Введение
Книга, которую авторы предлагают сейчас вниманию читателей, посвящена проблемам формирования этнической общности древних китайцев.
Но что такое этническая общность? Каковы ее наиболее существенные признаки? Чем она отличается от других исторических общностей людей? От ответа на эти вопросы во многом зависит определение предмета и метода нашего исследования.
Этнос и его признаки
Разработка основных положений теории этноса привлекала за последние годы пристальное внимание советских этнографов. Одним из важных достижений этнографической науки в этой области является, бесспорно, обоснование вывода об определенной иерархичности, таксономической неравноценности признаков этнической общности. Если раньше такие признаки этноса, как общность территории, языка, культуры и т. д., рассматривались обычно как лежащие в одной плоскости, то теперь становится все более очевидным, что перед нами сложная структура разнородных характеристик, относящихся к нескольким уровням.
Некоторые из признаков этноса должны, строго говоря, рассматриваться не как признаки, а как условия возникновения и развития, этнических общностей. К числу этих этнообразующих факторов «должны быть причислены те объективные факторы, которые обусловливают само зарождение этнических отношений и этнического сознания, реализующиеся в конечном счете в формировании этнической общности» [Генинг, 1970а, 23]. К их числу относятся, по-видимому, общность территории, единство социально-экономической структуры и некоторые другие факторы.
В противоположность этому собственно этнические признаки «являются производными, возникающими в процессе развития этнических отношений и формирования этнических общностей… Эти признаки отличаются от первых не только своим вторичным характером, но и тем, что имеют конкретное этническое содержание» [там же]. Другими словами, этническими признаками в узком смысле следует считать те специфические черты этноса, которые отражают реально существующие различия между отдельными этническими общностями, выделяя каждую из них среди других общностей того же рода.
Какие же черты следует считать собственно этническими признаками?
Некоторые авторы рассматривают язык как условие формирования этнической общности [Лашук, 80], другие считают общность языка не только этнообразующим фактором, но и этническим признаком [Козлов, 1969, 107]. Многочисленные факты, как представляется, говорят о том, что новые этнические общности могут складываться из различных компонентов, характеризующихся разными языками. С этой точки зрения язык, по-видимому, следует считать не этнообразующим фактором, а этническим признаком.
Более единодушны исследователи в том, что важным этническим признаком является совокупность черт культуры (а также особенностей быта, связанных с их функционированием) [Чебоксаров, 1967, 99; Козлов, 1969, 43].
Наконец, в группу этнических признаков, несомненно, включается и этническое самосознание [Чебоксаров, Чебоксарова, 32], которое еще сравнительно недавно не рассматривалось в качестве признака этнической общности (да и сейчас можно подчас столкнуться еще с отрицанием его значения как признака этноса) [Джангильдин, 127–129].
Одним из первых среди советских ученых к детальному исследованию этнического самосознания обратился Д. С. Лихачев, опубликовавший в 1946 г. монографию о «национальном самосознании» древнерусской народности. Позднее В. В. Мавродин выдвинул тезис о том, что этническое («национальное») самосознание является одним из ведущих признаков этноса. «Два фактора, — писал этот автор в 1947 г., — определяют народ как этническое понятие: 1) общность языка (отнюдь не исключающая при этом диалекты) и 2) сознание единства всех людей, говорящих на данном общем языке» [Мавродин, 89]. Заслуга дальнейшей разработки вопроса об этническом самосознании как признаке этнической общности принадлежит П. И. Кушнеру.
За последнее время все чаще высказывается мысль о том, что именно этническое самосознание является наиболее важным, ведущим среди других признаков этноса. Один из авторов данной книги, анализируя язык, территорию, совокупность черт культуры, присущие тому или иному этносу, писал несколько лет назад: «Взаимодействие этих признаков, их суммарное влияние на образование и сохранение этнической общности выражаются в виде вторичного явления — этнического самосознания, которое в конечном счете оказывается решающим для определения принадлежности отдельной личности или целых человеческих коллективов к той или иной этнической общности. Этническое самосознание представляет собой своего рода результанту действия всех основных факторов, формирующих этническую общность» [Чебоксаров, 1967, 99]. Если исходить из целесообразности разграничения объективных этнообразующих факторов и собственно этнических признаков, то этот тезис требует известного уточнения. Однако указание на особую роль этнического самосознания, которое является вторичным по отношению к признакам этноса, сохраняет свою справедливость.
