Стоя на вершине холма, они окидывали взглядом Лан. Днем пригревало солнце, а теперь пронзительный холодный ветер гнал по небу облака. Он ломал слабые лозы в виноградниках, расположенных на холме, и стебли на коричневых лугах, где совсем недавно сошел снег. Крестьяне неустанно трудились в поле, не обращая внимания на небольшую группу путников. Здесь, возле главной дороги, соединяющей Санлис с Кельном, они привыкли встречать незнакомцев и не удивлялись, когда те почтительно замирали, впервые увидев город, который высокие стены превращали в неприступную крепость.

На некоторое время вниманием Матильды завладела эта римская крепостная стена. Потом девушка перевела взгляд на юг и посмотрела на монастырь Девы Марии. Матильда невольно прочитала короткую молитву. В этом монастыре, несомненно, чаще молились за Людовика, чем за маленького Ричарда, но все же было приятно осознавать, что рядом есть люди, далекие от государственных интриг, ведь в поклонении небесному, единственному истинному царю познается ничтожность судеб земных правителей.

Похожее чувство Матильда испытала, когда проезжала Реймс и видела церковь, где короновались франкские монархи. Этот город называли оплотом Франции, caput Franciae. Конечно, таких людей, как Матильда, там ненавидели, а таких, как Людовик и его жена Герберга, напротив, любили, но все же именно здесь постоянно укреплялась вера в то, что все короли подчиняются Господу. В отличие от преходящей власти людей, которую они по своему легкомыслию могут использовать во вред и потерять, Его власть вечна.

Матильда думала не только о молитвах, которые произносили монахини там, в долине, но и о тех, которые, возможно, именно сейчас обращала к небу Спрота. Она никогда не была набожной, но страх за сына полностью ее изменил. Когда Матильда покидала Питр, Спрота впервые в жизни ласково ее обняла.

– Если бы я могла поехать вместо тебя! – воскликнула она. – Как бы я хотела освободить своего сына и поставить на место проклятого короля и его жену!

Матильда высвободилась из ее объятий и указала на округлившийся живот Спроты:

– Это невозможно, а значит, за тебя это сделаю я.

Девушка села на лошадь. Она чувствовала на себе обжигающий взгляд Спроты, даже когда дом Эсперленка остался далеко позади.

Поездка в Лан прошла почти в полном молчании. Бернард и Бото вернулись в Руан, чтобы Людовик не усомнился в их преданности. Герцог Алансона, который усердно трудился над созданием плана, тоже вернулся в свой замок, чтобы в случае неудачи не попасть под подозрение. Осмонд поехал вперед, чтобы подготовить Ричарда, поэтому Матильда отправилась в долгий путь в сопровождении Арвида и двоих норманнских воинов. Путники ночевали на постоялых дворах или под открытым небом и теперь приближались к городским воротам Лана.

Какой бы широкой ни казалась улица, она была так запружена повозками и заполнена людьми, что проехать по ней верхом на лошади не представлялось возможным. Помогая Матильде спешиться, Арвид держал ее руку чуть дольше, чем нужно. Такими маленькими, неприметными жестами он проявлял свою симпатию, хотя после той ночи они больше не оставались наедине и сейчас было неподходящее время для признаний в любви.

– Ты все еще можешь вернуться, – прошептал Арвид, отпустив ее руку. – Ты не обязана это делать.

– Нет, обязана, – возразила Матильда. – Тогда, в Фекане, Спрота меня приютила. Я никогда не выражала ей особой благодарности и в том, что жила неправильно, винила не в последнюю очередь ее. И тем не менее она всегда мне помогала.

Арвид опустил глаза.

– Я боюсь за тебя, – впервые признался он.

Матильда вздохнула. Она знала, что не сможет рассеять этот страх, но все же попыталась побороть его своей решительностью.

– Все будет хорошо, – сказала она.

Хотя судьба Ричарда не имела отношения к ее собственной, девушка видела в ней пророчество для себя. Матильда была уверена: если им удастся привезти мальчика в Руан целым и невредимым, она наконец станет счастливой и больше не будет отказываться от будущего только потому, что не знает своего прошлого.

Она решительно кивнула и вместе с Арвидом вошла в ворота.

Матильда надвинула капюшон пониже и опустила глаза. Она молчала. В своей одежде, не очень дорогой, но сшитой из плотной, целой и чистой льняной ткани, Матильда выглядела как женщина, занимающая определенное положение в обществе. Арвид облачился в рясу. На самом деле он уже давно ее не носил, но для их плана ему обязательно нужно было притвориться священником.

– Как странно, – заметил он, – я всю жизнь хотел служить Господу. И именно сейчас, когда я распрощался с этим желанием, мне приходится изображать человека Божьего.

Хоть он и выглядел как священник, поначалу их обоих встретили с недоверием. У ворот королевского замка стояло много стражников, которые отказались их пропускать, даже когда Арвид заявил, что прибыл из Нормандии, чтобы по поручению Бернарда Датчанина проведать молодого графа, и к тому же предъявил письменное подтверждение того, что раньше был учителем Ричарда.

У Матильды опустились руки, но все же она не собиралась сдаваться так быстро. Пока Арвид подбирал слова, она подняла глаза, откинула капюшон и с мольбой взглянула на стражников:

– Сжальтесь надо мной! Я бывшая кормилица Ричарда, меня прислала сюда его мать. Мы слышали, что он тяжело болен. Прошу вас, позвольте нам увидеться с ним, чтобы на родине мы смогли рассказать о его скором выздоровлении.

Договорив до конца, Матильда затаила дыхание. Мужчины внимательно на нее смотрели. Может быть, они удивлялись тому, что ничего не знают о болезни Ричарда? Или же подозревали, что она слишком молода для того, чтобы быть его кормилицей? Но все-таки Матильде уже исполнилось двадцать пять лет, и выглядела она не моложе своего возраста. Хотя ее рыжевато-каштановые волосы еще были густыми и у нее еще не выпал ни один зуб, маленькие морщинки вокруг глаз и рта свидетельствовали о перенесенных испытаниях и смертельном страхе.

Наконец один из мужчин принял решение:

– Короля сейчас нет в городе, но мы можем сообщить о вашей просьбе королеве.

Матильде и Арвиду пришлось провести у ворот долгие изнурительные часы. Они не смотрели друг на друга и избегали назойливых недоверчивых взглядов стражников. Когда стемнело, мужчина, говоривший с Матильдой, вернулся и жестами пригласил их следовать за ним.

Матильда снова набросила капюшон на голову и шла, не отрывая взгляда от земли. Она почти не видела двора и хозяйственных построек, расположенных по обе стороны от нее, и только в большом зале поняла, что совершила ошибку, не осмотревшись как следует. Если их план провалится, ей придется ориентироваться здесь одной. Но осознала это Матильда слишком поздно.

В зале было жарко и душно, пахло мясом и жиром. Перед королевой стояла полная тарелка. Герберга ничего не ела, а только с отвращением смотрела на нее. Хотя эта женщина недавно родила ребенка, она была чрезвычайно худой, и ее острый подбородок это подчеркивал. И тем не менее она не казалась беспомощной или хрупкой: когда Герберга подняла глаза от тарелки и стала рассматривать вошедших, ее взгляд напоминал взгляд хищной птицы.

