Последующие дни были наполнены радостью и ликованием. Первая перемена, которую я заметил, касалась моего поведения. Не ощущая себя больше белой вороной, я спокойно выстаивал службы и молился с остальными. Вместо прежних попыток обратить на себя всеобщее внимание, я начал с большим вниманием относиться к своим сотоварищам - особенно к сидевшей передо мной в классе девушке с чудесными темными глазами.

Я выяснил, что ее зовут Глория. В тот день, когда я рассказал в классе, как на меня снизошел Дух Божий, она подошла ко мне и учтиво, как настоящая леди, пожала мне руку со словами:

- Благослови тебя Господь, Никки. Я молилась за тебя.

У меня было такое чувство, что она скорее всего молилась о том, чтобы меня поразило громом, - однако видно было, что она и впрямь рада за меня. Эта радость сквозила в ее прекрасной улыбке и темных глазах, сверкавших, точно звезды в ночи.

Неделю спустя я набрался храбрости и пригласил ее пойти со мной на службу, которую мы организовали в небольшой церкви по соседству со школьным городком. Она улыбнулась, на ее щеках появились ямочки:

- Хорошо.

В течение года мы присутствовали с нею вместе на многих богослужениях. И хотя мы там были не одни, я сумел многое о ней узнать. Родилась она в Аризоне. Отец ее был итальянцем, а мать мексиканкой. Когда ей было пять лет, они переселились в Калифорнию, и ее родители открыли бар в Окленде. Она узнала Спасителя, когда училась в выпускном классе школы, - и решила поступить в Библейскую школу. Ее пастор, преподобный Сиксто Санчес, предложил направить прошение о приеме в Библейский институт. Прошение было принято, и осенью того же года она поступила в школу при институте.

К концу учебного года я начал ощущать в Глории какой-то глубокий внутренний разлад. Строгая регламентированность школьного уклада угнетала ее. Однажды она сказала мне, что вряд ли выдержит еще год и скорее всего сюда не вернется. Я был страшно разочарован, но взял с нее обещание писать мне.

В то первое лето своих школьных каникул я остался в Лос-Анджелесе. Меня приютили знакомые. Но я очень тосковал по Глории. Осенью, вернувшись в школу к началу занятий, я рад был обнаружить там ожидавшее меня письмо. Она сдержала свое обещание.

В письме она объясняла, почему решила уйти из школы. «Мой жизненный опыт отличается от твоего, Никки, - писала она. - Хотя мама с отцом держат бар, меня вырастили в чистой, моральной атмосфере. Получив дарованное мне спасение, я впала в крайность. Меня учили, что отныне мне грешно следовать общепринятым светским стандартам, и я отказалась от косметики, купальных костюмов и даже драгоценностей. Я все отвергла. В Библейской школе мое положение еще усугубилось. Я чувствовала, что вот-вот не выдержу и сломаюсь. Я хотела поделиться с тобой, но нам никогда не удавалось побыть наедине. Надеюсь, ты сумеешь меня понять и будешь неустанно молиться обо мне. В школу же я не вернусь...».

Второй год в Библейской школе пролетел быстро. Успеваемость моя выправилась, и остальные начали относиться ко мне, как к равному. Несколько раз мне предоставлялась возможность проповедовать во время уличных богослужений и выступать в близлежащих церквах со свидетельством о своем обращении и крещении.

В апреле пришло письмо от Дэвида Уилкерсона. Он по-прежнему жил в Пенсильвании и просил меня летом приехать в Нью-Йорк, чтобы проповедовать в бруклинских бандах. Он планировал снять квартиру на Клинтон-Авеню, и заручился обещаниями со стороны Термана Фэйзона и Луиса Дельгадо, что, если я приеду, они будут участвовать со мной в службах. Денег было мало, но они обещали предоставить нам пристанище и платить каждому по семь долларов еженедельно.

Поздно вечером, после занятий, я отправился в приемную декана и заказал разговор с Дэвидом за его счет. Довольно долго к телефону никто не подходил. Наконец, сонный голос проговорил, что готов оплатить разговор.

