нему. Они обнялись без всяких церемоний, крепко, по-дружески. Или, вернее сказать, стиснули друг друга так, что у людей послабее кости непременно захрустели бы. Теперь они были почти совершенно на равных; Эмиль больше не чувствовал себя рядом с ним маленьким и слабым, и дело тут было, в общем-то, не в титуле. Они давно сравнялись в росте и ширине плеч; молодой император вымахал под стать своему бывшему учителю. Власти же у обоих было столько, что временами впору было ею захлебнуться. Для Эмиля бывший придворный магик был не столько подданным, сколько соратником по тяжкому труду. Это был человек, на которого можно было сбросить хотя бы часть огромной горы дел по управлению империей. Полученная власть не слишком радовала Тармила, но ответственности он не бежал. И он вполне успешно соединял функции королевского советника и главы новообразованной магической гильдии.

Впрочем, название советника не слишком соответствовало его деятельности при дворе. Эмиль советов не спрашивал, а тем, что давались ему, так сказать на добровольных началах, не следовал. К тому же, то, что Тармил активно помогал ему разгребать государственные дела, отнюдь не говорило о том, что он полностью одобряет проводимую молодым императором политику. Долгая служба при Иссе приучила его к полному повиновению; при Эмиле же, как ни странно, он начал протестовать и выражать свое недовольство тем или иным решением императора. И высказывался он, нужно сказать, часто, поскольку многое из того, что делал его бывший ученик, ему не нравилось. Эмиль выслушивал его, мог вступить в спор, но своих решений не менял никогда.

— Итак, в Касот стало одной провинцией больше, — проговорил Тармил, выпустив Эмиля из своих медвежьих объятий и заглядывая ему в глаза. — Еще одно королевство пало под мечами завоевателей.

Эмиль предупреждающе поднял бровь.

— Оставь этот тон, Тармил, — ответил он. — Я делаю то, что должно.

— Да ну? Сколько еще королевств падет, прежде чем ты удовлетворишь свои амбиции?

— Столько, сколько нужно, — ответил Эмиль сухо. Он остановился у давно не топленого камина и оперся плечом о каминную полку. Это была удобная позиция: сам он оказался в тени и мог прекрасно наблюдать за Тармилом, отмечая малейшие изменения выражения его лица. — Империя должна расти.

— Ах, империя! Я и забыл, что ты теперь только и думаешь, что об интересах империи. Ты променял высокое искусство магии на политику и войны.

В каком-то отношении упреки Тармила были справедливы. Заваленный имперскими делами по самую макушку, Эмиль почти совсем перестал уделять время совершенствованию своего Дара. Впрочем, и той силы, что имелась в его распоряжении, было в избытке, и поэтому Эмиль не слишком переживал по поводу своей нерадивости. Да и дела временами наваливались такой горой, что было просто не продохнуть. И уж кто-кто, а Тармил должен был понимать это.

— Не начинай сначала, Тармил, — довольно резко сказал Эмиль, — и не лезь в политику, которую ты так не любишь. Ради Гесинды, занимайся своим высоким искусством магии. Кажется, я создал тебе для этого все условия.

— Конечно, ваше величество, — Тармил наклонил голову, но глаза его сверкнули, и Эмиль взял это на заметку. — Именно благодаря вам гильдия магов…

— Прекрати, я сказал! — оборвал его Эмиль, начиная злиться. — Что с тобой, в самом деле? Что-то случилось?

— Случилось. Твои мальчишки привезли во дворец скаанскую принцессу…

— Ну и?..

— Они передали мне твое распоряжение обойтись с ней как с гостьей. Что это значит? Зачем она тебе понадобилась?

— Я не обязан отчитываться всем и каждому в своих поступках. Туве нужна мне — и точка.

— Уж не для того ли, чтобы сделать ее своей женой?

— Ты очень проницателен, Тармил, — сказал Эмиль, с угрозой глядя на магика. — Но, пожалуйста, держи свои догадки при себе! Теперь, когда я вернулся, Туве — моя личная забота. С ней обращались почтительно, пока меня не было? Разместили удобно? Все ее просьбы исполнялись?

— Никаких просьб не было. Она молчит, как немая. Что до остального, то все в порядке, не беспокойся. Ей оказали все полагающиеся почести, приготовили для нее лучшие комнаты из тех, что стоят свободными… Но ты не дело задумал, Эмиль.

— Не учи меня! Ты отказался от меня, как от ученика, девять лет назад. Срок достаточный, чтобы привыкнуть решать самостоятельно. Тармил! — Эмиль выпрямился и сделал несколько шагов вперед, выйдя на свет. — Ради богов, давай пока оставим эту тему. Я еще ничего не решил, а вы все подгоняете события, когда это не нужно. Помолчи минутку, — он склонил голову и прижал ладонь ко лбу, словно у него болела голова. Такое простое действие хорошо помогало ему сосредоточиться. — Вот так. Теперь скажи, кто из моих родственников сейчас находится в Эдесе?

— Твоя сестра здесь.

— Карлота? Зачем ее Безымянный принес?..

— Поклониться Перайне в эдесском храме. Ее младшая дочь сильно хворает.

— В самом деле? — довольно равнодушно спросил Эмиль. К племянникам, как и к сестре, он привязан не был. — Хилые у Карлоты, однако, детишки. Это странно, ведь сама она всегда отличалась крепким здоровьем. А ведь, кажется, она уже приезжала в прошлом году, когда болел ее сын?

— Старшая дочь, — поправил Тармил. — Ее приезд совпал еще с тем неприятным случаем…

— Ах да! — вспомнил Эмиль и коротко рассмеялся, невольно приложив ладонь к левому боку.

"Неприятный случай"! Тармил иногда бывал чудо каким дипломатичным. Случай, о котором говорил Тармил, выглядел скорее покушением на убийство; впрочем, уверенности, что хотели убить именно Эмиля, не было. К сожалению, допросить убийцу не удалось: он не рассчитал сил и не сумел уложить Эмиля с первого удара; привыкший давать сдачи Эмиль сил тоже не рассчитал и с первого же удара уложил его насмерть. Руки его двигались чисто на рефлексах. Только спустя минуту, когда все было кончено, он сообразил, что неплохо бы оставить неудачливого убийцу в живых и уточнить у него, каковы же были его намерения. Увы, допрашивать мертвецов он не умел. Пришлось возвращаться во дворец, так и не поняв, покушение это было или просто случайность. Эмиль тогда здорово всех напугал, когда явился под утро, истекая кровью, со здоровенной дырой между ребер — но при том пришел он на своих двоих. В ране оказался яд; это обстоятельство наводило на мысли, что убийца был все-таки не просто любителем легкой наживы, устроившим себе засидку в подворотне. Покушение — если это было покушение — не удалось: королевские лекари знали свое дело хорошо, да и молодой и могучий организм Эмиля просто так сдаваться не собирался. Эмиль долго маялся с раной, но остался жив. Он и забыл бы про этот случай, если бы Тармил не считал своим долгом напоминать о нем каждый раз, когда хотел указать, что негоже императору шататься ночами по злачным местам, как простому смертному, да еще в одиночку. Вот и сейчас он не смог удержаться от нотаций:

— Не ходил бы по ночам по кабакам, ничего и не случилось бы.

— Да ну тебя, — отмахнулся Эмиль и добавил задумчиво: — Интересно, чем аукнется пребывание Карлоты в Эдесе в этот раз.

Тармил удивленно взглянул на него.

— Ты же не думаешь, что она…

— Не знаю, — пожал плечами Эмиль. — Она меня ненавидит — это я знаю наверняка. И мне этого достаточно, чтобы держать ухо востро. Так, кто еще здесь? Кого мне еще опасаться?

— Опасаться? — захохотал Тармил. — Это что-то новенькое! У тебя развилась мания преследования? Успокойся, больше никого опасаться не нужно. Принц и принцесса пребывают в загородном дворце, и в Эдес нос не суют уже несколько месяцев. Это и понятно: видеть тебя они не очень-то желают.

— Как и я их, — кивнул Эмиль. — Полагаю, мать еще носит траур по Люкке?

— Разумеется. Принцесса Алмейда заявила, что не снимет его до конца жизни. А твоя матушка, как ты знаешь, слов на ветер не бросает.

— Знаю; это у нас семейное. Что ж, ее дело. А по мне, чем меньше родственничков путается под руками, тем лучше. Ну а у тебя, Тармил, как дела? В гильдии все благополучно?

— Более или менее, — Тармил охотно поддержал перемену темы. Обсуждать внутрисемейные отношения Эмиля ему никогда не нравилось. — Только временами, знаешь, гильдия уж очень начинает смахивать на псарню. Все магики — страшные индивидуалисты и эгоисты, совершенно не умеют уживаться вместе, и постоянно сцепляются между собой. Слышал бы ты, какой тогда лай поднимается!

— И клочья во все стороны летят? — усмехаясь, спросил Эмиль. Он отлично представлял себе характер большинства магиков. В личном общении они были людьми малоприятными, что неудивительно, учитывая, какое давление им приходилось выдерживать годами.

— Еще как. Только, клянусь Гесиндой, это не смешно, Эмиль, — мрачно сказал Тармил. — Они совершенно не понимают человеческих доводов.

— Так научи их понимать. Для чего я поставил тебя во главе гильдии?

— Я не правитель, Эмиль, и мне трудно держать в узде такое количество неуравновешенных людей.

Эмиль пристально уставился на Тармила.

— Ты что, хочешь сказать, что не справляешься? — хищно спросил он. — Хочешь, чтобы я освободил тебя от должности?

— Нет. Мне просто нужен помощник.

— А! Ясно. Хорошо, я подумаю над этим. А пока, Тармил, крепись: в ближайшие дни тебе придется принять пятерых магиков из Скааны.

— Что?! Еще пятерых?! — вскричал Тармил. — Эмиль, не сходи с ума, храм всех не вместит! Ты что, хочешь собрать в него магиков со всего материка? Тогда тебе придется выселить из Эдеса весь народ.

— А это тоже твоя задача, Тармил: сделать так, чтобы гильдия не ограничивалась Эдесом. Нужно, чтобы она начала действовать и в других городах. Все храмы Гесинды должны быть связаны между собой.

— Это нелегко будет сделать, даже с помощью порталов.

— Ты уж постарайся. Возьми за образец хоть гильдию Сумеречных братьев. Они отлично поддерживают связь между храмами по всему материку, и при этом обходятся без всяких телепортов.

Тармил невольно рассмеялся и покачал головой.

— Не думаю, что братья Фекса захотят делиться своими секретами.

— А мы их хорошо попросим! Между прочим, Тармил, это мысль: надо бы встретиться и поговорить с их эдесским гильдмастером.

— Нет, ты, действительно, тронулся умом, Эмиль. Кто тебя допустит до гильдмастера?

— А кто меня не допустит? — усмехнулся Эмиль и демонстративно задрал подбородок. — Я — император.

— Мне можешь не напоминать, я-то это знаю. Ты им лучше расскажи… У них очень жесткие правила, Эмиль. Полагаю, они распространяются и на императоров тоже.

— Сегодня ты на удивление пессимистично настроен. Поживем — увидим. Я все-таки попытаюсь добиться этой встречи.

— И не забудь насчет помощника.

— Не забуду, — кивнул Эмиль и задумался.

Легко было пообещать, но он совершенно не представлял, где взять человека, который мог бы помочь Тармилу в делах магической гильдии. Это не должен быть магик: как правило, магики не годились на административные должности опять же в силу исключительной замкнутости характеров. Их занимали только свои собственные проблемы. Эмиль надеялся со временем переломить их эгоизм, но сделать это быстро представлялось невозможным. Так что требовался человек, который умел управлять, приказывать и следить за исполнением своих приказов. Вместе с тем он не должен бояться магии и шарахаться от магиков, как от зачумленных. М-да, где же взять такого человека? Эмиль вспомнил решительный взгляд Альберта и его бесстрашные речи. Да, вот кто подошел бы на эту роль! Альберт сумел бы действовать жестко и навести порядок среди неуживчивых магиков. Но отдать Альберта гильдии?.. При мысли об этом Эмиль почувствовал короткий болезненный укол неудовольствия. Ну нет! Альберт останется при нем. Юноша умен, услужлив, расторопен и исполнителен, но не только в этом дело. В последнее время Эмилю казалось, будто между ним и его адъютантом протянулись очень тонкие, едва ощутимые, но вполне реальные ниточки-паутинки привязанности. Иногда даже Эмиль начинал думать о нем как о своем младшем брате… но об этих мыслях Альберту, который наверняка что-то слышал об обстоятельствах гибели родного брата своего императора, лучше было не знать. В контексте этих обстоятельств разговоры о братской любви звучали по-настоящему пугающе.

Говоря короче, отпускать от себя Альберта Эмиль не хотел. И он подозревал, что юноша сам не захочет сменить место службы. К тому же он, кажется, недолюбливал Тармила.

Расстаться, например, с Вернером было бы гораздо легче. Но чернокудрый красавец, несмотря на всю свою отчаянную храбрость, слишком мягок и уступчив, ему не хватает жесткости. Ему больше подходит исполнять приказы, чем отдавать их.

Что же до офицеров… Эмиль досадливо покрутил головой. Для всех них магики хуже диких зверей. Они смирились с тем, что император их происходит из той же проклятой породы, но не привыкнут к этому никогда.

— Боюсь, что поиск помощника будет делом нелегким, — медленно проговорил Эмиль, наконец. — У тебя нет никого на примете?

Тармил покачал головой.

— Увы.

— У меня тоже… ну ничего, посмотрим, что тут можно сделать. Так… мне сегодня еще нужно вернуться в лагерь, офицеры меня потеряли, должно быть. Но сначала я еще хочу поговорить с Туве. Покажешь, где ее устроили?

Тармил молча сделал приглашающий жест в сторону двери. Повинуясь ему, щелкнул замок, и дверь медленно отворилась. Эмиль удивленно поднял брови, но промолчал и вышел в коридор.

Ранее апартаменты, в которых разместили Туве, принадлежали принцессе Алмейде. Но она не навещала столицу с тех пор, как потеряла старшего сына, — вот уже восемь лет, — и ее комнаты всегда пустовали. Эмиль распорядился, чтобы их поддерживали в приличном состоянии, но все равно в них заводилась пыль, сырость и плесень, и вид у них был нежилой. Когда в Эдес привезли скаанскую принцессу, Тармил убедил сенешаля отдать эти комнаты ей и трем ее служанкам.

У дверей застыли два стражника в доспехах и при оружии. Мимо них Эмиль прошел, усмехнувшись — какие предосторожности ради хрупкой девушки! Впрочем, в таком деле лучше переусердствовать. Его адъютанты знали, что с Туве ничего не должно случиться, и устроили все наилучшим образом. Молодцы мальчишки!

Стражники отсалютовали императору мечами и распахнули перед ним двери. Эмиль вошел в комнаты, в которых провел многие часы своего детства вместе с братом, сестрой и матерью. Три молоденькие скаанские служанки, занятые раскладыванием разноцветных мотков шерсти по маленьким корзинкам, при его появлении подскочили с мест и присели в низких реверансах. Пряжа при этом соскользнула с их колен и пестрым ковром устлала пол.

— Уйдите все трое, — бросил им Эмиль на всеобщем, и девушки поспешно упорхнули, побросав рукоделие. Вряд ли хоть одной из них пришла мысль о том, что неприлично их госпоже оставаться наедине с молодым мужчиной, хоть он и император.

Следующие две комнаты были пусты. Эмиль медленно прошел через них, отыскивая взором детали, которые могли что-то рассказать об их нынешней хозяйке. Таких деталей было на удивление мало. Каким-то образом Туве умудрялась не оставлять отпечатка своей личности на тех предметах, которыми пользовалась.

В самой дальней комнате, с большими наборными окнами, стояла рама с натянутым на нее куском синей ткани. На ткани уже можно было различить контуры и уже готовые отдельные элементы будущего рисунка: чернокудрый рыцарь с поднятым кверху мечом сражается с неким огнедышащим чудовищем, а за поединком, укрывшись за деревом, наблюдает девушка. Рыцарь был очень похож на Вернера.

Перед рамой, склонив к вышивке бледное лицо, сидела Туве. Ее руки легко порхали над натянутой тканью, брови сосредоточенно сошлись на переносице, как будто она решала какую-то невероятно трудную головоломку. Бесшумно вошедший Эмиль остановился в дверях и некоторое время любовался ею, прислонившись к дверному косяку. Картина была восхитительная; подобно меду, она услаждала его сердце. Потом, наконец, Туве заметила его. Она вздрогнула и еще ниже склонила лицо. Хотя она не повела в сторону Эмиля и бровью и вообще не дала понять, что ее как-то задевает его присутствие, в комнате повисло ощутимое напряжение.

— Здравствуй, Туве, — больше не таясь, Эмиль подошел, встал за ее спиной и чуть наклонился над вышивкой. — Прекрасная работа! У тебя очень тонкий вкус.

Ответа, как всегда, не последовало, а вот напряжение заметно возросло. Игла в пальцах Туве так и мелькала туда и сюда, прокалывая ткань.

— Я заехал ненадолго, — продолжал Эмиль, — и не мог уехать, не повидав тебя.

Во время разговоров с Туве его не оставляло ощущение, что он теряет разум. Возможно, так оно и было: способность мыслить логически и прислушиваться к голосу разума покидала его, не говоря уже о способности сохранять подобающие властителю империи достоинство и гордость. К тому же, Туве была единственной женщиной, при взгляде на которую у него начинало сосать под ложечкой.

— Ты снова не хочешь даже посмотреть на меня?

Он еще ни разу не опустился до мольбы, но чуял, что скоро это произойдет. Присутствие Туве в одном с ним пространстве действовало на него странным и страшным образом: временами он почти терял себя. Но избавиться от потребности видеться с ней было все равно что освободиться от пристрастия к опиуму. Эмиль никак не мог перебороть себя.

Он наклонился ниже и заглянул Туве в лицо. Какие холодные, чистые, прекрасные черты! Его завораживала именно эта холодная чистота, ее недоступность. Красота — банальна и доступна, в этом Эмиль, не ограничивающий себя в количестве любовниц, убедился давно. Привыкнув к окружению самых красивых женщин, он уже не находил ничего особенно волнующего в красоте как таковой.

Не удержавшись, он коснулся пальцами ее щеки. Кожа, на вид напоминающая холодный молочный камень, на ощупь оказалась нежной и гладкой. От его прикосновения Туве вздрогнула, уколола палец иглой и отдернула руку. Эмиль стремительно схватил ее узкую ладонь и поднес ее к губам. Не сопротивляясь, красавица застыла в ледяной неподвижности, выпрямив спину. Никогда, кроме того первого раза, той встречи в замке ее отца, она не противилась никаким его действиям.

Ладонь была холодная и как будто неживая. Холодный шип кольнул Эмиля в самое сердце, он отпустил ладонь и медленно сказал, заходя Туве за спину:

— Ты вздрагиваешь! Ты и знать меня не хочешь. Ладно. Только имей в виду, что к алтарю Травии я тебя все-таки поведу, и произойдет это в скором времени. Так что советую тебе начать обдумывать фасон свадебного наряда уже сейчас, — холодный и равнодушный тон давался ему нелегко; совсем не так ему хотелось бы говорить с Туве. — Подозреваю, что я не мужчина твоей мечты… Но послушай, Туве, если ты не хочешь этой свадьбы — у тебя есть возможность все изменить. Если ты меня ненавидишь, если я тебе так противен, что ты не желаешь смотреть на меня и с трудом выносишь мои прикосновения — скажи мне это. Скажи словами! Можешь даже располосовать мне своими коготками лицо, — я знаю, ты вполне способна на это; я испытал на себе силу твоей ярости, — покажи только, что тебе не все равно.

Молчание. Эмиль хотел надеяться, что ей не все равно, что молчит она не из-за равнодушия, а из-за гордости. Ведь если допустить, что в Туве действительно умерли все чувства, то это… это просто ужасно. Что тогда делать, Эмиль просто не представлял. Ему страстно хотелось вытащить наружу из Туве хотя бы какое-нибудь чувство, пусть это будет ненависть, лишь бы она стала хоть немного походить на живую женщину, а не на ледяную куклу. Но временами он чувствовал себя бессильным свершить это, а бессилье, в свою очередь, вызывало в нем ярость. Он привык сам себя считать всесильным.

— Ты испытываешь мое терпение, — шепнул он угрожающе, склонившись к ее уху, и положил руки на ее шею. По сравнению с его огромными ладонями ее шея казалась по-детски тонкой и хрупкой. Он мог бы сломать ее одним движением пальцев. — И рискуешь вызвать мой гнев. Ты слышала уже от кого-нибудь, что в гневе я страшен? Так это правда. Не боишься?

Окончательно взбешенный бесконечным молчанием, Эмиль обхватил ладонями ее голову, запрокинул ее и грубо поцеловал холодные губы. Руки Туве испуганно взметнулись, но тут же снова упали и неподвижно застыли на коленях. Целовать ее было все равно что целовать холодную куклу… или неподвижную покойницу. Он резко оттолкнул ее от себя и отпрянул сам. Ощущение было невыносимое. Эта ледяная жестокая красавица могла заморозить любое желание.

— Это только начало, — сказал Эмиль хрипло, сам толком не зная, что имеет в виду. — Дальше будет хуже, если не одумаешься.

Ему страшно хотелось что-нибудь сломать, сокрушить, развеять по ветру. Сдерживался он с трудом, зная, что если даст волю своему гневу, закончится это прискорбно. Сорвавшись, остановиться вовремя он не умел.

Ему удавалось более или менее сохранять спокойствие, но над притоком крови к лицу у него власти не было. И смотреть на него в эти минуты было жутковато: лицо и шея налились кровью, зубы оскалились. Но на Туве эти зловещие изменения не произвели никакого впечатления. Она по-прежнему не смотрела на него, впившись неподвижным взглядом в центр туго натянутой на раму ткани. Эмиль тоже перевел взгляд на вышивку. Чернокудрый рыцарь, пронзающий мечом чудовище… Раздался треск, ткань лопнула и поползла по центру, деревянная рама повалилась на пол. Теперь эти обломки годились разве только на растопку печи.

Туве сидела, закрыв лицо руками. Эмиль посмотрел на нее, на остатки рукоделия и с усилием разжал кулаки.

— Я прикажу прислать тебе новую раму и ткань, — сказал он сквозь зубы. — И еще пришлю к тебе портниху. Объяснишь ей, какое платье хочешь надеть в день своей свадьбы.

Возвращаясь от Туве, в крытой галерее Эмиль наткнулся на Карлоту. Он был слишком взвинчен, чтобы сразу же открыть портал и отправиться в лагерь, и потому решил пройтись, успокоиться. Но встреча с Карлотой успокоения не принесла.

Он не видел сестру с прошлого года, и потому произошедшие в ее внешности перемены бросились ему в глаза. Карлота стала как будто еще выше, сильно пополнела, а особую монументальность ее облику придавал царственный двойной подбородок. Ее пышное тяжелое тело было затянуто в светло-желтый блестящий атлас, соломенные завитые пряди волос кокетливо спускались на плечи. Полную белую шею в несколько рядов обвивало ожерелье из крупного жемчуга. В целом, Карлота выглядела очень нарядной, очень здоровой и отнюдь не скорбящей.

Завидев Эмиля, она сделала такую мину, как будто у нее заболел зуб, но голову склонила почтительно.

— Ваше величество…

— Можешь не лицемерить, — оборвал ее Эмиль. — Мы одни.

— Говорят, ты любишь карать за малейшую непочтительность, — тут же переменила тон Карлота, поднимая на него дерзко сверкающие глаза, и добавила язвительно: — Братец.

— Ты занялась коллекционированием слухов? Преинтересное, должно быть, занятие.

— А ты уже наигрался со своей войной? Я вижу, что-то взволновало тебя. Что же это? неблагоприятные сводки с поля боя?

На этот раз терпение Эмиля истощилось быстро, для словесных игр он был в неподходящем настроении.

— Короче: что тебе нужно, Карлота?

— От тебя — ничего, — задрала царственный подбородок Карлота. — Почему ты считаешь, что всем от тебя что-то нужно?

— Потому что так оно и есть. Всем от меня что-то нужно. И тебе что-то нужно, раз ты сунула нос в Эдес, зная о моем скором возвращении.

— Моя дочь тяжко болеет, и я приехала помолиться Перайне о ее скорейшем выздоровлении. Вот и все. Ты тут ни при чем.

— Тащиться ради этого через полкоролевства? У вас в провинции что, не осталось храмов?

— Ты всегда был безбожником, — не совсем понятно заявила Карлота. — Почитаешь одну только Гесинду, на других тебе наплевать.

Эмиль пожал плечами.

— Не вижу связи между моей безбожностью и твоим приездом в Эдес. Кроме того, извини, ты не похожа на скорбящую мать, дни и ночи безотрывно проводящую у ложа больного дитя.

Карлота побагровела, набычилась, и стала поразительно похожа на брата.

— Да что ты знаешь о больных детях и материнских чувствах! Ты даже никого никогда не любил, потому что Гесинда забрала твое сердце!

— Если даже так, это не моя вина, — парировал Эмиль. — Ладно, сестричка, я пока принимаю твои слова на веру. Ходи в свой храм, молись, сколько хочешь. Но помни, что я присматриваю за тобой. И если в твою очаровательную золотистую головку забредет какая-нибудь не та мысль…

— На что ты намекаешь?! — вскинулась Карлота.

— Ты знаешь — на что. Горячая семейная любовь у нас в роду. Каждый так и ждет, как бы преподнести ближнему своему приятный сюрприз.

— Говори за себя, братец!

Ладно-ладно, подумал Эмиль. Разыгрывай из себя оскорбленную невинность. Но я-то вижу, как блестят твои глаза, и без всякой ментальной магии знаю, что ты такая же, как я. Своего не упустишь. Твое несчастье, что ты родилась женщиной. Будь ты мужчиной, я ходил бы, поминутно озираясь в ожидании обоюдоострого сюрприза из-за угла. Впрочем, тебя и в женственном воплощении стоит остерегаться. Я ведь до конца так и не уверен, что тот разбойник с отравленным кинжалом — не твой посланец… Это вполне в твоем духе, послать убийцу. В одном ты на меня не похожа, сестричка: сама ты рук марать не станешь, и если что-то опасное и неприятное можно перепоручить, ты это сделаешь.

Отвесив шутовской поклон, Эмиль посторонился, пропуская сестру. Карлота царственно прошествовала мимо, шурша юбками.

Три нелегких разговора в какие-то несколько часов! Эмиль чувствовал себя донельзя уставшим. А ведь день не окончен. Надо еще отыскать Вернера и Альберта, они должны вернуться в лагерь вместе с ним. И, разумеется, они засыплют его вопросами, на которые не хочется отвечать… Еще нужно подумать о помощнике для Тармила… и об истинных намерениях Карлоты… и — о боги! — о собственной свадьбе, раз уж он вообще заговорил о ней… и о чернокудром рыцаре с вышивки Туве. Откуда он, Борон его возьми, вообще там появился?! Да еще такой похожий на Вернера…

Эмиль закусил губы. Он прекрасно сознавал, что Туве теперь — его самое больное место. И нельзя, чтобы кто-нибудь об этом догадался.

— 6-

Следующие две недели прошли как в угаре. Эмиль был настолько занят, что у него едва оставалось время на еду и на сон; и если бы не верные Альберт с Вернером, которые напоминали ему о необходимости отдыха и подкрепления сил, он, возможно, просто свалился бы от истощения.

Торжественной встречи в Эдесе избежать не удалось. Горожане желали видеть своего императора во главе войска, особенно после широко разнесшейся вести о раздвижении границ Касот. Эмилю пришлось битый час гарцевать на коне по переполненным народом улицам столицы, и под конец он почти оглох от приветственных выкриков и ошалел от летевших ему в лицо осенних цветов. Люди на время позабыли свой страх перед колдуном-императором и наперебой протягивали к нему руки в надежде коснуться хотя бы края его плаща. Кое-кто даже протягивал к нему детей, как будто он обладал силой благословления. Хорошо, что лошадь под Эмилем была хорошо выученной и не пугалась такого скопления людей. Хуже, что ментальная защита Эмиля с трудом выдерживала этот восторженный агрессивный напор. В обществе одного человека или нескольких людей он мог обращаться к их мыслям и чувствам только когда сам желал того. Но все менялось, когда люди собирались в толпу. Тогда Эмиль чувствовал себя так, будто попал в самый эпицентр толпы, и его со всех сторон толкают, пихают и норовят опрокинуть. Он не знал точно, но предполагал, что если это произойдет, если его «опрокинут», то толпа его просто растопчет, и от разума его останутся одни ошметки. К счастью, царствовал он не первый год, и научился более или менее успешно выдерживать такие массовые сборища. И все равно они протекали очень тяжело и оставались для него сущим кошмаром. Он надеялся, что когда-нибудь ситуация переломится, и он начнет получать удовольствие от противостояния толпе, но пока силы его возросли недостаточно.

После торжественного выезда и последовавшего за ним праздничного застолья (тоже то еще удовольствие) ему пришлось вместе с Тармилом принимать прибывших из Скааны магиков.

Молодого императора-колдуна они рассматривали с опаской, но и с нескрываемым интересом. Они ожидали увидеть человека гораздо более зрелого. Эмиль ясно читал удивление в их глазах.

Они держались настороженно, очевидно не понимая его намерений и не спеша довериться ему, когда он объяснился. Как и большинство собратьев, скаанские магики были людьми осторожными, расчетливыми и привыкшими полагаться исключительно на холодный рассудок. Знакомые не понаслышке с творением иллюзий, они не верили даже тому, что видели их глаза и чего могли коснуться их пальцы. А сейчас речь шла даже не об иллюзиях — с ними говорил ментальный магик! Эмилю пришлось долго беседовать с ними, прежде чем они начали хотя бы немного оттаивать, и в глазах их зажегся огонек любопытства.

Во время разговора он вдруг испытал странное ощущение, нечто вроде щекотки где-то внутри головы, за переносицей. Это было очень неожиданно. Он встрепенулся и по очереди пристально всмотрелся в лицо каждому из скаанских магиков. Все взгляды были обращены на него, все были одинаково внимательны, но взгляд одного из собеседников показался ему более глубоким, если можно так выразиться, и вместе с тем несколько опасливым. Это был белокожий и светловолосый мужчина лет тридцати пяти, с очень светлыми, как будто вылинявшими глазами. Он меня прощупывает! с волнением понял Эмиль. О боги, неужто я наконец наткнулся на другого ментального магика?.. Первая встреча за тринадцать лет!

И это было именно так. Они со скаанцем еще некоторое время прощупывали друг друга, пытаясь определить возможности оппонента; при этом разговор не прерывался ни на минуту. Эмиль не спешил раскрываться полностью, скаанец тоже осторожничал. Судя по его поведению, он тоже впервые пересекся с таким же, как он, ментальным магиком, и был не совсем уверен, как себя следует теперь вести. Эмилю быстро надоело осторожничать, ему не терпелось завести разговор о наболевшем, и он в лоб спросил: "Как давно у вас открылся этот Дар?" Скаанец заметно вздрогнул и ответил с опаской, запинаясь даже в мыслях: "Л-лет десять назад… в-ваше величество". — "Вы встречали кого-нибудь еще с подобным Даром?" — "Н-нет, ваше величество…" Если не считать запинок, мысль его была отчетлива и носила направленный характер, в отличие от мыслей обычных людей, которые никогда не могли собраться и сосредоточиться, и вечно перескакивали с одного на другое. Эмиль кивнул и задал следующий вопрос: "Вы полностью контролируете Дар или бывают ситуации, в которых он дает о себе знать помимо вашей воли?" Скаанец заколебался, Эмиль отчетливо чувствовал его нерешительность. Ясное дело, ему не хотелось открываться так сразу перед незнакомым магиком, к тому же таким, который и без того имел над ним власть как правитель империи, куда теперь входила и Скаана. Пришлось надавить на него, несильно, но жестко: "Отвечайте! Вы что, рассчитываете в ближайшие десять лет встретить еще одного такого же несчастного, как вы, и поговорить по душам с ним, но не со мной? Вам не хочется поделиться наболевшим и, возможно, получить совет?"

Только теперь он заметил, что все остальные присутствующие в комнате смолкли. Вероятно, по выражению лиц они поняли, что между императором и скаанцем параллельно общей беседе идет второй, неслышный им диалог, которому они не желали мешать.

— Продолжим, господа, — поспешно проговорил Эмиль вслух, пытаясь вернуться мыслями к делам насущным, а ментальному собеседнику сказал с сожалением: "Поговорим с вами попозже, у нас еще будет время".

Но время на разговор со скаанцем никак не удавалось выкроить. За магиками последовали другие гости, которые требовали к себе личного внимания императора. Как и ожидал Эмиль, в Эдес потянулись скаанские дворяне: мелкие северные князьки и таны, не выдержавшие давления. Кто-то из них явился собственной персоной, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение новому правителю; они изнемогали от желания принести Эмилю присягу и вручить дары. Эмиль устал от них невероятно: они были темны и необразованны, некоторые — вовсе не грамотны, страшно льстивы, к тому же толком знали только свой родной язык. На касотском гости не разговаривали вовсе, а слова всеобщего языка корежили самым безобразным образом, и понять их было затруднительно. Промучившись с ними целый день, Эмиль догадался обратиться к одному из скаанских магиков с просьбой послужить переводчиком, и дело пошло легче.

Вытянутые физиономии родовитых гостей развлекли его сильнее, чем удивленные взгляды магиков. Они тоже явно не ожидали увидеть на императорском троне такого молодого человека с правильными и даже приятными чертами лица. Заглянув мельком в их мысли, Эмиль невольно улыбнулся тому образу грозного Бардена, который обнаружил в них. Общего у него с этим вымышленным и жутковатым персонажем был разве что только высокий рост и цвет глаз.

Несколько знатных дворян, которые поначалу не пожелали признать власть нового императора и запершиеся в своих замках, и которые по-прежнему находились в осаде, — часть войска Эмиль оставил в Скаане для поддержания порядка, — эти дворяне прислали к Эмилю своих гонцов с посланиями. В посланиях, как и предполагал Эмиль, содержались мольбы о снисхождении. Не слишком доверяя касотским армейским офицерам, руководящим осадами, мятежные дворяне желали сдаться лично императору. Судя по тону этих посланий, они были в панике.

— Как они все трясутся за свои жизни, — заметил Эмиль, небрежно бросая очередное просмотренное письмо в груду ранее прочитанных. Вместе с дюком Энгасом и Тармилом они с самого утра разбирали корреспонденцию, прибывшую из разных концов королевства. Письма из Скааны приходили одно за другим уже несколько дней подряд, и Эмилю наскучило читать их. Все они как будто были написаны под диктовку одного человека. — А всего-то и понадобилась пара недель осады.

— Но еще далеко не все выразили желание присягнуть вам, ваше величество, — ответил дюк Энгас. — Многие продолжают хранить гордое молчание.

— Посмотрим, на сколько их хватит.

— Кроме того, — подхватил мысль главнокомандующего Тармил, — присяга еще ничего не гарантирует, ваше величество, — при посторонних он обращался к Эмилю так, как требовали того правила этикета. — Присяга еще никому не помешала плести интриги и заговоры.

— Пусть плетут, — ответил Эмиль.

— Вы слишком уж самонадеянны, — рискнул заметить дюк Энгас. — Вы уверены, что настолько прочно сидите на троне?..

Эмиль улыбнулся.

— Пусть тот, кто хочет узнать это, проверит сам. Или вас, дюк, этот вопрос тоже сильно занимает?

— Меня занимает благополучие государства, — ответил дюк Энгас без улыбки. — И мне очень не хотелось бы, чтобы начались смуты.

— Спокойствие в королевстве в наших руках, дюк. Ну а пока, полагаю, будет разумным удовлетворить просьбы этих господ, — Эмиль указал на распечатанные письма. — Освободим их, и пусть приезжают посмотреть на своего императора.

Уладив более или менее все срочные дела, Эмиль собрал советников и министров — тех, кто пребывал на данный момент в Эдесе, — и сообщил о своем намерении жениться. И, не дожидаясь, пока они опомнятся и забросают его вопросами, объявил имя невесты.

После чего откинулся на спинку кресла, сложил руки на груди и приготовился наслаждаться вспыхнувшим в зале совета скандальчиком.

А сообщение его спровоцировано самый настоящий небольшой скандальчик. Спокойствие соблюдал один только Тармил, который уже был в курсе дела и успел вдоволь поволноваться раньше. (Кстати сказать, он был единственный из служителей Двенадцати, кого Эмиль считал нужным приглашать на советы.)

Для остальных же само намерение императора жениться стало шокирующей новостью. Никто не ожидал, что это событие произойдет в скором времени. Вот уже несколько лет Эмиль занимался исключительно делами империи и военными проблемами и о женитьбе вроде бы не думал, если не считать его неудачной попытки посвататься, о которой большинство придворных уже и позабыло. Что же до его выбора невесты… Конечно, прибытие Туве в Эдес не осталось незамеченным. Как ни старался Эмиль избежать огласки раньше времени, все же от разговоров было никуда не деться. Придворные обсуждали «гостящую» во дворце скаанскую королевну и строили на ее счет различные догадки.

Слухи подогревал тот общеизвестный факт, что молодой император никогда не был аскетом в плане отношений с хорошенькими представительницами прекрасного пола (хотя ради справедливости нужно отметить, что и до разврата он никогда не опускался, и это тоже все знали). И свои отношения с придворными красавицами скрывать никогда не пытался. Поэтому некоторые придворные болтуны предполагали, что северная дева приглянулась императору, и он отвел ей роль своей фаворитки. Им возражали, что ранее император никогда не вел себя так неразумно, как бы прекрасна ни была женщина, а этот его поступок разумным никак не назовешь. К тому же, северная королевна, говорят, не блещет красотой, а вы вспомните всех тех прелестниц, которых император приближал к себе! Розы, молоко и мед, дивная стать, богатые кудри — у императора взыскательный вкус! Зачем ему какая-то бледная замухрышка?

Впрочем, проблемы внешности императорской невесты занимали советников в последнюю очередь. Их возмущало другое: то, что Эмиль выбрал себе в супруги королевну из завоеванного им государства, от брака с которой, по их мнению, не было никакой выгоды. Она не могла принести богатого приданого, все ее земли и без того принадлежали касотскому императору, со Скааной невозможно было заключить торговый или военный союз, как всего несколько лет назад. И если раньше в намерениях императора был какой-то смысл, то теперь его решение казалось совершенно бессмысленным.

Возмущению придворных не было предела, но Эмиль не торопился успокаивать их. Пусть накричатся вволю, выдохнутся. Он слушал их и улыбался.

Именно эта улыбка заставила их, в конце концов, утихнуть. Она говорила: кричите — не кричите, а все равно будет по-моему. И они знали, что так оно и будет. Точно так же улыбался старый Исса, когда принимал какое-то решение, от которого не намеревался отступать, и старшие советники еще помнили это. Да и мимику Эмиля они успели неплохо изучить за прошедшие восемь лет.

— Но почему снова именно она, эта скаанка, ваше величество?! — в этом коротком вопросе эрл Бранар, пожилой уже человек, старший казначей, выразил то, что мучило всех присутствующих в зале. — Объяснитесь, прошу вас!

Просить у императора объяснений было рискованно, но Бранар был так взволнован, что совершенно забылся.

— Объяснений не будет, — отрезал Эмиль. — Туве станет императрицей, и точка.

— Но интересы империи… — начал было Риттер нерешительно.

— Мне кажется, об интересах империи я забочусь достаточно. Господа! Просто примите мое сообщение к сведению. Обсуждению оно не подлежит.

— Но ваше величество! — никак не мог успокоиться Бранар. — Не лучше ли было обратить внимание на барышень, более достойных трона империи? Вы с легкостью могли бы найти достойную вас невесту как в Касот, так и за ее пределами! Подумайте, сколько знатных девушек…

Эмиль с усмешкой сощурился, и под его взглядом старик-казначей проглотил окончание фразы.

— Интересно, кого же вы считаете более достойной меня, чем моя избранница?

Бранар в некоторой растерянности пожал плечами. Был он человек довольно жесткий и хитрый, при этом, как ни странно — кристально честный (воровства Эмиль не потерпел бы), прекрасно сознавал свою важность и перед императором особенно не робел. Но сегодняшняя новость явно выбила его из колеи.

— Ну, вот взять хотя бы королеву-вдову Медеи Даньелу, — озарило его вдруг. — Прекрасная пара для вас, ваше величество! Она еще молода, хороша собой, а Медея — богатое королевство. Подумайте, как вы могли бы расширить свои владения!

— Медея была богатым королевством три года назад, а теперь она едва сводит концы с концами, — усмехнулся Эмиль. — И все потому, что Даньела — простите меня, господа, — набитая дура! Она совершенно ничего не понимает в делах управления государством, а ее советники не стесняются обманывать и обворовывать ее. Зачем мне нужна такая королева? Конечно, я бы мог сделать ей одолжение, вытащив Медею из той ямы, в которую она валится, но… женитьба на Даньеле — слишком высокая цена для меня за медейские земли. Кроме того, у Даньелы есть сын…

— Ему всего шесть, ваше величество, — напомнил Бранар.

— Шесть ему будет недолго. Мне не хотелось бы выяснять с подросшим чужим сыном, — лет этак через семь-восемь, — кто из нас двоих более достоин трона.

— Если вам не нравится Даньела, ваше величество, — вмешался Энгас, — то вы могли бы присмотреться к дочерям Ньерда. Кажется, как раз в прошлом году Ньерд предлагал вам заключить брачный союз с его старшей дочерью и присылал ее портрет?

Эмиль с трудом припомнил эпизод, о котором упомянул Энгас. Кажется, тогда он сразу отправил портрет потенциальной невесты обратно ее отцу, королю Наи, даже не сняв с него покрывала. Никакие принцессы, — за исключением Туве, — в матримониальном смысле его давно уже не интересовали.

— Хватит! — очень низким голосом проговорил он, сжав подлокотники своего кресла и грозно подавшись вперед. Представление надоело ему окончательно. — Хватит меня сватать, я не девка! Умолкните, господа, это становится утомительным. Я, собственно, хотел только сообщить вам о дне церемонии. Я хочу, чтобы свадьба состоялась до того, как выпадет первый снег. Значит, у нас в распоряжении немногим более трех недель.

— Невозможно! — воскликнул молчавший до сих пор Тармил. — За этот срок ни за что не успеть со всеми приготовлениями.

— Невозможно? — переспросил Эмиль, еще сильнее понизив голос. — И это говорите мне вы, гильдмастер?..

— К тому же, — поддержал Тармила казначей, — это очень дорогостоящее мероприятие, а казна почти пуста, ведь ваш последний поход…

— Ерунда! — оборвал его Эмиль. — Казну должны были пополнить поступления из Скааны. Я уверен, эрл Бранар, вы с легкостью изыщите нужные средства, — он обвел взглядом собравшихся, помолчал и встал. Вслед за ним со своих мест немедленно поднялись и остальные. — На сегодня все, господа, благодарю вас.

Тармил медлил у дверей, пока все покидали зал, и в конце концов подошел к Эмилю, который остался в зале одним из последних.

— Значит, ты всерьез надумал жениться на ней? — спросил он.

— Разумеется, — ответил Эмиль.

Они говорили тихо, чтобы никто больше не мог их слышать.

— А она? Дала тебе свое согласие?

Эмиль помолчал. Брови его сошлись на переносице.

— Нет.

— Как?! — поразился магик. — Она не хочет этой свадьбы, но ты все равно…

— Я не знаю, чего она хочет и чего — не хочет. Туве не сказала мне ни слова, — оборвал его Эмиль. — То есть я хочу сказать — вообще ни слова с тех самых пор, как я увидел ее в Скаане. Она как будто онемела.

— Должно быть, она страшно ненавидит тебя.

— Полагаю, это так.

— И это тебя не останавливает?

Эмиль ничего не ответил, только посмотрел на бывшего наставника мрачно, упрямо наклонив голову.

— Хорошая же у тебя будет супруга, — покачав головой, медленно сказал Тармил. — Нежная и любящая… Не понимаю я тебя, Эмиль. Вот уж не знал, что у тебя есть склонность к самоистязанию. Это же надо выдумать для самого себя такую пытку! При том, что стоит тебе сказать одно-два слова, и девушка воспылает к тебе страстной любовью и сама упадет в твои объятия… Почему ты не сделаешь этого, Эмиль? Разве ты не хочешь, чтобы она обожала тебя?

— Ты лучше меня знаешь, что приворотное заклинание — обман, к тому же преопасный, — мрачно возразил Эмиль. — Никто не может сказать заранее, как оно отрекошетит по мне, если я решусь его прочесть.

— Когда это тебя удерживала опасность рикошета? К тому же, я говорю не о привороте. Не притворяйся, что не понимаешь… Твои ментальные штучки работают чище и эффективнее всякого приворота. И надежнее. Ты очень хорошо умеешь внушать людям любовь к себе.

— Можно внушить что угодно, ты прав… Но если я заставлю Туве полюбить меня, то женщина, которую я в результате заполучу, уже не будет Туве. Понимаешь? Я сотру часть ее личности и вложу в нее как бы часть себя. Туве ускользнет от меня, а я хочу получить ее всю целиком, как она есть.

— Со всей ее ненавистью? — не без яда спросил Тармил.

— Всю целиком, — повторил Эмиль с нажимом. — Кроме того, ты не представляешь себе, Тармил, какой это крепкий орешек. Точнее, не орешек, а настоящий бриллиант. Я однажды попытался коснуться ее…

— И? — заинтересовался Тармил.

— И получил сполна. Она чуть не ослепила меня…

— Хм… Не совсем понимаю, о чем ты, но… Эх, Эмиль, хотелось бы мне хоть одним глазком подсмотреть то, что видишь ты. Чтобы просто иметь представление. По твоим рассказам я составил кое-какое мнение о твоем втором зрении, но как знать, насколько оно верное…

Природная ментальная защита у Тармила была из рук вон плоха, и никакого труда не составляло уточнить, что именно он себе вообразил. Эмиль уточнил и не сдержал улыбки:

— Совсем не верное.

— Безымянный тебя побери! — вспыхнул Тармил. — Ты мог бы быть тактичнее хотя бы со своими ближайшими соратниками!

Эмиль рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— А ты мог бы уже и привыкнуть. В утешение могу сказать тебе следующее: то, что я вижу, как ты выражаешься, своим вторым зрением, тебе совершенно не понравилось бы. Уверяю тебя.

— 7-

Бывали моменты, когда Эмиль откровенно наслаждался своим Даром. С годами он начинал видеть в нем все больше и больше выгод для себя. Вот, например, как бы он мог незаметно покидать по вечерам дворец, если бы не умение отводить глаза с помощью короткой магической формулы? Даже в поздние вечерние часы дворцовые переходы кишели людьми, и Эмиля, благодаря его заметному росту и крупной фигуре, легко могли узнать даже в платье простого горожанина.

Другое дело — в городе. За пределами дворца мало кто знал, как выглядит император, и он мог наслаждаться свободой и делать, что хочется. А последнее весьма немаловажно, если ты — император, и по рукам и ногам связан традициями, правилами, законами и всем остальным в том же духе, не говоря уже о пресловутом бремени власти. С утра до ночи Эмиля окружали какие-то люди, все они что-то хотели от него, и у него не было и минутки, чтобы побыть наедине с самим собой. Но уж если выдавалась ночь, когда он мог быть сам себе хозяином, он старался использовать этот шанс, если только не слишком уставал от дел. Немногочисленные приближенные, знающие об этих ночных прогулках, не одобряли его поведения и тихо роптали про себя. Но, разумеется, выговаривать вслух почти никто не смел.

Сегодняшней ночью предстояло совместить собственные интересы и интересы империи. Эмиль намеревался нанести визит главе гильдии Фекса в Эдесе.

Братство Фекса интересовало его давно, но до сих пор он никак не мог улучить момента, чтобы завязать в нем знакомства. Это была прелюбопытная организация с двойным дном. Верхний «слой» ее деятельности лежал на поверхности, был открыт и доступен для всех. К Фексу приходили купцы, лавочники и прочий торговый люд — в основном, чтобы просить об удаче в сделках и о безопасных переходах караванов. Фекс вообще покровительствовал всем делам, которые касались денег. Но он был и ночной бог, и его покровительством пользовались так же воры, бродяги и авантюристы. Об этом не говорили вслух, и мало кто знал о сумеречной стороне гильдии Фекса. Мало кто даже мог предположить, что у воров имеется своя собственная гильдия. Эмиль не только предполагал — он знал наверняка.

Он никогда не пытался пресечь воровскую деятельность, полагая это делом городской стражи. Ему самому существование таинственной гильдии было даже на руку, он планировал извлечь из нее всю возможную пользу. Братья Фекса могли стать прекрасными осведомителями; кроме того, Эмиля весьма интересовал способ, с помощью которого храмы Фекса по всему материку поддерживали между собой связь. Он был наслышан о скорости, с которой по всей гильдии разносились самые свежие новости. Если эти сведения были правдивы, значит, способ сообщения сумеречных братьев был очень эффективен, и его стоило взять на вооружение.

Однако, надо было еще постараться, чтобы сумеречные братья захотели сотрудничать и раскрыть свои секреты. И Эмиль собирался заняться этим делом лично.

За полчаса до полуночи он покинул дворец. На нем было простое поношенное платье, и его легко можно было принять за загулявшего матроса с торгового судна. Оружия он с собой не носил, полностью полагаясь на свой Дар.

Осенняя ночь была сырой и промозглой, по улицам сеял мелкий противный дождичек. Эмиль, все еще укрытый своим заклинанием, широким шагом удалялся прочь от дворца. Он направлялся прямиком в храм Фекса.

Холодный ветер заставлял его сутулиться сильнее обычного; ежась под его порывами, Эмиль жалел, что не оделся теплее. Впрочем, долго разгуливать по улицам он сегодня не собирался.

Двери храма были не заперты, только лишь прикрыты, чтобы не выстуживать помещение. Эмиль тихо вошел внутрь и оказался в пустой полутемной зале, освещенной лишь светом нескольких свечей, горящих за алтарем, под огромным барельефом с изображением бегущего лиса. При таком освещении лис казался почти живым: он подергивал ушами и кончиком хвоста и переступал с лапы на лапу. Эмилю пришлось на секунду зажмуриться, чтобы отогнать наваждение, а когда он открыл глаза, то перед ним стоял долговязый человек в сером облачении жреца. На лицо его свешивался капюшон. От неожиданности Эмиль отступил на шаг назад.

— Доброй ночи, господин, — проговорил служитель Фекса очень тихо, почти прошелестел. — Вы хотите помолиться? Сожалею, но сейчас не совсем подходящее время. Но, если у вас какая-то особая нужда, я мог бы…

— Да, у меня особая нужда, — ответил Эмиль, тоже невольно понижая голос, но все равно его слова рокотом отдались по пустому залу. — Я хотел бы видеть вашего гильдмастера.

Жрец остро взглянул на него — глаза сверкнули из-под капюшона, — и спросил скептически:

— Ночью?

— Я слышал, — в тон ему отозвался Эмиль, — что ваша братия ведет преимущественно ночной образ жизни.

— Ночью наши братья, как и все честные люди, спят. Господин гильдмастер не принимает посетителей так поздно, — долговязый подумал и добавил: — Он вообще не принимает никого, кому не назначал встречу.

— А если мне назначена встреча?

— А она вам назначена? — служитель Фекса уже не скрывал усмешки.

— Нет, — честно сказал Эмиль. — Но гильдмастера я все-таки хотел бы увидеть. У меня к нему важный разговор.

Можно было бы не терять время на всю эту болтовню, а сразу приступить к непосредственной ментальной обработке собеседника. В этом случае Эмиль уже через пять минут был бы препровожден к гильдмастеру, уж в этом он не сомневался. Но это было бы слишком уж просто, Эмиль обычно приберегал подобные приемы под конец, когда другого способа убедить человека не оставалось. Зачем упускать случай лишний раз показать, что ты и без ментальной магии чего-то стоишь? Косвенное воздействие голосом, жестами и взглядами производило на людей не меньшее, а большее впечатление, чем прямое ментальное давление.

— Я не настаиваю, чтобы вы провели меня к нему немедленно, — продолжал он, проникновенно глядя собеседнику в глаза (было это нелегко, поскольку глаза затенял капюшон). — Передайте ему мою просьбу о встрече и, я уверен, он сам выйдет ко мне.

— Он вас знает? — с кислой улыбкой спросил долговязый. — Я передам ему вашу просьбу. О ком мне сообщить господину гильдмастеру?

— Передайте, что его желает видеть Барден.

Короткая пауза, затем жрец расхохотался, уже не стараясь казаться вежливым. Капюшон его съехал на затылок, открывая ничем не примечательное сероватое лицо с некрасивым носом.

— Император Барден? А почему не сам старик Фекс? Ах, молодой господин, да вы шутник!

С полминуты Эмиль слушал его смех, равнодушно посматривая по сторонам, потом ему надоело. Никаких знаков власти у него при себе не было, и убедить жреца в том, что он действительно тот, кем назвался, он мог одним-единственным способом. Он чуть повернул голову и глянул на долговязого в упор. Смех перешел в судорожный кашель, служитель Фекса сначала побелел, потом посерел и рефлекторным движением поднес руку к горлу. Глаза его широко раскрылись, он не мог отвести взгляд от Эмиля, хотя и явно пытался это сделать.

— Вот так, — спокойно сказал Эмиль. — Не пугайтесь, я не собираюсь причинять вам боль. У вас перехватило горло? Сейчас это пройдет, когда вы откашляетесь.

— Ва… ва… ваше вели… — он задыхался, жадно глотал воздух, давился им и никак не мог остановить кашель. Его лицо начало багроветь.

Эмиль досадливо поморщился. Похоже, что он не рассчитал силы, или оппонент оказался слишком уж хлипким. Так или иначе, но уже небольшое (даже можно сказать — мягкое) ментальное воздействие оказалось для него серьезным испытанием.

Надо было как-то исправлять ситуацию. Эмиль подошел вплотную к жрецу, взял его обеими руками за плечи приблизил свое лицо к его. Жрец затрясся под его руками, как в припадке, и сделал еще несколько глубоких судорожным вздохов, после чего на некоторое время вообще как будто перестал дышать. Зато кашель прекратился, а лицо его стало медленно бледнеть, начиная с кончика носа. Эмиль внимательно наблюдал за происходящими изменениями, и когда счел, что жрец оклемался достаточно, отпустил его и снова отступил назад. Теперь жрец смотрел на него со смесью благоговения и ужаса.

— Так вы доложите обо мне своему гильдмастеру, — спокойно сказал Эмиль.

Служитель Фекса часто закивал, развернулся и быстро удалился, спотыкаясь на каждом шагу. В ожидании его возвращения Эмиль, от нечего делать, пошел вдоль стен, разглядывая фрески. Фрески были старинные и очень красивые, за много лет их краски ничуть не поблекли. Как видно, над ними трудился большой мастер. Особенно Эмилю понравилась картина, изображавшая знаменитое состязание Гесинды и Рондры, судьей на котором выступал Фекс.

Он не успел завершить полный круг, когда вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. Чей-то взгляд неотрывно сверлил спину. Эмиль обернулся, обвел глазами зал, но никого не увидел. Ему не примерещилось, в этом он был уверен. В подобных вещах он никогда не ошибался.

Тревоги он не испытывал. Раньше, в юности, он очень нервничал, когда его разглядывали, но теперь он уже к этому привык. Оказалось, что к всеобщему вниманию привыкнуть даже вовсе не трудно. Поэтому он спокойно повернулся обратно к фреске и продолжил ею любоваться.

— Ваше величество любит живопись?

Голос раздался прямо за спиной, причем шагов Эмиль не слышал. Он не спеша обернулся и встретился взглядом с черными глазами остроносого мужчины. На мужчине было черное длинное одеяние с глухим воротом. Его однообразие нарушал только кулон в виде лисьей морды, болтающийся на длинной цепочке на уровне живота. В руках у мужчины была лампа. Он спокойно смотрел на Эмиля, чуть склонив к плечу седую голову.

— Этим фрескам, полагаю, не менее ста лет, — сказал Эмиль.

— Все двести, ваше величество, все двести. Я, признаюсь, удивлен. Никогда не слышал, чтобы о вас говорили как о ценителе искусства.

— Вы правы, я не очень-то хорошо в этом разбираюсь. Но росписи, действительно, прекрасны.

Какой странный получается разговор, подумал Эмиль. Он знает, кто я, а я знаю, кто он, и тем не менее мы стоим посреди ночи в храме и мирно беседуем о старинной живописи, как будто нам больше не о чем поговорить.

— Я польщен и удивлен в равной степени, — продолжил седой гильдмастер. — Никак не ожидал увидеть вас в моем храме… да еще в такой неурочный час. И я должен извиниться за своего подопечного. Он вел себя не слишком почтительно. Простите его — он не признал вас.

Едва заметным наклоном головы Эмиль дал понять, что принимает извинение. Он не отрывал взгляд от лица гильдмастера, а тот, в свою очередь, внимательно и пристально изучал его лицо. Глаза его выражали исключительно сдержанное любопытство.

— Вы так молоды… — проговорил гильдмастер тихо. — Простите, ваше величество, я только хотел сказать, что… что ваши дела, известные мне, заставляют думать о вас как о человеке гораздо более зрелом. Да, власть вынуждает взрослеть человека быстрее. Вы очень похожи на вашего деда, ваше величество, — вдруг добавил он.

— Многие находят это.

— И немудрено. Но, позвольте, — спохватился гильдмастер. — Ведь вы, должно быть, пришли по делу, а я болтаю о пустяках. Позвольте пригласить вас туда, где мы сможет побеседовать без помех.

Ранее Эмилю не приходилось заходить в храмах дальше алтарной части, если не считать эдесского храма Гесинды, который он излазил вдоль и поперек, выясняя его пригодность для своих целей. И храм Фекса поразил его воображение. Нельзя было и заподозрить, что за алтарем скрывается такое множество длинных извилистых коридоров — настоящий лабиринт, уходящий, судя по наклону пола, под землю! И отделаны все коридоры были так, что великолепие императорского дворца блекло по сравнению с ними. Эмиль только крутил головой, принимая все увиденное на заметку. Он не сомневался, что гильдмастер демонстрирует ему все это богатство намерено. Странно, что он не боится зависти императора. Или хитрый жрец знает о нем достаточно, чтобы этой зависти не опасаться?

— Вот здесь нам будет удобно, ваше величество. Присаживайтесь, прошу вас.

Гильдмастер остановился в маленькой комнате, обстановка которой была выдержана в пышном варварском стиле. Мебели здесь не было вообще, а на полы были набросаны пестрые ковры и подушки, на которых и предполагалось сидеть. Коврами были завешены и стены. Все убранство в целом создавало ощущение шатра южных кочевников.

— Уютно тут у вас, — сказал Эмиль, опускаясь на подушки и озираясь по сторонам.

— Спасибо, ваше величество, — гильдмастер сел напротив и поставил лампу на пол рядом с собой. — Я рад, что вам нравится.

— Вы бывали в южных странах?

— Приходилось. Хотите вина или сладостей?

— Благодарю, ничего не надо.

— Тогда, я к вашим услугам. О, простите, я ведь до сих пор не представился! Мое имя — Ахенар, и я гильдмастер гильдии Фекса в Эдесе… как вы, вероятно, уже догадались.

— Разумеется… Господин Ахенар, вы говорили, что наслышаны обо мне и о моих делах. Значит, вы должны знать, что я люблю действовать напрямую, без намеков и обходных маневров.

— Ваше величество славится своей прямотой, — едва заметно улыбнулся Ахенар. — Хотя, признаться, я не совсем понимаю, как можно удержаться на троне, избегая закулисных игр.

— Можно. Я, как видите, удерживаюсь и неплохо себя при этом чувствую. Так вот, господин Ахенар, я пришел поговорить с вами о деятельности вашей гильдии.

Гильдмастер изобразил на лице удивление.

— А в чем дело? Мы исправно платим налоги в казну, и…

— Я уже сказал, что не люблю намеков, — оборвал его Эмиль. — Давайте напрямую. Меня интересуют некоторые аспекты деятельности вашей гильдии, а именно — ваша агентурная сеть.

Ахенар снова тонко улыбнулся и развел руками.

— Я слышал, ваше величество, что ваша разведка поставлена просто превосходно. Так чем можем помочь вам мы, скромные торговцы?

— Вы играете с огнем, господин Ахенар, — тяжело проговорил Эмиль, глядя на собеседника в упор. В глазах его вспыхивали недобрые желтые огоньки. — Вы отлично знаете, что я имею в виду не торговую сторону вашей гильдии.

— Я знаю, что вы слишком много знаете, — ответил Ахенар, не меняя тона. — Кажется, вы прекрасно осведомлены обо всем… и без нашего участия. Право, я не знаю, чем мы можем быть вам полезны. Но я готов рассмотреть ваши предложения.

— Предложение у меня одно. Я хочу, чтобы ваши люди поработали на империю, — без обиняков заявил Эмиль. — У вас имеется прекрасно налаженная система связи, а я хочу быть в курсе всего, что происходит в моей империи. Видите, я даже не пытаюсь выспрашивать у вас, как именно действует ваша система. Пусть ваши тайны остаются с вами. Я только хочу, чтобы все новости от ваших людей стекались лично ко мне и к моим доверенным людям.

Ахенар стал серьезен и долго молчал, прежде чем снова заговорить.

— На самом деле, вы хотите немалого, ваше величество. Начать с того, что, даже если я решусь дать вам согласие, я не смогу говорить за всю гильдию. Ведь она не ограничивается Эдесом или даже Касот. Нужно согласие других старших.

— Это уже ваша забота — получить согласие.

— Все это очень серьезная работа, ваше величество. Потребуется время и… и я, признаться, не вижу, что наша гильдия выиграет, если мы согласился выполнить вашу просьбу.

Эмиль улыбнулся ему недоброй улыбкой. Ему все было ясно. Ахенар прекрасно сознавал всю полноту своей власти. Сознавал он и то, что очень нужен императору. И поэтому намеревался выторговать для своей гильдии и для себя лично как можно больше выгод.

— Ваши храмы не выжгут каленым железом по всему королевству, — сказал Эмиль, глядя ему в лицо. — Этого достаточно?

— Угрожаете, ваше величество? — Ахенар поджал губы и ответил ему таким же прямым взглядом.

— Нет. Предупреждаю. Знаете, не люблю бросаться пустыми угрозами. Изничтожить Сумеречную гильдию — вполне в моей власти. Вам всем придется бросить ваши великолепные богатства и, как минимум, убраться из Касот. Налегке. И, полагаю, братья Гесинды охотно помогут мне очистить государство от скверны…

— Братья Гесинды… — пробормотал Ахенар. — Их слишком мало.

— Но у них есть сила. Подумайте, господин Ахенар, зачем вам терять все и становиться изгнанником вместо того, чтобы согласиться оказать мне маленькую услугу? Ведь вам ничего это не стоит. В конце концов, до сих пор в вашу деятельность никто особенно не вмешивался — и не будет вмешиваться впредь, если только вы будете держаться в определенных рамках, разумеется.

— Почему вы уговариваете меня, — медленно проговорил Ахенар, — вместо того, чтобы просто воспользоваться вашей силой и приказать? Говорят, вы прекрасно умеете ломать людей.

— Правильно говорят, — спокойно сказал Эмиль. — Умею — но не люблю. Предпочитаю договариваться по-доброму. И, знаете, обычно хватает моего врожденного обаяния и красноречия, чтобы переубедить человека. Жаль только, что иногда терпения мне не достает…

— По-доброму… — повторил Ахенар и выдавил из себя кривую усмешку. — Это вы называете по-доброму? Вы действуете очень уж круто, ваше величество. У вас очень жесткие методы.

— Вы еще не видели жестких методов, господин гильдмастер.

— Да, полагаю, не видел… — Ахенар замолчал, прикрыв глаза. Потом пристально взглянул на Эмиля и вдруг спросил: — Правду ли говорят, ваше величество, что это вы убили своего старшего брата?

Одну долгую минуту глава эдеской гильдии Фекса был уверен, что, задав этот вопрос, он подписал себе смертный приговор. Император тяжело смотрел на него в упор, и его лицо не выражало ровным счетом ничего. Потом он как бы с неохотой разомкнул свои мягко очерченные, совсем мальчишеские губы и спросил равнодушно:

— А вы как думаете?..

Во дворец Эмиль возвращался под утро, уставший, но довольный собою. Беседа с Ахенаром, в общем, удалась, и уже это подняло ему настроение. После нее он заглянул еще в одно веселое местечко, где не бывал уже давно. Там его знали как мелкопоместного дворянчика, спустившего свое состояние в карты. Эмиль предпочел бы другую легенду: например, ему больше импонировало сыграть матроса с торгового судна, но его могли выдать слишком ухоженные и слишком белые для простолюдина руки — даже упражнения с мечом не могли испортить их форму и сделать их достаточно грубыми, а всегда ходить в перчатках было невозможно по ряду причин.

Никто из приближенных Эмиля даже предположить не мог, что он бывает в подобных местах. Узнай они, испытанный ими шок был бы, пожалуй, слишком велик, хотя Эмиль не делал, в общем, ничего такого, за что он мог бы испытывать стыд.

К рассвету он был хоть и немного навеселе, но все же не забыл накинуть на себя заклинание отвода глаз. Дворец просыпался, и он не хотел попадаться на глаза слугам в подобном виде.

В коридорах еще было темно. У ведущей в его личные апартаменты двери Эмиль вдруг запнулся обо что-то и едва удержал равновесие. Похоже было, что кто-то расположился на ночевку прямо перед его спальней.

— Кто тут? — он отступил на шаг, вглядываясь в темноту.

— Это я, ваше величество, — раздался в ответ молодой, чуть осипший голос, по которому он сразу узнал Альберта. Темная масса зашевелилась перед ним, вытягиваясь и принимая очертания человеческой фигуры.

— Какого беса ты тут делаешь?

— Несчастье, ваше величество! — взволнованно ответил Альберт. — Я хотел известить вас сразу, но вас не было… я вас ждал… Пойдемте скорее!

— Да что случилось?! Говори толком, Борон тебя побери! — хмель выветрился из головы, как будто Эмиль не пил вина вовсе.

— Ваша… ваша невеста… — Альберт с длинным всхлипом втянул в себя воздух. — Она, кажется, умирает.

— 8-

При появлении императора сиделка, тихая неприметная женщина, встала, поклонилась и мягкими неслышными шагами вышла в соседнюю комнату.

Туве лежала, вытянувшись в струнку, укрытая по грудь покрывалом. Багряный цвет его зловеще подчеркивал ее неестественную бледность. Дышала Туве редко и неглубоко; ее выпростанные поверх покрывала прозрачные голубовато-белые руки были туго перебинтованы до локтей.

Затаив дыхание и закусив губы, Альберт наблюдал за императором. Тот стоял у ложа невесты, губы его были плотно сжаты, брови — сдвинуты. Больше никак эмоции на его лице не проявлялись. Но хорошо знавшему его Альберту и этих немногочисленных признаков было достаточно, чтобы с уверенностью сказать: император в бешенстве и с трудом сдерживает сильные чувства.

— Как это случилось? — глухо спросил император, не оборачиваясь. — Я же приказал, чтобы с нее не спускали глаз ни днем, ни ночью! Куда смотрели ее служанки?

— Они все уснули, — ответил Альберт, размышляя, в какой форме выльется на этот раз гнев Бардена и на чью голову обрушится. — Девушки сами не понимают, как это случилось. Думаю, они просто очень устали, ваше величество.

— Устали… Дорого же им обойдется этот сон! — зловеще сказал император и повернулся к Альберту. Теперь стало видно, что под глазами у него залегли тени — следствие бессонной и, очевидно, весьма деятельной ночи. Сам Барден по ночам времени на сон не терял. — Что говорят лекари?

— Говорят, что принцесса Туве потеряла много крови. Очень много. Еша, одна из служанок, говорит, что ее нашли буквально плавающей в луже крови. Она ведь располосовала себе обе руки до локтей, ваше величество…

Император отошел от кровати и, сгорбившись, тяжело оперся кулаками о хрупкий туалетный столик Туве. На столике царил идеальный порядок, как будто никто и никогда не пользовался им.

— Еще что-нибудь они говорят?

— Да, — тихо сказал Альберт. — Они не знают, будет ли она жить.

— Пр-роклятые без-здельники, — сквозь зубы сказал Барден, добавил несколько невнятных ругательств, и снова подошел к кровати. Похоже было, что он в растерянности, и это было на него совсем не похоже. Случая, чтобы император не знал, что ему делать, Альберт припомнить не мог.

Наклонившись вперед, Барден взял Туве за руки, и стоял так с минуту, глядя на нее сверху вниз. Потом покачал головой и выпрямился.

— Проклятый дар, — сказал он мрачно. — Ничего я не умею!

Альберт совсем не разбирался в магии, но догадывался, о чем думает сейчас император. Магия была частью его души, частью его личности, но лечить ею он не умел. А некоторые другие магики, даже более слабые, чем он, умели. И он сейчас размышлял, имеет ли смысл обратиться за помощью к такому магику или нет. Даже Альберт понимал, что сделать больше, чем уже сделали братья Перайны, едва ли возможно. Никакая магия не вернет кровь в тело Туве. Королевна знала, что делала, когда резала руки позолоченными ножницами для рукоделия, и не рассчитала только, что найдут ее раньше, чем она успеет умереть. А вот почему она это сделала… На этот счет у Альберта имелось свое, вполне определенное мнение, которым он с императором делиться не спешил. Впрочем, император был не глуп и наверняка понимал причины поступка Туве лучше, чем кто бы то ни было.

— Нам остается только ждать, ваше величество, — молчание становилось невыносимым, и Альберт рискнул прервать размышления Бардена. — И надеяться, что Перайна будет к нам милостива.

— Да… — император повернул к нему лицо, но взгляд его был обращен куда-то внутрь себя. — А скажи мне, наш Вернер когда-нибудь разговаривал с Туве?

Альберт удивился.

— Н-нет, — сказал он не слишком уверенно. — Во всяком случае, я ничего не знаю об этом, и никогда не видел, чтобы они разговаривали. А почему вы спрашиваете?

— Да нет, это я так… ничего.

Император продолжал хмуриться, и это было нехорошо. Хмурое лицо императора предвещало неприятности для множества людей из его окружения. Впрочем, трудно было ожидать от него веселого и спокойного расположения духа в настоящих обстоятельствах.