На особое положение этнического самосознания в структуре признаков этноса совершенно правильно указывал Ю. В. Бромлей. Рассматривая две противоположные точки зрения по вопросу о том, является ли этническим признаком общность происхождения, Ю. В. Бромлей писал: «Необходимо различать два аспекта проблемы: с одной стороны, объективное существование общности происхождения членов этноса, с другой — представление о такой общности, выступающее как компонент этнического самосознания» [Бромлей, 102–103].
Идея вычленения в этническом самосознании отдельных его компонентов, отражающих на субъективном уровне реально существующие признаки этноса, представляется в высшей степени плодотворной.
«Перерывы постепенности» в процессе развития этноса
Возникновение, развитие, трансформация этнических общностей— это единый общеисторический процесс, составляющий один из важнейших аспектов истории человеческого общества. Этот процесс, начавшийся в глубокой древности, продолжается и в наши дни. Но непрерывность этнической истории народов мира отнюдь не исключает, а, напротив, предполагает необходимость различать в развитии каждого отдельно взятого этноса ряд критических точек, «перерывов постепенности», составляющих основу для типологической периодизации этнической истории.
Одной из наиболее важных критических точек в истории этноса является завершение самого процесса его формирования. Это — конечный момент этногенеза (хотя «момент», разумеется, исторически соответствует значительному периоду времени). Достигнув его, этнос может считаться сложившимся. Заметим, что с общефилософской точки зрения различать складывающийся и сложившийся этносы не менее важно, чем, например, формирующегося и сформировавшегося человека современного вида или формирующееся и уже сформировавшееся человеческое общество [Семенов, 1966].
В конкретных этногенетических исследованиях этнографы чаще всего исходят из необходимости разделить этническую историю народа на период этногенеза, когда народ, как таковой, еще не сложился, и последующую этническую историю, когда уже сформировавшийся народ развивается под влиянием разнообразных внутренних и внешних факторов. «Процесс формирования туркмен завершился, видимо, в XIV–XV вв…. В более поздний период в состав туркмен вошли новые этнические компоненты… однако они не меняли общей картины основного процесса этногенеза и не оказали большого влияния на окончательное формирование туркменского народа» — этот наугад взятый пример [Васильева, 86–94] может считаться достаточно типичным для этногенетических исследований последних лет.
Не менее важен вопрос и о другой критической точке этногенеза — о его начальном моменте. Признание этноса социальным, а не биологическим феноменом определенно указывает на то, что «этническое» возникает лишь на определенном этапе развития человеческого общества.
Ставя вопрос об исходной точке этногенеза, мы сталкиваемся с проблемой «предков» этноса. Употребляя этот термин, исследователи зачастую вкладывают в него различное содержание. Следует, по-видимому, различать физических, языковых и этнических предков того или иного народа, поскольку эти три понятия отнюдь не совпадают между собой.
Если исследователь ставит перед собой задачу проследить физических предков определенной этнической общности, то при наличии в его распоряжении достаточных палеоантропологических материалов он может, говоря теоретически, углубляться в историю человечества вплоть до ее древнейших этапов. Коль скоро в поисках физических предков современного этноса мы вполне можем выйти за пределы истории человека современного вида, совершенно очевидно, что все эти физические предки в своей совокупности не могут рассматриваться как имеющие непосредственное отношение к процессу этногенеза конкретной этнической общности.