- Эй, Дэви, это я, Никки, - обрадовался я. - Я не оторвал тебя от ужина?

- Никки, ты знаешь, который сейчас час?

- Конечно, старик: 10 часов вечера.

- Никки, - голос на том конце лишь слегка выдавал раздражение его обладателя. - Может быть, у вас в Калифорнии сейчас и 10 вечера, но тут у нас час ночи, и мы с Гвен уже два часа как спали. А теперь ты разбудил не только нас, но и малыша.

- Но Дэви, я всего лишь хотел порадовать тебя известием... - промямлил я, слыша на том конце пронзительный плач младенца.

- Что же это за радостное известие, которое не могло подождать до утра?

- Совсем короткое, Дэви. Я приеду этим летом в Нью-Йорк работать вместе с тобой. Бог велел мне ехать...

- Чудесно, Никки. Правда. Я рад. Гвен и малыш тоже. Я вышлю тебе билет на самолет. Спокойной ночи.

Всю ночь я не спал, строя планы относительно предстоящей поездки в Нью-Йорк.

Поездка эта помогла мне увидеть, насколько я изменился. Перед глазами встала вся моя прошлая жизнь. Когда самолет стал снижаться в Нью-Йоркском аэропорту, сердце мое учащенно забилось... На горизонте показался силуэт Эмпайр-Стейт-Билдинг, затем Бруклинский мост. Я никогда не сознавал прежде, как огромен этот город, раскинувшийся широко вокруг на сотни квадратных миль. Сердце мое переполнилось любовью и состраданием к миллионам людей, там, внизу, в асфальтовых джунглях, пойманным в ловушки грехами отчаяния. Пока мы кружили над городом, глаза мои застилали слезы. Я был печален - и в то же время счастлив; меня одновременно переполняли страх и нетерпение. Я был дома...

Дэвид встретил меня в аэропорту, мы обнялись и расплакались, не стыдясь слез. Он обхватил меня за плечи и повел к машине, на ходу возбужденно излагая свой новый проект. Я слушал о его планах на будущее, о его программе работы с юношеством «Тин челиндж». Вдруг, почувствовав мое беспокойство, он прервал рассказ и спросил, в чем дело.

- Дэви, - спросил я вместо ответа, - ты слышал что-нибудь об Израэле? Где он? Что с ним?

Дэвид понурился, помолчал, потом поднял на меня грустные глаза и промолвил:

- Эх, Никки... Все обернулось плохо. Я не писал, боясь расстроить тебя. Теперь могу тебе все рассказать, чтобы ты молился о нем вместе со мной...

Мы уселись в раскаленную от жары машину, ожидавшую нас на стоянке возле аэропорта, и Дэвид сообщил:

- Он в тюрьме, Никки. Его посадили за соучастие в убийстве в декабре позапрошлого года, после твоего отъезда в Библейскую школу. С тех самых пор он там...

Пульс мой забился учащенно, ладони покрылись холодным потом. Глубоко вздохнув, я попросил:

- Расскажи мне все, что ты об этом знаешь, Дэви.

- Я сам узнал обо всем лишь после того, как его увезли в Эльмиру, в тюрьму. Я поехал в Нью-Йорк - встретиться с матерью Израэля. Она, обливаясь слезами, рассказала мне, что сначала, когда Израэль принял Христа, с ее сыном произошла большая перемена, но потом, после постигшего его разочарования, он возвратился в банду.

- Что за разочарование? - перебил я.

- Ты разве не знаешь?

- Ты имеешь в виду, когда меня пырнули ножом? Он клялся тогда из-под земли раздобыть того, кто это сделал...

- Нет, другое, серьезнее. В тот день, когда ты выписался из больницы, к нему пришел мистер Дельгадо и пригласил поехать на следующий день вместе с вами ко мне, в Эльмиру. Израэль обрадовался и согласился. На другое утро мать разбудила его рано, в четыре утра, выгладила ему одежду и уложила чемодан. Он пришел на Флатбуш-Авеню и прождал с 6 до 9 утра. Однако вы каким-то образом с ним разминулись. Тогда он вернулся домой, швырнул в ярости чемодан и заявил матери, что все христиане - просто свора врунов. В тот же вечер он вернулся в банду.

