Кей Эл прижался спиной к автомобилю.

— Почему бы тебе не оставить меня в покое? — спросил он.

— Да ты не волнуйся. — Полицейский ухмыльнулся и сдвинул на затылок фуражку, являя окружающему миру огненно-рыжую шевелюру и россыпь веснушек. — Миссис Бэнистер позвонила в участок и сообщила о подозрительном типе, который таращится на ее дом. Генри послал меня убедиться, что это ты. У нас все как в старые времена, приятель.

— Иди ты к черту со своими старыми временами, Винс, — отозвался Кей Эл. — Должно быть, у тебя что-то с памятью; в те времена ты бегал от полицейских, вместо того чтобы якшаться с ними. Когда Генри взял тебя на работу, я сразу сказал, что он свалял дурака.

— Ничего подобного, — заспорил Винс. — Это был очень ловкий ход. Генри понимал, что я лучший специалист по подростковым преступлениям, поскольку сам совершал большинство из них. В моем лице Генри заполучил настоящего эксперта. А теперь, дружище, стань лицом к машине и положи руки на капот, покуда я буду тебя обыскивать.

— Как скажешь, — ответил Кей Эл, подчиняясь. — Господи, дай дураку чуть-чуть власти, и он вообразит себя Наполеоном. А что, Генри действительно знал, что речь идет обо мне?

Закончив положительную процедуру, которую, впрочем, он проводил не слишком тщательно, Винс облокотился о «мустанг» рядом с Кей Элом.

— Ты же знаешь Генри. Он видит всех насквозь и слышит на тысячу миль. К тому же в настоящий момент ты — единственный чужак в городе, а это существенно сужает круг поисков. Угости-ка меня сигареткой, приятель.

— Чтобы ты обвинил меня в подкупе полицейского, находящегося при исполнении? — спросил Кей Эл. — Кури свои.

— Не могу. — Впервые за время разговора на лицо Винса набежало хмурое облачко. — Донна заставила меня бросить.

— Да ты, как я погляжу, заделался подкаблучником.

— У меня двое детей, я не хочу рисковать своим здоровьем, — сказал Винс, вновь обретая обычный жизнерадостный тон. — Но поскольку сейчас они оба в парке, перепихиваются теннисным мячиком, я думаю, что одна сигаретка из твоего кармана им не повредит.

— Перепихиваются? — Кей Эл хохотнул, протягивая Винсу пачку. — Славненько же ты воспитываешь подрастающее поколение.

— Учу их всему, что узнал от тебя. — Винс раскурил сигарету и глубоко затянулся. — Кайф-то какой! Ну почему все, что вредно, доставляет такое удовольствие?

— Потому что у Господа Бога никудышное чувство юмора, — ответил Кей Эл, вспомнив о Мэдди.

— Я рад, что ты вернулся, Кей Эл, — сказал Винс, отдавая сигареты. — В этом городишке не так-то много людей, способных подшучивать над Всевышним. Впрочем, если тебя сразит молнией, это будет заслуженная кара.

— Если со мной случится такое, то только здесь, во Фрог-Пойнте, — заметил Кей Эл. — Боюсь, я перебрал все лимиты, отпущенные городу, и Господь уже нарисовал мишень у меня на лбу.

— Хотя на самом деле ты невиннее младенца, — закончил Винс, отступая от «мустанга». — Что ж, мне пора на дежурство, ведь я — единственная сила, что стоит между Фрог-Пойнтом и преступностью. Если ты задержишься в городе часиков до восьми, подгребай в кегельбан, я угощу тебя пивком.

Кей Эл уже собирался высказать Винсу все, что он думает о местном кегельбане, но в последнее мгновение прикусил язык. Какое бы отвращение он ни питал к пластиковым стаканчикам и спортивным туфлям, Винс ему нравился, и Кей Эл решил, что будет совсем неплохо еще разок покутить со старым дружком.

К тому же Винс знал Фрог-Пойнт и его обитателей не хуже самого Генри.

— Ловлю тебя на слове, — сказал Кей Эл.

— Вот и хорошо. — Винс повернулся и пошел к своей машине. — Захвати побольше сигарет и, будь добр, не вляпайся в какую-нибудь переделку, пока ты в городе. Мне бы не хотелось тебя арестовывать.

— Только попробуй, — отозвался Кей Эл. Винс беззлобно рассмеялся в ответ и уехал.

Как это славно — вернуться в город детства. Сверстники выросли, обзавелись семьями, растят детишек, превратились в благопристойных граждан, и только он остался белой вороной. Самый великовозрастный юнец штата Огайо. Какая честь. Кей Эл вдруг захотелось забросать дом миссис Бэнистер рулонами туалетной бумаги, а потом отправиться к Мэдди поболтать о старых добрых временах.

«Забудь Брента, — сказал бы он ей. — Помнишь, как мы с тобой на заднем сиденье?..» Да только вряд ли это воспоминание доставит ей удовольствие. И ему тоже.

Тогда на следующее утро он отыскал ее в школьной раздевалке, но Мэдди повернулась к нему спиной.

Кей Эл поморщился, припомнив унижение, которое он испытал, — даже двадцать лет спустя ощущение оставалось столь же острым и болезненным, как в школьные годы. Господи, как глупо… Неужели он должен терпеть эту муку до конца своих дней? А каково ему было увидеть на крыльце Мэдди Мартиндейл, набравшую несколько лишних фунтов, постаревшую на двадцать лет, и тут же вновь почувствовать застарелую боль, вновь почувствовать себя безнадежным болваном и понять, что он все еще хочет ее?..

«Гордыня, — подумал он. — Это гордыня говорит моими устами: „Послушай, крошка, я тогда облажался, я был сопляком и ничего не умел. Дай мне еще одну попытку, и ты увидишь, на что я способен“. Но он понимал, что даже если случится чудо и ему удастся затащить Мэдди в постель, он опять все испортит, потому что это — Мэдди. Да и чуда не будет; Кей Эл совсем не хотел, чтобы оно произошло. Прошлое принадлежит истории, и до него никому нет дела, если не считать городка под названием Фрог-Пойнт, в котором события двадцатилетней давности считаются свежими новостями, в котором Брент Фарадей по-прежнему считается Самым Крутым Мужиком, Мэдди — Самой Славной Девушкой, а сам Кей Эл — все тем же Гадким Подонком, Бременем На Шее Тети И Дяди. Впрочем, плевать.

Кей Эл выпрямился, в последний раз затянулся и полез было в машину погасить окурок в пепельнице, но передумал. Что ему сделают, если он швырнет бычок на дорогу? Дадут веник в руки и заставят подметать?