Иное дело — языковые предки этнической общности. Современная антропология свидетельствует, что речевой аппарат, не отличающийся от современного, и, как следствие, возможность появления членораздельной речи возникают у человека лишь с завершением процесса сапиентации, т. е. в позднем (верхнем) палеолите. Очевидно, что поиски языковых предков того или иного народа в более раннее время явно обречены на неудачу. Но если к концу верхнепалеолитической эпохи следует отнести первоначальное формирование истоков современных языковых семей [Генинг, 1970, 811], то их дробление и возникновение языков современного типа может быть в самой общей форме датировано периодом не раньше эпохи мезолита и неолита.
Наконец, под этническими предками того или иного народа обычно понимают «те этнические группы, которые вошли в его состав сначала как некая самостоятельная общность, а затем, постепенно теряя свою специфику, с одной стороны, передавая ее отдельные черты развивающейся (складывающейся) этнической общности — с другой, переставали существовать по крайней мере на данной территории» [Чебоксаров, 1970, 757].
Что же касается конкретного процесса формирования отдельных этнических общностей, то начальной точкой отсчета является в нем период, когда некоторая совокупность существовавших до этого этносов в результате взаимных контактов между собой начинает претерпевать качественные изменения своей этнической специфики, что в дальнейшем приводит к возникновению новой этнической общности. Эта закономерность остается верной и в том случае, если новый этнос возникает в результате дивергенции первоначальной этнической общности: он, как правило, взаимодействует с другими этническими группами, оказывающими влияние на формирование его признаков.
Проблема этногенеза древних китайцев в исторической науке
Хотя отдельные аспекты этой проблемы затрагивались многими китайскими историками еще в древности и средневековье, как таковая она возникла лишь в новое время: традиционная китайская историография исходила в целом из априорного тезиса о том, что китайцы (или их предки) всегда существовали на той территории, которую они занимали в последующие периоды своей истории.
Одним из первых китайских историков, попытавшихся преодолеть схоластику традиционных воззрений на китайский этнос, был Лян Ци-чао. Многие положения его работы, специально посвященной общим проблемам этнической истории народов Китая, заслуживают внимания [Лян Ци-чао, 1–2].
Во-первых, Лян Ци-чао четко разграничивает понятия «миньцзу» (1)[1]1 Цифры в круглых скобках — порядковый номер китайских иероглифов.
(этнос) и «чжунцзу» (2) (раса). По его мнению, различные народы могут относиться к одной расе, представляющей собой объект антропологического исследования; наоборот, некоторые народы имеют смешанный расовый состав.
Во-вторых, «этнос» не тождествен понятию «гоминь» (3) (граждане государства), которое имеет отношение к области права и характеризуется проживанием людей на определенной территории и наличием у них того или иного подданства.
В-третьих, считая общность происхождения, язык и религию «решающими условиями формирования этноса» [там же, 1], Лян Ци-чао в то же время подчеркивает, что различия по этим трем признакам еще не означают возникновения этнических различий. Этнос возникает в конечном счете лишь при условии существования («этнического сознания» (миньцзу иши). Под ним Лян Ци-чао понимает «осознание своего отличия от других» [там же].
Переходя к рассмотрению этнической специфики китайцев, Лян Ци-чао останавливается на обсуждении следующих трех основных вопросов: 1) Являются ли китайцы аборигенами, или они пришли на занимаемые ими территории извне? 2) Возник ли китайский этнос из одного корня, или он представляет собой результат смешения разнородных элементов? 3) Где первоначально сложилось ядро этнической общности китайцев?
Первой проблемы, как уже говорилось, для традиционной китайской историографии вообще не существовало. Она была впервые поставлена ранними европейскими миссионерами. В 1667 г. А. Кирхер высказал мысль о том, что сходство некоторых китайских и древнеегипетских иероглифов указывает на происхождение китайцев из Египта [см. Линь Янь, 10] (эта гипотеза позднее, в 1758 г. была развита Ж. Дэ-Гинем, использовавшим для ее доказательства данные не только письменности, но и религии, этических представлений, литературы и т. д.). На некоторое время конструирование различных теорий пришлого происхождения китайцев стало модой: за «египетской» гипотезой последовали «среднеазиатская», «южноазиатская», «японская» и даже «североамериканская».