Я почувствовал, как на глаза у меня наворачиваются слезы:

- Мы приехали за ним. И обыскали всю округу. Я хотел остаться и поискать еще, но мистер Дельгадо сказал, что надо ехать. Ах, Дэвид, если бы мы знали! Если бы поискали еще, подольше, - может быть, он бы сейчас учился со мной в Библейской школе!

Дэвид вздохнул и продолжал:

- Вернувшись в банду, он вместе с четырьмя другими парнями застрелил одного из «Ангелов» с Саут-Стрит. Израэль был признан виновным в убийстве 2-й категории и приговорен к пяти годам заключения. Сейчас он отбывает срок в тюрьме.

Воцарилось молчание. Наконец, я нарушил его, спросив, получал ли Дэвид известия от Израэля.

- Я написал ему, но выяснил, что ответить он не может. Ему разрешено переписываться только с родными. Даже материал для заочных занятий следовало направлять для него через тюремного капеллана. Я молился за него все лето, а под конец съездил в Эльмиру, на свидание с ним. Его как раз собирались переводить в исправительно-трудовой лагерь в Комсток и позволили мне увидеться с ним лишь на несколько минут. Насколько я мог судить, держится он хорошо, но ему сидеть еще три с лишним года.

Мы вновь долго молчали, не произнося ни слова. И снова первым заговорил я:

- Нужно помолиться за Израэля.

Дэвид склонился над рулем и принялся молиться вслух, а я сполз с сиденья, повернулся и встал на колени, положив локти на сиденье. Так, в молитвах, мы провели на стоянке еще 15 минут.

Когда мы закончили, Дэвид сказал:

- Пока мы сделали для Израэля все, что в наших силах, Никки. Но перед нами еще целый город, полный таких же, как он, которых мы можем спасти для Иисуса Христа. Ты готов к такой нелегкой работе?

- Поехали, - коротко ответил я, сознавая, что для меня работа эта не окончится, пока Израэль не будет на свободе.

Дэвид завел машину, и вскоре мы катили по забитым транспортом улицам Нью-Йорка. Я горел желанием послужить Господу, но внешне был совершенно спокоен, когда произнес:

- Завтра я хочу навестить своих бывших сообщников в банде и поведать им об Иисусе.

Дэвид вывел машину на боковую дорогу, затормозил на красный свет и взглянул на меня через плечо:

- Я бы на твоем месте не торопился, Никки. За время твоего отсутствия многое успело произойти. Помнишь, когда ты обратился в христианство, - они чуть не убили тебя?.. Я бы действовал осмотрительнее. У тебя найдется немало дел и без встречи с «Мау-Маус». Только дураки ходят там, куда ангелы боятся ступить.

Загорелся зеленый, и мы рванулись, пытаясь обогнать автобус.

- Может, я и дурак, Дэви, - ответил я. - Но на сей раз дурак, радеющий о Христе. Он пойдет со мной и будет беречь меня. Может, ангелы и боятся ступить в царство «Мау-Маус», но я отправлюсь туда с Иисусом.

Дэвид усмехнулся и кивнул. Затем свернул на Клинтон-Авеню, притормозил перед каким-то домом и произнес:

- Да, Он твой провожатый, Никки, а не я. Поступай так, как Он тебе велит, - и тебя ждет успех. А теперь пойдем: я хочу познакомить тебя с Терманом и Луисом.

Итак, завтра - великий день! Почти всю ночь я не смыкал глаз и молился - а утром надел свой костюм, яркий галстук и, зажав подмышкой Библию в кожаном переплете, тронулся в путь через весь город, в сторону Форт-Грин. Мне предстояла встреча с «Мау-Маус».

Город не слишком изменился за истекшее время. Несколько обветшалых домов успели снести, но в остальном все сохранилось точно в таком виде, как я запомнил, уезжая два года назад. Изменился я. Чуть прибавил в весе и подстригся, но главная перемена произошла внутри. Это был новый Никки.

