Как я воспитываю лучшего друга женщины

Урок 11. Первобытная собака

Собаки, Canidae, млекопитающие хищники, семейство собачьи; подушечки с тупыми невтягивающимися когтями. К собачьим относятся волки, гиеновые собаки, гривистые волки, лисицы и шакалы, а также, разумеется, домашняя собака, Canis familiaris. Домашняя собака уже более десяти тысяч лет назад была приручена человеком. Активная селекция собачьих пород началась лишь много веков спустя при дворах вельмож Египта, Китая, а позже и Европы — по соображениям престижа. Все прочие псы вынуждены были добывать себе пропитание тяжелой службой: охотничьими, пастушескими, упряжными, сторожевыми или розыскными собаками. На Тибете долгое время было распространено погребение посредством собак — читай: путем поедания, — чего от сегодняшних собак больше не требуется.

Вы должны всегда иметь перед глазами эту предысторию, особенно в том случае, если склонны вырастить из своего маленького любимца прожорливую комнатную собачку, которая считает себя пупом земли. Пес только тогда чувствует себя счастливым, когда его используют по назначению, то есть когда в качестве полезного животного он выполняет свои собачьи обязанности.

Около шести я, нетвердо держась на ногах, добралась до дома. Чуть покачиваясь, я вошла в гостиную, наверное, чрезмерно громко напевая «Rule, Britannia, Britannia rule the waves». Моя льняная блузка все так же прилипала к колышущимся грудям, а несколько выбившихся прядей свисали на лицо.

Ну, ясно, судьба не упустит своего шанса. В гостиной сидели Урс и двое незнакомцев, которые ошарашенно уставились на меня круглыми глазами.

— Боже, посмотрите, кто пришел! — в один голос воскликнули моя кузина Иоланда и ее муж Арно — родственники по моему новому спутнику жизни.

— Прривет вссем, — с переливами пропела я.

Мои волнистые попугайчики с перепугу затрепыхались в клетке, а тупорылая тропическая рыбка забилась в водоросли.

Оба швейцарских родственника моего спутника на данный период жизни внезапно изобразили губами по широкой улыбке, однако глаза не приняли в ней никакого участия.

Слава богине, что я была еще не настолько пьяна, чтобы выразить вслух первое, что пришло в голову: «Боже, клептоманка и ее супруг, рыцарь удачи!», но настолько под хмельком, что воскликнула: «Минуточку, пересчитаю наши фарфоровые статуэтки!»

Двумя часами и двумя кофейниками крепкого кофе позже мы вчетвером сидели в «Альтен Центшойер» и ждали заказанные пельмени по-таитянски и клецки по-швабски на аргентинском зеленом салате. Сказать по правде, разговор не клеился.

Раньше «Альтен Центшойер» был швабским учреждением, но после нескольких смен хозяев коренные жители здесь больше не столовались — по большей части изысканная туристская публика. Стряпня вроде бы осталась местной, но с налетом фьюжн. Или это называется кроссовер? Ну, вы понимаете, чтобы подать образованным гостям швабские блюда и при этом не прослыть провинциалами, приходится подмети вать в них разные лакомства со всех пяти континентов.

И вот эти торжественные залы почтили своим присутствием Урсовы родственники.

Иоланда, клептоманка.

Она была живой легендой. Из всей необозримой кучи высокообразованных, благовоспитанных и благородных Штурценэггеров Иоланда де Армако, урожденная Штурценэггер, являла собой постыдное исключение. Ее неизлечимая клептомания зачастую приводила к таким чудовищным скандалам, что семейство было счастливо, когда она покинула Швейцарию и теперь тибрила все, что можно было унести, во Франции.

Там она встретила настоящего графа, Арно де Армако, к сожалению, обнищавшего. Он посчитал грациозную швейцарку и ее солидный «апанаж» подарком судьбы. Дурные наклонности супруги он обнаружил только после свадьбы, по причине чего накрепко приковал ее к супружескому ложу. Во всяком случае, на светских приемах чета перестала появляться. Родовое имение с замком было спасено, но сам он с тех пор получил прозвище граф де Арманьяк . Но, очевидно, Арно выносил (или выблевывал) крепкие напитки лучше, чем я, — он производил впечатление абсолютно трезвого человека.

Я икнула:

— На самом деле очень мило познакомиться с вами.

— quoi?

Досадным образом оба говорили только по-французски. Она — поскольку выросла в Женеве. Он — по скольку был французом. Но, впрочем, я от этого даже выиграла: они не усекли, что я собиралась пересчитывать наши фарфоровые фигурки и бутылки виски. В вольном переводе девиз Штурценэггеров звучит так: «Родственники могут быть сколь угодно преступны, но оскорблять их недопустимо!»