— Ваше величество, — вновь осторожно заговорил Альберт. — Свадьбу, вероятно, придется отменить или хотя бы отложить. Будут ли какие-нибудь распоряжения по этому поводу?

— Нет, — сказал император. — Свадьба состоится в назначенный день. Если, конечно, Туве останется жива, — добавил он.

— Но, ваше величество! Это неразумно! И… и жестоко! — не выдержал Альберт.

Император оскалился.

— Я прекрасно обойдусь без твоих упреков и поучений, — тяжело сказал он. — Со свадьбой тянуть нельзя.

Нет, временами Альберт совсем не понимал своего императора. Неужто он полагает, что, сделав северную королевну своей женой, он отобьет у нее охоту свести счеты с жизнью? При том, что предстоящий брак ее явно не радует, и на счастливую невесту она не похожа. Это было ясно даже Альберту.

— Разумеется, об этом… несчастном случае не должен узнать никто за стенами дворца, — сказал император, понизив голос. — И вы с Вернером проследите за этим.

— Слушаюсь, ваше величество, — без энтузиазма ответил Альберт.

— Да и во дворце — чем меньше людей будет знать, тем лучше. Где служанки Туве? Боюсь, они начнут много болтать.

— Девушки не знают касотского и кое-как объясняются на всеобщем. Я не думаю, что они кому-нибудь разболтают. К тому же, они очень напуганы.

— Что-то ты за них очень уж заступаешься. Приглянулась тебе, что ли, какая-то из них? — без улыбки, мрачно спросил император. — Кажется, они хорошенькие?

Альберт вспыхнул.

— Ваше величество! Я… я не потому. Просто мне их жаль. Они не виноваты в том, что случилось.

— В этом мы еще разберемся — виноваты или нет. Что до жалости, то советую тебе забыть это слово. Так где эти девчонки?

— Я услал их всех отсюда, — ответил Альберт. Ему было не по себе. Он, действительно, жалел служанок Туве и боялся, что император накажет их слишком сурово. Случившееся несчастье было, конечно, ужасно, но бедные девочки не так уж и виноваты. Им тяжело бодрствовать всю ночь, присматривая за своей госпожой. Но императору этого не объяснить. Он не понимает и не прощает человеческих слабостей никому. Уж он-то давно забыл слово «жалость», если только знал его когда-то.

— Я отправил их вниз, к остальным слугам, — неохотно продолжил Альберт, повинуясь требовательному взору императора. — Честно говоря, от них тут было очень много шума. Они плакали и голосили так, что в ушах звенело.

— Ладно, — после короткого раздумья сказал император. — Полагаю, сейчас они невменяемы. Когда успокоятся, узнай, кто именно из них должен был сидеть с Туве сегодня ночью. Если они будут запираться и врать, сообщи мне, я сам ими займусь. И вообще докладывай обо всем, что касается Туве, ясно? Я буду в кабинете.

Император утомленно потер лоб и направился к выходу. Альберт молча посмотрел ему в спину и подумал, что спина эта безо всякого доспеха имеет совершенно гранитный и непробиваемый вид. Интересно знать, если на свете вещь, которая смогла бы своей тяжестью согнуть ее?

Несколько дней Альберт видел императора исключительно мельком и обменивался с ним короткими фразами почти на бегу. Барден поручил ему следить за выздоровлением Туве и позаботиться о том, чтобы она ни в чем не нуждалась. Сам он постоянно был в разъездах, и сопровождал его Вернер. Был император мрачен, но спокоен, и даже о состоянии здоровья невесты расспрашивал вполне равнодушным голосом. Или какие-то другие заботы поглотили его, или же он просто хорошо скрывал свою тревогу на людях.

Альберт превратился в сиделку при северной королевне, даже ночевал в ее спальне, рядом с ее постелью. Придворный лекарь, который пользовал больную, решил обратить себе на пользу его неотлучное присутствие и сделал из него своего подручного, не стесняясь гонять с поручениями императорского адъютанта. Альберт скрипел зубами, но выполнял его приказания.

Выздоровление Туве затягивалось, слишком уж много крови она потеряла. Несколько дней она не приходила в сознание, находясь на грани жизни и смерти, и придворный лекарь поддерживал в ней жизнь, вливая ей в рот целебные настои из трав. Когда королевна, наконец, пришла в себя, ей понадобилось некоторое время на то, чтобы осознать, что она жива. Осознав же это, она разразилась бурными рыданиями, которые сильно напугали ее сиделку и Альберта. Рыдала она беззвучно, но горько и так страшно, что сердце в груди стыло. Альберту немедленно захотелось, что император увидел это. Возможно, вид отчаяния несчастной девушки заставил бы его хоть немного смягчиться. Поэтому, рассказывая об этом при первом же удобном случае императору, Альберт не жалел красок. Его рассказ произвел на Бардена странное впечатление: император сдвинул брови и изо всех сил стиснул кулаки, как будто старался сдержать бурлящий в груди гнев.

— Она и теперь плачет? — спросил он глухо.

— Нет, принцесса быстро успокоилась. К тому же, эта вспышка отняла у нее много сил, а она и так очень слаба. Вы хотите ее увидеть, ваше величество?

Император покачал головой.

— Нет смысла, — странно ответил он после долгого молчания и не стал расспрашивать дальше.

Иногда — очень редко — случалось так, что Альберт оставался с Туве наедине. Тогда он пытался с ней разговаривать. Невыносимо было смотреть на ее прекрасное и измученное лицо, обтянутое прозрачно-белой кожей, и оставаться равнодушным. Не зная толком, что говорить, и не в силах молчать, Альберт начинал нести какую-то чушь об осенних ветрах, опавшей листве и тяжелых тучах — обо всем, чего королевна не могла видеть, оставаясь в постели. Туве не обращала на его болтовню никакого внимания. Лежала неподвижно, вперив взор в нависающий над ней полог кровати. Альберту подумалось даже, что в царстве Борона ей, пожалуй, было бы лучше, чем здесь. Все равно в ней не осталось никакой воли к жизни. Или, может быть, это следствие ее умственной неполноценности, о которой Альберту приходилось слышать ранее? Так или иначе, Альберт не понимал, почему император так страстно желал эту девушку себе в супруги. Или, возможно, «страстно» было не то слово, которое годилось применять по отношению к императору. Правильнее было бы сказать, что он желал ее со всей присущей ему мрачной яростью. Но и это определение не решало вопрос «почему». Неужто он, в самом деле, любит ее? Подумать страшно… чтобы император — и любил кого-нибудь? Эта мысль заставила Альберта поежиться. Бедная Туве! Альберт сам любил императора, но он не хотел бы испытать на себе тяжесть императорской любви. Это было бы все равно как обнаружить, что тебя любит морской утес, или грозовая туча, или дикий ураган. Такое чувство могло только разрушить или убить. Лучше уж броситься головой вниз со скалы… или вот, как эта несчастная, располосовать себе вены.

И ведь императору ничего не стоило облегчить ее муки. Раз уж она была так нужна ему, он мог бы вложить в ее душу хоть немного тепла и привязанности к нему. Разве им обоим не стало бы легче?.. Невозможно было поверить, что страдания Туве оставляют императора совершенно равнодушным.

Когда стало ясно, что жизнь королевны вне опасности, Альберт смог заняться другим поручением. Следовало расспросить девушек-служанок, которые временно перебрались на нижний этаж, в комнаты для слуг. К госпоже их пока не допускали, а усадили за шитье и штопку. Альберт распорядился привести их наверх, в маленькую комнату, которая открывала галерею комнат, занимаемых скаанской принцессой.

Служанки были гораздо младше своей госпожи. В сущности, все они были еще совсем юными девочками, лет шестнадцати, а то и пятнадцати. Перед Альбертом они страшно робели, не смели даже поднять на него глаза и прятали руки под передниками. У них были очень хорошенькие, хотя и совершенно простенькие мордашки. Девчонки были похожи друг на друга, как сестры, и Альберт не сразу различил, кто из них Еша, кто — Брита, а кто — Ольвен. Еша была повыше и пощекастее остальных девушек, и в этом состояло, пожалуй, единственное различие в их внешности.

— Еша, — обратился к ней Альберт, стараясь выговаривать медленно и четко слова всеобщего языка. — Я знаю, что это ты нашла госпожу в ту ночь, когда… когда с ней произошло несчастье. Расскажи мне как можно подробнее, что ты видела и слышала.

К его удивлению, вместо ответа девушка бухнулась перед ним на колени, вцепилась в его руку и принялась неистово целовать ее. При этом она что-то быстро и неразборчиво выкрикивала плачущим голосом. От неожиданности Альберт попятился от нее, но Еша не отпускала его и поползла вслед за ним на коленках.

— Да тише ты! — вскипев, прикрикнул на нее Альберт. — Говори помедленнее, во имя Фируна!

То ли слова Альберта произвели впечатление, то ли упоминание Повелителя Зимы Фируна, которого очень почитали в Скаане, но речь Еши стала немного разборчивее. Слова всеобщего языка она коверкала самым ужасным образом, и вдобавок мешала их со скаанскими словами, но все же кое-что Альберт сумел понять. Еша просила не наказывать ее слишком строго, и — главное! — не говорить об ее вине "молодому королю", потому что он даже слушать ее не будет, а убьет на месте, одним взглядом убьет, это она точно знает, уж такие страшные у него глаза, цветом как расплавленное золото, и жгутся так же! Пусть лучше молодой господин сам накажет ее, как хочет! Она все, все готова делать, чтобы загладить свою вину! Пусть он выпорет ее или отправит на самые тяжелые работы, только пусть не говорит своему королю!

Выслушав весь этот бред, Альберт только плюнул с досады. Девчонки здорово боялись Бардена: наслушавшись причитаний Еши, Брита с Ольвен тоже ударились в слезы, и от их пронзительных голосов у Альберта звенело в ушах. Альберт немедленно рассвирепел и отцепил от себя, наконец, Ешу.

— Императору нет до вас никакого дела! — сказал он громко и зло. Конечно, это было вранье, но иначе служанок было не успокоить. — Он не собирается вас убивать! У него есть дела поважнее! Так что утихните, немедленно. А то я сам вас высеку, дуры вы этакие.

Девушки примолкли, но толку от них все равно было не добиться. Они начинали плакать всякий раз, когда вспоминали, что из-за их нерадивости госпожа оказалась на пороге смерти. А поскольку вспоминали они об этом каждые пять минут, слезы текли неостановимым потоком. Это могло вывести из себя кого угодно, и Альберт твердо решил, что ни за что не отправит их к Бардену для личного разговора, даже если сам ничего не разузнает. Император, с его нетерпеливым нравом, и впрямь еще прибьет их на месте.

После нескольких часов перемежаемых плачем разговоров Альберт знал немногим больше, чем до этого. Он узнал, что девушки очень сильно любили свою госпожу и очень жалели ее. Вряд ли Туве произнесла хоть слово жалобы, но служанки были не слепые и все видели. Очень они боялись, что госпожа, голубушка, захочет лишить себя жизни, только чтобы избавиться от нежеланного жениха, и внимательно присматривали за ней, стараясь не оставлять ее одну. Но, увы, не доглядели. Еша устроилась караулить ее ночью, и даже взялась за вязание, чтобы скоротать время до утра. Как ее сморил сон, она и сама понять не могла. Ей казалось, что и не спала она, только вдруг как будто кто-то толкнул ее в бок, и она открыла глаза. Она лежала головой на столе — Еша показала, как именно, — свеча погасла, а неоконченное вязание лежало на коленях. В комнате было темно, и Еше вдруг стало страшно-страшно, даже сердце на минутку остановилось. Второпях она зажгла свечу и — ужас! — увидела, что госпожа лежит на полу у постели, и под ней растекается темная вязкая лужа, и разметавшиеся косы ее испачканы этим чем-то темным и вязким, и одежда, и руки тоже. Увидев все это, Еша подняла крик, разбудила двух других служанок, и они немедленно побежали за лекарем.

Все это Альберт уже знал. Ему было удивительно, как ловко Туве выбрала момент. Неужели она ночь за ночью подкарауливала момент, когда служанку сморит сон? И как тихо она двигалась, так что никто ничего не услышал!.. И почему она не осталась ждать смерти в постели, почему предпочла холодный каменный пол? Альберт не думал, что она упала внезапно. Смерть, которую выбрала для себя Туве, не была быстрой, и жизнь уходила из тела по капле, давая время подготовиться к вступлению в царство Борона.

Но на эти вопросы служанки ответить не могли. Сбивчивый рассказ Еши вновь перешел в рыдания и неразборчивые просьбы не говорить об ее вине молодому королю, а так же настойчивые расспросы, когда ей можно будет вновь вернуться к служению любимой госпоже. Альберт ответил, что не знает, и поспешно отослал девушек обратно вниз. У него уже болела голова от их плаксивых голосов и бесконечных потоков слез. За то время, пока Еша целовала его руки, она умудрилась промочить насквозь полу его упелянда. Альберт подумал, что никогда в жизни не видел столько слез сразу. Ему было жаль девушек, видно было, что горе их искренно, но надо же хоть как-то держать себя в руках!..

К счастью для Еши и ее подруг, император как будто забыл о них и не спрашивал о них Альберта. А тот и не напоминал. Ему вовсе не хотелось, чтобы на хорошенькие, светловолосые и глупенькие головки скаанских служанок обрушились молнии императорского гнева. Впрочем, императору было явно не до них. Он беспрерывно носился между Эдесом и Хиллоо, бывшей столицей Скаанского королевства, улаживая бесконечные дела, причем телепорт сменялся бешеной скачкой по схваченным первыми заморозками дорогам. Трудно сказать, сколько магических сил потратил Барден на эти перемещения и скольких лошадей загнал. Сопровождавший его во всех путешествиях Вернер спал с лица и выглядел совершенно измученным, но император как будто не замечал этого. Сам он разве что побледнел немного, вот и все. Вернер же как-то пожаловался Альберту, что император его гоняет в хвост и в гриву, как будто вымещает на нем злость или мстит за что-то. И вообще император вдруг очень переменился к нему, причем ни с того, ни с сего. Альберту тут же вспомнился странный вопрос Бардена насчет Вернера и Туве, но он промолчал. Не хотелось расстраивать и без того замороченного друга.

Альберт подозревал, что большую часть всех этих неотложных и страшно важных дел Барден сам для себя выдумывает, только чтобы занять себя и прогнать тревогу за Туве, а по возможности, вообще забыть про нее на какое-то время. Это было весьма похоже на правду. За время болезни невесты он навестил ее лишь однажды, в день, когда лекарь разрешил ей встать, наконец, с кровати. Разрешением этим Туве воспользовалась на удивление охотно, как будто только и ждала его. Альберт удивился: он полагал, что никаких желаний и стремлений у нее не осталось, все ей безразлично, и она существует только потому, что иначе нельзя.

Это была новость, которую Бардену следовало знать. К императору был отправлен слуга, который вернулся через полчаса и сообщил Альберту, что император сейчас во дворце, но занят, и сможет придти только к вечеру. Альберт снова удивился, ожидая, что Барден примет новость к сведению, и не более того.

В ожидании императора Альберт прошел в спальню (обычно он проводил время в самой первой, «придверной» комнате, где раньше располагались служанки), посмотреть, как чувствует себя Туве. Королевна, бледная и безмолвная, неподвижно сидела у окна, а напротив нее на низенькой скамеечке устроилась сиделка, склонившаяся над пяльцами. Лучи осеннего солнца освещали лицо Туве, и она казалась существом, лишенным плоти и сотворенным из одного лишь воздуха и солнечного света. У Альберта захватило дух при виде этой небесной красоты. В этот момент он как никогда понимал Бардена. Обладать подобной женщиной — это должно быть что-то совершенно особенное.

— Ваше высочество, — почтительно обратился Альберт к девушке, чуть склонившись к ней. Она не повернула головы, но он продолжал: — Ваше высочество, как вы себя чувствуете сегодня? Не правда ли, прекрасный день? Чудесная погода стоит, и еще лучше станет, когда ляжет снег…

Туве чуть вздрогнула, и Альберт понял, что сболтнул лишнее. Вот болван! Ведь для нее снег, должно быть, неотрывно связан со свадьбой!.. Он поспешил переменить тему.

— Может быть, у вас есть какие-нибудь пожелания, ваше высочество? Я готов исполнить все, что вы ни пожелаете.

Она вдруг повернула голову и пристально взглянула на него. Это было так неожиданно, что Альберт задохнулся, когда светлые глаза королевны встретились с его глазами. Он не мог припомнить, чтобы она смотрела на него когда-либо ранее.

— Все, что ни пожелаю? — спросила она так тихо, что голос ее легко было принять за дуновение ветра. — Все-все?..

Альберт не нашелся, что ответить. Одна мысль заслонила все остальные: северная королевна заговорила! До сих пор никто не слышал от нее ни единого слова. Если бы вдруг заговорил камень или, допустим, дерево, эффект был бы тот же. Сиделка, полностью погруженная в свое рукоделие и даже не замечавшая Альберта, выронила пяльцы, вскинула голову и уставилась на Туве, вытаращив глаза и приоткрыв рот. Вид у нее при этом стал исключительно глупый.

— Вы никогда не сделаете того, что я желаю, — так же тихо проговорила Туве, оставив без внимания реакцию сиделки и Альберта, и вновь горделиво отвернула голову на высокой шее и устремила равнодушный взор за окно.

Барден появился поздно вечером. По углам комнаты загустела тьма, ее с трудом разгонял свет лампы, которую Альберт пристроил на столе рядом с собой. Сам он полулежал на длинной скамье, для удобства бросив на ее сиденье толстое стеганое одеяло, и дремал. Появление императора нарушило его сон. Шаги Бардена были бесшумны, но тень, скользнувшая по лицу Альберта в тот момент, когда огромная фигура императора на секунду заслонила от него свет, разбудила его. Альберт быстро спустил ноги на пол, но Барден сделал в его сторону отрицательный жест. Сопровождение ему не требовалось.

Разочарованный, Альберт вернулся на свое не слишком удобное ложе. Ему страшно хотелось присутствовать при беседе Бардена и Туве. Ведь он никогда даже не слышал, как император разговаривает с невестой. Интересно, отвечает ли она ему, или, как со всеми остальными, хранит ледяное молчание?

Мощный и низкий голос императора доносился и в обиталище Альберта, но он был так сильно приглушен, что слов было не разобрать, как Альберт ни напрягал слух. Что он говорит Туве? Как он смотрит на нее? А Туве — как она терпит его присутствие, зная, что перед ней убийца ее отца и брата? Впрочем, ведь император может быть и обаятельным, не зря же он нравится женщинам. Альберт считал, что Барден обладает неисчерпаемым запасом личной харизмы, только очень редко пускает ее в дело, предпочитая действовать магией, силой и угрозами. Как он ведет себя с Туве?..

Мучения Альберта продолжались недолго. Уже через полчаса император появился в его комнате, потемневший и мрачный. Такое лицо Альберт видел у него однажды: когда год назад лекарь обрабатывал его рану, полученную во время ночной прогулки, а император сдерживался изо всех сил, чтобы не кривиться от боли, и все равно кривился. Не иначе, как теперь его тоже терзала какая-то затаенная боль — губы он кусал точно так же, как тогда. Не глядя на Альберта, он молча прошел мимо него и вышел за дверь.

— 9-

В день королевской свадьбы пошел первый снег. Медленно и как бы неохотно падали с неба легкие белые хлопья, похожие на облетающие с деревьев лепестки яблонь или вишен. Это было очень красиво. Альберт любовался снегом и думал, что император не иначе как обладает даром предвидения: он хотел, чтобы свадьба его состоялась до того, как выпадет снег, и вот как подгадал.

Император тоже, казалось, любовался снегом, но о чем он думал, не знал никто, кроме него самого. Снежинки ложились на его парадный плащ, отороченный драгоценным мехом, на непокрытые волосы, и не таяли. Вопреки сложившимся традициям, он пожелал отправиться в храм Травии на церемонию бракосочетания верхом, а не в экипаже. Глава магической гильдии господин Тармил единственный рискнул указать ему на то, что не годится пренебрегать традициями в такой день, но император изволил лишь тяжело взглянуть на него, чуть шевельнув рыжими бровями, и промолчал. В день своей свадьбы император был — камень или, если угодно, бронзовая статуя, и в лице его было столько же чувства, сколько полагалось иметь этим предметам. Можно было подумать, что отправляется он на похороны, а не на торжественную и радостную церемонию, на которой, между прочим, настоял сам.

Королевну Туве Альберт видел лишь мельком, в минуту, когда она садилась в парадный экипаж. Была она еще очень бледна и худа, под глазами залегли тени, которые не могли скрыть никакие женские ухищрения. На королевне было нежно-голубое платье, расшитое драгоценными камнями и мехом, а дополняли его украшения из белого золота, старинной работы. Альберт никогда ранее не видел эти даже на вид тяжелые украшения ни на ком из членов королевской семьи. Любопытно, подумал Альберт, откуда император взял их? Неужто разворошил шкатулку с семейными драгоценностями августейшей матушки? С него станется.

Кстати говоря, сама августейшая матушка, принцесса Алмейда, на торжество прибыть не соизволила. Данную ею клятву не снимать траур, который она вот уже восемь лет носила по Люкке, она свято чтила. А траур, по ее мнению, никак не сочетался с торжествами, пусть даже посвященными женитьбе сына. Сына, к которому она и сама не знала, как относиться. Вокруг обстоятельств гибели Люкки до сих пор продолжали множиться слухи и домыслы. Насколько они правдивы, мог сказать один только Эмиль, но не спрашивать же его? Принцесса Алмейда слухам и верила, и не верила одновременно. Поверить было страшно, а не поверить… слишком эти слухи походили на правду, чтобы не верить им. Поэтому, чтобы лишний раз не тревожить сердце, принцесса Алмейда осталась в загородном дворце. Она прекрасно знала, как будет истолковано ее отсутствие на свадьбе сына-императора, но лучше уж так, чем мучиться, глядя на него и думая, что по вине младшего сына она лишилась сына старшего.

С ней остался и супруг ее, принц-консорт Эдмонд, у которого было еще меньше желания, чем у принцессы, видеть сына.

Зато госпожа Карлота, сестра императора и супруга дюка Шлисса, блистала среди гостей. Зная о ее несносном нраве не понаслышке, Альберт все же не мог не восхищаться ею. Возможно, в ней было слишком много земного, плотского, но именно это земное придавало ей ту необычайную величественную женственность и поразительное жизнелюбие, против которых было трудно устоять любому мужчине. Карлота была очень крупной женщиной, но это ее вовсе не портило, а только придавало значительности. И еще она была очень похожа на брата: та же алебастрово белая кожа с бледными веснушками, соломенные волосы, мягкие полные губы, крупные и правильные черты лица. Альберта всегда удивляло, почему при всей этой внешней схожести и даже схожести характеров, Барден и Карлота терпеть друг друга не могут. Ему довелось несколько раз присутствовать при их «семейных» беседах. При виде брата из глаз дюкессы начинали сыпаться зеленые искры, а лицо императора через несколько минут разговора наливалось кровью.

И зная об их взаимной неприязни, Альберт удивлялся, что дюкесса Карлота вообще явилась на свадьбу императора.

От непогоды она, как и другие дамы, укрылась в изящном экипаже, запряженном парой серых коней. Вообще в процессии, которая готовилась отправиться от дворца в главный эдесский храм Травии, преобладали экипажи. Лишь несколько мужчин намеревались ехать верхами. Среди них был сам император, его адъютанты, дюк Энгас и еще несколько старших офицеров, приближенных к императору и прошедших с ним множество сражений, а также огонь и воду. Среди них не было ни одного служителя Двенадцати, в том числе и Тармила — священнослужители и эдесские гильдмастеры должны были ожидать жениха и невесту в храме.

— Может быть, — вполголоса проговорил Вернер, подъехав поближе к Альберту, — может быть он хоть после свадьбы немного посидит дома? Мне так надоели эти бесконечные разъезды, ты представить себе не можешь. Сидишь тут и в ус не дуешь, а меня он совершенно заездил. Клянусь Прайосом, последние дни он обращается со мной хуже, чем с собакой! Не пойму, с чего он на меня взъелся. Я уж и в отпуск просился на пару дней, думал домой, к родителям, заглянуть — так что ты думаешь, не отпустил… И не мечтай, говорит, ты мне нужен.

Альберт внимательно взглянул на него. Вид у Вернера и впрямь был не особо цветущий. Не в привычках Бардена было нежничать с подданными, но сейчас он, похоже, превзошел себя. Что-то странное с ним творилось. Если уж ему кто-то был не по душе, он просто избавлялся от этого человека, но не изводил его.

— И смотрит на меня временами так страшно, — продолжал Вернер тихо, чтобы Барден его не услышал. — Смотрит и молчит, а глаза мерцают, как у кошки, и взгляд нехороший. И что ему надо, не пойму. Я же весь перед ним, как на ладони! Он меня насквозь видит. Если я ему чем-то не угодил, так и сказал бы прямо… зачем душу из меня тянуть?

Вернер был не на шутку взволнован и расстроен. Он был предан императору душой и телом, и не мог понять, чем не угодил императору, что тот к нему так переменился. И ведь Барден должен был знать, что Вернер чист перед ним — кто лучше него умел читать в душах, сердцах и мыслях людей?

— Крепись, — проговорил Альберт тихо. — Я думаю, скоро что-нибудь должно перемениться. Он вообще смурной какой-то в последнее время, особенно после того, что… кхм… случилось с принцессой Туве. Как будто душа у него не на месте, что ли.

Вернер вдруг кашлянул и перевел взгляд за спину Альберта. Тот замолк и обернулся — к ним подъезжал Барден.

— Интриги плетете? — спросил он без улыбки.

— Мы, ваше величество, делимся друг с другом впечатлениями от первого снега, — не моргнув глазом, ответил Альберт.

— И как впечатления?

— Чудесные, ваше величество.

— Ну-ну. Вы вполне можете продолжать обмениваться впечатлениями на ходу. Мы выезжаем.

С этими словами он отъехал в сторону. Адъютанты переглянулись.

— Видишь? — спросил Вернер. — И вот так всегда в последнее время.

Альберт сочувственно сжал ему плечо и повторил:

— Крепись.

Больше ничего он добавить не мог.

Храм Травии на центральной площади Эдеса изнутри и снаружи был убран белыми, тяжелыми, прозрачно-восковыми незнакомыми цветами. Настолько неожиданно было видеть эти цветы в конце октября, что Альберт присвистнул. Огромная их масса была не иначе как доставлена накануне из южных стран, больше им неоткуда было взяться. И стоила эта доставка, наверное, немалых денег и немалых усилий, потраченных на создание магических порталов — иначе не довезти было растения свежими, — но император приказал не скупиться.

В холодном воздухе разливался тонкий, едва уловимый, горьковатый аромат. Альберт зажмурился и потянул носом. На мгновение его окатила волна жаркого воздуха, и он представил себе, какой силы запах источают эти нездешние цветы у себя на родине.

Император спешился, — толпа восторженным ревом приветствовала каждое его действие, — и подошел к первому в веренице экипажей, чтобы помочь своей невесте выйти из него. На собравшихся на площади людей он не смотрел и, вероятно, даже не слышал поднятого ими шума — если только возможно такой шум не слышать. Туве, придерживая одной рукой подол своего свадебного платья, ступила на занесенные тонким снежным покрывалом камни площади. Руку императора она все-таки приняла, хотя сначала Альберту показалось, что она проигнорирует его, как делала всегда.

Первое, что она увидела, выйдя из экипажа — были цветочные гирлянды, обвившие стены храма. Она так и застыла на месте, а плотно сомкнутые губы ее дрогнули и чуть раздвинулись. Ничего подобного она в жизни никогда не видела, и зрелище холодных белых цветов, тихо умирающих под снегом, не могло на нее не подействовать.

Ей, наверное, было зябко стоять на снегу в тоненьких атласных туфельках, и император понял это. Альберт увидел то, чего никогда еще не видел: император подхватил Туве на руки и так направился к входу в храм, где его уже ждал верховная священнослужительница Травии. Туве была высокого роста, но совсем тоненькая, как девочка, и император нес ее без всякого усилия.

Толпа бесновалась.

Так, с невестой на руках, император вошел в храм Травии.

Год назад Альберту довелось присутствовать на свадебной церемонии, когда выходила замуж его младшая сестра, и потому ничего нового и интересного он не увидел и не услышал. Сам обряд был довольно утомителен; от молитв и бесконечных протяжных песнопений тянуло в сон; в храме было душно из-за большого количества присутствующих гостей. Хуже всего, вероятно, приходилось жениху и невесте: значительную часть обряда они вынуждены были простоять на коленях перед алтарем богини. И хоть пол перед алтарем был покрыт ковровой дорожкой, едва ли он стал от этого намного мягче и теплее.

— Император на коленях, — прошептал над ухом у Альберта хорошо знакомый голос. Альберт обернулся и увидел господина Тармила, неслышно подобравшегося к нему и притаившегося у него за спиной. Гильдмастер магов был облачен в торжественное широченное одеяние из мерцающего синего шелка, его черные седеющие волосы были гладко зачесаны назад. Ехидная улыбка змеилась на губах и морщила шрам на правой щеке. — Прелюбопытное зрелище. Нечасто такое увидишь, не правда ли, господин адъютант?

— Да нет, нечто подобное я уже, кажется, видел, — в тон ему отозвался Альберт. — Лет этак восемь назад, на коронации.

— Вы тогда, должно быть, были совсем ребенком?

— Мне было тринадцать, — с достоинством ответил Альберт. — И я все прекрасно помню.

— Да… — с непонятной мечтательностью протянул Тармил. — Пышная была церемония. И богатый год — две коронации подряд, одна за другой, с промежутком в полгода… Вы были на коронации Люкки, юноша?..

Альберт покачал головой. Ему вдруг представилось, как Барден, совсем юный, стоит в толпе гостей в храме Прайоса и не отрываясь смотрит на коленопреклоненного перед алтарем брата… Говорили, будто ненависть между братьями была сильнее, чем ненависть между Барденом и Карлотой. Альберт пытался понять, как это может быть. Со своим старшим братом Альберт иногда ссорился, иногда — в детстве — они даже дрались, но — ненавидеть друг друга? Это было дико. И уж тем более дико подумать о том, чтобы… своими руками… родного брата… Альберт поспешно оборвал мысль и даже украдкой огляделся по сторонам — не подслушал ли кто.

— Не вертитесь, господин адъютант, неприлично, — снова зашептал у него над ухом голос Тармила. — Такая торжественная минута, а вы…

Минута и впрямь была торжественная, и может быть, именно вследствие этого ощущения торжественности движения Туве, и без того наполненные внутренним напряжением, стали совсем уж скованными и неживыми. Вся задеревенев, она стояла перед алтарем, приклонив колена, и не смотрела ни на императора, ни на жрицу Травии. Взгляд ее был устремлен на барельеф с ликом Богини. Две женщины смотрели в глаза друг другу и, вероятно, вели молчаливый разговор. Альберт подумал, что северная королевна упрекает богиню, которую называют Хранительницей Семьи и Дома, за то, что она позволила совершиться этому браку.

Их храма император вышел так же, как вошел туда — держа на руках Туве. Он был не слишком похож на счастливого молодого супруга; лицо его было серьезно и сосредоточено, а шагал он так решительно, как будто вел войско в сражение. Заждавшиеся на площади люди, которых не впустили в храм — да они там все и не поместились бы, — встретили его появление восторженными выкриками. Простолюдинам не было дела ни до политических игр, ни до династических соображений; им хватало того, что новая их королева молода и, кажется, хороша собой (некоторые, правда, находили ее слишком бледной и тощей).

Молодую супругу император посадил в седло перед собой, обхватил ее своими огромными руками, и так, вдвоем в одном седле, они двинулись с площади к дворцу. В его объятиях Туве выглядела маленькой и хрупкой, как ребенок, но спину держала прямо, насколько это было возможно, и отнюдь не пыталась найти опору в своем супруге.

— 10-

По-праздничному украшенная лентами королевская спальня показалась Эмилю темной и холодной, как склеп. И поэтому он сначала велел пожарче растопить камин и принести как можно больше свечей, а затем, прогнав всех слуг и оставшись наедине с супругой, сам зажег все эти свечи, расставив их везде, где только было возможно. Стало немного получше. Тогда Эмиль размазал по воздуху сгустки холодного магического огня. Желтый свет от свечей и белый магический свет смешивались, и это было красиво и немного жутко.

Туве, все еще в свадебном уборе, сидела на краю необъятной постели, сложив на коленях руки. Служанки должны были переодеть ее, подготовив к первой брачной ночи, но Эмиль прогнал и их тоже. Вся эта возня только раздражала, терпение его было на исходе.

Сам он с наслаждением освободился от королевского венца, плаща и камзола, бросив их прямо на пол, и остался в одной рубашке. В комнате было холодновато, но прохлада даже нравилась Эмилю. Он чувствовал, что слишком разгорячен, ему нужно было немного остыть.

Но как остыть, когда ты остался один на один с прекраснейшей на земле женщиной?..

На голове Туве сверкал и переливался камнями тяжелый императорский венец, и Эмиль подошел к ней, чтобы помочь ей освободиться от этой тяжести. Руки его стали словно чужими и не желали слушаться. Зубцы короны цеплялись за волосы, и своими неловкими движениями Эмиль, вероятно, причинял Туве боль, но она не двигалась, даже не вздрагивала, и не делала попыток помочь ему. Справившись с венцом, он приступил к платью. Тут дело пошло полегче; в чем — в чем, а в раздевании женщин у него опыт имелся, хотя теперь его руки дрожали, как у подростка. Туве позволила ему раздеть себя, не показывая ни стыда, ни неудовольствия, ни гнева, как будто в его руках была большая кукла. Оставшись в нижней сорочке, она сама, без принуждения, вытянулась на ложе. Эмиль смотрел на нее сверху вниз, тяжело дыша.

— Туве! — позвал он. Голос его срывался. — Туве! Поговори со мной. Скажи хоть слово!

Она лежала на кровати, прекрасная, холодная и неподвижная. Лицо ее было запрокинуто, глаза смотрели в потолок. Эмиля снова посетила кошмарная мысль, что Туве — всего лишь ожившая покойница, холодный бессмысленный труп, которому боги вернули способность двигаться, ходить и дышать. За те недели, что она провела рядом с ним, он так и не услышал от нее ни слова, и ни разу она не взглянула на него иначе, чем взглядом леденящим и мертвым. Иногда ему хотелось кричать от ярости и отчаяния, хотелось схватить ее, сломать как тростинку, разорвать на части — только ради того, чтобы услышать хотя бы один лишь стон. Его магия, его дар могли бы заставить ее заговорить, улыбнуться ему, даже — безумно полюбить его, но это была бы уже не Туве, а лишь кукла с ее лицом, как он и сказал Тармилу.

Вот и теперь, на брачном ложе, она была нема и неподвижна. Что я должен сделать, чтобы оживить ее? спрашивал себя Эмиль, почти сходя с ума от ее близости и недоступности. Если он сейчас овладеет ей, это не будет значить ничего, абсолютно ничего… Она только затаит свою ненависть еще глубже в сердце. Множество людей ненавидело его долгие годы, и он спокойно переносил это. Но эту ненависть вынести было тяжело.

Впрочем, напомнил он себе, я сам виноват. Сам!..

— Туве! — снова позвал он. — Я настолько противен тебе? Ты ненавидишь меня так сильно? Ответь же хоть что-нибудь.

Он склонился над ней — огромный, разгоряченный, страшный. Его желтые глаза выражали ярость, но не отчаяние, руки сжались в кулаки.

— Я сделал тебя императрицей, — заговорил он снова, — потому что ты свела меня с ума. Меня называют колдуном, и это правда, но ты, вероятно, колдунья гораздо более сильная, чем я. Никому не удавалось сделать то, что ты сделала со мной. И поэтому я говорю с тобой, как дурак, и веду себя, как дурак, но можешь мне поверить, долго это продолжаться не будет.

Она молчала и он, не выдержав, схватил ее и принялся целовать — страстно, исступленно. Слезы ярости жгли ему глаза. Безжалостно он сжимал ее плечи и наслаждался ощущением податливой плоти под пальцами. Он легко мог бы разорвать ее на части, и даже не сбиться с дыхания.

— У тебя есть все основания меня ненавидеть, — тихо сказал Эмиль вдруг, отпустив ее и выпрямляясь. — Я убил твоего отца, убил твоего брата, забрал их землю и золото… и тебя тоже забрал. Забрал, но оставил тебе жизнь. И не позволил тебе умереть, когда ты возжелала этого. Вот за это ты караешь меня, — он помолчал и продолжал: — Ты караешь сейчас, а Травия покарает еще когда-нибудь в будущем… за то, что взял тебя силой. Впрочем, плевать. Твоя беда, Туве, в том, что ты встретилась мне на пути. Я привык получать то, что желаю… а в данный момент я желаю тебя, свою жену перед людьми и богами.

Что-то мешало ему перейти от слов к действию. Может быть, то, что Туве слишком уж походила на убранную к погребению покойницу. Он представил, как будет снова целовать ее, неподвижную и молчаливую, и его передернуло.

И Эмиль дал волю своей ярости, не стыдясь уже ни себя, ни Туве, ни Двенадцати, равнодушно взирающих на него с небес — если только им действительно было до него дело. Он бросился прочь от ложа. Как безумный, заметался по комнате, опрокидывая мебель, круша все, что подворачивалось под руку. Он уже не говорил ничего, только рычал дико и страшно. В темноте его можно было принять за взбесившегося зверя, не в срок вылезшего из берлоги медведя. Эмиль сшиб несколько свечей, даже не заметив этого, и только каким-то чудом не начался пожар.

Уже через полчаса спальня приняла вид поля боя, на котором полегла целая армия. Эмиль же, взъерошенный, взмокший от пота, совершенно растерзанный и задыхающийся, замертво повалился на пол, на расстеленную перед камином шкуру. Там его и застал поздний осенний рассвет. Разметавшись, он спал. Рот его был чуть приоткрыт, и от этого лицо выглядело совсем детским.

Туве тоже спала, на щеках ее подсыхали дорожки от слез. К той минуте, когда Эмиль проснулся, от слез не осталось и следа. Он немного постоял, разглядывая спящую супругу. Оправил рубашку, надел камзол, пригладил волосы и вышел из спальни. Направлялся он в храм Гесинды. На телепорт у него сил не оставалось.

— Извини, что в такую рань, Тармил. Но я просто свихнусь, если не увижу сейчас чье-нибудь человеческое лицо.

Комнатка, служившая Тармилу спальней в храме Гесинды, была так мала, что когда Эмиль уселся на единственный стул и протянул ноги поперек комнаты, для Тармила места совсем не осталось, и ему пришлось устраиваться сидя в кровати. Эмиль явился рано, но не разбудил его; у гильдмастера было слишком много забот, чтобы валяться в постели после рассвета.

— Я думал, Альберта тебе видеть приятнее, чем меня, — заметил Тармил, спокойно разглядывая гостя.

Эмиль поморщился досадливо.

— Альберт смотрит на меня, разинув рот. Безымянный его знает, что он там во мне видит. Он совсем мальчишка и ничего не понимает.

— Он младше тебя всего на пять лет.

— Это порядочно. И в его годы я, кажется, понимал в жизни больше…

— Ну еще бы, — с издевкой протянул Тармил. — Ведь он не тащит на себе целую империю, и своего брата он не…

— Лучше тебе помолчать, — сказал Эмиль очень тихо, но с такой интонацией, что Тармил сразу замолк. — Нет нужды напоминать мне о том, о чем я и так прекрасно помню. И вообще, я пришел не за этим.

— Догадываюсь. И даже не буду спрашивать, как прошла первая брачная ночь. И так видно. Но если ты думаешь, что я буду тебя жалеть…

— Твоя жалость нужна мне меньше всего! — вскипел Эмиль. — Боги! Мне надо просто поговорить, иначе я взорвусь. Сердце колотится, — добавил он и невольно приложил руку к груди. В самом деле, сердце билось так сильно, как будто хотело вырваться из груди на волю. Ничего подобного ранее испытывать Эмилю не приходилось.

Тармил внимательно смотрел на него.

— А мальчик-то вырос и влюбился! Вот сюрприз — я-то думал, ты никого никогда не полюбишь.

— Я же не чурбан, Тармил. Да и случилось это давно… только ты не замечал, да и я толком не понял. Если бы не тот проклятый прием!..

— М-да. А я все голову ломал, какая это муха тебя укусила.

— Издеваешься?

— Рад, что ты заметил. Я ведь предупреждал тебя, но ты пер напролом, как бешеный медведь. И что ты собираешься делать теперь?

— Не знаю, — Эмиль покачался на стуле, и стул жалобно заскрипел. — Думаю, теперь мне придется сломать или себя, или ее.

— Лучше бы ты подумал об этом до свадьбы.

— Лучше бы… лучше бы… ненавижу сослагательное наклонение! Не имеет никакого смысла думать о прошлом! Никакого!

— Ради Гесинды, не ори ты так.

— Я не ору, — понизил голос Эмиль. — Чувствую себя последним дураком, — сказал он мрачно. — Ты слышал когда-нибудь, чтобы я кого-то упрашивал? А ее — упрашивал. Умолял сказать мне хоть слово.

— Смотри, не проболтайся об этом еще кому-нибудь, кроме меня, — серьезно посоветовал Тармил, но Эмиль не обратил на него никакого внимания.

— А она молчит. Молчит! Уморить она меня хочет своим молчанием, вот что.

— Тебя, пожалуй, уморишь, медведя этакого. Вперед она умрет. Умрет, и ты ничего с этим не сделаешь. Никакой твоей императорской власти не хватит, чтобы удержать ее в этой жизни.

Эмиль мрачно молчал, опустив голову.

— Послушай, Эмиль, у тебя есть только один выход.

— Да. Я знаю. Об этом я и говорил.

— Ты говорил, что должен сломать ее… или себя. Но зачем обязательно ломать?..

— Затем, что по-другому нельзя. Нельзя, не умею, ясно? — Эмиль вскинул голову и уставил на Тармила воспаленные покрасневшие глаза.

— Нельзя или не умеешь? — уточнил Тармил.

— Не умею. И не знаю, кто умеет! Во всем королевстве всего-то и есть два ментальных магика — я да Илескар. Остальные то ли боятся признаться, то ли сами не сознают своей силы, то ли… то ли правда нас только двое.

— Игра природы, — серьезно сказал Тармил. — А Илескар — это тот скаанец, верно?

— Именно. Ладно, — Эмиль порывисто встал. — Мне нужно возвращаться.

— Желаю удачи, — кивнул Тармил.

Решиться было невероятно трудно. Всю зиму Эмиль, не сознавая того полностью, избегал встречаться с Туве, и даже старался не ночевать в эдесском дворце. Он устраивал свои дела так, чтобы проводить как можно больше времени вдали от столицы или, по крайней мере, от дворца. А если уж приходилось ночевать во дворце, он приходил в спальню уже поздно ночью, когда Туве спала. Туве, надо думать, была весьма рада подобному положению вещей.

Теперь Эмиля всюду сопровождал Альберт. Вернера, после долгих уговоров последнего, он отправил младшим офицером в действующую армию. Это принесло немалое облегчение им обоим, поскольку напряжение в их отношениях возросло до невыносимого предела. Вернер так ничего и не понял, и это было к лучшему, потому что Эмиль и сам себя до конца не понимал и ни в чем вообще не был уверен.

Очень много времени Эмиль проводил в храмах Фекса, разбросанных по разным городам королевства. Отношения с сумеречной братией налаживались, и Эмиль старался как можно поскорее завести знакомства с людьми, которые могли быть особенно полезны ему. Далеко не всем он сообщал, кто он есть такой на самом деле; многие полагали, что он просто еще один новый собрат. В сущности, о его настоящем статусе знали только Старшие храмов.

Многие из тех, с кем он сводил знакомства, вызывали у него симпатию. Это были люди образованные или хотя бы грамотные, сообразительные и практичные. Остроумные и исключительно скользкие. Другие вызывали у него только отвращение: грязные нищие и запаршивевшие беззубые бродяги, главные осведомители гильдии, — но с ними он тоже разговаривал на равных, превозмогая брезгливость. Он повидал немало крови и грязи, но эти люди слишком уж опустились. Тем не менее, все они были ему нужны, а за разговорами с ними он забывал о своей главной головной боли.

Долгие часы Эмиль просиживал с Илескаром, скаанским ментальным магиком. Илескар оказался человеком на удивление мягким и даже робким — найти подобные качества в магике, да еще и в ментальном, Эмиль даже не ожидал. По его мнению, надо было быть человеком жестким и неуступчивым, чтобы нести по жизни эту тяжесть.

О своем новом знакомом он узнал и еще некоторые интересные факты. Несколько лет назад Илескар задумал написать труд по проблемам ментальной магии, но для него одного работа оказалась неподъемной. В одном из разговоров с Эмилем он вскользь упомянул о своей задумке и высказал сожаление, что до сих пор не сумел реализовать ее, и Эмиль загорелся. Времени на то, чтобы заниматься научными изысканиями, у него совершенно не было, но он все же постарался освободить для этого несколько часов в день (правда, частенько эти часы приходились на ночное время). Илескар выглядел совершенно счастливым — еще бы, дело его сдвинулось, наконец, с мертвой точки, и сам император корпел над бумагами вместе с ним! Эмиль тоже был доволен: теперь он мог поспорить о ментальной магии с человеком, который точно знал, о чем говорит! В этих шумных спорах — а во время них Илескар преображался, исчезал робкий и тихий человечек, на смену ему приходил умный и остроязычный маг, которые не давал оппоненту спуску, — Эмиль отводил душу. Приятно было и то, что скаанец его совершенно не боялся. Илескар не пугался, когда Эмиль начинал, выйдя из себя в пылу спора, колотить кулаками по столам, а спокойно пережидал вспышку гнева, зная, что вскоре молодой император остынет. А ведь даже Альберт замирал и старался укрыться в неприметном уголке, когда на Эмиля находило.

Некоторое время Эмиль подумывал, чтобы предложить Илескару должность помощника гильдмастера, но вскоре решил, что скаанец для этой роли не подходит. Магик, который, не моргнув глазом, пережидал периоды его буйства, страшно робел перед непробиваемо-спокойным Тармилом и совершенно не умел управляться с людьми.

Приближалась весна. Сидя по ночам в своей спальне при свете одинокой свечи, с пером в руке, Эмиль все чаще переставал писать и оглядывался через плечо на огромную королевскую постель. Там в одиночестве лежала погруженная в сон Туве, и он, сам переставая дышать, прислушивался к ее дыханию. В эти минуты он думал, что его семейная жизнь — и не жизнь вовсе, а какой-то абсурд, и надо с этим что-то делать. В тех редких случаях, когда они с Туве пересекались во дворце, императрица вела себя так, как будто его не существовало рядом. То есть, она, конечно, делала то, что следовало делать при встрече с супругом — приседала в реверансе и позволяла поцеловать у себя руку, но не заговаривала с ним и через минуту переставала его замечать. Это действовало Эмилю на нервы, и каждый раз ему приходилось брать себя в руки и напоминать себе, что такую жизнь он выбрал для себя сам, и никто тут не виноват. Ничто не мешало ему взять себе в жены наинскую принцессу или хотя бы сестру Альберта — уж эти девушки не стали бы вести себя с ним как ледяные изваяния и наверняка были бы на седьмом небе от счастья.

Но долго так продолжаться не может, повторял он себе, склоняясь снова над наполовину исписанной страницей. По Эдесу, а следом и по королевству поползут слухи — плевать! — но долго ли выдержу я сам?..

Наконец, он, скрепя сердце, решился. За окнами ярко сияло мартовское солнце, но сегодня оно раздражало Эмиля, и он плотно задернул в своем кабинете занавесы. Убедившись, что более ничто ему не помешает, он послал слугу с приказом императрице немедленно явиться в кабинет.

Она появилась — как всегда горделивая, молчаливая, холодная. Присев в книксене, опустилась на стул, указанный ей Эмилем, чинно сложила руки на коленях. Голову она держала высоко и, как обычно, на супруга не смотрела. В глазах ее был лед. Эмиль подошел к ней и, сжав ее руку в своей, поцеловал ей пальцы. Туве не пошевелилась.

— Не бойся, — шепнул Эмиль и положил ладони на ее виски. Сердце в груди так и прыгало от волнения, и это было плохо: ментальному магику при творении магии надлежало быть спокойным. Эмиль попытался успокоиться и заставить себя думать о том, как наилучшим образом оградить себя от вспышки белой ненависти Туве, которая едва не ослепила его, когда он впервые в Скаане попытался проникнуть в ее разум. Боль непременно нарушит его сосредоточение, и тогда он может ошибиться… непростительно и страшно ошибиться.

Крепко зажав в ладонях ее голову, он заставил Туве посмотреть ему в глаза и потянулся к ней мыслью.

Для ментальной магии редко нужны слова и жесты, в основном это — магия взгляда и разума. Эмиль смотрел в глаза Туве, напрягая для сотворения заклинания все свои силы, одновременно удерживая ментальный щит, о который разбивалась волна ненависти Туве, и с невероятным трудом пробивался сквозь ледяную стену, которой отгородилась от мира — и от него — его королева. Это было невыносимо тяжело, никогда он еще не встречал такого мощного сопротивления. От напряжения его руки дрожали, на пылающем лбу выступил пот. Но он чувствовал, как мало помалу ее защита сдает.

Он не хотел вкладывать в ее душу любовь к нему. Он хотел лишь избавить ее от воспоминаний о штурме замка ее отца, о гибели ее родных, и том, как он сам впервые предстал перед ней — разгоряченный битвой, с окровавленными руками и лицом. Может быть, забыв все это, Туве посмотрит на него, наконец, как на человека… на мужчину, на своего мужа, в конце концов.

В голове мелькали обрывки воспоминаний — не его, чужих. Эмиль видел прошлое глазами Туве, и зрелище это было, нужно признать, не слишком приятное. Воспоминания быстро сменяли друг друга, путались между собой, и разобраться, какое из них нужно оставить, а какое — «вынуть», было очень трудно, почти невозможно. Не справлюсь, в какой-то момент подумал Эмиль. Не смогу.

Вдруг Туве обмякла под его руками и мягко повалилась со стула вбок. Эмиль едва успел подхватить ее, он сам с трудом держался на ногах. Усадив ее в кресло, он склонился над ней. Она была без сознания, и все попытки привести ее в себя оказались тщетны. Скрутив внутри себя нарастающий ужас, Эмиль кликнул слугу и велел привести в кабинет лекаря.

— Что с ней произошло? — сурово спросил лекарь, осмотрев Туве.

Эмиль хмуро смотрел на него.

— Это имеет значение?

— А вы как думаете, ваше величество? Должен же я понять причины такого странного состояния вашей супруги. Это не обычный обморок, а нечто иное. Нечто более… глубокое.

— То есть, вы не можете вернуть ее в сознание?

— Нет, ваше величество. Если нынешнее состояние ее величества — последствие действия… э-э-э… магии, — тут лекарь со значением посмотрел на Эмиля, — то я посоветовал бы вам обратиться к сведущим в лекарском деле братьям Гесинды. Я ничем помочь не могу, увы. Мудрость Перайны тут бессильна.

Приглашенные гильдийские магики тоже не сумели ничего сделать. Выслушивая их, Эмиль все больше мрачнел. А чем темнее становилось его лицо, тем с большей опаской поглядывали на него магики и придворные. В конце концов, Эмиль велел всем убираться прочь, кроме сиделки, которой надлежало приглядывать и ухаживать за Туве, пока та пребывала без сознания.

Туве не приходила в себя три дня. За это время Эмиль совершенно измучился. Я убил ее, думал он. Убил! Стоило большого труда гнать эти мысли прочь и удерживать себя от того, чтобы дни и ночи неотлучно просиживать у постели Туве. Спать он не мог, и с отчаяния с головой нырнул в гору государственных дел, взялся изучать казначейские и налоговые отчеты, проверять сметы, чем привел эрла Бранара в ужас. Забивая голову бесконечными цифрами, он старался забыть о том, что натворил, и довел себя до того, что начал засыпать на ходу. И в конце концов уснул прямо над очередной сметой, уронив голову на заваленный бумагами стол.

Эрл Бранар не посмел будить его и поспешил удалиться, строго-настрого приказав слугам не тревожить императора, что бы ни случилось. Но через полчаса Эмиля растолкал Альберт, который, в силу своего статуса, имел доступ к императору в любое время дня и ночи. Эмиль, сонный, с покрасневшими глазами, с трудом поднял тяжелую голову от стола и непонимающим взглядом уставился на сияющего адъютанта.

— Ваше величество! — на румяной физиономии Альберта цвела счастливая мальчишеская улыбка. — Ваше величество! Ваша супруга очнулась, и она… она спрашивает, где вы!

До Эмиля доходило долго, а когда дошло…

— Что?.. — хрипло спросил он и вскочил так резко, что умудрился опрокинуть тяжелый резной стул.

Он ворвался в комнату Туве, напугав слуг своим стремительным появлением. Вид у него был расхристанный и дикий, но он не думал о том, как сохранить достоинство. Альберт несся за ним по пятам, сияя, как магический светильник.

Однако, войдя в комнату, Эмиль замедлил шаги, и к постели супруги приблизился уже совсем нерешительно. Склонившись над ней, он испытал глубокое разочарование: глаза Туве были закрыты, дыхание ровно. В душе его колыхнулся гнев: обманщик Альберт! Что это пришло ему в голову?.. Но прежде чем обрушить на дерзкого адъютанта свой гнев, Эмиль наклонился еще ниже и тихо позвал:

— Туве!.. — первый раз за четыре месяца он произнес ее имя.

И случилось чудо: она открыла глаза и посмотрела на него! Эмиль отпрянул, встретившись с ней взглядом, он ожидал наткнуться на знакомую ледяную стену молчаливой ненависти. Но Туве смотрела на него, и глаза у нее были ясные и чистые, как у ребенка — как у девочки, с которой он когда-то танцевал, — и вместо того, чтобы замкнуться в молчании, она проговорила едва слышно:

— Супруг мой!..

Книга вторая. Илис

Часть 3. Наставник

— 1-

Окна в комнате почему-то не закрывались на ночь ставнями, и рассветное солнце беззастенчиво заглянуло внутрь, влепило Илис своей горячей ладошкой прямо в глаза. От подобного и не захочешь — проснешься. Илис и проснулась, замычала возмущенно и села в постели. Все. Уснуть больше не удастся, уж это она знала.

Илис никогда не понимала, зачем в спальной комнате делать окна на юго-восточную сторону, да еще лишать их штор и ставней. То ли ей не везло, то ли хозяева гостиниц заключили между собой тайный договор, чтобы измываться над постояльцами — так или иначе, но в каждой гостинице и в каждом постоялом дворе ей неизменно доставалась спальня с окнами на юго-восток.

Впрочем, все это были мелочи жизни, не стоящие того, чтобы всерьез из-за них расстраиваться. Выскочив из кровати и не позаботившись одеться, Илис босиком прошлепала к окну и, распахнув створки, высунулась из него почти на половину. Вдохнула всей грудью прохладный утренний воздух. День обещал быть ясным и солнечным, и это уже радовало.

— Э-ге-гей, девчоночка! — закричал вдруг снизу какой-то парень, ранняя пташка. Он остановился прямо под окнами Илис и теперь беззастенчиво пялился на нее, весьма небрежно одетую, и глумливо ухмылялся во весь рот. — Спускайся ко мне сюда, поиграем! Или я к тебе поднимусь, ага?

— Кретин, — вспыхнула Илис и отпрыгнула от окна. Только сейчас она сообразила, что скорее полураздета, чем полуодета. Да-а, забываться не стоит. Утро утром, но это — город, и в нем, как и во всяком городе, хватает идиотов. Увы, она частенько об этом забывала.

— Впрочем, лучше уж идиоты, чем некоторые умники, — пробормотала она со вздохом и принялась одеваться.

К процессу этому она подходила со всем тщанием; туалет, даже самый простой, должен быть безупречен, так уж ее приучили с детства. Предпочитая одежду простую и функциональную, Илис при том неизменно старалась выглядеть самым лучшим образом.

Застегнув последнюю пуговку на камзоле и расчесав волосы, она заглянула в кошелек, оставленный ей Луизой. Кошель она брать не хотела, но Луиза буквально силой всунула его ей в руки. Спорить с ней было невозможно, особенно учитывая, что на подмогу ей немедленно поспешил бы Раймонд (он был, ясное дело, готов на все, чтобы только избавиться от Илис), оставалось смириться. Впрочем, кошелек пришелся Илис весьма кстати, поскольку своих денег у нее почти не оставалось.

В нем завалялось еще несколько мелких монет — как раз хватит, чтобы позавтракать. А потом придется думать, что делать дальше. В последние несколько дней Илис здорово расслабилась и совсем не думала о будущем. Не собиралась заморачиваться этим вопросом и теперь, по крайней мере, до завтрака.

Она спустилась вниз, разыскала хозяина, сказала ему, что съезжает, и заказала завтрак. Хозяин смотрел на Илис со смесью уважения и удивления: с одной стороны, постоялица выглядела как благородная барышня, с другой — уже несколько дней находилась в гостинице одна, без спутников. В его глазах это, вероятно, выглядело странным, так же как и мужской костюм Илис.

Правда, Луиза тоже носила мужские костюмы, но с ней был Раймонд, и потому она на так сильно привлекала внимание.

Луиза… Уплетая завтрак, Илис в очередной раз задумалась о хитросплетениях судьбы. Кто бы мог предположить, что в захудалом провинциальном наинском городишке она встретит вдруг подругу детства? Они с Луизой были неразлучны до той поры, пока Илис не отослали из дома, а после этого не виделись много лет и даже не получали друг о друге никаких известий. А еще удивительнее было встретить Луизу в компании с человеком, с которым Илис уже приходилось сталкиваться ранее при весьма неблагоприятных обстоятельствах. И не просто в компании, но — замужем за этим человеком…

Впрочем, о Раймонде думать не хотелось, чтобы не портить себе настроение. И Илис стала думать о том, как жаль, что пришла пора оставить "Ночную фиалку", которая была все-таки довольно уютным местом, хоть и были в ней некоторые окна повернуты на юго-восток, и где Илис с таким удобством прожила целую неделю в праздности (спасибо Луизиным деньгам). Но все хорошее когда-нибудь кончается — избитая истина, с которой ничего не поделаешь.

Илис знала, что ближе к вечеру перед ней встанет вопрос, где приклонить голову на ночь, но пока об этом не думала. Она давно уже научилась решать проблемы по мере их появления, а не прикидывать заранее, что да как.

После завтрака пришло время прогуляться. Все местные архитектурные достопримечательности, в том числе и прекрасную высоченную ратушу, украшение главной площади, Илис уже осмотрела, и теперь бродила по улицам без определенных целей. Она сама себе назначила, что должно случиться нечто, и теперь ждала, когда приключение само выскочит на нее из-за угла. Обычно такое с ней случалось сплошь и рядом.

На нее обращали внимание: мужской камзол из черного бархата в сочетании с белой, украшенной множеством воланов, блузой на девичьей фигурке, притягивал взгляды. К подобному Илис уже привыкла; она сама уже не помнила, когда в последний раз надевала платье. В камзоле и штанах было гораздо удобнее, особенно если приходилось убегать и прятаться, кроме того, они были практичнее — у них не имелось длинных юбок, которые тащились по мостовой и пачкались в пыли. А при необходимости, мужской костюм мог представить больше возможностей для перевоплощения. Стоило Илис спрятать волосы под шапкой или беретом, ее легко принимали за мальчика, и она этим не раз пользовалась.

Впрочем, имелся у подобного наряда и минус. Благодаря ему Илис легко было запомнить, а это уже очень неудобно, особенно когда знаешь, что тебя ищут…

В кармане оставалась последняя монетка, и на нее Илис купила у торговца фруктами большое красное яблоко. Она грызла его на ходу, позабыв про приличия, и поглядывала по сторонам. Утренняя Сореказа ничем не отличалась от других утренних городов, разномастный люд наполнял улицы. Илис вспомнился ставший почти родным Карат и его вечная, пропахшая морем, толчея. Здесь все было примерно так же, кроме того, что Илис понимала едва ли одно из десяти слов, что достигали ее слуха. Большая часть горожан разговаривала на касотском, которого Илис не знала. Пока не знала, но надеялась в скором времени выучить. Обычно она очень быстро осваивалась там, где ей приходилось жить. Прожив в Наи всего несколько месяцев, Илис выучила местный язык настолько, что могла практически свободно вести беседы с наинскими знакомыми. Правда, от акцента ей избавиться так и не удалось (наи отличался тягучестью и медлительностью, не свойственными более никакому известному Илис языку), но это можно было исправить только долгой практикой.

Илис приближалась к центру. Людей становилось все больше, вдоль улочки тянулись навесы, под которыми на прилавках были разложены самые разнообразные товары. В ушах звенело от криков торговцев, нахваливающих свои товары, и от громких голосов покупателей, пытавшихся торговцев переспорить. Всем этим гомоном не понимавшая ни слова Илис упивалась, как сладчайшей музыкой. Она всей душой любила города и городскую суету. На людных городских улицах она всегда находила себе занятие.

На одной из торговых улочек внимание ее привлекла сцена, для понимания которой никакого знания языка не требовалось. Парень в лихо сдвинутом на одно ухо берете ловко и быстро передвигал перед собой маленькие оловянные стаканчики. Вокруг него, разинув рты, толклось с десяток зрителей, а некий плюгавенький мужичонка уже который раз безуспешно пытался угадать «правильный» стаканчик. Илис, чье любопытство не раз заводило ее куда не надо, остановилась и стала смотреть. Денег у нее больше не было, а если б они и были, играть она все равно не собиралась, так как отлично знала всю технику этого облапошивания наивных личностей. Но посмотреть было любопытно.

Хрумкая яблоком, Илис наблюдала за быстрыми движениями рук наперсточника. Его мастерство заслуживало восхищения, и Илис восхищалась. Среди ее знакомых было несколько сумеречных братьев, но и они могли бы позавидовать ловкости рук этого хитреца. Как он перетасовывал стаканчики, запутывая зрителей и обманывая их внимание! Бедный плюгавый мужичок даже взмок, пытаясь уследить за ним, и все равно раз за разом ошибался. Азартная Илис начала даже подпрыгивать от нетерпения, постепенно пробралась в первый ряд и встала прямо перед наперсточником, рядом с его несчастной жертвой.

— Вот тут! — ткнула она пальцем в стаканчик, опережая почесывающего в затылке мужичка.

— Э-э, барышня! — безошибочно распознав в ней иностранку, наперсточник заговорил на всеобщем, с резким каркающим акцентом, свойственным почти всем касотцам. — Куда это вы лезете? Не помню я, чтобы вы деньги ставили!

— А я так, без денег! — улыбнулась ему Илис. — Ну что, угадала я или нет?

— Что же за игра такая — на интерес? — возмутился наперсточник, но некоторые из зрителей неожиданно приняли сторону Илис, и он с неохотой перевернул стаканчик.

— Ха! — обрадовалась Илис, увидев под ним маленький серый камушек. — Угадала! А давай-ка еще разок? Ну, что смотришь, я же с тебя выигрыш не требую!

— Хотите, я одолжу вам монетку, барышня? — возле Илис нарисовался какой-то молодой человек с буйными вихрами.

— Хочу! Ну что, играем на деньги?..

Илис так увлеклась, что даже не заметила, как за ней внимательно наблюдают двое стоящих неподалеку мужчин. Вернее, наблюдает только один, поскольку второй даже не видел ее в толпе зрителей. Если судить по их одежде, то могли они быть горожанами среднего достатка. Но у того из них, кто был постарше, были слишком внимательные глаза и слишком пристальный взгляд, чтобы он мог сойти за рядового горожанина. Именно он, не отрываясь, и разглядывал Илис.

— …Вот эта наглая девчонка, Альберт, магичка, — тихо сказал Барден.

— Какая?..

— Вон та, в мужском костюме. Черненькая. Та, которая в данный момент дурит наперсточнику голову.

Альберт присмотрелся. Девчонка, в самом деле, имела место быть. Самая обычная девчонка — если не считать того, что из каких-то соображений она напялила на себя мужской костюм, — молоденькая, лет двадцати, черноглазая и черноволосая. Явно не местная. Она азартно тыкала пальцем то в один, то в другой оловянный мятый стаканчик и, кажется, каждый раз угадывала — если судить по тому, как наперсточник постепенно менялся в лице.

— Просто везучая девчонка, — сказал Альберт. — С чего ты взял, что она магичка?

— Я таких за лигу чую, — без улыбки ответил Барден. — Родственная душа. Не просто магичка, а магичка в бегах. Зовут ее Илис, и она истрийка.

Альберт посмотрел на него с уважением. Вот так вот, одним взглядом, без применения формул, «снять» с человека пусть поверхностную, но отчетливую информацию… мало кому это было под силу.

— Хочешь подойти к ней?

— Хочу, но не теперь. Через несколько минут терпение этого малого в берете лопнет, он обвинит ее в жульничестве, и ей придется удирать… если она не хочет получить неприятности. Вот тогда мы ее и перехватим.

В самом деле, обстановка вокруг девчонки накалялась. Наперсточник начинал размашисто жестикулировать, зрители совершали нервные движения, а девчонка знай себе хохотала. Впрочем, хохотала она до того момента, пока тип в берете, с искореженным от злости лицом, не начал хватать ее за руки, что-то злобно говоря ей при этом. Девчонка вырвалась, отступила на шаг, оглянулась по сторонам. Зрители, количество которых к этому моменту удвоилось, смотрели на нее тоже не добро, видимо заподозрив в ней сообщницу наперсточника. Девчонка одарила их всех лучезарной улыбкой, повернулась на пятке, ловко ввинтилась между двумя стоящими рядом мужчинами и нырнула в ближайший переулок, — или, вернее, это была щель между домами, — не успел никто и слова ей сказать.

— За ней! — прошипел Барден, устремляясь вперед. Девчонка была быстра и ловка, но он не отставал. — Зайди с другой стороны! — бросил он Альберту. — Переулок сквозной, я не хочу, чтобы она ускользнула. Быстро!..

Погони не было, и Илис облегченно вздохнула: перестраховалась. Впрочем, как любил говорить ее отец, лучше перебдеть, чем недобдеть… она хихикнула, уж очень забавно и почти неприлично звучали эти словечки.

Она замедлила шаг. Сегодня она была довольно собой. От наперсточника она убежала не просто так, а унося с собой добычу — в кошельке позванивала хоть и небольшая, но вполне достойная сумма. Вот и не придется ломать голову, чем ужинать сегодня.

— …Если не ошибаюсь, вы — Илис Маккин?

— А?

От изумления Илис подпрыгнула и открыла рот. Низкий глухой голос раздался, как ей показалось, прямо у нее над головой. Развернувшись на пятках, она увидела перед собой непомерно высокого, плотного, даже грузного мужчину средних лет с жесткими рыжеватыми волосами, довольно неопрятно стянутыми на самой макушке в короткий хвост. У него был высокий лоб с залысинами и рыжие волчьи глаза.

— Или, чтобы быть точным — Илиссия Авнери, не так ли? — продолжал незнакомец. Голос его был таким низким, что отдавался в ушах басовым гудением.

— Э-э-э… — Илис немедленно заподозрила, что перед ней — один из шпионов ее дяди. Ей захотелось куда-нибудь скрыться, но бежать было некуда. Незнакомец решительно преграждал ей дорогу, и обойти его, вследствие немалой ширины его плеч, почти упиравшихся в стены противоположных домов, представлялось невозможным. Илис нервно оглянулась: позади нее возвышался еще один непонятно откуда взявшийся тип, с пронизанными сединой русыми волосами до плеч и с нехорошими глазами. Он тоже был весьма высок и почти так же широк, как его рыжий приятель. Илис охнула, поняв, что неосторожно сама себя загнала в тупик.

— Вы кто такие? Что вам от меня нужно?

— Просто поговорить.

— Ага, как же! С такими рожами «просто» не разговаривают!

К удивлению Илис, оба незнакомца дружно расхохотались. Какие, однако, веселые пошли теперь шпионы!

— А чем вам не угодили наши рожи, барышня? — поинтересовался рыжий, давясь смехом. — В самом деле, вам нечего бояться! Вы, барышня, — магичка, и явно нуждаетесь в помощи. А я, пожалуй, могу вам помочь.

— Э-э-э… — Илис попятилась, позабыв, что сзади путь так же прегражден, и через пару шагов уткнулась спиной в грудь второму шпику, вздрогнула и отскочила. Она начала подозревать, что попала в компанию двух сумасшедших. Только вот откуда они знают ее имя и то, что она магичка? Точно — шпионы! Сумасшедшие шпионы. Нормальные так на людей не кидаются.

Она лихорадочно соображала, успеет ли вытащить из-за рукава ножи, и есть ли у нее шансы против двух противников сразу.

— Не надо мне никакой помощи, — скороговоркой проговорила она. — У меня все в порядке, все хорошо, никакая я не магичка, просто обычная девушка…

— …И твой папа — садовник, — безмятежно закончил фразу рыжий, легко и непосредственно переходя на «ты». — Милое дитя, я вижу тебя насквозь. Видишь ли, я — ментальный магик.

— А я — племянница Гесинды, — в тон ему отозвалась Илис. — Приятно познакомиться.

Не успела она закрыть рот, как в голове ее вдруг, накладываясь друг на друга, замелькали образы, которые никак не могли быть порождением ее собственного сознания: она никогда не видела ни этих людей, ни мест, и не слышала подобных звуков. Какие-то стены, — вероятно, крепостные, — охваченные пламенем, и треск этого пламени; отчаянно бьющиеся в черно-сером небе стяги и орифламмы; чьи-то залитые кровью и потом лица; мрачный, почти похоронный, медленный звон колокола, и вдруг — светлое, чистое, окутанное сиянием лицо очень красивой женщины с длинными светлыми косами. Объемность и реалистичность картинок были таковы, что ошарашенная Илис даже присела, прикрыв уши ладонями. Вот это картинная галерея в голове у ментального мага!

— Ой-ёй… — ей страшно хотелось улечься прямо на мостовой, свернувшись калачиком. Ноги подгибались, и она даже обрадовалась, когда сильные руки ухватили ее за плечи и удержали в стоячем положении.

