Глава 1

Как Рюрик официально стал первым русским монархом

В предыдущих главах говорилось о варягах, норманнах как субъектах многих мифов, легенд далеких от реальности. Их можно было бы сравнить с мифами древних греков о богах и об опасных путешествиях в загадочные страны и так далее, если бы не одно но. Мифы о греческих богах остаются мифами. Мифы о норманнах, варягах вписаны в нашу действительную историю как данность. Но почему, спрашивается, сколько бы ни критиковалась легенда о варягах, она продолжает жить? Кто или что за этим стоит? Кому это выгодно? Эти вопросы надо ставить. И на них надо отвечать. Откровенный разговор всегда пугает тех, кто неправ. Сейчас мы попробуем разобраться в причинах живучести легенды о варягах, в мотивах ее популяризации.

В августе 1852 г. императором Николаем I принимается Высочайший указ о признании 862 г. в качестве «начального события российской государственности». Под «начальным событием», конечно же, понималось призвание варягов во главе с Рюриком на княжение в Новгород согласно версии Лаврентьевской летописи. Таким образом, подводилась черта под неожиданно возникшей дискуссией среди уважаемых историков по поводу даты и важности записанной в летописи легенды. Сама дискуссия носила достаточно ожесточенный оттенок и, по сути, не оставляла выбора для решения. Надо было действительно определяться: либо признавать призвание варягов и готовить официальные празднества, посвященные тысячелетию Руси, либо не признавать и получить общественное порицание за неуважение к истокам монархического строя.

Причиной дискуссии послужила публикация первого тома «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьева и последующих статей в журналах на эту тему. Соловьев в своей «Истории» прямо обвинял М.П. Погодина в принижении значения для Руси призвания варягов. «Некоторые исследователи, — писал он, — не хотят признавать всей важности этого события, не хотят называть его Всероссийским»124. Они, указывая на Погодина, писал Соловьев, относят значение этого события к одному Новгороду, ссылаясь на то, что преемник Рюрика после его смерти сразу же переехал в Киев. Но прежде этого, делал вывод Соловьев, Рюрик объединил финские и славянские племена и положил начало сосредоточию гражданских форм правления.

По отношению к точной дате призвания варягов Соловьев размышлял следующим образом. Племена, платившие дань варягам, изгнали варягов и стали владеть у себя сами. Об этом в летописи записано под статьей 862 г. Но из этих же слов можно заключить, что «варяги не брали дань с Северных земель, но владели у них…». То есть варяги владели Северными землями до 862 г. А наш летописец начинает свое летописание с восшествия на престол императора Михаила в 842 г., замечает Соловьев как бы вскользь, повествуя о богословских спорах в Византии. Далее он напрямую не говорит о том, что необходимо дату призвания варягов перенести на 852 г. Математические выкладки он оставляет читателям, скрывая свою позицию за словами: «В 869 году, по счету летописца, умер Рюрик…» А это на десять лет раньше, чем записано в летописи. Спустя немного времени, уже в январском номере «Журнала Министерства внутренних дел» появляется статья «Тысячелетие России», с недвусмысленным намеком на то, что событие всероссийской важности уже наступило, но осталось без внимания властей.

Суть этих прений доносят до Николая I. Для окончательного решения вопроса о начале российской государственности создается третейская экспертная комиссия. В нее ни Погодина, ни Соловьева не приглашают. Возглавит комиссию министр народного просвещения П.А. Ширинский-Шихматов. Его заключение базировалось на положении Карамзина, которое к тому времени уже являлось общепризнанным.

«Откуда о варягах мог знать первый наш летописец Нестор, если тогда у руссов письменности не было? — задавался вопросом Карамзин. — Как Нестор мог знать годы происшествий за 200 и более лет до своего времени?» Сама краткость его описания заставляет нас думать, что говорит он об этом исключительно по устным преданиям старцев и бояр княжеских, рассказам служилых людей. Это значит, что хронология языческих славян может не совпадать с византийской, принятой по христианскому летосчислению. Нестор может впадать в ошибку. Но мы не можем «заменить летосчисления Несторова другим вернейшим; не можем ни решительно опровергнуть, ни исправить его, и для того, следуя оному, во всех случаях, начинаем историю государства Российского с 862 года»125.