Матильда не знала, что делать: начинать разговор или ждать, когда Герберга к ней обратится. По-видимому, у Арвида возникли такие же сомнения, потому что мгновения одно за другим проходили в напряженном молчании.

– Священник и кормилица, – наконец произнесла Герберга. По ее хриплому голосу было неясно, сказала она это дружелюбно или с презрением.

Матильда попыталась вспомнить все, что знала об этой женщине. Герберга была не только супругой монарха, но и дочерью монарха – короля восточных франков Генриха, – а теперь, после его смерти, еще и сестрой монарха – короля Германии Оттона, которого называли Великим. В отличие от других женщин ее круга, ставших игрушками в руках отцов, братьев и мужей, Герберга, по слухам, обладала трезвым рассудком и тщеславием, необходимым для того, чтобы самостоятельно принимать решения и не предоставлять управление делами мужчинам. Следовательно, от нее исходила едва ли не бо́льшая опасность благополучию и жизни Ричарда, чем от Людовика.

– Мы слышали, что молодой граф болен, – нарушил молчание Арвид. – И хотели бы своими глазами увидеть, что он хорошо себя чувствует.

– Неужели вы сомневаетесь в том, что король пригласил для своего воспитанника лучших врачей?

Голос, который только что был очень хриплым, прозвучал пронзительно и резко, но Матильда ни на миг не поверила в искренность этого возмущения. Такого человека, как Герберга, болезнь Ричарда могла только обрадовать.

– Ни в коем случае! – воскликнул Арвид. – Но все же не от врачей, а лишь от воли Божьей зависит, выздоровеет мальчик или нет. Если да, то на его родину мы принесем хорошие новости; если же нет, то помолимся за его несчастную душу.

После этих слов Герберга с притворным пониманием кивнула, но от Матильды не ускользнул торжествующий блеск в ее глазах.

– Врачи прописали ему строгую диету, но пока она не приносит пользы. Ричард очень исхудал, и я думаю, что не стоит беспокоить его в таком состоянии. Король лично приказал никого к нему не пускать.

– Но это не касается тех, кто пришел по поручению его матери, – вставила Матильда. – Вы ведь тоже мать. Вы знаете, как разрывается женское сердце от беспокойства за детей. Не прогоняйте нас, позвольте нам внести в жизнь Спроты немного… ясности!

Герберга стала сверлить Матильду взглядом, и девушку охватил страх. Заметит ли королева то, на что не обратили внимания стражники, – что она чересчур молода для того, чтобы быть бывшей кормилицей Ричарда? Но факелы из березовой коры наполняли зал слишком тусклым светом. На лице Герберги танцевали тени, как, наверное, и на ее собственном лице.

Внезапно пронизывающий взгляд Герберги поник. Может быть, ее и не переполняла материнская любовь, но ее попытки укрепить власть мужа определенно были вызваны желанием обеспечить своим сыновьям великое будущее и страхом потерпеть в этом неудачу. Этот страх сопровождал ее всю жизнь, и не в последнюю очередь во время таких одиноких ужинов, как этот. Женщина отодвинула полную тарелку и поднялась. Наконец она кивнула:

– Можете увидеться с Ричардом, если так этого хотите. Но имейте в виду: если вы задумали что-то еще, кроме посещения больного, не думайте, что я помилую вас только потому, что вы женщина и священник.

Арвид и Матильда приготовились увидеть Ричарда бледным и исхудавшим, но то, что у него болит живот, стало для них неожиданностью. Когда они вошли в покои, мальчик метался на постели, стонал и закатывал глаза. Ставни были закрыты, в плотном воздухе висел кисловатый запах. Недалеко от кровати стояли две кружки с раствором уксуса, но никто не спешил смачивать им льняные полотенца и делать Ричарду холодные компрессы.

Осмонд де Сентвиль беспомощно застыл у постели мальчика. Он лишь мельком взглянул на Арвида с Матильдой и притворился, будто не знает их, хотя был знаком с ними не первый год. Они тоже не сказали ему ни слова, по крайней мере в присутствии слуги, отвечавшего за убранство и чистоту покоев королевского замка.

Матильду бросило в пот: Ричард не получал должного ухода, зато дров для него не жалели. Рядом с каменным камином и тонким листом железа, защищающим деревянный пол от искр, лежала большая куча поленьев, и Осмонд то и дело подкладывал их в огонь.

Вскоре Матильде захотелось сделать глоток свежего воздуха, но она не подала виду, а быстро подошла к мальчику, положила руку на его вспотевшее лицо и утешительно провела по нему ладонью. Он не оттолкнул ее, но стонать не перестал, и Арвид, который все еще стоял поодаль, начал бормотать молитвы.

Осмонд по-прежнему не обращал внимания на Матильду и Арвида. В ярости он набросился на слугу:

– Почему до сих пор не пришел врач? Лан считается городом ученых, но все лекари, которые до сегодняшнего дня осматривали молодого графа, были шарлатанами!

Слуга помрачнел и заметно разозлился, поскольку в его обязанности не входило следить за лечением мальчика и поскольку ему не нравилось, что Осмонд бранит придворных врачей. Вместо того чтобы ответить на упрек, он просто развернулся и молча вышел из комнаты.

Как только за ним закрылась дверь, все изменилось: Арвид перестал молиться, обеспокоенное лицо Матильды вмиг просияло торжествующей улыбкой, а Осмонд довольно кивнул, радуясь тому, что они сумели совершить задуманное.

– Вас все-таки впустили к Ричарду! – воскликнул он.

– Видимо, в груди Герберги тоже бьется материнское сердце, – сказала Матильда.

– Ничего подобного! – прошипел Осмонд, которому, как всегда, с трудом удавалось держать себя в руках.

Безусловно преданный Вильгельму, он так же относился и к его сыну, а всякого, кто угрожал Ричарду, считал своим смертельным врагом. В мире Осмонда не существовало серого цвета – только черный и белый.

– Если бы мы действительно нуждались в услугах врача, наше положение было бы безнадежным. Я не преувеличивал, когда говорил о шарлатанах. Возможно, здешние врачи что-то и понимают в медицине, но они не сделали ничего, чтобы спасти Ричарда. Наоборот, если бы они не были уверены в том, что он умрет и без их помощи, то вместо лекарства напоили бы его ядом.

Ричард приподнялся на постели. Он уже не стонал и не закатывал глаза. Все это время он только изображал страдания, и делал это, по мнению Матильды, очень правдоподобно. Если бы она не знала, в чем дело, то, увидев его, умерла бы от волнения. Во всяком случае, пот на его лице был настоящим, что было неудивительно при такой жаре.

– Матильда! – радостно воскликнул мальчик.

Его голос был хрипловатым, а не по-детски звонким и тонким, как раньше. Ричард заметно повзрослел. Он выглядел изможденным от длительного пребывания в плену и в последнее время, наверное, почти ничего не ел, стремясь похудеть. У него были впалые щеки, но в карих глазах блестели искорки.

– К счастью, никто не усомнился в том, что Ричард серьезно болен, – радовался Осмонд.

– Видимо, все они так сильно надеются на его кончину, – предположил Арвид, – что с ликованием принимают даже малейшие признаки этого, вместо того чтобы трезво оценить ситуацию.

– Моя мать просила что-нибудь мне передать? – взволнованно сказал Ричард.

Уже много лет он не говорил о Спроте, но сейчас, радуясь успеху их плана, не мог относиться к матери с привычным равнодушием, хоть она и была всего лишь конкубиной его отца.