— Прошу прощения, — желтые волчьи глаза озабоченно заглянули ей в лицо. — Я, кажется, немного не рассчитал… Эй, эй, девочка, не уходи…

В самом деле, Илис уже собиралась потерять сознание, и назвавшийся ментальным магиком легонько подул ей в лицо. Как ни странно, от этого стало немного получше, Илис приоткрыла глаза, отняла ладони от ушей и осторожно отстранилась от странного типа.

— Все, я уже в порядке… почти… что у вас за манера — на людей кидаться?

— Ты точно в порядке?

— Да, да, — Илис быстро приходила в себя. — Так кто вы такой? Ментальный магик — это ладно, это я вам верю, хотя никогда не думала, что ваш брат так просто разгуливает по улицам. Но имя-то у вас есть? И что вы, в самом деле, ко мне пристали? Не нужна мне никакая помощь.

— Имя мое — не секрет, — усмехнулся рыжий. — Эмиль Данис, ментальный магик, к вашим услугам. А это, — он широким жестом указал на спутника, все это время молчаливо стоящего, упершись плечом в стену, — мой… э… друг, Альберт Третт. Не магик. А вы, милая барышня, Илиссия Авнери, истрийская княжна в бегах.

— Я все же предпочитаю называться просто Илис, — задрала нос Илис.

— Как вам будет угодно, — магик на глазах становился просто невероятно галантным. — Могу я предложить вам побеседовать в другом, более подходящем месте? Обещаю объясниться.

— Хорошо. Только сначала пообещайте мне кое-что другое — что будете обходиться без ваших этих ментальных штучек. Я как-то не привыкла, чтобы на мои мозги вот так, без предупреждения, разный мусор вываливали.

— Слово чести, — чуть поклонился Данис.

— Ну тогда пошли, — повеселела Илис. С утра она ожидала приключений и, похоже, дождалась-таки.

— 2-

С самого начала Альберт Третт страшно не понравился Илис. У него были глаза убийцы. Он тенью ходил за своим другом и почти не открывал рта. Такие патологически молчаливые люди всегда вызывали у Илис подозрения. Таким был Грэм, и он полностью оправдал эти подозрения, но у него, по крайней мере, были живые глаза, где за напускным холодом пряталась живая человеческая тревога. Третт же напоминал ей Раймонда, наемного охотника за магами — человека, который оставил о себе весьма неприятные воспоминания.

Что до магика, то он был само обаяние. Илис должна была себе признаться, что он, несмотря на свою странную манеру заводить знакомства и копаться в головах у незнакомых людей, все равно вызывает у нее симпатии. Он был огромным, как медведь, и в то же время обладал изысканными манерами, обворожительным голосом и удивительно приятными чертами лица. Настораживали только его глаза — они были то ли насмешливо, то ли оценивающе прищурены, и в глубине их все время что-то мерцало. Но Илис списала это мерцание на отличительную особенность породы ментальных магиков. До сих пор она встречала только пару подобных типов, и оба они были исключительно загадочными личностями.

Данис очень ее заинтересовал. Она знала, что здесь, в Касот, магики живут свободно, ни от кого не скрываясь — спасибо магику-императору, — но все же не ожидала вот так, посреди дня, наткнуться на ментального магика, который сходу распознает в ней родственную душу, да еще находящуюся в бегах. Ей было страшно интересно, что он имеет ей сказать.

Данис привел ее в весьма приличный трактир на одной из центральных улиц. Здесь его хорошо знали: встречать его вышел лично хозяин, который и сопроводил дорогого гостя и его спутников на второй этаж, в тихие приватные апартаменты. Илис очень насмешило, как маленький толстый хозяин колобком крутился вокруг огромного магика, приговаривая через слово: герр Данис, герр Данис… С ней, как и с Треттом, хозяин был предельно вежлив.

Не дав ей и рта раскрыть, Данис назаказывал множество разнообразных блюд на всех троих. Илис не стала возражать: если человек с хорошим аппетитом при деньгах, и если ему так хочется их потратить, пусть его, а она уже немного проголодалась.

— Ну, милое дитя, рассказывай, — обратился магик к ней, насмешливо блестя глазами. — В общих чертах мне все ясно, но что до подробностей — то у тебя в голове такая каша… сам Борон не продерется.

— Во-первых, — возмутилась Илис, — я вам не "милое дитя". У меня имя есть!

— Княжна Авнери — так лучше? — убийственно спокойно спросил магик.

— Сойдет просто Илис, я же говорила.

— Ладно, Илис так Илис. А что во-вторых?

— Во-вторых, почему это я вам что-то должна рассказывать?! Вообще-то это вы обещали объясниться. Вот и объясняйтесь, зачем вы на улице на людей кидаетесь.

Данис вздохнул.

— Ну… раз обещал… Я могу дать тебе два объяснения. Оба они правдивы, только первое короче, второе — длиннее. Какое ты предпочитаешь услышать?

— Покороче, — решительно заявила Илис. — Чего зря время терять?

— Правильно, — кивнул Данис. — Совершенно с тобой согласен.

Он повел в воздухе рукой и тихо произнес формулу, в которой удивленная Илис, несмотря на свою вопиющую неграмотность в делах магических, без труда опознала одну из разновидностей охраны тишины. Теперь никто посторонний не мог услышать ни слова из их разговора. Илис уставилась на магика во все глаза: это что же такое он хочет ей сказать?..

— Так вот тебе объяснение, Илис, короче и правдивее уже некуда: я — Барден.

Илис порадовалась, что в этот момент ничего еще не ела и не пила, иначе она непременно поперхнулась бы. У нее как-то даже не возникло сомнений, что магик говорит правду, настолько просто и спокойно он назвал свое имя… вернее, прозвище, под которым был известен касотский император.

— Вы — Барден? — выдавила она.

— А что, не похож?

— Хм… ну… как-то… не очень.

Данис ухмыльнулся, и Илис отметила про себя, какие хорошо выраженные и острые у него клыки. Между тем, она не кривила душой нисколько. Касотского императора она никогда не видела, но, когда ей случалось думать о нем, он представлялся ей маленьким, худосочным старикашкой с бледным, злым и изможденным лицом. Перед ней же сидел крепкий, весьма привлекательный мужчина, похожий больше на воина, чем на мага. И все же расслабляться не следовало, поскольку Барден стяжал себе славу жесткого правителя и жестокого человека. И если это был действительно он, то… ой-ёй-ёй, мысленно сказала себе Илис. Во что же это я влипла на этот раз?

— Ладно, — сказала она. — Объяснение принято. Я слышала, что вы очень любите собирать под свое крылышко разного сорта магиков… и не только бесхозных.

— Я никого не принуждаю.

— Еще бы! Послушайте, а как же вы все-таки так быстро определили мою… бесхозность?

Барден молча постучал себя пальцем по лбу.

— Это так быстро срабатывает? — восхитилась Илис. — Вот здорово! А я могу этому научиться?

— А ты ментальный магик?

— Да вроде нет.

— Тогда вряд ли.

— Жаль… — притворно вздохнула Илис. Она дурачилась вовсю, и ей очень нравилось, что собеседник ей явно подыгрывает. В последнее время ее окружали по большей части мрачные, молчаливые и хмурые люди, которые решительно не понимали шуток, и они надоели ей хуже горькой редьки. Осторожно! напомнила она себе. Это — Барден. Смотри, как бы не дошутиться с ним до слез!

— У тебя все еще может быть, — серьезно заявил Барден, но глаза у него так и сверкали насмешливыми всполохами. — Так мы можем теперь поговорить о тебе?

— Спрашивайте, а я подумаю, отвечать ли вам.

— Ладно. Для начала: посвящение ты, конечно же, не прошла?

— Конечно, нет.

— И обучение твое, разумеется, не было систематическим?

— Разумеется.

— Я так и знал, — Барден удовлетворенно откинулся на спинку скамьи и прикрыл глаза. — Тебя прямо-таки переполняет первобытная не укрощенная сила.

Илис посмотрела на него с подозрением.

— Какая еще первобытная сила? С чего вы взяли?

— Вижу. А скажи мне, Илис, у тебя случаются неконтролируемые выбросы силы?

— Да… когда я нервничаю… — Илис подумала еще и добавила: — Как-то раз я даже телепорт открыла… случайно…

Она почему-то — сама не зная, почему, — чувствовала доверие к этому человеку. Я схожу с ума? спросила она себя озабоченно. Или это его ментальные штучки?

Барден открыл глаза. В них светился неподдельный интерес.

— Случайный телепорт, а? И осталась жива после этого?

— Как видите. Со мной было еще три человека, и все они тоже остались живы. Только помяло их немного…

— Как интересно! Воистину чуду подобно! А можно поподробнее?

— Слушайте, да зачем вам? Если вас так волнует моя бесхозность, так я вам сразу скажу: не пойду я ни в какую магическую школу! Не пойду! И не старайтесь, не запихнете!..

Барден чему-то усмехнулся и вдруг спросил:

— А ко мне в ученицы пойдешь?

— К вам? — Илис почти потеряла дар речи. — А вы что, набираете учеников?

— Вообще-то нет.

— Так почему мне вдруг такая честь?

— Потенциал в тебе хороший чувствуется. Будет жаль, если он пропадет впустую.

— Да вы знаете меня меньше часа! — вскричала Илис.

— Вполне достаточно. Не забывай, я все-таки магик с более чем тридцатилетним стажем. Я таких, как ты, вижу насквозь

— Так уж и насквозь?

— Почти насквозь. Вот послушай, что я тебе скажу. Твой дядя — император Истрии, он страшно хотел запихнуть тебя в башню, или на худой конец в магическую школу. Но твои родители — мудрые люди — услали тебя подальше от дома. Твоему дяде такое самоуправство не понравилось, и он тебя разыскивает, где только возможно, даже и на материке. Так?

Илис смотрела на него во все глаза. И как это он с такой проницательностью еще не объявил себя Тринадцатым в пантеоне Двенадцати?

— Вы что же, все это у меня в голове прочитали? Вы же обещали не пользоваться ментальной магией!

Барден вдруг расхохотался, задорно, как пятнадцатилетний. Зачем-то он полез за пазуху и вытащил оттуда несколько сложенных листов желтоватой бумаги, которые он и кинул Илис через стол, едва не угодив в стоящую перед ней миску со сметаной. Илис, недоумевая, развернула листки, пробежала их глазами… и вскочила с места, как укушенная. Она не знала, смеяться ей или плакать. Альберт смотрел на них непонимающим взглядом, и на всякий случай сохранял невозмутимый вид.

— Вы… вы… мистификатор!.. — выпалила Илис, бросая письмо обратно на стол.

— Сядь! — велел Барден, и она немедленно повиновалась, сама не зная почему. Он уже почти успокоился. — Ты, полагаю, узнала почерк своего дяди? Представь: на днях я получаю от него письмо с просьбой о помощи. Он объяснил мне ситуацию и попросил меня, в случае, если тебя обнаружат в моем королевстве, немедленно сообщить ему. В письме, между прочим, есть твое достаточно подробное описание. Вот, видишь, какое совпадение вышло.

— Да уж, совпадение! Так все, что вы наплели мне тут… — продолжала кипеть Илис. Теперь она ясно видела, что Альберт Третт тоже изумлен. Ага, стало быть, он тоже принимал все заявления Бардена за чистую воду и восхищался его проницательностью.

— Ну нет, не все я мог узнать из письма, что ты. Твой магический ореол я увидел еще до того, как сообразил, кто ты такая. И насчет потенциала я своим умом додумался.

— Поздравляю, — ехидно сказала Илис и снова встала. — Простите, но вынуждена вас покинуть. При случае передавайте моему дяде привет, пожелания счастья и здоровья и все такое. И еще передайте, что я к нему не вернусь. Вот. До свидания, было приятно познакомиться.

Барден смотрел на нее задумчиво, и что-то в выражении его лица было такое, что Илис, уже вылезшая из-за стола, вдруг заколебалась и остановилась.

— Что? — спросила она. — Что вы так смотрите? Уж не намерены ли силой тащить меня на Латер?

— Силой? — Барден удивленно поднял брови. — Зачем мне это нужно?

— Откуда я знаю, может, вы с моим дядей старые приятели.

Барден коротко хохотнул.

— Даже если так — мне что, больше заняться нечем, как только силой таскать девчонок с материка в Истрию? Пусть приезжает сам и забирает, если уж ты ему так нужна.

— И если найдет меня, — добавила Илис.

— Так ты, значит, отказываешься пойти ко мне в ученицы?

— А вы серьезно об этом говорили?

— Серьезно.

С минуту Илис стояла неподвижно, сцепив руки за спиной и внимательно разглядывая Бардена. Тот глаз не отводил. Поза его была расслабленной, лицо — спокойным. Он просто сидел и ждал, что она скажет, и его желтые глаза загадочно мерцали. Это был самый уверенный в себе человек из тех, кого Илис знала в жизни. И это притягивало. И, что хуже всего, он вовсе не выглядел страшным. А ведь на его совести, если верить историям, которые рассказывали о нем повсеместно, лежали жуткие преступления. То есть, преступления помимо того, что в течение многих лет он вел войны с соседними королевствами, подминал их под себя, подавлял бунты, делил и переделивал земли, затыкал рты аристократам, карал и миловал бунтовщиков (почти всегда карал, милосердия в нем, говорили, не было ни на грош) — в общем, вел обычную жизнь особы королевской крови. Илис в отрочестве насмотрелась всех этих безобразий дома и рада-радешенька была освободиться и сбежать от всего этого подальше. И вот теперь опять — связаться с властителем королевства, да еще тираном, да еще ментальным магиком (что, пожалуй, равносильно властителю душ человеческих) о котором она слова доброго не слышала? Впрочем, нет, слышала. Магиков-то он таки поднял, и поднял высоко… Было о чем задуматься!

Но до чего же он, зараза этакий, обаятелен!.. К тому же, стать ученицей одного из сильнейших на материке магов — как соблазнительно! Как-то Илис довелось читать некоторые труды Бардена по проблемам общей и ментальной магии. По молодости лет и по недостатку теоретической и практической базы она мало что поняла, но вынесла из них мысль, что у их автора с общей и ментальной магией все в порядке, и что старичку-магику, который при случае занимался с ней, до него еще расти и расти… и никогда не дорасти. Не говоря уже о ней самой.

Илис еще раз попыталась все про себя детально просчитать. Ну, какие у него могут быть задние мысли? Что ему может быть от нее нужно? Да ничего! Разве что сдать ее дяде-королю, чтобы наладить с ним дружеские отношения. А оно ему надо? Илис не могла припомнить, чтобы она когда-либо слышала о каких-нибудь заключенных Барденом союзах с другими королевствами. Ему очень неплохо было в одиночестве, во главе большой, сильной, богатой империи. Какие еще выгоды он мог получить от Илис? Да никаких. Во всяком случае, Илис их не видела. А она привыкла доверять себе.

— Ладно, — решилась она. — Ваша взяла. Уговорили.

— Вот и прекрасно, — явно обрадовался Барден. — Ну что, милая барышня Илис, по рукам?

Он протянул ей через стол свою огромную волосатую медвежью лапу. Еще секунду поколебавшись, Илис вложила в нее свою руку. Что я делаю?! в панике пискнул последний раз ее внутренний голос и умолк. Рука у Бардена оказалась крепкая, теплая и шершавая. Надежная такая рука. Дружественная, Борон ее побери! Илис поймала себя на странной мысли, что ей вовсе не хочется отнимать свои пальцы. Но Барден первый отпустил ее и снова откинулся на спинку скамьи.

— Это что, все? — поинтересовалась Илис. — Все формальности?

— А тебе что нужно? Договор в трех экземплярах, с подписями обеих сторон кровью?.. Не волнуйся, если что, у нас имеется свидетель, — Барден кивнул на Альберта.

— Подозреваю, что при случае он будет свидетельствовать в вашу пользу…

Барден хохотнул, а Альберт улыбнулся одними губами. Глаза у него при этом остались холодными и оценивающими. Илис даже усомнилась, что недавно видела его хохочущим.

— И как мне вас теперь называть? Ваше величество? Учитель? Господин Барден?

— "Герр Данис" будет достаточно. А "ваше величество" прибереги для особо торжественных случаев — я подскажу тебе, когда настанет момент.

— Договорились. Но только при условии, что вы не будете называть меня и "милой барышней" тоже.

— 3-

Дом, принадлежавший Бардену в Сореказе, был самой скромной постройки. Пышностью обстановки он тоже не отличался. Афишировать свое высокое положение император явно не любил.

В комнате, которую Барден отвел для Илис, имелась только самая необходимая мебель. Впрочем, Илис, привыкшую жить в вечном ожидании скорого отъезда, это вполне устраивало. За роскошью она тоже не особо гналась.

Дом вообще был запущенный и не очень обжитый; Илис видела и паутину в углах, и толстый слой пыли на столах и стульях. Очевидно, хозяин бывал в доме наездами и не слишком часто, тогда лишь, когда дела приводили его в Сореказу. Какие у него могли быть дела тут, где он, к тому же, пребывал инкогнито, Илис не могла сообразить (впрочем, ее это не касалось, поэтому она и не любопытствовала). Слуг же император в доме не держал.

В первые дни Илис нашла, что состоять ученицей у такого учителя вовсе не обременительно. Рано утром Барден покидал дом, с ним уходил и его извечный спутник герр Третт. Илис оказывалась предоставленной самой себе. Перед тем, как уйти, Барден обычно коротко переговаривал с ней, рекомендуя ей почитать тот или иной отрывок из той или иной книги. Несколько книг он возил, видимо, с собой повсюду; все это были серьезные и известные труды по общей практической магии. Судя по их потрепанному виду, Барден и сам к ним часто обращался. Илис охотно выполняла этот его «урок», тем более, что ничего больше от нее не требовалось, и свобода ее никак не ограничивалась. Она могла разгуливать где ее душе угодно, поскольку Барден сразу же доверил ей ключи от дома. Такая доверчивость — язык не поворачивался сказать «легкомысленность» — потрясла Илис до глубины души. За несколько дней она облазила дом от чердака до подвала, не нашла в нем ничего интересного, кроме пыли и паутины, и в свободное от чтения книг время возобновила прогулки по Сореказе. Втайне она лелеяла надежду, что рано или поздно наткнется на Бардена и его молчаливого спутника и узнает, наконец, чем же он занимается в городе.

К вечеру ее новоявленный учитель возвращался. Он никогда не ужинал дома, поэтому Илис решила, что ест он в городе — если вообще ест. Сама она или тоже перекусывала в городе, или лопала всухомятку что-нибудь из того, что находила на кухне. Странное дело: несмотря на то, что хозяин дома сам никогда дома не ел, полки на кухне всегда ломились от снеди. Не иначе как высокая магия, вздыхала Илис с тихой завистью.

Вечер обычно протекал в беседе. Камин в самой большой комнате никогда не топился, но Барден любил сидеть перед ним. Он сам зажигал свечи, — темноты он не терпел, — и устраивался перед камином в своем любимом кресле. Илис садилась у его ног на дряхлую, обитую мягкой тканью скамеечку, которую отыскала в углу своей спальни. Чувствовала она себя при этом так, как будто сидела у подножья горы — настолько Барден был огромным. Первым делом он интересовался, прочитала ли Илис рекомендованный им отрывок. Илис отвечала утвердительно, и они начинали обсуждать текст. Вначале Илис робела приставать к нему с вопросами, но через пару дней обнаглела. Бардену доставляло огромное удовольствие объяснять что-либо. К тому же, у него явно был к этому дар. Хватало нескольких его слов, чтобы ранее неясные части магической головоломки вставали на свое место в голове у Илис. У самого Бардена голова всегда была необычайно ясная, а мысль — острая, как бы сильно он ни уставал. Впрочем, уставшим его Илис почти никогда не видела: у него имелся свой загадочный неистощимый источник жизненных сил, из которого он черпал щедрой рукой, одаряя при этом и всех, кто оказывался с ним поблизости. В его присутствии Илис, и без того не склонная к унынию, всегда чувствовала себя как-то бодрее и веселее, чем обычно. Ей страшно нравилось слушать его; он был великолепным рассказчиком, сам звук его голоса вызывал желание слушать и слушать его бесконечно.

В другие вечера Барден подтаскивал к камину стол (делал он это без помощи магии, что сначала удивило Илис; позже она поняла, что он не любит выставлять свои способности на обозрение без острой нужды), выкладывал на него гору бумаг и принимался разбирать их. В такие моменты он почти не обращал на Илис внимания, но она все равно тихонько сидела рядом, молча наблюдая за ним. Вид у него во время этих занятий был необычайно серьезный и сосредоточенный, и она начинала наконец верить, что перед ней — правитель империи. Что именно он делает, Илис так и не разобрала: то ли пишет приказы и письма, то ли новые главы для своего очередного теоретического труда по магии. Ссутулившись и упершись расставленными локтями в стол, Барден что-то писал и тут же вычеркивал; какие-то бумаги он рвал или даже сжигал. Секретарей он, как поняла Илис, не признавал. Оставалось только удивляться, когда он находил время еще и для бумажной работы — не говоря уже о времени на сон. Когда Илис надоедало смотреть на него, она уходила и возвращалась с книгой в руках. Читать в обществе Бардена, пусть и в холодной нетопленной комнате — Безымянный знает почему, но император предпочитал холод жаре, — было несомненно уютнее, чем около жарко натопленного камина, но в одиночестве. Смешно сказать, но он как бы согревал одним только своим присутствием. Илис даже невольно вспоминались вечера далекого детства, проведенные ею рядом с отцом, когда он читал ей или играл с ней в какую-нибудь глупую и забавную детскую игру. Конечно, Барден был не отец ей, но ощущение почти семейного уюта и тепла рядом с ним возникало очень похожее.

Чем в это время занимался герр Альберт Третт, Илис затруднилась бы сказать. Наверное, спал без задних ног в своей спальне. Во всяком случае, в «гостиной» Илис его вечером никогда не видела.

День ото дня Илис все сильнее недоумевала, как подобный Бардену человек мог заслужить такую ужасную репутацию? Это Барден-то прослыл великим, но жестоким и бессердечным правителем? Это о нем-то ходили страшные слухи, что в юности он убил своего родного брата и едва не уморил жену? Верилось в этом с трудом. Или Барден притворялся перед Илис… или перед всеми остальными… или он просто действительно многолик, и чтобы раскусить его, нужно время. Илис прекрасно сознавала опасность быть очарованной им, но ей все равно приходилось постоянно напоминать себе о его репутации, чтобы не расслабиться и не потерять бдительность. Ей не хотелось стать его очередной жертвой… или жертвой своего легкомыслия.

Бардена страшно заинтересовал упомянутый Илис «случайный» телепорт, и он не отстал от нее, пока не выведал все подробности. Его расспросам Илис сопротивлялась долго, вспоминать связанный с телепортом эпизод своей жизни она не любила. И это было понятно: мало того, что тогда она чуть не убилась сама, она чуть не прикончила троих своих спутников, которые сопровождали ее на пути из Истрии в Наи. Впрочем, если бы не она, их точно прикончили бы люди ее драгоценного двоюродного братца, который вел на нее самую настоящую охоту. Барден прекрасно видел ее замешательство, но не отступал и продолжал тянуть из нее жилы:

— Тебе вообще знакома формула открытия портала?

— Да нет же! — нетерпеливо ответила Илис. Ей вообще стоило больших усилий спокойно просидеть на месте более получаса, она беспрерывно искала движения и новых впечатлений; и сейчас она сидела, как на иголках, а расспросы Бардена выводили ее из терпения. Умом-то она понимала, что магу усидчивость необходима, но принудить себя к систематическим занятиям ей было тяжело. Барден знал, что еще намучается с ней, но девчонка — или, вернее, сила, скрывающаяся в ней, — того стоила.

— А еще когда-нибудь тебе случалось открывать порталы вот так, спонтанно?

— После того раза — к счастью, нет. Раньше да… бывало… но это были маленькие порталы.

— Маленькие — это узкие или короткие?

— И то, и другое! По-разному!

— Илис, — очень серьезно сказал Барден, — попробуй сосредоточиться и в точности воспроизвести порядок мыслей в тех случаях… о чем ты думала? Чего боялась? Куда хотела попасть?

Илис злилась. Ничего подобного она, разумеется, не помнила — с того эпизода в порту Обооре прошло уже полтора года, и воспоминания потускнели и отчасти стерлись. Барден уже понял, что она, подобно маленькому ребенку, не имеет обыкновения копить воспоминания, заниматься самокопанием и обсасывать со всех сторон любую свою самую мелкую мысль. Тем интереснее представлялась задача по восстановлению воспоминаний. Так что Илис злилась, а Барден смотрел на нее и усмехался, предвкушая нелегкий успех, от чего она злилась еще больше.

— Я могу помочь тебе вспомнить, — предложил Барден, вдоволь насладившись картиной праведного гнева ученицы. — Это совсем просто. Хочешь?

— Нет! — Илис так и подпрыгнула на своей скамеечке. — Ни за что! вы думаете, я пущу вас к себе в голову? Да ни за какие богатства мира!

Барден захохотал. Девчонка приводила его в восторг.

— Это совсем не больно!

— Знаете что!.. — окончательно рассердилась Илис. — Идите вы со своими ментальными штучками… к Безымянному. А на мне эксперименты ставить не нужно.

— Раз так, тогда вспоминай сама!..

Барден был неумолим, и под его давлением бедная Илис, в конце концов, вспомнила все, что ему было нужно. Тут-то она и почувствовала на себе, каким безжалостным он может быть… и впервые испугалась. Совсем чуть-чуть.

Тактом, когда ему нужно было что-то узнать, он не отличался, и пер напролом. Именно так он принялся истязать вопросами Илис, когда ему вздумалось выяснить географию ее скитаний. Илис недоумевала: зачем ему это нужно? В конце концов она пришла к выводу, что ему просто любопытно. И любопытство было для него вполне веской причиной — он вообще привык получать все, что хотел, каких бы усилий ему это ни стоило. Никакие уловки Илис не помогли ей отмолчаться. Барден очень любил вызывать людей на откровенный разговор, но сам при этом никогда не откровенничал. Как-то Илис в голову пришла совершенно дикая мысль: что ему, должно быть, страшно нравится присутствовать на допросах…

Все это, вероятно, было следствием его ментальных способностей. Ментальная магия — вот что больше всего завораживало, пугало и привлекало одновременно в Бардене. Илис часто размышляла над этим. Каково уметь проникать в самые потаенные мысли людей, читать и перекраивать их под себя, знать, что в любой момент можешь изменить душу человека так, что и мать родная его не узнает? Может быть, это все было преувеличение, но Илис становилось немножко жутко, стоило ей подумать о власти, которой обладает ее учитель. В самом начале знакомства он дал ей слово чести, что никогда не применит к ней ни одно из ментальных заклинаний, и она ему верила… но все равно ей было немного не по себе. Даже когда Барден просто смотрел на нее, ей казалось, что он без всякой магии видит ее насквозь. Как будто для его насмешливых, ироничных, загадочных глаз не существует преграды плоти, и видят они живую душу. Но это, конечно, было не так. Просто он был старше, мудрее и опытнее ее, вот и все.

Ночью, как и днем, Бардена чаще всего в доме не бывало. Причем его ночные дела, по-видимому, касались уже только его одного, потому что герр Третт его не сопровождал. Видно было, что эти отлучки императора стоят его верному слуге поперек горла, и давно уже, но он привык молчать — и тоже давно. Илис страшно хотелось знать, где же Барден пропадает ночами. Не ходит же он по кабакам?.. Она даже подумывала было попроситься как-нибудь с ним, но нашла эту мысль рискованной и поспешной. Всему свое время, сказала она себе, всему свое время.

Илис жила в доме Бардена почти три недели, когда его вдруг осенило, и он спросил, не нужно ли поставить кого-нибудь из ее близких в известность о ее местонахождении. Удивленная Илис вылупила на него глаза:

— Я думала, вы уже все написали моему дяде.

— Даже и не подумал, — лениво ответил Барден. — Не люблю благотворительность.

— Хм, — сказала озадаченная Илис. — А кого из близких вы имеете в виду, если не дядю?

— Родители?..

Про родителей Илис как-то даже и не подумала. Прошло уже столько времени с тех пор, как она в последний раз видела их и получала от них вести, что даже образы отца и матери начали стираться в памяти. За последний год она как-то совершенно потеряла все корни.

Барден смотрел на нее с любопытством, наблюдая, видимо, отражение работы мысли на ее физиономии. Илис честно пыталась сообразить, кто из знакомых желал бы знать, где она ныне обитает, и при этом не желал бы залучить ее к себе с тем, чтобы сдать на руки дядюшке или двоюродному брату. Вообще, знакомых у Илис имелось множество, но все они были в основном шапочные. Что до знакомых более близких, то она и сама очень хотела бы знать, где их найти. Да и пожалуй, им хватало своих собственных проблем, помимо беспокойства об ее благополучии. Вот один парень взялся год назад вывозить ее из Истрии — да не за деньги, а за здорово живешь, можно сказать, из одной любви к ближнему, — так едва сам жив остался, и рад-радешенек был, наверное, сбыть ее с рук.

— Странно, — проговорил Барден задумчиво, — мне казалось, ты из тех людей, у которых имеется тысяча друзей.

Илис пожала плечами и красноречиво развела руками.

— Может и так, да только какие-то они все бродячие! Их сначала найти надо, а потом — извещать.

— А что насчет жениха?

— Смеетесь? — Илис вспомнила единственного ненормального, вздумавшего объясняться ей в любви, и у нее по спине побежали мурашки. Он был по-настоящему ненормальным, к тому же — опасным.

— А что? Молодая, симпатичная девушка…

— …беглая магичка, не прошедшая посвящение, — в тон ему продолжила Илис, — к тому же сомнительного происхождения, поскольку, сами понимаете, я не всем встречным сообщаю свой титул…

Барден хмыкнул.

— Это что же получается? — вопросил он. — Одна, как перст?

Илис снова пожала плечами. От одиночества она никогда не страдала. У нее очень легко получалось сходиться с людьми, а уж людей вокруг было такое множество! К кому-нибудь, хоть на время, да и прилепишься, если тоскливо станет. Хотя встречались Илис и такие люди, которые в самой многолюдной толпе умудрялись оставаться одинокими, более того — лелеяли и холили это свое одиночество.

— Любопытная ты девушка, — проговорил Барден, прикрыв глаза и откинувшись на спинку кресла — это была его любимая поза. — Можно сказать, единственная в своем роде.

— Игра природы, — кивнула Илис.

— Да, — медленно сказал Барден, одарив ее пристальным взглядом из-под ресниц. — Игра природы… А знакомые среди магиков у тебя есть?

— Откуда? Разве только два-три истрийских магика…

— Понятно. Приедем в Эдес, я тебя сведу с парой человек, думаю, они покажутся тебе небезынтересными.

— Эдес? — заволновалась Илис. — Мы поедем в Эдес?

— Да, на следующей неделе. А что?

Илис совсем не хотелось окунаться в бурлящую похлебку придворной жизни, о чем она и сообщила Бардену.

— Тебе и не придется, — успокоил он ее. — Вся эта суета тебя не коснется, не бойся. Да и не долго мы там пробудем. Я, Лисси, очень много времени провожу в разъездах и редко задерживаюсь на одном месте. Можно сказать, веду кочевой образ жизни.

— Вам можно только позавидовать!

— Да? Ты так думаешь? Ну, может быть… В общем, в Эдесе я познакомлю тебя с кое-кем из гильдии Гесинды, и с моим сыном. Полагаю, вы должны прийтись друг другу по вкусу.

— У вас есть сын? — изумилась Илис совершенно искренне.

— Есть. Вы с ним примерно ровесники.

— У вас, может быть, еще и супруга есть?

— А тебя это удивляет?

— Еще как!

В самом деле, Илис, как ни старалась, никак не могла представить себе Бардена в роли супруга. То есть не своего, конечно, а вообще супруга. Хотя королевский брак — явление зачастую условное. Мало ли королей берут себе супругу из династических соображений? Наверное, и касотская королевская чета из этого разряда. Барден и его супруга, конечно, подчеркнуто вежливы друг с другом при людях, а наедине обмениваются от силы парой слов за весь день.

И все же любопытство Илис было возбуждено. Ей страшно захотелось посмотреть на сына Бардена и узнать, насколько он похож на отца. Но и обещание познакомить ее со столичными магиками взбудоражило ее не меньше.

— А вы познакомите меня с Илескаром? — выпалила Илис в нетерпении.

— С Илескаром? — Барден удивленно приподнял бровь. — Ты имеешь в виду Илескара Скаанского? Тебе знакомо это имя?

— Я… кхм… читала его книги… его и ваши. Ну, то есть, пыталась читать.

— И как? — с живым интересом спросил Барден. — Поняла что-нибудь?

— Честно говоря — нет. Но это давно было… Надо перечитать. Но, честное слово, я вас после этих книжек так зауважала, так зауважала!..

Барден расхохотался своим гулким низким смехом, от которого эхо начинало гулять по комнатам. Обижаться на этот смех было совершенно невозможно, и Илис расхохоталась вместе с ним.

— 4-

В октябре Илис приехала в Эдес.

Город показался ей по столичному высокомерным и напыщенным — впрочем, таковы были вообще все виденные ею столичные города. Оказавшись во дворце, она несколько растерялась — слишком давно она не погружалась в эту обстановку, успела уже отвыкнуть. Барден предупредил ее, что будет очень занят ближайшие дни, и «сдаст» ее с рук на руки своему сыну. Принц заменял его в Эдесе в последний месяц, занимался всеми делами и так устал от бумаг, что будет рад развеяться в ее обществе и познакомить ее с достопримечательностями столицы.

— Возможно, он покажется тебе несколько грубоватым, — предупредил Барден. — Но ты должна извинить его: до приезда в Эдес он много времени провел на границе, в сражениях, а это плохо сказывается на характере.

Илис тихо ужаснулась. Неужели Барден ничуть не ценит своего единственного сына, если отправляет двадцатилетнего юношу в самые горячие бои? Впрочем, он ведь и сам водит военные кампании с двадцати лет, и сына, наверное, меряет своей меркой.

— И небольшая просьба к тебе, Илис, — продолжал Барден. — Насчет твоего костюма. Я молчал до сих пор, потому что мужское платье кажется мне наиболее уместным в пути, но здесь, прошу тебя: оденься как приличествует девушке твоего положения.

Илис покраснела, растеряв все слова. У нее было не так уж много предрассудков, но все же впервые мужчина так откровенно и без всякого смущения высказывался насчет ее костюма и, мало того, давал ей указания, как нужно одеваться. И при том не выказывал ни малейшей неловкости.

— Хм… боюсь, что платьев-то у меня в гардеробе и нет… — промычала Илис, немного справившись со смущением. — Так уж сложилось.

— Хорошо, — кивнул Барден невозмутимо. — Я пришлю к тебе портниху.

И он сдержал свое слово: через час к Илис явилась бойкая дамочка с высокой прической. Она разговаривала на всеобщем со страшным акцентом, коверкая слова, но стрекотала так, что у привычной Илис заболели уши. Ее сопровождали две девушками с ворохом разнообразных тканей на руках; все эти ткани дамочка начала прикладывать к лицу и груди Илис, совершенно ее замучив, но это было только начало. Она тыкала Илис булавками, крутила ее влево и вправо, заставляла нагинаться и поднимать руки, и не давала вставить ни словечка. Мнение Илис ее ничуть не интересовало. Однако, дело она свое знала: наутро Илис ждало готовое платье. Только Двенадцать знали, сколько портних она засадила за его шитье.

Илис платье не понравилось. Во-первых, оно было желтого цвета, а Илис считала желтый цветом легкого сумасшествия. Во-вторых, оно было узким и мешало дышать. В-третьих, у него была длинная юбка, которая волочилась на земле и путалась под ногами. Илис уже отвыкла от такой одежды и не имела никакого желания привыкать к ней снова. К тому же, платье застегивалось на миллион крючков и зашнуровывалось где только можно, так что справиться с ним самостоятельно не было никакой возможности. Пришлось прибегнуть к помощи служанки, которую Барден предупредительно прислал в распоряжение Илис.

Зато Барден, поджидавший ее в зимнем саду, кивнул одобрительно, глядя, как она медленно и осторожно бредет к нему, придерживая обеими руками подол ненавистного платья. Определенно, Илис была права, предполагая, что он должен получать удовольствие, наблюдая за мучениями людей.

Рядом с ним стоял высокий юноша, в котором Илис с первого взгляда, без всяких представлений признала его сына — уж очень они были похожи. Юноша был этакой утонченной, смягченной копией императора.

— Познакомься, Илис, вот мой сын, — проговорил Барден, подталкивая его в сторону Илис.

— Марк Данис, к вашим услугам, сударыня, — юноша чуть скованно поклонился Илис и воззрился на нее с явным намерением завладеть ее рукой для поцелуя. Голос у него был глуховатый и приятный, но далеко не такой низкий, как у отца.

Илис, в свою очередь, с любопытством воззрилась на него, даже позабыв представиться и подать руку. Был принц очень молод, лет девятнадцати-двадцати, не более. Роста он был хоть и высокого, но все же ниже отца на полголовы, и сложения был более тонкого. Очевидно, его мать была изящной женщиной. Узкие белые кисти его рук ничуть не походили на медвежьи лапы Бардена. Лицом он был очень схож с отцом, но черты его были тоньше и мягче. Так же как у Бардена, кожа у него была очень белая, но обветренная и загрубевшая от долгого пребывания на открытом воздухе. Взор больших золотых глаз был ясен и открыт, светлые рыжеватые волосы вьющимися прядями спадали на плечи. Илис не поняла, почему Барден назвал его грубоватым. Говоря так, он явно клеветал на сына. Ей принц показался очень складным и даже изящным юношей.

Видя, что Илис только молча пялится на принца, Барден быстро потерял терпение и взялся знакомить их сам.

— Это Илис Маккин, моя ученица, — обратился он к сыну. — Возьми ее на несколько дней под свое покровительство, Марк. Здесь Илис никого не знает и, боюсь, будет скучать.

— С удовольствием… — вновь слегка поклонился Марк, не отрывая глаз от Илис, — госпожа Маккин?..

— Просто Илис.

— Тогда называйте меня просто Марк.

Во время этого обмена любезностями Барден с загадочной улыбкой любовался ими, потом кивнул как бы самому себе и тихо удалился. Оглядевшись, Илис обнаружила, что они с Марком остались наедине среди зарослей мясистых южных растений. Марк смотрел на нее во все глаза и молчал.

— Ну, — сказала Илис, чувствуя себя в желтом платье полной идиоткой, — что у вас тут есть интересного?..

Где-то через полчаса Марк начал оттаивать и разговорился. Он, правда, оставался несколько скованным и на Илис временами поглядывал чуть ли не с робостью — и тогда вызывал у нее приступы умиления, таким совершенным ребенком он казался. В остальном, Илис не отпускало ощущение, что она разговаривает с помолодевшим Барденом: Марк двигался и говорил совершенно как отец, и даже сидел в той же позе, подавшись вперед, немного ссутулив широкие плечи и упершись локтями в колени.

Они пока оставались в зимнем саду и сидели под неким деревом, напомнившим Илис фикусы, которые росли на южных островах Истрии. Здесь их никто не беспокоил, желающих погулять по зимнему саду почему-то не было. Илис изо всех сил пыталась изображать светскую даму — не пропадать же платью зазря, — а вот Марк даже не старался выглядеть светским. Нет, все-таки Барден не обманывал и не наговаривал на него: не во внешности, но в манерах его и впрямь проглядывало что-то до крайности простое, этакое военно-полевое, чего не могла скрыть обычное светское платье. Некоторые его фразы звучали излишне отрывисто, даже резковато, вследствие привычки командовать и иметь дело в основном с солдатами и офицерами. Но Илис это даже нравилось, поскольку нарушало сходство с Барденом.

— Отец сказал, что вы прибыли на материк из Истрии, — сказал Марк тихо, неотрывно глядя на Илис. — Это ведь очень далеко. И вы решились отправиться в такое далекое путешествие в одиночку?

— Я была не одна, — ответила Илис. — Со мной были два… э… друга.

— А вот мне не приходилось бывать в Истрии. Это красивая страна?

— Разные места есть, как и везде, — разговоры о природе и об архитектуре Илис никогда не радовали. — Да, в общем, Касот не сильно отличается от Истрии. Холоднее тут и морем не пахнет, вот и все.

Марк усмехнулся.

— Странно слышать подобное от девушки, так много путешествующей по миру. Отец говорил мне, вы бывали и в Самистре, и в Бергонте, и в Наи…

— Ваш отец слишком уж много болтает!.. Простите. Но только я не люблю, когда обо мне без моего ведома рассказывают людям, которых я… не знаю.

— Если вы хоть сколько-нибудь изучили моего отца, — кивнул Марк, не обидевшись, — то вы должны знать, что он не слишком тактичен и не считается ни с чьим мнением, кроме своего собственного. Так было всегда.

— Я заметила, — ехидно сказала Илис. — И вы пошли в него: так охотно рассказываете о недостатках своего родителя первой встречной.

— Полагаю, — улыбнулся Марк, — вы его знаете даже лучше меня, так что вы уж точно не "первая встречная". Я очень редко его вижу.

— Послушайте, — занервничала Илис, — что это мы про вашего отца заговорили? Мне обещали, что вы мне Эдес покажете.

— Извольте, — Марк тут же с готовностью встал. — Вы желаете погулять пешком или верхом?

— Пешком, — немного поколебавшись, ответила Илис. — Верхом по городу не особенно поездишь.

За время прогулки Илис узнала о своем новом знакомом много интересного. О себе Марк рассказывал без всякого стеснения и кокетства, о чем бы Илис ни спросила. Он вообще был человеком ровным, спокойным и даже слегка флегматичным. Родился он в Эдесе, и почти все детство провел тут же, поэтому город знал отлично. В детстве он в основном был предоставлен самому себе: мать, к которой он был нежно привязан, им почти не занималась; отца же он видел редко, но привык благоговеть перед ним. Но воспитание принца, конечно, не могли пустить самотеком, и отец сам нашел для него учителей, да и лично с ним занимался, когда находил для этого время. С сыном он особенно не нежничал, держал его жестко, хотя и не тиранил. Он полностью одобрял самостоятельность Марка и поощрял его упражнения с оружием.

— Сам отец не важный фехтовальщик, — сказал Марк, — хотя и провел много времени в сражениях. Вы знаете, его сила в другом…

Лет с пятнадцати отец стал вводить Марка в курс государственных дел и постепенно перекладывал часть забот на него. Из этого Илис сделала вывод, что Барден полностью доверяет сыну. Марк заменял его и в военных кампаниях, и в рабочем кабинете. В сущности, государством управляли они вдвоем.

— А я думала, его правая рука — герр Третт, — забросила пробный камень Илис.

— В юности Альберт был адъютантом отца, — просто ответил Марк. — Но теперь они, скорее, друзья. Сам Альберт зовет себя телохранителем, но я не знаю, кто лучше может позаботиться о безопасности отца, чем он сам… Еще ему очень помогает Илескар, но он заботится в основном о делах гильдии.

— Кстати, об Илескаре! — оживилась Илис. — Мне обещали знакомство с ним. Может, вы могли бы это устроить?

Насколько Илис могла сориентироваться, они как раз находились неподалеку от площади Гесинды, где располагалась гильдия магов.

— Едва ли, — покачал головой Марк. — С магиками у меня не слишком… близкие отношения. Я никак не касаюсь их дел и мало с кем из них знаком.

Вот так-так! подумала удивленная Илис, округлив глаза. А как же господа магики собираются устраиваться после смерти Бардена? Конечно, он еще здоров и крепок, и старость его далеко, но… всякое может случиться, да и годы летят так быстро! А у сына его нет ни дара, ни даже желания налаживать с магиками деловые отношения. Какой-то нехороший перекос образовался в здании империи! А Барден смотрит на него сквозь пальцы. Не рассчитывает же он жить вечно?

— А вас отец магии учит? — спросил вдруг Марк слегка изменившимся голосом.

— Да.

— И давно у вас этот… дар?

— Лет с двенадцати.

— С двенадцати!.. и вас до сих пор никто не учил?

— Ну почему — никто? — Илис почувствовала себя немного уязвленной. — Учили… немного… дома, в Истрии. А потом как-то не до магии стало.

— Странно, — сказал Марк после короткого молчания. — Странно, что отец захотел учить вас. Он никогда не пытался найти ученика.

— А он и меня не искал. Я сама нашлась, — заявила Илис.

— Вот как? Не могли бы вы рассказать мне, где встретились с отцом?

— Почему нет? Только давайте где-нибудь присядем, очень неудобно разговаривать на ходу. И, может быть, перейдем на "ты"?..

Илис думала, что за такую наглость Марк немедленно срежет ее, ведь в жилах его текла королевская кровь, и он привык к почтительному обращению. Но ей страшно надоело это «выканье». Им с Марком было едва по двадцать лет, а они обращались друг к другу, как два старика. Вопреки ее опасениям, он только улыбнулся и жестом предложил сесть на одну из скамей, которые были вырублены прямо в высоком гранитном бордюре, ограждающем набережную. Октябрь в Эдесе был не самым ласковым месяцем, к тому же с реки дул резкий ветер, и Илис поежилась, присаживаясь на холодный гранит скамьи. Кажется, они были единственной парочкой на всей набережной, выбравшей такое неуютное и неромантическое место для беседы. Марк заметил ее движение. Чуть шевельнув плечами, он скинул свой грубый, почти солдатский, но теплый плащ, быстро сложил его в несколько раз и постелил его на скамью. Илис поблагодарила и села. Получилось даже не очень холодно.

— Как говорит твой отец, тебе краткую или полную версию событий? — поинтересовалась она у Марка, первой воспользовавшись своим же предложением перейти на «ты».

— Полную.

— Хм… — Илис тут же пожалела, что спросила. Посвящать принца во все подробности, особенно те, которые касались ее происхождения, ей не хотелось. Чем меньше людей знают, кто она такая, тем труднее будет Крэсту найти ее — так она рассуждала. Но умолчать кое-что в разговоре с Марком, пожалуй, будет не сложно, проницательностью отца он едва ли обладает. И Илис выдала ему достаточно подробный рассказ о знакомстве с Барденом, опустив ту часть, которая касалась письма ее дяди.

— Удивительно, — задумчиво проговорил Марк, опустив глаза. — Ты очень заинтересовала отца. По-видимому, он действительно увидел в тебе нечто потрясшее его.

Сказано это было таким тоном, что Илис немедленно заподозрила: сам Марк считает, что ничем отца заинтересовать не может. И это его в некоторой степени угнетает. Чистой воды детские комплексы! О боги, неужто ей попался еще один несчастный с трудным детством?.. А может, ничего подобного и не было, и Илис просто примерещилось. А вообще, подумала она с тихим возмущением, почему мы все время переводим разговор на Бардена? Нам больше поговорить не о чем?

— Холодно тут, — сказала она, решительно вставая. Марк тут же вскочил вслед за ней. — С большим удовольствием я съела бы что-нибудь горячее. Где тут у вас можно поесть?

По столичным трактирам Марк тоже был специалист. Видно, не один час провел в их стенах, с кружкой пива или бокалом вина в руках. На аппетит он тоже не жаловался, и Илис просто радовалась, глядя на него. В последнее время ей не слишком везло на жизнерадостных людей с хорошим аппетитом, все больше попадались личности, отягощенные мрачными мыслями — этакие сосуды мировой скорби, — и вследствие этого напрочь лишенные аппетита. Марк, правда, не был слишком уж жизнерадостным, но он был — или казался — простым и надежным, как скала, без всяких тайных дум и душевных страданий. От тепла и горячей еды на лице его выступил прекрасный здоровый румянец, и он с большим удовольствием ел и пил. Илис так и смотрела бы на него, не отрываясь. Нахмуренные и мрачные лица страшно ей надоели. Марк же охотно улыбался хорошеньким служанкам, и он его улыбок они расцветали. Какая прелесть, умиленно думала Илис.

За едой Марк, почти совсем освоившийся с Илис, поведал, что недавно приобрел нескольких отличных лошадей, и предложил отправиться на них верхом на загородную прогулку. С Эдесом Илис все уже было ясно, и она согласилась. Она не слишком жаловала верховую езду, но ей нравился Марк. К тому же, это был замечательный предлог вновь облачиться в привычное мужское платье.

Наездником Марк тоже оказался отличным. Он ловко управлялся со своей горячей кобылкой, и все подбивал Илис скакать наперегонки. Но Илис, по части умения держаться в седле, было до него далеко. Он-то в седле сидел, как влитой, и откровенно получал удовольствие от скачек по полям. Исчез суровый юный воин, его место занял мальчишка, оглашающий окрестности радостным гиканьем. Глядя на него, Илис окончательно развеселилась и порадовала его несколькими простенькими, но зрелищными магическими фокусами, которым научил ее Барден. Но тут Марк, к ее удивлению, помрачнел и замкнулся, как моллюск в раковине, как будто она его страшно оскорбила. По-видимому, проблема была глубже, чем простое нежелание лезть в дела магической гильдии. Илис начала подозревать, что Марк ревнует отца к магии. Глупо, но что еще тут можно было подумать? Илис пришлось постараться, чтобы вернуть его из молчания, в которое он ушел. Призвав на помощь все свое небогатое красноречие, она принялась расписывать ему живописные гавани Латера, над которыми всегда парили чайки и вились многоцветные флаги торговых кораблей. Описание было не ее стихией, и выдохлась она за время недолгого монолога так, как будто провертела в пространстве несколько порталов подряд от Эдеса до Карата. Но усилия ее оправдались: в глазах Марка появился блеск, он перестал хмуриться и поджимать губы, вновь ожил и засыпал ее вопросами о море и кораблях. Илис мечтательно подумала, что Марк — такой человек, из которого при старании и желании можно вылепить все, что угодно. При всей своей военно-полевой суровости он мягок и податлив — главное знать, где надавить. Ей теперь было ясно, что он находится под сильным влиянием отца, только вот хорошо это или плохо? Ну да не ей было браться за перекройку наследника империи.

А наследник империи снова расшалился, как ребенок. Шанс подурачиться ему выпадал нечасто, слишком рано легли на него взрослые заботы. Появление Илис было для Марка настоящим даром небес: на несколько дней он мог забыть о казне, о тяжбах провинциальных эрлов, о продовольственных поставках для армии, которая уже месяц стояла под стенами медейской Фрагии, — в общем, обо всем, над чем ему приходилось ежедневно ломать голову. О королевском достоинстве он тоже мог позабыть — и сделал это с большим удовольствием. Что до Илис, то она о своем королевском достоинстве и вовсе почти никогда не вспоминала.

Когда скачки им надоели, они оставили лошадей и перешли к игре в прятки в ближайшей роще, и увлеклись настолько, что вспомнили о необходимости возвращения, только когда начало темнеть. Оба были в грязи по уши, и стража, чуть было не закрывшая городские ворота у них под носом, разглядывала их с немым изумлением. Вытянутые физиономии и округлившиеся глаза стражником так их рассмешили, что и Илис, и Марк, покатились со смеху и хохотали всю дорогу до дворца.

Попрощавшись с Марком, Илис попыталась проскользнуть в свои апартаменты тихой мышкой, под заклинанием отвода глаз, но натолкнулась на Бардена. Для него ее заклинание было прозрачно, как стекло, и он остановился, с усмешкой разглядывая Илис.

— Ну? — с вызовом сказала она. — Что? Что вы такое на мне увидели?

— Вы с Марком, кажется, не скучаете, — протянул он насмешливо. — Пришлись друг другу по вкусу, а?

— Ваш сын — замечательный мальчик!

— Разве я спорю?.. а что, он сейчас пребывает в таком же замечательном виде?

— Полагаю, да — если только не успел отмыться.

— Чем же вы занимались? Кувыркались в грязи?

— А вам-то какая разница?

Барден пожал плечами.

— Просто интересно, как и чем можно довести себя до подобного состояния.

— У вас все равно не получится, — хихикнула Илис и, исхитрившись просочиться мимо широченного собеседника, утекла в свою спальню. Больше всего ей хотелось вымыться, а потом лечь спать. Так, как сегодня, она давно уже не веселилась.

— 5-

Барден вошел в спальню супруги так тихо, что она не услышала его шагов и продолжала расчесывать волосы перед зеркалом. Она всегда делала эта сама перед тем, как лечь спать, считая, что ни одна служанка не может как следует расчесать и заплести ее косы, не спутав их. Эту процедуру Барден наблюдал неоднократно в течение двадцати лет супружеской жизни, но каждый раз у него вздрагивало сердце.

— Здравствуй, Туве, — тихо сказал он.

Белая тонкая рука замерла, не завершив движения; императрица чуть повернула голову на звук его голоса.

— Я ждала вас, супруг мой, — сказала она. — Я слышала, что вы вернулись еще вчера, но дела, видимо, не позволили вам увидеться со мной.

Барден подошел и сел рядом с ней на маленькую скамеечку, которая не была приспособлена для его крупного тела; сидеть на ней было неудобно. Он взял руку супруги и поцеловал ее.

— По правде сказать, дел накопилось такое множество, что сегодня ночью мне удалось поспать всего пару часов. Марк не справляется со всем, а многое откладывает до моего возвращения.

— Он доверяет вам больше, чем себе, — ответила императрица, глядя на него спокойно и серьезно.

Прошло двадцать лет, но она до сих пор говорила ему «вы» и "супруг мой", ни разу не назвав по имени. Барден давно смирился с этим. По крайней мере, она не отшатывалась от него с отвращением и не замирала от его прикосновений, как ледяная статуя.

— У вас усталый вид, супруг мой, — императрица легко коснулась ладонью его небритой щеки. Барден с трудом сдержал порыв потереться щекой об ее руку. Это было очень трудно — сдержаться; он не видел супругу несколько месяцев. — Вам следует поспать. Где вы изволите ночевать сегодня?

— Я изволю ночевать у тебя, — ответил Барден. — Все время, пока я остаюсь во дворце, я буду ночевать у тебя.

— Как вам угодно, — она не выказала ни огорчения, ни радости — как обычно. — Вы долго пробудете в Эдесе?

— Не знаю. Неделю, две — как получится. Потом мне нужно будет ехать на север, пока еще не повалил снег.

— Марк поедет с вами?

— Да, он будет мне нужен…

— Мне сказали, — сказала императрица, чуть приглушив голос, — что Марк сегодня выезжал из города вместе с какой-то девушкой.

— Они уже вернулись. Это была небольшая прогулка… я освободил Марка от всех дел, пусть проветрится.

— Вы знаете, кто эта девушка?

— Разумеется, знаю. Ее зовут Илис, она моя ученица.

— Ученица? — в голосе очень сдержанной императрицы на сей раз прозвучали удивленные нотки. — У вас разве есть ученица?

— Теперь есть. Илис очень способная девушка… Что ты на меня так смотришь?..

Светлые глаза супруги очень внимательно смотрели ему в лицо, как будто она силилась прочесть его мысли. Она очень редко смотрела на него так.

— Ученица или… любовница?

Барден взглянул на нее с удивлением.

— Ты с ума сошла? Илис еще ребенок.

— Если она годится для Марка, то годится и для вас.

Барден резко встал.

— Что ты хочешь сказать? Я не понимаю.

— Прочтите мои мысли, если мои слова вам неясны, — она спокойно смотрела на него снизу вверх. — Вы никогда не считали нужным скрывать от меня своих любовниц, так в чем же дело на этот раз? Что такого особенного в этой девушке, что вы не пожелали расстаться с ней и привезли ее с собой в столицу?

— Уж не вздумала ли ты ревновать меня, Туве? — медленно проговорил Барден. — Скажи «да», и ты сделаешь меня счастливейшим человеком в королевстве.

Она даже не улыбнулась.

— Считайте, что во мне проснулось любопытство. В конце концов, мне хочется узнать о женщине, с которой проводит время мой супруг, как можно больше.

— Как ты верно заметила, — сказал Барден, — я никогда не лгал тебе и не скрывал, что имею отношения с другими женщинами. И я не собираюсь менять свои привычки. Я учу Илис магии. Если я и привязан к ней, то, возможно, лишь как к дочери. Твои домыслы, Туве, очень далеки от действительности. И все, на этом точка. Я не хочу больше говорить об этом. Я давно не видел тебя и… я скучал.

Он снова подошел к супруге и, опустившись на одно колено за ее спиной, заключил ее в объятия, спрятал лицо в массе светлых легких волос. Увидев его в таком положении, Илис сильно удивилась бы — она никак не могла предполагать, что ее насмешливый и категоричный учитель способен на проявление нежных чувств.

— Я позову слуг, — сказала императрица, положив узкую ладонь на скрещенные на ее груди руки супруга. — Они помогут вам раздеться…

— Не надо слуг, — сказал Барден ей в волосы. — Я пока еще сам способен о себе позаботиться.

Императрица спала, отвернув от супруга красивое точеное лицо; а к Бардену сон не шел. Он думал о словах, сказанных ему сегодня Туве. Когда он предлагал Илис пойти к нему в обучение, он и предположить не мог, что его предложение может быть истолковано превратно. Если уж у хладнокровной и равнодушной Туве родились подобные мысли, то другие, вероятно, и подавно шепчутся за его спиной? Плевать на это, но… Туве никогда не трогали его приключения "на стороне", а Илис почему-то возбудила ее любопытство.

Случались дни, когда на короткое время любовь его к супруге превращалась в ненависть. Туве говорила мало и всегда как будто не очень охотно, но именно поэтому некоторые ее вскользь оброненные слова глубоко вонзались в его сердце и начинали жечь и грызть его. Пожалуй, она и сама не понимала, какую власть имеет над ним. И никто не понимал. А он ненавидел ее за эту власть — и еще за способ, каким Туве ее употребляет. Одно ее слово могло осчастливить его, но она только жалила и язвила его словами, терзая сердце и поселяя в нем сомнения, которые приходилось безжалостно вырывать с корнем — а это не всегда было безболезненно. И вот теперь Туве, позабыв уже, наверное, про недавний разговор, спит, а он все думает и борется с сомнениями. Но он не винил ее нисколько. Когда-то он очень жестоко поступал с ней, и она платила ему той же монетой, хотя и неосознанно — он постарался сделать так, чтобы она почти не помнила о тех временах.

И все же Барден считал, что правильно сделал, привезя Илис в столицу. Девчонка, несмотря на свое благородное происхождение, диковата, и ей следует пообтесаться. Может быть, впрочем, Марк не самая подходящая для этого компания, ему и самому не хватает светского лоска. Но он, все же, несколько серьезнее, чем Илис. Подумав так, Барден тут же улыбнулся. Ему вспомнилась перемазанная засохшей грязью мордашка Илис. А Марк, по ее словам, от нее не отставал… Все-таки он еще мальчишка, только забыл об этом. И Барден забыл… А Илис им обоим напомнила.

Барден пожалел, что не разыскал вечером сына и не поговорил с ним. Его интересовало мнение сына об Илис. Сам он без шуток гордился ею, как гордился бы драгоценностью, обнаруженной на пыльной обочине людного тракта. Все шли мимо, а он сразу разглядел ее в толпе — и не ошибся. Он поражался, как можно ее не заметить — Илис совсем не походила на других людей, и исходящий от нее внутренний свет слепил глаза. Любой магик, увидев ее, сразу же бы признал в ней свою. Оставалось предположить, что или все магики на материке неожиданно ослепли, или маршрут ее пролегал таким загадочным образом, что она умудрилась не натолкнуться ни на одного из них.

Но Марк не увидел бы всего этого. На счастье или на беду, он совершенно не имел чутья на магию. Но он должен был увидеть и оценить другие, внешние свойства Илис: ее задор, жизнерадостность, ее удивительную чистоту. Разглядел он Илис по-настоящему или тоже принял ее всего лишь за очередную любовницу своего отца?.. Впрочем, они, кажется, понравились друг другу, и можно успокоиться на этот счет.

И еще перед тем, как, наконец, провалиться в сон, Барден подумал, что нужно все-таки известить Авнери, и настоять на том, чтобы они оставили девчонку в покое. Раул Авнери боялся, что Илис доставит ему гору неприятностей, но Илис давно уже покинула Истрию. Он боялся позора для своей семьи, боялся, что его проклятая королевская честь пострадает от того, что в их семье вдруг появился меченный Гесиндой выродок… но деваться некуда, выродок уже появился, отделаться от нее можно только лишь убив ее… ну, а убить ее он все равно этим Авнери не даст. Придется им смириться. Он не собирается извещать всех встречных и поперечных о ее таком благородном заморском происхождении — и довольно с них, пусть считают, что она умерла. Никто не услышит от него имени Илиссии Авнери… пока и если она сама не проболтается.

Через день, выкроив немного свободного времени, Барден отыскал Илис на крытой галерее дворца, где она прогуливалась в компании Марка. Юноша был явно воодушевлен присутствием своей очаровательной спутницы и оживленно рассказывал ей что-то. Лицо его пылало румянцем, а глаза сверкали; никогда еще Барден не видел сына таким бойким и разговорчивым. Но при виде его Марк умолк, в глазах его как будто что-то захлопнулось, и он стал прежним сдержанным, немного скованным юношей. Мгновенная эта метаморфоза привела Илис в недоумение, в глазах ее появился огромный отчетливый знак вопроса, но она промолчала.

— Ты, помнится, выражала желание познакомиться с Илескаром? — обратился Барден к ней, ответив кивком на короткий сдержанный поклон Марка. — Если ты еще не передумала, я могу это устроить сейчас.

— Да! Разумеется, не передумала! — глаза у Илис так и загорелись, и Барден не смог сдержать усмешки.

— Марк, — повернулся он к сыну. — Подожди меня немного здесь. Мне нужно поговорить с тобой.

— Хорошо, отец, — Марк отошел в сторону и оперся на невысокую ограду, тянувшуюся вдоль всей галереи.

Когда Барден, оставив восторженную Илис беседовать с Илескаром, вернулся на галерею, Марк стоял все той же позе. Лицо его было задумчиво, рассеянный взор устремлен на кроны парковых деревьев, с которых неласковый октябрьский ветер обрывал листву.

— Я вернулся, — сказал Барден, облокотившись на ограду рядом с сыном. Марк молча кивнул. — Вы с Илис, кажется, нашли общий язык?

— Илис очень милая девушка, — ответил Марк с расстановкой, как будто тщательно подбирал слова.

— Я рад, что она тебе понравилась.

Марк повернулся и внимательно посмотрел ему в лицо.

— Для тебя это действительно имеет значение, отец? Почему?

— Потому что ты — мой сын, а Илис мне нравится. По-моему, причина достаточная. Я вот что хотел сказать тебе, Марк, — продолжал Барден. — Илис, как ты верно заметил, милая девушка, но манеры у нее ужасные. Или, точнее, в ней слишком много непосредственности. Само по себе это неплохо, но… в обществе это никуда не годится. Так вот, Марк, пока мы еще в Эдесе, познакомь ее со своими знакомыми. Введи ее в свой круг. Знакомство со столичной молодежью пойдет Илис на пользу. Может быть, в их обществе она немного пообтешется, научится держать себя. Пока что ее манеры слишком уж шокируют людей.

— Но ты и сам, кажется, любишь шокировать людей, отец, — возразил Марк, удивляясь все сильнее.

Барден усмехнулся.

— Я — другое дело. Но Илис — девушка, ей следует научиться быть обходительной и мягкой. Боюсь, что до сих пор ей больше приходилось иметь дело с Сумеречными братьями, чем с людьми благородного происхождения, — добавил он.

— Неужели Илис — воровка?! — воскликнул шокированный Марк.

— Нет, ни в коем случае.

— Тогда — она низкого происхождения?

— Нет, — снова сказал Барден. — Илис из знатной семьи, но так уж сложилось, что воспитанием ее пренебрегали, и люди ее окружали не слишком подходящие. И вот что получилось… Я же хочу, чтобы Илис заняла подобающее ей место в обществе, а не только среди магиков. Так ты выполнишь мою просьбу, Марк?

— Это просьба? — Марк не поверил своим ушам. Обычно отец приказывал или, в крайнем случае, распоряжался. — Ты просишь меня?

— Да, — кивнул Барден. — Прошу.

— Илис просто чУдная, чУдная девушка! — скупой на выражение эмоций Илескар лучился восторгом после разговора с Илис. — Но у нее такой сумбур в голове, — прибавил он мечтательно. — Просто Гесинда знает что у нее там творится!

Присев у заставленного разнокалиберной стеклянной посудой лабораторного стола, Барден с улыбкой наблюдал, как Илескар возбужденно расхаживает по лаборатории. Без всякой ментальной магии было видно, что Илис произвела на него сильное впечатление. А произвести хоть какое-то впечатление на первого магика в гильдии было ох как непросто. Как и императрица Туве, его соотечественница, он был очень хладнокровным и сдержанным человеком.

— Как тебе повезло, Эмиль, — продолжал Илескар, — что ты отыскал такое сокровище. Это же настоящий бриллиант, но совсем необработанный! Ты давно занимаешься с ней?

— Около полутора месяцев. И кое-чего мне удалось добиться: дела обстояли еще хуже, чем сейчас. Эта девушка, Илескар, умудрялась создавать порталы, сама того не сознавая и не имея ни малейшего понятия, что творит. Кроме того… я не уверен до конца… у меня есть подозрение, что однажды у нее получилось поиграться со временем.

— Невероятно!

— Да, — кивнул Барден. — Поверить почти невозможно. Но если это окажется правдой… Борон меня побери, мы должны непременно удержать девчонку при себе. И ни в коем случае не силой! Если она обнаружит это и вообразит, что мы желаем ей зла, последствия будут непредсказуемые.

— Пока она покидать нас не собирается. Мне показалось, Эмиль, что она страшно рада оказаться, наконец, среди магиков. Сколько времени она прожила в изоляции, не видя никого из своих?

— Около шести лет.

— Это страшно, Эмиль, — тихо сказал Илескар, остановив свои хождения.

Барден ничего не ответил, только посмотрел на него. Они прекрасно понимали друг друга и без слов.

— Разрешишь мне позаниматься с ней, Эмиль?

Барден заколебался.

— Я сам думал над тем, чтобы предложить тебе это. Вскоре мне придется уехать, и, возможно, надолго. Там, куда я еду, Илис делать нечего. То есть, я ничуть не сомневаюсь в ее храбрости и выносливости, но для девушки это место никак не подходит. Илис лучше остаться в Эдесе… если она захочет остаться. Мне не хочется давить на нее. Для магика это нехорошо.

Илескар кивнул, глядя на него во все глаза. Император был, как ему показалось, несколько не в себе, или просто очень устал. Подобные рассуждения были не в его духе. Он никогда не позволял себе высказывать сомнения — во всяком случае, не на людях.

— Так что я поговорю с Илис, — продолжал Барден. — Предложу ей остаться. Если она согласится — пожалуйста, на пару месяцев она в полном твоем распоряжении.

— Ты едешь в Медею?..

— Да.

— Зачем тебе эта война, Эмиль? — тихо спросил Илескар.

Барден нагнул голову и усмехнулся себе под нос.

— Привык я к войнам за двадцать с лишком лет, — сказал он насмешливо, и Илескар не понял, шутит он или нет. — Неуютно мне уже без них. Что поделаешь — привычка!

— Все шутишь, — сказал Илескар неуверенно. — Но сколько крови, Эмиль! Сколько смертей! Ты и сына своего в эти кровавые игры втянул. Зачем?

— Вопрос "зачем?" не имеет смысла. Никакого. Особенно если он обращен к императору.

— Да, — еще тише сказал Илескар. — Приказы императора не обсуждаются.

— Вот именно, — поднял голову Барден, и глаза его сверкнули. — И почему все магики так любят вмешиваться в политику? Особенно те, кто ничего в ней не смыслит. Тармил, помнится, тоже очень любил давать мне советы, — он помолчал и добавил, сжав лежащий на столе огромный кулак: — Пусть Борон будет милостив к его душе. Иногда мне недостает его.

Наутро Илис получила от Марка коротенькую записку следующего содержания:

"Сударыня!

Сим извещаю Вас, что нынче вечером нам надлежит быть на ужине в доме эрла Кранаха. Прошу Вас быть готовой к пяти часам.

Ваш, Марк Данис".

Илис прочитала записку, не особенно вникая в ее содержание, и сильно озадачилась. С чего это вдруг Марк перешел на такой официальный стиль? Что ему наговорил вчера Барден? Неужто сделал выговор за неподобающее поведение накануне? Да нет, это на него не похоже.

Потом до Илис дошел смысл послания, и она начала тихо паниковать. Какой эрл Кранах? Какой ужин? С какой радости Марк вздумал тащить ее туда, где наверняка соберется высшее общество столицы? Что она будет там делать? Ужас! Ужас!

Присев к столу, Илис нацарапала Марку ответную записку, наплевав в ней на все светские условности.

"Марк, что это взбрело тебе в голову? Там будут твои знакомые, не мои — что я там буду делать? Да и неудобно это! Я никуда не пойду!

Илис Маккин."

Очень хотелось послать записку телепортом, но Илис не могла этого сделать, потому что никогда не бывала в его апартаментах. Пришлось посылать служанку.

Через полчаса пришел ответ. Судя по нему, в голове у Марка несколько прояснилось. Или просто заговорила отцовская кровь.

"Илис, не нервничай, я всех тебе представлю. Что до «неудобно» — ты еще не знаешь, что такое настоящее неудобство.

До вечера.

Марк."

Проклятие! скорбно подумала Илис, уронив на колени руки. Никогда я не доверяла рыжим — и не напрасно!

— 6-

Явившийся ровно в пять часов Марк был не похож сам на себя. Илис уже привыкла видеть его с легкой рыжеватой небритостью на щеках, с свободно распущенными по плечам волосами и в простой одежде — ни дать, ни взять, обычный десятник имперской армии. Теперь он стоял перед Илис чисто выбритый, с убранными в хвост волосами, — от чего его лицо казалось еще моложе и одновременно строже, — и в строгом темно-синем бархатном камзоле.

— Ох, какой ты!.. — не удержалась от удивленного вздоха Илис. — Сам на себя не похож.

Марк улыбнулся и элегантным жестом подставил ей руку.

— Ты тоже прекрасно выглядишь, — сказал он. — Тебе очень идет эта прическа.

Илис фыркнула. Лично ее прическа сильно нервировала — она не знала, как держать голову с таким сложным сооружением из завитых волос на ней. Служанка провозилась с ее волосами несколько часов и воткнула в них не меньше чем десятка три украшенных жемчугом шпилек, которые довольно болезненно впивались Илис в голову.