Пересекая Вашингтон-Парк, я, с колотящимся сердцем, выискивал взглядом «Мау-Маус». Меня многое беспокоило: как мне к ним обращаться, как они примут меня, как им представиться? Я вовсе не боялся, но хотел, чтобы мной в этой ситуации руководила мудрость, - во славу Божью.

Выйдя из парка, я заметил группу «Мау-Маус», стоявших, прислонясь к стене здания. В голове у меня пронеслись слова Дэвида: «Только дураки ходят там, куда ангелы боятся ступить...». Но я глубоко вздохнул и вслух обратился с молитвой к Святому Духу, прося, чтобы Он сопровождал меня. Затем двинулся прямо к околачивающимся без дела головорезам.

Их было человек тринадцать. Я узнал среди них Вилли Кортеза и, подойдя, хлопнул его по плечу со словами:

- Привет, друг Вилли!

Он обернулся и уставился на меня:

- Неужто ты, Никки?..

- Да, парень, это я.

- Ну, ты, приятель, даешь: с виду прямо святой какой-нибудь!

- Да ладно тебе... Я только что из Калифорнии. Дела у меня пошли неплохо. Я стал христианином и учусь в школе.

Он сграбастал меня за плечи и принялся крутить во все стороны, оглядывая с ног до головы:

- Ух, ты! Никки! Глазам своим не верю! Рехнуться можно! - затем повернулся к остальным, которые с любопытством разглядывали меня, и сказал: - Эй, ребятишки, снимите шляпы. Это Никки. Он был нашим главарем. Большая птица. Он прославил «Мау-Маус». Круче его никого не было...

Ребята поснимали шляпы. Из всех я знал только Вилли Кортеза. Остальные же в большинстве своем были много моложе. Тем не менее я произвел на них впечатление. Они, вероятно, немало слышали обо мне и теперь обступили меня, протягивая руки для приветствия.

Поздоровавшись, я обнял Вилли за плечи и проговорил с улыбкой:

- Эй, Вилли, давай-ка прогуляемся по парку. Я хочу с тобой поболтать.

Мы отделились от группы «Мау-Маус» и углубились в парк. Вилли медленно шел рядом, засунув руки в карманы и шаркая ботинками по бетонной дорожке.

- Вилли, - первым нарушил я молчание, - я хочу тебе рассказать, что со мной произошло, благодаря Христу.

Вилли шагал, не поднимая головы, а я говорил. О том, каким я был два года назад, когда возглавлял банду, и как отдал сердце Иисусу. О том, как Бог указал мне путь, ведущий из этих бетонных джунглей в то место, где я стал полноценным человеком.

Вилли прервал меня, и в голосе его я ощутил дрожь:

- Эй, Никки, кончай. А то мне становится не по себе от твоих рассказов. Когда ты так говоришь, у меня внутри что-то переворачивается. С тобой что-то произошло. Ты уже не прежний Никки. Я боюсь тебя...

- Точно, Вилли, я изменился. Кровь Христа переменила меня. Омыв дочиста. Я теперь другой человек. Я больше не знаю страха и ненависти. Только любовь. И я тебя люблю, Вилли. И знай, что Иисус тоже любит тебя.

Мы подошли к скамейке, и я жестом предложил Вилли сесть. Он послушался и, глядя на меня снизу вверх, попросил:

- Никки, расскажи мне еще про Бога...

Впервые в жизни я понял, как важно разговаривать с моими бывшими товарищами о Христе. На лице Вилли я читал одиночество, невежество, страх... Таким был и я два года назад. И теперь мне хотелось указать ему выход. Сев с ним рядом, я раскрыл Библию на том месте, где заранее пометил несколько отрывков красным карандашом, и принялся читать ему, что говорит Писание о человеческих грехах. На словах «ибо возмездие за грех смерть» Вилли испуганно взглянул на меня:

- То есть как, Никки?.. Если я грешник и Бог за это убьет меня, то что же мне делать? Ведь должен же я что-то с этим делать?! Как мне быть? - он вскочил на ноги, в глазах его стояла тревога.