– В своих мыслях и молитвах она всегда рядом с тобой, – заверила мальчика Матильда.

Девушка не помнила, прикасалась ли вообще когда-то к Ричарду, но сейчас, сидя на его кровати, обняла его совершенно непринужденно и без всякого стеснения. Матильде казалось, что после той ночи с Арвидом она стала другой – более нежной, ласковой, заботливой.

– У нас нет времени на то, чтобы радоваться встрече, – вмешался Осмонд. – Завтра вечером все решится: либо нам удастся сбежать, либо все наши надежды рухнут.

– Король будет во дворце? – спросил Арвид.

Осмонд кивнул:

– Сегодня он уехал на охоту, но скоро вернется, и тогда вместе соберется вся королевская семья: Людовик, Герберга и их трое детей. К счастью, они не станут нам мешать: они боятся подходить к больному, чтобы не отравиться его ядовитым дыханием.

– А двое мужчин в коридоре – кто они?

– Росцелин и Жерар. Воины, охраняющие Ричарда, – ответил Осмонд. – Росцелин – это тот рыжебородый, от чьего смеха сотрясаются стены, а Жерар – невысокий мужчина с соколиным взглядом, от которого ничего не ускользает. Он выглядит не таким сильным, как его товарищ, однако он намного опаснее. До недавнего времени Жерар был всего лишь конюхом, но теперь ему поручили куда более ответственное задание, и он, несомненно, приложит все усилия, чтобы его выполнить. – Осмонд повернулся к Матильде. – Думаешь, тебе удастся отвлечь их внимание?

Не только он смотрел на нее с сомнением, но и Арвид. В его взгляде читалась тревога, и девушка знала, что он хочет сказать: они добились многого, но все еще не достигли цели.

Сжав руку Ричарда, она пообещала:

– Я сделаю все, что в моих силах.

Матильда долго наблюдала за воинами, не решаясь сделать над собой усилие и подойти к ним. До сих пор она думала, что легко выполнит свою задачу, ведь она слишком часто испытывала страх смерти, чтобы теперь бояться незнакомых людей. Но даже если бы девушка не испытывала страха, преодолеть смущение перед мужчинами после стольких лет, проведенных в монастыре, было непросто.

Когда один из них взглянул на Матильду, она быстро опустила глаза. Девушка разозлилась на себя за это, однако в следующее мгновение поняла, что такое поведение очень понравилось обоим воинам.

Раздался смех, но не оскорбительный, а добродушный.

– Эй, девушка! – крикнул один из них. – Ты ведь из Нормандии, правда? Не желаешь ли присоединиться к нам?

Матильда нерешительно подошла и заметила на столе перед мужчинами две кружки, наполненные до краев. По ее телу скользили взгляды: один похотливый, другой оценивающий, и она ощущала их так же отчетливо, как будто это были прикосновения рук.

В отличие от своего товарища, простодушного Росцелина, Жерар не засмеялся.

– Говорят, что ты была кормилицей молодого графа, – недоверчиво сказал он, – но ты не похожа на кормилицу.

Матильда подняла голову и посмотрела ему в глаза:

– И как же, по-твоему, должны выглядеть кормилицы?

Жерар промолчал, а Росцелин широко улыбнулся, поднял руку и указал на ее грудь, которая, вопреки его ожиданиям, была не пышной, а маленькой.

– Я не кормлю Ричарда уже много лет… – пробормотала девушка.

Этот ответ не произвел на них впечатления. Не важно, большая грудь или маленькая, – глядя на женщину, такие мужчины не хотят думать о том, скольких детей она вскормила. Матильда поспешила исправить свой промах и быстро сбросила накидку. Пусть она не могла похвастаться большой грудью, но теперь у нее были открыты плечи. Сегодня Матильда облачилась в платье, похожее на те, которые раньше любила носить Герлок, а волосы расчесала до блеска, заплела в тоненькие косички и перевязала ярко-красными лентами.

Казалось, мужчинам нравилось то, что они видят, потому что глаза у них сверкали.

– Может, сыграешь с нами партию? – предложил недоверчивый Жерар, и только теперь девушка заметила, что на столе были не только кружки с медовым вином, но и игральные кости из китового уса.

Она понятия не имела, что нужно с ними делать, ведь знала всего одну настольную игру – хнефатафл, в которую иногда играла с Герлок и Спротой, и в ней фигуры были изготовлены из янтаря, стекла и рогов животных. Тем не менее Матильда с притворным воодушевлением кивнула.

– Если вы не боитесь проиграть! – самоуверенно воскликнула она и громко рассмеялась.

Чуть позже Матильда уже сидела рядом с мужчинами, пробовала медовое вино, пыталась понять правила игры – и призывала себя к терпению. Как бы она ни хотела, чтобы все это быстрее закончилось, нужно было дождаться, когда на королевский замок опустится ночь и все лягут спать. К тому же нельзя было торопиться с вопросами, хоть мужчины и успели уже назвать ей свои имена.

И лишь после того, как кружки с медовым вином наполовину опустели, а лица воинов раскраснелись, Матильда, проигравшая две партии и выигравшая столько же, решилась спросить о Людовике.

– Король куда-то уехал? – будто невзначай поинтересовалась она. – Когда я была у Ричарда, я слышала, что он уже давно не навещал мальчика.

– О, этого он не делал уже целую вечность! – заявил Росцелин. – Хотя его величество уже вернулся с охоты, к молодому графу он еще не заходил. Здесь очень скучно, и нам редко кто-нибудь составляет компанию, тем более такая женщина, как ты.

Он бросил на Матильду нескромный взгляд.

– Превосходная женщина! – вторил ему Жерар. Его считали более тщеславным и осторожным, но медовое вино и красота Матильды сделали свое дело. – Говорят, что норманнские женщины очень сильные. Это правда?

Когда он внезапно придвинулся ближе, девушка отстранилась, но все же заставила себя игриво улыбнуться:

– О да, мы сильные. Но прежде всего мы ловкие. Я могла бы доказать вам это в другой игре, потому что эта мне уже немного надоела. Как насчет того, чтобы пометать кости? Думаю, вам не удастся меня победить.

Метание костей было детской забавой, но Жерар и Росцелин с воодушевлением приняли предложение.

– Я бы тоже с удовольствием продемонстрировал тебе ловкость своих рук! – воскликнул Росцелин.

– Да ну? У тебя же лапы, а не руки! – съязвил Жерар. – А вот я всегда бросаю кости прямо в цель, потому что у меня есть необходимое чутье.

Его руки тоже были похожи на лапы, но Матильда лишь улыбнулась еще шире и восторженно попросила:

– Что же, тогда несите кости!

Росцелин услужливо поднялся, но Жерар не сдвинулся с места. Казалось, что его чрезвычайно привлекала возможность остаться с Матильдой наедине. Этого девушка допустить не могла. Она наклонилась к нему:

– К сожалению, кости не могут утолить голод, а играя с вами, я проголодалась. Ты не мог бы принести нам поесть?

Жерар нахмурился.

– Прошу тебя! – с мольбой воскликнула Матильда, не давая ему возможности отказаться. – Иначе мне придется самой выпрашивать в кухне кусочек хлеба.

К ее облегчению, он все-таки поднялся и вслед за Росцелином пошел вниз по лестнице. Наконец-то она осталась одна возле наполовину наполненных кружек!