— Красота требует жертв, — печально ответила Илис. — Сегодня не мой день…

Испытав на себе прелести тесных лифов и высоких причесок, она искренне сочувствовала придворным дамам. Бедняжки — мучиться так всю жизнь!

Но девушки, которых она увидела в доме эрла Кранаха, вовсе не выглядели измученными. Наоборот, они явно были довольны своими туалетами и чувствовали себя в них прекрасно. Вот что значит привычка, подумала Илис с завистью. Хорошо еще, что на меня не нацепили колье вроде той удавки, которая красуется на шее вон у той молоденькой блондиночки…

Блондиночка в бриллиантовом колье, хорошенькая девушка лет семнадцати, оказалась дочерью эрла Кранаха и хозяйкой вечера, на который собралась исключительно молодежь. Она ласково и тепло приветствовала Илис, а на Марка бросила такой говорящий взгляд, что Илис тут же почуяла: что-то между ними есть. И ей стало неловко, потому что она им явно мешала. Марк тоже обращался с Эвой Кранах мягче и теплее, чем с остальными присутствующими. Но долг свой помнил и от Илис не отходил, стараясь помочь ей как можно скорее освоиться в обществе. Илис стало его жалко, она улучила момент и шепнула ему:

— Ради богов, отцепись от меня, Марк. Я и без тебя не пропаду, а в этой комнате есть кое-кто, кому ты нужен больше, чем мне.

Марк взглянул на нее неожиданно беззащитным взглядом маленького ребенка, но промолчал и руку ее не отпустил. Ну и Борон с тобой, раз так, подумала Илис, и перестала его жалеть.

Общество собралось небольшое, но в полной мере «высшее». Кроме Марка и Илис, здесь было семеро молодых людей от двадцати до тридцати лет и пятеро девушек, все — отпрыски знатнейших семей Эдеса. Две девушки приходились сестрами присутствующим тут же юношам, трое сопровождались наставницами. Илис оказалась единственной, прибывшей без родственника и без дамы-компаньонки, и уже этим она привлекла к себе всеобщее внимание. Интерес усилился, когда Марк представил ее как воспитанницу отца. Ее обступили кругом, со всех сторон устремив на нее заинтересованные и настороженные взгляды.

— Вы — магик? — спросила хорошенькая девушка лет девятнадцати, чью осиную талию нежно обвивал голубой газовый шарф.

— Да, — ответил за Илис Марк. — Илис учится магии.

Послышались взволнованные восклицания. Ну вот, подумала Илис сердито, Марк со своей солдатской прямотой испортил все с самого начала. Не мог соврать что-нибудь или хотя бы отделаться туманными фразами! Теперь все будут воспринимать ее как не совсем человека и относиться с опаской…

Скоро она поняла, что ошибалась. Поохав и поахав немного, молодые люди быстро забыли про ее необычность, и все без исключения держались с ней дружелюбно и ласково. И, когда все уселись за стол, Илис немедленно втянули в общий разговор. Но все-таки, несмотря на приятную атмосферу, она чувствовала себя немного не в своей тарелке. Все присутствующие были прекрасно воспитаны и обладали самыми изысканными манерами — такими изысканными, что Марк на их фоне выглядел в самом деле простецом. Его движениями не доставало изящества, а речами — светской плавности. Что уж тут говорить об Илис, которой, бывало, чаще приходилось есть руками, чем ножом и вилкой, и которая привыкла, не стесняясь, хохотать во весь голос. Чтобы не опозориться, она говорила тихо, ела очень мало и тщательно следила за своими руками. И втихую завидовала Марку, который ничуть не стеснялся своих манер. Впрочем, он-то был наследными принцем, и ему многое прощалось! Попробовал бы кто-нибудь упрекнуть его в недостатке воспитания!

После ужина, когда все поднялись из-за стола, общество распалось на группки. Эва Кранах ушла на несколько минут и вернулась с лютней, с которой и пристроилась в одном из кресел. Около нее немедленно оказался Марк, — он оставил, наконец, Илис в покое, — еще двое молодых людей — один эрл и один тан, — и девушка с голубым шарфом. Трое юношей отошли к камину и затеяли там весьма эмоциональный спор об оружии, две девушки погрузились в созерцание гравюр в извлеченном из шкафа старом фолианте. Илис прибилась к компании молодых аристократов, которые, собравшись вокруг маленького круглого столика, затеяли игру в слова. Из уважения к гостье они начали игру на всеобщем языке, но вскоре, увлекшись, перешли на касотский, который Илис знала недостаточно хорошо, и потому вскоре вышла из игры. Она откинулась в кресле и стала развлекаться тем, что по очереди наблюдала за разбредшимися по большой комнате группками молодых людей. Особо ее интересовала та, в которую входили Марк и Эва. Девушка что-то тихо напевала на касотском, подыгрывая себе на лютне. До Илис доносились негромкая печальная мелодия и несильный, но приятный голосок Эвы. Марк слушал ее, подавшись вперед в кресле и, по своему обыкновению, немного сутулясь. Локоть он поставил на подлокотник, подпер подбородок рукой и неотрывно смотрел на Эву. Лицо его было задумчиво, а золотые глаза его излучали такой свет, что Илис задохнулась от восхищения, пораженная их красотой, хотя ее этот свет совершенно не касался. Ей казалось странным, что Эва ничего не замечает. Впрочем, она сидела, чуть склонив голову, и на Марка не глядела. Да он влюблен в нее по уши, подумала Илис. И если Эва этого не видит, то она просто слепая!

— Миледи! — раздался у нее над ухом протяжный мужской голос, и погруженная в задумчивость Илис вздрогнула от неожиданности. — Простите нам нашу бестактность. Мы так бесцеремонно перешли на наш язык, не подумав о том, что вы, может быть, нехорошо его понимаете…

Илис повернулась и увидела рядом со своим креслом невысокого худощавого блондина лет двадцати шести со спокойными и внимательными серо-зелеными глазами. Его волнистые волосы были острижены очень коротко, по шею, и это выглядело необычно. Объяснение его странной стрижке быстро нашлось: из-под откинутых с высокого лба светлых прядей виднелись зажившие шрамы. Очевидно, из-за раны волосы какое-то время назад были отрезаны совсем коротко.

— Рувато Слоок, — подсказал блондин, увидев в глазах Илис молчаливый вопрос — она напрочь успела позабыть его имя. — Но, может быть, я отвлекаю вас от каких-то важных размышлений? В таком случае, простите… — он поклонился и хотел отойти.

— Нет-нет, — поспешно остановила его Илис, размышляя, каким образом среди касотской знати затесался человек с наинским именем. — Вы не помешали. Я просто немного задумалась.

Слоок улыбнулся.

— Простите, я, наверное, кажусь вам назойливым. Но у нас в столице так редко увидишь новое лицо! Я пошел на поводу у своего любопытства.

— Но ведь Эдес — такой большой город! — удивилась Илис.

— Город большой, но люди все те же. Месяц за месяцем, год за годом одно и то же. После такого однообразия вдвойне приятно увидеть незнакомую хорошенькую девушку, к тому же чужеземку.

Его манера речи показалась Илис несколько странной. Он говорил протяжно, но растягивал слова не так, как это делали наинцы, которые удваивали и утраивали гласные звуки, как будто заикались (такого выматывающего душу заикания Илис наслушалась от Грэма за время совместного путешествия из Истрии в Карат), а так, как если бы не был уверен, какое слово следует произнести следующим.

— Вы, наверное, сами иностранец, — предположила Илис. — У вас имя наинское.

— Я — нет. Но мой дед родом из Наи, — охотно пояснил Слоок. — Полвека назад он не поладил с королем Хоргой, и ему пришлось бежать из королевства. Осел он в Касот.

— Ваш дед был бунтовщиком? — невинно поинтересовалась Илис.

— Можно и так сказать. А вы, если не ошибаюсь, истрийка?

— Да.

— С моей стороны будет очень бестактно поинтересоваться, что заставило вас покинуть вашу далекую и, не сомневаюсь, прекрасную родину?

О, какой ты любопытный, подумала Илис и с интересом посмотрела на собеседника. Ну, сейчас я тебя!..

— Еще как бестактно, — сказала она. — Неприлично спрашивать у девушки подобные вещи. Может быть, я бежала от несчастной любви? Может быть, у меня сердце разбито, а вы своими вопросами бередите мою незажившую рану? Или, может быть, я бунтовщица, как ваш дед, и скрываюсь от королевского гнева?

Серо-зеленые глаза Слоока искрились смехом, но лицо оставалось серьезным.

— В таком случае вы обрели надежного покровителя в лице его величества императора. Я слышал, что если он благоволит к кому-то, то этому человеку нечего опасаться.

— Так уж и нечего? В любом случае, от несчастной любви нет спасения, — мрачно сказала Илис.

— Я слышал так же, что его величество император может излечить сердце и от несчастной любви. Это тоже в его власти.

— Насчет этого уточните лучше у Марка, — слегка занервничала Илис. Ей не понравился принимаемый разговором оборот. — Я не так хорошо изучила еще возможности его величества императора.

— Боюсь, Марк знает о своем отце меньше, чем некоторые другие, менее значительные люди, — серьезно сказал Слоок. — И это, пожалуй, к лучшему: ему тяжело было бы вынести это знание.

— Что вы имеете в виду?

Но Слоок только тихо покачал головой и указал глазами туда, где Марк внимал своей певунье. Илис повернулась и неожиданно встретилась взглядом с золотыми глазами Марка, который, оказывается, наблюдал за ней с едва заметной тревогой. Увидев, что Илис смотрит на него, он встал и направился к ней.

— Все в порядке, Илис? — спросил он, подойдя.

Илис улыбнулась ему самой зубастой своей улыбкой.

— Все прекрасно, Марк. Мы вот тут с герром Слооком очень мило беседуем…

— В таком случае, прошу меня простить. Князь, — Марк повернулся к Слооку, подчеркнуто озвучив его титул, — можно вас на пару слов?

Взгляды молодых людей на секунду скрестились, и Илис показалось, что в них проскользнула плохо скрытая неприязнь. Потом Слоок поклонился, извинился перед Илис и ушел с Марком. Удивленная Илис осталась в одиночестве размышлять, что значила эта сцена. Выглядело это так, как будто Марк специально увел от нее собеседника.

В течение вечера Слоок больше к ней не подходил. Лишь изредка Илис ловила на себе его внимательные взгляды, которые он бросал с противоположной части комнаты. Это раздражало, но Илис старалась не обращать внимания. Между ней и красавицей в голубом шарфе — ее имя было Илария Энгас, — завязался оживленный разговор касательно последней поэмы известного бергонтского поэта и певца. Илис уже прочла эту поэму — спасибо Бардену, у которого всегда каким-то чудом оказывались все книжные новинки, — а Илария еще нет, но очень хотела, и ее мучило любопытство. Как уже говорилось, Илис была неважной рассказчицей, и могла лишь заранее испортить впечатление от поэмы, а потому сначала отбивалась, как могла, и лишь после долгих уговоров согласилась. К счастью, отсутствие дара к рассказу компенсировалось у нее хорошей памятью, так что она могла цитировать по памяти большие отрывки. Ее декламация привлекла внимание остальных молодых людей, и через какое-то время вокруг Илис собрались почти все гости, кроме Слоока и еще двух увлеченных спорщиков, так и не покинувших свое уютное место возле камина.

— Ты имела успех, — заявил Марк на обратном пути во дворец. Они ехали в маленьком двухместном экипаже и могли говорить без помех. — Нет, серьезно, ты всем очень понравилась.

— Я рада, — рассеянно отозвалась Илис и поинтересовалась: — А зачем ты прогнал от меня Слоока, а? Он, конечно, нес чушь, но ничего такого… — она осеклась.

Марк смотрел на нее, нахмурившись, и по его лицу она поняла, что он колеблется, говорить или нет.

— Обещай, что не передашь этот наш разговор отцу, — наконец, выговорил он.

Илис удивилась и обиделась одновременно.

— Ты что же, считаешь, что я передаю ему каждое твое слово? Ну, знаешь…

— Извини, — поспешно сказал Марк. — Но только… видишь ли, в чем дело… Рувато, кажется, не совсем лоялен к отцу.

— То есть — к твоему отцу? И что из этого?.. Постой! Ты что же, хочешь сказать, что среди твоих друзей имеются люди, которые плетут заговор против твоего отца? Так может быть, и ты тоже…

Марк досадливо поморщился.

— Во-первых, кто тебе сказал, что Рувато — мой друг? Во-вторых, почему сразу "заговор"?.. Я кое-что знаю о нем — не наверняка, впрочем… Я просто опасаюсь, что он может использовать тебя, чтобы попытаться пошатнуть императорскую власть, понимаешь?

— Нет, — честно сказала Илис. — Каким образом меня можно использовать?

— Я не знаю, но… — Марк мучился, не зная, как объяснить. Все его соображения были на уровне предчувствий, которые невозможно или очень сложно выразить словами. — Просто прими это к сведению и будь с ним осторожна. Пожалуйста…

— Ладно, — разочарованно протянула Илис. Объяснения Марка ее не удовлетворили. — А почему он так странно разговаривает? Сначала я подумала, что у него наинский акцент, но потом поняла, что ничего подобного. Да и по-касотски он разговаривает чисто.

— Это из-за раны. Чуть больше года назад, когда война с Медеей только началась, Рувато командовал осадой Синнексии и был тяжело ранен. Ему пробили голову… — Марк коснулся своего лба в том месте, где у Слоока были шрамы. — Трудно понять, как он выжил, это просто чудо какое-то. Оружия он с тех пор в руки не брал, он не очень хорошо себя теперь контролирует. И речь у него стала вот такая, как ты слышала. А еще, иногда на него находят вроде как затмения. Он наяву начинает говорить, как в бреду.

Еще один псих, подумала Илис. Просто напасть какая-то! Но по нему вроде бы не очень заметно. Вот Роджер — по тому было с первого взгляда ясно, что он псих!

— Мне он показался вполне нормальным, — заметила Илис.

— В основном он нормален. Даже слишком.

— Хоть это радует…

Наутро Илис ожидал очередной сюрприз в виде еще одного письма. На сей раз оно оказалось от князя Рувато Слоока. Письмо было написано очень витиевато. В нем Слоок извинялся за свое недостойное поведение и длинный язык, хотя Илис не могла припомнить ничего такого, за что ему следовало бы перед ней извиняться. Далее следовала череда комплиментов по поводу «оригинальности» Илис, которая будто бы поразила Слоока с первого взгляда. Комплименты эти выглядели такими двусмысленными, что Илис покраснела от злости. Кроме них и извинений, содержалась в послании и просьба. Слоок испрашивал разрешения еще раз лично увидеть Илис и хотел знать, как, в случае ее согласия, можно устроить встречу. Илис перестала злиться и впала в задумчивость. Видеться с князем ей не хотелось, но ее мучило любопытство: зачем она ему понадобилась? Неужто Марк накануне был прав, предполагая, что Слоок захочет использовать ее против Бардена? Да нет, чушь, кто она такая есть, чтобы воздействовать на императора? Да никто! Но это знает она, знает Барден. Может быть, знает Марк… и… и все. Остальные видят в ней странную девчонку, которую император подобрал едва ли не на улице и вдруг приблизил к себе. Да-а… истолковать это, пожалуй, можно как угодно.

А не показать ли письмо Марку? Не посоветоваться ли с ним? Но Илис отбросила эту мысль сразу. Что он может ей посоветовать, кроме того, что уже советовал накануне — держаться от Слоока подальше?

В результате, Илис так ничего и не придумала, и отвечать ничего не стала. И правильно сделала, потому что буквально через день столкнулась с князем на очередном вечере, куда ее привел Марк. На этот вечер она совсем уж не хотела идти, потому что предполагалось, что будут устроены танцы, а танцевала она совсем не хорошо. К тому же, ей вполне хватило и одного великосветского приема. Но Марка было не переспорить. Он набычился, став при этом разительно похож на отца, и заявил, что если Илис не пойдет сама, он потащит ее силой.

— Да не хочу я! — взмолилась Илис.

— Я тоже не хочу, — отрезал Марк. — Но надо.

С тяжким вздохом Илис покорилась грубой силе. Она уже поняла, что слово «надо» было тем самым принципом, которым Марк руководствовался в жизни. Всю жизнь он делал то, что должно, и намеревался заставить ее жить так же. Илис оставалось утешаться тем, что этот деспотизм не будет продолжаться долго.

Бал — на этот раз в доме дюка Энгаса — был устроен маленький, почти семейный, и присутствовала на нем практически та же, уже знакомая Илис компания, с некоторыми изменениями. Слоока изменения не коснулись, он был тут как тут, и приветствовал ее поклоном — правда, на расстоянии.

— Будешь танцевать со мной, — заявил Марк, завидев его.

— Ну уж нет! — взбунтовалась Илис. — Не буду я танцевать — ни с тобой, ни с кем еще! Не желаю позориться!

Марк усмехнулся.

— Так не годится. Нужно подать отцу идею нанять для тебя учителя танцев.

— Вот и подай. А меня оставь, пожалуйста, в покое! К тому же, тебя уже ждут.

Повторять намек не пришлось: в стайке девушек Марк безошибочно отыскал взглядом Эву и покраснел. Прелесть, что такое! — в очередной раз с восторгом подумала Илис.

Она отыскала для себя укромное местечко, чтобы не путаться под ногами у танцующих и не слишком привлекать к себе внимание. Но ее уединение продолжалось недолго и было нарушено приставучим Слооком.

— Вы не ответили ничего на мое письмо, — заявил он без обиняков, остановившись перед ней.

— А я должна была? Послушайте, герр Слоок, а почему вы не танцуете? Мне кажется, я видела, что вон там, в уголке, бедняжка Илария томится без пары. Вы пришлись бы ей кстати.

— Мне трудно придерживаться такта, — ответил Слоок, серьезно на нее глядя. — Я все время сбиваюсь. А вашего кавалера, я вижу, увели?

— Я сама его отпустила, — ядовито улыбнулась Илис. — Садитесь, герр Слоок. Ответа на письмо вы не получили, но своего добились. Выкладывайте, что вам от меня нужно.

— Вы такая необычная девушка, миледи, так не похожи на всех остальных барышень…

— Это я уже слышала, — нетерпеливо возразила Илис, посматривая в сторону Марка. Как бы он не вырвался опять из нежных ручек белокурой малышки Эвы и не примчался бы спасать Илис от нелояльного князя. — То есть читала… говорите по делу, прошу вас. И поскорее. Если Марк увидит, что вы торчите возле меня…

— "Торчите"! — повторил Слоок со смешком. — Восхитительно! Если вы опасаетесь, что Марк может помешать нашему разговору, давайте поищем более подходящее место.

— Еще чего не хватало! Вот тогда он точно подумает о нас Безымянный знает что. Говорите здесь.

— Как вам угодно, — Слоок поклонился и, наконец, сел. — Тогда скажите мне, что вы думаете о войне, которую ведет император.

Илис вытаращила на него глаза.

— Вы с ума сошли? Нашли подходящую тему для разговора! И где?!

— Вы сами пожелали говорить тут.

— Не валяйте дурака. Я же не знала, какие вопросы вы начнете задавать.

— Может быть, все-таки уйдем куда-нибудь?

— И не подумаю. И отвечать на ваш дурацкий вопрос не буду.

— Почему?

— Да хотя бы потому, что знаю, что за этим последует. Я знаю, что вы пострадали в этой войне, и предполагаю, что вы имеете на нее зуб… ну то есть… в общем, вы поняли. Вы резко настроены против, полагаете эту войну захватнической, жестокой, несправедливой… напрасное кровопролитие, тысячи невинных жертв… так?

— А, — сказал Слоок с усмешкой и неосознанным жестом коснулся шрамов. — Так Марк вам уже рассказал?

— Да. Ну что, угадала я?

— Угадали… в общих чертах.

— А частности меня не интересуют, — сказала Илис и решительно встала. — И почему вы так уверены, что прямо из этого дома я не отправлюсь к своему покровителю и не шепну ему, какой неблагонадежный человек этот светлейший князь Рувато Слоок?

— Я не уверен, — спокойно ответил Слоок.

— Тогда, значит, вы и впрямь сумасшедший, и я напрасно сомневалась. О боги! — воскликнула Илис, демонстративно закатив под лоб глаза. — Ну почему у вас, мужчин, все разговоры так или иначе сводятся к войне? Пойду лучше поболтаю с Иларией. Я, видите ли, никак не могу подобрать нитки для своей новой вышивки. Может быть, Илария что-нибудь посоветует мне?

Вот так, победно думала Илис, удаляясь прочь от Слоока. И пусть думает, что я пустоголовая дурочка. Хотя, скорее всего, он так не думает… он достаточно умен, чтобы раскусить мои маневры. Но, во всяком случае, я избавилась от него хотя бы на время.

Уже подходя к Иларии, Илис не удержалась и обернулась. Слоок стоял там, где она оставила его, и смотрел на нее, улыбаясь.

"Несколько дней", о которых говорил Барден, обернулись двумя неделями. Приближалась зима, со дня на день ждали первого снега. Илис виделась со своим учителем крайне редко, буквально на бегу, и с удивлением ловила себя на том, что начинает скучать по нему. Скучать по звуку его низкого раскатистого голоса и по рыжим насмешливым глазам. Марк, хоть и бывал до дрожи похож на отца в иную минуту, все же не мог заменить его.

Дни Илис коротала с Илескаром в его храмовой лаборатории, или же прогуливалась с Марком. Илескар нравился ей своей непохожестью на остальных эдесских братьев Гесинды, которые все, как один, отличались громкоголосостью и амбициозностью. А Илескар был тихим, мягким, пожилым уже человеком, хотя еще далеко не стариком. С ним было спокойно и уютно. Но Илис, которая любила и поговорить, и послушать, этого было недостаточно. Конечно, Илескар выслушивал ее всегда очень внимательно, но сколько можно говорить в режиме монолога?! И учителем он был отнюдь не таким талантливым, как Барден. Объяснения его были дельными, но такими скучными, что временами Илис приходилось усиленно бороться со сном, несмотря на весь интерес к магии.

С Марком было несколько интереснее. Правда, в общении с ним заключались свои трудности. Например, с ним нельзя было поговорить на отвлеченные темы — за все жизнь он, кажется, не прочитал ни одной книги, где не содержалось бы «практических» знаний, которые потребовались бы ему в жизни. Он не читал ни поэм, ни романов, ни трудов по «отвлеченным», метафизическим и философским разделам науки — у него просто никогда не доставало на это времени. При этом Марк обладал весьма острым умом и, например, в стратегии разбирался едва ли не лучше убеленных сединами старых и опытных полководцев. Страшный перекос в его образовании был налицо.

С каждым днем Илис все сильнее понимала, как сильно она ошибалась на его счет в самом начале знакомства. Тогда Марк показался ей мягким и податливым, сильно подверженным чужим влияниям, но теперь она видела, что мягкость его — всего лишь обман зрения, неосознанная маскировка. Марк показывал себя тихоней, но до поры, до времени.

Несгибаемость его характера Илис успела испытать на себе. По собственному ли почину, или по указанию «свыше», он взялся через вечер таскать ее на столичные великосветские сборища, подобные тому, на которых Илис уже побывала. Она пыталась протестовать, но он как будто ее даже не слышал. Дошло до абсурда. Когда Илис, исчерпав все разумные доводы в защиту нежелания идти на очередной «вечер», заявила, что у нее нет ни одного приличного платья, в котором бы ее уже не видели ("а это просто неприлично для светской дамы — дважды появляться на людях в одном и том же туалете в течение недели!" — выпалила она в отчаянии), Марк немедленно устроил смотр ее гардероба. Вел он себя так бесцеремонно, как будто являлся, по крайней мере, ее мужем. Илис была страшно возмущена и горела от желания надавать ему оплеух. Но, уже почти произнеся формулу, рожденное которой заклинание должно было выкинуть наглеца из ее спальни, Илис встретилась с ним взглядом и осеклась. Из глаз Марка на нее смотрел Барден. Причем не тот, которого она знала, а тот, с которым ей никогда не приходилось пересекаться — и слава Двенадцати! Это был Барден-разъяренный, Барден-взбешенный, готовый крушить все вокруг ради одного сказанного ему поперек слова. Илис была не робкого десятка, но слегка струхнула. И не собственная безопасность ее беспокоила — ей страшно не хотелось увидеть проявление темной стороны натуры Марка, которого она почти уже считала своим другом. Поэтому она тихо отошла в сторону и позволила Марку закончить начатое. В конце концов, платья ничего не значили.

— В самом деле, твой гардероб ужасен, — вынес вердикт Марк, переворошив все ее немногочисленные наряды. — В том смысле, что он ужасно скуден. У тебя в Эдесе есть портниха?

— Твой отец присылал мне какую-то даму. Вот это платье и вот это — ее рук дело.

— Неплохо, но слишком мало. Скажи ей, что тебе как можно скорее нужно еще несколько платьев.

— Марк, не сходи с ума, — тихо сказала Илис.

— Ты первая завела разговор о том, что у тебя недостаточно нарядов, — ответил Марк отрывисто. — В чем дело?

— Ты ведешь себя… дико. И грубо.

— В самом деле? Возможно. Но, Илис, ты и святого смиренника из себя выведешь.

— Ты хотя бы извинился, — упрекнула не на шутку обиженная и встревоженная его поведением Илис.

— Если это доставит тебе удовольствие — прошу прощения.

С этими словами Марк поклонился и ушел, а Илис уселась рядом с разложенными на кровати нарядами и грустно подумала о том, что после этой ссоры их отношениям, видимо, настал конец. Как глупо! Марк ей нравился, как мало кто из знакомых ей людей.

Но она снова ошиблась: вечером Марк постучался в ее дверь, как ни в чем не бывало, и ни словом не упомянул о дневном разговоре. А Илис, которая еще час назад твердо решила, что швырнет в него чем-нибудь тяжелым и захлопнет перед ним дверь, если он явится к ней на глаза, спокойно приняла предложенную им руку.

Слоока она больше не встречала. Из обрывков случайно услышанного разговора знакомых Илис узнала, что некий недуг, периодически мучивший его со времени ранения, приковал его к постели. Вероятно, случилось одно из тех «затмений», о которых говорил Марк. Барышни весьма досадовали на это обстоятельство: зеленоглазый князь был у них в чести, хотя и никогда не танцевал.

— Теперь мы не увидим его по крайней мере две недели! — расстроено щебетала Илария Энгас. — Это просто ужасно. Князь, должно быть, очень мучается. Мне так жаль его!

Что до Илис, то ей ничуть не было жаль Слоока. К своему стыду, она даже радовалась его отсутствию, будучи более чем уверенной, что он при первой возможности возобновит свои туманные речи явно политического характера. А ей не хотелось ни впутываться в политику самой, ни впутывать в нее кого-либо другого. Странно, но Илис до сих пор не приходило в голову, что, связавшись с Барденом, она уже накрепко влипла в политику, как муха в паутину.

— 7-

Наконец, настал день, когда в дверь Илис постучался слуга, присланный Барденом. Император просил Илис немедленно зайти к нему в кабинет. Обрадованная Илис — за все это время он ни разу не приглашал ее для встречи, — немедленно отправилась к нему.

В кабинете Бардена было очень светло и очень холодно. Занавесы на огромных окнах были раздвинуты, а камин выглядел так, будто к нему не прикасались со дня окончания его кладки. По комнате вовсю разгуливали сквозняки. Илис невольно поежилась и позавидовала Бардену, который чувствовал себя отлично в одном просторном балахоне из мягкой тонкой шерсти. По ее мнению, в кабинете было не обойтись без меховой накидки.

— Здравствуй, Лисси, — Барден встретил ее своей неподражаемой обворожительной улыбкой. — Ну, как твои дела? Марк не обижал тебя?

— Почти нет, — честно ответила Илис.

Барден удивленно поднял брови.

— "Почти"? Как это понимать? Значит, все-таки обидел? Рассказывай, — приказал он.

— Да, в общем, ничего особенного, нечего рассказывать. Просто он замучил меня светскими вечеринками.

— Только и всего? Ну, так это я попросил его.

— Вы? — изумилась Илис. — Зачем?

— Чтобы ты не скучала без общества. Тебе не понравилось?

Илис пожала плечами.

— Иногда скучновато было, но в общем ничего.

— Если «ничего», значит, ничего страшного, — заключил Барден. — Садись, Илис поговорим, — он галантно придвинул ей кресло и сел сам. — А что Эдес? Понравился тебе?

— Красивый город, — ответила Илис довольно искренне. — Только ветреный очень.

— Если понравился, может быть, ты хотела бы остаться в нем подольше? Скажем, на зиму? Ты могла бы продолжить занятия с Илескаром.

Илис заподозрила неладное и заерзала в кресле. Барден смотрел на нее слишком уж внимательно и чуть ли не с отеческим участием.

— Герр Данис, в чем дело? Говорите сразу.

— Через несколько дней я уезжаю, Илис, — не стал тянуть Барден. — Я еду в Фрагию и, может быть, не вернусь в Эдес до весны.

— Фрагия — это ведь в Медее?

— Да. Там сейчас довольно тяжелое положение, и с наступлением зимы станет еще тяжелее.

— И что же? Вы не хотите, чтобы я ехала с вами и мешала вам? Или, может быть, я разочаровала вас как ученица?

— Не в этом дело, Илис, — покачал головой Барден.

— А в чем же?

— Там идет война, а военный лагерь — не самое подходящее место для молодой девушки.

— А! Так вы боитесь за мои нервы? Напрасно. Я всякое повидала.

— Не сомневаюсь. Пойми, Илис, я вовсе не намерен приказывать тебе остаться в Эдесе. Да ты, полагаю, и не послушалась бы такого приказа. Просто я хочу, чтобы ты хорошенько подумала и сделала выбор.

— И думать нечего! — рассердилась Илис. — Если я вас не разочаровала, и если вы не мечтаете еще от меня избавиться, я поеду с вами. И точка.

— Решительное заявление! — усмехнулся Барден.

— А я вообще — девушка решительная… Скажите, а Марк остается или едет с вами?

— Едет со мной. Его каникулы окончены.

— Вот так-так! — озадаченно проговорила Илис. — Вы уезжаете, Марк уезжает… и с кем же я должна была остаться?

— Илескар согласился присмотреть за тобой во время моего отсутствия. Вы с ним, кажется, сошлись довольно близко?

— Илескар, значит!.. И после этого вы будете утверждать, что не пытались спихнуть меня с рук! — возмутилась Илис.

Ей уже порядком надоело, что все только и делают, что передают ее из рук в руки, словно вещь или собачонку какую-нибудь. И при этом никто особенно не интересовался ее мнением. Пожалуй, Барден был первым, кто предоставил ей какой-то выбор. Обычно все говорили ей: "Теперь, Илис, мы с тобой поедем туда-то" или: "Извини, Илис, но тебе лучше остаться тут".

— Итак, решено: ты едешь со мной в Фригию? — сказал Барден, внимательно на нее глядя.

— Да.

— Хорошо. Только не жалуйся потом, пожалуйста, и не особенно рассчитывай вернуться в Эдес раньше марта. То есть ты можешь попросить меня открыть портал, но я не уверен, что стану делать это. А пока можешь идти. У тебя есть пара дней, чтобы собрать вещи и попрощаться с друзьями.

Илис уже приходилось путешествовать и по осеннему бездорожью, и по зимнему снегу, и опыт этот был не из приятных. Но, как оказалось, ехать в компании двух молодых оборванцев — совсем не то же самое, что путешествовать в составе королевской свиты — а Барден на самом деле вез с собой небольшую свиту. Состояла она из Марка, Альберта Третта, Илис, незнакомого ей эдеского магика, нескольких офицеров разного ранга и слуг. Над кавалькадой хоть и не развевались императорские стяги, но все же каждому встречному становилось ясно: едет важный господин. Впрочем, определить беглым взглядом, кто из путников есть тот самый важный господин, представлялось невозможным. Среди своих людей Барден выделялся разве что высоким ростом, низким голосом и шириною плеч.

Илис была единственной женщиной в отряде (она отказалась даже от личной служанки), и офицеры смотрели на нее с неодобрением и настороженностью. Ночевала она отдельно от всех, но вечера зачастую проводила вместе с Барденом и Марком, если только они не были заняты с картами, которых везли с собой целый ворох. Пока Барден обсуждал с ней очередной фрагмент из труда по теории магии, или объяснял ей какую-нибудь формулу, Марк сидел, согнувшись над картами. И ничто, казалось, не могло его заинтересовать в тот момент сильнее. Он был уже не тут, не с ними — он был в центре сражения, и в голове выстраивал план битвы. И Эдес, и столичные развлечения, и даже белокурая Эва — все было отодвинуто на задний план и перестало иметь всякое значение.

На подъезде к Фрагии отряд наехал на касотскую заставу. Как торопливо, вполголоса объяснил Илис Марк, такие заставы стояли на всех ведущих к Фрагии дорогах. Илис смотрела во все глаза: ей еще не приходилось находиться в центре военных действий. Но пока ничего интересного, кроме уставших и промокших от злых ноябрьских дождей офицеров и солдат, она не видела.

Императора и наследника вышел встречать начальник заставы, немолодой, заросший рыжеватой бородой (как отметила Илис, в Касот вообще было очень много рыжеватых блондинов), явно простуженный здоровяк. Он без лишних объяснений сразу признал Бардена и пригласил гостя отужинать с ним — благо надвигался вечер. Барден, не чинясь, приглашение принял, и до ночи они с начальником заставы, Марком и Альбертом обсуждали положение войск под стенами Фрагии. Под их разговор Илис и уснула, а утром они продолжили путь.

Сам город — точнее, его стены, — ей довелось увидеть только издалека. Вокруг, сколько хватало глаз, виднелись шатры с касотскими черно-красно-желтыми стягами над ними, и поднимались дымы костров. Штурм Фрагии шел вяло: касотская сторона время от времени постреливала по стенам из катапульт и луков, но без особого энтузиазма. Командование ожидало прибытия императора, дабы обсудить с ним обстановку и, приступить, возможно, к решительным действиям.

Императорский штаб разместился в крестьянском доме. Деревня, прилепившая почти под самыми городскими стенами, была давно оставлена обитателями. Многие уцелевшие дома в ней теперь занимали старшие офицеры из командования. Илис была рада: жить в деревенском доме, пусть тесном и темном, насквозь прокопченном, было несравненно лучше, чем в переносном шатре. Ей выпала высокая честь поселиться под одной крышей с императором, его сыном и ближайшим соратником герром Треттом. Подумав о том, в каком двусмысленном положении она оказалась, и какие слухи поползут о ней по лагерю, Илис хохотнула про себя. Любопытно, а отдает ли Барден себе отчет о том, в каком свете предстает в глазах подданных? Наверняка отдает, но не заботится об этом. Ну, так и мне заботиться не стоит, решила Илис. Тем более что моя репутация погибла уже давным-давно. Редко ли мне приходилось путешествовать и жить в исключительно мужском обществе?

— Я не намерен таскать тебя всюду за собой, — заявил ей Барден в первый же вечер, проведенный в новом пристанище. — Может быть, ты подолгу не будешь видеть меня. Поэтому возьми вот это, — он стянул с пальца перстень — один из тех, что были знакомы всему его окружению, — и передал его Илис. Перстень был дорогим, его украшало множество опалов, и Илис приняла его почти с благоговением. — Предъявишь, если вдруг возникнут проблемы. Но старайся соблюдать меру, не нарываться и не лезть на рожон. Мне будет неприятно, если с тобой случится беда. Здесь все-таки не шутки шутят… Подвернешься не вовремя — никто не будет разбираться, кто ты такая есть.

— Благодарю за доверие, герр Данис, — отозвалась удивленная Илис, разглядывая перстень. Нечего было и думать о том, чтобы носить его на пальце: из огромной лапищи Бардена можно было выкроить по меньшей мере две ладошки Илис. — Но наверняка могу пообещать вам только, что не потеряю перстень.

— И на том спасибо. Я знаю, ты любопытна, и твой любопытный нос тебя когда-нибудь погубит, но я все же буду надеяться, что произойдет это не слишком скоро.

— Вы что, всерьез за меня переживаете? — еще сильнее удивилась Илис.

— А ты разве не знаешь, — Барден смотрел на нее с нескрываемой насмешкой в рыжих глазах, — что император не может ни за кого переживать, потому что у него нет сердца?

— Нет, не знаю.

— Ну так еще узнаешь.

И Илис узнала. За зиму она вообще узнала о Бардене много такого, насчет чего предпочла бы оставаться в неведении; и видела его в разных видах, большинство которых не способствовало возрастанию приязненных чувств. Илис увидела его, наконец, в гневе, когда лицо его и шея наливались кровью, зубы по-волчьи скалились, а от рокочущих звуков голоса замирало сердце. Переставая сдерживаться, Барден начинал напоминать ураган или бурю — сравнения избитые, но верные: он становился таким же безжалостным, сокрушающим и слепым. В такие минуты Илис старалась держаться от него подальше, зная, что он перестает узнавать и даже замечать кого-либо и может причинить вред самым близким людям, не задумываясь об этом.

Будучи безжалостным командиром, Барден ни во что не ставил жизнь своих подчиненных, и готов был положить всех до единого человека, лишь бы добиться цели. Временами он требовал от своих людей, казалось, невозможного, и готов был карать смертью за малейшую провинность. И не только был готов, но и карал: за два месяца Илис стала свидетельницей пяти казней.

Вместе с Альбертом, он сам вел допросы пленных, не гнушаясь применением пыток и ментальной магии, причем и в последнем случае он действовал отнюдь не деликатно. Илис, правда, на допросах не присутствовала, — желания видеть все эти ужасы у нее не было, да и не допустил бы ее Барден, — но наслушалась от солдат леденящих кровь рассказов. Половине того, что рассказывали, верить не стоило, но и оставшейся половины хватало за глаза. К тому же, решив окончательно прояснить ситуацию с допросами, Илис задала Марку вопрос в лоб.

— Да, это правда, — так же прямо ответил ей Марк. — Отец очень жесток с пленными. Он никого не жалеет.

— А тебе приходилось присутствовать на допросах? — не успокаивалась Илис.

— Да, — коротко ответил Марк и отказался продолжать разговор. Но и так уже все было ясно.

От всех этих открытий Илис сперва стало очень не по себе, но потом она мысленно сказала: ты хотела увидеть истинное лицо Бардена? ну так и смотри, любуйся на здоровье. Ты удивлялась, почему вокруг него, такого милого и обаятельного, царит атмосфера тревоги и священного ужаса? Теперь уже удивляться не будешь… Но ей все-таки очень трудно было сопоставить того человека, которого она знала уже несколько месяцев, с тем, кого узнала сейчас.

Как ни странно, не смотря на жестокость Бардена и его страшные вспышки ярости, солдаты вовсе не ненавидели его. Наоборот, они готовы были едва ли не лобызать ему ноги. Илис долго удивлялась, пока не выяснила причин такого отношения к императору простых смертных. Будучи крайне требовательным к другим, Барден не давал спуску и себе. Сутками он мог торчать на позициях, в мороз и метель, деля с солдатами сухари и солонину, а по возвращении у него хватало сил еще и на беседу с Илис. Кого другого подобное насилие над собой давно прикончило бы, но Барден, вероятно, был сделан из железа. Ни хворь, ни стрелы, ни вражеские мечи его не брали. Несокрушимое здоровье плюс живой ум и невероятная удача позволяли ему успевать везде. И Илис не уставала восхищаться им, не прекращая при этом и ужасаться.

Марк — тот был из другого теста, чем отец. Илис находила его более человечным. Хоть он и без содрогания взирал на творимые его отцом ужасы, в обращении с людьми он был гораздо мягче. И он не был так неуязвим. В середине января он подхватил страшную простуду, и только чудом удерживался на ногах. Пылающий жаром, с воспаленными глазами и жестоким кашлем, он разъезжал по позициям, и Илис страшно хотелось загнать его отлежаться в постель. Но ни сам он, ни Барден как будто не замечали его состояния, и она помалкивала. Закончилось все закономерно: Марк свалился в бреду и лихорадке, и не вставал неделю. А едва почуяв себя в силах встать на ноги, он снова помчался в мороз, в метель, к своим солдатам. Ясно было, что Барден молчаливо одобряет его поведение, но Илис его самоистязания понять не могла.

В конце декабря касотцы вошли в разоренную Фрагию. Илис с внутренним содроганием ожидала, когда начнется обычная в таких случаях солдатская потеха. Ее унылый вид не укрылся от внимания Бардена. Объяснять, в чем причина, ему было не нужно, он и так все понимал с полувзгляда. И он категорически запретил Илис ступать на улицы Фрагии до тех пор, пока он ей не позволит. Она и не рвалась, но настроение у нее лучше не становилось. Барден смерил ее пристальным взглядом и спросил тяжело:

— Что, княжна, жалеешь, что поехала сюда со мной? — впервые со дня знакомства он назвал ее княжной.

— Есть немного, — честно призналась Илис.

— Хочешь вернуться в Эдес?

Илис подумала и ответила:

— Нет.

— Вот как? — прищурился Барден, и, явно издеваясь, продолжил. — Ты еще не исполнилась ко мне отвращения? Не хочется бежать от меня за тридевять земель?

— При чем тут вы? — возмутилась Илис. — Послушайте, если вы хотите порефлексировать или вызвать меня на откровенный разговор, то зря стараетесь. Неподходящий объект выбрали! Я вовсе не собираюсь убеждать вас, какой вы на самом деле хороший, и как несправедливо на вас наговаривают люди и вы сам.

На это Барден неудержимо расхохотался, а Илис подумала: вот тип идеального злодея — ни сердца, ни совести, смеется над своими злодеяниями, как ни в чем не бывало! Впрочем, если насчет совести Илис почти не сомневалась, то насчет сердца у нее оставались серьезные сомнения.

До наступления весны Илис успела побывать еще в одном месте: в самой северной точке Касот, в крепости с простым и одновременно говорящим названием Северная. Марк рассказал ей, что когда-то здесь проходила граница Скааны, но этого королевства не существует уже двадцать лет.

— Отец завоевал Скаану, когда был молод, — сказал Марк. — Из тех земель родом моя мать… Что до крепости, она существовала уже тогда, только называлась по-другому. Старого ее названия почти никто уже не помнит, как не помнят вообще скаанского наречия.

— Твоя мать — чужеземка? — Илис воспользовалась случаем поговорить об императрице, которую ей так и не довелось увидеть.

— Да, — ответил Марк. — Она была дочерью скаанского короля и единственной, кто остался в живых из скаанского королевского рода.

— Твой отец женился на ней и взял Скаану в приданое?

— Нет, земли и без того уже принадлежали ему.

— Зачем же тогда он женился? — удивилась Илис.

— Наверное, он любил ее, — ответил Марк серьезно.

Представить Бардена влюбленным юношей было свыше сил Илис, а потому она оставила бесплодные попытки и обратилась мыслями к более жизненным вещам.

Северная была хорошо укрепленным фортом, и внутри нее располагался большой гарнизон. Здесь не велось никаких военных действий, и Илис получила гораздо большую свободу передвижений, чем возле Фрагии, — но только в пределах крепости. За ворота в одиночку выпустить ее отказались, даже когда она предъявила опаловый перстень. Стража ссылалась на приказ императора, и Илис немедленно поинтересовалась, что они имеют в виду. Оказывается, существовало распоряжение Бардена, касающееся лично ее: император запретил выпускать ее из крепости под любым предлогом, если только она ехала не с ним. Илис удивилась, но за разъяснениями к нему не пошла. Невозможность выйти за ворота Северной ее ничуть не расстроила, поскольку ей хватало занятий и в пределах крепостных стен. В Северной было спокойно, — если так можно сказать про место, где стоит военный гарнизон численностью в несколько сотен, — у Илис имелась собственная комната, Барден был уже не так сильно загружен делами, и Илис могла, наконец, заняться, как следует, магией. Когда за окнами ревела пурга, было так приятно разместиться с книгой у жарко натопленного камина, замотавшись для пущего комфорта в шерстяной плед. В такие вечера даже Барден не возражал против огня в камине, хотя сам старался держаться от него подальше, как будто боялся растаять.

В крепости было несколько молодых офицеров, с которыми Илис уже через неделю после прибытия была на короткой ноге. Лишенные женского общества и очумевшие от многомесячного безделья, молодые люди наперебой ухаживали за нею, для них это стало чем-то вроде соревнования. Илис не привыкла выступать в роли объекта мужского внимания и поначалу смущалась (пряча смущение за язвительными насмешками), но вскоре освоилась и приняла игру. Благодаря ее манере поведения и пристрастию к мужскому платью, — в Северной Барден уже не заставлял ее носить дамские туалеты, — игра эта продолжалась недолго: для большинства офицеров Илис превратилась в "своего парня", товарища по дружеским вечеринкам с вином и картами. Вина Илис не пила, но в карты играла охотно, и обыгрывать менее трезвых партнеров получалось у нее весьма ловко.

— 8-

С молодым касотским офицером по имени Хельмут Клингманн Илис сошлась особенно близко. Может быть, потому, что он был наименее назойлив в наполовину шуточных ухаживаниях за ней, и вообще больше помалкивал. А может, потому, что ему явно симпатизировал Марк, который, как заметила Илис, в основном держался особняком от остальных офицеров.

Ничего особенно в Клингманне не было. Среднего роста, худощавый и белобрысый, он не привлекал к себе внимания. Но, как-то раз разговорившись с ним, Илис с удивлением обнаружила в нем знатока поэзии и романтических романов, о которых он, однако, судил с изрядной долей юмора. Илис, которая сама весьма иронично относилась ко всей этой рыцарско-любовной модной литературе, пришла в восторг, отыскав вдруг нежданно-негаданно единомышленника. Они стали беседовать все чаще и охотнее, проникаясь друг к другу взаимной симпатией, и, наконец, стали сходиться почти каждый вечер.

Хельмут был отпрыском не слишком знатного, давно обедневшего дворянского семейства. Все его состояние заключалось в жаловании, которое он получал на службе у императора. Ему было двадцать семь лет, двенадцать из них он провел в армии, но до высоких чинов не дослужился. По его собственным словам, ему все как-то не везло: назначения он получал в места тихие, спокойные, неопасные. Вот и в Северной он торчал уже безвылазно полгода, занимаясь муштровкой солдат. У Илис сложилось мнение, что лучше всего для него было бы оставить военную службу и поступить на должность, скажем, архивариуса.

— Я с детства мечтал прославиться как великий полководец, — с ироничным смешком поведал ей Хельмут в один из вечеров. — И всегда завидовал своему кузену, который весьма преуспел на службе. Правда, закончил он плохо… Но, глупо сказать, я все равно ему завидую. До сих пор.

— А что с ним случилось? — не смогла сдержать любопытства Илис.

— В голову его ранили в одном из сражений. Долго он, говорят, маялся, но Перайна помогла — живой остался, только с тех пор не в себе.

Так-так, подумала Илис. Знаем мы одного раненного в голову… который не в себе. Уж не про него ли речь? Вот смешно-то будет.

— А как зовут вашего кузена, Хельмут? — вкрадчиво спросила она.

— Князь Рувато Слоок. Известный столичный кавалер! Может быть, и вы его знаете?

— Знаю, — призналась не слишком удивленная Илис. — Только не знала, что вы с ним родственники.

— Удивительно, какое совпадение, — глаза у Хельмута так и засияли. — И давно вы его видели?

— В октябре. Пару раз пересеклись в Эдесе на вечеринках, немного поговорили — и все.

— И как он вам показался? Мне не довелось видеть его после ранения, но матушка писала мне, что временами он говорит странные вещи.

Илис пожала плечами.

— Нет, ничего такого странного он мне не сказал. Может быть, просто не успел. Видите ли, Марк оттаскивал вашего кузена от меня всякий раз, когда видел, что мы разговариваем, — Илис не удержалась и хихикнула. — Наверное, ревновал. А мне ваш кузен показался вполне приятным молодым человеком.

— Он замечательный человек, — с жаром поддержал Хельмут. — Значит, он в полном здравии? Как хорошо!.. Скажите, Илис, а как скоро вы планируете вернуться в Эдес?

— Вот уж не могу сказать. Решаю не я, а герр Данис… то есть, я хотела сказать, его императорское величество, — поспешно поправилась Илис, видя, как Хельмут вылупил на нее глаза. — Но думаю, мы рано или поздно туда вернемся. Во всяком случае, его величество обещал мне это.

— Могу я попросить вас об одном одолжении? Не знаю, сколько времени мне придется еще просидеть в Северной, а отправить отсюда почту удается не всегда. Не могли бы вы передать моему кузену письмо, если увидитесь с ним?

— Отчего же не передать? Передам, — согласилась Илис. — Только учтите, что случится это не раньше марта.

— Это не срочное дело, — улыбнулся Хельмут.

— Скажите, Хельмут, — не унималась любопытная Илис, — а с какой стороны вы с Рувато в родстве? Он рассказывал мне про деда-наинца…

— Все так. Его мать приходится сестрой моему отцу. Ее без приданого взял за себя отец Рувато. Он мог позволить себе такой брак — он был очень богат. А теперь все богатство перешло к Рувато, к единственному наследнику. Отец его умер год назад, примерно тогда, когда Рувато получил ранение. Только какой ему прок в наследстве, если в голове у него… — Хельмут не закончил фразу и покрутил рукой у виска.

— Ваш кузен выглядел вполне нормальным, — возразила Илис. — А знающие его ближе, чем я, люди уверяют, что он нормален не только внешне.

— Хорошо, если так.

— Э, да я смотрю, вы завидуете ему не только в части боевых заслуг! — засмеялась Илис. — Бросьте, Хельмут, зачем печалиться о деньгах? Вот взгляните на меня: ни гроша в кармане, но чувствую себя прекрасно.

— С вашим покровителем, — грустно сказал Хельмут, — можно не беспокоиться о деньгах… и вообще о чем бы то ни было.

— Вопрос о моем «покровителе» давайте оставим в стороне, — тут же посерьезнела Илис. — Он тут ни при чем.

А про себя подумала, что если разговоры о «покровителе» возникают с завидной периодичностью, значит, в них что-то есть. Если так пойдет дальше, скоро ее перестанут воспринимать саму по себе, а будут считать этаким придатком к императору… вот ужас, совсем уж никуда не годится! Наверное, она слишком надолго «прилепилась» к одному человеку. Для такого перекати-поле, как она, это нехорошо. Но, хоть убей ее, Илис не чувствовала ни желания, ни потребности сказать «прощай» своему наставнику, хотя, возможно, и пора пришла это сделать.

К концу зимы Илис, заключенная в кольцо крепостных стен и лишенная сообщения с внешним миром, начала потихоньку тосковать. Всего несколько раз Барден, покидая Северную, брал ее с собой, но и эти краткие поездки не принесли радости. Зима выдалась снежная, и пробираться по занесенным дорогам часами, когда снег залепляет тебе лицо, было муторно и тяжко. Зачем истязать себя и приближенных, вместо того, чтобы открыть портал в нужное место, Илис сначала решительно не понимала. Впрочем, поразмыслив, она пришла к следующему выводу: несмотря на все остроту своего ума, Барден никак не мог удержать в голове десятки и сотни мест, когда-либо им посещенных. А открывать портал не наверняка, "на авось", было чревато разнообразными неприятными последствиями.

Особенно тоскливо стало после отъезда Марка. Несмотря на его занятость, его все же было можно отловить время от времени для дружеской беседы. Но в феврале он уехал, и возвращаться в Северную не намеревался в ближайшие несколько месяцев. Илис совсем загрустила и стала искать новые развлечения.

И однажды ее осенило.

Северная крепость была очень велика, за все время пребывания в ней Илис не видела и пятой ее части. Все ее подвалы и башни оставались неисследованной территорией, и не потому, что Илис боялась заблудиться — с помощью портала она легко могла вернуться в свою спальню, — но потому, что обойти все помещения, не имея на руках плана форта, было почти невозможно. Илис же очень любила исследовать все, что только можно. И однажды ей пришло в голову, что Хельмут, который неоднократно совершал обходы Северной в составе дозора, мог бы послужить проводником.

Когда она пристала к нему с этой просьбой, он одновременно удивился и растерялся.

— Зачем вам это нужно? — спросил он, глядя на нее с изумлением.

— Люблю все новое, — легкомысленно ответила Илис. — К тому же, мне никогда еще не приходилось бывать в настоящих подземельях, — про подземелья гильдии Фекса, в которых в юности она была частым гостем, она предусмотрительно умолчала, чтобы не шокировать молодого человека.

— Не знаю, можно ли это, — засомневался Хельмут. — В подвалах находятся кладовые, а еще ниже — тюремные камеры, и посторонним туда доступ запрещен.

— Разве я посторонняя? — Илис демонстративно задрала нос и показала Хельмуту императорский опаловый перстень. Офицер на минуту потерял дар речи.

— Откуда это у вас, Илис?

— Разумеется, его величество сам дал мне его. А вы как думали?

— Хорошо, — очень неохотно сказал Хельмут. — Будь по-вашему.

Ничего особенно интересного ни в подвалах, ни в башнях, Илис не обнаружила. Хельмут честно провел ее по всем помещениям, куда сам имел доступ, и показал те, куда доступа не имел, — например, камеры для пленных. Но все же, это были какие-то новые впечатления. Некоторое время Илис провозилась еще с планами Северной, которые достал для нее Хельмут, и на этом ее интерес к Северной иссяк.

Барден, прознавший о ее исследовательской деятельности — от него не укрывалось ничто из происходящего в крепости, — очень удивился и поинтересовался, зачем ей понадобилось лазать по сырым заплесневелым подвалам и выстуженным башням.

— Уж не решила ли ты заделаться шпионкой и продать планы форта медейцам? — спросил он насмешливо.

— Еще чего! У медейцев не хватит денег, чтобы купить у меня эти планы, — в тон ему ответила Илис. — Хотя идея свежая. Надо обдумать.

— А вот допросить бы барышню как следует, — задумчиво проговорил Альберт, в кои-то веки открыв рот, — что именно она там вынюхивает. Да и ее приятеля заодно.

— Все бы вам "допросить", — ядовито сказала Илис. — Нет чтобы поговорить по-хорошему. Учитесь у своего императора, герр Третт, — тут она вспомнила то, что слышала о проводимых Барденом допросах, и осеклась. И увидела, как одновременно, будто сговорившись, ухмыльнулись Барден и Третт. Вероятно, они оба прекрасно поняли, о чем она подумала.

Когда пришло время возвращаться в Эдес, Илис искренне обрадовалась. Она уже страшно соскучилась по виду людей, которые не носили бы доспехи и форменные плащи. За то время, которое она провела под стенами Фрагии и в Северной крепости, она успела позабыть, что существуют какие-то другие цвета, кроме белого, черного и серого. Не говоря уже о том, что она целую вечность не разговаривала с представительницами нежного пола. В форте было несколько женщин — в основном прислуга на кухне и прачки, — но глупые крестьянки старались держаться от Илис подальше. За ее мужскую одежду они называли ее "перевертышем", — только Двенадцать знают, что именно подразумевали они под этим словом, — а из-за близости к императору-колдуну считали ее едва ли не его наложницей. Все это было бы смешно, если бы не было так грустно, печально размышляла Илис. Слава, которую она стяжала себе у касотского простонародья, постепенно переставала ей нравиться.

Перед отъездом к ней пришел попрощаться Хельмут. Втайне он завидовал ей: ведь она уезжала "в мир", а ему предстояло остаться в Северной неизвестно еще на сколько времени. Поэтому выглядел он грустным, и настроен был сентиментально.

— Хочу сделать вам подарок, — сказал он и вложил в ладонь Илис серебряный браслет изящной работы. — Вот, возьмите это.

— Что это вы выдумали? — Илис отдернула руку, как от горячего. — Не нужно мне от вас подарков! Да еще таких… Вот уж не ожидала от вас, в самом деле.

Видя ее возмущение и растерянность, Хельмут рассмеялся.

— Да что вы! — сказал он. — Не бойтесь, мой подарок ни к чему вас обязывает. Это вовсе не семейная реликвия, просто красивая безделушка. Мне хотелось, чтобы у вас была вещь, которая станет напоминать вам обо мне.

— Вот глупости, — сердито сказала Илис и покраснела. Она сама себе не признавалась, но ей было приятно. До сих пор никто не заботился оставить по себе такую милую «вещественную» память. — Может быть, это и безделушка, но наверное, очень дорогая. К чему вам тратить столько денег только ради того, чтобы я вас иногда вспоминала?

— Вы ли это говорите? А кто убеждал меня не так давно, что нет никакого смысла печалиться о деньгах?

— И правда, — засмеялась Илис. — Надо же, помните… Жаль, Хельмут, но мне совершенно нечего подарить вам взамен.

— Ничего и не надо. Я и без того вас буду помнить.

Все-таки, подумала Илис, он перечитал рыцарских романов. Вся эта сцена как будто вырезана оттуда. Храбрый рыцарь прощается со своей дамой… Куда девалась вся его ирония?..

— Может быть, мы с вами еще когда-нибудь увидимся, — продолжал Хельмут таким серьезным тоном, что у Илис мурашки по спине побежали. — Всякое бывает. Но даже если нет, помните: вы всегда можете рассчитывать на мою помощь, что бы ни случилось. Попросите меня о чем угодно, и я выполню вашу просьбу.

— Это уж совсем ни к чему, — возразила Илис. — Зачем вам брать на себя такие нешуточные обязательства? Мало ли, что я попрошу.

— Нет, — твердо сказал Хельмут. — Я своих слов обратно не возьму.

Илис в очередной раз подумала, что мужчины слишком уж серьезно относятся к своим словам. Или ей просто везет на таких принципиальных? И ведь как говорить-то начинают, когда дело доходит до обещаний и клятв! Плечи все, как один, расправляют, в глазах огонь загорается… Орлы! Безымянный их разберет, этих мужчин.

— Как хотите, — сдалась Илис. — Только не жалуйтесь потом, когда мне вздумается поймать вас на слове.

Илис крайне удивилась бы, узнай она, что ее наставник ждет возвращения в столицу почти с таким же нетерпением, как она. За зиму Барден страшно устал, и не хотел ничего, кроме как побыть немного в мире и покое рядом со своей супругой. Он, впрочем, знал, что о мире и покое ему приходится только мечтать. Наверняка в Эдесе накопилось множество дел, которые требуют его личного вмешательства, и которые можно решить только на месте.

И в Северной накануне отъезда его не хотели оставить в покое.

В коридоре его нагнал Альберт, вид у которого был необыкновенно мрачный.

— Эмиль! — сказал он вполголоса, пристраиваясь справа от Бардена, который и не подумал замедлить шаг. — Я хочу серьезно поговорить с тобой.

— О чем?

— О девчонке, которую ты называешь своей ученицей.

Барден взглянул на него исподлобья и спросил тяжело и глухо:

— Ты тоже будешь пересказывать мне слухи о ней, которые бродят по форту? Если да, то можешь не утруждаться. Я все их и без того знаю.

— Слухи тут ни при чем. Я хотел сказать тебе, что мне не нравится, как она рыщет повсюду и везде сует свой нос, — ответил Альберт. — Добром это не кончится. Ты еще будешь проклинать день, когда решил привезти ее сюда.

— Что-то подобное я уже слышал, Альберт. Лет двадцать назад. Кто-то, некий юный адъютант предостерегал меня насчет некой молодой женщины и сулил мне великие беды в будущем. Не припоминаешь, кто это был? — прищурился Барден.

— Эмиль, я говорю серьезно! Почему ты так доверяешь этой девчонке? Чем она заслужила такое отношение? Откуда тебе знать, что она не предаст тебя при первом удобном случае?

— А ты? Почему у тебя такое недоверие к Илис?

— Она постоянно крутится возле тебя, — мрачно сказал Альберт. — Откуда мне знать, что у нее нет никаких задних мыслей?

— Если у тебя нет ничего, кроме этих пустых подозрений, нам лучше прекратить разговор.

— Право, Эмиль — стоит возле тебя появиться молодой красивой женщине — и ты слепнешь…

— Ты забываешься, Альберт, — тихо сказал Барден, сверкнув глазами.

— Пусть так. Но ты еще вспомнишь мои слова, когда будешь разгребать кашу, заваренную Илис.

Барден резко остановился и вперил яростный взгляд желтых глаз в собеседника.

— С каких пор ты сделался предсказателем? — голос его звучал очень тихо и очень страшно. — Мне надоела вся эта болтовня. В следующий раз я прикажу вырвать язык всякому, кто заговорит со мной об Илис в подобном ключе. И тебя это тоже касается. Ты понял меня, Альберт?

— Я прекрасно понял вас, ваше величество, — так же тихо ответил Альберт и низко поклонился.

— 9-

Возвращение в Эдес оказалось еще более приятным, чем ожидала Илис. Уже на второй день пребывания во дворце она получила целую стопку посланий от своих столичных знакомых. Оказывается, все те молодые люди, с которыми познакомил ее Марк, помнили ее и, едва прознав о ее возвращении, тут же поспешили выразить свою радость в связи с этим событием. И наперебой приглашали на обеды, ужины и танцы. Илис читала послания, умилялась и удивлялась тому, какой глубокий, оказывается, след успела оставить в памяти столичной молодежи.

Имелось среди горы писем и послание от князя Рувато Слоока, написанное чрезвычайно просто, сдержанно, и вместе с тем как-то безлично. Содержало оно одни лишь общие фразы, и Илис почувствовала невольное разочарование. Сама не зная почему, она ожидала от Слоока чего-то большего. Кроме того, ей нужно было встретиться с ним, чтобы передать письмо от Хельмута, и она не знала, как это устроить: он никуда ее не приглашал и даже не упоминал о желании увидеться с ней. И Илис пошла на маленькую хитрость. Из стопки приглашений она выбрала одно, которое могла принять, не нарушая приличий — Илария Энгас просила ее посетить один из вечеров с музыкой и танцами, которые время от времени устраивались в ее доме. К девушке Илис могла пойти и без сопровождения, а это было немаловажно, потому что Марк в столице отсутствовал, и неизвестно было, когда он появится. Поэтому Илис написала сначала записку к Иларии, извещая, что с удовольствием принимает ее приглашение, а потом села за письмо к Рувато. Она старательно копировала принятый им официальный стиль, и лишь в конце сначала между делом сообщила, что у нее для него имеется некое послание, а после намекнула, что, вероятно, вскоре возобновит визиты к знакомым, и одним из первых станет дом дюка Энгаса, по очаровательной дочери которого она особенно соскучилась.

Илис отправила слуг с письмами и стала ждать, удастся ли ее маленькая хитрость.

Но раньше, чем ей удалось увидеться с Слооком, ей пришлось встретиться с человеком, которого она никак не рассчитывала и даже не желала видеть. Совершенно неожиданно Барден сообщил, что разрешения увидеться с ней просил наследный принц Истрии Крэст Авнери — ее двоюродный брат, который так долго и безуспешно возглавлял охоту за ней сначала на истрийском архипелаге, а потом и на материке.

— Крэст? — не поверила ушам Илис. — Просил вас о встрече со мной? Но откуда он знает… — она осеклась и уставилась на Бардена во все глаза. — Вы рассказали ему?

— Написал, — спокойно ответил Барден. — И давно. И настоятельно просил его оставить тебя в покое. Я постарался внушить ему мысль, что ты для них не опасна… и что я отвечаю за тебя.

— Ах вот как… и что, получилось внушить?

Барден помолчал.

— Не уверен. Но я добился от него обещания, что, пока один из вас — ты или он, — остается моим гостем, он не попытается причинить тебе зло.

— Очень интересно, — поджала губы Илис. — Если я все еще являюсь для него таким пугалом, о чем он хочет говорить со мной?

— Вот этого я не знаю. Так что передать ему?

— Передайте, что я согласна, — поколебавшись, сказала Илис. Как это часто бывало, любопытство в ней одержало верх над осторожностью. — А где он сейчас?

— В Эдесе, — сказал Барден и засмеялся, увидев, как вытянулось лицо Илис.

Увидевшие Илис и Крэста вместе ни на минуту не усомнились бы, что перед ними — близкие родственники. У Крэста были такие же гладкие черные волосы и большие черные глаза, как у Илис, но тонкому лицу его недоставало живости, а в глазах не было задорного блеска. Он выглядел очень высокомерным, и внешнее впечатление полностью соответствовало истине. Насколько помнила Илис, он всегда драл нос, даже в детстве и юности. Крэст был старше Илис на семь лет, и до того дня, когда ей пришлось покинуть дом, она успела хорошо узнать его.

Крэст, закинув ногу на ногу, сидел напротив нее, в кресле, где она привыкла видеть Бардена. Ноги у него были длинные, и сам он был длинный и тонкий. Его сухощавое сложение подчеркивал однообразный черный цвет одеяния, оживленный лишь блеском драгоценного медальона на груди. Илис стоило больших усилий сохранять спокойствие в его присутствии — столько воспоминаний пробудил в ней вид кузена.

— Здравствуй, Илис, — Крэст заговорил первым, и заговорил на истрийском. — Ты, надеюсь, не забыла еще наш язык?

— Разумеется, нет, — ответила Илис так же по-истрийски. — На память я не жалуюсь. Зачем ты хотел видеть меня?

— А что, его величество император стал теперь твоей дуэньей? — проигнорировав вопрос, Крэст высокомерно задрал брови и чуть кивнул в сторону Бардена.

На присутствии императора при разговоре с кузеном настояла Илис, и он сидел теперь у противоположной стены кабинета, углубившись в какую-то книгу. Несмотря на данное Крэстом "честное слово", Илис не слишком-то доверяла ему и не хотела оставаться с ним наедине. Барден охотно согласился выполнить ее просьбу, за что Илис ему была только благодарна.

К разговору он то ли не прислушивался, то ли делал вид. Илис даже не знала, понимает ли он по-истрийски. Вполне возможно, что понимал прекрасно.

— Я, кажется, задала тебе вопрос, — ядовито проговорила Илис. Великосветские маневры Крэста всегда действовали ей на нервы.

— Мне, — с расстановкой ответил Крэст, задрав брови еще выше, — было любопытно поглядеть на знаменитую ученицу главного касотского колдуна. И, должен сказать, зрелище это меня не слишком впечатлило.

— И только-то? — фыркнула Илис. — Ну, посмотрел, и что дальше?

— А ты совсем не изменилась!.. Такая же дерзкая невоспитанная девчонка.

— Ты тоже не изменился — такой же надутый высокомерный индюк. Что еще ты мне скажешь? Если ничего, то я, пожалуй, пойду, — она демонстративно приподнялась с кресла.

— Погоди, — остановил ее Крэст, не дрогнув лицом и сохраняя свою знаменитую высокомерную мину. — Я хотел предупредить тебя, чтобы ты не чувствовала себя совсем уж в безопасности. Теперь я знаю, где ты, и, можешь быть уверена, глаз с тебя не спущу. Так что будь осторожна! Мой отец все еще желает видеть тебя в Истрии — в цепях, разумеется, как опасную бунтовщицу. Барден любезно сообщил мне, что ты под его защитой, и выдавать он тебя не намерен, но ты не сможешь вечно прятаться под его крылышком.

Илис покосилась на Бардена. Даже когда Крэст упомянул его имя, он и бровью не повел. А впрочем, что это я? спохватилась Илис. Если его заинтересует разговор, он просто заглянет напрямую в голову к Крэсту. Или ко мне… хотя это уже не так приятно.

— Благодарю за предупреждение, — с изысканной вежливостью сказала Илис. — Но ты уверен, что хватит терпения ждать, пока я прыгну тебе в руки?

— Неужели ты собираешься всю жизнь прятаться за спиной у Бардена? Это так непохоже на тебя, сестренка.

Крэст явно поддразнивал ее этим обращением «сестренка», но Илис оставалась невозмутимой.

— Сколько я буду прятаться — это мое дело, — ответила она, подпустив в голос еще яду. — Теперь — все?..

— Нет, не все. Помнишь тех двух оборванцев, с которыми ты из Истрии удрала? Где они?

Илис искренне удивилась.

— Чудной ты! Даже если б я знала, разве я сказала бы?

— Лучше бы, право, сказала. Потому что я все равно их найду.

— А они-то тебе зачем? — еще сильнее удивилась Илис. — Что они тебе сделали?

Крэст поиграл желваками на бледных скулах и ответил:

— Они обманули меня. Оба. А я обмана не прощаю.

— О, Двенадцать! До чего ж вы все обидчивые! Тебе станет легче, если ты их поймаешь?

— Надеюсь, да, — Крэст холодно улыбнулся. — Мои палачи скучают без работы, так что эти два негодяя придутся кстати. Эшафот по ним плачет. Я уже выяснил, что этот наглый ублюдочный князек Соло прошлым летом увез тебя в Наи. Но мне не удалось выяснить, как ты оказалась в Касот и где он сейчас? Может быть, расскажешь мне? А? — он почти лопался от холодной ярости, и Илис поняла, что оскорблен он, в самом деле, очень сильно. — А дружок его? Этот, со шрамом на паскудной морде? Он куда подевался?

— Крэст, неужели ты всерьез ждешь от меня ответа?!

— Ты мне страшно надоела, Лисси, — с плохо сдерживаемой яростью проговорил Крэст, сбросив, наконец, маску холодного высокомерия. Изысканное бледное лицо его исказилось. — Надоела! Ты, твои дружки и твои делишки. Из-за тебя я больше года, как идиот, мотаюсь по материку и рою носом землю, как какая-нибудь драная ищейка! Из-за тебя я не могу вернуться домой. Из-за тебя становлюсь на Латере посмешищем. Ненавижу тебя, Илис! Поэтому, будь уверена: я дождусь, когда ты хотя бы на минуту потеряешь осмотрительность. И я этой минутой воспользуюсь! Я бы и сейчас с удовольствием размазал тебя по стенке, если бы не твой… твой наставник. А твоих дружков я из-под земли достану и накромсаю их кусочками!

Илис смотрела на него с удивлением. А она-то думала, что Крэст отличается хорошей выдержкой! Повышенные интонации истрийского принца привлекли и внимание Бардена. Он поднял голову от книги и внимательно разглядывал гостя, но пока никаких попыток вмешаться не делал.

— Говоришь, я надоела тебе? — тихо сказала Илис. — А ты мне — не надоел? Ты же мне жить не даешь нормально! Ему, видите ли, целый год не удается вернуться на Латер! А я не была там семь лет! И родителей не видела семь лет! Между прочим, из-за твоего папаши! Так что молчи лучше!.. Что до моих «дружков», на твоем месте я бы трижды подумала, прежде чем разыскивать их. Потому что — как бы они тебя ломтями не напластали.