Такова логика Карамзина. Нестор мог ошибаться в датах. Но основные события, им описанные, пусть и составленные по устным рассказам, совпадают с летописями греческими. А поскольку у нас нет ничего иного, кроме Хроники Нестора, то мы должны признать то, что есть и как оно есть. Установочная дата начала русской монархии определяется с года призвания Рюрика на Новгородский княжеский стол, который сам Карамзин выдает за существующий в летописи. Чтобы закрепить официально начальное событие государственной важности, Николаем I и принимается соответствующий указ. С этого момента объявляется подготовка к предстоящим празднествам тысячелетия Руси. Главная задача — демонстрация роли монархического начала в системе государственной власти, подтверждение преемственности по генеалогической линии от первого князя Рюрика до «ныне царствующего монарха» — Николая I. Ведь, по мнению историков-норманистов, Рюрик не просто олицетворял монархию. Он своим княжением доказал одну простую истину: для управления всеми племенами их надо объединить и подчинить, держать в единой воле. Нельзя допускать, как советовал Карамзин в своей «Записке» императору Александру I, чтобы «всякая губерния стала Россией в малом виде»126. Лучше всего как Рюрик, монарх, стоящий не только над народом, но и независимый от богатейших княжеских и боярских родов. Поэтому российскому императору необходимо подчеркивать свое высокое происхождение и выстраивать свою генеалогическую линию от рода пришлого варяга Рюрика. В этом суть наставлений монарха России историкам тех лет.

Фактически подготовка к празднику тысячелетия Руси началась значительно раньше объявленной в указе даты. Она началась с идеи публикации известных к тому времени русских летописей еще в 1828 г. Спустя шесть лет при Министерстве народного просвещения для этих целей создается Археографическая комиссия. В ее задачи входит сбор всех материалов, касающихся истории Руси с древнейших времен: летописей, политических актов, литературных памятников светской и религиозной направленности.

Изначально предусматривался определенный план издания летописей по хронологии, по значимости и по территориальной принадлежности. Никто, однако, не мог предугадать, сколько всего потребуется времени на реализацию этого проекта, поскольку и в монастырских архивах, и в частных коллекциях обнаруживаются самые разные документы, еще неизвестные науке. (Окончательное собрание летописей так и не издано до настоящего времени.) Но тогда главным для организаторов было представить общественности некий сводный вариант из всех летописей, сформировать его как хрестоматию и издать в дополнение к школьному учебному пособию. Его выпуск планировался к тысячелетию России. Первые девять томов издаются с периодичностью в три года, начиная с 1843. Работа над изданием Лаврентьевской летописи заняла больше всего времени. Эта летопись появляется в печати третьей по очереди, но с указанием первого тома на обложке. Роль хрестоматии выполнил Никоновский (Патриарший) свод, дополненный отрывками из других летописей. Он предъявляется общественности как раз в 1862 г. Авторы аннотации к изданию, не скрывая, сообщают нам, что в «сборник» вошла так называемая Нестерова (Несторова. — М.К.) летопись «с довольно большими изменениями против древних списков, и значительно подновленной в языке и слоге и более или менее неполные и сокращенные Летописи: Киевская, Волынская, Суздальская и Новгородская»127. Таким образом, издание летописей обеспечивало идеологическое обоснование празднования тысячелетия начала русской государственности.

Вторым направлением в подготовке к празднествам тысячелетия Руси и главным по важности политическим событием, сравнимым с пришествием Рюрика, которое, по замыслам царского окружения, должно было войти в историю, — государственный акт отмены крепостного права. Разговоры об этом велись давно, но решение каждый раз затягивалось. Создававшиеся два десятка лет различные комиссии для разрешения крестьянского вопроса работали для отвода глаз. Событие с отменой крепостного права специально подводилось под канун государственного праздника. Ожидалось, что царский Манифест об отмене крепостного права в Российской империи вызовет в народе ликование и восторг, новый прилив веры в доброго царя, Царя-Освободителя. Однако подвох царского Манифеста о мнимой свободе крестьяне разглядели сразу.