Девушка долго ждала этого момента, но не решалась перейти к делу. Какими бы навязчивыми ни были слова и взгляды этих мужчин, все же они не переходили границ вежливости – наоборот, они оказались добродушными людьми и не заслуживали того, чтобы им причиняли вред. Если Матильде удастся осуществить свой план, их обоих наверняка казнят. Конечно, приговор зачитает король, а исполнять его будут воины, но именно она посылает этих мужчин на смерть, и, представив себе их невинные лица, девушка почувствовала, что не может так поступить. Но потом Матильда подумала о Ричарде, о Спроте, об Осмонде, об Арвиде и собралась с духом. Слишком много людей рассчитывало на нее и на то, что она преодолеет угрызения совести и сделает зло во имя добра.

Матильда открыла привязанный к поясу кожаный мешочек и высыпала часть его содержимого в кружки с медовым вином. В монастыре Святой Радегунды она многое узнала о травах, в том числе и то, что некоторые из них, а именно белена, дурман и мак, вызывают сонливость.

Едва Матильда спрятала мешочек, как воины вернулись обратно. Собственно говоря, девушка была не голодна, но обрадовалась тому, что может смотреть на еду, а не им в глаза, и набросилась на холодные гусиные окорочка и хлеб.

Даже вдоволь насытившись, Матильда делала вид, будто все еще хочет есть. Мужчины много пили и вскоре стали тереть глаза. Тем не менее они долго не поддавались усталости, и девушка испугалась, что взяла слишком мало трав. Но когда Матильда поднялась, громко спросила, кто хочет первым доказать свою ловкость, и, не став дожидаться ответа, бросила кости, то, кроме стука, услышала громкий храп. Она обернулась: Росцелин положил голову на стол, а Жерар – на плечо товарища. Оба погрузились в крепкий, глубокий сон.

Матильда вновь почувствовала угрызения совести, но быстро взяла себя в руки. Она надела накидку и бросилась в покои, где ее уже с нетерпением ждали Ричард и Осмонд.

– Они спят! Они спят крепким сном! Где Арвид?

– Он только что приходил и сказал, что в коридорах все тихо.

Пока Матильда выполняла свою часть плана – опоить стражников, Арвид, низко надвинув на лицо капюшон, следил за тем, чтобы они никого не встретили, выходя из замка. Даже если бы кто-то его увидел, монах, который по ночам не спит, а молится, ни у кого не вызвал бы подозрений.

Матильда пожалела, что Арвида не оказалось рядом и он не мог подбодрить ее кивком головы, но ждать его возвращения было некогда.

– Начинаем! – скомандовал Осмонд и принес из угла комнаты охапку соломы.

Эту часть плана предложили Матильда и Арвид, которые однажды во время нападения на монастырь спрятались под соломой, и это спасло им жизнь. Подобным образом можно было спрятать и мальчика.

Когда Осмонд стал окутывать Ричарда соломой, тот попытался улыбнуться, как будто это было игрой, хотя на самом деле все понимали, что рискуют жизнью.

«Надеюсь, ему хватит воздуха», – подумала Матильда.

После того как Осмонд поднял охапку, девушка обошла кругом и убедилась в том, что молодого графа не видно. Потом она последовала за воином в коридор и во двор. Если они все же кого-то встретят, возможно, она сумеет его отвлечь.

Матильда искала глазами Арвида, но его нигде не было. После долгих часов, проведенных в душных комнатах, холодный ночной воздух взбодрил ее, но потом у нее перехватило дух от неожиданности: из темноты послышался чей-то низкий голос.

– Эй! Стойте!

Матильда не видела, кто к ним приближается, но, судя по голосу, это был очень крепкий и очень сердитый мужчина.

– Куда ты несешь солому? – крикнул он.

Матильда понятия не имела, как можно отвлечь этого человека, но Осмонд не растерялся.

– На ней спал маленький Ричард. Он очень болен и сильно потеет, поэтому я хочу ее поменять.

Матильда услышала, что мужчина плюнул на землю.

– Тогда иди прочь! Зараза норманнов мне не нужна!

Осмонд молча продолжил путь и вместе с охапкой соломы растворился во тьме. Матильда не сдвинулась с места. Сердце по-прежнему бешено стучало у нее в груди, и девушке не сразу удалось убедить себя в том, что пока все идет по плану.

Осмонд вынесет Ричарда из города в охапке соломы, найдет в условленном месте лошадь и увезет мальчика в замок Куси. Местный граф, которого возмутило убийство Вильгельма и пленение Ричарда, предложил им свою помощь, а высокие и толстые стены его замка в случае необходимости могли выдержать многомесячную осаду. Разумеется, Ричард не мог оставаться в замке Куси вечно, поэтому, немного отдохнув и убедившись, что их не преследуют, Осмонд увезет мальчика в Санлис. Там живет еще более могущественный граф, который тоже встал на их сторону.

Матильда поспешила обратно, чтобы выполнить свою последнюю задачу на сегодня. Возвращаясь в покои Ричарда, она прошла мимо Росцелина и Жерара, которые все еще крепко спали. При свете дня они выглядели сильными и грубыми – во сне же в них было что-то по-детски невинное, и это растрогало и взволновало Матильду. «Почему, – сокрушалась она, – в этом жестоком мире так часто приходится убивать, чтобы сохранить жизнь?»

Добравшись до покоев Ричарда, она положила одеяло так, чтобы казалось, будто под ним лежит ребенок. Если на следующее утро в комнату войдет слуга или врач, он подумает, что мальчик еще спит.

Как можно тише девушка вышла в коридор. Даже если Росцелин и Жерар не слышали, как она осторожно закрыла за собой дверь, это услышал кто-то другой. Обернувшись, Матильда увидела перед собой чью-то фигуру.

Арвид заметил, как она сначала застыла в оцепенении, а узнав его, облегченно вздохнула.

– Все прошло хорошо! Они спят! – взволнованно прошептала Матильда. – Я видела, как Осмонд и Ричард покинули замок.

Арвид быстро закрыл ей рот рукой. Ее губы были очень мягкими и вызывали непреодолимое желание поцеловать их. В то время как одна половина его души изнывала от страха и тревоги, другая наслаждалась этим приключением и считала его таким захватывающим – не в последнюю очередь из-за постоянной опасности. Арвид впервые испытывал восторг от того, что шел по краю пропасти, которая была не просто темной и глубокой, но и, казалось, бросала ему вызов. Возможно, этот восторг свидетельствовал о его легкомыслии, а может, достался ему в наследство от безумного отца, но, как бы там ни было, Арвид давно не чувствовал себя таким бодрым и таким живым, как в эти дни.

Он быстро наклонился и поцеловал Матильду. Она ответила на поцелуй, но потом отстранилась:

– Не сейчас, у нас нет времени.

– Но ведь во дворе… все прошло хорошо?

– Осмонда никто не остановил.

– Слава богу!

– Теперь нам нужно спешить.

Арвиду очень не хотелось оставлять ее одну, однако, согласно их плану, на этом месте лучше было разделиться и поодиночке незаметно покинуть королевский дворец.

– Иди первый, – решила Матильда, – а я прослежу за тем, чтобы эти двое и дальше спали беспробудным сном.

Внутри Арвида все противилось ее намерению. Конечно, Матильда была права: если воины проснутся, то не он, священник, а именно она сможет снова опоить их медовым вином. Но вдруг кто-нибудь увидит ее во дворе ночью?