- Сядь, Вилли, я еще не закончил. Дай мне договорить до конца. Бог любит тебя и не хочет, чтобы ты отправился в ад. Так любит, что пожертвовал Своим единственным Сыном во искупление твоих грехов. Он послал Иисуса на смерть - чтобы ты обрел вечную жизнь. И если ты, Вилли, примешь Его и покаешься, Он спасет тебя.

Вилли рухнул на скамейку с выражением отчаяния на лице. Я присел рядом, глядя на него, и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Я крепко сомкнул веки и принялся молиться, но слезы прорвались наружу и потекли у меня по щекам. Я открыл глаза и увидел, что Вилли тоже плачет.

- Вилли, ты знаешь, что такое покаяние? - спросил я.

Он отрицательно помотал головой.

- Это когда ты изменяешься, преображаешься. Вилли, если ты не против, я бы попросил тебя кое-что сделать... Это может задеть твою гордость - но я буду молиться за тебя. Ты бы не мог встать на колени?

Я даже не надеялся, что Вилли согласится, - по тротуару мимо нашей скамейки сновали туда-сюда люди, - но он кивнул и без колебаний опустился на колени посреди дорожки. Глядя на меня снизу вверх, он промолвил:

- Никки, если Бог изменил тебя - Он может сделать то же и со мной... Ты помолишься за меня?

Я опустил ладони на голову Вилли и начал молиться. Я ощущал, как он содрогается всем телом. Слышал его всхлипывания. Он принялся молиться вслед за мной. Мы оба вслух, громко молились. И я сквозь слезы воскликнул:

- Господи! Коснись Вилли Своей десницей. Коснись моего друга Вилли! Спаси его. Сделай так, чтобы он вел к Тебе других!

Вилли продолжал молиться - громко, с мукой в голосе:

- Иисус!.. Иисус, помоги мне!.. Помоги мне! - он судорожно вздохнул, подавляя рыдания, и вновь выкрикнул. - О, помоги мне, Иисус!

Мы ушли из парка только под вечер. Когда сгустились сумерки, Вилли отправился домой, на прощание пообещав привести ко мне на следующий вечер остальных. Я смотрел вслед Вилли, растворяющемуся в летних сумерках. Даже со спины было заметно, что он изменился. Что-то передалось ему от меня.

Насколько я могу припомнить, ночевать на Клинтон-Авеню я в тот вечер не пошел... Мне вспоминалось, как я бежал по полю перед нашим домом в Пуэрто-Рико, хлопая руками, словно крыльями, силясь полететь вслед за птицами... В тот вечер в Нью-Йорке я, наконец, парил: с высоко поднятой головой, дыша полной грудью, дыханием своим славя Господа.

Остаток лета я провел в уличных богослужениях и индивидуальном общении с членами банды. Я постился, как учит вера, не принимая пищи с 6 часов утра в среду до 6 утра в четверг. И обнаружил, что во время молитвы и поста со мной происходит что-то чудесное.

Я переписывался с Глорией, и со временем письма ее обрели теплый, дружеский тон, точно ей нравилось писать мне. Планы ее на будущий год еще не определились, и я молился за нее.

За две недели до моего возвращения в школу один бизнесмен-христианин из попечительского совета Дэвида вручил мне банковский чек: совет решил премировать меня за плодотворные труды. Он предложил мне потратить эти деньги на билет до Пуэрто-Рико: чтобы я перед началом учебного года навестил своих родителей.

Это было самое потрясающее событие в моей жизни. Я прилетел в Сан-Хуан в понедельник вечером и автобусом добрался до Лас-Пьедрас. Когда я сошел с автобуса, было уже совсем темно. Я двинулся через город к началу знакомой тропинки, которая вилась поросшим травою склоном к белому домику на вершине холма. Роились воспоминания...