К началу XX в. большинство из этих теорий было уже основательно забыто. Однако находки Ю. Андерсона, обнаружившего в бассейне Хуанхэ крашеную керамику, напоминающую аналогичные неолитические памятники запада Евразии, вновь возбудили интерес к поискам прародины китайцев далеко за пределами современного Китая. Лян Ци-чао признает, что исследования такого рода одно время живо привлекали его, однако впоследствии он пришел к выводу, что ни одно из предложенных решений не может считаться вполне убедительным [Лян Ци-чао, 3].
Что касается вопроса о «моногенезе» этнической общности китайцев, то традиционной версии о происхождении всех древнекитайских династий от мифического императора Хуанди Лян Ци-чао противопоставляет исторические свидетельства, явно не укладывающиеся в данную схему. Основа китайского этноса, по его мнению, возникла в результате смешения различных племенных групп (було). Реминисценцией этого Лян Ци-чао считает первоначальное самоназвание древних китайцев — «чжуся», что буквально означает «все ся», т. е. указывает на множественность этнических предков китайцев [там же, 4].
Наконец, рассматривая вопрос о первоначальной территории формирования китайского этноса и основываясь исключительно на данных письменных источников, Лян Ци-чао склоняется к мысли о том, что колыбелью китайской цивилизации была обширная территория Среднекитайской равнины от Хэнани на западе до Шаньдуна на востоке [там же, 6].
Работы Лян Ци-чао внесли существенный вклад в разработку проблем этнической истории китайцев. Для своего времени они, бесспорно, были значительным шагом вперед по сравнению со всеми предшествующими исследованиями в этой области. В 30-х годах основные идеи Лян Ци-чао получили дальнейшее развитие в ряде специальных работ на эту тему, принадлежавших перу китайских историков. Отметим среди них лишь некоторые наиболее значительные.
В 1928 г. увидела свет объемистая монография Ван Тун-лина «История китайской нации» (в 1934 г. она была переиздана в расширенном и доработанном варианте) [Ван Тун-лин].
Ван Тун-лин предлагает в ней свою периодизацию этнической истории китайцев, которую он делит на несколько этапов. Первый из них — это период первоначального формирования «китайской нации», который охватывает время с глубокой древности до середины I тысячелетия до н. э. Всю последующую этническую историю Ван Тун-лин делит на семь периодов, три из которых он считает временем «укрепления и развития» (сю-ян шидай), четыре — временем «перерождения и изменения» (тохуа шидай), причем периоды того и другого типа поочередно сменяют друг друга. Первый период «перерождения и изменения» соответствует времени Чуньцю-Чжаньго (VIII–III вв. до н. э.), второй — Троецарствию и Династиям Юга и Севера (III–VI вв. н. э.), третий — Пяти династиям, Сун и Юань (X–XIV вв.), четвертый — Цин (XVII–XX вв.). Соответственно первый период «укрепления и развития» приходится на время царствования династий Цинь и Хань (III в. до н. э. — III в. н. э.), второй — Суй и Тан (VI–X вв.), третий — Мин (XIV–XVII вв.).
Вопрос о формировании китайского этноса Ван Тун-лин решает на основе привлечения китайской письменной традиции. По его мнению, общей прародиной человечества является район Памира, откуда предки современных людей расселялись по ойкумене. Часть из них двинулась на запад и заселила Среднюю Азию, Афганистан, Белуджистан, Персию, Месопотамию, Малую Азию, Аравию и Европу, — впоследствии на этой основе сформировалась белая раса. Другая часть переместилась в восточном направлении и заселила Синь цзян, Цинхай, Тибет, Монголию, Маньчжурию, Корею и внутренние районы Китая (впоследствии здесь возникла желтая раса) [там же, 2].
Предки желтой расы, продолжает Ван Тун-лин, в процессе своего движения на восток разделились на два потока. Первый заселил территории от бассейна Янцзы до Вьетнама и Таиланда (предки мяо, яо, лоло и аборигенов Вьетнама), север Китая и бассейн Хуанхэ (китайцы), Цинхай и Тибет (тибетцы). Второй направился на северо-восток Китая (тунгусы), территорию Монголии (монголы) и в район Алтая (тюрки) [там же, 2–3].