Идея отмены крепостного права строилась на «примерах щедрой попечительности владельцев о благе крестьян и признательности крестьян к благодетельной попечительности владельцев…». Владельцы, они же помещики, записано в Манифесте, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, могли предоставить крестьянам в «постоянное пользование усадебную их оседлость и сверх того, для обеспечения быта… определенное в положениях количество полевой земли и других угодий». Но за это крестьяне обязаны были выполнять установленные отдельным положением повинности в пользу помещика и исполнять установленные тем же отдельным положением обязанности перед правительством. То есть барщина и оброк никуда не девались, и ничего в данном случае не менялось. Помещик мог соизволить и дать крестьянину огород возле дома, но мог и не соизволить, поскольку земля оставалась в собственности помещика.

«Попечительность» по замыслу авторов крестьянской реформы строилась на согласии помещиков предоставить крестьянам право выкупа «усадебной их оседлости» и приобретения в собственность полевых земель и других угодий, отведенных им в постоянное пользование. «С таковым приобретением в собственность определенного количества земли крестьяне освободятся от обязанностей к помещикам по выкупленной земле и вступят в решительное состояние свободных крестьян-собственников». То есть за помещиками оставалось право согласия на предложение крестьянина о выкупе огорода возле дома и земельного надела. Но помещик мог и не согласиться, и тогда все оставалось, как оно было. А значит, никакой свободы крестьянин не получал и собственником не становился.

Тем не менее царское правительство очень надеялось на «отеческое попечительство» владельцев земель по отношению к их крепостным крестьянам. Оно предусмотрело переходный период для согласования прав помещиков и интересов крестьян, рассчитанный на два года. Чтобы снизить социальную напряженность в деревне, в Манифесте провозглашалось: «В сем состоянии, которое есть переходное, крестьяне именуются временнообязанными»128. Предусмотрело правительство и еще один момент. Манифест принимается перед посевной 1861 г. «Временнообязанные» крестьяне, недовольные предложениями правительства, должны были выявить себя в первый же год. Против проявления недовольства великим повелением в том же Манифесте пунктом 7 помещикам предписывалось «сохранять наблюдение за порядком в их имениях, с правом суда и расправы, впредь до образования волостей и открытия волостных судов» (Там же). То есть празднества тысячелетия образования государственности на Руси к началу сентября 1862 г. планировались уже в атмосфере всеобщего благоденствия и общественного согласия. То, что крестьянские погромы помещичьих имений оказались более масштабными и продолжались и после запланированного срока, — уже частности.

Местом проведения праздничных мероприятий, посвященных тысячелетию образования Русского государства, был выбран по понятной причине Новгород. (Ведь Рюрика, по летописной легенде, призывали именно в Новоград.) Центральным событием празднеств стало открытие 18-метрового монумента в честь тысячелетия Руси. Это был третий проект, запланированный в программе подготовительных мероприятий. В его композиции дважды повторяется сюжет полюбовного избрания монарха народом — Рюрика в 862 г. и Романова Михаила Федоровича в 1613 г. Сам император Всероссийский Александр II по сценарию праздника в торжественной обстановке, под одобрительные возгласы собравшихся на необычайное зрелище толп крестьян по обеим сторонам Волхова вплывал в Новгород стоя на верхней палубе ковчега времен Рюрика. Александр-Освободитель жаловал народ своим попечительским вниманием. В ответ народ в присутствии многочисленных иностранных гостей демонстрировал свою преданность и признательность.