Он бросил окурок и, увидев, что тот упал на сухой лист, замер на месте, охваченный мысленным видением — листок загорается, от него занимаются другие листья, потом, переметнувшись через дорогу, пламя начинает лизать дома и машины, на асфальт обрушиваются почерневшие обгорелые остовы жилищ, взрываются бензобаки, и наконец, когда рассеивается дым, в конце улицы появляется Генри с шерифской звездой на груди и гневным выражением на лице.

Окурок угас, и Кей Эл забрался в машину, намереваясь как можно быстрее покинуть Фрог-Пойнт, пока его временное умопомрачение не сменилось полной и окончательной невменяемостью.

— Я уже никогда не смогу любоваться твоими кустами, как раньше, — жаловалась Мэдди, прихлебывая чай с лимоном, разогретый в микроволновке на кухне Тревы. Это была славная, изрядно захламленная кухня: вокруг валялись медные кастрюли, коробки с наклейками «Новинка!» и «Экстра-хруст!», а холодильник был покрыт детскими рисунками. В свое время Хауи отделал помещение кирпичом, полированным деревом и бронзой, но истинной хозяйкой кухни была Трева, поэтому здесь царил настоящий кавардак.

В этот миг Трева стояла в самом центре кухни, склонившись над разделочной доской, на которой возвышалась миска с белым сыром; кудрявые светлые волосы придавали ей сходство с одуванчиком, который, случайно попав сюда, как нельзя лучше вписался в окружающий хаос.

— Кажется, мои кусты думают о тебе то же самое, — сообщила Трева, вычерпывая из миски комок белой массы. Она взяла с тарелки маникотти и попыталась соединить все, что было у нее в руках, но клубок макарон развалился, а сыр шлепнулся обратно в миску, забрызгав ее безрукавку. — Черт побери, — пробормотала Трева, промокая пятно посудной тряпкой. — Будь все проклято!

— Зачем тебе эти маникотти? — Мэдди явно оттягивала начало разговора, ради которого сюда пришла. — Собираешься готовить? Что-то на тебя не похоже.

— А куда денешься, — отозвалась Трева, бросая тряпку и сгребая с тарелки очередную порцию макарон. — Неужели ты не знаешь, что порой женщине волей-неволей приходится браться за стряпню?

— Нет, — сказала Мэдди. — У тебя неприятности?

— Вы только послушайте! — Трева взмахнула макаронами. — Она приходит ко мне сообщить о том, что собралась разводиться, и спрашивает о моих неприятностях!

— Ну да, мне кажется, что я должна развестись, — ответила Мэдди. — Все это надо хорошенько обмозговать.

— Не надо ничего обмозговывать, — безапелляционно заявила Трева и, схватив ложку, вновь принялась за работу. Теперь ее руки двигались намного увереннее. — Просто возьми и разведись с этим сукиным сыном. Лично я ненавидела его всю жизнь.

Мэдди удивленно вскинула брови:

— Эй, да ведь ты была подружкой на моей свадьбе! Выходит, надо было ждать целых шестнадцать лет, чтобы сказать мне это?

— Не представилось удобного случая. Вы так обожали друг друга. — Трева на мгновение оторвалась от макарон и, вынув из холодильника кусок сыра, сунула его Мэдди. — Теперь, когда тебе полегчало, можешь заняться делом. Терка во втором ящике за твоей спиной.

Мэдди хмуро посмотрела на подругу.

— Нет, у тебя определенно что-то стряслось.

Трева бросила ложку и оперлась рукой о разделочную доску.

— Я в бешенстве, — сказала она. — У меня в голове настоящая каша. И я ненавижу Брента. — Трева вперила в Мэдди пронзительный взгляд. — Хватит ходить вокруг да около. Что он натворил на сей раз?

Мэдди поднялась на ноги, вытащила из буфета терку и начала тереть сыр, стараясь не смотреть Треве в глаза.

— Я нашла под креслом его машины черные кружевные трусики с дыркой. Меня это немножко беспокоит.

— Ух ты. — Трева замерла на месте. — Да уж. Меня бы тоже забеспокоило. Женские трусики, говоришь? — Она слегка прикусила губу. — Кто бы мог их оставить? Бет?

— Не знаю. — Мэдди усердно налегла на терку. — На них не было ярлычка с именем. По-моему, это не важно. Ведь Бет не давала мне никаких обещаний, а Брент давал. И будь у меня доброе сердце, я бы только посочувствовала Бет.

— Не морочь мне голову. — Трева вновь принялась за макароны. — Все знают о твоем ангельском терпении, но даже оно когда-нибудь да лопнет.

— Честно говоря, я не перевариваю Бет, — сказала Мэдди. — Она спала с моим мужем; всякий раз, когда я вижу ее, мне хочется сплюнуть. Но ей тоже пришлось несладко. Бет решила, что будет правильнее всего явиться ко мне и выложить правду. Тогда ей досталось по первое число. — Мэдди прекратила тереть сыр и вспомнила лицо Бет, вытянувшееся от досады, когда Брент сказал, что все кончено. — Мне кажется, она любила его, — добавила Мэдди.

Трева фыркнула, и Мэдди опять взялась за терку. Натирание сыра — прекрасное средство отогнать неприятные мысли. Если внимательно следить за костяшками пальцев и вовремя переворачивать кусок, в конце тебя ждет награда — миска тертого сыра, — а ведь отнюдь не всякий способ отвлечения внимания дает такой полезный результат.

— Тебе нужно купить специальную пластиковую посуду с теркой в крышке, — сказала она Треве. — По-моему, их продают в магазинах «Раббермейд» и «Таппервеэр».

— У меня на кухне столько этого хлама, что я могу открыть свой собственный «Раббермейд», — заметила Трева. — По-моему, я вот-вот сдохну от фторуглеродного отравления. Оставь в покое пластмассовые изделия и скажи мне наконец, что на сей раз ты разведешься с этим мерзавцем.

Мэдди зябко повела плечами:

— Может быть, я попросту прикончу его. Только не дрогнула бы рука. Что, если мне кого-нибудь нанять? Мальчишка-газетчик тоже ненавидит Брента. Может быть, нам удастся договориться.

— Так ты ненавидишь его? — уточнила Трева.

Мэдди задумалась. Ненавидит ли она мужа? Да, она сердита на Брента за то, что он устроил всей семье веселую жизнь, но злость и ненависть — это разные вещи. Быть может, Брент слишком безразличен ей, чтобы его ненавидеть. Лучше назвать это неприязнью.

— Только если он и вправду натянул мне нос, — сказала Мэдди. — А если нет, тогда я просто не люблю его. Что действительно способно заставить меня пожелать Бренту разбиться в лепешку на шоссе, так это измена.