— До сих пор у них это не очень-то получалось, — зло сощурившись, отпарировал Крэст.

— До сих пор они не очень пытались. Крэст, я не вижу смысла продолжать этот пустой разговор. Мне уже лично все ясно. При случае я передам от тебя привет Грэму и Роджеру. А теперь прошу тебя удалиться, если только у тебя нет никаких дел к его величеству.

— Никаких, — ответил Крэст, переходя на всеобщий язык. — С его величеством императором мы уже все обговорили.

Он встал. Встал и Барден, отложив в сторону книгу. Илис, у которой не было никакого желания провожать кузена ласковыми словами, осталась сидеть.

— Ну спасибо вам! — накинулась Илис на Бардена, когда они остались вдвоем. — Устроили свиданьице!

— Я думал, — медово улыбаясь, проговорил Барден, — что ты все-таки будешь рада видеть родственника.

— Знаете, где я видала таких родственников? У Борона в палатах! Он гоняет меня, как лису, а его люди так вообще меня чуть было не угробили!

— Насколько я знаю, это именно ты их чуть не угробила. Ведь мы говорим о происшествии в Обооре, не так ли?

— Да ну вас! — Илис в сердцах швырнула в него подвернувшуюся под руку подушку с кресла. Засмеявшись, Барден ловко поймал ее и положил рядом с собой. — Признайтесь уж честно, что сами хотели поразвлечься. Вы ведь понимаете по-истрийски, не так ли?

— У меня много талантов, но знание истрийского языка в их число не входит, — ухмыльнулся Барден. — У твоего брата, однако, не слишком прочная защита!.. А он настолько кипел негодованием, что совершенно не контролировал мысли. Сумбур в них царил полный, но все же разобрать кое-что было можно…

— Я так и знала! Так и знала! Вы опять подслушивали мысли! А я — у меня вы тоже в голове копались?

Барден покачал головой.

— Однажды я дал тебе слово, что не стану применять к тебе ментальную магию. Помнишь? В самом начале знакомства. У меня есть дурная привычка — держать свое слово до конца.

— Все-таки, у вас всех нездоровая зацикленность на честном слове, — сказала Илис, с размаха падая в кресло. — Но иногда это приходится очень кстати.

Маленькая хитрость с князем Слооком себя оправдала. Правда, только ступив в дом Энгасов и окинув взглядом собравшихся гостей, Илис на краткий миг испытала разочарование: Слоока среди них не было. Первым ее порывом было немедленно уйти, но она сдержала себя. Такой поступок был бы настоящей глупостью. В конце концов, она пришла отнюдь не из-за одного Слоока, да и какое ей до него дело? Илис осталась и включилась в веселый разговор Иларии с другими девушками.

И ее терпение — или, вернее, ее выдержка, — было вознаграждено. Слоок появился с большим опозданием, уже когда Илис и думать про него забыла. Едва успев поздороваться со знакомыми, он направился к ней.

— Сударыня! — сказал он, целуя Илис руку и при этом глядя ей в глаза. Волосы его за зиму несколько отросли и красиво вились надо лбом, но на бледных щеках по-прежнему не было румянца. — Вы снова среди нас! Могу ли я верить своим глазам?

— Можете, — ответила Илис и бесцеремонно отняла руку. По ее мнению, Слоок удерживал ее пальцы дольше, чем того требовал поцелуй. — Я — не наведенная галлюцинация и не иллюзия, не опасайтесь. У меня для вас есть кое-что, — из-за широкого пояса она извлекла сложенное узкой полоской письмо Хельмута Клингманна и протянула его собеседнику. — Вот, возьмите. Это от вашего кузена.

— От Хельмута? — удивился Слоок, принимая у нее письмо, но не спеша его разворачивать. — Где же вы его нашли?

— В Северной, — небрежно сказала Илис и в течение нескольких секунд наслаждалась видом вытянутой физиономии князя. — Но вы прочитайте, герр Слоок, ваш кузен наверняка все обстоятельно изложил в послании.

— Если позволите, с этим я повременю, — медленнее, чем обычно, сказал Слоок, пряча письмо в манжету. — Сейчас мне было бы гораздо приятнее побеседовать с вами, пока ваш сердитый кавалер оставил вас покое. Наше знакомство так неожиданно и скоро прервалось…

— Не по моей вине…

— Разумеется, нет. Я был нездоров тогда… это со мной случается, — добавил он.

— Как и со всеми нами.

— Надеюсь, нет. Так вы не откажете мне в беседе?

— Если только вы не станете говорить о политике.

Слоок засмеялся и сказал:

— О политике — ни слова. Обещаю.

Эта беседа оказалась первой в целой череде их бесед. Незаметно и очень постепенно, Илис начинала симпатизировать Слооку. А поймав себя однажды на этой симпатии, очень удивилась. Слоок был не из тех людей, которые ей нравились. От него за лигу разило светскостью высшего разряда, а от отточенности его манер у Илис сводило зубы. Одевался он с известной долей небрежности, которая придавала его туалету еще больше шика. Хельмут не зря назвал кузена "столичным кавалером" — он таким и был, светским львом до мозга костей, похлеще Крэста, только без его высокомерия. Манера же его говорить, сильно растягивая слова, вызывала у Илис нервную зевоту. Даже зная, что он ничуть не виноват, она ничего не могла с собой поделать. И он все время на что-то намекал, причем с каждой встречей доля намеков в его речах увеличивалась. Его намеки Илис страшно не нравились: за ними ей мерещились нездоровые денежно-политические махинации, которые постепенно становились для нее все более ясными. Слоок явно не знал, куда девать свое пресловутое богатство, и развлекался тем, что снабжал деньгами и оружием медейских аристократов, которые изо всех сил пытались отстоять независимость королевства. Говоря о его политической неблагонадежности, Марк был полностью прав, хотя и не располагал точными сведениями…

Посвящая, пусть и намеками, Илис в свои дела, Слоок страшно рисковал. Отчаянности, несмотря на его холодный и сдержанный вид, ему было не занимать. Ведь Илис была воспитанницей самого императора, а значит, логично было предположить, что она лояльно к нему настроена. Шепни она Бардену пару слов, нелояльный князь тут же оказался бы в подземелье, в заключении. Он это понимал, и она понимала, что он понимает, а поэтому шептать не спешила. Она только все сильнее злилась, что Слоок ставит ее в двусмысленное положение и как бы призывает ее сделать выбор: быть с императором или с мятежниками (поскольку он явно был не один такой нелояльный). Только Илис никак не могла понять, зачем ему это нужно, — чтобы она выбирала? Разве только мятежникам не хватало в своей компании магика… Но Илис уже твердо решила не вмешиваться в политику, и поэтому ей приходилось разыгрывать из себя набитую дуру и делать вид, что она ничего не понимает.

Но, увы, она слишком остро чувствовала, что несмотря на все ее усилия сохранять нейтралитет, политическое болото все сильнее засасывает ее. Она все еще была очень привязана к Бардену, но и дружеское расположение ее к князю Рувато Слооку возрастало день ото дня. Пока Илис удавалось худо-бедно балансировать между ними, но она не сомневалась, что придет день, когда эти двое столкнутся в открытую. И, если она к тому моменту не решит твердо, чью сторону ей принять, и будет продолжать колебаться посередине, ее просто раздавят. Впрочем, оставался еще один выход — заранее распрощаться с обоими. Но тогда Илис вспоминала про Крэста и понимала, что выход этот ее совершенно не устраивает.

Книга вторая. Илис

Часть 4. Интриганы

— 1-

На вид пленному было лет двадцать пять. Черные волосы беспорядочными грязными прядями спадали на смуглое скуластое лицо. Густые, сросшиеся на переносице брови и черная щетина на щеках придавали довольно красивому, в общем-то, лицу угрюмое и непримиримое выражение. Руки пленника были связаны, а одежда изорвана и залита кровью, и неудивительно: молодой человек был единственным выжившим в отряде, разбитом накануне под Рексией. И стоило как следует поблагодарить Рондру за подобное везение, поскольку Барден хорошо знал, кого его людям удалось взять в плен. Это было действительно настоящее, редкостное везение, ведь на одежде пленника не оставалось никаких нашивок или знаков отличия. Барден ясно видел, как это было. Когда положение отряда стало безнадежным, его командир своей рукой спорол все нашивки и снял с себя все, что могло бы обнаружить перед врагами его статус. Он рассчитывал умереть вместе со своими солдатами неузнанным. Его задумка, возможно, и удалась бы, не окажись поблизости Бардена, который легко вычислил его.

— Ваше высочество, — позвал Барден вполголоса, склонившись над пленным. — Ваше высочество, вы в сознании?

Пленный открыл глаза. Глаза его были прекрасны: большие, черные, наполненные неугасимым внутренним огнем, в частоколе длинных прямых ресниц. Сейчас они были подернуты дымкой боли и смотрели на Бардена с настороженностью и недоумением.

— Как вы назвали меня? — едва слышно спросил он на всеобщем языке с сильным медейским акцентом. — Кто вы?

— Я назвал вас "ваше высочество", — тихо, но отчетливо выговаривая слова, сказал Барден. — Потому что знаю, кто вы такой. Вы — принц Дэмьен Кириан, так что можете не притворяться. Что до меня, то мое имя, полагаю, вам очень хорошо известно. Я — Барден.

Медейский принц чуть заметно вздрогнул, услышав это знакомое ему прозвище.

— О да, — сказал он, глядя на Бардена в упор.

Нужно отдать ему должное — он никак не показал свой страх или тревогу. Барден мысленно поаплодировал ему, почувствовав, как усилием воли принц мгновенно захлопнул внутренние «створки». Ради любопытства Барден слегка ткнулся в них — это была стена, но стена не монолитная, а сложенная из хорошо притертых друг к другу камней. Он усмехнулся. Работать с ним будет трудно… но возможно.

— Я восхищаюсь вашим мужеством, принц, — светским тоном продолжал Барден. — Но, признаться, очень рад, что ваша задумка не удалась. Если бы вы погибли, как собирались… это было бы очень, очень печально.

— Боюсь, и от живого вам будет от меня немного пользы, — принц Дэмьен говорил очень тихо — раны, усталость и нервное напряжение истерзали его, — но четко и с достоинством, как будто был на светском приеме. — Я не смогу сообщить вам ничего любопытного.

Разумеется, он думал, что его станут допрашивать, и заранее приготовился вытерпеть все муки, которые выпадут на его долю. Но у Бардена имелись на его счет другие планы.

— А я не стану вас ни о чем спрашивать, — сообщил он небрежно. — Я лучше спрошу кое-что у вашего… отчима.

— Тео не пойдет ни на какие сделки с вами, — мгновенно отреагировал принц, и Барден снова восхитился его выдержкой и быстротой ума, на которую никак не повлияло его прискорбное состояние.

— Поживем-увидим, принц.

С этими словами Барден выпрямился и отошел в сторону. Жестом он подозвал к себе командующего северной группой войск, тана Арона, который терпеливо дожидался поодаль окончания разговора. Тан был очень озабочен свалившей на него ответственностью и не совсем отчетливо знал, что ему делать с таким важным пленником.

— Нашего пленника нельзя оставлять в лагере, — обратился к нему Барден, и тан согласно — и с видимым облегчением — кивнул. — Необходимо отконвоировать его в надежное место. Причем сделать это тайно! До поры, до времени медейцам не нужно знать, что их принц у нас. Пусть думают, что он мертв.

— Куда ваше величество прикажет доставить пленника?

Думал Барден недолго. Самый хорошо укрепленный форт королевства находился довольно далеко от нынешнего их местоположения, но он был наиболее надежным из всех. Медейцы ни за что не смогли бы пробиться к нему.

— В Северную, к Риттеру, — коротко и решительно сказал Барден.

— Но, ваше величество, это очень далеко, — в сомнении сказал тан Арон, взяв себя за подбородок.

— Вот именно. Далеко для нас, а для медейцев — еще дальше. Разумеется, понадобится хорошая охрана, для нее следует выделить лучших людей. При этом, с головы пленника не должен упасть ни один волос. Ни бить, ни мучить, ни допрашивать его с применением жестких методов я не разрешаю — это касается как ваших людей, тан, так и людей герра Риттера. Впрочем, я вообще допрашивать его не разрешаю — до моего особого распоряжения.

Тан Арон с пониманием посмотрел на него.

— Вы хотите предъявить ультиматум Тео Тиру?

— Пожалуй. У меня нет особой уверенности, что из этой затеи что-нибудь выйдет, но все же наследник трона — не абы кто. Тео не сможет полностью проигнорировать наше послание.

На самом деле, Барден отнюдь не был уверен в уязвимости медейского короля в том, что касалось наследника трона. Король и его пасынок-принц не питали друг к другу родственной любви. Они не находилось в открытой конфронтации, но смерть одного из них ничуть не огорчила бы второго. Если же говорить о политической стороне их отношений, то особую неприязнь Тео Тира принц Дэмьен заслужил тем, что закрывал дорогу к трону своей сестре, родной дочери короля. Какими были отношения наследного принца и ненаследной принцессы, оставалось только догадываться, но королю принц откровенно мешал.

Однако, попытаться надавить на этот рычаг имело смысл, и Барден не собирался упускать выпавшего ему шанса. Говорили, что Тео Тир в своем роде — благородный и принципиальный человек, и, кто знает, вдруг он решится вытаскивать своего ненавистного наследника из плена любой ценой?

Поэтому, вернувшись в свой шатер, Барден первым делом принялся за составление двух посланий: одно из них было адресовано медейскому королю Тео Тиру, второе — командующему Северной крепостью герру Риттеру. Подобные письма Барден до сих пор предпочитал писать собственноручно, не признавая секретарей. Как магику, ему еще в процессе обучения было внушено почтение к письменному слову, и до сих пор он вкладывал в начертание каждой буквы особый смысл. Смысл этот мог оставаться неясным адресату, но Бардену было достаточно и того, что для него самого письменная речь имела большое значение и большую силу. То же он беспрестанно внушал и Илис.

Запечатав оба письма своей личной печатью и отложив их в сторону, Барден сгорбился, уперев локти в колени, на раскладном походном стуле и задумался. Как бы то ни было, пленение медейского принца — серьезная возможность кардинально переломить ход войны. В последние месяцы Барден уже не был так незыблемо уверен в том, что делал. Медейцы оказались слишком уж крепким орешком, и вот уже почти два года касотские войска топтались вдоль границы, практически не продвинувшись вглубь страны. Бардену удалось прибрать к рукам только долину Северных Ветров, но и в ней не прекращались бои — медейцы не желали так просто отдавать свои земли. Война шла слишком уж тяжело. Раньше, лет десять назад, Барден получал бы только удовольствие от столкновения с сильным и неподатливым противником, но ныне временами он начинал чувствовать усталость и раздражение. Бывали минуты, когда ему даже хотелось кончить все как-нибудь разом. Но кончить войну можно было одним лишь способом: добиться от медейцев признания их поражения, но рассчитывать на это при нынешнем положении дел не приходилось. Свернуть же военные действия со своей стороны Барден, разумеется, не мог.

Он пытался вовлечь в войну магиков, но особых успехов не добился. Магиков было слишком мало. Кроме того, в ближнем бою, в свалке, они были слишком уж уязвимы: опыт доказывал, что при численном перевесе меченосцев меч разит куда вернее и быстрее, чем заклинания. Следовало постоянно заботиться о том, чтобы держать магиков на безопасном расстоянии от противника — а это было неудобно, поскольку у их заклинаний имелся радиус действия, и поделать с этим уж ничего было нельзя. Барден добился лишь одного: в стане противника стали набирать силу слухи о том, что ряды касотцев кишмя кишат колдунами, и спасения от них практически нет. Слухи эти немного порадовали Бардена. Хоть какое-то смятение удалось внести в храбрые души медейских вояк… Но в остальном, на полях сражений магики оказались бесполезны, и Барден оставил их в покое, предоставив им заниматься своими магическими делами.

Теперь, заполучив в свои руки медейского принца, он рассчитывал на то, что Тео Тир ради спасения наследника трона, окончательно откажется от долины Северных Ветров и некоторых прилегающих к ней земель, а так же отведет свои войска вглубь страны. Плохо, что Тео, мягко говоря, недолюбливает пасынка. Еще хуже, что он совсем не дурак, и понимает — сделанная им уступка будет первой, но не последней, и одной долиной противник не удовлетворится. Вот если бы на троне сидела королева Даньела, женщина красивая, но поразительно простодушная… все могло бы быть по-другому. И зачем ей нужно было выходить замуж за своего главнокомандующего?

В чем-то Барден даже симпатизировал Тео. Не очень знатный, отнюдь не богатый, прямолинейный и жесткий, он с головокружительной быстротой поднялся от младшего офицера до главнокомандующего медейской армией — и в этом качестве попал в поле зрение королевы Даньелы. Вскоре тридцатилетний главнокомандующий стал королем, и за одно это быстрое и умное возвышение он заслуживал уважения. Но, по мнению Бардена, Тео был слишком уж жЕсток и упрям — больше солдат, чем политик. Ему не хватало гибкости в мыслях и поступках. Впрочем, ведь и сам Барден предпочитал всегда идти напролом и терпеть не мог обходные маневры. Они двое, пожалуй, стоили друг друга.

Подумав о Тео, Барден вспомнил и о Даньеле, и усмехнулся. Он вспомнил, как двадцать лет назад министры уговаривали его посвататься к медейской, — тогда еще вдовствующей, — королеве, и заполучить в придачу к своей императорской короне еще и корону медейскую. Тогда он не последовал их советам… может быть, напрасно? По крайней мере, без одной войны он мог обойтись. Но что он тогда стал бы делать, чем занял бы свое время? Развязал бы другую войну, вот и все. Себя и свой ненасытный нрав Барден знал. Покоя он никогда не искал. И его никогда не удовлетворяло то, чем он уже обладал. Амбиции его привели к тому, что идея объединения западных материковых королевств под властью одного человека уже много лет не выходила у него из головы.

И, разумеется, властителем этой фантастически-огромной западной империи он видел себя.

Большую часть пути Дэмьен проделал в повозке, поскольку раны не позволяли ему ехать верхом. Дорога была на удивление гладкой, но никакого удовольствия от путешествия он не получил. Колеса повозки заунывно скрипели, раны жгли огнем, нещадно ломило стянутые веревкой руки, — раны ранами, а освобождать от пут его не спешили. В глазах было темным-темно от касотских плащей, а в тяжелой голове гудели и бились мысли, от которых впору было взвыть волком. Вспоминая последние минуты сражения, Дэмьен страшно жалел, что вместо нашивок не полоснул кинжалом по горлу — так было бы вернее. Шансов выйти из окружения все равно не было, но он, дурак, понадеялся погибнуть в бою — и вот что вышло. Все его солдаты и друзья мертвы, а он жив, да к тому же стал козырной картой в руках касотского венценосного колдуна. И везут его теперь на север империи, а к отчиму уже, вероятно, летит письмо с ультиматумом. Дэмьен зажмурился и отчетливо представил сцену: вот Тео ломает императорскую печать с мертвой головой, пробегает глазами послание… сначала он бледнеет до синевы, потом медленно багровеет. В ярости рвет бумагу в клочья и, хрипя, сыплет отборными ругательствами. И, уж конечно, призывает самые страшные проклятия на голову пасынка. А может, он не ругается яростно и хрипло, а, наоборот, в леденящем молчании поджимает губы и вперяет в пространство неподвижный взгляд холодных серых глаз. Никто не знает, в какую сторону перекосит в следующий раз вспыльчивый нрав Тео. Но, скорее, он все-таки ругается по-черному…

Ни о чем другом, кроме гнева отчима, Дэмьен старался не думать, но мысли сами лезли в голову. Что королевский гнев? Гораздо страшнее смерть друга. Ив, дружище, близкий, как брат — неужто он тоже мертв, как и все остальные? Они сражались плечом к плечу, но битва их развела. Ива оттеснили в сторону, стена черно-серых плащей и мелькание клинков скрыла его от глаз Дэмьена, и тот не видел, что было дальше. А потом он сам потерял сознание и упал, успев напоследок подумать: ну, вот и все.

Но это было далеко не «все». Во всяком случае, не для Дэмьена.

Ехавший с конвоем касотский лекарь на каждом привале тщательно, с вниманием, осматривал раны принца. Свое дело он знал хорошо, а говорил мало, и в основном — по делу. На всеобщем он разговаривал с сильным каркающим акцентом, путал слова, и Дэмьен не всегда понимал его. Но все же лекарь сумел внушить пациенту, что раны заживают хорошо, и вскоре принц будет совершенно здоров. Он давал Дэмьену пить темное тягучее пойло из маленькой бутылочки, и Дэмьен безропотно проглатывал вонючую гадость. Может быть, и лучше было бы умереть, но, раз уж не вышло, надо собраться с силами и жить дальше. Касотский желтоглазый колдун пообещал, что допрашивать его не будут, но Дэмьен не слишком верил его словам. Только безумец мог бы довериться касотскому императору! Дэмьен же склонен был полагать так: пока не будут, но, если Барден и Тео не договорятся на его счет, допросы не заставят себя ждать. Касотские же палачи, говорят, редкостные умельцы. Дэмьен не очень рассчитывал на то, что по дороге ему удастся сбежать, — его слишком хорошо охраняли, — и поэтому заранее готовился к худшему.

Пережить допросы он и вовсе не надеялся, а потому запрещал себе думать о матери, сестре и невесте, которых, скорее всего, никогда уже не увидит.

На протяжении всего пути касотские солдаты и офицеры из конвоя обращались с Дэмьеном подчеркнуто почтительно, но глаз с него не спускали и веревки не ослабляли, особенно когда он с повозки перебрался в седло. Ехали все больше какими-то безлюдными окольными тропами, стараясь не привлекать к себе внимания. Вокруг бушевал май, готовый вот-вот перетечь в нежаркое, спокойное северное лето. Может быть, мое последнее лето, напоминал себе Дэмьен и крутил головой по сторонам, и дышал полной грудью, стараясь впитать в себя как можно больше этой кружевной, зеленой, пенной прохлады.

Конечной целью путешествия оказался большой, хорошо укрепленный форт, черной мрачной громадой нависавший над окрестными деревнями. По прикидкам Дэмьена, он мог бы вместить в себя до тысячи солдат, и не оказаться при этом переполненным. Но стоявший внутри гарнизон оказался гораздо меньше тысячи. Поскольку глаза Дэмьену почему-то не сочли нужным завязать, он очень внимательно смотрел по сторонам, и хорошенько запоминал увиденное. Не то чтобы в его положении это могло пригодиться, но — на всякий случай, по привычке. Человек четыреста, решил Дэмьен, а может, и того меньше. В более многочисленном гарнизоне здесь не было нужды, линия фронта проходила слишком далеко.

Встретил важного пленника лично командующий крепости. Был он высокий, седой, обрюзгший, уже почти старик. Он взял из рук конвойного офицера послание императора, неспешно прочел его и тут же впился в Дэмьена маленькими колючими глазками.

— Ваше высочество, значит, — проговорил он грубым каркающим голосом и добавил с явной насмешкой: — Не думал, что выпадет мне такая честь. Рад знакомству.

— Не могу сказать того же самого о себе, — отозвался Дэмьен.

— Ничего страшного. Мы с вами будем редко видеться. Но пробыть вам у нас придется долго, так что чувствуйте себя как дома.

Словно желая подчеркнуть его слова, для начала Дэмьену позволили вымыться, что страшно его удивило. Но отказываться от такой чудесной возможности вернуть себе человеческий вид он не стал. Ему даже дали новую чистую одежду взамен его изорванной и заскорузлой от грязи. Из старого оставили только сапоги, чему Дэмьен тоже сильно удивился — он-то полагал, что пленным сапоги не положены. Встречали его как поистине дорогого гостя, разве что не устроили в его честь пир. Но на этом, то есть на ванной и на свежем платье, все хорошее закончилось. Еще через час он оказался в тюремной камере, в первом в своей жизни каменном мешке, в цепях, холодными кольцами охватывающих его запястья. Камера располагалась в одном из нижних ярусов форта, куда не проникал дневной свет, и Дэмьен мысленно попрощался с солнцем. В отчаяние, впрочем, впадать было еще рано. Предстояло набраться терпения и дождаться ответа от Тео — только его решение окончательно определит судьбу пленника. И Дэмьен собрал волю в кулак, скрутил в себе отчаяние и стал ждать. Но время тянулось неимоверно долго, Тео молчал, и день ото дня на душе у принца становилось все чернее.

— 2-

В одну сторону послания приходилось передавать через Илескара, поскольку и он, и Рувато почти неотлучно пребывали в Эдесе, а Илис вслед за императором носило по городам и весям. Лаборатория Илескара была хорошо ей знакома, и поэтому она сбрасывала ему письма через портал, а Рувато уж заходил за ними сам. Обратная переправка проходила не так гладко. Случалось, что письмо для Илис, с большим опозданием, приходило в целом ворохе корреспонденции для Бардена — а эта корреспонденция переправлялась уже через длинную цепочку храмов Гесинды. Каждый раз Илис обмирала: Рувато никогда не осторожничал и писал, что ему в голову взбредало. Распечатай и прочти Барден его письмо, он, вероятно, узнал бы много нового, — такого, что ему отнюдь не понравилось бы… Но Барден был очень внимателен. Несмотря на то, что в день ему приходилось просматривать десятки писем, он сразу выделял взглядом характерный мелкий почерк Слоока и его родовую печать с башней и ключом, и с неизменной усмешкой передавал послание Илис.

— Что вы так улыбаетесь? — каждый раз начинала нервничать та.

— Просто радуюсь, что у моей воспитанницы появился, наконец, ухажер, — немедленно приняв серьезный вид, отвечал Барден, но в глазах у него продолжали мерцать насмешливые желтые искры.

— Бросьте вы — ухажер!..

— Как?! Разве это не любовные послания? — совершенно искренне изумлялся Барден, и Илис с трудом сдерживала желание запустить в него чем-нибудь тяжелым. — О чем же тогда он пишет так часто?

— Не ваше дело!.. — фыркала Илис и уходила, задрав нос.

В скобках нужно заметить, что она совсем распустилась и временами вела себя с наставником откровенно дерзко. Ей все сходило с рук. Барден слишком явно получал удовольствие от ее дерзкой колючести и поощрял ее стремление к независимости. Он почти полностью отказался от мысли сделать из Илис светскую даму, лишь иногда указывал ей на необходимость помнить, что кроме мужских туалетов, на свете существуют еще и женские платья. Гардероб Илис уже значительно обогатился, и поэтому иногда она охотно доставляла наставнику маленькие радости, по вечерам появляясь перед ним в платье, а не в штанах и сапогах.

Еще Илис получала письма от Марка, но приходили они гораздо реже. Писал их Марк "по случаю" и, бывало, они подолгу не могли найти адресата, потому что на месте Илис, как уже говорилось, не сидела, а сообщить свое местонахождение на настоящий момент не всегда было возможно.

Писал Марк в основном о войне, ничего другого вокруг себя он просто не видел. С наступлением тепла военные действия возобновились с новой силой, принц по самые уши погряз в кровавом болоте войны, и ему это, кажется, нравилось. Во всяком случае, в глазах Илис он не походил на человека, который через силу тащит наваленную на него непосильную ношу. Правда, он писал скупо и короткими фразами, но на жизнь не жаловался. Пару раз в его письмах Илис обнаружила поразительные по описательной силе батальные сцены, что заставило ее задуматься — неужели в Марке пропадает сочинитель? С описательным даром дела у него вроде бы обстояли еще хуже, чем у нее. Неужели близость опасности действует на него так живительно?.. Илис не могла припомнить, чтобы зимой замечала в нем поэтические наклонности. Впрочем, может быть, они проявлялись на расстоянии.

К маю князь Рувато Слоок умудрился-таки сделать Илис если не соучастницей своих антиимперских махинаций, то сочувствующей — уж точно. Читая его письма, она, правда, старалась как можно скорее проскакивать те части, где Рувато с присущей ему великосветской многословной небрежностью описывал очередную сомнительную аферу, но в голове у нее против воли все же что-то застревало. Хорошо, что Барден дал слово не заглядывать в ее мысли, иначе она, сама того не желая, сдала бы Слоока и его приятелей с потрохами. А среди его приятелей числилась, между прочим, некая дюкесса Карлота Шлисс, не много — не мало — родная сестра императора… Впрочем, родственница Бардена Илис как раз и не волновала. Беспокойство у нее вызывал Рувато. Однажды, полагала она, он доиграется и засыплется на какой-нибудь из своих махинаций. Переубедить его, однако, было нереально. В этом Илис убедилась после нескольких попыток. Ей оставалось только помалкивать и надеяться, что «пронесет». Счастье еще, что ей самой удавалось держаться в стороне от деятельности Рувато и компании.

Увы, счастье длилось недолго.

Целый месяц они жили в Акирне, когда однажды майским вечером Барден, переворошив гору своей корреспонденции, вручил Илис очередное письмо. Она прочла его, уютно устроившись в тихом уголке кабинета. Вечер был совершенно мирный, в небе догорала заря, и света как раз хватало, чтобы разобрать вычурные бисерные строки. Несмотря на разлитое в сумеречном воздухе спокойствие, под конец чтения волосы у Илис на голове зашевелились. Она поняла, что Слооку надоела ее выжидательно-отстраненная позиция, и он решил проверить ее на прочность. Да проверить по-хорошему, как следует, не стесняясь сломать!..

— У! — тихонько сказала возмущенная Илис себе под нос. Вот бы схватить его за белобрысый чуб и оттаскать хорошенько! — Это как же ты меня подставляешь, негодяй!

— Что ты сказала? — сидевший тут же, в кабинете, Барден чутким ухом уловил ее невнятное бурчание и поднял голову от своих бумаг.

— Ничего, — торопливо заверила Илис и стала перечитывать возмутившее ее место.

После столь любимых Рувато светских экивоков в письме было следующее:

"Зная ваш талант держать язык за зубами, Илис, рискну обратиться к вам с важной просьбой. Уверяю, что это дело имеет для меня — и для всех нас, не говорю уже об империи — огромное значение. Никто, кроме вас, не сможет помочь нам, ибо никто не приближен к императору, и никто не осведомлен о его делах так, как вы…"

А как же Альберт Третт? сердито подумала Илис. К герру Третту он, небось, не стал рисковать обращаться с просьбой, а? Не по зубам?.. Нашел тоже — осведомленную…

"Вы, может быть, не знаете, что несколько недель назад в бою был пленен медейский принц Дэмьен Кириан, местонахождение которого ныне держится в тайне. Я говорю "не знаете", поскольку сведения об его пленении широко не распространены, но ко мне поступили из надежного источника. До недавнего времени полагали, что принц — единственный уцелевший в битве, но это не так — и это тоже мало кому известно. Я достоверно знаю, что еще один человек остался жив, — друг и соратник принца, служивший под его началом медейский офицер, дюк Ив Арну. Недавно дюк Арну обратился ко мне за помощью, оказать которую я, увы, не в силах. Он намерен выяснить, где держат принца, и будет благодарен за любые сведения, которые могли бы помочь ему в поисках. Я взял на себя смелость направить дюка к вам, Илис, дав ему, возможно, не слишком обоснованную надежду на вашу помощь. Он обрисует вам ситуацию более полно, меня же прошу простить за те обрывочные сведения, которые я изложил в письме. Дюк Арну — надежный человек; о вашей близости к императору он не знает, решайте сами, ставить ли его в известность."

Нет, Слоок, несомненно, был сумасшедшим: писать подобные вещи открытым текстом!.. На психов, напрочь лишенных инстинкта самосохранения и стремящихся к самоубийству, Илис везло невероятно. По Слооку давно плакала плаха; он торопился убиться сам и тащил за собой Илис и несчастного медейского дюка, которого послал прямиком в логово императора, не предупредив! И дурак же будет этот дюк, если явится…

Но что Рувато с ней-то делает! На что ее толкает! Взволнованная Илис скомкала письмо на коленях, борясь с желанием сию минуту пойти и бросить его в камин. Сжечь его, разумеется, необходимо, но не здесь и не сейчас, не при Бардене, и не в остывшем камине.

Ладно, сказала себе Илис. Может быть, мне повезет по-настоящему, дюк окажется человеком разумным и не явится ко мне за помощью. Уж он-то должен понимать, на какой риск идет? Впрочем, ему ведь ничего не сказали про императора…

Илис так погрузилась в размышления, что не сразу заметила, как в комнате стемнело, и как в воздухе засветились полосы бледного магического огня. Спохватившись, он подняла голову и встретилась взглядом с Барденом. Уже минут десять он сидел, подперев кулаком голову, и с любопытством в желтых глазах глядел на нее. Илис смешалась и стала расправлять и разглаживать письмо.

— В чем дело? — поинтересовался Барден. — У тебя такое лицо, как будто ты уксуса хлебнула. Неприятные новости?

— Да, — поспешно ответила Илис. — Неприятные, даже очень. Рувато пишет, что снова дает о себе знать рана.

— Это не шутки, — очень серьезным тоном сказал Барден. — Твоему другу нужно лучше беречь себя.

— Я напоминаю ему об этом в каждом письме, — заверила Илис, ломая голову, притворна ли его серьезность или нет.

— Я знал старого князя, — заявил вдруг Барден. — Достойный был человек, приятно вспомнить. Сын его, кажется, совсем в другом роде. Говорят, он теперь едва ли не первый законодатель мод у столичной молодежи?

— Насчет этого не могу сказать, я не знаток моды. Но почему бы и нет? После ранения развлечений у Рувато осталось не так уж много.

— Да, судьба распорядилась не слишком справедливо, — довольно равнодушно кивнул Барден. — Офицером он раньше был толковым, как мне говорили.

Илис не хотелось развивать эту тему, и разговор сам собой увял. Увы, покончить так же быстро и просто с разнообразными мыслями не получалось. Не прекращая думать о возможном скором визите медейского дюка, Илис нервничала. Успокаивало одно: когда — и если — он явится в акирнский дом Бардена, то вряд ли на нем будет написано, кто он такой есть. Но лучше бы уж уехать из Акирны поскорее!.. Обходными вопросами Илис попыталась выяснить у Бардена, когда тот собирается покинуть город. Ответ был удручающим: Барден планировать оставаться на месте до конца лета. По боевым позициям он прекрасно путешествовал через порталы или верхом, если ему хотелось "размять кости". При этом он все чаще настаивал на том, чтобы Илис оставалась в доме, дожидаться его возвращения.

Целую неделю после того, как было получено злосчастное письмо от Слоока, ничего не происходило, и Илис успокоилась. А когда Барден вместе с Альбертом очередной раз отбыл по делам, оставив ее в доме за хозяйку, она вовсе воспрянула духом. Теперь она не ждала никаких неприятностей. Ей даже стало любопытно, последуют ли за письмом, наконец, какие-нибудь события или нет.

В отличие от того дома, что принадлежал Бардену в Сореказе, в акирнском имелись слуги. Целых двое. Алина, — молоденькая, но при этом, как ни странно, крайне молчаливая девушка, — прибиралась в доме, стряпала еду и мыла белье. Пожилой, худощавый и осанистый Грегор был кем-то вроде дворецкого. В основном, его обязанности сводились к тому, чтобы встречать посетителей, отпирая им дверь. Учитывая, насколько редко в доме императора появлялись гости, работой он перегружен не был. Илис вообще решительно не понимала, зачем Барден держит старика; но это, разумеется, было не ее ума дело. Ей было достаточно того, что слуги скрашивали ее одиночество. Алину, несмотря на ее молчаливость, все-таки удавалось время от времени втянуть в разговор. О том, кто такой на самом деле ее хозяин, она не знала, полагая Бардена просто богатым магиком с некоторыми причудами. Такого же мнения придерживался и Грегор. Оба, и старик, и Алина, знали Бардена под именем Эмиля Даниса, чему Илис сильно удивлялась. Она все как-то не могла привыкнуть к тому, что почти все до единого в королевстве — и вообще на материке, — прочно позабыли имя касотского императора всего за каких-то двадцать восемь лет его правления. Впрочем, тут вообще было много неясных моментов, о которых Илис старалась не думать.

Оставаясь одна, она завтракала в столовой, но не за длинным парадным столом, а за маленьким столиком, который по ее просьбе поставили рядом с одним из окон. Отсюда открывался прекрасный вид на улицу, так что Илис за трапезой могла с удобством наблюдать за кипеньем городской жизни. Это было плохой заменой утренней застольной беседе с Барденом (который в Акирне вдруг переменил привычки и стал завтракать и даже иногда ужинать дома), но — хоть какое-то развлечение. Одиночество было противопоказано Илис.

В дождливые дни улицы пустели, а через залитое водой стекло ничего нельзя было разглядеть. Тогда Илис начинала киснуть, у нее пропадал аппетит, и она сильно жалела об отсутствии поблизости Бардена или хотя бы Марка.

В одно такое утро Илис сидела у окна, грустила и уныло крошила недоеденную булочку. Дождь, судя по затянутому серыми облаками небу, зарядил на весь день, и о прогулке нечего было и думать. Илис прикидывала, чем ей заняться, когда бесшумно выросший рядом со столом Грегор положил перед ней промокший бумажный прямоугольник.

— Что это? — удивилась Илис.

— Не знаю, — с неподражаемым достоинством ответил старик. — Я нашел это на ступенях перед дверью. Здесь написано ваше имя, сударыня.

С этими словами он неспешно удалился, оставив озадаченную Илис один на один с находкой.

Это был лист плотной бумаги, сложенный как письмо и запечатанный. Оттиск на сургуче оказался сильно смазан — как Илис показалось, сделано это было специально. Почерк она не узнала. Хмыкнув, она сломала печать и стала читать.

Бумага промокла под дождем, и чернила кое-где расплылись, но все же большая часть слов читалась без труда. Видимо, послание пролежало на ступенях совсем недолго.

Письмо было написано на всеобщем языке безукоризненно грамотно, без единой ошибки и неточности. Сразу чувствовалось: написавший его человек получил великолепное воспитание и блестяще образован. Автор не назывался, ссылаясь лишь на "нашего общего знакомого, князя С.", но Илис сразу поняла, кто он. Медейский дюк, друг принца и знакомый Рувато. Значит, у него хватало ума не лезть напролом. Что ж, уже хорошо.

Медеец просил Илис о встрече в храме Перайны на площади, в два часа пополудни. Это было начало дневной службы, и медеец писал: "Наше присутствие в храме будет оправдано; мы не будем бросаться в глаза". Узнать его можно было, как он утверждал, по примечательной внешности: по черным волосам и смуглой коже. Такое сочетание, действительно, встречалось среди белокожих и белобрысых касотцев весьма редко, и недаром внешность Илис притягивала взгляды прохожих.

Дочитав, она выглянула в окно. Дождь лил, ничуть не стихая, но это уже не имело никакого значения. Илис в одну секунду решила, что пойдет на встречу. Ею овладело любопытство, а с ним она никогда не могла совладать.

Одним глотком она допила, наконец, остывший чай, позвала Грегора и начала в подробностях расспрашивать, как он нашел письмо. Ей было любопытно, каким образом оно оказалось на ступенях. Сам ли медеец принес его или отправил с посыльным? Старик смотрел на нее с удивлением. Вся эта суета вокруг промокшего клочка бумаги была выше его понимания.

— Я услышал тихий короткий стук в дверь, — несмотря на удивление, рассказывал он тихо и с достоинством. — И, конечно, подумал, что это балуются мальчишки, ведь гостей мы сегодня не ждали, раз хозяина нет дома. Но все-таки я пошел посмотреть. Мало ли что. За дверью, конечно, никого уж не было, и на улице я тоже никого не увидел. Зато на ступенях лежало письмо.

— Хорошо, — подумав, сказала Илис. — Спасибо вам, Грегор. Могу я попросить вас не говорить о письме герру Данису? Он… рассердится, если узнает, — она сделала большие глаза и со значение посмотрела на старика.

Грегор чуть заметно улыбнулся, и кивнул. Как ни странно, к Илис он испытывал самые теплые чувства.

— Конечно, миледи, я не скажу, раз вы просите.

— Сударыня, куда это вы собрались?! Дождь на улице льет! И вы идете куда-то в такую погоду, да еще и одни? Как же это?

В голосе Алины звучал неподдельный ужас. На нее Илис наткнулась уже у дверей, готовясь уходить, и вот — была вынуждена задержаться. За те недели, что Илис жила в доме, Алина так и не смогла привыкнуть к ее одиноким прогулкам. Скромная, тихая и благовоспитанная, она не понимала, как благородная барышня может расхаживать по городу одна, без служанки и без компаньонки. А уж в такую-то погоду, как сегодня, и вовсе благородной барышне на улице делать нечего!..

— Все в порядке, Алина, — спокойно сказала Илис. — Мне нужно уйти по делу.

— Какое дело может быть в такой ливень? Да разве можно? Что скажет хозяин, если узнает? Позвольте мне хоть пойти с вами… Или, может быть, приказать приготовить вам экипаж?

— Нет, нет, — чтобы избавиться от назойливой служанки, Илис торопливо выскользнула за дверь и накинула на голову капюшон. До площади было не так, чтобы далеко, но в такую погоду Илис успела бы промокнуть насквозь. Поэтому она приготовилась идти очень-очень быстро.

Из-за непогоды к службе собралось совсем немного народу. Илис остановилась в дверях и огляделась, выжимая при этом воду из кос — она все же вымокла до нитки, — и почти сразу увидела того, кто был ей нужен. Или, вернее, того, кому была нужна она.

Это был высокий худощавый молодой человек лет двадцати двух — двадцати трех, с лицом смуглым и очень красивым, но слишком уж резким и хищным. Такие лица скорее отпугивают, чем привлекают девушек своим совершенством и суровостью. У медейца были шелково блестящие черные волосы, стекавшие на спину длинным хвостом. Левая рука его бессильно покоилась на перевязи.

Он стоял в стороне от основной массы людей, чуть склонив голову. Лицо его было мрачно, губы плотно сжаты, брови нахмурены. Едва взглянув на него, Илис тут же вспомнила Грэма. Уж очень они были похожи — не внешностью, но выражением глаз и лица в целом. Медейца, как и Грэма, тоже явно тяготили невеселые думы.

Невольно Илис восхитилась его безрассудной смелостью: при своей-то более чем неординарной для этих северных мест внешностью, без знания языка (а в том, что он не знает касотского, Илис даже не сомневалась — стал бы он иначе писать письмо на всеобщем?), — он без колебаний полез в самый стан врага!..

Илис неслышно подошла и встала у него за спиной. Макушкой она едва доставала ему до плеча.

— Кхм, — сказала она тихонько, для чего-то привстав на цыпочки. — Вы, наверное, Ив?.. — она не решилась при людях назвать его титул.

Он повернулся так быстро, что Илис пришлось отпрыгнуть в сторону. При этом здоровая рука его потянулась к поясу, на котором, впрочем, не было ни меча, ни кинжала: в храме Перайне не дозволялось иметь при себе никакое оружие.

— А вы, вероятно, Илис? — спросил медеец, сверля ее пристальным взглядом.

— Угадали, — широко улыбнулась Илис.

Медеец коротко поклонился, неотрывно глядя ей в глаза.

— Благодарю, что откликнулись на мою просьбу и пришли. По правде говоря, Рувато вселил в меня не слишком прочную надежду на вашу отзывчивость… Подскажите, где мы с вами можем поговорить наедине? Я не знаю города.

— Наедине говорить как раз ни к чему, — возразила Илис. — Наоборот, сгодится место полюднее… Пойдемте, у меня есть кое-что на примете.

Без лишних слов Ив последовал за ней. В его действиях чувствовался человек военный, привыкший приказы отдавать и приказам подчиняться. Невольно Илис подумалось, что в последний год, кажется, все поголовно мужчины двух королевств, Медеи и Касот, разом превратились в военных.

Неподалеку от площади Илис знала один трактир. Днем это было тихое, приличное место, но вместе с тем, все-таки, достаточно многолюдное, чтобы на двух беседующих в уголке посетителей никто не обратил внимание. Илис усадила Ива за свой любимый укромный столик, сама сделала заказ, и только тут заметила, с каким удивлением и почти замешательством Ив на нее смотрит. Еще бы! Едва ли по ее виду он мог ожидать, что она — завсегдатай подобных мест. Да и вообще девушки в сопровождении малознакомых мужчин по трактирам обычно не ходят, если только они не особы легкого поведения.

— Скажите, — сразу пошла в наступление Илис, не давая ему опомниться. — Знаете ли вы, что то, о чем вы хотите просить, очень сложно исполнить?

— Знаю, — коротко ответил Ив. — Очень сложно и очень опасно.

— Ага! Но вы все равно не намерены отступать?

— Если вы откажете мне, я попытаюсь что-нибудь разузнать сам.

— Для вас это будет еще опаснее, чем для меня, — заметила Илис.

— Что же делать? У меня нет другого выхода, — с мрачной решимостью сказал Ив, еще сильнее напомнив ей Грэма. Ну, еще бы. Парень явно в отчаянии, иначе он не стал бы обращаться со столь важным делом к совершенно незнакомой девушке.

— Этот человек очень вам дорог?

— Он для меня — все. Я разыщу его или погибну сам.

Вот, подумала Илис, подперев подбородок рукой, идеальный тип вассала, готового идти за своим сюзереном в огонь и в воду. Впрочем, Рувато писал, что принца и этого дюка связывают не только «верноподданнические» отношения, но еще и дружеские… Вопрос, какие из них играют бОльшую роль.

— Мы росли вместе, — снова заговорил Ив, словно читая ее мысли. Он вперил взгляд в столешницу и говорил очень тихо и как бы через силу. — Если у вас был — или есть — такой друг, вы поймете, о чем я говорю. К тому же, я присягал ему. Но не в присяге дело… Если бы в плен попал я, он сделал бы то же самое для меня: бросил бы все силы на мои поиски.

— Вы так уверены в этом? — не удержалась Илис.

Ив поднял на нее блестящие черные глаза.

— Уверен — в чем? — спросил он таким тоном, что Илис на секунду потерялась и ответила совсем не то, что намеревалась:

— Что он в плену.

— Я переворошил десятки, сотни трупов, пытаясь отыскать его. Но не нашел. Значит, касотцы забрали его с собой, живого или мертвого. Надеюсь все же, что живого…

— У меня есть сведения, что он жив, — тихонько сказала Илис.

— В самом деле? — как бы задохнувшись, выпалил Ив. — Вы это точно знаете?

— Разве можно теперь быть в чем-нибудь уверенной? Мне так передали, — ответила Илис, про себя размышляя, почему Слоок сразу не рассказал медейцу правду.

— Я приступил к поискам сразу, как только позволила мне рана, — с внезапной страстью проговорил Ив, — но ни разу за все эти дни не слышал ни одного слова о нем. Вы — первая, кто подал мне надежду!.. — он схватил свободно лежавшую на столе руку Илис и горячо поцеловал ее. Глаза его засветились.

— Ну уж и первая, — слегка напуганная таким взрывом эмоций, Илис поспешно отобрала руку. — Ив, пожалуйста, успокойтесь. Я еще ничего по-настоящему ободряющего вам не сказала. И, может быть, не скажу. Уж не знаю, чего наговорил вам про меня Рувато, но я могу не так уж и много… Между прочим, вы хорошо знакомы с Рувато?

— Да, очень хорошо. До войны наши семьи… дружили. Правда, младшего брата Рувато я все же знаю несколько ближе, чем его.

— Серьезно? — удивилась Илис. — Надо же, какое совпадение. А теперь, значит, вы оказались противниками?

Ив пожал плечами.

— Мы оба присягали, — похоже, присяга была его любимым коньком — как, впрочем, и для большинства знакомых Илис мужчин. — Ничего тут не попишешь, — он помолчал и продолжил: — Я узнал, что Рувато был ранен в битве… он очень изменился с тех пор, как я видел его в последний раз. Рана изменила его почти неузнаваемо. Раньше он был душой компании…

— Он и теперь блистает в обществе.

В глазах Ива промелькнуло сомнение, но он промолчал.

— Мне, правда, — продолжала Илис исключительно светским тоном, который прорезался у нее почти всякий раз, когда речь заходила о Слооке, — не довелось узнать его раньше, до войны, поэтому сравнивать трудно. Мы знакомы менее года.

— Простите, что задаю подобные вопросы, но… ведь вы — вы родом не из Касот, верно? Вы чужеземка здесь?

— Да, — Илис решила отделаться этим коротеньким подтверждением. Хотя ей теперь нет нужды прятаться, — Крэст все равно знает, где она, — все же не стоит всякому встречному и поперечному рассказывать о своем заморском происхождении. — В Касот я с прошлой осени. Но давайте лучше вернемся к нашей проблеме…

— Так вы согласны помочь мне? — взгляд Ива был настолько жгучим, что, казалось, одежда на Илис вот-вот воспламенится.

— Я согласна попытаться помочь. Нет никакой уверенности, что у меня хоть что-то получится разузнать!

— Я не спрашиваю, кто вы и почему Рувато считает, что только вы можете помочь мне, — тихо проговорил Ив. — Я только спрашиваю: чего вы хотите за свою помощь? Денег у меня очень немного, но есть некоторые драгоценности. Может быть, вы согласитесь принять их?

— Э! — возмутилась Илис, протестующе взмахнув руками. — Вы что это, вообразили, что я набиваю цену?! Оставьте свои драгоценности себе. И учтите: заговорите еще раз о деньгах, и мы с вами попрощаемся. Будете разыскивать своего друга сами.

— Простите меня, Илис.

— Ладно, ерунда, — Илис задумчиво побарабанила пальцами по столу. — Давайте лучше прикинем, с чего начать. У вас точно нет никакой ниточки, за которую можно схватиться? Вы ведь не первый день в Касот? Может быть, вы что-то слышали? Видели?

Ив мрачно покачал головой и стиснул в кулак лежащую на столе здоровую руку. У него были длинные сильные пальцы и смуглая, изящная кисть. Даже в форме рук чувствовалось благородное происхождение. Дюк медейский, насколько знала Илис, это было не совсем то же самое, что дюк касотский. Скорее, он соответствовал северному князю, знатнее которого мог быть только король.

— Увы! — сказал Ив. — Я же сказал, что вы первая, от кого я услышал хоть что-то о… друге. Он как будто в воду канул. Конечно, я не смел расспрашивать о нем прямо, но…

— Понятно, — на самом деле, Илис было ничего не понятно. — Послушайте, Ив, а почему вы не вернулись к своим и не попросили помощи? Если бы вы рассказали о случившемся отцу вашего друга — неужели он сам не начал бы поиски? По крайней мере, вам не пришлось бы рисковать в одиночку.

— Не знаю… я не могу вернуться — один. И даже без известий. Я не должен возвращаться — один, — с нажимом сказал Ив.

— М-да, — озадачилась Илис. — Присяга? Понимаю… Но если вы сгинете здесь вслед за своим другом — тогда что? Тогда он так и пропадет в безвестности?

— Даже если я сгину, у него есть еще сестра и друзья…

— Ну и что? Они-то откуда узнают, если вы погибнете? Нет, погодите, давайте так сразу не будем рассчитывать на худшее.

— Давайте, — согласился Ив, но видно было, что рассчитывает он исключительно на худшее.

— 3-

— Ну, Ив, задал ты мне задачку, — так без обиняков заявила Илис медейскому дюку через неделю после знакомства. Еще несколько дней назад они перешли на «ты» — с легкой руки Илис, конечно, и Ив легко принял это фамильярное обращение. Вообще они как-то удивительно быстро сошлись, несмотря на разницу характеров. — Ваш принц запрятан получше, чем золотой самородок в королевской сокровищнице. Я даже и не знаю, за что и зацепиться!..

Ив угрюмо наклонил голову. Он был подавлен и не скрывал этого. Понять его было несложно — принца он воспринимал как часть себя, причем часть явно бОльшую и лучшую. Мысли о возможной смерти принца причиняли ему нешуточную боль. Скрыть ее он не умел, хотя и считал, что умеет. И боль, и всякое другое чувство, немедленно находили отражение в его взгляде и в складке его гордого рта. Вспыльчивый и неотходчивый, Ив обладал горячим темпераментом, постоянно сдерживал его и боролся с ним, но с натурой не поспоришь, она все равно даст о себе знать.

— С другой стороны, — продолжала Илис, оптимистично улыбаясь, — человек — не иголка, какой-нибудь след должен выплыть. Главное — спросить нужного человека. Точнее, для начала выяснить, кто в данном случае тот самый нужный человек.

В отличие от Ива, Илис не собиралась впадать в отчаяние. Напротив, у нее начал пробуждаться охотничий азарт, и задача отыскания пропавшего принца представлялась ей страшно интересной. Пока что она успела только кое-что обмозговать, да аккуратно и неспешно просмотрела некоторые бумаги, которые открыто лежали на столе в кабинете Бардена. Император не придавал им особого значения, и не зря: ничего любопытного Илис в них не обнаружила. Более серьезные документы он хранил в каком-то другом месте, о котором она ничего не знала, но надеялась разузнать.

В подробности своих поисков Ива она посвящать не стала — ни к чему медейцу знать, что у нее имеется доступ к императорским архивам. Сказала только, что пока не нашла ничего, но будет продолжать искать дальше.

Тревожило одно: поиски грозили затянуться надолго, а для Ива с каждым днем пребывания в Касот возрастала опасность быть обнаруженным и схваченным. Чужеземец в нем чувствовался за лигу — по внешности, по выговору, даже по манере держать себя. Даже Илис чувствовала, как противно ему все касотское, и дело тут было отнюдь не в войне, которая началась всего два года назад и могла поселить в сердцах медейцев ненависть, но не отвращение. По некоторым оговоркам Ива можно было заключить, что неприязнь к Касот — причем не только в Медее, но по всей западной части материка, — зародилась давно, еще до того, как Ив и его друзья появились на свет. И причиной этой неприязни стали установленные Барденом порядки. Ничего странного в том не было, ведь магиков не любили едва ли не с начала времен, а главные перемены в Касот касались именно магиков.

Говоря короче, в Касот Ив ощущал себя как на горячей сковороде. Ночевал он каждый раз в новом месте, и оставалось только догадываться, в каких притонах он проводил ночи. Он, выросший в королевском дворце (отец его служил у короля Тео Тира сенешалем), с трудом выносил трущобную грязь, но не существовало ничего, чего бы он ни согласился вытерпеть ради своего принца. Преданность в нем жила поистине ошеломляющая.

Единственным знакомым человеком Ива в Акирне была Илис. Именно она, полюбовавшись при второй встрече на его серое от беспокойных бессонных ночей лицо, предложила устроить его на постой у одного своего знакомого.

— Он сдает комнаты людям, — уклончиво ответила она на вопрос Ива, кто такой этот ее знакомый. — Разным людям, — добавила она с нажимом. — Он никогда никого ни о чем не спрашивает.

Ив долго колебался. Видно было, что сомнительное предложение Илис породило у него в мыслях множество вопросов, которые он старался подавить. Но не в его положении было привередничать и докапываться до неприглядной сути вещей, и он, в конце концов, согласился.

Однако, на Илис он смотрел с неизменным немым вопросом в глазах, и чем дальше, тем явственнее проступал этот вопрос. Он никак не мог понять, кто она такая, а знать ему очень хотелось. Высокородный аристократ, едва ли когда-то сталкивавшийся с приземленными реалиями жизни, он попал вдруг в очень странную компанию. Илис явственно видела его недоумение и довольно хихикала про себя. Ей страшно нравилось водить людей за нос и быть для них загадкой.

Ив был неразговорчив, но все же за неделю Илис удалось вытянуть из него кое-какие подробности про принца и его окружение. Не то чтобы это нужно было ей для поисков, просто заговорило привычное любопытство. Ив же в последнее время намучился в одиночестве, и то и дело, забывшись, принимался отвечать на расспросы Илис намного более подробно, чем намеревался. Илис давно уже заметила, что очень многих людей один вид ее мордашки почему-то располагает к откровенным разговорам. Этим обстоятельством она с успехом пользовалась.

Как рассказал Ив, они с Дэмьеном с детства были неразлучны, росли вместе. Во многом схожие характерами и склонные к уединению, они плохо сходились с людьми, но друг друга понимали с полуслова и полувзгляда. Они играли и учились вместе. Пока они оставались детьми, их редко можно было увидеть по одиночке.

В юности, кроме Ива и матери, принц был привязан, пожалуй, к единственному живому существу — к маленькой принцессе. Она была его сестрой только по матери, но не по отцу, но это не мешало им обожать друг друга. Ив, впрочем, отзывался о Ванде — так звали принцессу, — весьма двусмысленно. С детства она отличалась капризным и своевольным характером, поскольку отец избаловал ее до невозможного предела, и попортила немало крови родственникам, друзьям и нянькам. Например, принцесса обожала подкладывать своим нянькам в постели ужей и лягушек. Она была настоящим сорванцом, с азартом лазала по деревьям (откуда ее неоднократно снимал брат), играла в разбойников и скакала верхом наперегонки. При этом, она оставалась очаровательным созданием, и подолгу злиться на нее всерьез ни у кого не получалось. Ив считал ее чересчур легкомысленной и непозволительно кокетливой; войдя в возраст невесты, она беспрестанно строила глазки всем молодым мужчинам, попавшим в ее поле зрения, чем доводила их до неистовства. За ней вечно бродили жаждущие одного-единственного поцелуя толпы поклонников. Впрочем, ничего неприличного она себе — и другим — не позволяла.

Илис даже удивилась, как много в общем-то неболтливый Ив говорит о принцессе. Похоже, маленькая кокетка была его больным местом. Если Илис хоть что-то понимала в людях, принцесса привлекала и раздражала его одновременно. И раздражала все-таки сильнее, чем привлекала. Рассказывая о некоторых ее выходках, Ив различимо скрипел зубами. Но при всем этом, у Илис сложилось впечатление, что и сам Ив был бы не против сорвать с розовых губок принцессы горячий поцелуй — но ему не позволяло воспитание.

Лет до тринадцати принцесса хвостом таскалась за братом и его другом, несмотря на то, что они были уже взрослыми парнями, а потом нашла себе приятеля, близкого по духу. Тан Аль, известный сочинитель музыки, представил ко двору своего старшего сына, шестнадцатилетнего Оге. Озорной и дурашливый юноша и юная принцесса пришлись друг другу по нраву и стали неразлучны. Особенно нравилось им то, что оба они — рыжеволосые, и это обстоятельство еще сильнее их сближало.

"Пустоголовый балабол и поэт" — так охарактеризовал приятеля принцессы Ив. Одного у него было не отнять — он прекрасно умел заговаривать зубы людям, особенно — девушкам. Когда он начинал, мило улыбаясь, вешать лапшу на уши, девицы таяли, как масло. Наш человек, с тихим восторгом подумала Илис. Вот бы нам познакомиться!..

Все эти сведения были милы, но в деле помочь не могли. К тому же, Ив вдруг, кажется, вообразил, что наболтал лишнего, разозлился на себя и стал предельно молчалив. Немного изучившая его Илис поняла, что теперь он будет скрипеть зубами, по крайней мере, до вечера, и поспешила распрощаться. Ей хотелось еще немного полазать по кабинету Бардена в поисках тайников. Она была полностью уверена, что тайники эти есть, но, скорее всего, спрятаны под заклинаниями, которые окажутся ей не по зубам. Барден, хотя и прославился в основном благодаря своим ментальным талантам, в общей магии, особенно в магии сокрытия, так же был очень силен. Илис хотелось попытать свои силы против его. Никаких угрызений совести она, разумеется, не испытывала.

Во время последней встречи Ив, и без того не склонный к веселью, выглядел мрачнее тучи. Выслушав рассуждения Илис насчет "нужного человека", он и вовсе почернел.

— Это займет много времени, — сказал он. — А я не могу больше ждать. Я не могу каждую минуту думать о том, что вот-вот засыплюсь, так и с ума недолго сойти. Ты, конечно, подыскала для меня прекрасное место, Илис, спасибо тебе, но хозяин уж слишком косится на меня, вот-вот пойдут расспросы…

Илис досадливо наморщила нос. Уж очень Ив отличался от всего того сброда, с которым ему приходилось жить под одной крышей в последние дни. Хозяин дома хоть и не любопытен, но, имея такого постояльца, кто угодно не выдержит… Тем более, что Ив даже не делал попыток держаться как-нибудь попроще. Кажется, ему это и в голову не приходило, несмотря на всю опасность его положения.

— Что я могу сделать? — развела руками Илис. — Такие вопросы не решаются в два дня.

— Я понимаю, — похоронным тоном сказал Ив. — Видимо, мне стоит снова начать искать самому.

— Дело твое, конечно, хотя мысль мне удачной не кажется. У тебя на лице написано, что ты чужак здесь!

— У тебя тоже, — Ив коротко стрельнул в нее глазами и вновь уткнул взгляд в столешницу.

— Я — другое дело, — возразила Илис. — Мне хотя бы не надо скрывать свою личность. И в Касот меня многие знают, — она едва удержалась от хихиканья, увидев на лице Ива знакомое ей выражение "хотел бы я знать, кто ты такая есть". — Послушай, Ив, у меня есть идея получше. Возвращайся домой. Вдруг до вашего короля уже дошли какие-нибудь новости?

Ив сердито шикнул на нее, но Илис только отмахнулась. Они, как обычно, сидели в ее любимом трактире, и сейчас зал был полон народу. В возбужденном выпивкой гуле голосов никому не удалось бы подслушать их, не приблизившись вплотную, а для пущей надежности Илис накинула на себя и собеседника слабенькое охранное заклинание.

— Не нервничай, все в порядке. Так вот, Ив, что я хотела сказать. Едва ли касотцы держат вашего принца в качестве украшения интерьера. Наверняка они захотят получить за него какой-нибудь выкуп. А к кому они обратятся за этим выкупом, как думаешь?

Вскинув голову и широко открыв глаза, Ив посмотрел на него долгим взглядом. Красивое лицо его вытянулось.

— Как я сам об этом не подумал?!

— Вот уж не знаю. По-моему, это очевидно.

Какие-то мысли быстрыми рыбками проскользнули в темных глазах Ива, и лицо его снова потухло.

— Нет, Илис. Тео не пойдет ни на какие сделки с Барденом.

— Даже если так, — не стала спорить Илис; про нелюбовь короля к пасынку Ив ей тоже рассказал — в общих чертах. — Но, по крайней мере, он что-то будет знать. Поезжай, Ив. Толку от того, что ты будешь продолжать торчать в Акирне, все равно не прибавится.

— А ты? Ты, конечно, отказываешься продолжать поиски?

— Вот и не угадал. Не люблю бросать начатое — это уже дело принципа. Но ты мне ничем помочь не можешь.

— Какая ты все-таки странная, Илис, — проговорил Ив медленно и едва ли не с отвращением. Тайн и загадок он на дух не переносил, уж такой был человек.

Я просто ого-го какая странная, подумала Илис с удовольствием. Ты себе и представить не можешь, насколько!

— Поезжай домой, — повторила она. — Недели за три, если не будешь нигде задерживаться, доберешься до вашей столицы, но я бы рекомендовала обратиться к магикам и прыгнуть через портал в пограничный городок.

Ив посмотрел на нее так, как будто на его глазах она покрылась чешуей.

— К магикам? Через портал? Ты с ума сошла!

— Ничего не сошла, — Илис вмиг загорелась своей идеей, так она была хорошо. Она и сама могла бы организовать для Ива портал, — уж Барден научил ее правильно пользоваться этим заклинанием, — но не хотела раскрывать перед ним свои магические таланты. — Это не так страшно, не думай. Да я сама с магиками договорюсь, тебе останется один только шажок сделать.

— Нет! — сказал Ив почти истерически и даже отшатнулся.

— Да! — ласково сказала Илис и потрепала его по руке.

— 4-

Несмотря на летние месяцы, в долине было холодно. Мощный ровный ветер дул, не прекращаясь, и гнал холод с моря. Бардену очень нравился ветер, в нем чувствовалась несокрушимая жизненная сила. Ему вообще больше нравилось бывать на открытом воздухе, чем в четырех стенах. Ветер делал его мысли ясными, а голову — легкой, изгоняя боль и усталость, которые хоть и не стали частыми гостьями, но нет-нет да и напоминали о себе.

Может быть, именно поэтому Барден так охотно пускался в длинные конные путешествия вместо того, чтобы шагнуть в портал и в мгновение ока оказаться на месте.

Однако, работать под открытым небом, скажем, с бумагами было неудобно, ветер с ними не церемонился, и приходилось уходить в шатер. А бумаг даже здесь, на переднем крае фронта, имелось более чем достаточно. Так много, что впору было перестать видеть за ними людей. Тридцать лет назад, будучи шестнадцатилетним юношей, который отчаянно завидовал старшему брату, Барден никак не мог подумать, что быть императором — значит день ото дня видеть огромную гору бумаг. С гораздо большим удовольствием он созерцал бы ежедневно холодный и прекрасный лик супруги. А как раз ее он не видел уже несколько месяцев и, хуже того, не знал даже, когда вообще придется ее увидеть. Перенестись порталом на несколько дней в Эдес — это только раздразнить себя… Из долины же Бардену предстояло вернуться не в столицу, а в Акирну, где оставалась Илис.

Когда пришло время ехать в Акирну, он отказался от портала и от свиты, и отправился в путь вдвоем с Альбертом. Шанс почувствовать себя просто человеком, а не правителем, выпадал нечасто, и Барден не хотел его упускать. Десять дней империя уж как-нибудь сможет обойтись без него! А впрочем, ей и обходиться не придется — в каждом городе имеется храм Гесинды, и связь между храмами налажена отлично.

Через несколько дней он понял, что не иначе как сама Богиня подсказала ему решение пренебречь в этом путешествии помощью магии.

На дорогу, высоко вскинув руку, выступил парень с белой косой и злыми синими глазами, с длинным узким мечом на поясе. На обочине остались топтаться его спутники: двое молодых людей, тоже при мечах, и две молоденькие девушки. Беловолосый казался самым старшим из всех, ему могло быть лет двадцать пять. Одежда на всех путниках была истрепанной и грязной, но кони были выше всяких похвал — отличные кони! Неподалеку от границы, в местах, в общем-то, достаточно диких и безлюдных, выглядело это общество странно. Настолько странно, что Барден решил приостановиться и по привычке слегка коснулся по очереди разума каждого из членов группы. И с трудом поверил увиденному.

Беловолосый был очень высок, но при этом худ, почти тощ. Его прическа выдавала его с головой — северянин, наинец. Ничего более узнать про него не удалось. Разум его был наглухо замкнут, и пробиться сквозь эти створки было никак нельзя, даже действуя грубой силой. Редкий случай! Но напоследок Барден скользнул по парню взглядом и запнулся: в левом ухе северянина болталась массивная золотая серьга с бриллиантовыми вставками, а на мизинце правой руки матово поблескивало серебряное кольцо со сложной гравировкой. Вид кольца о многом сказал Бардену — такие украшения носили Сумеречные братья, имеющие в гильдии немалый статус. Наинец был вором, — и вором, судя по всему, знаменитым. Барден мысленно хмыкнул и приподнял брови. Его любопытство возросло на порядок.

У черноволосого красавца, второго по старшинству, тоже были злые глаза, и плюс к этому — надменные манеры. Дюк Ив Арну, сын королевского сенешаля. С мая числится одновременно в двух списках — убитых и дезертиров. Вор в компании с медейским дюком? Это становилось уже совсем интересно. Появление близкого друга принца в Касот говорило о многом, особенно в контексте недавно полученного от короля Тео послания. В мыслях у Арну царила полная сумятица, но все же основные моменты Барден сумел выцепить, и всерьез задумался. Среди беспорядочных и бессмысленных обрывков чаще всего мелькали два слова: Акирна и Илис. Надо бы с этим разобраться, подумал всерьез озадаченный Барден. Что же это, девчонка взялась вести за моей спиной собственную игру? Научил на свою голову? Но когда они с медейцем успели пересечься?

На обдумывание ситуации прямо сейчас времени не было, и Барден решил отложить это на потом. Успеется.

Третий, самый младший, рыжий и веснушчатый парень, был как веселый щенок, который старается из всех сил сдерживать себя, чтобы не прыгать на месте. Тан Оге Аль, его имени Барден никогда не слышал. Кроме цвета волос, парень ничем не привлек его внимания, как и стоящая рядом с ним юная белокурая девушка.

А вот другая, рыжеволосая девчонка… Как видно, сама судьба посылала в руки Бардена принцессу вслед за принцем. И за что ему такой подарок? Дочка короля Тео была совсем не похожа на своего сводного брата, но Барден смотрел не на внешнее сходство. Медейская принцесса в его королевстве! И, что гораздо интереснее, — она едет прямиком к нему в дом. В голове у Бардена немедленно начал выстраиваться план действий. Если он прав, и Илис затеяла какую-то интригу, он не он будет, если не повернет эту интригу в свою пользу!

Барден чуть наклонил голову к своему спутнику. Альберт настороженно рассматривал чуднУю компанию, и рука его, укрытая плащом, лежала на рукояти меча. Вид двух старших парней внушал ему опасения, от них он хорошего не ждал — и скорее всего, был по-своему прав. На секунду Барден и Альберт встретились глазами и, как обычно, поняли друг друга с полувзгляда: "Альберт, говорить будешь ты". — "Да, Эмиль". Верный Альберт не выказал ни удивления, ни неудовольствия, понимая, что у императора имеются немаловажные причины для такого решения.

— День добрый, путник, — первым проговорил Альберт, видя, что молчание затягивается.

— И тебе добрый день, — ответил наинец, сильно растягивая слова на северный манер. — Приятно встретить на пустынной дороге путника.

Барден вполуха прислушивался к разговору, все свое внимание сосредоточив на мыслях медейцев. Ситуация быстро прояснялась: компания ехала выручать принца, но никто не знал, где он находится, поэтому целью их путешествия была Акирна. А в Акирне их ждала Илис… Узнав, что девчонка затеяла против него какую-то игру, Барден не ощутил ни гнева, ни обиды. Наоборот, мысленно поаплодировал ей. Что ж… потягаться силами с ученицей не менее интересно, чем просто следить за ее успехами. Неужто Илис добралась до секретных имперских архивов? Хорошо бы узнать, как ей удалось осуществить это.

Неясным оставался так же и другой момент: что в компании молодых медейских аристократов делает наинский вор?..

После коротких переговоров Альберт и беловолосый наинец порешили ехать далее вместе. Как видно, наинец возглавлял маленький отряд, поскольку с решением его никто не спорил. Да медейцам того и надо было — найти сопровождающих. На касотских дорогах они чувствовали себя более чем неуютно.