Мешало этому одно только неудобство. В обществе уже давно ходили разговоры о вырождении русской крови в монаршей семье. За глаза и в иностранной прессе русскую императорскую семью называли Гольштейн-Готторпской династией прусской фамилии Ольденбургов. Открыто обсуждался вопрос о прекращении рода Романовых на Елизавете Петровне, поскольку она назначила своим официальным наследником сына своей старшей сестры Анны Петровны — Карла-Петера Ульриха, герцога Гольштейн-Готторпского. В историю России он вошел под именем Петра III. С того времени само Гольштейн-Готторпское герцогство оказывалось в зоне влияния русского императорского двора. Вопросы наследства в нем не решались без участия заинтересованной стороны в Петербурге.

Это герцогство, пограничное между Данией и Германией, всегда оставалось камнем преткновения в отношениях между соседями. Из-за него постоянно возникали конфликты. По итогам войны 1848–1850 гг. в мае 1852 года в Лондоне при посредничестве Англии, Франции и России было выработано соглашение между Данией и Пруссией об особом статусе Шлезвиг-Гольштейнского герцогства в составе Дании. Решение принималось по настоянию российской стороны. Николай I прекрасно понимал: сохранение особого положения герцогства в стратегически важном для России регионе возможно только в составе слабого Датского королевства. Накануне войны с Турцией такая моральная победа имела важное стратегическое значение. Так оно на деле и случилось. Пруссия в Крымской войне 1853–1856 гг. не участвовала.

Его преемник, Александр II, повел себя совершенно по-другому. В числе своих государевых титулов на коронации он назвал себя герцогом Шлезвиг-Гольштейнским, но никаких последующих действий в отношении поддержания особого статуса герцогства не предпринимал. Наоборот, сразу же после коронации он едет с визитом в Германию, где встречается с королем Пруссии Фридрихом-Вильгельмом IV. С того времени по странному стечению обстоятельств Датское герцогство неожиданно выпадает из поля зрения российских интересов. Без участия России в 1866 г. оба города, Шлезвиг и Гольштейн, объявляются прусской провинцией. Вывод напрашивается сам собой: Александр II отказался от претензий на Шлезвиг-Гольштейнское герцогство под давлением патриотических настроений внутри России. Хотя в политической перспективе потеря династических прав Романовых на это герцогство оказалась бессмысленной. Упреков меньше не стало.

Вероятно, поэтому, в доказательство преемственности исторических связей и в оправдание немецкой наследственности, в 1874 г. в частной типографии печатается книга «О порядке престолонаследия в России с основания русского государства до ныне благополучно царствующего императора Александра II-го»129. В ней называются две династические линии: дом Рюрика (указывается имя его супруги — «Ефанда, родная сестра Олега») и дом Романовых130. Издание этой книги дало основание русскую императорскую фамилию называть Гольштейн-Готторпско-Романовской.

Так летописный Рюрик официально становится основателем Русского государства. И хотя вместо простого памятника Рюрику, который первоначально задумывался, в Великом Новгороде воздвигают монумент «Тысячелетие России», призванный символизировать героические этапы национальной истории, Рюрику отводится на нем видное место. На его щите несуществующий 862 г. выгравирован буквами STO. То есть с латинской S, нехарактерной для этой части летописи. Так, видимо, «государевы люди» хотели приобщить россиян к европейским ценностям.

За историками и любителями древности с тех лет сохраняется право оспаривать место рождения Рюрика, его этническую принадлежность, взаимоотношения с русскими князьями и т. д. Незыблемым остается сам факт его призвания в Новгород и год, который летописец или, скорее всего, переписчик забыл указать.

Самое негативное в норманнской теории — это вера в то, что норманны-варяги действительно владели севером Руси, собирали дань, где-то жили, хранили свои сокровища, имели обрядность, согласно духу того времени с богатыми захоронениями. Где-то же они должны были оставить по себе «золотую» память? Поиски норманнских сокровищ во второй половине XIX в. станут увлечением многих любителей древности и «черных» копателей той поры.

 

Глава 2

Все на поставление сведений о курганах! На поиски норманнского золота!