Урс перевел.

Оба улыбнулись. Арно — в свой стакан, Иоланда — вдаль поверх моей головы. Я оглянулась. За соседним столиком сидели — очевидно, по застарелой привычке — три древние штутгартские знатные дамы при полном параде: в нарядах из «Алькантара» и всем содержимом шкатулок с драгоценностями. Лиловые волосы, через которые просвечивала поросячье-розовая кожица, высоко начесаны.

— Выпьем, — радостно заорала я им и подняла свой бокал, — за самый лучший в мире сорт яблок, кальвадос!

Дамы благосклонно кивнули мне.

Урс покраснел.

Его кузина что-то сказала.

— Что? — потребовала я перевести.

— Ей нравится здешняя атмосфера. — Урс не смотрел мне в глаза.

А Иоланда смотрела. Но как! «Боже, как вульгарно», — читалось в ее ледяном взгляде. Арно упорно пялился в свой стакан. Я улыбнулась.

Позади нас катили сервировочный столик для фламбирования блюд при подаче.

— О, оладьи со сладким лимонным сиропом! — обрадовалась одна из богато украшенных бабулек.

— Юх-хе! — пропели две другие. По всей видимости, они уговорили уже изрядное количество шампанского.

— Подождите, я фламбирую сама! — воскликнула первая.

Я больше не оборачивалась.

За нашим столом повисла мертвая тишина. Она нависала тем ниже, чем выше взвивались оживленные голоса старушек.

— Соли! — заливались они. Мы молчали.

— Лимонного сиропу! — горланили они хором.

За многими столиками зааплодировали. Урс, Иоланда, Арно и я молчали.

— Коньяку! — зажигало старушек уже ползала.

— Больше коньяку! — вели припев бабульки.

И — вжжиг! — взвилось сильное платя. Моей спине стало вдруг невыносимо жарко. Сигнализаторы дыма под потолком издали противный диссонирующий звук, и спринклерная установка заработала. Воды хватило бы на то, чтобы выполнить нормы по плаванию. Крики. Опрокинутые стулья. Нерасплатившиеся гости, которые ринулись к выходу. Бедлам.

Наконец-то и в нашей беседе наметилось некоторое оживление.

— Моп dieu ! — собственно сказал Арно.

Пожарные приехали на удивление быстро. Но делать им было уже нечего. Языки пламени из сковороды с оладьями потушили спринклеры, кельнеры гнали воду швабрами из зала, а нерасплатившаяся публика, которая могла бы спастись бегством на Шлоссплатц, вернулась в туалеты, чтобы подсушиться.

Я стояла на коленях под электросушилкой, держа свою белую кружевную блузку под струей воздуха. Трижды в день промокнуть до нитки — утренний душ не в счет — это уже слишком! Меня охватила тревога, как бы не отрастить перепонки между пальцами.

Подле меня стояла одна из виновниц переполоха — самая крепкая из тех трех старушек. По сравнению с ней даже я казалась истощенной. Да что там я, сам Барри Уайт выглядел бы рядом с ней хилым!

— Ну и ну, — бормотала она, промакивая лоб кружевным платочком, который из мокрого превращался в полусухой.

Я глянула в зеркало во всю стену. Мой макияж растекся по щекам. Не слишком приглядно, если помягче выразиться. Вроде бы где-то в недрах моей сумочки были косметические салфетки.

Я вытряхнула содержимое сумки на бортик под зеркалом: ключи, мелочь, три губные помады, куча массивных серег (все от разных комплектов), маленький пакетик чипсов, многократно использованный одноразовый носовой платок, разодранная прокладка неизвестной фирмы, большой пакет чипсов, плитка шоколада, куча целлюлозных волокон от той самой прокладки. И ни одной салфетки. Проклятье!

И в этот момент из средней кабинки вышла вторая поджигательница.

Прямо перед тем, как дальше случилось непостижимое, мне стрельнуло в голову, что слишком часто крутые повороты в моей судьбе происходили именно в туалетах. По большей части, общественных.

Мой первый тест на беременность в нежном пятнадцатилетнем возрасте — в туалете пиццерии «Вальдхорн». К тому времени я еще ни разу не спала с мужчиной, но очень хотелось выглядеть перед подружками крутой.

Мой первый труп я обнаружила в душе дамского туалета на третьем этаже одного штутгартского офисного здания.

А теперь вот бабулька, которая, едва подойдя к раковине, завопила:

— Мои украшения! Где мои драгоценности? Воры! Убийцы! Сволочи! Подонки!