Что касается предков собственно китайцев, то Ван Тун-лин выделяет в истории их формирования четыре волны. Первая из них достигла территории Китая во времена первых из пяти мифических императоров — Фуси и Шэньнуна. После того как последний правитель этой ветви предков китайцев — Яньди был разгромлен предками мяо, из района современной Внутренней Монголии на территорию Китая проникла вторая волна предков китайцев во главе с Хуанди. Наконец, третья волна пришла на Среднекитайскую равнину с запада — это были чжоусцы, а затем оттуда же двинулась и последняя, четвертая волна— население царства Цинь. Взаимодействие между этими волнами и привело к возникновению собственно китайцев [там же, 5–8].
Иначе рисует картину этногенеза древних китайцев другой китайский историк, опубликовавший свое исследование на эту тему в 1937 г., Вэй Цзюй-сянь. Он полагает, что в процессе формирования этнической общности китайцев всегда господствовало дуалистическое начало. Наличие двух основных компонентов в генезисе этнической общности китайцев Вэй Цзюй-сянь аргументирует данными мифологии (род Яньди и род Хуанди), орнамента (геометрические и произвольные фигуры), языка (односложная и многосложная лексика), письменности (иероглифы, написанные тонкими и толстыми линиями) и т. д. [Вэй Цзюй-сянь, 1–6].
Один из компонентов китайского этноса, считает Вэй Цзюй-сянь, — иньцы. Они южного происхождения, первоначально сформировались в Сычуани, а затем продвинулись на север по берегу моря [там же, 6—10]. Второй компонент этногенеза китайцев— ся. Это племена, сформировавшиеся в северо-западных районах Китая, по своему физическому типу относились к кавказской расе [там же, 36]. Чжоусцы были потомками ся [там же, 43–44].
Оценивая сегодня эти взгляды (а некоторые из них не могут не поражать своей фантастичностью), нетрудно определить источник их общих недостатков. Авторы уверены в том, что проблемы этногенеза какого бы то ни было народа, в данном случае китайцев, можно решить, опираясь на один определенный вид исторических источников — на данные письменной традиции.
Последующие десятилетия не дали сколько-нибудь значительных исследований, в которых этногенез китайцев рассматривался бы как совокупность ряда исторических проблем. Достижения археологии и антропологии не привели к существенному сдвигу в этом отношении. В современной китайской исторической литературе господствуют представления о том, что истоки формирования этнической общности китайцев относятся к периоду, отстоящему от нас на несколько десятков тысячелетий. Непосредственным следствием такого подхода к проблеме является стремление многих китайских историков считать синантропа и других архантропов, найденных на территории Китая, прямыми предками китайцев [Ван Юй-чжэ, 17 и др.].
Что касается западноевропейской и американской историко- этнографической литературы, то на протяжении последних десятилетий в ней доминировали теории происхождения китайцев и их цивилизации, исходящие из примата диффузии и миграций в процессе этно- и культурогенеза. На этих позициях стоит и советский исследователь Л. С. Васильев, посвятивший проблемам происхождения древнекитайской цивилизации специальную монографию [Васильев Л. С., 1976]. Книга Л. С. Васильева имеет подзаголовок «Формирование основ материальной культуры и этноса». Характерно, однако, что вопросы этнического развития, в сущности, почти не интересуют автора: в центре его внимания находятся процессы заимствования тех или иных культурных достижений. В этой связи уместно было бы напомнить высказывание венгерской исследовательницы X. Эшеди о том, что, занимаясь изучением древнекитайского этноса и его культуры, нам в первую очередь следовало бы ответить на вопрос: «Какие же черты характеризуют собственно китайский этнос?» или, точнее: «На основании каких критериев оказывается возможным отличить основателей и представителей китайской цивилизации от других народов Азии, в особенности Восточной Азии?» Нельзя не согласиться с X. Эчеди, констатирующей: «В изучении этнографии Китая подобный вопрос, к сожалению, еще не поставлен» [Ecsedy, 1974, 333].