В XIX в., особенно в первой половине, появляется новое увлечение — собирательство древностей. Любители археологии и нумизматики, как они себя сами называли, скупали редкие предметы, обменивались ими, демонстрировали на своих встречах, делились историями их приобретения. Многие коллекционировали все, что могло относиться к древностям. Некоторые, однако, специализировались на каком-то одном направлении. Так, купец И.Н. Царский собирал по старообрядческим скитам старопечатные книги. Историк М.П. Погодин кроме книг разыскивал еще и древние рукописи, монеты, иконы, предметы быта, украшения и т. д. Одни скупали старинные образа, русское серебро. Другие, наоборот, иностранное. Граф С.Г. Строганов, известный коллекционер, хвастался большим количеством иранских серебряных блюд и кувшинов эпохи Сасанидов III–VII вв., которые находили в Пермском крае, а также в окрестностях Полтавы и Старобельска на Украине.

Ценность предметов старины все, конечно же, понимали. Старались придать им государственное значение. Историк П.М. Строев добился разрешения от Академии наук, чтобы под ее эгидой организовать археографическую экспедицию в 1828 г. по монастырям с целью описания всех находящихся там книг, различных актов, рукописей. В последующем будет создана специальная Археографическая комиссия со своим уставом и полномочиями, с правом получения затребованных ею материалов.

Созданное в 1846 г. Археологическое общество станет выдавать разрешения на археологические раскопки, откроет музей древностей, объявит о сборе пожертвований. Когда оно получит средства на приобретение редкостей за деньги, откроется вся география добычи древних предметов, представляющих ценность. Например, монеты присылали из Киева и Харькова, из Новгорода и Ладоги, из Поволжья и Сибири. Всего только за 1851–1852 гг. древних предметов в музей Общества поступит из 17 разных мест. Со временем география археологических артефактов не только расширится, но и увеличатся потоки поступлений из какой-либо одной местности. Так, из Гнездовского клада Смоленской губернии старинные русские серебряные монеты в документах музея Общества записаны несколько раз, начиная с 1867 г. В1873 г. в Общество поступило 1753 старинных русских монет. В 1875 г. — 240. В 1876 г. — 1150. В 1879 г. оттуда прислали клад монет в количестве 14 720 штук. В этот раз денег у Общества не нашлось. Клад отослали обратно. На этом поступления серебряных русских монет со Смоленщины прекратились вообще131.

Сведениями об имеющихся накоплениях предметов древностей коллекционеры обменивались не только на личных встречах. В частном порядке издаются журналы: «Сибирский вестник», «Казанский вестник» и др. «Журнал Министерства внутренних дел», различные сборники рассказывали о древних достопримечательностях, богатых курганных находках,

случайно обнаруженных кладах. Ажиотаж вокруг древних ценностей подогревается сообщениями об открытии золотоносных рудников. В «Горном журнале» за 1825 г., например, помещаются сведения «О вновь открытых золотосодержащих песках» Уральского хребта. Указывается место только что разведанного рудника, названного Благодатным, — на левой стороне реки Уя Троицкого уезда Оренбургской губернии. Подробно говорится о глубине залегания золотоносной россыпи и содержании золота в породе по реке Иса в Пермской губернии — жила на полуторааршинной глубине с десятью золотниками на 100 пудов. Всего же, говорилось в журнале, «в Пермской губернии (в уездах Екатеринбургском и Верхотурском) открыто в настоящем году вновь 35 золотосодержащих песчаных рудников»132.

Таким образом, слухи о богатых золотых приисках, о зарытых в земле кладах, оставленных, возможно, казацкими разбойниками, гайдамаками, отступающими французами, древними племенами чуди, еще более древними скифами и прочими лихими и царственными людьми, множились. Не секрет, что основная масса желающих легко и быстро обогатиться принадлежала к низшему сословию. Среди них были популярны разные байки о заговоренных кладах, сельских колдунах, которые охраняют клады и наказывают расхитителей. Но это не останавливало кладоискателей, гробокопателей, бугровщиков. Последнее название относилось к людям, занимавшимся разрытием курганов («бугров»). К ним и обращались заезжие любители древностей, прознавшие о каком-нибудь случайно вскрытом богатом захоронении.