Для такого божьего одуванчика ее голос оказался неожиданно сильным.

Через мгновение дамский туалет кишмя кишел представителями мужского пола: старший кельнер, директор, двое пожарных и один случайный посетитель, который заглянул, чтобы убедиться, что женский туалет действительно чище и шикарнее мужского. Действительно.

— Мои драгоценности! Мои украшения! — голосила тщедушная старушка.

Исполинская бабуля хлопала ее успокаивающе по спине своими ручищами.

— Могу вас заверить, что здесь не было никаких брюликов, когда я вошла, — непрошено встряла я.

— Все по очереди! — взревел директор.

— Я положила их сюда, — прохрипела хилая бабулька и показала на середину бортика, — все мои кольца и браслет моей покойной матушки!

— Чшш, чшш, чшш, — успокаивала бабуля-великанша.

— Тут ничего не лежало, — упрямо твердила я.

— Погодите-ка! — Великанша подняла указательный палец. ~ Перед нами здесь была еще одна дама.

«Вон оно что!»

— Да, да, я припоминаю. Такая тощая. Но высокая. В костюме от Диора.

«Винтаж» называется это теперь, моя дорогая!»

— И, думаю, она француженка.

О богиня, помилуй меня! Это могла быть только Иоланда, моя почти свояченица, кузина-клептоманка.

Я симулировала тяжелый приступ чахотки и, кашляя, выскользнула из туалета за спинами пожарных. В одну секунду я взлетела по лестнице и бросилась к нашему столику, где Урс расплачивался по счету.

Следующую сцену представьте себе снятой скоростной кинокамерой: полупросохшая стокилограммовая дама с всклокоченными волосами и безумным взглядом налетает на худую (размер 34) и ревет: «Бежим отсюда!»

Тощая лопочет: «Quoi? Quoi? Qu'est се qui se passe?»

Урс и Арно застывают на месте с вылупленными глазами, кельнер тоже застывает, до тех пор пока я, пробегая мимо, случайно не выбиваю у него из рук бумажник, и бесчисленные евро-купюры и центы-монеты летят на еще влажный паркетный пол.

Я хватаю Иоланду за рукав и тащу за собой из ресторана.

И только на улице перед дверью обнаруживаю, что в руках у меня всего лишь ее жакет, а сама Иоланда осталась в «Альтен Ценшойер» и закатывает истерику. Без жакета.

Хлопушка. Монтаж. Новый кадр.

Мы с Урсом лежим в постели. Моя только что высушенная феном голова покоится на его сухой безволосой груди, его правая рука играет левой бретелькой моей роскошной бирюзовой рубашки.

— Ты хотела как лучше, — вздыхает он.

Я целую его розовую плоть.

Этот мужчина — сам бог. Ни один из смертных не способен на такое великодушное прощение!

«Ах, сокровище мое, когда-нибудь придется тебе признаться, что наша помолвка для меня ничего не значит, что она состоялась только под влиянием тактики запугивания моей будущей свекрови».

Урс со знанием дела гладит многочисленные округлости, возвышенности и ложбинки моего тела.

«Но не сегодня!»

БЕРЕМ НА ЗАМЕТКУ: Задача вашего пса состоит только в том, чтобы делать вас счастливой, — и ни в чем другом!

Иоланда и Арно приняли решение покинуть страну до истечения назначенного срока и найти убежище в нейтральной Швейцарии. Не от полиции — от меня.

Как выяснилось позже, в этот вечер Иоланда совершенно не испытывала позывов к прикарманиванию чужой собственности. Хрупкая бабулька в пылу фламбирования получила старческий сдвиг по фазе и слегка перепутала, где сложила свои драгоценности. Оные никогда не входили в контакт с бортиком над раковиной, а лежали в девственной нетронутости на сливном бачке в кабинке, где старушка отливала бурлящий испуг.

Пока Урс объяснял мне все это (я по-прежнему стояла перед входом в «Альтен Ценшойер», зажав к кулаке жакетик от Диора, а он ласково отирал мне полой своей рубашки потеки макияжа), Арно и Иоланда в накинутом без всякой нужды на плечи пиджаке супруга в гордом молчании прошелестели мимо нас к автостоянке. Им не потребовался переводчик, чтобы однозначно понять мои инсинуации.

Кельнеры, пожарные и бабульки толпились за окнами ресторана и таращились на эту картину с градацией реакций от «быть шокированным» до «скалить зубы».

Ну вот, еще одним заведением, куда мне вход навсегда воспрещен, стало больше.