– Прошу тебя! – настаивала девушка, угадав его сомнения. – Мы уже говорили об этом и вместе пришли к выводу, что так будет лучше.

Матильда сжала руку Арвида и потом отпустила ее. Его недовольство возрастало, но ему не оставалось ничего иного, кроме как уйти и оставить ее одну. В конце коридора он обернулся, и Матильда помахала ему рукой, покраснев от волнения.

– Не бойся! Уже завтра утром мы увидимся снова! – с надеждой прошептала девушка.

Арвид почувствовал комок в горле. Он безуспешно пытался найти подходящие слова, чтобы сказать, что тоже надеется на это.

Потом он в последний раз улыбнулся, кивнул Матильде и быстро накинул на голову капюшон.

В который раз Матильда пожалела, что во время приезда не рассмотрела королевский замок получше. При свете дня она могла бы определить самый легкий и быстрый способ сбежать отсюда, но сейчас, в кромешной тьме, все здания – амбар, кладовая, сараи и конюшни – выглядели одинаково. В коридорах, соединяющих эти постройки, либо клубился дым, либо гулял ветер, а те немногие люди, которых девушка увидела, спали так же крепко, как и Жерар с Росцелином. Но удача могла оставить Матильду в любой момент. Она должна наконец найти пекарню!

Именно там, как удалось узнать Эсперленку перед их отъездом в Лан, находится потайной выход. Им пользовались мельники, которые приносили из близлежащих мельниц свежую муку. Матильда должна была покинуть замок через этот выход и на улице встретиться с Арвидом.

По запаху, ударившему ей в нос, девушка поняла, что поблизости находятся не помещения со свежеиспеченным хлебом и зерном, а уборные. Она услышала стоны: видимо, у кого-то болел живот. Матильда быстро пошла дальше. Что это там, неужели костер? И вокруг него сидят воины? Было легко покинуть здание замка, но во дворе Матильда постоянно сталкивалась с новыми препятствиями.

Да, чуть поодаль действительно собрались мужчины, но, к счастью, они были полностью сосредоточены на кружках с вином и не обратили на нее внимания. Хотя на глинистой почве Матильда двигалась бесшумно, она вплотную приблизилась к стене и дальше пошла на цыпочках. Запах уборных сменился запахом земли. Помимо сопения, ржания и стука копыт, девушка вдруг услышала голос конюха:

– Кто здесь?

Мгновение назад ей еще было холодно, – теперь же на ее теле выступил пот. Матильда быстро присела и еще сильнее прижалась к стене, чувствуя, как ее лицо и руки, прикасаясь к камням, покрываются царапинами. Шаги приблизились, а вместе с ними и свет, но на нее он не упал, и в конце концов шаги снова удалились.

Матильда тихо вздохнула и посмотрела на распростершийся над миром небесный свод. Он больше не был черным, на нем уже проступала предрассветная серость. Хотя теперь девушке было легче сориентироваться, она вспомнила о том, как безжалостно быстро летит время, – время, которое Арвид проводит в ожидании и тревоге.

При мысли о нем Матильда воспрянула духом. Девушка отошла от стены и продолжила путь. Где-то рядом должны быть купальни, часовня и, наконец, пекарня!

В какой-то момент Матильда все-таки почувствовала запах хлеба. Первая дверь, которую она увидела, оказалась не заперта, но за ней находилась не пекарня с печами и большими кадками, в которых месили тесто, а всего лишь кладовая. Услышав шорох, Матильда вздрогнула, а чуть позже под ее ногами что-то прошмыгнуло: то ли мышь, которая лакомилась здесь зерном, то ли кошка, которая пыталась ее поймать.

Сердце бешено стучало у девушки в груди, но глаза постепенно привыкли к полумраку. В другом конце комнаты находилась вторая дверь, и она тоже была не заперта. За ней Матильда обнаружила не кладовую, не коридор и не стену, а открытое пространство.

Неужели случай подсказал ей дорогу из Лана?

Девушка сдержала ликующий возглас и бросилась бежать – уже не по глине, а по невысокой траве. Вдали она увидела мужчину в темной одежде, такой, как у Арвида. Матильда сдержалась и не выкрикнула его имя, но остановиться не смогла – она бежала, она мчалась, чтобы наконец воссоединиться с ним.

Скоро это случится, скоро они уедут отсюда, скоро они окажутся в безопасности. А после этого «скоро» начнется их совместное будущее.

Темная фигура заметила девушку и двинулась ей навстречу. Ее шаги, по сравнению с быстрыми и пружинящими шагами Матильды, были скорее размеренными. Фигура у незнакомца была крепкой, гораздо более крепкой, чем у Арвида, и, в отличие от Арвида, на поясе у него висел меч.

Поворачивать назад было поздно: к темной фигуре присоединились другие и окружили Матильду со всех сторон. Теперь с губ девушки все же сорвался крик, пусть даже это было не имя Арвида. Чтобы заглушить звук, чья-то рука в тот же миг закрыла Матильде рот, а потом засунула в него кусок плотной ткани. Матильда думала, что сейчас задохнется, но все же она получала достаточно воздуха, чтобы дышать. Она увидела, как незнакомец снимает капюшон.

Это был Аскульф.

Измученная лошадь заржала, изо рта у нее пошла пена, но Арвид не чувствовал жалости к животному. Он то и дело бил его пятками по бокам, чтобы в который раз объехать кругом Лана. Каждый день он выбирал один и тот же путь, надеясь, что Матильда все же объявится, но время шло, усталость возрастала, лошадь все больше упрямилась, а никаких следов ему обнаружить не удалось.

Когда позади раздался стук копыт, мужчина вздрогнул. Это конец? В нем узнали человека, который помог Ричарду бежать? Но, оглянувшись, Арвид увидел, что к нему приближаются не франкские воины, а Осмонд.

– Почему ты все еще здесь? – негодовал он.

Арвид мог спросить у него то же самое. Возвращение Осмонда было невероятно опасным шагом, ведь в Лане его лицо знали слишком хорошо.

– Я не могу уехать без нее, – коротко ответил Арвид.

– Но здесь ты рискуешь жизнью!

– Пусть так.

Осмонд угрюмо покачал головой:

– Ты больше ничего не можешь для нее сделать.

Вслух он этого не сказал, но думал, вероятно, о том же, что так часто проносилось в голове у Арвида, когда ему не удавалось вовремя отогнать от себя тревожные мысли: Матильду поймали при побеге, скорее всего, допрашивали, в худшем случае подвергли пыткам и в конце концов убили. Кто, если не он, мог знать лучше, как мало значит для Людовика человеческая жизнь, тем более жизнь женщины из Нормандии.

– По крайней мере Ричард в безопасности, – пробормотал Осмонд и рассказал Арвиду о событиях последних недель. – Я сам ездил в Париж к Гуго Великому, и он поклялся на Библии, что вступится за права Ричарда. Конечно, доверять Гуго нельзя. Его забота о законном наследнике нашей страны весьма запоздала, и на самом деле он просто хочет насолить Людовику. Как бы там ни было, благодаря покровительству Гуго я смог перевезти Ричарда из Куси в Санлис. – Осмонд замолчал, заметив, что Арвид рассеянно смотрит вдаль. – Тебе нельзя здесь оставаться! – решительно крикнул он.