— Какая отличная мысль, — отозвалась Трева. — Кабы мы сумели отличить тормозной шланг от садовой кишки, можно было бы его подрезать.

— Давай подрежем и то, и другое, — подхватила Мэдди, радуясь возможности сменить тему. — Не разбить бы сердце Глории, ведь она только затем и живет на свете, чтобы делать соседям замечания по поводу их лужаек.

— Я слышала, Глория тоже собирается разводиться, — сказала Трева. — Позвони матери и выясни подробности. Если даже я знаю об этом, твоя матушка, верно, уже раздобыла копию судебного иска.

Мэдди поморщилась.

— Значит, и мне предстоит что-то в этом роде, — ответила она. — Поползут слухи, люди станут сочувствовать, жалостливо гладить Эм по головке. Потом начнут названивать учителя, объясняя, что теперь-то им ясно, отчего их усилия пропадают даром. Детишки на игровой площадке станут докучать Эм расспросами…

— Эм как-нибудь переживет, — заверила ее Трева, начиняя сыром новую порцию маникотти.

— Это меня не утешает, — сказала Мэдди. — Я хочу, чтобы девочку окружали любовь и спокойствие. Она обожает Брента.

Трева бросила на нее полный недоумения взгляд.

— Значит, ты согласна ради ребенка мириться с неверностью мужа? Перестань трепаться.

Мэдди в свою очередь уставилась на Треву и спросила:

— Неужели ты согласилась бы разлучить Мэл и Хауи? Трева поперхнулась и изо всех сил стиснула ложку.

— Я готова на все, чтобы защитить своих детей, но ни за что на свете не стала бы терпеть такого человека, как Брент, — сказала она.

— А ведь есть еще моя мать, — добавила Мэдди. — Это, конечно, пустяк…

— Шутишь? — Трева покачала головой. — Я ни за что не пожелала бы объясняться с твоей мамашей; но если ты думаешь, что тебе удастся утаить от нее такое событие, ты глубоко заблуждаешься. Сплетни — ее родная стихия.

— Прибавь к этому свекровь, — продолжала Мэдди. — Хелен никогда особенно меня не жаловала. Она проклинает меня по семь раз на дню.

— Ты моложе Хелен, и она никогда тебе этого не простит, — заметила Трева. — Согласись, тут есть и твоя вина.

Мэдди вновь принялась возить сыром по терке, давая занятие рукам — лишь бы не думать о своем будущем.

— Наконец, все прочее население Фрог-Пойнта, — сказала она. — Похоже, наш городок стоит на пороге войны.

— Из-за тебя, что ли? Черта с два. — На лице Тревы появилась презрительная гримаса. — Никому и в голову не придет сказать хоть одно дурное слово о Мэдди Мартиндейл, Вечной Девственнице города Фрог-Пойнт. Даже такой мегере, как Хелен Фарадей.

Ирония, прозвучавшая в голосе Тревы, заставила Мэдди вскинуть голову.

— Что ты сказала?

Трева смущенно потупилась:

— Извини. Не будь ты моей лучшей подругой, у меня едва ли хватило бы сил терпеть твои странности. Если бы ты знала, какое это облегчение — резануть тебе правду-матку в глаза!

У Мэдди отвалилась челюсть; она сидела, не зная, что ответить. Это было так непохоже на Треву; она могла высмеять, сделать язвительное замечание, но, безусловно, поддержала бы подругу и ни за что не обрушила на нее такой тяжелый удар, не предупредив заранее.

— Ну ладно. — Мэдди решила, что пока лучше повременить с выяснением отношений. — Я рада хоть кому-то доставить удовольствие.

Трева бросила ложку, обошла стол и плюхнулась в кресло напротив Мэдди.

— Извини. Забудь, что я сказала. У тебя все будет хорошо. — Мэдди рассеянно взглянула на нее, и Трева затараторила: — Ты не сделала ничего дурного. Ты идеальная мать и супруга. И вообще, кому какое дело? Господи, Мэдди, неужели ты готова забыть о себе, лишь бы потрафить городу? — Трева откинулась на спинку кресла. — К тому же, если хорошенько подумать, именно так ты и поступала, всегда была чиста в словах, делах и помыслах.

— Насчет помыслов я не уверена, — отозвалась Мэдди, пытаясь сдержать натиск Тревы. — Порой мне в голову приходит что-то совсем несуразное — я выхожу в деловую часть города, останавливаюсь напротив банка и выкрикиваю похабные слова, потом смотрю, как отреагируют люди. Или прогуливаюсь голышом по Центральной улице. Я даже всерьез подумывала об этом.

— Я бы с удовольствием раскошелилась, лишь бы взглянуть на тебя в этот миг, — засмеялась Трева. — Впрочем, нет, дело даже не в тебе; я заплатила бы вдвойне, чтобы увидеть физиономии окружающих.

— Только я едва ли смогу сделать что-либо подобное, — сокрушенно сообщила Мэдди. Отложив терку, она подалась вперед. — Это была бы глупая, постыдная и бессмысленная выходка, и она подорвала бы репутацию моей семьи. Видишь ли, быть хорошей гораздо проще.

— Не для всех, — возразила Трева и так резко отодвинула назад кресло, что его ножки заскрипели. — Кое-кому из нас гораздо проще совершать дурные поступки, а потом всю жизнь расплачиваться за них.

Мэдди смотрела на подругу, хлопая глазами, пытаясь отвлечься от нынешних неурядиц и обратить свои мысли к событиям далекого прошлого.

— Это ты насчет Три? Да никто уже и не вспоминает о том, что двадцать лет назад тебе пришлось выйти замуж по техническим причинам.

— Я была еще школьницей, — Трева вернулась к стряпне, — и все будут помнить об этом до скончания века. Даже если бы я изобрела лекарство против рака, люди так и говорили бы: «Трева Хейнс — ну, та самая, что выскочила замуж не закончив школу, — придумала лекарство от рака!» В нашем городе никто ничего не забывает. — Она отодвинула кастрюлю с маникотти и принялась мыть стойку. — Но тебя-то не тронут. Ты всегда все делала правильно. Вышла замуж за школьного приятеля и ни разу в жизни даже не взглянула на других мужчин. Тебя скорее положат в хрустальный гроб и выставят в церкви!

— Трева, я тебя не узнаю! — воскликнула Мэдди. — Конечно, мне хотелось бы проявить сочувствие, но моя жизнь вот-вот превратится в ад, и я пришла просить помощи!