В пути Барден продолжал помалкивать, предоставив Альберту занимать разговорами новых знакомых. Те, впрочем, тоже как будто воды в рот набрали, и отдувался за них всех наинский вор, назвавшийся Грэмом. Альберт завел речь о политике — тема для большинства присутствующих весьма актуальная, хотя он об этом знать не мог. Против воли Барден стал прислушиваться к репликам Грэма, и мало-помалу в нем пробудился нешуточный интерес к этому спокойному холодноватому парню. То есть интерес помимо того, что он уже испытывал. Речь наинца была слишком уж правильная для вора, и вообще он ничуть не походил на те отбросы, которые составляли основу Сумеречной гильдии. Отвечал он Альберту коротко, но по делу; ему явно было что сказать, и в высказываемых им отнюдь не банальных мыслях имелось нечто, заставлявшее заподозрить, что он где-то и когда-то получил неплохое образование. Время от времени наинец обращал к Бардену взор своих холодных синих глаз, и в них явственно читалась настороженность и неприязнь. Касотцы ему не нравились. Почуял что-то, понял Барден. Только сам еще не знает, что. Ох, непростой парень! При случае обязательно спрошу у Ахенара, что он знает об этом своем собрате…

Грэм говорил все более кратко и менее охотно, и наконец замолк. Все чаще он, хмурясь, поглядывал на Бардена, взгляды их то и дело пересекались, так что вскоре это стало походить на какую-то игру. Как хотелось Бардену проникнуть в его мысли! Но преграда оставалась несокрушимой, а парень даже не сознавал своей неуязвимости.

Вместе доехали до придорожного трактира, причем ни один из медейцев так и не раскрыл рта. Поглядывая на них, Барден усмехался. Им всем явно не легко было молчать, когда при них обсуждались животрепещущие проблемы их королевства. У маленькой принцессы отчаянно пылали щеки, а чернявый Арну сжимал губы так, что они побелели.

В трактире решили ненадолго остановиться, отдохнуть и поесть, а заодно дать роздых коням.

На лицах всех медейцев без исключения отразилось облегчение, когда, въехав во двор, Грэм извинился перед новыми знакомыми и сказал:

— Мы ненадолго задержимся и сами отведем коней.

Альберт взглянул на него с интересом и кивнул:

— Будем ждать вас в зале, присоединяйтесь.

В зале оказалось довольно людно, но хозяин, получив от Альберта крупную серебряную монету, тотчас же освободил для них хороший стол у стены, подальше от камина. Барден уселся, с наслаждением вытянул ноги и отхлебнул пива из кружки, которая появилась перед ним, едва они с Альбертом успели сделать заказ.

— Что ты думаешь об этих ребятах, Эмиль? — тихо спросил Альберт, подавшись к нему через стол.

— Много чего, — неторопливо ответил Барден.

— Какие-то они странные. Молчат все время…

— Странные? Ну, еще бы. А молчат потому, что боятся…

— Чего боятся?

Барден помолчал и сказал:

— Сейчас объясню… Рыжая девчонка — это Ванда Тир. Чернявый красавчик — Ив Арну. Грэм — вор из Наи, Безымянный знает как затесался в их компанию, так что следи за кошельком. Остальные двое…

Но остальные двое значения уже не имели. Альберт поперхнулся пивом сразу же, как только Барден назвал имя принцессы. Конечно, все медейцы представились раньше — вернее, их представил Грэм, но он порядком искорежил на наинский лад их имена и опустил титулы.

— Ч-что? — Альберт, наконец, сумел проглотить пиво и справиться с кашлем. — Принцесса? Друг принца?

— Да. Ну-ну, Альберт, успокойся, ты что, принцесс не видел?

— И когда ты понял, что они…

— Да сразу же, — безмятежно ответил Барден.

— И ты так спокойно говоришь об этом!.. Каким же ветром их сюда занесло?

— Кириана едут спасать, каким же еще. Наверняка как прознали об отказе Тео выкупать его, так и поскакали прямиком сюда…

Альберт коротко и несколько нервно рассмеялся.

— Спасательный рейд какой-то. С ума сойти можно! Ну а этот белобрысый с ними зачем? Тоже принца спасать?

— Вот этого я пока еще не знаю, — сказал Барден и добавил: — Но собираюсь выяснить.

— А принцесса? Что ты с ней собираешься делать?

— Пока — ничего. Видишь ли, Альберт, они едут в Акирну…

— Что?

— …в мой дом…

— Что?!

— …по приглашению Илис, как я понимаю, — спокойно закончил Барден и усмехнулся, наблюдая, как стальные искры вспыхнули в серых глазах Альберта, и как судорожно сжались его кулаки.

— Что?! — страшным голосом проговорил невозмутимый обычно Альберт. — Илис?! Эта девчонка?! Она…

— Т-с-с! — Барден с улыбкой приложил палец к губам и кивнул в сторону входа. — Детишки насекретничались. Идут. Возьми себя в руки, Альберт, и подыграй.

В самом деле, медейцы по одному входили в помещение трактира. Последним появился Грэм. Он окинул внимательным взглядом зал, заметил Бардена с Альбертом и кивнул в ответ на взмах руки последнего. Коротко сказал что-то своим спутникам, которые гуськом потянулись к жарко пылающему камину, и подошел к столу, где расположились касотцы.

— Прошу извинить моих товарищей — они очень устали в дороге и продрогли. Боюсь, они не в настроении для дружеской беседы.

— Ну а ты, парень? — мягко спросил Барден, поднимая на него глаза. — В настроении? посидишь с нами?

— Охотно, — сказал Грэм, сел и подозвал служанку.

— Угощаем, — быстро охолонувший и сразу вступивший в игру Альберт подвинул к нему полную кружку с пивом.

— Благодарю, но… — Грэм покачал головой.

— Не обижай нас, парень…

— Нет.

"Не настаивай", — просигнализировал Барден глазами, и Альберт умолк. Парень, кажется, был горд, и Бардену не хотелось давить на него.

Завязалась неспешная беседа, в которой он на этот раз охотно принял участие. Ему хотелось разговорить наинца, увидеть, чего он стоит. Это оказалась нелегкой задачей. Грэм взвешивал каждое свое слово и даже о пустяках говорил с оглядкой; шансов на то, что выпивка развяжет ему язык, не было. Пил он очень умеренно, ел еще умеренней. С нескрываемым любопытством Барден следил за движением его рук, за тем, как он обращается со столовыми приборами. Игнорируя вилку и нож, он ел ложкой, но Барден готов был голову заложить, что и ножом с вилкой пользоваться он умеет. Вообще движения наинца отличались предельной точностью, экономностью и… грацией.

Единственное, что понял про него Барден: он и его спутники отчаянно нуждались в деньгах — в касотских деньгах! — и эти деньги он решил вытрясти из случайных касотских знакомых. Это ясно читалось в его глазах, которые смотрели оценивающе, цепко и холодно. Бардену стало страшно интересно, как мальчишка станет вытрясать из него деньги. Запасшись терпением, он стал ждать и дождался: вскоре, насытившись, все сошлись на том, что хорошо бы теперь сыграть в карты.

Барден был не слишком хорошим игроком, Альберт порядочно размяк от вина и горячей еды, ну а мальчишка наверняка намеревался шельмовать в игре. Забавно посмотреть, что из всего этого выйдет, подумал Барден и кликнул хозяина, чтобы тот принес им колоду карт.

— Играем на деньги или на интерес? — спросил Грэм вроде бы небрежным тоном, но настороженность из его глаз не уходила.

— Конечно, на деньги! Что за вопрос? — демонстративным жестом Барден выложил на стол тяжко и глухо позвякивающий кошель.

Грэм решительно поднес руку к уху и вынул из него золотую серьгу. Небрежно бросил ее рядом с кошелем. Хмыкнув, Барден взял ее и стал внимательно рассматривать. Вещица оказалась аккуратной работы, массивная и очень дорогая.

— Это дорогая вещь, — заметил он.

— Недешевая, — спокойно согласился Грэм и очередной раз встретился с ним взглядом.

— Очень недешевая… и это очень крупная ставка. Как думаешь, этого будет достаточно?

Не считая и почти не глядя, Барден опустошил кошель, горкой высыпав его содержимое на стол. По большей части это было золото.

Грэм смотрел на него так, будто оценивал, с каким таким простаком свела его судьба. Ну, мальчик, решайся же! — про себя поторапливал его Барден. И мальчик решился. Глядя, как ловко его длинные пальцы тасуют карты, Барден заранее мысленно попрощался с золотом.

— Эмиль, что ты делаешь? — едва слышно проговорил ему в ухо Альберт.

Барден не ответил, только улыбнулся.

И в полчаса проигрался вчистую. Грэм играл виртуозно, и притом честно. Профессионал! с искренним уважением подумал Барден. Несколько раз наинец предлагал закончить игру, но он отказывался, сам не зная почему. И старался не обращать внимания на Альберта, который так и сверлил его глазами.

Он и сам не подозревал в себе такого азарта!

Закончилось все тем, что, пытаясь отыграться, Барден потерял не только все деньги, но и нечто гораздо более ценное, вещь, хорошо известную по всей империи — знаменитый сапфировый перстень. Глупо, конечно… увлекся, как мальчишка. Но делать уж нечего. Барден откинулся назад, привалившись спиной к стене, и с усмешкой покачал головой.

— Прости, парень, я больше не играю.

Сохраняя невозмутимое выражение лица, Грэм кивнул и сгреб со стола накопившую на нем немалую груду золота вместе с перстнем. Потом повернулся к Альберту и спросил спокойно:

— Не желаете сыграть, господин Третт?

Альберт уже давно сидел со стиснутыми зубами и сощуренными в щелочки глазами, и только с трудом удерживался от вмешательства в игру. Знаменитая выдержка сегодня так и норовила ему изменить. И Барден весьма удивился, когда Альберт коротко ответил:

— Желаю.

Мальчишка и сам был не рад своему предложению. Заполучив такую гору золота, он только и мечтал, как бы вместе со своими приятелями убраться из трактира поскорее и подальше. Но пришлось ему отдуваться за собственные опрометчивые слова.

Еще вполне удалось бы разойтись мирно, если бы Альберт отказался от игры, или если бы он лучше держал себя в руках… или же если бы он легче относился к деньгам. Но, проиграв несколько раз сряду, Альберт вспылил, бросил карты на стол и схватился за оружие. Неуловимым движением он выхватил из ножен длинный узкий кинжал и под столом, вслепую, направил его в живот мальчишке-вору. Все произошло так быстро, что ни Грэм, ни Барден не успели среагировать. Надо отдать должное наинцу — он даже не переменился в лице. Спокойно положил свои карты рубашками вверх, будто собирался еще продолжать игру, и бестрепетно взглянул в лицо Альберту.

— Ты жульничаешь! — прошипел тот, подавшись вперед.

— Докажи, — ровным тоном ответил Грэм.

— Не буду я ничего доказывать. Возвращай деньги, иначе вспорю тебе брюхо, шулер проклятый!

Барден подивился, что это случилось сегодня с Альбертом. В самом ли деле его вывел из себя проигрыш или он ведет с мальчишкой какую-то свою игру? Копаться у него в мозгах не было ни времени, ни желания, и Барден просто успокаивающим жестом положил руку ему на плечо:

— Оставь парня, Альберт. Убери оружие.

Вопреки обыкновению, Альберт вдруг заупрямился и заспорил, от волнения перейдя на касотский язык. Почему-то он вбил себе в голову, что наинец — карточный шулер, и не намерен был спокойно смотреть, как его обманывают. Он выдал на удивление длинную и путаную тираду, из которой Барден понял только то, что северянин чем-то ужасно Альберту не понравился. И еще Альберту очень не хотелось просто так отпускать всю компанию. Он боялся, что принцесса протечет у них сквозь пальцы. Он был очень настойчив, а Барден очень не любил, когда ему указывали, да еще так явно, что нужно делать. Следовало привести Альберта в чувство. Барден понизил голос и сказал резко:

— Ты сейчас уберешь оружие, Альберт, и позволишь парню уйти. Слышишь? Это приказ.

С приказом Альберт спорить уже не мог. Произошло быстрое движение, коротко зашуршала об ножны сталь, и Грэм едва заметно перевел дыхание. Барден посмотрел на его приятелей на другом конце зала: все как один повыворачивали шеи в их сторону, пытаясь понять, что происходит, но подойти не решались. Потом посмотрел на Грэма и усмехнулся.

— Иди, парень. Иди к своим друзьям. И поторопись.

Наинцу не нужно было повторять дважды. Впрочем, он и тут умудрился сохранить спокойствие. Неспешно поднялся, оправил на себе одежду, коротко поклонился дважды — Бардену и Альберту в отдельности.

— Приятно было познакомиться, господа, — проговорил он спокойно и ровно. В глазах его за все это время ничто даже не дрогнуло, и Барден вдруг понял, что напоминает ему этот холодный и невыразительный взгляд. Так смотрела его Туве, когда "уходила в себя" — а случалось это часто… чаще, чем хотелось бы. Барден моргнул, отгоняя наваждение, поднял глаза на Грэма и улыбнулся ему светской улыбкой:

— Доброго пути тебе, парень.

— И вам того же, — ответил серьезный, как смерть, наинец, и отвернулся.

Слишком велик был соблазн, и Барден не удержался, бросил ему вслед:

— Мы еще увидимся.

Было очень приятно увидеть, как вздрогнула эта мальчишески-худая, каменно-невозмутимая спина.

— 5-

Во время прогулок по городу Илис очень любила читать все попадавшиеся на пути объявления, которые городская стража расклеивала по стенам и заборам. Застывая на месте, она оказывалась потерянной для мира до того момента, пока не была прочитана последняя буква. Барден дразнил ее, намекая, что излишнее любопытство приведет к преждевременной гибели, но что он понимал в жизни? Из городских объявлений можно было почерпнуть много интересного. Большей частью, правда, это интересное никак не касалось Илис или ее знакомых.

Но сегодня случилось так, что попавшиеся на глаза Илис новости напрямую относились к людям, которых она хорошо знала. Илис так и застыла, глядя на распластанные по стене прямоугольники бумаги, раскрыв рот и распахнув глаза. Больше всего ее занимал вопрос: смеяться ей или плакать?..

Первое объявление — или сказать вернее, приказ, — было подписано звучным именем «Авнери» и украшено печатью с изображением извивающейся ящерицы. Символ истрийской королевской семьи, мало кому, впрочем, известный здесь. Илис заворожено водила взглядом по крупным, четко выписанным буквам объявления: "…разыскиваются два преступника… бунтовские действия против короны… воровство, разбой и убийства…" Далее следовал перечень примет преступников, в которых Илис без труда опознала своих старых знакомых. "Молодой мужчина, рост примерно шесть футов шесть дюймов, телосложения худощавого, волосы белые, глаза синие, хромает на правую ногу, в левом ухе носит золотую серьгу". Это, разумеется, Грэм. Да вот и имя его указано. Так, а второй перечень… "Молодой мужчина, рост примерно шесть футов семь дюймов, телосложения атлетического, волосы и глаза черные, голову бреет, носит хвост на южный манер, на правой щеке шрам". А это — Роджер. Разумеется, они, ее «спасатели», ошибки быть не может: где еще найдешь двух таких дылд, да еще со столь впечатляющим перечнем примет? Да-а… Илис невольно хихикнула. И развел же Крэст деятельность! Зудит у него в одном месте… И вознаграждение-то какое назначил: двести золотых за мертвого и тысячу — за живого. Это за Грэма. А за Роджера — в два раза больше. И неудивительно, к Роджеру у него и счет побольше, пожалуй. Крепко его зацепило, не терпит, когда против него идут.

Илис немного отдышалась и перевела взгляд в сторону…

Прямо рядом с первым объявлением красовалось второе, и подписи под ним были, пожалуй, даже интереснее: Тео Тир (в компании с медейским грифоном) и Ньерд Калаан (в соседстве с наинской снежной кошкой). Илис подивилась столь необычайному единодушию, ведь наинские короли уже несколько столетий не лезли ни в какие внешние дела соседей. Впрочем, в данном случае дело скорее касалось северян, чем медейцев, поскольку речь шла снова о Грэме. Именно его короли разыскивали как дерзкого вора, разбойника и беглого каторжника, и сулили любому, кто сможет предоставить о нем достоверные сведения, сто золотых. За живого или мертвого — все равно. Илис хмыкнула. Напрасно они пожадничали, напрасно! Неужто не смогли скинуться и назначить за важного преступника более крупное вознаграждение? Ведь теперь с любыми новостями пойдут не к ним, а к людям Крэста, даром что чужеземец.

Более ничего интересного Илис на стене не нашла и продолжила путь. На ходу она размышляла: неспроста ей на глаза попались эти объявления! Почти год она не имела никаких сведений о Грэме и Роджере, (не считая напряженного и довольно бредового разговора с Крэстом по весне), и вот вдруг снова видит их имена, да еще в столь необычном контексте. Ей стало интересно, только ли в Касот по стенам расклеены эти объявления, или же по всему материку. В последнем случае, масштабы мстительности Крэста поистине потрясали воображение.

Накануне, через руки Рувато, Илис получила от Ива краткое письмо, посланное еще из Медеи, причем едва ли не месяц назад. В нем Ив сообщал, что ситуация вокруг медейского принца складывается из рук вон плохо. Король Тео, получив лично от Бардена известие о том, что Дэмьен ранен и находится в руках касотцев, сначала крепко задумался, а затем послал императору ответное письмо. Ответ его был краток, категоричен и почти оскорбителен. Барден, писал он в выражениях резких и невежливых, может делать с принцем все, что его душе угодно, хоть разрезать его на тысячу мелких кусочков или скормить живьем псам, но ни пяди долины Северных Ветров ему не достанется, и медейское войско не отступит ни на шаг. На компромиссы он идти не желал, даже из жалости к супруге и дочери, которые горячо и нежно любили Дэмьена. Что до Ива, представшего перед ним немедленно по прибытии в столицу, — Иву от короля досталось на орехи. Увидев человека, который обязан был до последней капли крови защищать принца, Тео взъярился и обвинил Ива едва ли не в государственной измене. Разумеется, слушать его король даже не стал. Не дожидаясь, пока Тео прикажет поместить его под стражу, Ив бросился к принцессе Ванде. По счастью, у нее были крепкие нервы. Когда она узнала о том, что, скорее всего, живым брата не увидит, сознания она не потеряла и в истерике не забилась, а сохранила способность размышлять здраво.

Далее Ив, опуская подробности, сообщал, что на днях они с Вандой и "еще с двумя друзьями", готовятся выехать из столицы в направлении Акирны, в надежде, что Илис сможет сообщить им новые сведения касательно судьбы принца. "Полагаю, — писал Ив в конце, — что письмо опередит нас на несколько дней, не более. Мы постараемся передвигаться со всей возможной скоростью".

Прочитав про участие в походе принцессы, Илис сильно усомнилась в ее способности "размышлять здраво". Один отпрыск августейшего семейства уже в лапах у Бардена, и узнай он о принцессе, он все усилия приложит к тому, чтобы заполучить и ее тоже. Тем более, что родная дочка, вне всяких сомнений, для Тео гораздо дороже, чем пасынок. Впрочем, тут же сказала себе Илис, если они хотят оставить королевство без наследника, это их дело.

Узнав, таким образом, о вероятном скором появлении в Акирне Ива, Илис слегка занервничала. Дело в том, что со дня на день она ожидала возвращения Бардена. Встреча же медейского дюка с касотским императором по-прежнему казалась ей крайне нежелательным событием.

Когда Грегор доложил, что внизу ее спрашивают два молодых человека, сердце Илис так и прыгнуло: "Ив!" Уповая на то, что предчувствия ее не обманут, она сбежала вниз по лестнице так скоро, как только позволял ей длинный подол платья, и в гостиной на секунду приросла к месту.

Один из гостей был, точно, Ив — сумрачный, как дождливая ночь, похудевший, но все такой же изысканно-аристократичный. А вот второй… Илис не удержалась и с девчоночьим визгом бросилась ему на шею, позабыв про медейского принца и имперские архивы, и про все то, что хотела сказать Иву:

— Грэм!!

О да, это был он: длинный и худой, беловолосый и синеглазый. При виде Илис глаза его изумленно расширились, а ее детская выходка на долю секунду нарушила его своеобычную невозмутимость, и он рассмеялся. Слышать его смех было настолько непривычно, что Илис, не отпуская его шею, решила уточнить:

— Грэм, это правда ты?

— А ты не была в этом уверена? Зачем тогда вешалась мне на шею? — все в порядке, подумала Илис, занудничает он в своей манере. — Ты что тут делаешь?

— А ты? — Илис оставила его шею в покое, отступила немного назад и, вдруг вспомнив про хорошие манеры, сделала реверанс в сторону Ива. — Здравствуй, Ив. Я тебя уж заждалась. Ты извини, но мы с Грэмом не виделись очень давно, и поэтому…

— Я понял, — сквозь зубы ответил Ив и бросил на Грэма неожиданно неприязненный взгляд. Грэм же с немым изумлением разглядывал Илис.

— Тебя каким ветром сюда занесло? — не унималась та.

— А тебя каким? Мы же расстались в Наи!

— Вот именно!

Они могли бы продолжать взаимные расспросы до бесконечности, причем безрезультатно, но вмешался Ив, который вообще не отличался терпением и не желал ждать, когда они удовлетворят свое любопытство. К тому же, он был крайне раздражен чем-то, а это не делало его приятным собеседником. Рядом с ним, пожалуй, Грэм выглядел светлым и ясным, как летнее облачко. Когда Ив заговорил, даже Илис покоробила резкость его тона. Она прищурила глаза и пошла в атаку:

— Ив, тебе не стоит так волноваться: я разузнала все, что ты просил… — Ив едва заметно вздрогнул и хотел ответить, но Илис не дала ему шанса: — Но я полагаю, что дело ваше не настолько срочное, и мы можем обсудить его попозже. А вот с Грэмом я хотела бы поговорить немедленно!

Молодые люди взглянули на нее с удивлением.

— Наедине! — добавила Илис, видя, что Ив не спешит откланяться.

Медеец потемнел лицом и втянул воздух сквозь зубы. Настроен он был отнюдь не дружелюбно, и Илис начала подозревать, что причиной его дурного расположения духа был Грэм. Между молодыми людьми только что искры не проскакивали, хоть они и не сказали друг другу ни слова. Какая же нелегкая свела их вместе?

Минут пять Илис потратила, стараясь если не выпроводить Ива из дома, то хотя бы убедить его подождать в соседней комнате. Ив же хотел говорить немедленно! Сейчас! Срочно! Причем он требовал, чтобы Илис пошла с ним туда, где дожидались его остальные спутники. Его высокомерие и безаппеляционность быстро вывели Илис из себя, и она пожалела, что не обладает, подобно Бардену, даром ментальной магии. Вот как дать бы сейчас Иву по мозгам, чтобы охолонул!.. Но приходилось рассчитывать только на собственные злость и красноречие. И ей удалось-таки взять верх над нетерпеливым медейцем. Тихонько, украдкой, переведя дух, Илис поручила его заботам Алины, пообещала не заставлять его ждать долго, и пригласила Грэма пройти с ней. Грэм молча повиновался.

— Чей это дом? — спросил он через полминуты, на ходу.

— Одного моего… друга.

— У тебя уже и в Касот друзья завелись?

— А что тут такого? У меня везде друзья есть.

— Кто бы сомневался, — пробормотал Грэм вполголоса.

Илис привела его в свою спальню, где они могли поговорить без помех. От нее не укрылось, как, прежде чем сесть, Грэм окинул комнату профессиональным взглядом, оценивая ее на предмет наличия в ней дорогих безделушек и свободных выходов. Несмотря на то, что своим основным ремеслом он занимался довольно редко — по наблюдениям Илис, — воровские привычки накрепко вошли в его кровь. Последним предметом, на котором остановился взгляд Грэма, было платье Илис. Холодные глаза его несколько оживились, и он спросил вдруг:

— Илис, а почему ты в платье?

Ну и вопросы его занимают, подивилась Илис, сворачиваясь клубочком в кресле. Она уже навострилась устраиваться удобно в любой одежде, в том числе — в длинной юбке.

— Так получилось, — ответила она уклончиво. — Грэм, сядь, пожалуйста. У меня шея затекает смотреть на тебя.

Грэм улыбнулся и сел.

— Ты действительно хотела сказать мне что-то важное или позвала просто поболтать? — спросил он. — Если поболтать, то напрасно ты отослала Ива. Он и так терпеть меня не может, а тут еще эта задержка…

— Нет, у меня и впрямь есть для тебя кое-какие новости. Странное совпадение… Впрочем, тебе они, может быть, уже известны? — Илис не стала тянуть и для начала поведала Грэму про визит Крэста и про подписанное им объявление. Грэм удивился настолько, что поперхнулся грушей, которую Илис едва ли не силой вложила ему в руки, и которую он только что надкусил.

— Меня ищет Крэст? Здесь, в Касот?

— Ага, — светло подтвердила Илис и, чтобы добить его, озвучила сумму, которую Крэст назначил за его голову.

От греха подальше Грэм отложил грушу и уставился на Илис округлившимися глазами:

— Сколько-сколько?

— Сколько слышал. Уж очень сильно ты его обидел. Он на тебя страшно зол. А на Роджера зол еще сильнее, и обещает за него удвоенную сумму. А ты что, не видел ни одного объявления? По городу их сотни расклеены!

— Некогда мне было по сторонам смотреть. Безымянный… — Грэм тихо выругался на наи и откинулся на спинку кресла. Выбившиеся из косы белые пряди волос падали на лицо, заслоняя его и создавая странноватый контраст с смуглой кожей. — Значит, мне надо и здесь ходить, оглядываясь?

— Не помешало бы. Но это еще не все…

— Не все? Что, кто-то еще меня ищет?

— Да, но это уже дело давнее… — Илис рассказала ему про подписанное Тиром и Калааном объявление о поимке разбойника и вора Грэма Соло.

— ЧТО?!

Реакция Грэма несказанно ее удивила: он вдруг побелел так, что лицо его стало такого же цвета, как и волосы.

— Ты что? — испуганно спросила она, привстав. — Воды тебе дать?

— Нет, я в порядке, — он быстро взял себя в руки, краска возвращалась на его лицо. — Все нормально, Илис.

— Ну, смотри, — с осторожностью сказала Илис, пристально вглядываясь в него и пытаясь понять причины его волнения. Дело, в самом деле, было давнее: даже Илис знала о происшествии, которое еще в юности привело Грэма на каторгу, откуда он бежал шесть лет назад. Грэм и сам прекрасно знал, что на родине его до сих пор, должно быть, разыскивают как беглого каторжанина. Так что же заставило его побледнеть? — И вот еще что, Грэм. Описание в обоих объявлениях дано достаточно подробное, тут уж ничего не поделаешь. Но вот в списке примет есть твоя эта серьга… Снял бы ты ее. Очень приметная вещь.

Серьга, действительно, бросалась в глаза и привлекала внимание размерами и блеском камней. К тому же, она странно контрастировала с истрепанной и пропыленной одеждой. Грэм коснулся ее и поднял на Илис сумрачные синие глаза.

— Странно, — сказал он задумчиво. — Она у меня всего-то пару месяцев…

— Значит, кто-то из королевских соглядатаев видел тебя недавно, — заметила Илис.

— Или меня сдал кто-то из своих, — добавил Грэм и сжал губы.

Не исключено, подумала Илис. Зная твой характер, нетрудно предположить, что ты стоишь поперек горла у своих же собратьев.

С минуту они молчали.

— Ладно, — сказала Илис. — Я тебя предупредила, так что будь осторожнее. Давай теперь вернемся к Иву? Он, наверное, весь извелся.

— Погоди, — Грэм чуть подался вперед, но вставать не спешил. — Скажи мне сначала: ты знаешь что-нибудь о Роджере?

— Нет. Он уехал вскоре после тебя, и я его больше не видела. Одно могу сказать точно: у Крэста его нет.

— И на том спасибо… А что, большой шум поднялся после моего отъезда?

— Порядочный. Только давай поговорим об этом попозже, да вот хоть сегодня вечером? Вряд ли вы уедете уже сегодня, а Ив, боюсь, лопается от нетерпения. А я еще хотела переодеться.

— Зачем? — удивился Грэм.

— Да никак я не привыкну к этим платьям, — почти искренно ответила Илис.

Ей нужно было не только переодеться, но и взять пару вещей, приготовленных заранее, в ожидании приезда Ива. Уже две недели как она составила план по спасению медейского принца; друзья и родственники принца очень удивились бы, узнай они, в какие хитросплетения дворцовых интриг пришлось ей влезть для завершения этого нелегкого дела. Даже Рувато, отчасти бывший в курсе ее дерзких махинаций, выразил ей в письме свое искреннее восхищение. Правда, он не знал, кого она собирается втянуть в это темное дело, иначе заговорил бы по-другому…

По дороге в гостиницу, где обосновался Ив со товарищи, у Илис с Грэмом вышел сумбурный и скомканный, но зато весьма эмоциональный разговор. Грэму хотелось знать, что происходило в наинском поместье, куда он привез Илис в прошлом году, после его неожиданного отъезда. Немного злорадствуя, Илис согласилась. Описывая злость и обиду сестры Грэма, вызванные его выходкой, Илис не жалела красок. Грэм изо всех сил старался сохранять невозмутимый вид, но пылающие щеки выдавали его. Совесть изрядно его погрызла, несмотря на все его уверения, что винить ему себя не в чем. Наблюдая за ним, Илис получала огромное удовольствие: такую редкостно противоречивую личность нужно было еще поискать. В Грэме как будто уживались два совершенно разных человека, и сложно было предугадать, который из них возьмет верх в следующую минуту. В этой раздвоенности, как полагала Илис, и заключалась причина его неуживчивости: попробуй-ка жить в мире с людьми, когда не можешь примириться даже с самим собой! Иногда Грэм бывал просто невыносим, и даже Илис с трудом терпела его выходки.

Всю жизнь он убеждал себя, что никто ему не нужен, что ему хорошо живется в одиночестве, и с поразительным упорством отталкивал от себя любого, кто пытался приблизиться к нему, а после удивлялся, отчего ему так плохо. Понять его было нелегко. Вот и с сестрой он обошелся так, что Илис только диву давалась. Уехал тайком, не предупредив и не попрощавшись! "Я не хотел долгих прощаний", — так объяснил свой поступок Грэм. Но, по большому счету, фраза эта ничего не объясняла.

— А Роджер почему уехал? — попытался уйти от неприятной темы Грэм. — Он же не хотел оставлять тебя одну.

— Да как тебе сказать… — вздохнула Илис. Грэму не хотелось пускаться в объяснения о причинах своих неожиданных и невежливых поступков, а ей, в свою очередь, не хотелось рассказывать о произошедшей между ней и Роджером тяжелой сцене. На ее счастье, в этот момент Ив остановился перед входом в респектабельную гостиницу. — Договорим вечером, хорошо?..

В комнату, где дожидались медейцы, Илис вошла под руку с Грэмом. Вообще-то, она не имела обыкновения цепляться за локти оказавшихся поблизости мужчин, но сейчас ей захотелось поступить так в пику Иву, галантно предложившего ей руку перед подъемом по лестнице. Но, едва переступив порог, Илис натолкнулась на яростный и злой взгляд молоденькой рыжеволосой девушки. Этим взглядом ее едва не вынесло обратно на лестницу. Озадаченная Илис тут же отцепилась от руки Грэма, не осознав еще до конца, что толкнуло ее на этот поступок, и что означала эта ярость.

— Знакомьтесь, — проговорил Ив тоном настолько светским, что у Илис свело зубы. — Илис Маккин, о которой я говорил вам.

Любопытствующие взоры присутствующих в комнате так и приклеились к Илис.

— Илис, это Ванда, сестра Дэмьена…

Медейской принцессой Вандой оказалась та самая кудрявая рыжая девчонка. Ничего царственного в ней не было, кроме крайней избалованности, которая сквозила в каждом слове и жесте. Илис она совсем не понравилась. Ванда была из тех девушек, которые, чуть что не по ним, начинают топать ногами и закатывают истерики. Тем более странным показалось Илис выражение, мелькающее в глазах Грэма каждый раз, когда он смотрел на принцессу: что-то вроде острой тревоги или боли. Примерно так же смотрел на нее и Ив, но с ним-то все было давно уже ясно…

— Корделия…

Тихая белокурая девушка, подруга Ванды, походила на принцессу так же, как вода походит на огонь. Она мало говорила и почти не улыбалась. Казалось, изнутри ее подтачивает тайная скорбь или же смертельная болезнь.

— Оге…

Он единственный из всей компании произвел на Илис благоприятное впечатление. Его приятное конопатое лицо непрестанно освещалось улыбкой, а карие глаза, как ни старался он принять серьезный вид, искрились смехом. Едва обменявшись короткими взглядами, они с Илис признали друг в друге «своего», и Илис с негодованием отвергла данное Ивом определение Оге как "пустоголового балабола". Голова у этого парня, хоть и такая же рыжая, как у маленькой задаваки-принцессы, без сомнений, соображала отменно, хотя и в своеобразном ключе.

— Очень приятно, — церемонно сказала Илис и повернулась к Ванде. — Не беспокойтесь, Ванда, ваш брат в полной безопасности…

Напрасно она сказала это. В утешениях принцесса явно не нуждалась. Задрав и без того вздернутый, усыпанный веснушками, носик к самому потолку, Ванда глянула было на Илис свысока, но справилась с собой, заставила себя улыбнуться и ответила довольно непринужденно:

— Давай будем на «ты», терпеть не могу этого «выканья».

— Я тоже, — согласилась Илис и устремилась к примеченному ей столу с большой столешницей, примостившемуся у стены. — Давайте приступим к делу, зачем время терять. Есть перо и чернила?

С этими словами она расстелила на столе карту Касот. Это произведение топографического искусства она позаимствовала из тайника Бардена, понадеясь, что император хватится пропажи нескоро. Этой картой он явно не пользовался — в отличие от множества других, хранящихся в его кабинете, на этой не было сделано ни единой пометки.

Медейцы обступили ее.

— С ума сойти… — с благоговейной дрожью в голосе проговорил Оге, пожирая карту глазами. — Откуда у тебя это сокровище?

— Места надо знать… Вот смотрите, здесь — Акирна, — Илис окунула перо в чернила и жирно обвела указанную точку. Медейцы дружно вздохнули. С их точки зрения, портить такую прекрасно изготовленную карту было преступлением. Илис и самой было жаль карты, но что поделать? — А вот здесь — Северная крепость, — еще один круг, на сей раз — очерченный вокруг пустого места. Форт на карте обозначен не был. — Здесь держат вашего принца…

План Илис был прост, но не слишком честен, поскольку главная роль в нем отводилась человеку, который не давал согласия на участие в опасной афере. Илис решила воспользоваться обещанием, данным ей некогда Хельмутом Клингманном, офицером из Северной. Он заверял, что она может обратиться к нему с любой просьбой. И теперь она собиралась проверить крепость его слова. Не совсем честно, а вернее — совсем не честно, но пусть знает, как разбрасываться обещаниями.

— Мы подставим парня, — тихо сказал Грэм, глядя на Илис потемневшими глазами. Очевидно, думал о том же, о чем и она. — Если что-то пойдет не так — его повесят.

— Он всего-навсего касотец, — ответил Ив, своим заявлением повергнув Илис в состояние шока.

— Он всего-навсего человек, — резко повернулся к нему Грэм.

Последовала короткая яростная перепалка. Судя по кислым лицам остальных медейцев, была она далеко не первая. Ого, подумала Илис, да они друг друга по-настоящему ненавидят! Что же заставляет их держаться вместе? Ив — это даже не Роджер; тот, если копнуть поглубже, без Грэма жить не мог…

Наконец, парни успокоились. Первым замолк Грэм — отвернулся, глядя в сторону и закусив побелевшие губы.

— С какой радости касотец вообще согласится стать нашим провожатым? — обратилась к Илис Ванда, торопясь нарушить затянувшуюся паузу.

— Передадите ему вот это, — Илис положила на стол серебряный браслет. — Хельмут поймет, что это значит.

— Но если мы не найдем его… — медленно, через силу заговорил Ив. — Тогда нам не попасть в форт. Может быть, ты нам что-нибудь посоветуешь?..

Илис вздохнула, — назвался груздем!.. — взяла чистый лист бумаги и стала чертить план форта. Вернее, ту его часть, которая сохранилась в ее памяти. Медейцы следили за движениями ее руки округлившимися глазами. По мере того, как сеть из линий ширилась на бумаге, Илис давала пояснения.

— Откуда у тебя такие познания по части касотских фортов? — первым не выдержал Грэм.

— Не скажу, — ответила Илис и начертила последнюю линию. — Все, господа, консультация окончена. Давайте повторим, что вы запомнили.

Медейцы оказались на удивление понятливыми, почти ничего не потребовалось повторять дважды. Один только Оге, казалось, хлопал ушами во время ее объяснений, но главенствовал в этом отряде явно не он, и принятие важных решений от него не требовалось. Главное, что все хорошенько запомнили Ив и Грэм. Илис все никак не могла понять, кто же из них тут командовал…

— Вопросов нет? — поинтересовалась напоследок Илис, и медейцы дружно покачали головами. — Отлично. Тогда я пойду, пожалуй. Я свое обещание выполнила. Удачи вам в вашем деле!..

— Погоди, — торопливо остановил ее Ив. — Ты разве хочешь вот так уйти? Мы можем хоть как-нибудь отблагодарить тебя? Может быть, спустимся вниз, посидим вместе, выпьем вина?

— Спасибо за приглашение, но я вина не пью. Да и… — она не договорила и повернулась к Грэму, который смотрел на нее непроницаемым взглядом, словно напоминая про обещанный разговор. — Я лучше, в свою очередь, приглашу Грэма провести вечер в моем доме. Поужинаем, поболтаем, вспомним прошлые деньки… Господа, сердечно прошу простить меня, но мы с Грэмом очень давно не виделись, нам есть что обсудить. Пойдем, Грэм?

— Пойдем, — ответил Грэм коротко и почему-то посмотрел на Ванду.

Та ответила взглядом, который изумил Илис притаившимся в нем тихим отчаянием, и напутствовала его словами:

— Только не забудь вернуться.

— 6-

Как Барден и ожидал, в кабинете еще витал тонкий аромат знакомой магии. Такие бледные, почти неосязаемые следы, которые более слабый магик мог бы просто не почуять. Но Барден почуял. Усмехаясь, он прошелся по кабинету, легко касаясь пальцами предметов именно там, где касалась их Илис несколько дней назад. Нужно отдать девчонке должное — один тайник она все-таки отыскала. Аккуратно вскрыла его, аккуратно просмотрела содержимое, и аккуратно запечатала его заклинанием обратно, умудрившись сохранить в неприкосновенности слой пыли, покрывший все предметы в кабинете. Нужно будет объяснить ей, подумал Барден, как можно по остаточным следам заклинания вычислить личность создавшего его магика. Или нет, не нужно. А то еще заподозрит, что я обо всем догадался. Нет, лучше как бы между прочим порекомендовать почитать ей нужный раздел… А вот мимо других двух тайников Илис прошла, даже не заметив. Что это — невнимательность или недостаток силы? Скорее, все же первое.

Из коридора донесся шум, в дверь что-то легко и мягко ударилось, а следом за этим послышалось вкрадчивое скребыхание.

— Герр Данис? — тихонько позвал за дверью голос Илис. — Вы тут? Можно к вам?

— Заходи, — ответил Барден, присаживаясь на край стола.

Илис возникла на пороге — глазищи в пол-лица, так и сияют искренней радостью.

— Простите, что не пришла поздороваться с вами сразу…

— У тебя был гость, — утвердительно сказал Барден. — Молодой человек.

— Да… вы знаете?

— Я видел вас.

Барден был несколько озадачен: совсем не того человека он рассчитывал увидеть в своем доме. А мысль о знакомстве его воспитанницы с наинским вором даже не приходила ему в голову.

— Простите, — покаянным голосом проговорила Илис, опустив на щеки свои роскошные ресницы. — Если вам неприятно, что я принимаю гостей в вашем доме…

— Ерунда, пустое. Ты давно знаешь его? — он бил наугад… но попадал.

— А вы? — Илис метнула в него растерянный взгляд. Притворяется или действительно не ожидала?

— Удивительное совпадение вышло, — сказал Барден и тихо засмеялся. У Илис от его смеха побежали по спине мурашки. Вечером Грэм рассказал ей о случайной встрече с императором, об игре в карты, о выигранном им сапфировом перстне, и в сердце у нее зашевелились недобрые предчувствия. Сначала Илис развеселилась, но после ухода Грэма задумалась. Грэм был всерьез встревожен, а ведь он даже не знал, кто такой на самом деле ментальный магик Эмиль Данис! Илис же начала опасаться, что затея с Северной крепостью выйдет медейцам боком. Ведь если Барден, со своей ментальной проницательностью, проведал, кто были спутники Грэма, то он, весьма возможно, что-то затевает теперь. Знать бы — что! Однако, Илис не посмела рассказать Грэму всю правду, отделалась только просьбой быть предельно осторожным. Может быть, еще пронесет…

— Да, совпадение, — повторил Барден, глядя на Илис с какой-то необычайной мягкостью в желтых глазах. — Мы с ним в карты играли. Оказывается, в этом деле он — профессионал… Представь — ободрал меня, как липку. И перстень увел. Да он, наверное, уже похвастал тебе?

Он уже прекрасно знал, что профессионалом Грэм является совсем в другой сфере. Расставшись с наинцем после инцидента в трактире, он при первой возможности связался с Ахенаром и попросил его разузнать все, что возможно, про наинского сумеречного брата по имени Грэм. Сведения, вскоре поступившие от касотского гильдмастера, были весьма противоречивы, и надолго погрузили Бардена в состояние задумчивости. Среди своих собратьев парень оказался притчей во языцех. Несмотря на молодость, Грэм Соло — так звучало его полное имя — был весьма известной личностью на материке. Он славился как самый ловкий вор, поскольку за всю свою официальную шестилетнюю карьеру умудрился ни разу не попасться на горячем, хотя участвовал в делах сложных и тонких. Известен он был так же как самый редкостный чистоплюй среди всего ночного люда, и это озадачило Бардена. По кабакам и девкам Соло не ходил, опиум и скуму не употреблял, в грязные аферы никогда не впутывался, но при этом успел побывать на самистрянской каторге, куда его отправили за разбой на большой дороге. С каторги он сбежал, но до сих пор находился в розыске в Наи и Медее.

Как-то это все не сочеталось между собой.

Еще Ахенар выкопал некий малоизвестный факт, который удивил и его самого. Грэм Соло, если верить некоторым сведениям, был незаконным отпрыском одного северного вельможи, убитого примерно тогда же, когда Грэм отправился на каторгу.

Все вместе делало мальчишку личностью еще более интересной, чем изначально показалось Бардену. Жаль, подумал он, что мы не пересеклись буквально час назад, когда он был у меня в доме… Впрочем, что-то подсказывало Бардену, что они еще раз увидятся в самом скором будущем.

— Грэм не очень-то любит хвастать, — осторожно сказала Илис, продолжая разговор про совпадение. — Но про перстень рассказал… хотел вернуть его вам. Да я сказала, что вы обратно не примете.

— Верно, не приму. А что, Илис, ты хорошо его знаешь, этого юношу?

— Может, не слишком хорошо, но достаточно. Ведь это с ним вместе я на материк из Истрии приехала.

— А! вот даже как. Значит, ты знаешь, что он за человек?..

— Что вы имеете в виду? — настороженность из глаз Илис никак не желала уходить. Барден посмотрел на нее и усмехнулся.

— Его связь с братством Фекса, — начал он сгибать пальцы. — Каторжное клеймо, которое он носит на себе уже лет этак восемь. Его более чем сомнительную репутацию. Охоту, которую ведут на него Тир и Калаан… Достаточно?

— Вы забыли упомянуть Авнери, — тихо сказала Илис.

— Авнери? — Барден понял не сразу, а, поняв, расхохотался. — А! так твой братец тоже имеет на него зуб? Впрочем, не удивительно. Я смотрю, этот мальчишка всем поперек горла.

— И вам тоже?

— Мне? Нет. С какой стати? Ты думаешь, я в обиде на него за проигрыш? Вовсе нет. Это все глупости… Насколько я знаю, в Касот он еще ничем не отличился. Пока не отличился, — он сделал ударение на слово «пока».

— Насколько вы знаете… — повторила Илис и встрепенулась. — А кстати! Откуда вы знаете? Откуда у вас вообще все эти сведения: про каторгу, Фекса и прочее?

— Разве ты не знаешь, что на меня работает вся Сумеречная братия? Их осведомители еще никогда меня не подводили.

— Так вы специально о Грэме справки наводили?

— Разумеется… Интересно же, что за человек будет носить теперь мой перстень, — усмехнулся Барден.

— Все вы шутите, — с досадой проговорила Илис. — Скажите мне лучше честно: вы ведь его не сдадите Крэсту или еще кому-нибудь?

Ее явная тревога немного удивила Бардена. Он полагал Илис созданием весьма легким, принадлежащим как бы к воздушной стихии; если в ее душе и жили какие-то человеческие привязанности — хотя бы к родителям, — то они никак не давали о себе знать. И вдруг — она тревожится о человеке совершенно ей постороннем.

— Если бы я хотел, как ты выражаешься, «сдать» его кому-нибудь, — медленно проговорил Барден, — то уже сделал бы это, не советуясь ни с кем и не докладываясь никому. Не буду скрывать, Илис: он мне интересен, но вовсе не в том плане, в каком ты… опасаешься. И на этом закроем тему… Вот что, Илис: через два дня мы уезжаем из Акирны. Меня ждут кое-какие дела на севере.

На севере! Илис чуть вздрогнула. На севере была Северная, куда завтра должны были выехать медейцы и Грэм. Не из-за них ли и Барден решил направиться туда? Ох и кашу она заварила из-за просьбы Рувато! Как же сложно балансировать посередине, меж двух пропастей!

— Что с тобой? — спросил вдруг пристально наблюдавший за ней Барден. — Ты какая-то бледная. Нездоровится?

— Нет, — Илис встряхнула головой, избавляясь от тревожных мыслей. — Просто немного поволновалась из-за встречи с Грэмом. Ностальгические воспоминания, понимаете ли… Пожалуй, пойду лягу спать, а утром буду как новенькая.

— Хорошо. Я, пожалуй, тоже лягу, — Барден потер ладонью глаза. — Устал в дороге, как собака…

Илис взглянула на него с удивлением. Никогда раньше она не слышала, чтобы император сетовал на усталость. Заложенный в нем запас жизненных сил поражал и восхищал ее. Что случилось теперь?.. Озадаченная, Илис шагнула к двери и спросила:

— Попросить Алину проверить, все ли готово в вашей спальне, герр Данис?

Барден чуть качнул головой.

— Не нужно.

Пожелав ему спокойной ночи, Илис вышла в коридор и побрела в свою спальню. Неспокойный выдался сегодня день! Ей вспомнился разговор с Грэмом. Помимо прочего, она спросила его, как он оказался в отряде медейцев. Обычно из Грэма приходилось вытягивать все едва ли не клещами, но на этот вопрос он ответил довольно охотно. Объяснил, что обстоятельства привели его в долину Северных Ветров, где он и наткнулся на разбитый медейцами лагерь. Они отдыхали после недавней стычки с касотцами и вели себя столь неосторожно, что дым их костра выдавал их местоположение за три лиги. Мимо такого вопиющего безобразия Грэм, конечно, проехать не мог, и решил посмотреть на самоубийц, а потом увидел Ванду… В этом месте повествования лицо его стало таким мрачным, что Илис немедленно заподозрила неладное. И Грэм подтвердил ее подозрения. Он был влюблен в принцессу, горько и безнадежно. Из-за нее он и решился на самоубийственную авантюру, из-за нее и намерен был идти до конца — каким бы он ни оказался. Ему можно было только посочувствовать. По мнению Илис, таких сильных чувств принцесса не стоила. Удивительным ей показалось, что холодный, рассудочный и замкнутый Грэм влюбился вдруг в такую вздорную избалованную девчонку, какой была Ванда. Влюбленный Грэм являл собой зрелище страшное и грустное. По мере своих сил Илис попыталась остудить его, обрисовав ему перспективы на будущее — вернее, полное отсутствие оных, — но не преуспела. Излечению Грэм уже не подлежал. Ради своей возлюбленной он готов был совершить любое безумство.

Илис забралась в постель, но уснуть не могла. Мысли ее раз за разом возвращались к одному и тому же вопросу: чем обернется путешествие медейцев в Северную? Уж не на смерть ли она послала их? Впрочем, успокаивала себя Илис, если бы не я, они попытались бы раздобыть сведения о принце другим способом. И, кто знает, не погибли бы они, мотаясь в поисках по враждебному королевству?

Вот еще бы с Хельмутом худого не вышло… В том, что он по мере сил попытается выполнить ее просьбу, Илис даже не сомневалась. Не сложил бы он при этом голову…

И как это я, думала Илис изумленно, пошла на поводу у Рувато, этого интригана? Почему я не отказала ему? Как это у него получилось настолько очаровать меня? Его-то, наверное, не волнует, кто из моих знакомых может погибнуть из-за того, что он решил оказать посильную помощь медейскому принцу, которого я, между прочим, и в глаза не видела!

Впрочем, Грэм тоже его не видел, но, тем не менее, готов положить за него жизнь. Да нет, поправила себя Илис, не за него — за принцессу. До Дэмьена ему столько же дела, как и мне…

Никогда в жизни Илис не испытывала столько сомнений. Опутанная ими, словно паутиной, с ног до головы, она и уснула.

Барден же, вместо того, чтобы лечь, отыскал Альберта. Тот еще не спал и даже не собирался. При свете одинокой свечи он сидел за столом в своей спальне, пролистывая сделанные им за последнюю неделю заметки. Как обычно, Бардена он заметил только тогда, когда тот встал так, чтобы попасть в поле его зрения. Альберт вздрогнул и поднял голову.

— Безымянный тебя побери, Эмиль, некоторые твои выходки действуют мне на нервы!..

— Пора бы уже привыкнуть, — отозвался Барден, без приглашения усаживаясь на стул. — Ну что, Альберт, мы можем порадоваться: все идет так, как я и предполагал.

— То есть?..

— То есть, я хочу сказать, медейцы во главе со своей маленькой принцессой в городе. Сегодня кто-то из них встречался с Илис.

— И?.. — при упоминании имени Илис Альберт привычно скривился, но никаких комментариев себе не позволил.

— Полагаю, она направила их прямиком в Северную. Там они и завязнут… Мы тоже выезжаем туда послезавтра.

— Не проще ли порталом, Эмиль?..

Барден потер глаза. Вид у него, как подметил и Альберт, был необычайно усталый.

— Мне придется тащить через него тебя и Илис. Это не так уж и просто на таком расстоянии.

— Разве Илис не умеет сама создавать порталы?

Взглянув на него исподлобья, Барден чуть шевельнул бровями.

— Этот вопрос я обсуждать не намерен, — сказал он тяжело и вернулся к прежней теме. — Кстати я хочу допросить, наконец, Кириана. Тео отказался от него, так что мы можем делать с ним, что угодно. Разумеется, он должен быть жив, когда сестра явится за ним в форт.

— У тебя есть какие-то планы на принцессу?

— Еще какие, — Барден всем телом откинулся на спинку и чуть улыбнулся. — К Безымянному этого Кириана! Я вот подумал, Альберт, как удачно все может сложиться: мальчишку нам ничто не помешает казнить, — только немного позже, — все равно толку от него никакого; а его сестру, раз она сама идет к нам в руки, я выдам замуж за Марка. Тогда Тео некуда будет деваться, Медея станет моей, и война сама собой закончится.

— План прекрасный, но ты не учитываешь одного — желания Марка, — хмыкнул Альберт. — Ты уверен, что он согласится жениться на медейской принцессе?

— Если я велю — согласится. Он не пойдет против моей воли.

— Ты так считаешь? Тебя, помнится, в свое время тоже хотели женить на медейской королеве, да ты не дался.

— Не сравнивай Марка со мной. А меня — с тем сборищем высокопоставленных бездельников.

— Марк так же упрям, как ты.

— Так же, да не так… Не думаешь ли ты, Альберт, что я не переупрямлю собственного сына?

— Хочешь заставить его повиноваться силой?

— И заставлю, если придется! Марк — не мальчик и понимает, что за свое высокое положение нужно расплачиваться.

— О да, словам «нужно» и «дОлжно» ты хорошо его научил!..

Барден резко поднялся. Желтые глаза его недобро прищурились, а лицо медленно наливалось кровью. Это был плохой признак, и Альберт понял, что позволил себе лишнее. Вслед за императором он поспешно поднялся с места, с опаской на него глядя.

— Ты, кажется, решил заменить собой Тармила? — проговорил, понизив голос до гулкого рокота, Барден. — Он, помнится, тоже все норовил давать мне советы. Запомни же, наконец, Альберт, раз и навсегда: я знаю, что делаю!..

Повинуясь мимолетному движению его руки, дверь спальни распахнулась, пропустила его и закрылась за его спиной. Альберт остался сидеть у стола, подперев голову ладонью. Уже много раз он становился свидетелем гневливых вспышек императора, но никак не мог к ним привыкнуть. И каждый раз, до сих пор, он чувствовал себя мальчишкой-слугой, которому делает разнос разъяренный хозяин. И жизненный опыт говорил Альберту: это чувство испытывает не только он один. Барден сам себя считал единовластным хозяином империи, и сумел внушить это всем, без исключения, подданным. Когда на него находило, для него переставали существовать соратники, друзья и даже родные — все становились его слугами, которые обязаны были беспрекословно ему подчиняться. И горе тому, кто решался пойти ему наперекор!

— 7-

В холле дожидался какой-то незнакомый оборванец. Может быть, впервые в жизни он оказался в доме богатого благородного господина, но не робел нисколько. Озирался себе с любопытством по сторонам. Наверное, прикидывает, как бы чего половчее стащить, со смешком подумал Барден.

По привычке он подкрался к оборванцу вплотную, и только тогда позволил увидеть себя. Этот трюк даже на людей подготовленных, знающих императора много лет, производил неизгладимое впечатление. Вот и оборванец, обнаружив рядом с собой непонятно откуда взявшуюся живую гору, подпрыгнул на месте и уставился на Бардена округлившимися глазами.

— Го… го… господин! — подбородок у него прыгал, и далеко не сразу ему удалось выговорить даже единственное простое слово. — О… о… откель вы взялись-та? И не приметил я вас.

Барден смотрел на него насмешливо, засунув кисти рук в рукава домашнего балахона, и не пытался помочь нежданному гостю.

— Вы и есть — герр Данис, господин? — оборванец, наконец, совладал с ушедшей в пятки душой, бешено колотящимся сердцем и заплетающимся языком. — Меня послал к вам мастер Матиас…

— Вот как? — мастер Матиас возглавлял акирнскую гильдию Фекса и хорошо знал ментального магика, герра Эмиля Даниса. — Чего же хочет мастер Матиас?

— Велел он передать вам, господин, что парнишка, насчет которого вы очень любопытствовали, северянин этот беловолосый, был сегодня днем в храме.

— И что же?

В том, что один из братьев Фекса посетил храм своего божества, Барден не усмотрел ничего удивительного. Странно другое — что Грэм, — а значит, и медейцы, — до сих пор в Акирне…

— Неприятность с ним вышла, вот чего…

Сбиваясь и путаясь, оборванец рассказал, что Грэм угодил в очень сложную ситуацию. Утром, когда медейцы выезжали из города, один из стражников на воротах опознал Грэма и попытался арестовать его. Мальчишка, разумеется, не стал дожидаться, пока его повяжут, развернул коня и рванул обратно в город. В переплетении улиц он быстро затерялся, но уехать из Акирны уже не мог. Недолго думая, он обратился к Сумеречным братьям с просьбой вывести его за ворота какими-нибудь своими, известными только им путями. Мастер Матиас отказал ему, зная, что по пятам за Грэмом ходят неприятности, и что в родной Наи братья-воры отвернулись от него и устроили ему травлю.

С Матиасом все ясно, побоялся обострения отношений с собратьями, подумал Барден. Молчаливая поддержка императора — вещь хорошая, но, как говорится, своя рубашка ближе к телу. Ведь сумеречная братия всегда так крепко держится друг за друга!

Это ж до какого накала нужно было довести отношения с коллегами по цеху, чтобы так восстановить их против себя?

Вознаграждением за новость стала мелкая серебряная монетка. В одно мгновение она исчезла в лохмотьях оборванца, после чего тот подобострастно поклонился и лаской выскользнул за дверь. Барден отошел к окну и задумался.

Сегодня ночью нужно ждать гостей. Вернее, гостя. Парень оказался совсем один в чужом городе; собратья, на помощь которых он привык рассчитывать в любой ситуации, отвернулись от него; на него ведется охота… Есть ли у него в Акирне знакомые, кроме Илис? Может, и есть. Но скорее всего — нет. Парень горд, но в безвыходной ситуации придет за помощью; он уже искал ее, эту помощь. И придет он к Илис, которая, при всем желании, помочь ему не сможет. А значит, она придет к своему наставнику… И произойдет это едва ли позже сегодняшней ночи.

Барден понял еще при первой встрече, что ему нравится Грэм. Ему вообще нравились храбрые и твердые люди. В мальчишке был стержень, и стержень одновременно крепкий и гибкий. Сломать его было нелегко, а если верить Ахенару, старались это сделать все, кому не лень. Уж очень вызывающим образом он себя вел, так и хотелось проверить его на прочность. Бардену тоже хотелось проверить его. Возможно, Северная — лучший способ осуществить это, но как же безумно жаль будет, если мальчишка погибнет в форте!.. В правильных руках из него еще может выйти толк.

— Герр Данис! Учитель!.. Вы спите?..

Илис явилась к нему в спальню ночью, чего не случалось никогда. Поэтому Барден подумал сначала, что стряслась какая-то беда, но спокойная, лишь слегка задумчивая мордашка Илис убедила его в обратном.

Дома Барден предпочитал спать обнаженным. Не желая заставлять девчонку любоваться на его телеса, он попросил ее отойти за ширму и подождать там. Накинул домашний халат прямо на голое тело и зажег магический свет. Лампа в руках Илис выглядела слишком уж одинокой и слабой.

— Ну, в чем дело? — окликнул он ее, усаживаясь в кресло. — Чего тебе не спится?

— Уже можно? — Илис опасливо высунулась из-за ширмы, словно ожидала увидеть нечто кошмарно страшное. Но ничего особенного не увидела, кроме привычно-огромной фигуры императора, закутанной в просторный домашний балахон. Со сна Барден щурил глаза, а волосы его были всклокочены, что придавало ему неожиданно мальчишеский вид. — Простите, герр Данис, но тут такое дело…

— Рассказывай, — велел Барден, уже заранее зная, в чем дело.

Илис плюхнулась в кресло напротив него и стала рассказывать. Ну, так он и знал.

— И где он сейчас, твой приятель? — нетерпеливо спросил он, едва дослушав до конца.

— Спит в гостиной. Он едва на ногах держался, уснул сразу, даже до кровати не дошел.

— Понятно. И чего ты хочешь от меня?

— Помогите Грэму выбраться из города, — сказала Илис, глядя на него широко распахнутыми, какими-то детски-несчастными глазами. — Пожалуйста. Я знаю, вы можете.

— Я-то могу, — после паузы медленно проговорил Барден. — Но нужно ли ему это?

— Что вы имеете в виду?

— Ты знаешь, куда он едет? Отвечай честно, Илис.

Илис заколебалось было, но посмотрела в желтые глаза наставника, принявшие вдруг совершенно волчье выражение, и сказала твердо:

— Да.

— И я знаю. А еще я знаю, что там, куда он едет, мы с ним встретимся, — Барден говорил по-прежнему медленно, тяжко роняя слова, и его низкий голос басовым гудением отдавался в голове у Илис. — И добром это для него не кончится. Ты понимаешь — почему? Тебе не кажется, что, если я выведу его из города, я окажу ему медвежью услугу? Его путешествие следом за медейской компанией может закончиться очень, очень прискорбно для него.

— Вы хотите сказать, что его убьют?

— Весьма возможно и даже — скорее всего. У него на лбу написано, что он плохо кончит. И если это случится в Северной, в его смерти ты станешь винить меня.

Барден проговорил это спокойно, даже небрежно, но Илис стало не по себе. Внезапно ей вспомнилось, как холодно и равнодушно он зимой отдавал приказы казнить того или иного провинившегося солдата, как посылал их в бой, не считаясь с потерями. Что для него Грэм? Просто еще одна помеха в его великих императорских делах, которую он устранит, не задумываясь.

Да и Илис едва ли что-то значит для него.

— А что вам за дело, если я буду винить вас? — от растерянности она не нашла сказать ничего лучшего. — Вы разве огорчитесь?

Барден не торопился с ответом и смотрел на нее очень долго и очень пристально, так что нервозность Илис возросла на порядок. Так он смотрел на людей, когда пытался залезть им в голову, и Илис немедленно захотелось оказаться подальше от него.

— Может быть, тебе будет трудно поверить, — заговорил, наконец, Барден, — но я и впрямь огорчусь. Это, впрочем, не имеет ровно никакого значения, — он наклонил голову и без перехода заговорил о другом. — Что твой друг знает обо мне? Полагаю, обо мне вы с ним разговаривали.

Илис слегка оживилась.

— Грэм знает, что вы, герр Данис — ментальный магик большой силы, имеющий, к тому же, немалое влияние в свете.

— А про влияние-то ты зачем ему наплела? — усмехнулся Барден.

— Надо же было как-то объяснить ему, почему не стоит таскать ваш перстень на пальце!..

— Понятно. Ладно, я побеседую с ним утром. Послушаю, что он скажет.

— Может быть, вы внушите ему, чтобы он отказался от мысли снова разыскать медейцев? — с надеждой в голосе сказала Илис, и Барден взглянул на нее с удивлением.

— Почему ты думаешь, что я стану ему что-то внушать?

— Но, герр Данис… а если я попрошу вас?

— Не утруждай себя. Твой приятель непроницаем для ментальной магии.

— О! — глаза Илис расширились. — Вы уже пробовали?

— Я пробовал прощупать его при первой встрече.

— Вот как… ну… тогда… может, вы без магии попытаетесь отговорить его?

Барден засмеялся, но отнюдь не добро.

— Илис, сколько раз повторять тебе, что я не занимаюсь благотворительностью? Особенно безо всякой для себя выгоды. К тому же, полагаю, у парня есть и своя голова на плечах.

— Но, герр Данис… — снова жалобно протянула Илис, хлопая глазами.

— Ладно, ладно, не ной. Сказал же — послушаю, что он скажет, а там решу. Иди спать.

К завтраку Илис и ее приятель явились вместе. Илис была вся чистенькая, ясная, изящная и буквально светящаяся в своем светлом элегантном платье. Словно для контраста, наинец был угрюм, помят и пропылен насквозь, как старинный ковер. Мальчишка смотрел на Бардена волком, и было видно, что принимать от кого-либо помощь для него — нож острый. Он все хотел сделать сам. Желание похвальное, лет двадцать назад Барден и сам был таким, но с возрастом поумнел (во всяком случае, он надеялся на это). Нельзя все сделать самому. Невозможно. Надо как-то принимать в расчет и людей вокруг.

Встретившись взглядом с синими глазами Грэма, Барден невольно засмеялся. При звуках смеха мальчишка чуть вздрогнул и неосознанно высокомерным движением задрал подбородок. Впрочем, он почти сразу спохватился и поклонился хозяину дома самым светским и церемонным образом. Вероятно, слухи о его благородном происхождении имели под собой серьезные основания. В ответ ему Барден кивнул довольно небрежно и, скрестив руки на груди, принялся бесцеремонно его разглядывать.

— Вот видишь, — сказал он негромко. — Мы все-таки встретились снова. Хотя, признаться, в своем доме увидеть тебя я не ожидал. Что ж, Грэм Соло, раз так получилось, будь моим гостем. Приглашаю тебя разделить с нами скромную трапезу.

Сдержанным кивком наинец дал понять, что принимает приглашение. На этот раз он не пытался прикидываться невеждой. Вилкой и ножом он пользовался с изяществом настоящего аристократа, но ел по-прежнему очень мало, больше смотрел по сторонам и на хозяина дома. Барден тоже с любопытством его разглядывал. Своим лицом Грэм владел прекрасно, но все же внимательный наблюдатель — а Барден причислял себя именно к таковым, — без труда прочитал бы нешуточную тревогу и тоску в непроницаемых синих глазах. На душе у наинца было тяжело, и кусок в горло ему не лез. Кажется, он и за вилку-то взялся из вежливости.

Насмотревшись вдоволь и сделав выводы, Барден решил прекратить мучения гостя. Первым отложил приборы и заговорил, не отрывая от него взгляд:

— Итак, мой юный гость, кажется, у тебя нешуточные неприятности.

Грэм метнул короткий, но свирепый и весьма говорящий взгляд в Илис, которая, единственная из присутствующих, поглощала завтрак с видимым удовольствием и не замечала ничего вокруг.

— Илис ни в чем не виновата, — заметил Барден как бы между прочим. — У меня имеются свои источники информации.

— Какие именно? — поинтересовался Грэм холодно-официальным тоном. — Могу я узнать?

— Нет, не можешь, — улыбнулся Барден. — Забавный ты парнишка, однако. Другой сидел бы тихонько да ждал, что посоветуют ему умные люди — глядишь, и помогли бы вылезти тебе из того дерьма, в котором ты увяз. А ты ерепенишься, вопросы задаешь, любопытством мучаешься. Кто другой с тобой и разговаривать не стал бы, а я… Ты, видишь ли, заинтересовал меня еще давно, в трактире, когда ты ободрал нас с Альбертом. Даже, пожалуй, еще раньше — когда ты с таким знанием дела рассуждал о политике… Что до твоих нынешних неприятностей: я знаю, что ты просил помощи у Сумеречной гильдии, но тебе отказали, причем в довольно резких выражениях. Так?

Без сомнений, Грэм был поражен до глубины души, так что смог только кивнуть.

— Что мне не совсем понятно, — продолжал Барден, — это почему собратья обошлись с тобой так сурово. Кажется, ты оказал гильдии несколько немаловажных услуг. А теперь они выкидывают тебя, как тряпку. За что бы такая немилость, а?

— Это вас не касается, — резко ответил Грэм, надменно дернув подбородком.

Казалось, он вот-вот вскочит из-за стола и бросится прочь. Но пока он сдерживался, и даже заставлял себя смотреть в глаза Бардену, не подозревая, как много можно прочесть в его собственном взгляде, даже не прибегая к ментальной магии.

— Ох какой ты гордый! И что ты будешь делать со своей гордостью теперь, когда тебя обложили со всех сторон?

— Уж найду чем заняться.

Подобный диалог мог продолжаться до бесконечности. Мальчишка ощетинился ядовитыми иглами, которые кололи каждого, кто пытался дотронуться до него. Барден окончательно понял: скорее он язык себе откусит, чем первым скажет: "Помогите мне, герр Данис". Можно было бы попробовать хорошенько пообломать его, чтобы привести в надлежащее состояние смирения, но на это требовалось время, которым Барден не располагал. Поэтому он перестал улыбаться, откинулся назад, положив сцепленные в замок руки на стол, и заговорил:

— Говоря короче: у меня очень мало времени. Завтра на рассвете я уезжаю из Акирны. В моем распоряжении всего одна ночь, и я намеревался провести ее в свое удовольствие. Но я переменил решение. Тебе нужно выбраться из города — я помогу тебе. Я знаю, как это сделать.

— Почему? — вырвалось у Грэма против воли. — Почему вы готовы помогать мне? Я же ни о чем не просил вас!

— Почему? Да мне просто любопытно посмотреть на человека, на которого ведут охоту три короля и один император.

— Император?! — вскричали Грэм и Илис одновременно, причем Илис даже выронила булочку, которую старательно намазывала маслом.

— Да-да, — снова улыбнулся Барден, оскалив зубы. — Барден тоже заинтересовался тобой, мой юный друг.

— Герр Данис… — с укоризной прошептала Илис, широко раскрыв глаза. — Вы же обещали…

— Я помню, что обещал. Не беспокойся. Твой друг ведь не успел еще надебоширить в Касот, так что волноваться не о чем. Так?

Грэм переводил взгляд с него на Илис и обратно, явно ничего не понимая. Ему страшно не нравился этот разговор, и он пытался разобраться, что таится за всеми этими намеками. Но разобраться не получалось.

— Ладно, — продолжал Барден, звучно хлопнув по столу ладонью. — С удовольствием поболтал бы с тобой еще, но — дела… Вечером, как стемнеет, жду тебя здесь. А пока советую хорошенько отдохнуть, у тебя усталый вид.

Вслед за ним из-за стола поднялись и Илис с Грэмом. Наинец застыл, как каменная глыба, и спохватился только, когда уже Барден был в дверях.

— Герр Данис! — проговорил с явственным усилием, как будто слова отказывались выходить из его горла. — Герр Данис, как я смогу отблагодарить вас?

Барден засмеялся. Все-таки, он не ошибся — мальчишка горд, болезненно горд. Как далеко может завести его эта бессмысленная гордость, причина большинства его неприятностей? Вот и сейчас она давала о себе знать: Грэм услышал смех и напряженно выпрямился, словно его ударили по лицу, бросив вызов на поединок.

— Отблагодарить? — переспросил Барден, все еще усмехаясь. — Да никак не можешь. У тебя нет ничего, что могло бы быть мне полезным. Но когда-нибудь в будущем… ибо я знаю, что это не последняя наша встреча… в будущем я вспомню этот наш разговор, и потребую платы за свою услугу.

— Я не понимаю вас, герр Данис, — тихо проговорил Грэм.

— Поймешь позже. А пока дам тебе один совет: предоставь своих спутников их собственной судьбе, а сам иди своей дорогой. Если поедешь с ними, тебе будет очень плохо, Грэм Соло.

— Откуда вам это известно? Вы провидец?

— Нет. Я просто пожилой, умудренный опытом человек.

С минуту они молча смотрели друг на друга. Ростом Грэм уступал Бардену всего-то на пару дюймов, но все равно выглядел рядом с плотным и грузным императором этаким тощим подростком. Что до Илис, то она рядом с ними и вовсе терялась: чтобы посмотреть одному из них в лицо, ей приходилось задирать голову. Поэтому она на них и не смотрела, а рассматривала вставленный в окно цветной витраж.