Источники изучения этногенеза древних китайцев
Комплексный подход к использованию данных ряда смежных наук — непременное требование к любому этногенетическому исследованию. В советской этнографической науке это положение давно уже общепризнано; нет необходимости в его специальном обосновании. Вопрос заключается лишь в том, каково соотношение различных по своему характеру источников, используемых для решения проблем этногенеза.
Как наглядно продемонстрировал В. П. Алексеев, эти источники имеют различную хронологическую «глубину». Они, кроме того, содержат в себе данные лишь определенного рода, в связи с чем возникает задача правильного соподчинения разнородных источников [Алексеев В. П., 1974, 184–193].
Исследователь этногенеза китайцев находится в более благоприятном положении, нежели многие его коллеги. В его распоряжении имеются многочисленные и разнообразные по своему характеру источники, относящиеся ко всем периодам древнейшей истории Китая. В наиболее общем виде эти источники могут быть разделены на шесть категорий: палеоантропология, археология, эпиграфика, письменные памятники, лингвистика, этнография.
Антропологические данные отличаются от других источников изучения этногенеза тем, что только с их помощью можно достаточно уверенно говорить о преемственности древнего населения на определенной территории. Палеоантропологический материал позволяет зафиксировать и результаты смешения различных этнических групп, тогда как появление новых элементов в языке или культуре отнюдь не обязательно свидетельствует о процессах этнического смешения: эти элементы могли появиться и вследствие культурных контактов, не сопровождавшихся миграциями населения. Изучение ископаемых остатков человека на территории Китая имеет уже более чем полувековую историю; начало ему было положено находкой в 1923 г. в Чжоукоудяне коренного зуба архантропа, позднее отнесенного к виду Sinanthropus pekinensis [Ларичев, 1969, 324]. С тех пор наукой накоплено уже весьма значительное количество палеоантропологических материалов, относящихся к различным историческим эпохам. Большая их часть введена в научный оборот; неопубликованные данные, хранящиеся в музеях и научно-исследовательских учреждениях КНР, были изучены одним из авторов настоящей монографии, Н. Н. Чебоксаровым, и также использованы при написании соответствующих разделов книги.
Изучая материальные остатки жизнедеятельности людей, археология предоставляет исследователю этногенеза данные, характеризующие культуру тех или иных древних человеческих коллективов. Проблема критериев для выделения этнических общностей на археологическом материале еще не может считаться решенной во всем своем объеме [Смирнов; Каменецкий; Клейн]. Нередко, в особенности в отношении археологических культур эпохи неолита, специалисты расходятся во мнениях по поводу того, чем объясняется сходство элементов культуры на данной территории: принадлежностью населения к одной этнической общности или к одному хозяйственно-культурному типу. В тех же случаях, когда данные археологии согласуются со свидетельствами письменных источников, ценность их для этногенетического исследования неизмеримо возрастает. Значительные успехи в изучении эпох неолита и бронзы, достигнутые китайской археологией за последние десятилетия (главным образом после победы китайской революции и начала развертывания систематических раскопок в середине 50-х годов), позволяют нам сегодня достаточно определенно использовать археологические данные для реконструкции процесса формирования этнической общности древних китайцев.
Весьма специфичен третий источник, широко привлекаемый в настоящей книге, — эпиграфика. Древние надписи в известном смысле слова занимают промежуточное положение между данными археологии и памятниками письменности, дошедшими до нас в позднейших списках. Иньские гадательные надписи (XIV–XI вв. до н. э.) и чжоуские тексты на бронзовых ритуальных сосудах (XI–VI вв. до н. э.) содержат уникальный по своей ценности материал, характеризующий различные стороны жизни общества. Именно на этом материале оказывается возможным проследить возникновение древнейших форм этнического самосознания древнекитайской общности «хуася».