— Верно. — Трева прикусила губу. — Верно. Извини. Просто у меня выдалась тяжелая неделя, а теперь еще и это. Какой кошмар. Я совершенно выбита из колеи.

— Зато у тебя готов обед, — отозвалась Мэдди, протягивая Треве миску с тертым сыром и оставшийся кусок пармезана.

— Нет уж, натирай до конца, — велела Трева.

— Ради одной кастрюли макарон?

Трева распахнула холодильник и взмахнула рукой. Мэдди вытянула шею, заглянула внутрь и, увидев на полках еще пять кастрюль маникотти, в ужасе отпрянула.

— Трева, у тебя определенно что-то стряслось.

— Кто бы об этом говорил… У меня всего лишь гора вареного теста, а у тебя — чужие трусики с дыркой. — Трева захлопнула дверцу. — Что ты собираешься делать? Пусть все летит к чертям, но я не брошу тебя в беде.

Мэдди открыла рот, чтобы продолжить расспросы, но прикусила язык, наткнувшись на тяжелый непроницаемый взгляд Тревы, которым та всегда гасила в зародыше готовые начаться ссоры. Какие бы неприятности у нее ни случились, Трева не желала их обсуждать, и точка. Мэдди решила не обострять ситуацию и вернуться к своим собственным затруднениям.

— Когда Брент появится дома, устрою ему скандал, — сказала она. — Честно говоря, я не знаю, что делать. У меня нет улик. Я выбросила трусики.

Трева закатила глаза:

— Какие еще улики? Ты ведь собираешься разводиться, а не совершать убийство.

Убийство. Какой чистый, приятный звук, особенно по сравнению со словом «развод».

— Не забегай вперед, — сказала Мэдди. — Еще не вечер.

— Ты говорила с родителями насчет щенка? — спросила Мэл.

— Нет, — ответила Эм. — Не было подходящей минуты.

— Ну, тогда слушай про Джейсона Норриса. Я такое о нем узнала!

Девочки сидели в домике на дереве, доставшемся Мэл в наследство от ее старшего брата, Три. Эм развалиась на старых голубых подушках, позаимствованных в гостиной, и пыталась решить, стоит ли изливать свои тревоги лучшей подруге. Мэл была похожа на свою мать — такая же худощавая, светловолосая и веснушчатая — и обладала разумом, отточенным игрой в «нинтендо» и свободным доступом к видеофильмам для взрослых. В городе не осталось ни одной кассеты, которую не посмотрела бы Мэл. Эм считала ее лучшим в мире собеседником, с которым можно было обсудить семейные передряги. Впрочем, она еще не была уверена, что хочет их обсуждать. Высказанные вслух, опасения могли превратиться в реальность.

— Дердри Уайт сказал мне, что Рашель Тэнди от него без ума, — заявила Мэл. — Но Джейсону на это наплевать. В этот миг Эм тоже было наплевать.

— А Джейсон сказал, что у девчонок водятся вши, — ответила она.

Мэл выпрямилась.

— Вот как? Подумать только, он снизошел до разговора с тобой. Моя мама говорит, что мальчишки — бессловесные твари, и если парень произносит что-нибудь кроме хрюканья, это замечательный знак!

Эм покачала головой и продолжила:

— Потом он начал гоняться за мной вокруг бассейна с лягушкой в руке, как будто я их боюсь. Такой противный.

— А мне он нравится, — отозвалась Мэл, хмурясь. — Эм, что с тобой? Еще неделю назад ты тоже считала Джейсона милым.

— У нас в доме творится настоящий кошмар.

— Что, родители поцапались? — Мэл пожала плечами. — Ерунда. Мои предки постоянно ругаются.

— Правда? — На мгновение Эм попыталась представить себе дядю Хауи, который орет на тетю Треву. Впрочем, ей было бы трудно поверить, что он способен хотя бы огрызаться — не родился еще на свет тот человек, который решится возразить тете Треве.

Мэл порылась в старом чемодане, давно ставшем хранилищем для всякой всячины, и достала оттуда мятую пачку «Ориона».

— Еще бы не правда, — ответила она. — На прошлой неделе они собачились из-за травы. — Мэл вынула печенье и протянула пачку Эм. — Конечно, они и не догадывались, что я подслушиваю.

— Из-за травы? — Эм сдвинула очки на переносицу и внимательно изучила пачку. Не обнаружив там жучков, она взяла печенье и впилась в него зубами. Печенье оказалось несвежее и жесткое, но, как ни говори, это был «Орион» без жучков, что в домике на дереве являлось настоящим лакомством. На улице поднялся ветер; он проникал внутрь сквозь окошко и через щели между досками. Три соорудил этот домик в первые годы увлечения плотницким ремеслом. Щели в стенах придавали домику особое очарование. Любой дурак сколотил бы доски вплотную друг к другу, и только Три хватило мозгов устроить кондиционирование.

— Ага, из-за травы, — подтвердила Мэл. Проглотив печенье и достав еще одно, она слизнула сахарную глазурь. — Папа пришел домой и сказал… — Мэл заговорила грубым низким голосом, покачивая головой: — «Боже мой, Трева, летом в школе каникулы, тебе нечего делать, и ты еще хочешь, чтобы я стриг газон после рабочего дня?» — Мэл опять изменила голос и затараторила визгливым контральто: — «Не хватало только, чтобы я свалилась на чертовой лужайке с сердечным приступом. Хочешь, чтобы газон был подстрижен, — стриги сам!»

— Они что, с ума сошли? — спросила Эм, донельзя заинтригованная.

— Не-а. — Мэл опустилась на подушки рядом с подругой, сунула в рот половинку печенья и продолжала говорить с набитым черными крошками ртом: — Они быстро выдохлись, поворчали друг на друга, потом понесли какую-то чепуху, а уж потом занялись этим.

— Какую чепуху? — спросила Эм, моргая.

— Ну вот, к примеру, мама говорит: «Ладно, черт с тобой, я согласна стричь траву, согласна пыхтеть, сопеть и потеть весь день напролет, но только потому, что ночью такое бывает слишком редко». А папа ей: «Бог с ней, с травой, трава может подождать, но ваши обвинения, мадам, заслуживают самого серьезного внимания». А мама отвечает: «Ну, не знаю, лужайка действительно слишком заросла», и тогда папа хватает ее за руки и говорит: «Пройдемте в мой кабинет и все это обсудим». И мама начинает смеяться, и они удаляются в спальню и приступают к делу. — Мэл проглотила вторую половинку печенья. — Я хотела подслушать у двери, но Три взял меня за ухо…

— И что он сказал? — улыбаясь, спросила Эм.