В тех же журналах перепечатываются указы прошлых лет, в которых показывается пример отношения к древностям. В 1851 г. в 5-м томе «Известий Императорского археологического общества», издаваемого на иностранных языках, публикуется указ от 1669 г., извлеченный из Государственного архива. В нем, в частности, сообщается, что в Сибирской губернии Тобольского уезда около реки Исети русские люди из татарских могил выкапывают «золотые и серебряные всякие вещи и посуду, чего ради велено взять известия: откуда те татары в прежние лета такое золото и серебро получали, или из которого государства оное к ним привожено было». Там же говорится, что золото и серебро, из которых изготовлялись сосуды, найдены были в могилах Уфимского уезда. Для «русских людей» (кавычки в статье) кладоискательство считается непременной обязанностью. Отсюда делается вывод: хищения приняли большие размеры, приходится сожалеть об утрате наиболее богатых сибирских курганов. В газетах даже стали появляться соответствующие призывы к населению.

Вот одно из них, процитированное в сноске «Владимирского сборника» за 1857 г.: «С этого времени до 1851 года, в продолжении 10 лет, не встречается в Губернских Ведомостях ни одного известия о курганах, тогда как они находятся в большом количестве по всей почти губернии. С начала археологических изысканий доселе отыскано и разрыто только в трех уездах до 5000 курганов. Вот как равнодушны местные жители к окружающим их древностям. Еще 10 уездов остается неисследованных — неужели никто не отзовется на приглашение г. Савельева о поставлении сведений о курганах? Владимирские Губернские Ведомости Часть Неофициальная 1854 г. № 20»133. Отсюда становится понятно, что исследованы должны быть буквально все курганы для того, чтобы из них извлечь все ценности. Археолог П.С. Савельев в данном случае представлял интересы государства, а значит, цель его раскопок заключалась в преднамеренном сохранении древних ценностей от неконтролируемых расхитителей.

Наиболее популярным объектом коллекционирования были монеты. Нумизматикой занимались очень многие собиратели древностей. По монетам можно было сразу определить дату чеканки, место происхождения, а значит, и степень ценности. На руках нумизматов к середине XIX в. оказалось очень много серебряных и медных монет, реже золотых разных эпох, стран и веса. Это римские денарии Марка Аврелия, греческие, византийские, куфические VII–X вв., китайские, корейские, литовские, турецкие, золотоордынские, древнерусские и т. д. Монеты приобретались из кладов, из разрытых могильников, курганов.

Значительный толчок собственно курганным раскопкам стали исследования в Северном Причерноморье. Именно из Запорожья, Херсонеса, Ольвии, Керчи стали поступать монеты римской эпохи, особо пользующиеся спросом у нумизматов.

Открытие одного такого богатого курганного захоронения скифского царя в 1830 г. вызвало не только небывалый интерес в светских кругах, но и получило политическую окраску. К тому же дало повод к масштабным раскопкам в Центральном регионе страны.

Тогда на юг России устремились толпы любителей древностей, желавших пополнить свои коллекции монетами римской эпохи, а если повезет, то и прикупить у местных копателей уникальные предметы из золота и серебра. А также самим попытать счастье в археологических раскопках, договорившись с властями о проведении каких-нибудь сторонних работ.

Среди таких археологов-любителей неожиданно много оказалось людей с иностранными фамилиями, особенно из Западной Европы: И.П. Бларамберг, П. Дюбрюкс, Ф. Дюбуа де Монперё, П.П. Сабатье. Последний опубликовал сочинение о керченских древностях в 1851 г., что, как покажут события, не являлось случайностью. В этом сочинении он описал все обстоятельства тогдашних раскопок горы Куль-Оба. По его словам, при открытии этой великой гробницы не были приняты меры предосторожности против толп расхитителей. Проще говоря, место раскопок не охранялось по ночам. «…Если верить слухам, то грабежи простерли до того, что начальству досталось только пятнадцать фунтов золотых вещей, тогда как гробница Куль-Обы заключала более трех пудов золота!»134 Часть похищенных предметов, пишет далее Сабатье, была переделана, перелита во избежание судейского обыска. Часть, сохраненная в первозданном виде, продана заезжим антикварам под покровом ночи людьми, скрывающими свою внешность. Какая-то часть попала за границу. И действительно, золотые изделия из кургана Куль-Обы потом удивительным образом всплывут на аукционах во Франции.