Потом Барден молча развернулся и вышел из комнаты, оставив Илис наедине с Грэмом.

После ухода императора Грэм подошел к большому витражному окну и застыл у него в неподвижности, вцепившись пальцами в закрывающую его решетку и прижавшись к ней лбом, словно у него болела голова. Илис же в молчании вернулась за стол, чтобы допить чай, и украдкой поглядывала на Грэма. Насколько она могла судить, сейчас он предавался своему любимому занятию — терзался сомнениями. Делал он это по любому поводу. И без повода тоже. Вмешиваться в этот процесс не имело никакого смысла, и поэтому Илис все свое внимание перенесла на чай. В столовой стало очень тихо, только позвякивала о блюдце фарфоровая чайная чашечка.

— Он читает мысли? — вдруг сдавленно спросил Грэм и отвернулся от решетки. Брови его сошлись на переносице, а глаза потемнели, как грозовая туча.

— Кто? — Илис торопливо проглотила чай. — А, герр Данис? Да, читает, но…

По лицу Грэма прошла судорога, и она поспешила добавить, возвысив голос:

— Я сказала "но"!.. Если тебя это утешит: у тебя имеется защита от ментального воздействия. Твои мысли для него недоступны.

— То есть? — недоверчиво спросил Грэм.

— Разве я не ясно выразилась? Ментальная магия на тебя не действует. Такое редко, но встречается.

— Тебе об этом… он сам сказал?

— Ну да.

— Значит, он пробовал таки читать мои мысли?

Как это всегда происходило во время общения с Грэмом, Илис быстро начала терять терпение. Несмотря на то, что он был далеко не глуп, иногда он решительно не мог понять самые очевидные вещи. Вот как сейчас.

— Да, да, пробовал, — нетерпеливо подтвердила Илис. — Но у него ничего не вышло, говорю тебе! А раз у него не вышло, то и ни у кого другого не выйдет… если только не найдется кто-нибудь сильнее, чем он. Но вряд ли такое случится, так что можешь быть спокоен. Герр Данис очень сильный ментальный магик.

На это Грэм хотел что-то ответить, даже губы его чуть шевельнулись, но так ничего и не произнес. Одно давнее происшествие вспомнилось ему, которое противоречило утверждению Илис, и о котором она ничего не знала.

Допив, наконец, чай, Илис встала и подошла к Грэму, взглянула на него снизу вверх.

— Что ж, — сказала она подчеркнуто бодрым тоном. — Сегодня ты будешь отдыхать. Дом в полном твоем распоряжении, — за исключением личных комнат герра Даниса, конечно. На улицу тебе лучше не выходить, сам понимаешь.

— Есть в доме библиотека? — обреченным тоном спросил Грэм.

Его вопрос вызвал у Илис улыбку. Всегда, когда Грэм, не сознавая того, хотел произвести на кого-нибудь впечатление, он спрашивал про библиотеку. Люди, знавшие его мало, обычно очень удивлялись, потому что с виду Грэм никак не производил впечатления человека, умеющего читать. Но Илис была неразлучна с ним почти целый год, засыпала и просыпалась с ним вместе, и знала, чего от него ожидать. Поэтому, улыбнувшись, она спокойно выразила готовность проводить его в библиотеку.

— 8-

Илис и Грэм надоели друг другу довольно быстро. Сначала Грэм честно пытался читать, а Илис наблюдала за ним из кресла напротив, задумчиво болтая ногой, неаристократично перевешенной через подлокотник. Он никак не мог сосредоточиться на тексте. На лицо его то и дело набегала темная туча, а глаза принимали выражение одновременно рассеянное и мрачное. При этом он упорно избегал смотреть на Илис, а если та вдруг заговаривала о чем-то, отвечал отрывисто и иногда невпопад. Мыслями Грэм был очень далеко и от Акирны, и от этого дома. И Илис почти наверняка знала, о чем он думает: о своей принцессе. Свои привязанности, если уж они вдруг возникали, он переживал очень тяжело. Илис поняла это еще накануне, когда после длительной беседы Грэм вдруг попросил ее проводить его в храм Рахьи. Тогда она очень удивилась, не зная за Грэмом такого греха, как сластолюбие — в отношении женщин и их прелестей он всегда был очень сдержан, почти аскетичен. Но, как видно, бушевавшая в нем неутоленная страсть дошла до последнего предела, и он пытался хоть как-то утихомирить ее. Судя по нынешнему его настроению, у него это не слишком хорошо получилось.

Поняв, что разговорить Грэма не удастся, Илис смирилась, оставила его наедине с книгами и принялась за сочинение письма Рувато. Ей очень хотелось высказать ему все, что накопилось у нее на душе, в том числе — посвятить его в обуревавшие ее сомнения. Может быть, и у него проснется совесть.

Но, стоило ей погрузиться в сочинительство, как Грэма вдруг обуяла жажда общения. Отчаявшись вникнуть в суть текста, он отложил в сторону книгу и взялся мучить Илис вопросами. Все они, без исключения, касались Бардена. Ему очень хотелось знать, когда, где и при каких обстоятельствах Илис познакомилась со своим учителем, почему он согласился ее учить, насколько высоко его положение в касотском обществе, почему он так легко упоминает об интересах и намерениях касотского императора и — главное! — каким образом он связан с гильдией Фекса. Эти вопросы выдавали нешуточную тревогу и заинтересованность Грэма в личности хозяина дома, но Илис при всем желании не могла дать на них удовлетворительный ответ. Она считала — чем меньше говоришь о Бардене, тем лучше. Особенно когда говоришь с человеком, не представляющим, кто такой Барден на самом деле. Поэтому Илис отделывалась невнятным мычанием, делая вид, в свою очередь, что полностью погружена в написание письма (писала она по-касотски, и не только потому, что Рувато лучше всего владел этим языком, но и чтобы Грэм случайно не мог прочесть то, что читать ему не стоило).

Никогда Грэм не был чересчур любопытен или навязчив, но про Бардена взялся расспрашивать с несвойственной ему дотошностью, так что скоро вывел Илис из терпения. С трудом сдерживаясь, она посоветовала ему, наконец, пойти отдохнуть вместо того, чтобы портить глаза над книгами и мешать людям заниматься делом. Получив такую отповедь, Грэм мгновенно замолк, как будто что-то в нем захлопнулось, поднялся и ушел. Илис вздохнула с облегчением и снова занялась письмом.

Ей очень хотелось увидеться с Рувато и переговорить с ним лично. Пожалуй, она даже немного скучала по нему, хотя никак не могла понять, по какой же именно его черте она скучает. Каждая его черта в отдельности, скорее, раздражала ее, но собранные вместе, они удивительным образом делали облик Рувато привлекательным и гармоничным. Поймав себя на этих аналитических мыслях, Илис фыркнула и тряхнула головой. Никогда ей не приходило в голову разбирать по косточкам ни одного своего знакомого, пытаясь понять, почему именно такое впечатление он производит на нее!..

Что до Рувато, то в последнее время она думала о нем едва ли не чаще, чем о Бардене, который вот уже в течение почти целого года владел большей частью ее мыслей.

Письмо писалось неожиданно трудно. Илис промучилась с ним почти до заката, втайне надеясь, что в библиотеку заглянет Барден и тем самым избавит ее от мук творчества. Но император не появлялся. Судя по объявшей комнаты сонной тишине, его вообще не было в доме. Вероятно, накануне отъезда он улаживал какие-нибудь свои императорские или магические дела. Илис невольно вздохнула. Она так долго не видела Бардена и не говорила с ним толком, обстоятельно, никуда не торопясь; и успела уже стосковаться по вечерним беседам… И вот, даже когда он вернулся, у него нет для нее ни минутки!

На какой-то краткий миг Илис поняла вдруг, что, должен ощущать Марк на протяжении двадцати лет жизни, и от души посочувствовала ему. Трудно быть сыном правителя империи!..

И трудно быть ученицей императора-колдуна.

В столовую Илис пришла первая. Солнце завершало свой путь по небосклону, его умирающие лучи проходили через витражное окно и ложились цветными пятнами на каменный пол. Илис забралась с ногами на подоконник и стала смотреть, как заходит солнце.

— Ты что тут делаешь? Твой хозяин решил подменить тебя собой?

Илис тихонько взвизгнула и поспешно спустила ноги с подоконника на пол. Безымянный бы побрал Грэма и его привычку подкрадываться бесшумно! Мало ей Бардена… Грэм, меж тем, уже сидел на одном из стульев и смотрел на Илис, слабо улыбаясь. Он уже был полностью готов к путешествию, его тощая дорожная сумка лежала на полу рядом со стулом, а на коленях покоился длинный меч в потертых ножнах.

— Во-первых, — ядовито сказала Илис, забираясь обратно на подоконник, — герр Данис мне не хозяин, а учитель — чуешь разницу? Во-вторых, я здесь для того, чтобы попрощаться со своим старым другом, то есть с тобой. Имею я на это право?

— Разумеется, имеешь, — перестав улыбаться, ответил Грэм. Имелась у него особенность: когда он шутил, лицо его принимало самое серьезное выражение.

— Вы, я вижу, не скучаете!..

Не успела Илис ответить Грэму, как посреди комнаты обрисовалась темная мощная фигура Бардена. Незамеченным он выступил из затопившего столовую сумрака, но создавалось обманчивое впечатление, будто он сию минуту соткался прямо из воздуха. А может, не такое уж и обманчивое это было впечатление…

— Очень мило, — продолжал Барден, подходя ближе. Платье на нем было темное и самое простое, почти бедное. — Но я вынужден помешать вашей беседе. Если, конечно, Грэм еще не передумал и по-прежнему полон намерений покинуть наш прекрасный город.

— Я не передумал, — отозвался Грэм и встал. — Но…

— Так… — Барден присел на подоконник рядом с Илис, своей широченной спиной частично загородив ей обзор комнаты, и внимательно посмотрел на Грэма. — У тебя, кажется, появились какие-то сомнения?

— В некотором роде.

— Так, — повторил Барден и надолго замолчал.

Илис выглянула из-за его спины. Мужчины неотрывно смотрели друг на друга. При этом Барден был расслаблен и почти благодушен, а Грэм — напряжен, как будто ожидал его нападения и готовился к бою. В комнате быстро темнело, и вскоре Илис могла видеть только их темные силуэты.

— Я дал тебе совет, — минут через пять молчания негромко проронил Барден. — Ты решил последовать ему?

— Нет, — так же тихо ответил Грэм. — Я просто подумал: а что, если они все еще в Акирне?

— Илис, зажги, пожалуйста, свечи, — вдруг попросил Барден, изрядно удивив Илис, которая знала о его нелюбви к «живому» свету. Но она повиновалась без лишних расспросов и, соскользнув с подоконника, быстро прошла по комнате.

— Все может быть, — Барден снова обратился к Грэму. При свете свечей его желтые глаза мерцали особенно ярко. Вообще такой свет подчеркивал «золотистость» его облика: его рыжеватые волосы, щетину на щеках, цвет глаз, бледные веснушки на белой коже. — Но выяснять это времени у тебя нет. Через час после рассвета меня уже не будет в Акирне. Решай скорее. Если собираешься остаться — говори сразу.

— Илис уедет с вами? — спросил Грэм, поколебавшись.

Барден молча кивнул.

— Тогда, я думаю, за воротами мне будет лучше, чем внутри.

— Хорошо. Тогда идем.

По улицам Барден шел своим обычным стремительным шагом, так что Илис приходилось прикладывать немало усилий, дабы поспевать за ним. Зато Грэм следовал за ним совершенно свободно, что и неудивительно, если учитывать его длину ног. Шаг у них обоих был широкий и бесшумный, но двигались они совсем по-разному. Грэм крался и скользил в лучших традициях воровского цеха, а Барден… к его походке Илис не могла подобрать определения, как ни старалась.

Они шли закоулками, и Илис поражалась, насколько хорошо, оказывается, Барден знает город.

— Не отставайте, — бросил он спутникам в начале пути. — И помалкивайте.

Минут через десять Илис сориентировалась, куда он их ведет. Путь их лежал к городским воротам. Поняв это, она озадачилась: почему Барден просто не открыл телепорт, ведущий за ворота? Это можно было объяснить разве что усталостью или крайней нелюбовью протаскивать в свои порталы посторонних — такая процедура отнимала у любого мага много сил. Впрочем, причина отказа от магии была иная, совершенно банальная, но о ней Илис даже не подумала, поскольку была непоколебимо уверена в железном здоровье учителя.

Мало кто из магов мог творить заклинания, когда с самого утра голову терзает боль, от которой не помогают никакие отвары. В последнее время она возвращалась все чаще. Возраст давал о себе знать… Илескар все чаще жаловался на возобновляющиеся приступы, а теперь, очевидно, наступил и его черед.

Примерно в квартале от городской стены Барден внезапно остановился и повернулся к спутникам.

— Теперь, Грэм, я попрошу тебя закрыть лицо. Вот так, — кивнул он, когда Грэм молча надвинул на лоб капюшон плаща. — И молчи, что бы ты ни услышал. К тебе это тоже относится, Илис.

— Могли и не предупреждать, — заметила несколько уязвленная Илис. — Без вас догадалась бы.

— Не перебивай, — рыкнул на нее Барден и снова повернулся к Грэму. — Я выведу тебя за ворота, но не могу гарантировать отсутствие погони. Так что не мешкай. И еще раз предлагаю тебе хорошенько подумать, парень. Твои спутники — неподходящая компания для тебя. Оставь их. Они тебе не нужны.

— Вы ошибаетесь, — тихо, но твердо отозвался Грэм.

— Я ни в чем никогда не ошибаюсь. Если снова свяжешься с ними — закончишь плохо, очень плохо. Их авантюра пахнет большими неприятностями.

— Что вы знаете об их намерениях? — слегка задохнувшись от изумления, спросил Грэм.

Барден улыбнулся, не разжимая губ. Такая улыбка предвещала неприятности гораздо худшие, чем его знаменитый волчий оскал.

— Я вижу, ты мне не веришь. А напрасно. Меня стоит послушать.

— Не понимаю, какое вам до меня дело? — Грэм слегка повысил голос; он начинал раздражаться. Это было на него так похоже — его выводило из себя все непонятное, а речи Бардена были непонятными в полной мере.

— И не надо понимать. Я вижу, ты упрям — что ж, хорошо. В таком случае, вскоре мы снова увидимся, и я заранее скорблю об этой встрече.

— Что вы хотите сказать?!

— Поспешим же, — не отвечая, Барден развернулся и пошел дальше. На Илис он бросил один только быстрый взгляд, но выражал он столько, что у Илис захолонуло сердце. Похоже, Барден уже знал заранее все, что будет, и ничего не мог изменить — и об этом он тоже знал. И это осознание невозможности изменить грядущее заранее терзало его… кто бы мог подумать?..

За разговором Бардена со стражниками Илис наблюдала со стороны, стоя рядом с Грэмом чуть поодаль. Поведение императора удивляло ее все сильнее. Вместо того, чтобы сразу пустить в ход магию, Барден предъявил им эмалевый черно-белый знак с мертвой головой. Илис видела у него такую штуку впервые. Обычно пропуском ему служили перстни — если, конечно, его раньше не узнавали в лицо. Но стражники были простыми солдатами, и даже вид сигны не слишком на них подействовал. Они признали в Бардене важную шишку, и это несколько остудило их служебный пыл, но даже ради него приказ командира нарушать не намеревались.

— Ночью приказано никого не выпускать, — монотонно и скучно повторял усатый стражник заученную фразу. — Вертайтесь днем, господа хорошие, и езжайте, куды хотите.

— Позовите вашего командира, — ответил на это Барден.

— Нам с места сходить не велено…

— Ах ты паскуда, — тихо сказал Барден и легонько мысленно «толкнул» его. В голове распустился белый цветок боли, он невольно приложил ладонь ко лбу…

Немного отпустило.

Начальник стражи появился уже через полминуты и оказался уставшим, не выспавшимся, а потому злым и помятым человеком лет тридцати пяти. Не тратя понапрасну слов, Барден показал сначала эмалевый знак, а после, полюбовавшись на его вмиг вытянувшуюся физиономию, сунул ему под нос кулачище, на безымянном пальце которого сверкал и переливался в факельном свете рубиновый перстень с печаткой. Офицер явственно побледнел, вся его злость улетучилась. Он никак не мог ожидать, что ему придется среди ночи извиняться за своих людей перед самим императором. Барден нетерпеливо слушал его оправдания и обещания завтра же наказать подчиненных, и прервал на полуслове:

— Велите своим людям открыть ворота, капитан. И поскорее, мы торопимся.

— Сей секунд, ва…

— "Вашей светлости" будет достаточно, — снова перебил его Барден. Грэм удивленно вскинул на него глаза, но промолчал.

— Слушаюсь, ваша светлость! — офицер размашисто поклонился, после чего повернулся к подчиненным и заорал на них, разбавляя приказы ругательствами: — Слышали, что вам сказано! Шевелитесь! Ну!

Ничего не понявшие солдаты бросились, тем не менее, выполнять приказ. Залязгала, поднимаясь, тяжелая решетка. Приоткрылись громадные створки дверей — ровно настолько, чтобы через них мог протиснуться крупный мужчина. Офицер, смущенный и бледный даже в красном свете факелов, подошел к Бардену и проговорил тихо и запинаясь через слово:

— Ваша… светлость… Дозвольте досмотреть ваших… э… спутников? Я бы не посмел настаивать, но, понимаете ли, распоряжение градоправителя и капитана городской стражи… Душегубца опасного ловят, так мало ли что… а награда объявлена…

Барден скользнул тяжелым взглядом по Грэму, который опустил голову так низко, что капюшон до самого подбородка закрыл его лицо, и снова повернулся к офицеру. Лицо его выражало не больше чувств, чем каменная кладка городской стены.

— Оскорблять досмотром я не позволю ни меня, ни моих спутников, — уронил он небрежно, чуть шевельнув бровями, но офицеру оказалось достаточно и этих нескольких слов. Он молча поклонился и не стал более настаивать, спросил только, будет ли его светлость возвращаться в Акирну в скором времени, или ворота можно закрыть?

— Дождитесь моего возвращения, — отозвался Барден.

— Слушаюсь…

За воротами, удалившись от них шагов на сто, Барден остановился и обернулся к неотступно следующим за ним спутникам. Луна скрылась в облаках, было очень темно, и он зажег в воздухе магический огонь. При этом свете стало видно, что Грэм так и ест его глазами. Барден улыбнулся ему.

— Итак, ты покинул Акирну, как и хотел. Советую тебе теперь не терять времени и убраться отсюда — и поскорее. Это ведь тебя ищут.

— Знаю, — кивнул Грэм, поправил висящую на плече сумку и вдруг церемонно поклонился в сторону Бардена. — Благодарю вас за все, господин Данис. Я у вас в долгу.

— Никто тебя за язык не тянул, — заметил Барден, усмехнувшись. — Ты сам заговорил про долг… и когда-нибудь я тебе его припомню. Но не теперь.

— Буду рад служить, — сказал Грэм деревянным голосом. — Пока же — прощайте. Мне нужно спешить.

— Погоди! — помалкивающая до сих пор Илис кузнечиком подскочила к нему и ухватила за руку. — Отойдем на минутку, мне надо кое-что сказать тебе. Простите, герр Данис.

Барден кивнул и отвернулся. Илис же оттащила Грэма в сторону — так, чтобы оказаться на границе светлого круга. Там она вцепилась ему в шею и заставила наклониться к ней как можно ниже.

— Ты что? — шепнул Грэм удивленным и недовольным голосом. — Что еще за тайны опять такие?

— А ты что? — зашептала ему в ухо Илис. — Что ты наплел ему про благодарность и долг? С ума сошел? Думать надо, с кем говоришь!

— А в чем дело, Илис? Что я такого сказал? В конце концов, он, в самом деле, помог мне, должен был я поблагодарить его или нет? Да и, если угодно, это просто вежливый оборот!

— С кем другим это, может, и был бы просто вежливый оборот! — продолжала кипятиться не на шутку встревоженная Илис. — Но только не с ним! Он ведь и впрямь припомнит тебе этот должок и потребует благодарности, да такой, что ты взвоешь!

— Что за чушь ты несешь, — сердито проговорил Грэм и раздраженно освободился от ее рук, выпрямился. — Чего такого он может потребовать?

— Вот увидишь — чего.

— Надеюсь, все же не увижу. Послушай, Илис, что за тайны ты тут накручиваешь? Кто он такой, твой учитель, в действительности?

— Не скажу. Узнаешь, когда придет время…

— Да ну тебя с твоими тайнами! — вспылил Грэм и отступил на шаг. — Мне все равно, кто он, ясно? А долги я привык отдавать. И закончим на этом. Давай лучше попрощаемся, Илис. Кто знает, когда еще наши дороги вновь сойдутся. Да и сойдутся ли вообще…

— Думаю, рано или поздно это случится, — уверенно заявила Илис. — Ладно, удачи тебе в твоем предприятии. Передавай привет Иву, когда нагонишь его. И привет Роджеру, если увидишь его когда-нибудь при случае.

— Хорошо.

Они вернулись к недвижно стоящему Бардену.

— Прощайте, господин Данис, — проговорил Грэм довольно скованно и вновь поклонился.

Барден повернулся к нему и вдруг молча протянул руку. Глаза Грэма удивленно блеснули, но руку он, после некоторых колебаний, принял. Несколько секунд длилось рукопожатие касотского императора и наинского вора, а после они разошлись каждый в свою сторону.

— Пойдем, Лисси, — раздавшийся над плечом Илис голос императора звучал глухо и устало. — Теперь, надеюсь, ты довольна?

Часть 5. Выбор

— 1-

Нежданно-негаданно исполнилось давнее и заветное желание Илис познакомиться с императрицей. С полпути в Северную Барден вдруг решил на пару дней завернуть в Эдес. Илис восприняла это событие как подарок судьбы и как отсрочку — ей страшно не хотелось возвращаться в форт, и не только потому, что она предчувствовала серьезные неприятности.

Путешествия через порталы Бардена доставляли ей ни с чем не сравнимое удовольствие, уж такие четкие и выверенные получались у него телепорты. К тому же, они избавляли ее от долгих часов и дней тряски в седле. Жаль только, что сам Барден не слишком жаловал такой способ передвижения, находя его более утомительным, чем верховая езда. Но когда поджимало время, без порталов было не обойтись.

В королевском дворце оказалось на удивление людно, даже число слуг увеличилось на порядок. Илис сначала опешила от всего этого столпотворения, и лишь спустя пару часов выяснила его причину: оказывается, столица готовилась праздновать день рождения принца Марка, а Барден ей даже ничего не сказал! Ей было очень неловко, потому что никакого подарка она не приготовила, и думать об этом уже не оставалось времени.

В честь важного события во дворец, помимо гостей, стеклось некоторое количество родственников Бардена, близких и не очень. Впрочем, было их немного: у своих родных император горячей любви не вызывал. Но зато какие это были родственники!.. По прибытии в столицу, едва только Илис переступила вечером порог императорского кабинета — она, как обычно, явилась для ежедневной беседы, — Барден поднялся из кресла ей навстречу и, как-то странно, в полрта усмехаясь, сказал:

— Сегодня урок отменяется. Пойдем, я представлю тебя моей матери и моей супруге. Они выразили желание видеть тебя.

— Прямо сейчас? — смешалась Илис. Одета она была по-домашнему, то есть в мужской костюм, и никакие знакомства с высокопоставленными особами в ее планы не входили. — Может быть, мне стоит переодеться?..

— Не стоит, — отрезал Барден и протянул ей руку. — Пойдем.

С ним под руку, изрядно робея, Илис вошла в большую гостиную. Первым, кого она увидела, был Марк. Он стоял у камина, теребя в пальцах какую-то мелкую безделушку. Встретившись с ней глазами, он улыбнулся своей мальчишеской улыбкой, искренне и светло, но как-то не слишком уверенно. На нем было отлично пошитое светское платье, которое делало его несколько старше, чем он был на самом деле. Илис не успела даже поприветствовать его, — а говоря по правде, она с большим удовольствием повисла бы у него на шее, — а Барден уже подтащил ее к трем женщинам, которые чинно восседали в креслах вокруг накрытого к чаю столика.

— Знакомьтесь, дамы, — негромко сказал он без лишних церемоний. — Илис Маккин, моя ученица.

Илис, пискнув что-то подобающее случаю, неловко присела в книксене. Собравшееся в гостиной семейное общество не радовало ее. А женщины так и сверлили ее взглядами. Впрочем, Илис быстро освоилась и тоже взялась их рассматривать.

Насколько она могла судить, все женщины были весьма высоки, подстать Бардену. Две старшие к тому же были очень полными. Впрочем, старуху в черном платье и черной же вуали следовало бы назвать безобразно толстой. Разглядывая ее, Илис с неожиданной грустью подумала: вот во что, вероятно, превратится Барден лет через двадцать… если доживет, конечно. У старухи были редкие седые волосы, оплывшее, обрюзгшее белое лицо и полускрытые набрякшими веками глаза неопределенного цвета. Илис решила, что она несколько не в себе — на вошедших даже не посмотрела, продолжая пялиться в пространство перед собой и беззвучно шевеля при этом толстыми губами. Ее Барден представил как свою мать, принцессу Алмейду. Казалось неестественным, что подобная развалина может носить титул принцессы.

По правую руку от старухи сидела та, которую до сей поры Илис знала исключительно по письмам Рувато. Дюкесса Карлота Шлисс, старшая сестра Бардена — и его главный недоброжелатель на политической арене, — была женщиной поистине монументальных пропорций. Лет ей было около пятидесяти, и от ее былой красоты остались едва заметные следы. Как и брат, она еще не начинала седеть, но волосы ее потеряли блеск и яркость, лицо оплыло и покрылось нездоровой восковой бледностью. Казалось, что дюкесса не на четыре года старше Бардена, а на все десять. Ее внешность, и особенно ее высокомерная и недружелюбная манера держать себя произвели на Илис неприятное впечатление. На брата она поглядывала с недобрым блеском в глазах и все время злобно кривила губы.

Совсем не такой была третья женщина, супруга Бардена и мать Марка, императрица Туве. При виде ее бледного лица неясное воспоминание всколыхнулось в голове у Илис. Где-то она уже видела эти точеные черты и длинные светлые косы! Следом услужливо пришло и второе воспоминание — узкий переулок, огромные руки Бардена, сжимающие ее плечи, и его внимательные желтые глаза. Ну конечно! Это ведь ее образ он подсунул Илис вместе со всеми теми батальными сценами, которые обрушил на ее бедную голову!.. Поразительно красивая женщина, и стройная, несмотря на возраст, как молодое деревце! Теперь ясно, от кого Марк унаследовал свои изящные руки и стройный стан… Но какие холодные глаза! Взгляд их, прикованный к Илис, отнюдь не был бессмысленным, но был… Илис поискала про себя подходящее слово… бесчувственным. Императрица откровенно изучала Илис. Именно изучала — так пристально на нее, пожалуй, не смотрел даже Барден.

Илис немедленно захотелось убежать из этой компании; она уже жалела о том, что желание ее так неожиданно сбылось. Но Барден не намерен был предоставлять ей ни единого шанса на спасение. Он галантно придвинул для нее кресло и оставил в обществе своих августейших родственниц, а сам отошел к камину — поговорить с Марком.

Сейчас меня будут препарировать, подумала Илис в панике, и оказалась права: Карлота, не дав ей даже отдышаться, насела с дотошными расспросами. Зачем-то ей захотелось узнать, с кем из знатных династий западных королевств состоит в родстве Илис — и состоит ли вообще. Под ее взглядом Илис немедленно позабыла половину касотских слов и, кое-как отвечая, подумала, что лучше бы она перенесла допрос с пристрастием у Бардена, чем это мучение…

Императрица же Туве все больше молчала, и только сверлила гостью взглядом светло-серых холодных глаз. Взгляд Илис тоже то и дело возвращался к ней. Красота императрицы потрясала воображение, но было в ней как будто что-то неживое, замороженное. Туве казалась вылепленной из снега, среди которого родилась и выросла — истинное порождение северной зимы. Не доставало только инея на ресницах и снежинок в волосах. Илис попыталась представить ее рядом с Барденом, в его объятиях, — и потерпела поражение. Уж слишком они не подходили друг к другу.

От назойливой дюкессы Илис спас Марк. Бесшумно возникнув за ее креслом, он наклонился и шепнул ей в ухо:

— Не хочешь ли прогулять по парку? Там сейчас очень хорошо.

— Очень хочу! — с энтузиазмом ответила Илис, извинилась перед дамами и с удовольствием покинула их общество.

В парке они забрались в уголок, где зелень росла свободно и пышно, не зная ножниц садовника, где не было геометрически расчерченных клумб и оболваненных деревьев. Но рука человека чувствовалась и здесь — кое-где из зарослей кустарника выглядывали увитые диким плющом беседки и деревянные скамьи с решетчатыми спинками. Илис и Марк пошли рядом по извилистой тропке — тихо и не спеша, как подобает воспитанным молодым людям из благородных семей. Марк поглядывал на спутницу искоса и молчал, как будто собираясь с духом. Что это с ним такое? заинтересовалась Илис, но не стала спрашивать. Они обменялись несколькими ничего не значащими вежливыми фразами, и только после этого Марк решился.

— Я давно хотел спросить тебя, Илис, — заговорил он, почему-то запинаясь после каждого слова и отчаянно краснея, как подросток. — Во дворце… и в Эдесе… ходят такие слухи… про тебя и про отца…

Марк снова нерешительно замолк, и пришлось его подогнать.

— Ну? Ну? — нетерпеливо спросила Илис. — Что за слухи?..

— Говорят… — Марк не знал, куда девать глаза, а щеки его пылали маками, но любопытство пересилило стыд. — Говорят, что вы — любовники. Это правда?

— Че-е-го? — Илис не то чтобы сильно удивилась — зная столичных сплетников, чего-то подобного она и ожидала, — но слышать это из уст Марка было дико. — Я? И твой отец? Марк, ты смеешься?!

— Нет! — выпалил Марк, остановился и с отчаянием посмотрел на нее в упор. — Все, кого я знаю, так думают! И мать моя того же мнения! И Альберт! Иначе — с чего бы _о_н_ так приблизил тебя к себе? У него никогда не было учеников!

— Так, — после паузы сказала Илис и присела на оказавшуюся неподалеку лавочку. — Все болтают, а ты, значит, веришь?

— Я не знаю, — несчастным голосом ответил Марк. Видно было, что продолжение разговора требует от него большого мужества. — Скажи мне правду хоть ты! Вы с отцом — любовники?

— Я скажу, — зловеще пообещала Илис. — Только ответь ты мне вперед: какое тебе до этого дело, даже если и так?

На секунду Марк сжал челюсти так, что желваки проступили на скулах, потом ответил:

— Мне очень важно знать, как отец к тебе относится.

— А зачем тебе это знать?

— Я не знаю, — повторил Марк и сел с ней рядом, низко склонив голову. — Просто важно.

— Мы с твоим отцом — не любовники, — отчетливо проговорила Илис, не глядя на него. — Он учит меня магии, вот и все.

— И он… никогда не дотрагивался до тебя?

— Что ты такое говоришь? — вскипела Илис. Ей вспомнились единственные прикосновения, которые существовали между ней и императором — прикосновения руки к руке, когда он показывал ей, как нужно складывать пальцы при прочтении того или иного заклинания. Но и в них Илис всегда чудилось, пожалуй, нечто отеческое, так что вопрос Марка искренне возмутил ее.

— Извини! Но мне действительно нужно знать!.. Еще ответь мне, пожалуйста, Илис: ты любишь его?

— Да что ты… — начала Илис вне себя, но вдруг замолкла и задумалась. Марк поднял голову и смотрел на нее с нетерпеливым ожиданием. — Да, — вдруг сказала она. — Я, пожалуй, люблю его… — Марк, задохнувшись, вскочил на ноги, а она спокойно добавила: — Только понимаю под этим, кажется, нечто иное, чем ты. Сам подумай: твоего отца можно только любить или ненавидеть, выбор невелик. Разве не так?

Марк секунду постоял в молчании, при этом лицо его из багрового стало пугающе бледным, потом вдруг бухнулся на колени и схватил испуганную Илис за руки. Ей живо вспомнился день, случившийся примерно год тому назад: заходящее солнце и стоящий перед ней на коленях Роджер с бешеными глазами и пылающими щеками. Роджер тогда вздумал напрямую объясниться ей в любви, вконец отчаявшись добиться хоть чего-нибудь намеками. Ой нет, только не это снова… тихо простонала про себя Илис и попыталась отодвинуться от Марка. Он, однако, не отпускал ее рук.

— Илис! — молящим голосом воскликнул он. — Позволь, я объяснюсь. Во всяком случае, попытаюсь… Не бойся, — добавил он, видя, что Илис смотрит на него округлившимися глазами и явно думает, как бы ей поскорее сбежать, — я не намереваюсь признаваться тебе в любви. И я вовсе не приревновал тебя к отцу. Тут иное.

— Надеюсь на это, — заметила Илис, пытаясь справиться с волнением. Вся сцена начинала приобретать отчетливый привкус трагифарса, и ее это нервировало, пожалуй, даже сильнее, чем странное поведение Марка.

— Так вот, — начал он медленно. — У отца, видишь ли, всегда было много женщин… и теперь тоже. Я знаю, и мать знает — он никогда не скрывал от нас, что имеет связи на стороне. Такой уж он человек. Моя мать — ты видела, — она очень красивая, но… холодная женщина, а отец — он совсем другой, хотя любит ее страшно. Ему… как бы это сказать… тесно с ней, потому он и мечется.

— А я тут при чем? — спросила Илис, а про себя подумала: какое точное выражение — "страшно любит"! Оно как нельзя лучше подходило к Бардену. Если уж он любил кого-нибудь, то делал это, без сомнения, страшно.

— Когда я услышал про вас с ним… у меня внутри что-то перевернулось. Я сам удивился! Никогда меня не трогали его похождения — я с детства воспринимал их как нечто само собой разумеющееся. Но ты… я никак не мог представить, как ты и он… может быть, все дело в том, что он так запросто познакомил меня с тобой? Или в том, что мы с тобой ровесники? И он старше тебя почти на тридцать лет и мог бы быть твоим отцом? Я не знаю.

— Я не понимаю, почему ты волнуешься, — заметила Илис, — и в чем твои проблемы, тоже не понимаю, это слишком уж сложно для меня. Скажу одно: можешь успокоиться на этот счет. Слухи врут. Твой отец даже повода никогда не давал подумать, что он что-то такое на мой счет имеет. И поднимись ты, ради Двенадцати, а то нас увидит еще кто-нибудь и вообразит Безымянный знает что.

Марк медленно поднялся и теперь стоял перед ней, покаянно повесив голову, и дышал тяжело и нервно.

— Мне кажется, ты сам себя не понимаешь, — продолжала поучать Илис. Она уже полностью пришла в себя и теперь взяла строгий тон. — А еще хочешь, чтобы я тебе что-то объяснила!.. И не вздумай приставать с этими дурацкими вопросами к отцу! Вы, конечно, друг друга стоите — в смысле пристрастия к прямым и откровенным вопросам в лоб, — но в данном случае он, боюсь, тебя не поймет. Схлопочешь затрещину, и хорошо еще, если голова на плечах удержится.

— Пожалуй, — согласился Марк. — Илис, прости меня за то, что я тут наговорил. Я тебе верю.

— Еще бы ты мне не верил, — фыркнула Илис.

Отдышавшись, наконец, Марк вновь сел рядом с ней, и некоторое время они провели в молчании. Илис размышляла, что дело, кажется, еще серьезнее, чем воображал себе принц. Если разобраться, вовсе не слухи беспокоили его. И утверждая, что он ничуть не ревнует Илис к отцу, он тоже не кривил душой. Но лично у нее сложилось мнение, что дело все-таки в ревности, только совсем другого рода. Марк ревновал не Илис к отцу, а отца — к Илис…

На следующий день во дворце начались празднования дня рождения наследного принца. Марку исполнялся двадцать один год. Разряженный в парчу и обвешанный золотом, он совершенно перестал походить на себя. Торжества его радовали мало, он с большим удовольствием обошелся бы без них, — как, впрочем, и его отец-император, — но статус наследника престола обязывал.

Зато Илис приему даже обрадовалась. Это был замечательный случай встретиться со старыми знакомыми, с которыми она не виделась с весны. Поздравить Марка пришли как Эва Кранах и Илария Энгас в сопровождении братьев и родителей, так и остальные участники их дружеских вечеринок. В том числе и князь Рувато Слоок, который, впрочем, с принцем держался довольно холодно — ну а тот возвращал ему холод сторицей. Маленькая беленькая Эва, удивительно похорошевшая за лето, как ухватила Марка под руку, так и не отпускала его, неотрывно смотря ему в лицо своими прекрасными голубыми глазами. Принц не возражал…

Пока не начались танцы, Илис чудесно проводила время со знакомыми барышнями, смеясь и болтая о пустяках. Очень приятно было на время позабыть о делах важных, магических и политических. Но заиграла музыка, всех девушек немедленно разобрали, и только Илис наотрез отказывалась идти танцевать, как ее ни уговаривали. Впрочем, когда к ней подступил Барден, она слегка опешила и поняла, что этому кавалеру отказать не получится, уж очень он был настойчив и категоричен. Да ему не очень-то было и нужно ее согласие — он просто взял ее за руку и повлек в ряды танцующих.

— Я даже не знала, что вы умеете танцевать, — заметила Илис ядовито, когда он обхватил ее за талию своими лапищами.

— Я много чего умею, — безмятежно отозвался Барден.

— О да, таланты ваши разнообразны. Между прочим, что это вам взбрело в голову? Вы разве не знаете, что о нас уже люди говорят? — Илис шкурой чувствовала прилепившиеся к ним неприлично любопытствующие взгляды.

— Отчего же, знаю. А тебя волнуют слухи?

— Не очень, — честно призналась Илис, про себя подумав: ах ты, провокатор!

— А меня и вовсе — нет. Кстати, Лисси, тебе говорили, что танцуешь ты безобразно?

Илис расхохоталась. Сам Барден, огромный и грузный, двигался удивительно легко и даже грациозно, так что она получила лишний шанс убедиться, насколько обманчива его внешность. Партнером он был прекрасным, вел ее легко и уверенно, но все-таки, когда танец окончился, Илис поспешила освободиться из его рук и отойти в сторону. И сразу же наткнулась на Рувато, который как будто специально стоял здесь, поджидая ее.

— Император, кажется, оказал вам великую честь, — сказал он странным голосом.

— Ага, великую, как же, — отозвалась Илис. Она все еще чувствовала себя несколько неловко после вынужденной близости с Барденом. — Его величество знает, что никто ни в чем не может отказать ему, и вовсю пользуется этим.

— Жаль, я не могу попросить вас о том же. Его величество прекрасно танцует, я же… — Рувато не договорил и замолк, а Илис промолчала, не зная, что ответить ему.

Рувато почтительно взял ее под локоть и повел в сторону галереи, которую образовывали колонны, выстроившиеся вдоль всего периметра залы. Здесь было не слишком многолюдно, поскольку большинство гостей развлекались танцами.

— Расскажите мне поподробнее, как прошла ваша встреча с Ивом, — попросил Рувато. — В письмах вы, разумеется, пропустили половину.

— Тише! — шикнула на него Илис. — Какие неудачные места вы все время выбираете для разговоров, князь.

— Вы же магичка, — возразил Рувато. — Наколдуйте что-нибудь, чтобы нас никто не услышал!

— Если император заметит мое заклинание, — а он его непременно заметит, — то он сразу заподозрит нас с вами…

— В чем? Мало ли какие тайны могут быть у девушки, беседующей с мужчиной? — усмехнулся Рувато. — Хотите, я сделаю вид, что объясняюсь вам в любви? У меня получится, честное слово.

— Нет! — притворно испугалась Илис. — Не нужно. Не надо никаких объяснений, даже понарошку.

— Напрасно, — с сожалением сказал Рувато.

— Да ну вас! Все-таки, вы, мужчины — невыносимое племя, клянусь Гесиндой.

— Какие вас, однако, посещают мысли! Не ожидал. Но, право, Илис, не так уж мы и невыносимы…

— Да уж, рассказывайте.

— Вот именно — рассказывайте! — подхватил невыносимый Рувато. — Одно лишь маленькое заклинание…

— Вам-то откуда знать, маленькое оно или нет, — проворчала Илис и вздохнула. — Ладно, уговорили. Будь по-вашему.

Озабоченно сдвинув светлые брови, Рувато выслушал ее, а потом спросил:

— Так вы считаете, императору все известно?

— Может быть, не все, но многое, — кивнула Илис.

— И вы полагаете, что из этого дела могут выйти большие неприятности?

— Я почти уверена.

— Барден слишком уж проницателен, — задумчиво проговорил Рувато. — Его не так-то просто переиграть.

— Да я и не пыталась! Вот еще! С ним играть — себе дороже выйдет.

— Однако же, вы не отказались выполнить мою просьбу.

— Это потому что вы тоже хорошо умеете просить.

— "Тоже"? — чуть удивился Рувато, но тут же понял и засмеялся. — Да, но с его величеством мне не тягаться даже в этом… Подождем, Илис, посмотрим, чем все закончится. Все равно мы уже никак не можем повлиять на события.

— Да уж, — мрачно кивнула Илис, — мы кашу заварили, а расхлебывают ее другие.

— А что делать? Меня только беспокоит, что вы втянули в наши заботы Хельмута…

— Да я не только его втянула, — еще мрачнее ответила Илис и подумала о Грэме.

— 2-

Очень быстро Дэмьен потерял счет времени. В каменном мешке, куда его запихнули, не было окон, и он не мог следить за сменой дня и ночи. Дэмьен пробовал отсчитывать время, ориентируясь на появление стражников, приносящих обед, но скоро сбился со счета. Собственно, не такое уж большое значение имело, сколько дней он провел в крепости. Гораздо важнее было, что от Тео не приходило никаких известий. Дэмьен, конечно, не рассчитывал, что об ответе отчима ему придут сообщить лично, но его положение непременно должно будет измениться, в зависимости от того, придет ли ответ положительный или отрицательный. Но пока ничего не менялось.

Дэмьен полагал себя человеком морально крепким и сдержанными, и потому даже испугался, насколько быстро отчаяние завладело им. Все чаще случались минуты, когда ему нестерпимо хотелось броситься на пол, кататься и выть от тоски и бессилия. Все труднее становилось сдерживать эти порывы, и иногда Дэмьен даже радовался надетым на него цепям, которые помогали сохранять над собой контроль.

Бывало, напротив, что на него находила апатия. Тогда он мог часами лежать неподвижно, безучастный ко всему, и не удостаивал входящего в темницу стражника даже беглого взгляда. Впрочем, даже заговори он с касотцем, ничего не изменилось бы: солдатам, судя по всему, строго-настрого запретили общаться к заключенным. Все вопросы, с которыми Дэмьен поначалу — да и то изредка, — обращался к своим тюремщикам, все они оставались без ответа.

Он как раз пребывал в одном из периодов апатии, когда лязгнула дверь, и в темницу вошли несколько солдат — вместо одного, как обычно. Дэмьен не смотрел на них, но по звуку шагов угадал их число. Это было настолько странно, что стена безразличия пошла трещинами, и в душе слабо шевельнулось удивление. Дэмьен приподнялся на локте, и тут же ему сунули факел почти в самое лицо. Он отпрянул и загородился рукой — красноватый свет больно резал привыкшие к сумраку глаза.

По-прежнему ничего не видя, он угадал обострившимся слухом, как к нему подступили двое, чьи-то руки схватили его за запястья рядом с обручами кандалов.

— Сидите смирно, герр Кириан, — проговорил простуженный голос. — Мы снимем с вас цепи.

Дэмьен вздрогнул, словно в него ударила молния.

— Что случилось? — хрипло спросил он, с трудом заставив собственный голос повиноваться.

— Приказано перевести вас в башню.

— Зачем?

Никто не ответил. Дэмьен подавил раздражение и острое нетерпение, заставил себя успокоиться и собраться с мыслями. Его переводят из подземелья в башню, и это может означать только одно: от Тео пришло послание. Что он ответил на дерзкое предложение Бардена обменять жизнь наследного принца на территорию долины Северного Ветра? Если Дэмьена переводят вместо того, чтобы немедленно казнить, значит… значит, он дал согласие? Или, по крайней мере, начал переговоры вместо того, чтобы раз и навсегда ответить отказом? Это было слишком хорошо, чтоб этому можно было поверить… И все-таки Дэмьену хотелось верить.

С него сняли кандалы ("Наконец-то!" — вырвалось у него против воли), зато на голову напялили мешок из плотной ткани. Напрасная предосторожность — глаза его настолько отвыкли от света, что зрение наверняка отказалось бы служить. Впрочем, будь теперь ночное время…

Солдаты крепко взяли Дэмьена с двух сторон под локти и повели наверх по лестнице с крутыми узкими ступеньками. Вскоре он ощутил, как кожи коснулся прохладный ветерок. Даже ничего не видя, он понял, что находится под открытым небом. Чего бы он ни отдал сейчас за один только глоток свежего летнего воздуха! Увы, при каждом вдохе в рот и нос лезла затхлая пыль, насквозь пропитавшая мешок.

Дэмьену хотелось, чтобы они шли как можно дольше, — бесконечно долго! — но очень скоро он шкурой почувствовал, как замыкаются вкруг него каменные стены. Еще один подъем, особенно трудный вслепую, по узкой винтовой лестнице, и с него сняли мешок. Хватка на его руках ослабла.

— Извольте выкупаться, — хмуро предложил один из солдат.

Дэмьен не поверил своим ушам — а заодно и своим глазам. Он стоял посреди крохотной круглой каморки, освещенной бледным звездным светом, проникавшим сквозь маленькое окошко под самым потолком. Но поразил его не столько этот свет, сколько неожиданный предмет, занимавший бОльшую часть пространства — большое корыто, наполненное горячей водой, от которой поднимался пар.

Значит, его точно не собираются казнить… Во всяком случае, он никогда не слышал о том, чтобы приговоренным к смерти предлагали принять ванную.

— Возможно, у вас и мыло найдется?

— Найдется, — так же хмуро отозвался касотец и вынул откуда-то кусок простого мыла, завернутый в тряпку.

Не раздумывая, Дэмьен скинул с себя одежду — хотя стражники никуда уходить не собирались, было не до церемоний и не до стыдливости, — и погрузился в горячую воду, едва не застонав от наслаждения. Какое же это счастье — просто смыть с себя грязь!.. Он растягивал удовольствие и вылез из воды, только когда она почти совсем остыла. Все это время касотцы терпеливо ждали и ни единым словом не поторопили его.

Одежду Дэмьену дали чистую, но сильно ношенную. Он оделся, стараясь не думать, с какого бедняги сняли штаны и рубаху, и как этот бедняга кончил свои дни… Потом он услышал лязг железа — разумеется, его не могли оставить, не надев цепи. Но на сей раз обошлось без кандалов, и Дэмьен порадовался за свои израненные тесными обручами руки, — вокруг его пояса замкнули железный пояс, от которого к стене тянулась цепь. Наконец, кто-то из касотцев принес хлеб и воду в помятой кружке. И Дэмьена снова оставили одного. Он сел на тюфяк и стал смотреть на звезды, подмигивающие в высокое окошко, и размышлять о том, к чему приведут все эти перемены. В нем уже не было ни отчаяния, ни апатии, а только жгучее нетерпение.

Минул день — теперь Дэмьен мог следить за течением времени, наблюдая за тем, как темнеет и светлеет небо, — и снова наступила ночь. Дэмьен забылся сном. Он вообще спал на удивление много и крепко, будто пытался наверстать минувшие беспокойные недели, когда, бывало, он сутками не смыкал глаз.

— …Дэмьен, проснись! Да проснись же ты!

Сквозь сон до сознания пробился мучительно знакомый голос. Сработала привычка всегда быть настороже — Дэмьен немедленно проснулся и быстро сел на постели. И тут же едва не опрокинулся обратно, увидев перед собой смуглое, напряженное лицо человека, который, по его твердому убеждению, был уже несколько месяцев как мертв.

— Ив?! Ты?! — он схватил призрака за плечи — и почувствовал под пальцами живое человеческое тело, а на теле этом — вполне материальную, отнюдь не призрачную кольчугу. — Я сплю или брежу? Как ты сюда попал?

— Потом все объясню, теперь нет времени. Нужно уходить, и быстро.

— Уходить? Как? Видишь это? — Дэмьен коснулся железного обруча на поясе.

— Сейчас разберемся, — из темноты за спиной Ива выдвинулся еще один человек. Дэмьен не мог разглядеть его лица, во тьме белым пятном выделялись только его очень светлые волосы. У него был низкий глуховатый голос, и говорил он с заметным северным акцентом, сильно растягивая слова. — Ваше высочество, извольте повернуться. Я хочу осмотреть ваш пояс.

— Кто ты? Я тебя знаю?

— Едва ли. Поторопитесь, ваше высочество, время не ждет.

Дэмьен повиновался, и, не в силах сдержать радость, протянул Иву руку. Тот схватил и сжал ее.

— Ив! Ив, как же так? Я считал тебя погибшим.

— И я тебя. Но друзья помогли узнать правду.

— Что за друзья?

— Долго рассказывать, потом! Дэмьен, здесь Ванда, и Оге, и Корделия — они ждут нас…

— Что? — Дэмьен резко повернулся, так что светловолосый незнакомец, колдующий с его поясом, вынужден был придержать его. — Ванда здесь? И Корделия? Но как? Зачем?

— Затем, что если б не они, ты остался бы здесь навеки, — горячо и торопливо шептал Ив. — Тео отказался вести всяческие переговоры с Барденом. Он сам подписал тебе смертный приговор, и мало кто в королевстве решился бы нарушить его волю и пошевелить хотя бы одним пальцем для твоего спасения.

— Тео… отказался? Но зачем тогда… Ив, я не понимаю. Меня перевели сюда из подвальной темницы, я думал, что-то готовится…

— Именно — готовится. Завтра в Северной ожидают Бардена — он приедет специально, чтобы выжать из тебя все возможное, раз уж не получилось договориться с Тео. Для этого тебя и перевели в башню. Его императорское величество не желает огорчать себя зрелищем подвальных помещений и пыточных камер… — зло усмехнулся Ив.

— Но как ты допустил, чтобы Ванда и Корделия так рисковали??

— Попробовал бы ты их удержать! Ты же знаешь свою сестру… Даже если б я запер ее в спальне, она разнесла бы дворец по кирпичику. Да и кто я такой, чтобы приказывать ей… Мое слово ничего для нее не значит.

Дэмьен не успел задуматься, что именно могут обозначать вдруг прорвавшиеся в голосе Ива нотки гнева и горечи. Приглушенно громыхнуло железо, и северянин, про которого Дэмьен уже успел позабыть, тихо проговорил:

— Готово. Вы свободны, ваше высочество.

Дэмьен встал, выпрямившись в полный рост, и обернулся к северянину. Тот сидел на корточках и складывал в небольшой длинный футляр какие-то предметы.

— Благодарю. Ловко у тебя получилось.

Северянин не ответил, только пожал плечами.

— Как тебя зовут, незнакомец?

— Мое имя Грэм Соло, ваше высочество, но это сейчас неважно. Нужно поскорее выбираться отсюда.

— У вас есть план?

— Откровенно говоря, нет, — отозвался Ив.

— А как вы вообще попали в крепость?

— Через решетку под водой во рву. Потом мы раздобыли касотскую форму, представились императорскими посланниками, и настояли, чтобы нас провели к тебе.

— Представились императорскими посланниками? — обескуражено повторил Дэмьен. — И вам поверили?

Ив и его спутник переглянулись.

— У нас была при себе кое-какая вещица, которая заставила их поверить, — как-то не очень охотно пояснил Грэм. — Но и это сейчас неважно, поскольку безопасное отступление она нам не обеспечит.

— Верно, — поддержал Ив. — Мы пришли вдвоем, вдвоем должны и уйти.

— Значит, кто-то должен остаться вместо меня? — Дэмьен нахмурился. — Нет, так не годится.

— Другого выхода у нас нет…

— Есть! Много ли стражи у дверей?

— Двое… Дэмьен! Ты хочешь уйти с боем? Но мы не сможем прорубиться через весь гарнизон!

— Уж лучше погибнуть, чем дождаться приватной беседы с Барденом…

— Это безумие! — зашипел Ив. — Ты не можешь погибнуть! Мы не для того сюда пришли!

— Или мы уходим втроем, или не уйдет никто, — уперся Дэмьен. — Вы и без того достаточно рисковали. Я не позволю, чтобы кто-то остался здесь вместо меня на погибель.

Ив снова зашипел и резко подался вперед, словно намереваясь схватить Кириана и силой вытащить его из камеры, но его опередил северянин, спокойный и невозмутимый.

— Ив говорит дело, — проговорил он, обращаясь к Дэмьену. — Вам нужно уходить. Вот, возьмите… — он быстро скинул с плеч форменный черный плащ, стянул форменную же куртку. — Наденьте это, ваше высочество. Тогда вы с Ивом можете уйти, прикрываясь нашей старой легендой.

— А ты? — без восторга спросил Дэмьен, не спеша принимать одежду. Он все пытался рассмотреть лицо северянина, но тьма скрывала его черты, только глаза поблескивали.

— А я выкручусь. Да, вот это тоже возьмите, — и он снял с пояса меч, но этому Дэмьен решительно воспротивился.

— Нет! Оставь себе. Это твой меч… я его не возьму. Но… я этого не забуду.

— Быстрее, Дэмьен! — поторопил Ив. — Одевайся.

Дэмьен очень неохотно надел куртку, которая оказалась тесновата в плечах. Накинул плащ.

— И шлем тоже наденьте. Вот так, отлично. Вы только помалкивайте, — посоветовал Грэм. — Уверен, меня запомнили по акценту, а вы его не сымитируете. Ив! Сумеешь один поддержать легенду?

— Сумею, разумеется. А ты, значит, решил-таки остаться?

— Если пойдем втроем, нас никакая легенда не спасет…

— Я знал, что ты сумасшедший.

— Ты твердо уверен? — повернулся к северянину Дэмьен.

— Да, — решительно ответил тот. — Пойдемте уже.

Друг за другом они спустились по лестнице, и северянин несколько раз стукнул в дверь. Вместе с Ивом они вышли первыми, держа наготове мечи. Стражников в самом деле оказалось только двое. Бедняги, не ожидавшие от посланников императора никакого подвоха, даже оружие обнажить не успели… Дэмьен забрал у одного из убитых меч и, прежде чем идти дальше, повернулся к Грэму с намерением разглядеть во что бы то ни стало лицо человека, ради него буквально сунувшего голову пасть ко льву. Северянин оказался примерно его ровесником: высокий, худой парень с белыми волосами, заплетенными в косу на северный манер. Таких ярких синих глаз, как у него, Дэмьен никогда в жизни не видел. Они сияли, как два сапфира, на обветренном молодом лице. Это было одно из тех лиц, которые запоминаются с первого взгляда и на всю жизнь — не красотой, но силой, таящейся в каждой черточке. На пристальный взгляд Дэмьена северянин ответил таким же пристальным прямым взглядом. В глазах его не было и тени страха. Впрочем, никакого другого чувства Дэмьен тоже не увидел: бесстрастный синий лед, да и только.

— Быстрее, ваше высочество! Не теряйте времени. Ив, ты помнишь дорогу?

— Помню. А ты куда?

— Попробую пробраться вниз. Уверен, в этой башне есть еще один лаз.

— Тогда пойдемте вниз вместе! — предложил Дэмьен.

— А что, если лаза нет? Мы окажемся в ловушке… Да, вот еще что, — Грэм, вспомнив что-то, запустил руку в мешочек у пояса и выудил оттуда массивный перстень с сапфиром. — Ив, возьми-ка. Если кто будет приставать, суй прямо в нос.

Ив принял перстень с большим сомнением.

— Откуда ты знаешь…

— Потом, потом. Просто поверь на слово… Ну, идите.

Дэмьен чувствовал себя как-то странно. Впервые в жизни, с тех пор, как его перестали считать ребенком, он не решал за себя самостоятельно. За него — и им! — распоряжался человек, которого он видел впервые в жизни. И распоряжался, надо заметить, весьма решительно, как будто ему было не привыкать командовать. И, что странное, гордец Ив даже не пытался с ним спорить, хотя во взаимоотношениях молодых людей что-то вовсе не наблюдалось хоть мало-мальски заметной симпатии…

Они спустились на один пролет лестницы, и Дэмьен замедлил шаг. Ему очень не нравилось, что они оставляют человека на верную гибель — ибо шансов пробиться в одиночку через весь гарнизон крепости у северянина Грэма Соло было очень, очень немного. Не меньше, впрочем, чем у двоих отчаянных, проделавших путь через всю территорию Касот и пробравшихся в крепости через подводный лаз…

— Что ты, Дэмьен? — встревожился Ив, заметив смятение Дэмьена, но истолковав его по-своему. — Ты ранен? Или нездоров? Если так, почему не сказал сразу…

— Обо мне не беспокойся. Знаешь, Ив, ведь он не выживет один.

— Кто? Грэм? — резкое, свирепое лицо Ива странно дрогнуло и застыло маской равнодушного высокомерия. — Может быть, и не выживет. Но он сам выбрал.

— За что ты его так ненавидишь? — поразился Дэмьен. — Ведь он шел с вами… давно шел, верно?

— Ты не знаешь его, иначе не спрашивал бы, — свистящим шепотом проговорил Ив, отвернувшись и ускоряя шаг. — Он… Ванда полюбила его.

Бросив это странное обвинение, Ив надолго замолчал, да и не до разговоров стало.

— 3-

Долгое и нудное путешествие к северной границе Касот несколько скрашивала установившаяся солнечная погода, а так же присутствие в императорской свите Марка. Сразу после посвященных ему торжеств он оставил Эдес и присоединился к отцу, чтобы ехать в Северную. Илис была рада его компании, потому что как-то неожиданно почувствовала себя одинокой (что случалось с ней нечасто): Барден все время обсуждал что-то с Альбертом и старшими офицерами командования, которые так же присоединились к свите в столице; на Илис он почти не обращал внимания. Вообще он выглядел необычайно подавленным и угрюмым, как будто эта поездка тяготила и его тоже. Часто он, отстав от свиты, о чем-то подолгу разговаривал с Марком наедине. Любопытная Илис то и дело оглядывалась на них через плечо. Ей очень хотелось подслушать их, она даже знала заклинание, которое могло бы помочь в этом, но прочесть его не решалась. Оставалось смотреть и догадываться. Отец и сын, судя по выражениям их лиц и экспрессии жестов, о чем-то беспрестанно спорили, и спорили яростно. Котел страстей бурлил. Несколько раз казалось, что еще чуть-чуть — и в ход пойдут кулаки. Семейные беседы заканчивались всегда одинаково: Марк, с лицом красным и диким, принимался беспощадно настегивать коня и уносился сломя голову далеко вперед. Возвращался он только спустя час или два, уже спокойный и рассудительный, как обычно. Чем он занимался в одиночестве, оставалось только догадываться, но, надо полагать, что спускал пар. Илис так и не решилась спросить у него или у Бардена, о чем же между ними шла речь, и жестоко корила себя за трусость. Увы, укоры помогали слабо.

В Северной было неспокойно, и Илис сразу поняла, что накануне произошли какие-то важные события. Походив хвостом за Барденом, она узнала вот что: император опоздал всего на день или два, и принца увели буквально у него из-под носа. Командующий крепостью, старый герр Риттер лично доложился ему, и на Бардена страшно стало смотреть. Видевшая его в различных критических ситуациях Илис поняла, что буря не заставит себя ждать — и она не заставила. Его лицо и шея налились кровью, желтые глаза превратились в щелки, из которых так и полыхало яростью, огромные руки сжались в кулаки… Увидев все эти метаморфозы, Илис сочла за лучшее тихонько улизнуть туда, где императорский гнев ее гарантированно не достанет. А о новостях решила расспросить Марка чуть позже.

Свои немногочисленные пожитки Илис сложила в комнате, которая осталась за ней еще с прошлого визита в крепость, и, пока у нее было время, отправилась на поиски Хельмута. За него она всерьез волновалась и, вероятно, не зря. Форт стоял на ушах, все без исключения офицеры выглядели нервными и бледными, все беспрестанно бегали по коридорам без видимой цели. В мельтешении лиц Илис старалась найти одно-единственное, но безуспешно. Вскоре ей надоело, она схватила за рукав первого попавшегося младшего офицера, и спросила у него в лоб, где прячется Хельмут. Офицер посмотрел на нее мутным взглядом, не совсем осознавая, кто стоит перед ним. Потом мысли и взгляд его немного прояснились.

— Ах, Илис, это вы! А вы разве не знаете? С сегодняшнего утра Хельмут сидит в башне под арестом.

Сердце Илис немедленно ушло в пятки.

— За что?!

Ее собеседник зачем-то огляделся и нервно облизнул губы:

— Говорят, что он состоял в сговоре с медейскими лазутчиками.

Ой-ей, подумала Илис, чувствуя себя не в силах выяснять подробности. Впрочем, и так все было ясно: ее план удался, медейцы под предводительством Ива увели принца, а Хельмут попался, помогая им. И как же он так неосторожно?..

Интересно, — мысли Илис уже перескочили на другое, — его уже допрашивали или нет? И если да, сказал он что-нибудь обо мне? Ей тут же стало стыдно за свой эгоистический подход, она открыла рот, чтобы продолжить расспросы, но спрашивать было уже некого — пока она раздумывала и приходила в себя, офицер убежал.

До вечера Илис тщетно пыталась разыскать Марка, но тот будто сквозь землю провалился. Уныло шаталась она по крепости, путаясь под ногами у суетящихся офицеров и солдат и мучаясь неведением. Никто не обращал на нее внимания. Лишь когда совсем стемнело, ей посчастливилось таки поймать на лестнице Марка. Он был мрачен и разговаривать не хотел, но настырная Илис вцепилась в него клещом и потащила в свою комнату, где никто не мог помешать им. Там он обессилено повалился на ее кровать и спросил мутным голосом:

— До завтра отложить разговор никак нельзя?

Глаза у него слипались.

— Нет! — отрезала безжалостная Илис, уселась рядом с ним и принялась его теребить.

— Да какое тебе вообще дело до всего этого?

Удивление Марка было вполне искренним. Он не мог понять, почему Илис так волнует исчезновение медейского принца и какое она имеет к этому исчезновению отношение. Илис же была слишком взволнована, чтобы давать какие-либо объяснения.

— Марк, ну пожалуйста!.. Тебе что, трудно рассказать?

— Вообще-то трудно, — Марк, не стесняясь, как обычно, своих манер, зевнул. — И, вообще-то, это не те сведения, которые можно разглашать кому попало… Но теперь уже, наверное, все равно. Только сначала дай мне воды или, лучше, вина — горло промочить.

— Вина у меня нет…

— Давай тогда воду.

Марк жадно выпил воду, после чего немного посвежел и приступил, наконец, к рассказу.

Как Илис уже знала, в Северной в течение нескольких месяцев содержался под стражей Дэмьен Кириан, наследный принц Медеи. Барден предложил медейскому королю выкупить наследника, причем запросил не слишком высокую цену. Он всего-то и хотел, чтобы противник увел войска из долины Северных Ветров и передал всю территорию долины в его владения.

— Да уж, действительно, скромно, — заметила Илис не без иронии. Ей были хорошо известны немалые размеры долины, почти пополам разрезанной Серебряной рекой.

— Ты будешь слушать или нет? — раздраженно спросил Марк.

Илис тут же замолкла.

Содержание ответа Тео ей тоже было известно: медейский король наотрез отказался выполнять требования Бардена, заявив открытым текстом, что жизнь и здоровье наследника трона и короны его ничуть не волнуют. Тогда Барден — не слишком, нужно сказать, удивленный подобным поворотом дел, — решил выжать из принца все возможное, то есть как следует допросить его. Лично. За этим-то он и поехал в Северную. Но накануне его приезда в крепость проникли двое лазутчиков (Илис мысленно приподняла брови — почему только двое? а где же прохлаждались остальные?), которые, добыв себе касотскую форму, разыграли дерзкий спектакль: явились к командующему Северной герру Риттеру и представились посланниками императора, заявив, что желают проверить, в каких условиях содержится важный пленник. Имелось серьезное подозрение, что надоумил их кто-то из офицеров форта, в ином случае они просто не смогли бы добраться до Риттера, не обратив на себя внимания…

— Клингманн? — снова не удержалась Илис. — Хельмут Клингманн?

Марк взглянул на нее с неприкрытым изумлением. Даже всю сонливость с него как рукой сняло.

— А ты откуда знаешь?

— Я вообще знаю больше, чем ты думаешь, — опрометчиво заявила Илис, и Марк тут же сделал стойку наподобие гончей собаки и потребовал не допускающим пререканий тоном:

— Объяснись, Илис!

— Потом!.. — занервничала Илис. — Дорасскажи сначала. Неужто герр Риттер поверил, когда к нему заявились два никому неизвестных «посланца»?

— Поверил… когда они предъявили ему отцовский перстень с сапфиром. Как ты думаешь, — Марк вдруг вперил в нее неожиданно проницательный взгляд, — где они его взяли?

Илис тихо ахнула и подумала восхищенно: молодец Грэм, есть у него все-таки голова на плечах. Опираясь лишь на намеки Илис, он решил рискнуть… и риск оправдал себя!..

— Дальше, Марк, дальше!..

— Дальше — их отвели в камеру к Кириану. Вышли они оттуда очень скоро, но уже втроем… И в одну минуту положили оставшуюся у двери стражу. Принц сменил одежду на нашу форму и вместе с одним из своих приятелей утек, как видно, тем же путем, каким медейцы пролезли в крепость. Второй остался их прикрывать.

— Он с ума сошел? — возмутилась Илис, гадая, кто же мог быть этот безумец и какая судьба постигла его. Предчувствия ее наполняли самые что ни на есть дурные.

— Вероятно, да. Не знаю, на что он рассчитывал. Он прекрасно владел мечом, но в одиночку… у него не было шансов. Правда, его довольно долго не удавалось взять, даже загнав в угол, но потом сообразили позвать Фереда, и против магии он ничего не мог сделать.

Фередом звали молодого мага, недавно поселившегося в крепости. О нем Илис знала лишь то, что он владел ментальной магией и что Барден отыскал его совсем недавно, но почему-то не оставил в Эдесе, а отправил в Северную. Но сейчас ее интересовал не магик, а пойманный им медейский «лазутчик».

— Его убили?

— Нет… — помрачнел Марк. — Его удалось взять живьем…

Марк терпеть не мог присутствовать на допросах с пристрастием. Каждый раз, когда допрашиваемый начинал корчиться в муках, у него сжималось сердце и комок подкатывал к горлу. Только боги знали, чего стоило принцу сохранять невозмутимый вид и продолжать смотреть. Он беспрестанно гадал: на самом ли деле так бессердечен отец, что не испытывает ни малейшей жалости к пытуемому, или просто хорошо притворяется? Но это была загадка, разгадать которую ему едва ли было суждено.

На сей раз в роли допрашиваемого оказался молодой мужчина, всего года на четыре старше Марка. Был он северянин, если судить по растрепанной белой косе, которая спускалась до лопаток. Он сидел, привалившись спиной к стене, на бессильно опущенных руках были надеты кандалы, цепи которых крепились в стене у него над головой. Его растерзанная одежда — остатки касотской формы, — находилась в страшном беспорядке, а лицо и тело покрывали множественные кровоподтеки. Одна нога его лежала странно вывернутая, словно была сломана. Марк знал, что его допрашивали еще до приезда императора, но не узнали ничего — северянин молчал.

Когда Барден вместе с сопровождавшей его охраной, Риттером и сыном вошел в комнату, пленный поднял голову, и на лице его выразился ужас. Взгляд его был прикован к императору. Удивленный Марк перевел взгляд на отца и не поверил себе — тот смотрел на северянина с откровенным сожалением!..

— Здравствуй, Грэм Соло, — проговорил он тихо. — Вот мы и встретились. Я предупреждал тебя… ведь так? Ты не послушал.

Северянин с трудом сглотнул, кадык его на напряженной шее судорожно дернулся вверх-вниз. Со своим лицом он уже более или менее совладал, но все еще не мог оторвать взгляд от Бардена.

— Это вы… — выдохнул он хрипло.

— Я, — подтвердил Барден и усмехнулся. Теперь его лицо выражало уже не сожаление, а нечто вроде холодного любопытства. — Я не сказал тебе всего, но назвал настоящее имя, а не прозвище — цени!

Грэм Соло молчал.

— Мне печально видеть тебя здесь. Но — к делу! Ты помнишь наш разговор о благодарности и долге? Так вот, настало время платить долги.

— Чего вы хотите? — не выдержал Грэм.

— Да всего-то ничего. Кое-какие сведения. Уйдите все! — вдруг приказал Барден так резко и неожиданно, что Марк вздрогнул, а Риттер негодующе вскинул глаза. — Оставьте нас одних. Марк! Ты останься.

Когда все ушли, Барден подвинул к себе низкий колченогий табурет, притулившийся у задней стены, и сел, так что глаза его оказались почти на одном уровне с глазами пленника.

— Прежде чем приступить к делу, Грэм, — продолжал он тоном таким светским, что у Марка мороз прошел по коже, — хочу представить тебе своего сына, Марка. Марк, — он чуть повернул голову и скосил глаза на сына, который оставался стоять у него за спиной, — познакомься с Грэмом Соло, наинским вором и авантюристом вроде бы голубых кровей. Во многих материковых королевствах он — личность довольно известная, и даже, кажется, оставил след в Самистре и Истрии. Во всяком случае, Авнери сильно интересуются им… Ищут его так же Тир и Калаан, а попал, он, как видишь, к нам. Ирония в том, что мне-то он как раз не нужен… Поэтому, — он снова повернулся к пленнику, — я готов отпустить тебя на все четыре стороны. Но только при одном условии — если ты подробно расскажешь мне, каким образом попал в крепость, кто показывал тебе дорогу и помогал. Конечно, даже после этого ты останешься в огромном, просто-таки неоплатном долгу передо мной, — после того, что ты натворил, — но я как-нибудь переживу это.

Пленник выслушал эту речь вполне равнодушно, а потом попросту наклонил голову так низко, что лицо его исчезло за массой спутанных белых волос. В ответ он не сказал ни слова.