— Сказал, что если я буду подслушивать такие вещи, это может остановить мой рост, и если я вырасту карлицей, то только по собственной вине. А потом повел меня на улицу и купил мне мороженое.

Эм вздохнула:

— Обожаю Три.

— Если хочешь, он будет и твоим братом тоже, — предложила Мэл. — Так из-за чего воюют твои предки?

Эм отложила огрызок печенья и сказала:

— Они не воюют. Они даже не ругаются. Даже не разговаривают. — И после минутного напряженного раздумья добавила: — По-моему, они даже не делают это.

Мэл помотала головой.

— Откуда тебе знать? Может быть, они хитрят и ждут, пока ты уснешь. Твои родители взрослые люди, а мои — настоящие дети. — При этих словах Мэл задрала подбородок, и Эм опять улыбнулась, позабыв о своих тревогах, — очень уж Мэл была похожа на свою мать. Но Мэл не была бы собой, когда бы тут же не вернулась к обсуждаемым событиям. — Если твои родители не ссорятся, что же они делают? — спросила она.

— Они вообще ничего не делают. — Эм старательно рылась в памяти, отыскивая слова, доступные пониманию подруги. — Папа играет в кегли, копается во дворе и ездит на работу. Мама хлопочет по дому, готовится к началу учебного года, болтает по телефону с бабушкой и твоей мамой, ездит в дом престарелых навестить нашу ненормальную прабабушку… и все это они делают по отдельности! — Эм поправила очки и продолжала, хмуро глядя на Мэл: — Как будто все в порядке, а на самом деле хуже некуда. Сегодня моя мама была такая грустная. Не знаю, из-за чего, но мне показалось, что она чем-то очень расстроена.

Мэл выпрямилась.

— Значит, они не обнимаются, не шутят, не делают вид, будто ссорятся? И не смеются после этого?

Эм попыталась представить себе родителей, которые делают все то, о чем упомянула Мэл. Как славно иметь родителей, которые смеются, но Эм об этом даже не мечтала. Мама порой смеялась вместе с ней или с тетей Тревой, но только не с папой. А когда смеялся папа, Эм и вообще не могла припомнить.

— Нет, — сказала она. — Никогда.

На лице Мэл появилось рассудительное выражение.

— Наверное, они собрались разводиться.

— Нет! — крикнула Эм, отшвыривая пачку «Ориона» и чувствуя, как запершило в горле. — Нет, они не хотят разводиться! Они даже не ругаются!

— Ладно, оставайся жить у нас, — предложила Мэл. — Моя мама тебя любит, и папа тоже. Будешь моей сестрой.

— Они не собираются разводиться, — упрямо повторила Эм.

Мэл уставилась в пространство и глубоко задумалась. Эм с надеждой наблюдала за подругой, напоминая себе, что в их компании Мэл была поставщиком идей — вдруг ей удастся что-нибудь придумать, и все будет хорошо.

— Надо проследить за ними, — сказала наконец Мэл.

— Нет, — отрезала Эм. Мэл была выдумщицей, но ее предложения порой не лезли ни в какие ворота, поэтому последнее слово всегда оставалось за Эм. Мэл оставила мысль о слежке и опять погрузилась в раздумья.

— Вот что! — воскликнула она через некоторое время. — Сегодня ты переночуешь у меня, а твои родители смогут побыть наедине. Моя мама говорит, что это не раз спасало нашу семью. Обычно она спихивает меня бабке, и как-то раз я незаметно подслушала их разговор. Она сказала бабушке: «Спасибо, Ирма, надеюсь, это поможет твоему сыну сохранить семью».

— Я уже столько раз ночевала у тебя, — заметила Эм. — Я только и делаю, что торчу у вас в доме.

— Ты оставалась у меня после того, как в последний раз поцапались твои предки? — не отставала Мэл.

Эм задумалась, припоминая. Настоящая ссора в семье началась неделю назад. Родители, как и прежде, не разговаривали и не смеялись, но только на этой неделе Эм впервые почувствовала холод и напряжение, воцарившееся между ними. Впрочем, до нынешнего дня это ее не тревожило. До тех самых пор, когда она увидела лицо матери, вернувшейся в дом после уборки машины.

— Ни разу, — ответила она. — С тех пор ни разу.

Мэл вскочила на ноги и бросилась к лестнице:

— Пойдем. Надо спросить разрешения.

В конце концов Мэдди поняла, что приходить к Треве не стоило. Заправив шестую кастрюлю маникотти горой свеженатертого пармезана, которого хватило бы, чтобы усыпать все улицы и дворы Фрог-Пойнта, Трева вдруг загорелась идеей обшарить вещи Брента, чтобы найти улики.

— Нет, — сказала Мэдди. — Ни за что. Мы не станем копаться в его шмотках.

— Почему это? — Трева уселась напротив, от всей души радуясь своему плану. — Мы можем найти какую-нибудь вещь, которая подскажет нам, что происходит. Например, письма, предметы.

— Письма? — Мэдди бросила на подругу недоверчивый взгляд. — Брента не заставишь записать хотя бы номер телефона, а ты собралась искать любовные письма.

— Ну, тогда что-нибудь еще. Где он будет сегодня вечером?

Мэдди задумалась, припоминая, какой нынче день. Ага, четверг.

— Сегодня Брент играет в кегли со своим папашей.

Трева просияла, и Мэдди почувствовала тревогу. Очень уж легкомысленно подруга отнеслась к ее неприятностям.

— Замечательно! Сегодня вечером устроим шмон. У меня есть и другая идея. — Трева наклонилась вперед. — По-моему, ты должна изменить Бренту, чтобы сквитаться с ним. И я даже знаю, с кем ты это сделаешь. Помнишь парня, похожего на черного ворона, он еще бегал за тобой в старших классах и постоянно с кем-нибудь дрался? А вообще-то он был ничего, хотя и взбалмошный какой-то. Помнишь?

— Нет. — Мэдди посмотрела на Треву и увидела, что обмануть подругу ей не удалось.

— Конечно, помнишь. У него были такие огромные глаза и дряхлый автомобиль с задним сиденьем размером с вашу гостиную. — Трева сделала паузу для пущего эффекта и произнесла: — Кей Эл Старджес.

Мэдди подперла руками подбородок, показывая всем видом, что слова Тревы ее не интересуют.

— Помню, но смутно, — сказала она.

— Так вот, я встретила его вместе с Шейлой Бэнкхед у полицейского участка. Он выглядит намного лучше прежнего. У него пропали эти птичьи ухватки, зато он по-прежнему живчик, что в тридцать восемь даже привлекательно.

— Семь.

— Что?