В списке «древних золотых вещей» Сабатье называет запонки, кольца, цепи и цепочки, чаши, венки и лавровые листья из листового золота, рукоятки кинжалов и мечей, маски, статуэтки и фигуры, вазы, монеты Филиппа Македонского. Всего 28 наименований. Но это только список одного захоронения, тогда как курганы «обилуют» по берегам Босфора, на полуострове Тамани, в окрестностях Керчи и Феодосии. Они «изобилуют» золотыми вещами, являвшимися свидетелями многочисленного населения, упражнявшегося в искусствах, пишет Сабатье.

Первое сообщение о найденных сокровищах поступило в императорскую канцелярию осенью того же 1830 г. Раскопки вел тогдашний начальник соляных промыслов Поль Дюбрюкс с разрешения градоначальника Керчи И.А. Стемпковского. Наиболее подробный отчет о раскопках Куль-Обы Дюбрюкс отправит в Петербург двумя годами позже. В 1834 г. копия этого отчета попадет во Францию. В Западной Европе, как оказалось, были в курсе всех археологических изысканий на юге России. В Германии, Франции усилиями русских французов постоянно публиковались статьи о нумизматике в Крыму и русском Причерноморье, о местоположении крепостей и селений. Их интерес к этому региону Российской империи становится понятен из тематики некоторых статей: «Описание развалин и следов древних городов и укреплений, существующих на европейском берегу Киммерийского Босфора» (П. Дюбрюкс), «Описание древних медалей Ольвии», «О приложении трех скифских крепостей по Страбону» (И.П. Бларамберг), «Надпись времен Тиверия Юлия Рискупорида, царя Воспорского» (И.А. Стемпковский), того же Сабатье о «царстве Воспорском» с его опытом хронологии.

Ударение во всех этих сочинениях делается на принадлежности Керчи европейским грекам. Само название Керчи, по Сабатье, заимствовано русскими, завоевавшими Причерноморские земли к 1771 г. Существовавшая здесь же Пантикапея во время Никейского собора (I Никейский собор состоялся в 325 г.) имела своего епископа. Особо подчеркивается, что с 1333 г. епископия была в ведении латинского архиепископа, в подчинение которого входила и вся Грузия. О том, что и до латинских проповедников, и во время турецкого владычества и в Крыму, и в той же

Грузии народ в массе своей исповедовал христианство по православным обрядам, Сабатье замалчивает. Скифы, в представлении французских археологов, здесь не жили, а были лишь соседями киммерийцев и специально хоронили вождей вдали от своих поселений, остерегая курганы мертвых от разграбления.

Сложно сказать, имели ли какую-либо личную выгоду авторы этих статей. Известно только, что они регулярно ездили на свою прежнюю родину, а их сочинения охотно печатались во Франции, Германии, Англии. Эти сочинения оказались крайне востребованы в этих странах для обоснования их собственной антирусской политики в бассейне Черного моря. В глазах западноевропейского обывателя утверждение о принадлежности Крыма и всего побережья Черного моря и Предкавказья грекам, а потом туркам оправдывало вмешательство правительств этих стран в военном конфликте 1853 г. против России на стороне Османской империи. По свидетельству французских археологов, на которых там охотно ссылались, у России не было законного основания на эти территории.