- Это же Никки! Никки Круз! - вдруг закричал кто-то, и я увидел, как кричавший кинулся, опережая меня, вверх по тропе, чтобы известить о моем приезде отца и мать. Несколько секунд спустя дверь дома распахнулась и оттуда ринулись вниз по холму четверо моих младших братьев. Я не видел их пять лет, но узнал. За ними, в развевающейся на ветру юбке спешила мама. Я выпустил из рук чемодан и бросился им навстречу. Через мгновение мы смешались в водовороте счастливых выкриков, слез и объятий. Братья карабкались на меня и в конце концов повалили наземь - в некоем подобии борцовского поединка. Мама, опустившись подле меня на колени, обнимала и покрывала меня поцелуями.

Поднявшись и отряхнувшись, я увидел, что двое из четверых сорванцов уже успели схватить мой чемодан и тащат его теперь по направлению к дому. Я взглянул дальше, в сторону дома, и увидел одинокую фигуру отца. Прямой, высокий, он стоял у порога, глядя, как я медленно приближаюсь к нему, и не двигался с места. Я перешел с шага на бег. Тогда он тоже двинулся мне навстречу - сначала медленно, затем бегом, - пока не стиснул меня в своих медвежьих объятиях и не приподнял над землей, прижимая к груди:

- Добро пожаловать домой, птаха. С возвращением.

Фрэнк написал отцу с матерью о перемене, происшедшей в моей жизни, и о том, что я учусь в Калифорнии. Всем вокруг было известно, что я стал христианином, и к вечеру у нас в доме собралось много людей, имеющих отношение к церкви. Они сказали, что желающих встретиться со мной было гораздо больше, но многие побоялись идти в «Ведьмин дом». Считалось, что отец может разговаривать с мертвецами, и этот предрассудок помешал им прийти. Они хотели организовать для меня богослужение в доме у одного из местных христиан и предложили выступить с проповедью и рассказом о своем обращении. Я ответил, что согласен провести такую службу, - но только в доме своих родителей. Те переглянулись, и староста общины промолвил:

- Но послушай, Никки, многие наши верующие боятся демонов. Боятся твоего отца.

Я заверил их, что беру все на себя и завтра вечером мы проведем большую христианскую службу в нашем доме.

Когда отец услышал о наших планах, он яростно воспротивился:

- Я этого не допущу. В моем доме не будет христианских богослужений. Они погубят все мое дело. Если мы организуем тут службу, тогда мне как спириту конец! Я запрещаю вам...

Мама заспорила:

- Ты что, не видишь, как Господь изменил твоего сына? Когда ты видел его в последний раз, он был настоящий звереныш. А теперь он проповедник, христианский служитель. Мы проведем это богослужение - и ты тоже будешь на нем присутствовать!

Мама редко спорила с отцом, но, когда такое случалось, -всегда настаивала на своем. Так было и на сей раз.

Вечером следующего дня дом родителей был битком набит жителями деревни и проповедниками, приехавшими из окрестных городов. Я вышел на середину комнаты, чтобы рассказать о своем обращении. Жара стояла невыносимая. Подробно, шаг за шагом я описал им, как находился в когтях дьявола и как затем был освобожден из-под его власти силою Христа. Во время проповеди собравшиеся живо реагировали на перипетии моей жизни - то одобрительно бормоча что-то, то выкрикивая или даже хлопая в ладоши.

В конце службы я попросил их склонить головы. Затем, призвав тех, кто верует в Христа, как своего Спасителя, выйти вперед и встать на колени, закрыл глаза и принялся беззвучно молиться.

По рядам собравшихся прошло оживление. Я почувствовал, что некоторые пробираются вперед, и услышал, как они рыдают, опускаясь предо мною на колени. Я стоял с закрытыми глазами и запрокинутой головой. Пот, сбегая по лицу, струился по телу. Казалось, он пропитывал меня насквозь. Но, ощущая присутствие Бога, я не прерывал молитвы.

Затем я услышал голос женщины, которая опустилась передо мною на пол и тоже принялась молиться. Узнав ее и не веря себе от счастья, я открыл глаза. Напротив меня на коленях, зарывшись лицом в складки своей юбки, стояла мать, а рядом с нею - двое моих младших братьев. Я рухнул на колени рядом и обнял всхлипывающую мать.