— Ему тридцать семь. Он на год младше нас с тобой. Но какое отношение Кей Эл Старджес имеет к моему разводу с Брентом?

Ну вот, пожалуйста. На сей раз произнести это слово оказалось гораздо проще.

— Я уже сказала. Тебе нужно поквитаться с Брентом. Первым делом ты должна ему изменить.

— С Кей Элом Старджесом? — Мэдди от души рассмеялась.

Некоторое время Трева терпеливо ждала, потом спросила:

— Почему бы и нет?

Мэдди умолкла и посмотрела ей в глаза:

— Потому что я не наступаю дважды на одни и те же грабли.

— Так ты трахалась со Старджесом?

Хлопнула задняя дверь дома, и ворвавшаяся в кухню Мэл закричала:

— Мама! Разреши нам…

— Вон отсюда! — Трева даже не повернула головы. Дождавшись, когда дверь захлопнется, она подалась к Мэдди: — Так это правда? И ты ничего не сказала мне?

— Как-то не пришлось к слову. — Мэдди потерла рукой лоб, заставляя себя не углубляться в воспоминания о вечере, проведенном на заднем сиденье машины Кей Эла.

Трева все не унималась:

— Вот это да! Мне казалось, ты не в силах скрывать от меня свои тайны хотя бы двадцать минут, а уж тем более — двадцать лет. Неужели даже твоя матушка не пронюхала?

— Слава Всевышнему, нет. — Мэдди вздрогнула от одного предположения, что такое могло случиться. — Я никому ничего не сказала. Ты только представь, что началось бы, если бы это выплыло наружу?

— И заметь, он тоже держал язык за зубами, — подхватила Трева. — Не сомневаюсь, что для этого ему пришлось проявить немалую выдержку.

— Я никогда об этом не думала, — удивленно протянула Мэдди. — Очень любезно с его стороны. — Она замолчала, припоминая мысли, которые тогда бродили у нее в голове. — Пару недель я была сама не своя, страшно переживала, но менструация наступила в срок, и сразу произошло столько всего, что я думать забыла о своих тревогах. Как раз был конец учебного года, и вдруг вы с Хауи женитесь — вот суматоха-то началась! А потом мы окончили школу, и я поступила в колледж. Кей Эл навсегда уехал из города; я даже потихоньку забыла о нем и не вспоминала вплоть до нынешнего дня. Он сказал, что ему надо поговорить с Брентом.

— С Брентом? О чем?

Мэдди захлопала ресницами.

— Видишь ли, я у него не спрашивала. Мне это было неинтересно. — Она глубоко вздохнула и наконец задала мучивший ее вопрос: — Трева, ты должна сказать мне правду. Неужели все вокруг уже знают об этом? Неужели я, как всегда, все узнаю последней? Боюсь, я не смогу…

В дверь просунулась голова Эм, и Мэдди заставила себя улыбнуться.

— Привет, крошка, — сказала она.

— Привет. — Эм вошла в кухню и облокотилась о стол. Мэдди заметила на лице дочери напряженную гримасу. — Тетя Трева, можно я останусь у вас на ночь? Мы с Мэл хотим сравнить наши школьные списки, может быть, мы купим что-нибудь на двоих и сэкономим деньги.

— Какая ты бережливая, — отозвалась Трева, не отрывая глаз от Мэдди. — Конечно, оставайся.

— Класс! — Эм скользнула к двери, и женщины услышали, как она кричит: — Мэл! Ура!

— Вы никуда не собирались пойти вечером? — поинтересовалась Мэдди. — Я вовсе не хочу вешать Эм тебе на шею.

— Все в порядке, — Трева явно не возражала. — Чтобы закатить Бренту хороший скандал, ты должна остаться с ним наедине. Если я не смогу посидеть с девочками, за ними присмотрит Три. Сейчас дети — наименьшее из наших затруднений.

— Наоборот, Эм — моя главная головная боль, — возразила Мэдди, откидываясь на спинку кресла. — Порой мне снятся кошмары, в которых Эм узнает то, что уже известно всем вокруг.

— Откуда мне знать, что известно другим? Я могу говорить только за себя, — отрезала Трева. — И если ты хочешь получить ответ на свой вопрос, вот он: до сих пор я понятия не имела об изменах твоего мужа. — Трева положила ладонь поверх руки Мэдди. — Забудь на секунду об Эм. Чего бы ты хотела, если бы в этой истории не была замешана твоя дочь?

— Думаю, в таком случае я ушла бы от Брента, — сказала Мэдди. — Разумеется, если забыть еще и о моей матери, и о городе, который увидит первый развод в истории семейства Мартиндейлов, о родителях Брента, которые на меня насядут… Да и сам он вряд ли будет сидеть сложа руки — в прошлый раз Брент сопротивлялся как лев. А еще…

Трева сжала ее пальцы.

— Неужели ты не можешь хотя бы секунду не думать об окружающих? Чего хочешь ты, ты лично? Мэдди даже растерялась.

— Не знаю. — Она попыталась сосредоточиться. — Наверное, мне бы захотелось остаться в полном одиночестве. Думаю, мне бы это очень понравилось. Делать что в голову взбредет и плевать на то, что думают соседи. Это было бы чудесно. — Мэдди выпрямилась, и Трева отняла руку. — Помнишь о моей фантазии насчет банка и прогулки голышом? У меня была и другая мечта — оказаться на пустынном острове с огромным запасом шоколада и книг. Мэдди Мартиндейл наедине с коробками шоколадной карамели и полным собранием сочинений всех авторов на свете. И никаких тебе соседей.

— Я тоже думала о чем-то в этом роде, — сообщила Трева. — Только в моих мечтах фигурируют шоколадки и Гаррисон Форд. И в один прекрасный день мне приходит мысль: «На кой черт мне сдался этот Гаррисон Форд? Если бы не он, я бы могла забыть об изнурительной гимнастике».

— А мне хватило бы одиночества, — сказала Мэдди. — Только я, и никого кроме. На веки вечные.

— Ну нет. — Трева вздернула брови. — Максимум две недели, а потом я бы потребовала вернуть мне мою семью. Даже Хауи, каким бы болваном он ни был.

— А я бы хотела навсегда, — сказала Мэдди и поерзала в кресле. — Но вряд ли смогла бы, потому что умерла бы без Эм. Впрочем, все это пустые фантазии. Я обречена жить в этом городе. У меня есть мать и дочь, о которых я должна заботиться, и я обещала Бренту до конца своих дней делить с ним радость и печаль, так что забудем о необитаемых островах. — Она покачала головой и добавила: — Я сама не знаю, чего хочу. Наверное, мне следует подумать о том, что я могу.