Арвид вздохнул:

– Я поговорил с одной прачкой из королевского замка. Хотя побег Ричарда обсуждают все, о женщине, которая помогла ему бежать, ей ничего не известно, а имени Матильда она и вовсе никогда не слышала. Если бы Матильда была там, о ней шептались бы на каждом углу!

Осмонд пожал плечами:

– Может быть, она давно вернулась к Спроте.

– Она знала, что я ее жду и беспокоюсь о ней.

– И тем не менее поедем со мной, прошу тебя!

Арвид понимал, что Осмонд прав. Он понимал, что измученная лошадь скоро не сможет его нести и что сам он давно выбился из сил. Но он также понимал и то, что Матильда не могла добраться до Спроты целой и невредимой.

Ей грозила страшная опасность.

Он не убил Матильду, но не спускал с нее глаз. Когда Лан остался далеко позади, он вытащил кляп у нее изо рта, но еще туже связал ей руки и ноги. Сначала воин перебросил ее через спину лошади, и при каждом шаге девушка получала сильный удар в живот. Потом он затолкал ее в маленькую тележку, в которой обычно перевозили оружие. Матильда не могла в ней сидеть. Она лежала на спине и смотрела на кожу, натянутую у нее прямо перед носом. Щели в деревянном дне тележки были законопачены воском и смолой. Девушка то и дело к ним прикасалась: пока ее пальцы полностью не онемели, она оставалась живой. А чем дольше она оставалась живой, тем менее вероятным было то, что Аскульф ее убьет.

Во время привала Матильду вытаскивали из тележки и подводили к костру, где Аскульф развязывал ей руки. Ей давали поесть, и девушка давилась невкусной пищей. Впоследствии у нее каждый раз появлялось ощущение, будто ее желудок набит песком и камнями.

В первые дни Матильда была слишком напугана, чтобы поднимать глаза во время еды, но потом она стала открыто смотреть Аскульфу в лицо, и тот не отводил взгляд. На его лице ясно читалось одно: «Больше ты меня не обманешь. Тебе не удастся снова сбежать от меня».

«Как он стал таким? – невольно спрашивала себя Матильда. – Человеком, у которого есть имя и цель, но который во всем остальном остается таким же гладким, как камешек на дне мутной реки. В нем нет ничего особенного, ничего, что отличало бы его от других камешков, ни следа своеобразности, неповторимости. Тот, кто к нему прикасается, ощущает лишь холод и жесткость. Обращать к камню слова, просьбы, мольбы так же бессмысленно, как целовать и гладить его, ведь на нем не остается отпечатков губ и мягких женских рук».

Это относилось не только к Аскульфу, но и к другим воинам. Когда кто-то из них хотел тепла, он в лучшем случае думал о потрескивающем костре, а не о мягком теле женщины, которая была бы с ним одним целым, которую он любил бы и которая дарила бы ему уверенность в том, что он не одинок.

Однажды вечером, когда Матильда сидела у костра, Аскульф присел рядом с ней. Неожиданно он поднял руку и погладил ее по лицу. Он все же был человеком из плоти и крови, а не из камня, и это удивило девушку. На его безжалостность она могла ответить упрямством, но теперь, когда он не переставал ее ласкать, она только жалобно заскулила. Аскульф оказался человеком, а значит, был способен совершить то, чего Матильда боялась больше, чем смерти, – изнасиловать ее. А о чем еще он мог думать, если его рука ощупывала ее грудь, но не с вожделением, а скорее оценивающе, как будто ему нужно было очень осторожно осмотреть убитое диковинное животное, чтобы при потрошении не пропал ни один кусочек дорогого мяса?

Матильда застонала.

– Ты должна ко мне привыкнуть! – приказал Аскульф грубым голосом. – Не сопротивляйся!

Она и не могла сопротивляться, поскольку была связана, она могла только жалобно скулить, и, к ее удивлению, на человека из камня это подействовало. Он убрал руки и прислонился к стволу дерева.

Матильда замолчала, но в ее душе звучало множество вопросов. Почему Аскульф не взял ее силой? Что он имел в виду, когда говорил, что она должна к нему привыкнуть? Куда он ее везет? И опять же: кто она такая?

На следующий день пальцы девушки онемели настолько, что она уже не чувствовала деревянного дна тележки. Ее тело медленно погибало, как молодой зеленый росток на весеннем морозе. Дух ее, напротив, охватило лихорадочное волнение. Матильда догадывалась, что скоро поездка закончится и в конце дороги она получит ответы на все свои вопросы.

Арвид давал отдохнуть лошади, но сам не отдыхал. Привязав животное, он лишь изредка позволял себе прилечь, чтобы восстановить силы. Обычно он бродил пешком по окрестностям Лана и уже давно изучил эти места вдоль и поперек. Арвид знал каждое дерево, каждый камень, каждую развилку, каждый крестьянский двор, а также то, получит он там кружку пива или же только недоверчивые взгляды.

То, что воины короля Людовика его схватят, допросят и узнают, что он прибыл из Нормандии и помог Ричарду бежать, было всего лишь вопросом времени.

Об этом предупреждала Арвида и Спрота, когда он с ней разговаривал. Вопреки своим убеждениям, он последовал совету Осмонда и вернулся в Питр, но, как он и ожидал, Матильды там не оказалось.

– Что бы с ней ни случилось, – рассудила Спрота, – в одиночку ты не сможешь ей помочь.

Она была права, и все же Арвиду хотелось наброситься на нее с кулаками. Даже ее округлившееся тело не удержало бы его от того, чтобы поддаться кипевшему у него внутри гневу, вызванному растерянностью и бессилием. И только Эсперленк, который, казалось, все это почувствовал и угрожающе поднял кулаки, заставил его отступить. Но помешать Арвиду кричать на Спроту он не мог.

– Я еще не потерял надежду! Не говори со мной так, будто Матильда уже мертва!

Взгляд Спроты наполнился сочувствием, и это только усилило гнев Арвида. Он не мог простить ей того, что она так легко принимала неизбежное, а себя он не мог простить за то, что раньше и сам очень часто сдавался раньше времени. Теперь, видимо, его настигла справедливая кара. Почему тогда, после смерти Вильгельма, он не боролся за Матильду более решительно, почему позволил ей уйти в монастырь?

Арвид сбежал из Питра и стал себя казнить: он больше не отдыхал, почти не спал, мало ел и даже не пил. Часто он, несмотря на жажду, проезжал мимо прозрачных ручьев и говорил себе, что не имеет права пить из них, не зная, испытывает ли жажду Матильда.

Он хотел пожертвовать ради нее всем, хотя и догадывался, что это бесполезно и что на это его толкает не только любовь, но и озлобленность, с которой он когда-то цеплялся за желание стать монахом. В голове у Арвида промелькнуло подозрение: все, к чему он стремился – святая жизнь, благополучие молодого Ричарда или совместное будущее с Матильдой, – могло оказаться случайным выбором и на самом деле совсем ничего не значило. Не исключено, что ему всего лишь нужно было выплеснуть буйство, упрямство и ярость, живущие в его душе, и не позволить им с неистовой силой обрушиться на него самого.

И все же Арвид слишком часто отрицал свою любовь к Матильде, чтобы теперь снова усомниться в силе этого чувства. Не важно, что его толкало на это и почему, – значение имели лишь слова, которые он сказал Спроте: он не потеряет надежду.