Одна из особенностей китайской культуры — существование длительной и непрерывной письменной традиции. Древние письменные памятники Китая чрезвычайно многочисленны и разнообразны. Они могут быть разделены на несколько групп, отличающихся характером содержащихся в них исторических свидетельств.
Группа письменных памятников, которая может быть названа синхронными историческими источниками, включает древнейшие летописи и записи речей правителя («Чуньцю», подлинные главы «Шаншу», в известном смысле также «Цзочжуань»).
Авторы другой группы письменных памятников — позднейших исторических источников — не были свидетелями тех событий, о которых они сообщают в своих сочинениях. Для нас эти памятники (прежде всего «Исторические записки» Сыма Ця- ня) ценны тем, что в них были в свое время использованы не дошедшие до нас источники первой группы.
Следующую группу источников составляют памятники мифологии. Ценность этого рода исторических источников не следует недооценивать, так как использование современных методов анализа мифов позволяет выделить в них важные позитивные свидетельства, дополняющие и обогащающие данные иных категорий памятников.
Наконец, следует особо выделить характерную для древнего Китая группу письменных памятников — сочинения философов. Их авторы не ставили перед собой задачу систематического изложения исторических событий. Однако особенность древнекитайской философии заключается в том, что, во-первых, в центре внимания мыслителей V–III вв. до н. э. находились не натурфилософские, а социально-этические проблемы; во-вторых, для обоснования своих взглядов представители различных философских школ постоянно обращались к фактам исторического прошлого. Для данного исследования сочинения древнекитайских философов имеют особую ценность потому, что дают нам возможность проследить различия, в суждениях об этносе и сущности этнических отношений, а также общую эволюцию этих представлений.
Язык — один из важных признаков этноса, и поэтому лингвистические данные чрезвычайно важны для выяснения путей формирования этнических общностей. Свидетельства родственных связей языков и лингвистических контактов позволяют судить об истории межэтнических отношений даже в те времена, когда еще не существовало письменности. Гораздо более полную картину родственных связей и этнических контактов можно составить в том случае, когда имеется письменная традиция. Сравнительно-историческое и типологическое изучение языков, как засвидетельствованных, так и не засвидетельствованных в письменных источниках, дает достаточно надежные основания для установления генетических связей и типологических схождений между языками Восточной Азии.
Весьма существенное значение для изучения проблем этногенеза имеют и собственно этнографические источники. Они позволяют проследить преемственность традиций в области материальной и духовной культур, этнического самосознания. Сравнительно-этнографические данные в конечном счете являются наиболее надежным свидетельством появления у формирующейся этнической общности тех ее черт, которые свойственны ей на всем протяжении последующей истории. Роль этнографических данных возрастает по мере приближения к нашему времени.
Проблема периодизации
В развитии каждого исторического феномена можно выделить различные этапы в зависимости от того, какова цель периодизации и какие критерии положены в ее основу.
Конечная цель нашего исследования — разработка общей периодизации этнической истории китайцев. Она не может быть достигнута в рамках рассмотрения одного лишь начального периода этнической истории китайцев, которому посвящена данная книга. Но, приступая к этому исследованию, мы опираемся на те схемы членения исторического процесса, которые основываются на ином материале и иных критериях.
В сущности, каждая отдельно взятая категория наших источников может послужить основой для выделения определенных периодов в истории человечества вообще и древнего населения на территории современного Китая в частности.
Так, палеоантропология изучает физические особенности древних популяций, и с этой точки зрения история человечества может быть разделена на эпоху архантропов (древнейших людей), палеоантропов (древних людей) и неоантропов (людей современного вида, Homo sapiens). Представляя собой весьма существенный фон собственно этногенетических процессов, такая периодизация не может в полной мере удовлетворить нас, так как этногенез любого современного или древнего народа хронологически не выходит за рамки эпохи неоантропа.