— Ты можешь развестись, — напомнила Трева. — Бросить его.

— А если Брент не изменяет мне и всему этому найдется какое-то другое объяснение? Ведь в жизни случается всякое.

Трева закатила глаза.

— Отлично. Коли так, поговори с ним, но только не сиди, действуй!

«Поговорить с ним. Сказать ему: „Брент, я ухожу от тебя. Забираю Эм и ухожу“. Последние пять лет ее жизни исчезли, словно их и не бывало. Мэдди вновь окунулась в прошлое, и это прошлое показалось ей настоящим кошмаром. Она почувствовала, как тяжелеют ее веки. Нет, она не заплачет. Она не станет сидеть на кухне лучшей подруги, вызывая жалость к своей персоне. Мэдди вскочила, желая только одного — убежать, пока из ее глаз не хлынули слезы.

— Ты права. Я так и сделаю. Но теперь мне пора идти.

— Как хочешь, — сказала Трева. — Поговорим потом. Ты в порядке?

— Лучше не бывает, — отозвалась Мэдди и поспешно отправилась искать свою дочь.

Стояла невыносимая жара. Пока Мэдди шагала по Линден-стрит, ведя Эм домой, ей казалось, что воздух буквально придавливает ее к земле. За минувшие годы Мэдди прошла по Линден-стрит не меньше миллиона раз. Когда-то она жила с матерью в старом желтом коттедже в двух кварталах от Тревы, а Трева жила там же, где жила сейчас с Хауи — в доме, доставшемся ей от родителей, которые переехали в район кондоминиумов у реки. Сколько раз Мэдди, задыхаясь, мчалась по Линден-стрит к Треве, переполненная замыслами и свежими новостями, сколько раз ездила в школу и на свидания с Брентом, который купил ей дом на Линден-стрит, потому что Мэдди любила эту улицу и хотела жить неподалеку от Тревы… с Брентом, который когда-то умел быть любезным и неотразимым, а теперь изменял ей.

«Ты вправду ненавидишь Брента?» — спросила себя Мэдди. Бывает так, что любишь человека и одновременно ненавидишь его; однажды Мэдди уже чувствовала к Бренту нечто подобное — после происшествия с Бет. Но теперь она ощущала лишь гнев, ярость, озлобление. В ее душе не осталось любви, которая могла бы перебороть иные чувства. К своему ужасу, Мэдди вдруг поняла, что она не в силах сдержать слезы. Испугавшись, что Эм увидит ее заплаканное лицо, она воскликнула: «А ну, кто быстрее доберется до машины?» — и, преодолев бегом последний квартал, без сил повалилась на водительское кресло своего «сивика», задыхаясь, но уже не плача.

Минуту спустя в машину влезла Эм. Она захлопнула за собой дверцу и сказала:

— Это нечестно. Ты обошла меня на старте. А куда мы поедем? Почему не в папиной машине? Она ведь лучше.

«Потому что я никогда и ни за что не сяду больше в его машину».

Мэдди завела мотор и ответила:

— Моя машина не хуже. Мы поедем искать папочку.

Эм тут же утихла.

— Ладно, — только и сказала девочка.

Мэдди поймала ее взгляд и улыбнулась, изо всех сил напрягая мускулы лица, заставляя его делать то, чего ему никак не хотелось делать.

— Мы спросим его, что он хочет на обед.

— Ладно, — повторила Эм, по-прежнему настороженно глядя на мать.

Мэдди вывела автомобиль на улицу, и Эм тут же опустилась пониже, чтобы никто не заметил ее сидящей в этой дряхлой колымаге. Мэдди же считала свой «сивик» одной из немногих побед, которых она добилась за время супружеской жизни. Вспомнив об этом, она судорожно стиснула руль. Брент долго уговаривал Мэдди сдать «сивик» в обмен на новую машину, которую он хотел ей купить, и как-то раз даже вызвал тягач, чтобы тот увез старушку на свалку; но в самую последнюю минуту Мэдди бросилась плашмя на капот, и водителю тягача пришлось уехать ни с чем. «Я люблю эту машину, — заявила Мэдди. — Я купила ее на собственные деньги. Она никогда не ломается, и я чувствую ее всей душой. Чтобы изучить машину не хуже, чем я знаю свой „сивик“, требуются годы. Я хочу, чтобы меня похоронили в моей машине». Брент перестал уговаривать Мэдди, он только посмотрел на жену так, будто у нее поехала крыша.

Должно быть, именно потому он и завел любовницу: к этому его подвиг стыд за машину Мэдди — стыд, который лишь усугубляло ее слабоумие.

Он изменяет ей. Даже если забыть все, что сказала Трева, иного объяснения нет и быть не может. И не зря Трева закатывала глаза. У Брента появилась любовница.

Мэдди миновала автозаправку и покатила по центральному району города навстречу мужу и бесславному концу супружеской жизни, слушая по радио «Бродяг» и стараясь забыть о своих горестях. Знакомые улыбались и махали ей рукой; Мэдди улыбалась и махала в ответ, ловя на себе одобрительные взгляды. Ее любили в городе. В глазах сограждан она была Прелестью и Умницей. Какая это мука — служить идеалом захолустного городка; но Мэдди была тем, чем была, и, может быть, это составляло основную часть ее существа. Ей в голову пришла ужасная мысль: что, если она столь яростно сопротивляется желанию развестись только оттого, что развод — удел дурных женщин? Глупо. Впрочем, не совсем. Не будь она Прелестью и Умницей, Мэдди и сама не знала бы, существует ли она на самом деле.

Она попыталась занять себя более приятными мыслями. В конце лета Фрог-Пойнт был особенно красив. Его улицы словно пологом укутывали кроны старых вязов и дубов с густой листвой. Ветви деревьев смыкались над головой, и Мэдди ехала в их пятнистой тени, чувствуя себя защищенной от невзгод. Корни могучих гигантов приподнимали серые бетонные плиты тротуаров, превращая их в потрескавшиеся замшелые волны. Когда-то, еще девчонками, Мэдди и Трева воображали, что это высокие горы, катались по их склонам на роликовых коньках и играли в «классы». А теперь Эм с Мэл занимались тем же самым, не ведая зловещих опасностей, которые подстерегают маленьких детей в больших городах. При всех своих недостатках — а их не счесть — Фрог-Пойнт был родным домом. Всю жизнь он держал Мэдди в своих теплых мягких объятиях, заботливо следя за каждым ее шагом. Если бы не Брент, жизнь во Фрог-Пойнте была бы вовсе не так уж и плоха. Даже с Брентом она чувствовала себя здесь вполне сносно. Она была неотделима от этого городка.