Дни пролетали один за другим. Арвид поговорил со странствующим торговцем, прачкой и крестьянином из Лана, но никто из них не слышал о Матильде. Вместо этого они поделились с ним другой новостью, не менее тревожной. После побега Ричарда лицемерный Арнульф Фландрский предложил Людовику свою помощь и прислал из Лилля несколько отрядов воинов. Хотя только благодаря им король не смог бы вернуть Ричарда обратно, этот странный союз вызывал опасения.

Еще бо́льшую тревогу внушала Арвиду встреча Людовика и Гуго Великого в Лакруа, где король посулил Гуго новые выгоды при условии, что тот пойдет войной на норманнов.

Что ответил правитель, который, собственно говоря, поклялся не вмешиваться в их вражду, Арвиду не сказали – возможно, потому, что простые люди и сами не знали этого, или же потому, что на пороге войны они с подозрением относились к каждому незнакомцу.

Как бы там ни было, Арвид больше не мог оставаться в окрестностях Лана. Однажды утром он сел на лошадь и направился на запад, но не для того, чтобы спасти свою жизнь, – просто он убедился в том, что Матильды в городе нет. Его путь лежал в Санлис, где по-прежнему находился Ричард.

Увидев Арвида, Осмонд вздохнул с облегчением.

– Ты не представляешь, что произошло! Гуго встретился с Людовиком, но Бернард снова пытается на него повлиять. Он ездил в Париж, и Гуго еще раз поклялся, что окажет Ричарду поддержку.

– Но ведь это хорошо!

– Да, если бы Гуго держал свои обещания. Но он оказался вероломным подлецом. Наверное, он уже долго раздумывал о том, как извлечь из этой вражды наибольшую пользу для себя, и выбирал, у кого отобрать земли: у Людовика или у Ричарда. К сожалению, Гуго решил обогатиться за счет норманнов.

– Что он сделал? – спросил Арвид.

– Он перешел границу и захватил Бессен, а сейчас осаждает Байе. Одновременно с ним до Нормандии добрались и воины короля Людовика.

Арвид закрыл глаза. Судьба Нормандии его почему-то не волновала, но из-за этой войны в опасности окажется и Матильда, если она еще жива.

Только теперь Арвид заметил, что к ним присоединился Ричард. Мальчик выглядел таким тощим, как будто по-прежнему ничего не ел, хотя ему уже ни перед кем не нужно было притворяться больным. Он мрачно произнес:

– И Людовик, и Гуго обвиняют во всем меня. Якобы своим побегом я легкомысленно нарушил мир между Нормандией и ее соседями.

У него была фигура юноши и глаза опытного мужчины, повидавшего в этой жизни многое. Арвид почувствовал в душе Ричарда, крещеного норманна, знакомые противоречия, с которыми приходилось жить и его отцу Вильгельму.

– Хорошо, что ты вернулся, – продолжил мальчик. – Если бы ты остался на земле франков, тебя бы, наверное, уже убили.

Арвид кивнул и снова обратился к Осмонду:

– Я не знаю, где еще искать Матильду. Мне нужна твоя помощь.

Сначала на лице Осмонда отразилось искреннее сочувствие, но потом он нахмурился:

– Как ты себе это представляешь? Я не могу бросить Ричарда! Разве ты не понимаешь, что на Нормандию только что напали два врага? Сейчас на карту поставлено гораздо больше, чем жизнь одной женщины.

– Если бы не эта женщина, Ричард сейчас не стоял бы здесь! – крикнул Арвид.

В нем снова проснулся пламенный слепой гнев, и он готов был наброситься на Осмонда с кулаками. Этому воспрепятствовал Ричард.

– Арвид прав, – сказал он Осмонду. – Пусть два человека помогут ему в поисках.

Гнев прошел, оставив после себя усталость. Добившись желаемого, Арвид вдруг совершенно отчетливо понял, что все это бесполезно. Он не найдет Матильду ни в Нормандии, ни во франкском королевстве.

Матильда потеряла счет дням. Ее похитители провели в пути несколько недель и, казалось, уже не ехали на запад, как она сначала думала, а двигались по кругу. По крайней мере, они уже несколько раз проезжали одни и те же места, и девушка все больше убеждалась в том, что хоть она и находится в плену, но Аскульф и его воины тоже не свободны и не сами выбирают путь, а скрываются от врагов.

Эти враги оставались невидимыми: люди Аскульфа лишь изредка обнаруживали их следы или слышали вдалеке шаги и голоса, и тогда они прятались в кустах или за деревьями. Избежав опасности, мужчины сидели у огня, переговаривались, хмурились и бросали на Матильду укоризненные взгляды, как будто во всех бедах была виновата она одна. Сначала эти взгляды ее смущали, потом она перестала обращать на них внимание.

Девушка ожидала смерти, но все еще была жива. Она рассчитывала, что скоро они доберутся до цели, но этого не случилось. В какой-то момент Матильде просто стало все равно, что произойдет дальше. Ей казалось, что она попала в другой мир, где время остановилось, где решительность ни к чему не приведет, где невозможно совершить задуманное. В этом мире человек лишается чувств, отличающих его от животного, и снова превращается в существо, которое делает шаг за шагом лишь потому, что умеет, а не потому, что хочет.

Однажды они все же выехали на незнакомый клочок земли. Деревья здесь росли не очень густо и не закрывали вид на побережье. Матильда привыкла к морю, но песня этих волн отличалась от той, которая звучала в монастыре Святой Радегунды: тут они разбивались о скалы с большей силой и настойчивостью. Ветер трепал волосы девушки, и они хлестали ее по лицу, заставляя вздрагивать от холода, но благодаря этому Матильда смогла очнуться от оцепенения. В последнее время она казалась себе связанной овечкой, которую ведут на бойню, – теперь же в ней проснулся страх перед будущим, а вместе с ним и воспоминания о прошлом.

Девушка знала: она в Бретани, она вернулась на родину. Даже если это побережье было ей незнакомо, возможно, стоит проехать чуть дальше, и тучи рассеются, солнце озарит лучами цветочный луг, и ее встретит пусть и не светловолосый мужчина, но какой-то добрый человек, который освободит ее от пут и развеет ее страх смерти. И тогда Матильда споет бретонскую песню.

Сейчас для этого было слишком рано. У девушки пересохло в горле, а земля вокруг была чересчур суровой. Сейчас Матильда очень сильно боялась, что, даже если не умрет, никогда не сможет увидеть перед собой всю жизнь целиком, а не отдельные осколки, которые не подходят друг к другу.

Теперь путники ехали вдоль побережья. Ветер бросал песчинки Матильде в лицо, и от этого щипало кожу. День остался таким же серым, земля – такой же неплодородной, а безумная надежда на то, что скоро наконец покажется цветочный луг, умерла. Тем не менее Матильда могла ясно думать, а ее воспоминания не поблекли. Во время привала, когда Аскульф принес ей поесть, девушка посмотрела на него с вызовом. На этой земле, которая, по сути дела, была ей чужой, но все-таки казалась родной, Матильда больше не видела в нем бездушного убийцу.

– Ты знаешь, кем был мой отец? – спросила она твердым голосом. – Он был влиятельным человеком, не так ли? И ты позволяешь себе так обращаться с его дочерью?

Воин взглянул на девушку с удивлением, а в голове Матильды в это время эхом отдавался голос женщины, рассказывающий не только о могуществе ее отца, но и о его жестокости: «Твой отец принес большое горе твоей матери… Она отрицает это и направляет свою ненависть только на… нее».