- Ах, Никки, сынок мой, я тоже верую в Него и хочу, чтобы Он стал хозяином моей жизни. Я сыта по горло демонами и злыми духами и хочу, чтобы Иисус стал моим Избавителем, -и она принялась молиться: - Прошу Тебя, Боже, прости меня за то, что я предала своего сына и отослала его прочь из родного дома. Прости мои прегрешения и мое неверие в Тебя. Теперь я верую. Верую в Тебя. Спаси меня, Господи! О, спаси меня!

Это был тот же голос, который когда-то властно отсылал меня в спальню, выкрикивал из комнаты «ненавижу тебя!», - и теперь он молил Господа о спасении и прощении! Тело мое сотрясали рыдания... Руки мои обхватили двух моих братьев - одному из них было пятнадцать, другому шестнадцать, - и мы, слившись в единое целое, молились и славили Бога.

Спустя некоторое время я поднялся с колен и оглядел присутствующих. Все новые и новые люди подходили, преклоняли колени и принимались молиться и плакать. Я переходил от одного к другому, возлагал на них руки и произносил слова молитвы. Обойдя так всю комнату, я оглянулся. Над склоненными головами молящихся возвышалась лишь прямая фигура отца, он стоял, прислонившись к стене. Наши взгляды встретились, - и я заметил, как у него затрясся подбородок. Глаза его наполнились слезами, но он отвернулся и поспешно вышел вон.

Папа так никогда открыто и не принял христианскую веру. Но с того вечера в нем произошла заметная перемена и спиритических сеансов в доме Крузов больше не проводилось. Два дня спустя я вернулся в Нью-Йорк. А еще через неделю один из местных служителей крестил мою мать и двух братьев.

До начала нового учебного года мне оставалось провести в Нью-Йорке меньше недели. Вечером накануне моего отлета должно было состояться большое молодежное собрание в церкви, и мы приложили все усилия, чтобы ребята из «Мау-Маус» посетили его. Я подружился с их новым вожаком, Стивом, - и тот пообещал привести своих парней туда, если я тоже приду.

Я как раз стоял возле портала, рассматривая дыры от выстрелов двухлетней давности, когда «Мау-Маус» начали подтягиваться к церкви. Их явилось около 90. Маленькая церковь оказалась заполненной до отказа.

Еще завидев их у входа, я крикнул:

- Эй, ребята, тут владения Бога. Шляпы долой! - Они с готовностью повиновались.

Один парнишка, стоявший в самом углу с какой-то малолеткой, спросил:

- Эй, Никки, а можно я буду обнимать свою девчонку?

- Валяй, приятель, - отвечал я. - Но никаких поцелуев или прижиманий!

Остальные довольно захохотали и протопали вовнутрь.

В конце службы пастор попросил меня выступить со своим свидетельством. Я оглянулся на ребят. При мысли о том, что мне завтра улетать в Калифорнию, по спине пробежал холодок: я осознал, что некоторых из них по возвращении уже не застану. Они будут за решеткой или мертвы. И я начал свою проповедь. Я говорил с ними как умирающий с умирающими. Отбросив все условности, я изливал им свою душу. С начала службы прошло уже два часа. Моя проповедь заняла еще сорок пять минут, но никто не ушел. Когда я закончил, по моему лицу струились слезы. Я воззвал к ним, призывая вручить свои жизни Господу, - тринадцать ребят из банды вышли вперед и преклонили колени перед алтарем. Если бы Израэль мог быть среди них!..

Одним из вышедших был мой старый приятель, Гектор-Ураган. Я вспомнил, как привел его в банду, как затем у нас с ним был «честный поединок» и как он бежал от меня, видя, что я готов убить его за украденные у меня часы... Теперь он стоял на коленях перед алтарем.

После службы мы с Ураганом вместе направились назад, в Форт-Грин. Он был у «Мау-Маус» военным советником. Поскольку я сам ввел его в банду, то был особенно озабочен его судьбой. Я спросил, где он живет.