«Бродяги» умолкли, и из динамиков полилась «Полуночная прогулка» в исполнении Пэтси Клайн. Все ее песни неизменно были посвящены несчастной любви, и Мэдди находила в этом некое утешение; уж если даже такая женщина, как Пэтси, столь глупо ведет себя с мужчинами, то Мэдди вполне могла считать, что для нее еще не все потеряно.

В зеркальце заднего обзора, стремительно увеличиваясь в размерах, появился старинный бежевый «датсун». Его водитель притормозил буквально в последнюю секунду, едва не поддав под зад автомобилю Мэдди. «Датсун» был еще древнее ее «сивика» и выглядел таким дряхлым, что можно было подумать, будто бы на нем гонял сам Кей Эл в дни своей былой славы. Мэдди припомнила, каким он был тогда — дерзким, полным нервной энергии, — и ей на секунду захотелось вернуться в те времена, когда она еще не натворила непоправимых ошибок, когда еще могла предпочесть Кей Эла Старджеса Бренту. Но тогда у нее не появилась бы Эм, а Эм перевешивала любые соображения. Мэдди выбросила из головы Кей Эла и прочие воспоминания, в то время как ее автомобиль продолжал катить к конторе мужа.

Однако «датсун» вновь напомнил о себе яростным скрежетом тормозов. Он нагнал Мэдди и вновь лишь чудом успел затормозить, едва не разнеся ей багажник.

— Что ты делаешь, черт побери? — воскликнула Мэдди, глядя в зеркальце. «Датсун» отвалил в сторону и нырнул в переулок, демонстрируя презрение к медлительному «сивику». Но разве кому-нибудь захочется мчаться во весь опор навстречу катастрофе, особенно если рядом сидит твой ребенок? Мэдди глубоко вздохнула. Эм ждали суровые испытания, и это было хуже всего. Она никогда не простит Брента за то, что он причинил боль дочери, которая так его любит.

Но Мэдди не собиралась прощать Бренту и тех страданий, которые он причинил ей самой. Проезжая по прохладным тенистым улицам, она дала полную волю своему гневу. Брент опять выставил ее дурой; если она его бросит, ей придется терпеть унизительное сочувствие города, не имея возможности ответить тем же. Трева была права: она обязана найти способ отомстить Бренту. И тут перед мысленным взором Мэдди появился Кей Эл, стоящий на крыльце ее дома, широкоплечий, сильный, улыбчивый. Превратившись во взрослого мужчину, он стал чертовски хорош.

Ну нет. Ни за что. У Мэдди и так хватало забот. Даже если забыть о том, что супружеская неверность — это плохо, совершить измену во Фрог-Пойнте означало породить лавину самых невероятных слухов, из которых потом можно составить целый телесериал.

И тем не менее размышления о мести были приятны. Мэдди вдруг осознала, что она с удовольствием ошеломила бы город, показав себя Противной Девчонкой — если уж не на деле, то хотя бы в мыслях.

Теперь по радио передавали песню Ребы Макинтайр. Мэдди свернула за угол и тут же затормозила, едва не наехав на крохотного пестрого щенка. Тот сидел на самой середине дорожной полосы, не обращая на машину ни малейшего внимания.

— Я не тороплюсь, — сказала Мэдди щенку, а Эм тут же рассмеялась.

Потом девочка умолкла и повернулась к матери, поблескивая из-за стекол очков широко распахнутыми невинными глазами.

— Готова спорить, эта собачка бездомная, — сказала она. — Давай возьмем ее с собой.

Мэдди посмотрела поверх руля, разглядывая щенка. На нем был красный ошейник с табличкой.

— Это домашний щенок, Эм, — ответила она. — Вероятно, возвращается к своему хозяину.

— Тогда мы могли бы купить другого щенка, взять его в дом, а значит, совершить добрый поступок, — предложила Эм.

Мэдди откинулась назад. Наконец ей стала ясна причина сегодняшнего ангельского поведения дочери.

— Давай выкладывай, что у тебя на уме, — велела она. Эм приподнялась на сиденье, чтобы казаться выше.

— Я хочу собаку, — сказала она. — Я хорошо себя вела. И у меня скоро день рождения.

— Ты родилась в январе, — напомнила Мэдди.

— Я так и знала, что ты это скажешь, — запричитала Эм. — Но нам же на самом деле нужна собака. Очень, очень нужна.

— Ты просто насмотрелась фильмов, — попыталась укротить дочь Мэдди. — Имей в виду, Эм, держать собаку не так-то легко. Ты должна ухаживать за ней, кормить…

— Я знаю! — воскликнула девочка с таким торжеством, что Мэдди поняла: Эм действительно знает. Перегнувшись через спинку сиденья, Эм вытащила пачку библиотечных книг. — Вот, я все изучила, — гордо заявила она.

Мэдди посмотрела на обложки. «Собака в доме», «Полный курс собаководства», «Кинология», «Собачья диета». И это было далеко не все — на коленях у Эм лежало еще несколько книг.

— Я уже прочла их, даже самые трудные, — сообщила девочка, — и знаю, как заботиться о щенке. Прошу тебя, мамочка!

Голова Мэдди была забита более насущными делами, и первым ее желанием было сказать «нет»; но Эм так настойчива… К тому же Брент наверняка взбесится, увидев дома собаку. Это соображение решило дело. Помимо прочего, щенок помог бы Эм пережить тяжелые времена, если бы родители действительно решили развестись.

Эм смотрела на мать с таким видом, будто от ответа зависела ее жизнь.

— Ладно, — сказала Мэдди. — После встречи с папой заедем в приют для бездомных животных.

— Ура! — Эм запрыгала на сиденье.

— Но только если ты будешь сама ухаживать…

— Буду! Буду! Обещаю, мамочка! Я все знаю, все умею! — Эм продолжала подпрыгивать, а ее рот растянулся до ушей.

Щенок на дороге перестал чесаться и зевнул; Эм вновь рассмеялась. Мир на секунду вновь стал прекрасен и удивителен. «Может быть, не стоит ехать в компанию к Бренту, — подумала Мэдди. — Может, лучше прямо сейчас отправиться за собакой. Или даже остаться здесь, на дороге».

Она посмотрела в зеркальце и увидела дряхлый «датсун», который на полной скорости выруливал из-за угла.

Мэдди повернулась, чтобы предупредить Эм, но ее голос перекрыли визг шин, скрежет тормозов и душераздирающий стон мнущегося металла. Что-то толкнуло ее в спину, ее голова метнулась вперед, а сиденье — назад, радиоприемник умолк, а потом затылок Мэдди безвольно вмялся в подголовник за ее спиной.