Не сказав ни слова, Аскульф поднялся и зашагал прочь. Матильда закрыла глаза. В последние дни ей часто казалось, будто они двигаются по кругу, – теперь же кружился весь мир, а она оставалась неподвижной. Девушка увидела лицо Мауры, которая однажды произнесла: «Из-за тебя мне пришлось оставить мать и уйти в монастырь». Маура жила при дворе Алена Кривая Борода, нового правителя Бретани… правителя, для которого Матильда могла быть опасна. Маура выполняла… ее приказ.

Что за женщина хочет ее смерти и почему?

Открыв глаза, девушка увидела, как к ней приближаются всадники и как спешивается какая-то женщина. В ее движениях не было легкости, ее лицо было покрыто морщинами.

Матильда пристально смотрела на нее, не замечая, что Аскульф поспешно вернулся и быстро освободил ее от пут. Теперь, впервые за долгое время, она смогла встать и размять затекшие руки, но тем не менее осталась неподвижно сидеть на песке.

Приблизившись, женщина остановилась в нескольких шагах от Матильды. Много лет назад эта женщина велела Аскульфу найти ее и привезти сюда. Видимо, приказа убить ее он не получил, иначе она была бы уже мертва. Но девушку это утешало мало: по ее мнению, это доказывало, что незнакомка хочет совершить убийство собственноручно или по крайней мере увидеть его своими глазами.

Матильда опустила глаза, но потом снова подняла голову. Ее единственным оружием в борьбе с этой женщиной была гордость.

Но женщину это, казалось, не растрогало. Глаза, которые впивались в Матильду, выглядели как темные впадины. Девушка часто чувствовала дыхание смерти. Никогда еще оно не было таким холодным.

Раньше она часто снилась Авуазе, но в какой-то момент женщина слишком устала от ночи, чтобы видеть сны. Она пыталась представить ее себе, но в какой-то момент поняла: то, что человек получает от жизни, никогда не совпадает с тем, на что он втайне надеется. Авуаза тосковала по ней, но всегда знала, что, даже если когда-то сможет снова ее обнять, все равно никогда не вернет того, что потеряла.

Потеряла она маленькую девочку со светлыми кудряшками, похожими на волосы ее отца, с невинным, доверчивым взглядом и высоким голоском; девочку, которая больше любила петь, чем говорить. Теперь же перед Авуазой стояла темноволосая женщина. В ее глазах читались ужас и подозрение, а голоса слышно и вовсе не было, потому что она упрямо молчала.

Но благодаря этому у Авуазы хотя бы оставалось время для того, чтобы внимательно ее рассмотреть – с облегчением, радостью и удивлением. В детстве Матильда была похожа на отца, и, в конце концов, именно его привязанность к их общей дочери заставила Авуазу полюбить его. Однако, глядя в лицо этой взрослой женщины, она вспомнила совсем о другом человеке, о котором почти не думала уже много лет.

– Я не ожидала увидеть в тебе именно… его черты, – вырвалось у Авуазы. – Я думала, ты пойдешь в отца, но ты как две капли воды похожа на своего дедушку.

Некоторое время Матильда не могла промолвить ни слова. Когда она все же заговорила, ее голос прозвучал хрипло.

– Кем был мой дедушка? – спросила она. – И кем был мой отец?

– Что тебе известно об истории Бретани? – спросила Авуаза в ответ.

– Что норманны совершили на нее набег и разорили ее, как когда-то поступили с землями на севере франкского королевства.

Матильда опустила голову. Теперь взгляд Авуазы больше не приковывали к себе большие глаза девушки, и она окинула взглядом ее тело – худое, измученное дальней дорогой, грязное и израненное. Судя по красным пятнам на запястьях и лодыжках, Матильда была связана.

«Аскульф просто чудовище, если он так с ней обращался», – пронеслось в голове у Авуазы. Но наказывать его за это женщина не собиралась. В конце концов, Матильда сама виновата: своей строптивостью она не оставила ему выбора. Авуазе еще долго придется на нее смотреть, чтобы запомнить ее лицо, но ей казалось, что характер этой девушки она знает уже сейчас: Матильда упряма; она из тех, кто вступает в борьбу, а не принимает жизнь такой, какая она есть.

На самом деле Авуазе это даже нравилось. Решив проявить терпение, женщина таким же спокойным голосом, каким однажды рассказывала ей истории, медленно произнесла:

– Бретонцы – гордый народ. Много веков назад они пришли из-за моря, спасаясь от шотландцев и англосаксов. Сначала они поселились на побережье, потом продвинулись вглубь страны. У них были почти такие же обычаи, как у римлян, но глубоко в душе они верили в других богов. Бретонцы не просто гордый, но и непокорный, храбрый народ. Им пришлось покинуть родные места, но свою новую родину они не отдали бы без боя. Каролингам так и не удалось отнять у них земли. Для этого нужны были более сильные воины.

– Норманны, – выдохнула Матильда.

– Почему ты говоришь с таким ужасом, будто они враги? Бретонцы оказывали сопротивление, пока их вели за собой сильные люди, такие как Ален Великий. Ни один человек из тех, кто пришел к власти после его смерти, не стоил его мизинца. Разве страна, которая не может вырастить сильного правителя, заслуживает чего-то другого, кроме как стать чьей-либо добычей?

Матильда снова подняла глаза:

– А каким образом это относится ко мне?

Авуаза не спешила отвечать. На секунду ей показалось, что к ней самой это тоже не имеет никакого отношения, не должно иметь никакого отношения. Она лишь изредка вспоминала, кем была до того, как в ее жизнь ворвался гордый норманн. Этот мужчина напал на замок, в котором она пряталась, и оставил в нем кровавый след. Он не пощадил женщин, и прежде всего ее. Не только Бретань он разделил на «до» и «после» – жизнь Авуазы он тоже разрубил на две части, и она быстро поняла, что не сможет сделать ни единого вдоха в этой новой жизни, пока будет держаться за старую. Ей пришлось измениться, так же как придется измениться Матильде. Ей пришлось научиться его любить, так же как Матильде придется научиться любить ее.

Но девушка этого еще не понимала.

– Почему ты хочешь моей смерти? – спросила она, так и не дождавшись от Авуазы ответа.

– С чего ты взяла, что я хочу твоей смерти?

– Ведь тогда на монастырь напали твои люди… И именно ты подослала Мауру.

– Это сделала не я.

– А кто тогда? Я же это помню… В детстве кто-то предупреждал меня о злой женщине. Я думала, что она – это ты.

– Скорее я была той, кто уберег тебя от злой женщины.

– Почему? – В голосе Матильды слышалось не только непонимание, но и отчаяние. – Кто ты?

Ответ дался Авуазе не так легко, как она предполагала. «Я женщина, которая забыла о своем происхождении. Женщина, которая безоговорочно подчинилась новому сильному правителю Бретани. Женщина, которая объединила гордость и жажду власти своих предков со стремлением своего возлюбленного основать в Бретани единое могущественное королевство – не королевство бретонцев, ведь оно слишком часто оказывалось слабым, а королевство норманнов».

Ничего этого Авуаза не сказала. Вместо этого она произнесла:

– Я Авуаза, твоя мать. А твой отец – мужчина, которого я любила, – был могущественным норманном по имени Рогнвальд.