— Тебя что-то не устраивает? — вкрадчиво поинтересовался Барден. — Боишься оказаться предателем? Напрасно. Тебя уже предали, а на удар нужно отвечать ударом, не так ли? Твои друзья-медейцы поступили так же, как сумеречные братья — сначала использовали тебя, а потом бросили. Стоит ли защищать интересы таких людей?

Теперь пленник поднял голову и стал смотреть на маленький клочок неба, видный в проделанное под самым потолком окошко. В глаза Бардену он упорно не глядел. А Марк не переставал удивляться — раньше ему не приходилось видеть, чтобы отец был так мягок с допрашиваемым.

— Кстати о предательстве, — продолжил Барден и вынул из-за пазухи испещренную чернильными пометками карту. — Где ты взял эту вещь? Отвечай же, ибо здесь уже затронуты мои интересы! В отличие от тебя, я не привык прощать предательств. Я хочу знать, кто дал тебе карту — и я узнаю… Подумай, Грэм, хочешь ли ты пережить пытки и ментальный допрос? Мои палачи весьма искусны в своем деле.

Минут пять никто не произносил ни слова. Потом Барден легко поднялся, откинув плащ за спину, и сказал, еще понизив голос:

— Ты, я вижу, разговаривать не хочешь. Жаль. Даю тебе сутки на размышление, после я спрошу тебя еще раз. Надеюсь, тебе хватит времени вспомнить, что слово нужно держать. Если же продолжишь упорствовать — не обессудь, тогда мы будем говорить по-другому.

Сказав это, Барден сделал Марку знак следовать за ним и вышел из камеры.

Уже некоторое время Илис слушала Марка, широко раскрыв глаза и взявшись руками за щеки. Первое, что встревожило ее — страшное и неожиданное положение, в котором оказался Грэм. И второе — Барден, кажется, заранее знал, что так будет. Откуда?!

— Илис, что с тобой? — обеспокоенный ее реакцией, Марк стряхнул остатки сна, взял ее за руки и попытался отвести их в стороны. — Ты знаешь что-то об этом происшествии? Или, может быть, ты знаешь… северянина?

— Да! Знаю! Мы… друзья…

— Что такое? — изумился Марк. — Друзья?! Илис, я ничего не понимаю. Объяснись же — ты обещала!

Уже не думая о последствиях, Илис выложила ему все, что знала о "деле медейского принца" и — заодно — о своем в нем участии. По выражению лица Марка легко было догадаться, что услышанное ему не нравится. Он напряженно выпрямил спину и стиснул руки на коленях, как девушка на выданье, а щеки его попеременно то пыхали жаром, то становились бледнее снега. Когда Илис умолкла, он вскочил, вне себя от гнева. Лицо его и шея налились кровью, совсем как у Бардена в минуты ярости.

— Как ты могла?! — взревел он. Именно взревел — другого слова Илис подобрать не смогла. — Как ты могла предать отца?! Это Рувато подбил тебя, так?

— Никто меня не подбивал, — Илис испугалась не столько за себя, сколько за Рувато, но на всякий случай встала и отошла подальше от разъяренного Марка. Она встала поближе к двери, чтобы можно было скоренько убежать, если придется спасаться. — Я сама впуталась. Успокойся, пожалуйста! — взмолилась она.

Но успокаиваться он не собирался.

— Ты на чьей стороне вообще играешь, Илис?! Отец даровал тебе свое покровительство, а ты начинаешь строить козни за его спиной?!

— Потише, Марк! Потише. Зачем такие громкие слова? Ты еще посетуй на то, что Барден пригрел на груди ядовитую змею, то есть меня… Да, возможно, я поступила не слишком хорошо. Но, во-первых, конкретно против твоего отца я ничего не замышляла! Во-вторых, если люди приходят ко мне за помощью, не могу же я так просто отказать им? В-третьих, если б не я, то им помог бы кто-нибудь другой! И, наконец, я вообще ни во что не играю! Игры — это ваше с Барденом увлечение!

Марк смотрел на нее налитыми кровью глазами и дышал тяжко.

— Тебя послушать, Илис, так диву даешься — неужто у тебя совсем мозгов нет? Как можно быть такой легкомысленной? Ты вообще иногда задумываешься над тем, что делаешь?

— Иногда — задумываюсь, — честно ответила Илис. — Да и что такого страшного произошло? Выкуп за принца Барден не получил, а допрос никакой пользы не принес бы, все равно сведения принца давно устарели.

— У меня просто нет слов! — выдохнул Марк и резко отвернулся. Постоял с минуту молча, демонстрируя Илис свою широкую спину, потом заговорил уже спокойнее, только несколько севшим голосом: — И что теперь делать? Я должен рассказать все отцу…

— Должен — рассказывай, — легко согласилась Илис.

— И ты так легко говоришь об этом! Не боишься?

— Вообще, конечно, страшновато. Но, мне кажется, он и так знает многое, если вообще не все.

— Может быть. Но стал бы он тогда терзать этого Соло, добиваясь от него ответов?

— Из принципа — весьма возможно, и стал бы. Кстати, о Грэме… — Илис осторожно подобралась поближе к Марку и заговорила самым умильным своим голосом: — Марк, миленький, можно попросить тебя кое о чем? Ты говорил, что Грэма уже допрашивали, так нельзя ли послать к нему лекаря?

— Наверное, можно, — медленно, словно в раздумье, ответил Марк. — Хотя это, разумеется, не положено.

— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! А сам ты имеешь доступ к нему в камеру?

Не выдержав, Марк обернулся. Золотые глаза его выражали удивление.

— Ты что же, хочешь, чтобы я сам пошел к нему? Зачем?

— Убеди его, чтобы он не выкаблучивался и отвечал на все вопросы. У него же принципов не меньше, чем у твоего батюшки, не знаю даже наверняка, кто из них кого переупрямит. Я Грэма знаю — будет молчать, даже когда его начнут на куски резать. Я и сама бы попросила его, — продолжила Илис, — но кто ж меня к нему пустит?

— Да что ты так волнуешься? У тебя с этим парнем близкие отношения?

— Вроде того, — уклончиво ответила Илис. — Я ему кое-чем обязана. Ну, пожалуйста, Марк, скажи «да»! Тебе же это ничего не стоит!

— Никогда я еще не слышал от тебя столько «пожалуйста» подряд, — серьезно сказал Марк. — Видно, и впрямь он для тебя что-то значит. Хорошо, будь по-твоему. Я пошлю к нему лекаря и сам поговорю.

В порыве благодарности Илис хотела уже броситься к нему на шею, но ей помешали. Дверь в спальню без предупреждения распахнулась, грохнув об стену, и на пороге выросла громадная темная фигура Бардена.

— Илис, — сказал он глухо, — мне нужно с тобой поговорить. Сейчас.

— 4-

Вопреки обыкновению, Барден выглядел очень официально. Поверх черного стеганого камзола на нем красовался черный же стальной нагрудник, а на груди лежала толстая серебряная цепь. То ли на официальный прием собрался, то ли — в битву. Украдкой Илис взглянула — нет ли, случаем, на поясе меча? Меча не было.

Она уселась в указанное ей кресло и тихонько стала ждать. Страха и волнения не было, хотя угрюмое лицо императора не предвещало ничего хорошего.

— Что, Лисси, доигралась? — спросил он тихо, остановившись перед ней.

— Вы о чем? — она смотрела на него честными, широко распахнутыми глазами.

— О том самом.

Без лишних объяснений Барден бросил ей на колени сложенную карту. Отогнув уголок, Илис узнала в ней ту самую, которую отдала медейцам. Значит, карта была у Грэма, когда он попался… Какого же беса он потащил ее с собой в форт?

— Твой почерк, — заметил Барден. — Или будешь отрицать?

— Не буду. А вы — ведь не станете отрицать, что поняли все сразу?

— Тебе нужно научиться заметать следы, Лисси. Тайник ты запечатала аккуратно, но… не слишком. Опыта не хватает.

— Со временем научусь, — оптимистично заявила Илис и посмотрела на него с интересом. — Ну и что теперь? Будете допрашивать меня с пристрастием? Или просто погоните в шею как не оправдавшую доверия?

— Язык бы тебе укоротить не мешало, вот что, — беззлобно сказал Барден. — Ну да кто ж за это возьмется?

— А вот вы и взялись бы, герр Данис.

— Ох и болтушка же ты, Лисси… Скажи мне — зачем ты вообще в это дело полезла? Кто тебя просил?

— Никто.

Барден, прищурившись, покачал головой.

— Так уж и никто? Верится с трудом.

— Так допросите меня — может, чего и расскажу.

— С огнем играешь, княжна! — Барден начинал терять терпение. — Сама не понимаешь, что говоришь.

Илис сочла разумным промолчать, хотя могла бы и возразить. Ей приходилось видеть Бардена и в деле, так что представить, что ждет ее в случае допроса, она могла с легкостью. Впрочем, с его палачами ей познакомиться не довелось. К счастью.

— Ты хоть понимаешь, что теперь ждет твоего друга Соло? — продолжал Барден. — Понимаешь, в какую беду он попал из-за тебя?

— А вы отпустите его, герр Данис! — предложила Илис. — Зачем он вам? Вы же и так все знаете.

— Отпустить? — оскалился в усмешке Барден. — С удовольствием. Пусть только должок мне отдаст.

— Да чего вы от него хотите?!

— Ответов! Ответов на мои вопросы — ничего более. Разве я прошу многого?

— Не понимаю, — помотала головой Илис. В груди у нее нарастало какое-то жгучее чувство, ранее ей незнакомое. — Зачем?!..

— Чтоб знал, как давать опрометчивые обещания. Между прочим, — вдруг добавил Барден, еще сильнее сощурив глаза, так что они превратились в две узенькие щелочки, — это относится и к другому твоему приятелю…

Илис невольно вздрогнула. На Хельмута он, что ли, намекает?

— Ага, ты поняла, о ком я. Хорошо. Но не о нем теперь речь… Что до Грэма, то мне хочется преподать ему маленький урок…

— Вы своими поучениями замучаете его до смерти!

— Возможно, — холодно сказал Барден. — Я уже предсказывал тебе, что он может закончить плохо, и что в его смерти ты станешь винить меня.

— Это бессмысленно! И жестоко!

Барден не отвечал. Скрестив на груди огромные руки и плотно сжав губы, он смотрел в сторону, и лицо его выражало не больше, чем кусок камня.

— Вы жестокий человек! — продолжала бушевать Илис, уже полностью захваченная незнакомым жгучим чувством. Кажется, это была ярость.

— Да, это так.

Пальцы Илис сами собой сложились в знак удара. Она даже не успела ужаснуться, — поднять руку на учителя? немыслимо! — а успела только зажмуриться, когда магическая волна прокатилась по комнате. Ударной силы, вложенной в волну, могло с избытком хватить, чтобы сбить с ног человека среднего или даже крепкого телосложения. Еще два года назад, имея весьма слабое понятие о концентрации и магических формулах, Илис успешно раскидывала противников, превосходящих ее ростом и шириной плеч раза в два-три. Но Бардену даже эта сокрушающая волна оказалась нипочем. Он только лениво взмахнул перед лицом рукой, как если бы отгонял надоедливое насекомое, и заметил вполголоса, вполне равнодушно:

— Я мог бы сделать так, чтобы удар вернулся к тебе. Смогла бы ты отразить его?

— Ну и сделали бы!..

— Понимаю твои чувства, Илис. Но ни посочувствовать, ни помочь не могу.

— Отпустите Грэма!

— Нет, — отрезал Барден.

За год, проведенный в качестве ученицы Бардена, Илис поняла, что переупрямить его, если он что-то вдолбил себе в голову, не проще, чем сдвинуть с места скалу. Власть, думала она глубокомысленно, все-таки страшно портит человека. Во всех западных королевствах трудно найти бОльшего самодура, чем его величество император Касот!..

Но, однако же, что делать с Грэмом? Остается, пожалуй, надеяться только на его благоразумие и на силу убеждения Марка. Хотя на первое надежда ох какая слабая… Когда это Грэм бывал благоразумен?

— И тебе, княжна, — вновь заговорил Барден, — советую быть поосторожнее в своих поступках, чтобы в один прекрасный день не оказаться в положении твоего друга.

— Вы мне угрожаете?

— Предупреждаю. Или, если угодно, советую. Ты ведь уже имела возможность убедиться, чего стоят мои советы?

— Почему бы вам, в самом деле, не допросить меня хорошенько прямо сейчас? — вызывающе спросила Илис, глядя в упор на своего мрачного учителя. — Чтобы преподать мне урок, как вы выразились.

— Потому что ты остаешься моей ученицей, Лисси, и такие уроки тебе ни к чему.

— В самом деле?

— В самом деле — что?

— Остаюсь вашей ученицей?

— А тебя это удивляет?

— Еще как. Вот Марк, например, считает, что… — Илис спохватилась и умолкла, проклиная свой несдержанный язык.

В желтых глазах Бардена тут же вспыхнуло любопытство.

— Так Марк в курсе твоих дел? И давно?

— С сегодняшнего вечера. Честное слово, я не вру!

— Ладно, поверим, — согласился Барден. — Так что же считает Марк? Продолжай, мне очень интересно.

— Что я предала вас — вот как он считает.

К ее удивлению, Барден только пожал плечами.

— В его возрасте подобные суждения вполне допустимы. Хотя, все же, ему следовало бы мыслить практичнее и избегать таких громких слов.

Илис только рот раскрыла, не зная, что и сказать. Что скрывать — со времени первой встречи с Ивом в ее душе ворочался червячок сомнения. Червячок был крошечным, но здорово мешал жить. После слов Бардена он вдруг притих и затаился…

Разговор с пленным наинцем дался Марку нелегко. Боль и жажда истерзали Соло, но дух его не был сломлен. Он не стал запираться в молчании, но заявил, что не намерен отвечать ни на какие вопросы императора. И своих намерений он не переменил, даже когда Марк передал ему просьбу Илис. Он как будто вообще не услышал ее, а при упоминании имени Илис подался вперед — насколько позволяли цепи.

— Она здесь? — спросил он отрывисто и хрипло.

— Да, — ответил Марк. — Илис сопровождает отца во многих поездках.

— Это я знаю, — сказал Соло и замолк.

— Так что ты ответишь?

— Передавай ей привет.

И это было все, что сумел добиться от него Марк. На все уговоры пленный повторял одно и то же: "Мне нечего сказать императору". Наконец, Марк ушел, убежденный, что наинец или бесподобно глуп, или столь же безрассуден.

Илис, разумеется, очень огорчилась, когда он пересказал ей свой разговор с Соло. Пожалуй, ему не приходилось еще видеть Илис настолько расстроенной. Она, разумеется, не плакала, но была очень близка к тому.

Второй допрос северянина прошел еще тяжелее. На этот раз присутствовал Альберт Третт, который никогда не удовлетворялся ролью наблюдателя. Во время допросов он превращался из друга императора в его бойцового пса, и с готовностью набрасывался на указанную императором жертву. Альберт в совершенстве владел искусством причинять человеку невыносимую боль, не калеча его при этом. Он знал, как, когда и куда нужно бить, чтобы достичь максимального эффекта. Оставалось только догадываться, где и при каких обстоятельствах он научился всему этому.

Марк вынужден был отдать отцу должное — сначала тот повел разговор довольно мирно. Он готов был выслушать пленника и отпустить его восвояси, как и обещал. Но наинец стоял на своем и повторял: "Я не знаю" и "Я не помню", как заклинания. Впрочем, этим он не ограничивался. Оказалось, что язык у него очень острый и очень дерзкий… Наинца била дрожь, но он дерзил, не задумываясь. Ничего удивительного, что минут через двадцать не слишком сдержанный Барден потерял терпение и сделал знак Альберту приступать к делу.

О том, что последовало далее, Марк, пересказывая события Илис, предпочел умолчать. Поначалу, когда Альберт принялся истязать его, наинец даже не кричал, а только глухо и мучительно стонал сквозь зубы; тем тяжелее было на него смотреть. Лишь в конце экзекуции он, наконец, сломался и принялся сыпать проклятиями на всеобщем, ломаном медейском и наи вперемежку. Но крики его были бессвязными, и по существу он так ничего и не сказал.

— И чем все закончилось? — спросила необычайно серьезная и бледная Илис, глядя на Марка огромными черными глазами.

— Да ничем, — раздосадовано и устало отозвался Марк. — Отец окончательно потерял терпение и приказал перевести твоего друга из башни в нижние камеры.

— Поближе к пыточным залам… — прошептала Илис.

— Да. Твой приятель здорово разозлил его.

Марк помолчал немного, потом проговорил, отвернувшись:

— Знаешь, что я посоветую тебе, Илис? Думай об этом поменьше. Все равно ты ничего сделать не можешь.

Говорит совсем как Рувато, хотя и терпеть его не может, — подумала Илис, а вслух сказала:

— Ох и любите же вы с Барденом давать бесполезные советы!

— Но ведь это правда, Илис.

— Ваша правда у меня уже в печенках сидит!..

За грубостью Илис старалась скрыть беспокойство. Не в первый раз Грэму приходилось играть со смертью, но никогда еще он не попадал в такую серьезную передрягу. Всегда оставалась надежда как-то выкрутиться. Теперь надежды на благоприятный исход, кажется, не было…

А медейцы-то хороши! От них Илис подобного предательства не ожидала. По крайней мере, Ив представлялся ей человеком чести. Как они могли оставить Грэма, который — Илис была в этом уверена, — помогал им на протяжении всего долгого и опасного пути!.. Он помог им вызволить принца и буквально пожертвовал собой ради его безопасного отступления, а медейцы даже не попытались узнать, что с ним сталось. С особенной злостью Илис думала о Ванде. Пакостная девчонка! Ведь ради нее Грэм впутался в медейско-касотскую авантюру, задуманную Ивом и Рувато. А она, выходит, лишь притворялась, бросая на него многозначительные взгляды?..

Теперь Илис знала: будь у нее возможность вернуться на пару месяцев назад, она ответила бы Рувато решительным отказом.

По вечерам Илис уже не могла сидеть возле Бардена в его кабинете, как раньше. Ее по-прежнему страшно тянуло к нему, но только когда его не было поблизости. Один вид рыжей физиономии императора пробуждал в ней мысли о Грэме и его страшной участи. Допуская, что Бардену и самому может быть нелегко продолжать гнуть свою линию, — ведь он изначально симпатизировал Грэму, — она все же не могла простить ему бессмысленную жестокость. При встречах с ним Илис теперь старалась как можно быстрее проскочить мимо. Он не пытался ее останавливать, лишь провожал внимательным взглядом.

Хотя она и не подозревала, Бардену были известны все до единого движения ее души, причем ему даже не приходилось прибегать к помощи ментальной магии. Все чувства и даже полуосознанные мысли Илис немедленно находили отражение на ее подвижной мордашке, поскольку владеть собой она решительно не умела. Барден уже предчувствовал, что скоро ученичество Илис закончится, и она придет известить его о своем отъезде. Отпустить ее, размышлял он, разумеется, придется, хотя и тяжко будет это сделать. За прошедший год Барден сильно привязался к своей ученице. Если бы ему предложили выбор — расстаться с ней или с сыном, он без особых колебаний выбрал бы Марка. Однако, деваться было некуда, и он, чтобы не мучить ни себя, ни Илис, решительной рукой сам одну за другой рвал нити, которые за год протянулись между ним и его взбалмошной ученицей.

Очень быстро отчаявшись помочь Грэму, Илис сделала несколько попыток увидеться хотя бы с Хельмутом. Она уже знала, что его держат в одной из камер в башне, а это значило, что вина его еще не доказана. Почему командование Северной медлит с допросами, оставалось только догадываться, но Илис порадовалась нерасторопности Риттера. Или, возможно, нерасторопность тут была ни при чем, и просто он чего-то ждал…

У входа в Тюремную башню несли стражу хорошо знакомые Илис солдаты. У них она и разузнала, что, хоть к Клингманну не допускают никого без особого разрешения Риттера, но обращаются с ним не слишком строго и даже, можно сказать, уважительно. Это значило, что он все еще оставался офицером, с него даже не сняли знаки отличия, и Илис немного воспрянула духом. Значит, для Хельмута не все еще потеряно. Вот бы еще поговорить с ним лично! Но не идти же за разрешением к Риттеру или Бардену? Император, возможно, и позволит ей увидеться с Хельмутом, если она будет достаточно убедительна, но Илис очень не хотела обращаться к нему с просьбами. Особенно с такими, которые касались связанных с медейским принцем людей.

Поколебавшись немного, она подступилась к Марку — уж у него-то наверняка имелась возможность проникнуть в любую часть форта. Но Марк глянул на нее волком и чужим, «офицерским» голосом заявил:

— Попрошу больше не впутывать меня в свои сомнительные дела.

Илис глянула на него с укоризной, но настаивать не стала. Она догадывалась, в чем причина такого, несвойственного ему, поведения: Марку с лихвой хватило и прошлой ее просьбы насчет Грэма. Как легко было предположить, Барден прознал о самоуправстве сына и имел с ним разговор, во время которого надавил на Марка с требованием не совать свой нос куда не следует. Отцовская длань была очень уж тяжела, и Марк не испытывал никакого желания оказаться вновь под ее давлением.

Пришлось оставить его в покое.

Но уже на следующий день случилось чудо. Поутру Илис проснулась в удивительно приподнятом настроении, сама не зная почему. По лестнице она спускалась почти вприпрыжку. А поскольку, по своему обыкновению, Илис не слишком внимательно глядела по сторонам и перед собой, она с разбегу налетела на кого-то, кто поднимался ей навстречу. Машинально извинившись и заметив только офицерские нашивки, Илис хотела продолжить свой путь, но офицер вдруг схватил ее за руку.

— Что такое? — возмутилась Илис, подняла глаза на нахала и остолбенела. Перед ней стоял Хельмут собственной персоной — целый и невредимый, в форме и нашивках, только слегка похудевший и побледневший по сравнению с тем разом, когда Илис в последний раз видела его.

— Хельмут! — пискнула она так, как будто касотец был ее утерянным и вновь обретенным возлюбленным или братом, вцепилась ему в воротник, да так на нем и повисла. Под ее напором Хельмут даже слегка пошатнулся.

— Илис, Илис, что это вы? — пробормотал он растеряно, желая и не смея освободить свою одежду из цепких пальчиков Илис. Та, впрочем, быстро опомнилась и сама от него отцепилась.

— Вас выпустили, Хельмут?

— Да, но только с некоторыми условиями.

— То есть, обвинения с вас не сняли?

Хельмут молчал, строго и печально глядя на нее.

— Мы можем с вами где-нибудь поговорить? — не успокаивалась Илис.

— О чем?

— Вы знаете, о чем. Кажется, я страшно виновата перед вами, Хельмут! Я втравила вас в такую историю!

— Вы уже знаете? Но вы тут ни при чем, я сам виноват.

— Неправда! Но пойдемте, пойдемте же…

Видя, что Хельмут не торопился никуда идти и вообще как будто прирос к ступеням, Илис взяла его под руку и настойчиво повлекла вниз по лестнице. Она и сама не знала, куда ведет его, но нужно было уйти куда-нибудь с людного места. Хельмут послушно шел за ней, но ноги переставлял машинально, а потому то и дело запинался.

Они прошли через ряд хозяйственных помещений нижнего яруса и оказались в одном из маленьких внутренних двориков. По всему его периметру был устроен навес, под которым громоздились штабели дров почти в рост Илис. Хельмут прислонился к дровяной стенке и застыл в неподвижности, глядя себе под ноги.

— Хельмут! — жалобно позвала Илис; отрешенно выражение его лица не слишком ей нравилось. — Что это вы?.. Что с вами делали?

— Ничего, — отозвался Хельмут, поднимая на нее глаза. — Неужели вы беспокоитесь обо мне?

— А вы как думаете?

— Я думаю, что вам стоит беспокоиться о своем друге, а не обо мне. Если только, конечно, он еще жив.

— Жив, насколько я знаю.

— Тем хуже для него, — заметил Хельмут. — Если уж он решил остаться, ему следовало позволить убить себя сразу. Он все равно умрет, только теперь смерть его будет долгой и мучительной.

— Спасибо, утешили! — возмутилась Илис.

— Я хотел бы вас утешить, но не знаю — как. Ваш друг в безнадежном положении.

Да, подумала Илис, настроен Хельмут весьма пессимистично. Что и понятно, принимая во внимание, что собственное будущее предстает перед ним едва ли в радужных красках.

— Вы виделись с ним после ареста?

— Нет, — ответил Хельмут, удивленно приподняв брови.

— Странно. Я думала, Барден сразу устроит вам перекрестный допрос.

— Ах, вот вы о чем! Полагаю, это мне еще предстоит. То есть, нам предстоит.

— Будете все отрицать?

— В этом нет никакого смысла. Слишком многие видели нас вместе, в том числе и старшие офицеры. Если я стану отпираться, поверят все равно им.

— Так вы что, собираетесь подтвердить свое участие в сговоре?!

Хельмут сумрачно усмехнулся.

— Я не могу отпираться, но могу сыграть дурачка. Почему я не мог быть уверен, что взялся сопровождать к Кириану настоящих императорских посланников? Ведь мне известно, как выглядит перстень императора, а они мне его, разумеется, предъявили с самого начала… Не беспокойтесь, Илис, ваше имя не будет упомянуто.

— Да при чем тут я! — отмахнулась Илис. — Что я, о себе беспокоюсь?

— А не помешало бы побеспокоиться и о себе, — сказал Хельмут. — Или вы надеетесь избежать императорского гнева, если ему станет известно о вашем участии в этом деле?

Илис благоразумно не стала сообщать, что императору и без того почти все известно, и что ей уже удалось избежать гнева Бардена. Вместо этого она сказала:

— Я уж как-нибудь выкручусь, если что. А вы, пожалуйста, будьте осторожнее в словах. Не навредите себе своими показаниями.

— Скорее, мне может навредить показаниями ваш друг. Хотя он производит впечатление крепкого орешка.

Лучше бы он не был таким уж крепким, подумала Илис, но снова вслух своих мыслей не высказала.

— Что до меня, — продолжал Хельмут, — если моя задумка удастся, то самое суровое наказание, которое мне грозит — это разжалование из офицеров и ссылка на линию фронта. А это не так уж и плохо, если подумать.

— Не вижу в этом ничего хорошего, — вздохнула Илис.

Вдруг она почувствовала, что на нее кто-то пристально смотрит. Подняв голову, она пробежалась взглядом по выходящим во двор окнам, и запнулась. В одном из окон краем глаза она зацепила грузную фигуру Бардена, которая исчезла, стоило только сфокусировать на ней взгляд. Примерещилось или нет?

— Пойдемте отсюда, — встревожилась Илис. Хельмут возражать не стал.

Через день Илис с удивлением обнаружила, что Барден покинул форт. Он, вопреки обыкновению, не известил ее о своем отъезде заранее — и лично, — а переслал записку задним числом. Тон записки был непривычно сухой и официальный, что неожиданно покоробило Илис.

Барден извещал, что намерен отсутствовать в Северной в течение двух недель, а Илис вольна дожидаться его возвращения или же отправляться, куда ей заблагорассудится.

— Похоже на то, — пробормотала Илис, — что мне деликатно указывают на дверь. Или я ошибаюсь?

Судить наверняка, что именно хотел Барден сказать своей запиской, она затруднялась. А потому решила проигнорировать приглашение отправляться на все четыре стороны, а дождаться-таки возвращения наставника. Если он хочет прогнать ее, пусть скажет в глаза, а не отделывается маловразумительными писульками.

Пока же, в отсутствие императора, Илис набралась наглости и попыталась устроить встречу с Грэмом. К Марку с этим идти не стоило, он нервно реагировал на одно только имя пленника, поэтому Илис пошла к Риттеру. Они со стариком недолюбливали друг друга, но до конфликтов дело никогда не доходило. Командующий Северной смотрел на нее косо, но держался уважительно — надо думать, исключительно из почтения к императору. Однако, Илис здорово рассчитывала на имеющийся у нее перстень Бардена. Едва ли Риттер посмеет перечить воле предъявителя оного.

Старик не ожидал появления Илис у себя в кабинете и воззрился на нее со свирепым изумлением.

— У вас какое-то дело ко мне? — отрывисто и неприветливо спросил он, надвинув кустистые седые брови на выцветшие глаза. Он не хотел оскорбить Илис резкостью тона; подобным образом командующий обращался со всеми, не делая исключения даже для императора. По-другому разговаривать он не умел. Илис знала об этом и ничуть не смутилась.

— Мне нужно поговорить с одним пленником, содержащимся в Северной, — заявила она без длинных вступлений. — Его зовут Грэм Соло.

— Поговорить? О чем?

— Это мое дело.

— Его величество запретил кому бы то ни было, за исключением некоторых лиц, общаться с пленным. И вы, барышня, к означенным лицам не относитесь.

— Его величество, — задрала нос Илис, — наделил меня особенными полномочиями. А потому я могу полагать, что на меня этот запрет не распространяется, — с нескрываемым удовольствием она предъявила Риттеру опаловый перстень, предвкушая его реакцию.

Но ожидаемой реакции не последовало. Отнюдь не впечатленный предъявленным знаком власти, Риттер продолжал холодно разглядывать Илис, и в глазах его явственно читалось: знаем мы, какие это полномочия!

— Я не позволяю вам разговаривать с пленным Соло, — скрипуче проговорил он.

— Вы что, не узнаете перстень?

— Узнаю. Но без особого приказа императора к пленному вас не допущу.

Пришлось Илис уйти ни с чем. Однако, Риттер, со своей солдатской прямотой, неосторожно обронил фразу, за которую Илис зацепилась.

Грэм Соло, похоже, попал в разряд государственных тайн, но все же Илис потребовалось совсем немного времени, чтобы разузнать, кто входит в список тех самых «исключительных» лиц, допущенных до общения со стратегически важным пленником. Список был небольшим и включал в себя, разумеется, самого Риттера, Марка, Фереда, двух или трех старших офицеров командования (которых Илис знала плохо или не знала вовсе), а так же военного лекаря, приписанного к Северной крепости.

Речь шла не о том столичном лекаре, которого Марк посылал к Грэму по настоянию Илис, и который подчинялся непосредственно императору и принцу. В Северной уже в течение доброго десятка лет служил Гурах, человек тихий, безобидный и совершенно безотказный. На военного лекаря он совсем не походил, но дело свое знал хорошо, и солдаты его любили. Илис свела с ним знакомство еще в прошлый свой визит в Северную, но общалась с ним нечасто: ее слабо интересовали растения и отвары из них, а старик — ибо Гурах был уже стар, — знать ничего не хотел, кроме своих любимых трав. Илис даже не была уверена, что старик помнит ее имя. Впрочем, это было как раз неважно.

Прежде чем отправиться в гости к Гураху, Илис уселась писать записку к Грэму. Подписываться она не собиралась, во избежание неприятностей для себя и старика лекаря, и поэтому выражения выбирала аккуратно, с таким расчетом, чтобы Грэм узнал ее по одной манере излагать мысли.

Старик, погруженный в свои травки и отвары, долго не мог понять, откуда в крепости взялась малознакомая шальная девчонка. Только когда Илис кое-как объяснила ему, что является воспитанницей императора, взгляд его несколько прояснился. Но еще некоторое время потребовалось, чтобы втолковать, чего Илис от него хочет. Имя Грэма Соло ничего ему не говорило, и описание его внешности привело его в недоумение.

— Я не видел в тюремных камерах никого похожего на юношу, про которого вы говорите, — заявил он.

— Вы точно уверены?

— Конечно, — с достоинством ответил Гурах, поглаживая редкую седую бороду. — Внешность у этого юноши, как я понимаю, приметная, я бы запомнил. Нет, я его не видел.

— Значит, скоро увидите, — нетерпеливо сказала Илис. — А когда это случится, передайте ему, пожалуйста, от меня письмо.

— Что в нем?

— Вам это нужно знать? Уверяю вас, ничего особенного. Если кто-то про него и узнает, вас не накажут.

Старик смотрел на нее в сомнении, и Илис почти силой вложила ему в руки запечатанное письмо.

— Убедитесь, что он прочел, и обязательно добейтесь от него ответа. Поверьте, это очень-очень важно, — Илис старалась говорить как можно убедительнее.

— Мне не хотелось бы ни во что вмешиваться… — начал Гурах неуверенно.

— Да вам и не придется! Просто передайте письмо и выслушайте ответ, больше я ни о чем не прошу. Поймите же, возможно, это последняя возможность сохранить человеку жизнь.

Гурах повздыхал жалостливо, но наконец согласился и спрятал письмо в глубокий карман своего лекарского балахона.

Илис побаивалась, что он позабудет о просьбе к тому времени, как попадет в камеру Грэма, но старик не забыл. И когда Илис пришла к нему узнать новости, охотно передал ей свой разговор с пленником. Но в первую очередь Илис волновало одно:

— Он прочел записку?

— Я сам прочел ему, — как бы оправдываясь, ответил Гарух. — Видите ли, юноша долгое время провел к темноте, и его глаза…

— Что он сказал? — перебила Илис.

— Ничего. Он сказал: не отвечайте ей ничего.

— О, болван! — простонала Илис. — Какой же идиот! Не понимаю: ему жить надоело?

— Он спрашивал меня о яде, — тихо сказал лекарь.

— Что?!

— Мальчик очень измучен пытками, у него искалечены руки. Герр Риттер приказал мне проследить за его здоровьем, но, боюсь, это только продлит его мучения.

— И вы дали ему яд?

— О нет, что вы! — ужаснулся старый лекарь. — Я не имею права на это… я лечу людей, но не убиваю их.

— Может, и зря, — сказала Илис мрачно. — Если уж ему так хочется умереть, может, стоило бы помочь ему в этом? Ведь есть же яды, которые убивают быстро?

— Вы сами-то понимаете, что говорите, барышня?

— Боюсь, понимаю даже лучше, чем хотелось бы.

Гурах смотрел на нее в немом ужасе, но Илис ничего не замечала. Закусив губу, она напряженно размышляла, что еще можно предпринять, чтобы переубедить упрямца Грэма. Увы, никаких умных мыслей в голову не приходило.

— Он очень плох? — спросила она вдруг.

— Нет, я бы сказал, что юноша неплохо держится, хотя положение его очень тяжелое…

— Долго ли он продержится?

— Увы, этого я сказать не могу…

— 5-

Допросы продолжались и в отсутствие императора. Причем дело, надо полагать, дошло таки до перекрестных допросов, потому что Хельмут снова исчез. Илис принялась приставать с вопросами к знакомым офицерам, но те не желали разговаривать на эту тему. Похоже, не только Грэм, но и все, что было связано с делом медейского принца, получило статус государственной тайны. И Илис к этой тайне допускать не желали. Осознав это, Илис задумалась. То ли Барден, несмотря на свои уверения, перестал доверять ей — что было бы логично, — то ли просто счел нужным оградить ученицу от дальнейших соприкосновений с этим мрачным делом. Нет, помотала Илис головой, это едва ли. По ее наблюдениям, Барден чувствительностью не отличался, и, щадя ее нежные чувства, ни от чего ограждать не стал бы. Скорее, просто он действительно не хочет, чтобы она продолжала совать нос в его дела.

В ожидании возвращения императора Илис изнывала от скуки и тревоги. Две недели, о которых писал Барден, казалось, не окончатся никогда. Илис пыталась читать, но не могла сосредоточиться. Она плохо спала и потеряла аппетит. Дошло до того, что она начала подумывать о поездке в Эдес, где, по крайней мере, она могла поговорить с кем-нибудь из знакомых. Но она боялась пропустить приезд Бардена. Впрочем, она еще не знала, зачем ей так нужно видеть его, и что она хочет ему сказать — ведь они все уже, вроде бы, обговорили.

А вот Барден точно знал, что не хочет ни видеть ее, ни, тем более, говорить с ней, потому что ничего утешительного сказать ей не мог. Впрочем, он так же знал, что разговора не избежать.

В своей излюбленной манере он вернулся в Северную один, ночью, втайне ото всех, и отправился прямиком в апартаменты командующего. Ни один из часовых его не заметил, и потому Риттер был очень удивлен, обнаружив императора у своей постели. Барден довольно бесцеремонно растолкал его и потребовал отчета о происшествиях за время его отсутствие.

— Позвольте, я оденусь, ваше величество.

Берден сделал небрежный жест, означающий дозволение, и уселся в любимое кресло командующего. Риттер тяжело выбрался из постели и при свете нескольких свечей принялся медленно облачаться, стараясь при этом не слишком громко кряхтеть от боли в пояснице. Он был уже стар, и страдал многими недугами, но он знал, что император не любит, когда подчиненные в его присутствии выказывают слабость.

Наконец, Риттер привел себя в относительный порядок и смог предстать перед своим повелителем в пристойном виде. Барден кивнул на второе кресло поблизости:

— Садитесь. Я слушаю.

Рассказывать было особо нечего — какие могут быть происшествия в крепости, расположенной в глубоком тылу? Отчет получился кратким. Барден выслушал его рассеянно и спросил невпопад:

— А что тот мальчишка, который пришел с медейцами? Допрашивали его без меня?

— Так точно, ваше величество. Допрашивали вместе с Клингманном.

— И что?

— Ничего, ваше величество. Клингманн поддерживает легенду наинца и отрицает свое участие в заговоре. Он настаивает, что считал лазутчиков вашими посланниками и не знал ничего об их истинных намерениях.

— Крепкий парень, — слегка удивился Барден, а про себя подумал: и этот тоже, что есть сил, выгораживает Илис. Подумать только — без всякой магии девчонка добивается того, что все ее знакомые готовы жизнь за нее положить, только бы не втянуть ее в неприятности. И как это у нее получается, что все ее обожают?

— Ну а наинец? — спросил он после короткого молчания. — Он что?

— Наинец молчит.

— Так и молчит?

— Да. Простите, ваше величество, но я должен сказать… — вдруг медленно и тяжело проговорил Риттер. — Ваша ученица добивалась от меня разрешения увидеться с пленным.

— В самом деле? И что вы — позволили ей?

— Разумеется, нет, ваше величество. Но мне известно, что ей удалось передать пленному письмо.

— А его содержание вам тоже известно?

— Взгляните сами.

Риттер неверной рукой пошарил по столу в поисках нужного документа и протянул Бардену измятый и потертый на сгибах лист. Приподняв брови, Барден принял его, развернул и пробежал глазами. Почерк, вне всяких сомнений, принадлежал Илис, она всегда писала как курица лапой, даже когда очень старалась красиво выписывать каждую буковку. Содержание письма тоже было вполне в ее духе — она обзывала Грэма безмозглым идиотом и болваном и призывала его без экивоков отвечать на все вопросы. "Ты гораздо лучше смотришься одним куском, — добавляла она, — чем растащенный на кусочки". Да, умеет же девчонка делать мужчинам комплименты. Как тут не растаять? Барден свесил с подлокотника руку с зажатым в ней письмом и посмотрел на Риттера.

— И даже после этого пленный не заговорил?

— Нет, ваше величество.

— А где нашли письмо?

— В камере у пленного. Кто доставил его, дознаться не удалось.

— Не удивительно, — заметил Барден.

— Прикажете допросить тюремщиков?

— Нет, Риттер, это ни к чему. Письмо не имеет никакого значения.

Командующий неопределенно пошевелил бровями, что означало: "Вам виднее". Он давно отвык оспаривать приказы императора.

— А что прикажете делать с Клингманном, ваше величество? Провести допрос в более жесткой форме?

— Лучше отправьте парня на границу, — ответил Барден и добавил: — Кажется, он давно уже рвется на войну.

Он замолк, задумавшись. Риттер терпеливо ждал. По спальне гулял сквозняк, ноги стыли на голом каменном полу. Риттер думал о том, как бы поскорее вернуться в постель, под теплое меховое одеяло, а император вовсе не замечал холода и сидел неподвижно, подперев рукой подбородок.

— Я хочу видеть пленного, — сказал он вдруг.

— Сейчас? — ужаснулся Риттер, поняв, что о возвращении в постель ему лучше забыть.

— Сейчас, — подтвердил Барден. — Немедленно.

За полгода Барден успел привыкнуть, что его юная ученица смотрит на него не иначе как с восторгом и обожанием. Он вообще привык видеть сильные чувства в обращенных на него взглядах людей. Но так, как Илис, не смотрел на него никто.

А теперь в ее черных глазах была печаль, укор и настороженность. Еще сама того не понимая, она начинала его бояться, а скоро начнет ненавидеть. Барден подавил невольный вздох и сказал себе: надо с этим кончать.

— Ты не уехала? — спросил он отрывисто, подняв взгляд от бумаг, загромождавших его письменный стол.

Илис опустила ресницы.

— Как видите. А вы хотите, чтобы я уехала, учитель?

— Я уже говорил тебе, что военный форт — неподходящее место для молодой девушки.

— Однако, до сих пор вы не слишком возражали против моего пребывания здесь. Скажите честно, герр Данис, вы на меня очень сердиты?

— Вовсе нет.

— Я вам почему-то не верю.

— Дело твое, Лисси, верить мне или нет.

— Вы же разговариваете со мной сквозь зубы! — теперь Илис смотрела прямо ему в лицо.

— Тебе это кажется.

— Нет, не кажется, — настаивала невыносимая девчонка. — Раньше такого никогда не было.

Барден промолчал. Выяснять с ней отношения или объяснять что-либо он не собирался. Он не привык отчитываться в своих поступках.

— Полагаю, — сказал он, — ты дожидалась меня не просто так. Ты хотела мне сказать что-то.

— Да, правда, — кивнула Илис. — Я хотела поговорить с вами о Грэме.

— Нет. О нем мы разговаривать не будем.

— Почему?

— Потому что это не имеет смысла.

— Что-то я вас не понимаю, — тихо проговорила Илис. — Как это — не имеет смысла?

— Очень просто. Грэм Соло мертв. Как по-твоему, есть смысл разговаривать о покойниках?

— Мертв? — еще тише переспросила Илис, слегка побледнев. — Это правда?

— Я тебя когда-нибудь обманывал, Лисси?

— Поклянитесь!

— Чем ты хочешь, чтобы я поклялся? — спокойно спросил Барден.

Илис медленно привстала со стула.

— Вы убили его?

Барден молчал и смотрел на нее. Губы у Илис вдруг начали прыгать.

— Вы что же — запытали его насмерть? Ну, отвечайте! Что же вы молчите? Убийца! — крикнула она вдруг. — Ненавижу вас!

Не дождавшись ответа, она сделала то, чего Барден никак не мог от нее ожидать. Он-то приготовился встретить и отразить очередное разрушительное заклинание, порождение ее гнева, но Илис внезапно рухнула обратно на стул, уронила руки на стол, голову — на руки, и расплакалась. Барден слегка опешил. Он и не подозревал, что Илис вообще способна плакать.

Он не двинулся с места и не сделал никаких попыток успокоить ее, но только когда Илис, слегка успокоившись, подняла, наконец, голову, она обнаружила на столе перед собой белоснежный платок и металлический кубок с водой.

— Выпей воды, — сказал Барден тихо. — Это поможет тебе взять себя в руки.

Илис схватила кубок двумя руками и стала пить. Зубы у нее стучали, и половину воды она пролила на себя. Выругавшись, Илис отпихнула кубок, едва не опрокинув его, подцепила со стола салфетку и принялась яростно вытирать ею лицо. Барден, с видом отстраненным и почти равнодушным, наблюдал за нею, опершись локтем о стол.

— Простите за истерику, — смогла, наконец, выдавить из себя Илис. — Уже все, я уже почти успокоилась.

Барден кивнул, продолжая молчать.

— Вы язык проглотили? Или просто не хотите со мной разговаривать?

— Нет, Лисси. Я просто не знаю, что тебе ответить.

— Не знаете? — Илис хлюпнула носом, утерла последние слезы и пошла в атаку. — Вы могли бы, например, начать оправдываться, напомнив мне об интересах империи и все такое. Или указать мне на то, что и я тоже виновата в смерти Грэма. Или…

— Достаточно, — тихо прервал ее Барден. — Вот видишь, ты и сама все знаешь. Что же ты хочешь услышать от меня?

— Сволочь вы все-таки, — тоскливо сказала Илис. — Если вы знали, что так все кончится, почему меня не остановили?

— Вообще-то, я пытался.

— Плохо пытались.

— А своей головой ты подумать не могла?

Возразить на это было нечего. Илис сидела, мрачно глядя на императора покрасневшими глазами, и в голове у нее было пусто. До того, как расплакаться, она действительно какой-то момент ненавидела Бардена, но теперь чувствовала только тоску и горечь.

— Мне придется уехать, — сказала она.

— Я знаю, — ответил Барден.

— Навсегда уехать.

— Разумеется, навсегда.

— И вам это все равно? — вырвалось у Илис.

— Какая разница? Все равно остаться ты не сможешь.

Илис немного подумала. Опять Барден был прав. Какая-то часть ее души очень хотела остаться, но с каким чувством она будет каждый раз смотреть на него?

— Да, не смогу, — подтвердила она после паузы.

— Имей в виду, Лисси, что любой храм Гесинды в империи с радостью примет тебя.

— Н-нет, — с запинкой сказала Илис. — Не думаю, что я останусь в Касот. Здесь слишком велики шансы снова наткнуться на вас.

— Тогда будь осторожнее, — кивнул Барден. — Насколько мне известно, Авнери еще не отказались от своих намерений относительно тебя.

— Ничего, как-нибудь. Прятаться я научилась хорошо. Хотя, кажется, я за последний год слегка отвыкла от этого.

Они помолчали, глядя друг на друга. Барден изо всех сил сдерживался, чтобы не прибегнуть к ментальной магии и не объяснить напрямую Илис все то, что не мог сказать вслух. Сентиментальным я становлюсь на старости лет, подумал он с неудовольствием. Ничего, ничего, терпи, не развалишься. Смог соврать, смоги и вытерпеть последствия своего вранья.

Когда он спустился вслед за Риттером в подвал форта и снова увидел Грэма, то сразу подумал: лучше пусть Илис считает своего друга мертвым, чем узнает, во что он превратился. И дело было не только в физических увечьях, хотя поломали его изрядно, а слепили после кое-как. Барден смотрел глубже и видел иное: в Грэме не осталось ни воли к жизни, ни той внутренней силы, которая так восхитила его при первой встрече. В нем вообще ничего не осталось.

— Только пожалуйста, пожалуйста, не говорите мне, что мы с вами еще встретимся! — снова заговорила Илис молящим тоном и для пущей убедительности даже прижала руки к груди. — Меня ваши предсказания пугают до дрожи!

— Не скажу, — усмехнулся Барден, сверкнув глазами, и добавил: — Не забудь заглянуть к Марку. Он расстроится, если ты уедешь, не попрощавшись с ним.

Сборы прошли быстро. За все время скитаний у Илис так и не получилось обременить себя множеством личных вещей. Нарядные платья с длинными юбками и широкими рукавами помещались в одном, не слишком большом сундуке, но Илис не собиралась брать их с собой. Они были сшиты по настоянию Бардена и на его деньги и, по сути, принадлежали ему. Все остальные вещи Илис поместились в небольшую потрепанную сумку, приплывшую с ней на материк из Истрии.

С трудом удалось разыскать Марка. Он был во дворе и вместе с солдатами упражнялся с оружием. Отрывать его от дела не хотелось, но другой возможности могло и не представиться, на рассвете Илис намеревалась отбыть из форта. Она помаячила немного с краю двора, но Марк не замечал ее. Окликнуть — не услышит из-за бряцанья оружия, а подходить к нему было немного боязно. Зацепят еще ненароком. Илис помялась, немного послонялась туда-сюда, даже попрыгала на месте. Марк ее не видел. Оставалось последнее средство, которое не могло не подействовать. Илис вздохнула, пробурчала под нос формулу и коротко взмахнула рукой, запуская в небо огненного «змея». Ее миленький фейерверк привлек всеобщее внимание: солдаты замерли, все как один повернувшись в ее сторону, кое-кто даже выронил оружие. Раздались удивленные и восхищенные возгласы, далеко не все пристойные.

Хмурясь, Марк подошел к Илис, сжимая в руке обнаженный меч. Илис невольно попятилась, выставив перед собой раскрытые ладони.

— Эй, эй! Потише. Ты проткнуть меня собираешься? Не надо.

— Что означает это представление? — прошипел Марк, резким движением вталкивая меч в ножны. Он был разгорячен упражнениями, лицо его раскраснелось, влажные мягкие волосы прилипли ко лбу.

— Тебе не понравилось? Жаль.

— Илис!

Илис искренне не понимала неприязнь принца к магии. Почему самый безобидный, да к тому же красивый фокус выводит его из себя?

— Ладно, ладно. Не злись. Что мне было делать, если ты меня в упор не видел?

— А что за срочность? Подождать нельзя было?

— Нельзя. Я уезжаю завтра утром.

— Что? — тут же охолонул Марк. — Уезжаешь? Куда? Отец ничего не говорил мне.

— А я одна уезжаю, — хмуро сообщила Илис. — Без него.

— Постой, — Марк нахмурился, взял ее за локоть и повел прочь от площадки, где солдаты возобновили свои упражнения с оружием. — Я не понимаю. Вы… у вас с отцом что-то вышло? Он… прогнал тебя?

— Прогнал? — фыркнула Илис. — Вот еще! Я сама решила уехать.

— Но почему? Или… лучше не спрашивать?

— Уж будь добр.

— И ты окончательно решила? — Марк мрачнел на глазах. — Куда же ты поедешь?

— Сначала в Эдес, — подумав, сказала Илис. — Там мне тоже нужно кое с кем попрощаться. А потом — не знаю.

— Вернешься домой?

— О нет! Домой мне нельзя. Дома меня ждут… с распростертыми объятиями.

Марк, который до сих пор не знал ничего об ее семейных обстоятельствах, посмотрел на Илис с недоумением, но переспрашивать не стал.

— Значит, сегодня мы видимся в последний раз?

— Я бы не стала зарекаться. Чего только не бывает на свете? Кто знает, может, меня когда-нибудь снова занесет в ваши края. На материке не так уж и много места, где можно разгуляться, — улыбнулась Илис.

— Пускай заносит поскорее, — ответил ей Марк серьезно и, вдруг страшно покраснев, слегка нагнулся и поцеловал ее в щеку. Илис немедленно пришла в восторг и в ответ повисла у него на шее. Хорошо, что их уже не видел никто из солдат: это зрелище было куда интереснее магического огненного фейерверка.

— 6-

— Илис, вы как тут оказались?

Удивление Рувато легко было понять. Не каждый день в доме, где живет холостой молодой мужчина, появляется незамужняя девушка, пришедшая без сопровождения, да еще в час, когда хозяин ее не приглашал и не ждал. Хорошо, что слуга сразу впустил Илис внутрь, не заставил ждать на ступеньках, на обозрении у всей улицы.

— Как-как, — нетерпеливо отозвалась Илис, поднимаясь из глубокого удобного кресла. — Ножками пришла, как же еще.

— Разве император вернулся в столицу?

— Нет, император сейчас в… в общем, он там, где он есть. Далеко отсюда.

— А вы тогда почему здесь?

— Мы с ним распрощались, вот почему. Послушайте, Рувато, вы тоже видите во мне этакий паразитический придаток к Бардену? — сердито спросила Илис. — К вашему сведению, я не всегда таскалась за ним хвостом, и у меня тоже есть свобода воли.

Рувато улыбнулся своей томной бледной улыбкой.

— Простите, Илис. Я ничуть не сомневаюсь в наличии у вас свободы воли, но я несколько удивлен, что вы вот так, неожиданно нагрянули ко мне…

— Да-да, я знаю, это не слишком вежливо, но я…

— Да я не о том, — мягко прервал Рувато. — Впрочем, неважно. Я очень рад видеть вас, Илис.

Илис тихонько вздохнула. В последнее время ей все чаще приходилось слышать от мужчин фразу "я очень рад вас видеть", и обычно это ничем хорошим не кончалось. Хорошего она не ждала и сейчас.

— Надеюсь, — продолжал Рувато, глядя на нее с выжиданием и легкой тревогой, — не случилось ничего… неприятного?

— Неприятное — это мягко сказано, — Илис снова погрузилась в плюшевые объятия кресла и закинула ногу на ногу — в гости к князю она заявилась в привычном мужском костюме и поэтому чувствовала себя весьма свободно. — Из-за вашей аферы со спасением принца погиб человек. Мой друг.

Рувато чуть нахмурил брови, размышляя, и уже через секунду лоб его разгладился. Соображал он очень быстро.

— Вы говорите о том северянине, который присоединился к отряду принцессы?

— Да, — подтвердила Илис деревянным голосом. — Только, ради Двенадцати, не расспрашивайте меня о подробностях.

— Не беспокойтесь, — сказал Рувато, занимая кресло напротив. — Ни о чем спрашивать я не буду, — и добавил, опустив взгляд и очень тихо, как бы про себя: — Значит, вы спокойно смотрели, как император убивает ни в чем не повинных людей, но как только смерть коснулась вас, или, вернее, вашего друга…

— Это нечестно! — вспыхнула уязвленная Илис, не дав ему договорить. — Вы ко мне несправедливы!

— Правда? — мягко спросил Рувато, поднимая на нее глаза, зеленые и мерцающие, как морская волна. — Может быть, и несправедлив. Здесь трудно быть справедливым. Однако, теперь, я думаю, вам больше не захочется защищать и оправдывать императора.

— Я никогда его не защищала и не оправдывала.

— Но вы смотрели сквозь пальцы на творимое им зло, тогда как могли вмешаться и…

Илис разозлилась.

— Давайте без громких слов! Сколько раз вам повторять: я не играю в ваши игры и не влезаю в политику!

— Но вы влезли, когда я попросил вас.

— Да, и это было очень глупо с моей стороны.

— Вы жалеете о том, что помогли Кириану?

— Еще как!

Рувато помолчал, поджав бледные губы. Его лицо было очень бледным и очень строгим, как у храмовой мраморной статуи, а глаза приобрели светло-изумрудный оттенок. Илис наблюдала за ним с некоторой тревогой. Ей еще не приходилось видеть Рувато рассерженным, но теперь он, кажется, злился. Увы, эмоции у него проявлялись совсем не так, как у Бардена, и судить о них было очень тяжело. Радовало одно: он, по крайней мере, держал себя в руках.

— Что вы теперь намерены делать? — спросил он, наконец.

— Убраться подальше от вашего королевства и от вашей войны, — ответила Илис, все еще злясь на него.

— Как! Вы хотите бежать?

— Называйте как хотите. Не хочу больше ни во что вмешиваться.

— Я и не думал, что вы настолько малодушны.

— Сбавьте-ка обороты, князь! — так и взвилась Илис. — Что это вы себе позволяете? Что я вам сделала? Почему вы меня оскорбляете? Вы сами, между прочим, только и делаете, что гребете жар чужими руками!

— Простите, — Рувато не изменился в лице, и раскаяния в его голосе не слышалось; что до ответной «шпильки» Илис, он вовсе не обратил на нее внимания. — Я меньше всего на свете хотел вас оскорбить. Буду откровенным: я очень рассчитывал на вашу помощь в будущем. Несмотря на благополучное возвращение принца, положение Медеи ныне остается очень тяжелым, и вы могли бы…

Потеряв всяческое терпение, Илис вскочила с кресла и принялась расхаживать по комнате. Ей очень хотелось запустить в Рувато каким-нибудь заклинанием покрепче. Останавливала ее мысль о том, что впоследствии она будет очень сожалеть о причиненном ему вреде.

— О боги! — вскричала она. — Да ничего я не могла бы! Вы что, еще не поняли — я не гожусь для участия в ваших антиимперских махинациях!

— А по-моему, очень годитесь, — возразил Рувато. — Только ваша слепая любовь к императору мешает вам увидеть настоящее положение вещей.

— Много вы знаете о моей "любви к императору", — ядовито ответила Илис.

— Знаю. Барден — магик, вы — магичка, этим все объясняется.

— Дурак вы!

На этой эмоциональной фразе разговор снова прервался. Илис продолжала шагать по комнате, пытаясь успокоиться; Рувато тоже встал и отошел к невысокому бюро из полированного дерева. Облокотившись об него, он с неожиданно рассеянным видом принялся наблюдать за Илис, легонько потирая пальцами скрытые под волосами шрамы на лбу. В своем волнении Илис даже не заметила, как на его обычно бледных щеках проступил вдруг нервный румянец.

— Илис! — позвал он ее через некоторое время. — Илис!.. Вы твердо решили уехать из Касот?

— Тверже некуда, — ответила Илис, приостановив свои хождения. — Нечего мне тут у вас больше делать, — она подумала и добавила ехидно: — Нам с вашим императором тесно будет на одном пространстве.

Бледный и строгий Рувато даже не улыбнулся.

— И нет ничего, что заставило бы вас передумать?

— Зачем бы мне вдруг передумывать?

— Я ведь буду скучать по вас.

— Ну и напрасно. Уверена — стоит только поискать, как вы без труда найдете какого-нибудь доброжелательного дурачка, который охотно согласится таскать для вас каштаны из огня.

Румянец на щеках Рувато проступил сильнее, и на этот раз Илис удосужилась его заметить и удивилась.

— А вы жестоко мстите обидчикам, Илис. Вот, значит, какого вы обо мне мнения?

Илис пожала плечами.

— Вы тоже со мной не слишком миндальничаете.

— Я виноват, Илис. Я не должен был говорить то, что сказал. Но… — он нервно забарабанил пальцами по лакированной поверхности бюро, от которого никак не мог оторваться, словно опасался не удержаться на ногах самостоятельно. — Мне очень не по себе. Не знаю, как сказать вам, что собирался…

Мгновенно остывшая и мгновенно же заинтригованная, Илис с любопытством воззрилась на него.

— Что такое?

— У меня просьба к вам, — медленным движением Рувато поднял подбородок, вдохнул глубоко и выдал: — Выходите за меня замуж, Илис!

— Глупые у вас шутки, — настороженно ответила Илис и на всякий случай отошла подальше. Не зря, не зря ей так не понравилось это "я очень рад вас видеть"!

— Я не шучу.

— Тогда тем более глупо. Что это у вас за способ такой вербовать сообщниц? Вы всех, что ли, замуж зовете?

Рувато рассмеялся, но как-то безрадостно. Румянец его стал совсем уж нездоровым. Оттеняя его, отросшие неподвязанные волосы струились вдоль щек бледно-золотыми волнами. Во все глаза Илис смотрела на него, на невысокого худощавого аристократа северных кровей, небрежно-изящного в модном камзоле из зеленой тафты, с пенящимися у ворота и на запястьях кружевами тонкой рубашки. Пожалуй, он был даже слишком изящен для мужчины. Особенно по сравнению с громилой Роджером, который за полтора года до него рискнул и сделал попытку набиться в женихи к Илис. По правде сказать, ни один, ни второй Илис в качестве жениха не радовали.

— Помилуйте, Илис, мне и так нелегко, — сказал Рувато. — Если бы вы не сказали про отъезд, я бы еще полгода собирался с духом.

Вот и собирался бы, подумала Илис, а вслух предложила:

— А давайте сделаем вид, что я ничего не слышала?

— Вы хотите, — чуть приподнял брови Рувато, — чтобы я еще раз повторил предложение?

— Да нет же!..

— А! — сказал Рувато после короткого молчания. — Я понял.

И слава Двенадцати, сказала про себя Илис и отошла еще на несколько шагов. Так уж сложилось, что объяснения с влюбленными мужчинами ей не удавались. С Роджером было совсем худо: его пришлось поднять на смех, когда стало понятно, что разумных доводов он не слышит. Это было рискованно, потому что разозленный насмешками Роджер нес реальную угрозу для жизни окружающих, и Илис едва удалось сбежать от него невредимой. Рувато, вроде бы, в бешенство впадать не собирался, и то ладно. Впрочем, так ли уж он влюблен? На сгорающего от любви он не слишком походил. Но он всегда был холодноват, а великосветское воспитание предписывало ему не терять самоконтроля в любых обстоятельствах. Илис вполне могла представить его, такого же спокойного и холодного, хоть в бою, хоть в плену, хоть под пытками. Под пытками… о нет, об этом было лучше не думать и не вспоминать.

— Но я говорил совершенно серьезно, Илис.

— Я поняла. Но лучше бы вы этого не говорили — на душе было бы спокойнее.

— Неужели я совсем не нравлюсь вам? — спросил Рувато так спокойно, как будто они обсуждали цветение роз в саду, а не проблемы взаимоотношений. Во всяком случае, никакого заметного волнения в его голосе не слышалось.

— Кхм, — слегка закашлялась Илис, сбитая с толку его вопросом. — Пожалуй, наоборот — вы мне слишком уж нравитесь, и потому я не хочу портить вам жизнь. Но знаете что? У меня от вас мороз по коже. Вот так, глядя на вас, ни за что не скажешь, что вы воспылали ко мне страстью и захотели соединить со мной жизнь и все такое. У вас даже голос не дрогнул!

— Такой уж я уродился, — явно через силу улыбнулся Рувато. — Из этого замечания можно сделать выводы, что вам приходилось выслушивать гораздо более эмоциональные признания.

— Да уж, — с дрожью в голове ответила Илис, снова припомнив Роджера. — И вообще как-то все это неожиданно. Обычно, знаете, принято ухаживать за девушкой… ну, перед тем, как…

— Трудно ухаживать за воспитанницей самого императора, — тихо сказал Рувато. — Но оставим это. Я все понял.

Озадаченная, Илис кивнула. Она так и не поняла, шло предложение Слоока от сердца, или же он таким экзотическим способом пытался удержать ее в городе и вовлечь в ряды таких же, как он, политических авантюристов и заговорщиков. А она-то думала, что Барден — самый загадочный человек, которого она встречала в жизни!

Но Илис была очень рада, что обошлось без эмоциональных всплесков. Успокаивать отчаявшегося влюбленного ей страшно не хотелось, тем более, что она и не умела этого.

— Когда вы уезжаете? — спросил Рувато уже совершенно по-деловому.

— Как можно скорее, — встряхнувшись, ответила Илис. — Я и в Эдес-то заехала только затем, чтобы попрощаться с вами и еще кое с кем из знакомых.

Рувато слегка поклонился с присущим ему отполированным до блеска великосветским изяществом. Представив его на секунду в роли своего супруга, Илис содрогнулась. При всей ее к нему симпатии, терпеть ежедневное присутствие рядом с собой лощеного "светского льва", к тому же, по слухам, страдающего вызванной ранением непонятной, но тяжкой болезнью, было бы невыносимо. Лучше уж Роджер.

— Весьма польщен вниманием, оказанным моей скромной персоне. Что отвечать императору, если он станет вас разыскивать?

— Он не станет.

— Если вы так говорите… Вы напишете мне, Илис, если у вас появится возможность?

— Конечно, напишу. Пока же не смею надоедать вам и далее своим присутствием, — в обществе Рувато и под его влиянием Илис начинала и говорить, как он, сдабривая свою речь изрядным количеством зубодробильных светских оборотов.

В молчании Слоок отлепился от бюро и подошел к Илис, чтобы на прощание приложиться губами к ее руке. Вот тут-то Илис и поняла, чего стоило князю и его признание, и божественное спокойствие, и ровный тон — руки у него страшно дрожали, как у пропойцы. Ей стало его жалко, и, повинуясь неожиданному порыву, она как щенка погладила его по пышным волнистым волосам.

— Не надо, — сказал Рувато и отвел голову чуть назад.

Два всадника ехали в сумерках по пустынной дороге. Осень выдалась сухая и теплая, и дороги до сих пор оставались открытыми, хотя обычно в это время года их развозило так, что любые передвижения становились невозможными. Холодный сухой воздух был чистым и безветренным. Всадники ехали неспешно и явно наслаждались путешествием. Породистые мощные кони ступали мягко и твердо, без труда неся своих седоков, которые отличались высоким ростом и крепким телосложением.

— Такими темпами мы до ночи никуда не доберемся, — заметил один из них, Альберт Третт, личный телохранитель и верный спутник императора; кое-кто называл его бойцовым псом его величества — разумеется, за глаза.

— Ты куда-то торопишься? — лениво поинтересовался его спутник — его величество Барден собственной персоной.

— Я бы предпочел провести ночь в постели, а не в седле.

Барден пожал широченными плечами.

— Могу открыть тебе телепорт в любую твою спальню — на выбор.

— Оставить тебя одного? — возразил Альберт. — Ну нет.

— Ты двадцать лет держишь меня за ребенка и опекаешь. Не надоело?

— Я тебя опекаю? — искренне удивился Альберт. — Да ты что? Хотел бы я посмотреть на человека, который рискнет взять над тобой опеку.

— Посмотри в зеркало, — со смехом посоветовал Барден. — Ладно, потерпи немного. К полуночи я рассчитываю быть в Эдесе. Там отоспишься.

Они помолчали.

— Ты думаешь, Илис уже нет в столице? — осторожно спросил Альберт.

— Думаю, ее уже нет в Касот, — ответил Барден, даже головы не повернув, и тоном демонстративно равнодушным. — Девчонка навострилась проворачивать порталы не хуже меня. Из Северной ее как ветром сдуло, только что была — и нету.

Украдкой Альберт вздохнул с облегчением. Никогда ему не нравилась Илис, и не нравилась питаемая к этой подозрительной девчонке привязанность императора. Он был рад, узнав, что Илис больше не будет маячить перед глазами, потому что отбывает в неизвестном направлении — одна. Барден на вскользь заданный вопрос пояснил, что отъезд ее связан с окончанием срока ученичества. Но Альберт этому не слишком-то верил. Дело вовсе не в ученичестве и вообще не в магии, считал он.

К радости его примешивалась досада. Досадовал он на то, что Барден позволил хитрой девчонке так просто уехать после всего ею содеянного. Ведь дров она наломала изрядно! Из-за нее и принца медейского потеряли… Слишком уж Барден привязался к ней. Разве он прощал когда-нибудь кому-нибудь предательство? Да никогда и никому! А Илис предательство сошло с рук. Что тут прикажете думать? Будь на месте Илис кто другой, так его сначала растянули бы на дыбе, расспросили, кому да что он успел рассказать, а потом отправили бы на виселицу без лишних церемоний.

— Почему ты так на нее злишься? — спросил вдруг Барден, и Альберт спохватился: сколько раз он твердил себе сдерживать мысли в присутствии императора? — Она не причинила лично тебе никакого зла.

— Она причинила зло тебе, Эмиль, — ответил Альберт как можно спокойнее. — Для меня это уже достаточный повод, чтобы не любить ее.

На это Барден только фыркнул.

Минут десять ехали молча. Изо всех сил Альберт старался ни о чем не думать, но не получалось. Заставить умолкнуть свой внутренний голос оказалось невозможно. Особенно упорно возвращалась одна мысль, в общем-то глупая и даже довольно опасная: "Эмилю фатально не везет с женщинами". Альберт пытался затолкать ее поглубже, а лучше, избавиться от нее совсем, пока Барден не услышал ее и не подумал, будто его жалеют…

— Странно, — тихо проговорил Барден, не глядя на спутника. — А я, напротив, всегда считал, что с женщинами мне везет.

— Как тебе только не надоест копаться в чужих мыслях, — раздосадовано сказал Альберт, чье смуглое лицо немедленно залил мальчишеский румянец.

— Чтобы «копаться», как ты говоришь, в мыслях некоторых людей, мне не надо даже прилагать усилий. Их мысли сами вплывают мне в голову. А вот как тебе не надоест думать о глупостях? С какими же это женщинами мне не везет?

Альберт нахмурился. Говорить на эту тему ему страшно не хотелось, но он знал, что теперь Барден не успокоится, пока не получит ответ. Придется объясняться, пока император самовольно не влез ему в голову.

— Может, у тебя все в порядке с женщинами, к которым ты ничего не испытываешь, — неохотно начал он, — но вот с теми, к которым ты чувствуешь хоть какую-нибудь привязанность…

— Продолжай.

— …ну вот взять, например, твою супругу Туве…

Барден удивленно приподнял брови.

— Ты хочешь сказать, что мне не повезло с супругой?

— Прости, но это сложно назвать везением. Ваши отношения слишком походят на затянувшуюся идеологическую войну.

Альберт ждал, что Барден начнет возражать ему, но тот только хмыкнул и сказал:

— Это ты одну Туве имел в виду, когда говорил о женщинах во множественном числе?

— Н-нет, — с небольшой заминкой ответил Альберт.

— Вы все ошибаетесь насчет Илис, — делая ударение на каждом слове, проговорил Барден. — Очень ошибаетесь.

— Может быть. Тем не менее, ты сразу понял, кого еще я имел в виду.

Впервые за весь разговор Барден посмотрел на собеседника, и взгляд его был тяжел, как камень.

— Ты мог бы вообще не открывать рот, — сказал он внушительно. — И это не помешало бы мне знать, что ты хочешь сказать. И мои ментальные способности тут ни при чем, просто я слишком давно и слишком хорошо тебя знаю. Твои мысли для меня открыты.

Я тоже давно тебя знаю, подумал Альберт, но, кажется, совсем не хорошо. Например, я решительно не понимаю, почему ты скрываешь свои чувства к Илис. Ты стыдишься чего-то? Но это совсем на тебя не похоже.

— Я ничего не стыжусь! — сказал Барден резко. — А ты думаешь об Илис больше, чем следовало бы. Что тебе вообще до нее за дело? Ты никогда больше ее не увидишь, так что забудь ее, как страшный сон.

— А ты? — вырвалось у Альберта. — Ты увидишь ее еще когда-нибудь?

— Не знаю, — мотнул головой Барден. — Может быть. Рано или поздно она вернется домой, в Истрию — я знаю, так будет, — а это очень, очень далеко. Никакой телепорт не пробьет столько тысяч миль. Хотя, — добавил он с усмешкой, — у Илис может и получиться. Она очень способная девочка. Так что, если она справится со своей печалью и забудет обиду, она вернется. Если не ко мне, так к своему контуженому князьку — уж он-то просто так ее из рук не выпустит.

Он рассмеялся, а Альберт посмотрел на него с недоумением. О каком князьке говорит император? Кому это могла понадобиться Илис?

Но император не пожелал продолжать разговор. Дальше он ехал молча, ссутулившись в седле и погрузившись в свои мысли, которые были недоступны никому, кроме него. Когда на небо выползла яркая, хоть и половинчатая луна, он не обратил на нее никакого внимания, и встрепенулся только тогда, когда впереди возникла неясная темная масса, более плотная, чем осенняя тьма вокруг.

Это, без всякого сомнения, были стены Эдеса.

Конец

Сентябрь 2005 г — январь 2006 г