С иных позиций подходят к периодизации древнейшей истории человечества археологи. В основу археологической периодизации кладется обычно эволюция технологии производства орудий труда, прежде всего материала, из которого они изготавливаются. В соответствии с этим археологи, как известно, прежде всего противопоставляют эпоху камня эпохе металла, выделяя помимо этого древнекаменный и новокаменный века (палеолит и неолит), а также века бронзы и железа. Будучи наложена на палеоантропологическую, эта археологическая периодизация частично совпадает с нею (формирование неоантропов относится к началу позднего палеолита) и позволяет более дробно членить выделенные ранее эпохи. Но и археологическая периодизация оказывается недостаточной: вся история этнической общности китайцев с середины I тысячелетия до н. э. вплоть до наших дней относится в ней к одному и тому же периоду — эпохе железа.
Учитывая это обстоятельство, мы не можем полностью сбрасывать со счета и традиционную историческую периодизацию, в которой основным критерием разграничения эпох является смена правящих династий в истории Китая. Недостатки такой периодизации очевидны. Однако чисто политические события, определяющие общую канву последовательности династий, не могут не иметь в определенной мере отношения и к другим аспектам общественной жизни эпохи. Смена династий в древней истории Китая часто связана с завоеваниями, т. е. явлениями, отражавшимися и на процессах этнической истории и т. д.
Этнос — явление социальное. Поэтому для исследования этнических отношений в конечном счете наиболее существенна периодизация, в основе которой лежит смена социально-экономических формаций. Несмотря на то что вопрос о формационной принадлежности древнекитайского общества решается различными учеными отнюдь не однозначно, авторы исходят в данном случае из концепции раннеклассового характера общества XIV–VI вв. до н. э., на смену которому в середине I тысячелетия до н. э. приходят развитые рабовладельческие отношения (табл. 1).
Если мы вернемся теперь к рассмотрению совокупности имеющихся в нашем распоряжении источников, то обнаружим, что они в целом достаточно равномерно распределяются по основным отрезкам исследуемой эпохи (табл. 2).
В соответствии с хронологическим членением этой эпохи монография состоит из трех глав. В первой из них дана характеристика населения, обитавшего на территории Китая в палеолите, во второй рассматриваются истоки древнекитайского этноса, третья посвящена закономерностям его формирования.
Введение написано М. В. Крюковым; глава 1 — Н. Н. Чебоксаровым; глава 2 — М. В. Софроновым («Генеалогические и ареальные связи языков Восточной Азии»), Н. Н. Чебоксаровым («Расовый состав населения эпохи неолита») и М. В. Крюковым («Хозяйственно-культурные зоны на территории Китая в эпоху неолита», «Культуры неолита в бассейне Хуанхэ: проблемы хронологии», «Соотношение локальных вариантов культур неолита», «Археологические культуры и этнические общности»); глава 3 — Н. Н. Чебоксаровым («Расовый состав населения Китая во II–I тысячелетиях до н. э.»), М. В. Софроновым («Происхождение древнекитайской письменности», «Формирование древнекитайского языка») и М. В. Крюковым («Ся, Шан, Чжоу на Среднекитайской равнине», «Соседи», «Особенности материальной культуры», «Хуася и варвары четырех стран света»); Заключение — М. В. Крюковым, М. В.Софроновым и Н. Н. Чебоксаровым. Большинство таблиц, и карт составлено авторами соответствующих разделов, исключения оговариваются в сносках. На переплете — изображение на шелке (царство Чу, V–III вв. до н. э.). Заставки: к главе 1 —лань-тяньский архантроп (реконструкция Ван Цунь-и); к главе 2 — человек из Баньпо (реконструкция Ван Цунь-и); к главе 3— человек иньской эпохи (с изображения XII–XI вв. до н. э.).
Авторы выражают свою признательность д-ру И. Фессен-Хеньес (Берлин) и д-ру Т. Драгадзе (Лондон), предоставившим ряд ценных публикаций по археологии и антропологии Китая. Авторы благодарят зав. лабораторией пластической реконструкции ИЭ АН СССР Г. В. Лебединскую, выполнившую прорисовки с древних черепов, и художника В. И. Агафонова.