- В одной заброшенной квартире, - ответил он.

- А что так, почему не со своими? - поинтересовался я.

- Они вышвырнули меня, - поведал он. - Они меня стыдятся. Помнишь, я был одним из первых, вышедших вперед в тот вечер в Сант-Николас-Арена, вместе с тобой и Израэлем. Несколько недель спустя я уговорил своих ребят отправиться со мной в церковь - и они обратились. Мы все активно участвовали в богослужениях, я работал с молодыми, вышел из банды... Все как у вас с Израэлем. Но церковь предъявляла слишком жесткие требования. Я хотел организовывать вечера для молодежи, но они не верили в успех. Кончилось тем, что я разуверился и перестал этим заниматься.

Все та же старая история: позже он встретился с «Мау-Ма-ус», и те уговорили его вернуться в банду, как пытались уговорить и меня. Они внушали ему, что христиане - тупицы, слабаки, слюнтяи - и что получить настоящие ответы на жизненные вопросы можно лишь в банде. Они буквально обратили его вновь в свою бандитскую веру.

Затем последовала серия арестов. Родители пытались уговорить его, но он упорствовал - и в конце концов они, отчаявшись, объявили ему, что если он не желает жить по-человечески, то пускай уходит из дома. Он решил уйти и выбрал в качестве пристанища обреченное на снос здание.

- Иногда я хожу голодный, - рассказывал он. - Но лучше уж ничего не жрать, чем просить об одолжении папашу. Он упертый. Только и знает, что читать Библию да ходить в свою церковь. Я тоже был таким некоторое время, но теперь вернулся туда, где мое место, - к «Мау-Маус».

Мы подошли к его пристанищу. Окна старого дома были заколочены щитами, но он сообщил, что есть проход: один из щитов приподнимается, и можно проникнуть внутрь. Спит он на подстилке, на полу.

- Ураган, а как же ты решился сегодня выйти вперед? -спросил я, вспомнив, как он подошел к алтарю в ответ на мой призыв.

- Я подошел потому, что в глубине души хочу делать то, что правильно. Хочу жить, как велит Бог. Но не могу найти верных ответов. Всякий раз как я обращаюсь к Нему, а затем вновь отворачиваюсь, дела принимают скверный оборот. Я бы хотел, чтобы ты снова был в банде, Никки. Тогда, может, я сумел бы вернуться к Христу.

Мы уселись и проговорили с ним до самого утра. Когда часы на башне пробили четыре утра, я встрепенулся:

- Слушай, Ураган, Дух Божий велит мне сказать тебе вот что. Только что пробило 4 часа утра. Если ты вручишь свое сердце Иисусу, Он примет тебя назад. Уже поздно - но не слишком. Ты виноват, но Бог простит тебя. Согласен вернуться сейчас же к Иисусу?

Гектор уронил голову на руки, содрогаясь и повторяя:

- Я не могу! Не могу!.. Я хочу, но знаю, что даже если сделаю это - все равно завтра же вернусь в банду. Я не могу. Просто не могу!..

- Если сейчас не придешь к Христу, то тебе не прожить и года. Через год ты будешь мертв. Тебя убьют... - меня переполняли слова, исходившие не от меня, и я выплескивал их на него.

Гектор лишь безнадежно покачал головой:

- Будь что будет, Никки. Я не в силах ничего изменить.

Мы сидели на Лафайет-Авеню. Я спросил, можно ли мне помолиться за него. Он лишь пожал плечами в ответ:

- Ни к чему это, Никки. Уж я-то знаю...

Я встал на водосточную решетку, положил ему ладони на голову и стал молиться Господу, чтобы Тот смягчил это ожесточенное сердце и вернул Гектора в лоно Христа. Закончив молиться, я пожал ему на прощание руку:

- Ураган, я надеюсь все-таки увидеться с тобой. Но у меня такое предчувствие, что, если ты не вернешься к Христу, нам с тобою не встретиться больше...

На следующий день я вылетел в Калифорнию, даже не подозревая, как точно все предсказал накануне.