И действительно, Крымская война, вошедшая в историю с таким названием по месту самых кровавых военных столкновений между союзными войсками турок, французов, англичан, позднее итальянцев, австрийцев с одной стороны и русских с другой, развернется не в При дунайских княжествах, куда Николай I введет войска во имя спасения единоплеменных славян и защиты неприкосновенности прав и преимуществ «Нашей Православной Церкви», как заявлялось в Манифесте 14 июня 1853 г., а в Крыму, куда уже через месяц прибудет флот Англии и Франции. Своих целей они не скрывали. Крым и Кавказ надо было во что бы то ни стало у России отобрать и передать Турции. Таков тайный смысл, казалось бы, научной работы заграничных коммерсантов на юге России того времени. Своих граждан к войне с Россией в Западной Европе готовили заблаговременно.

Интерес иностранцев в Причерноморье к скифскому золоту продемонстрировал в целом их потребительское отношение к историческому наследию России. Особенно наглядно это проявилось при создании Русского археологического общества.

Считается, будто главная роль в создании нумизматического общества принадлежала немецкому барону Бернгарду Кёне. Не обошлось здесь без личной заинтересованности и интриг. Кёне очень хотел стать членом Императорской Академии наук. В Берлине он прославился своими нумизматическими приобретениями и способностью входить в доверие к нужным людям. По приезде в Россию в 1844 г. Кёне сумел расположить к себе Алексея Уварова. В качестве первой ступени к заветной мечте Кёне пожелал получить кафедру в Петербургском университете. Его кандидатура академиков явно не вдохновляла, и на это место был рекомендован другой немец, специалист по Античности Л.Э. Стефани, работавший на тот момент в Дерпте. Он согласился. Прибыл в столицу. Но Стефани не утвердил министр народного просвещения С.С. Уваров. Стали ходить слухи, что произошло это не без участия молодого Уварова. В результате на заветную кафедру не попал ни тот ни другой. Зато Кёне удалось добиться места помощника начальника 1-го отделения в Эрмитаже и получить доступ к нумизматическим коллекциям. Впоследствии именно с Кёне будут связывать появление огромного количества поддельных монет в Эрмитаже. Для многих не прошло незамеченным его общение с темными перекупщиками из-за границы.

То, что идея открытия Археологического общества принадлежала Кёне, можно признать лишь условно. В 1844 г. возникло Русское географическое общество — организация общественная, с задачами, преследующими, прежде всего, национальные интересы в исследовании рубежей и недр страны, с определенной долей государственного финансирования, но самостоятельная в определении частных инициатив, частных инвестиций и пожертвований. Традиционно, статусность подобным обществам придавала близость к особам императорской фамилии. Географическое общество возглавлял великий князь Константин Николаевич — сын Николая I. Руководство Археолого-Нумизматическим обществом было поручено зятю Николая I герцогу Максимилиану Лейхтенбергскому (женатому на старшей дочери царя, Марии Николаевне).

Противостояние между группой иностранных любителей русских древностей и русских чиновников обнаружилось во время обсуждения целей Общества и определения того, ради чего оно создавалось. В письме на имя министра внутренних дел Л.А. Перовского герцог Максимилиан Лейхтенбергский 10 марта 1846 г. создание Общества обосновывает необходимостью «изучения древностей и ознакомления иностранцев с богатыми нумизматическими памятниками древних времен коими обладает Россия»135. Те же строки читаются и в коллективном письме на имя Перовского, где говорится, что подобное Общество полезно «не только для распространения в отечестве вкуса к науке и изяществу, но и для ознакомления иностранцев, ныне в особенности обращающих на нас внимание по сему предмету…»136. В числе подписавшихся встречается и фамилия Алексея Уварова. Однако «иностранный уклон» в пропаганде целей археологического общества, пусть даже с добавлением нумизматического, иностранцев, привлеченных в качестве наемных администраторов при различных ведомствах и научных учреждениях, в кругу идеологов русского просвещения и православия понимания не нашел. На имя российского императора Николая I поступает другая депеша, в которой цели Археолого-Нумизматического общества трактуются более обобщенно: в области изучения классической археологии, древностей и нумизматики стран западных и восточных. Предметом изучения археологии должны были стать «изящные произведения древности».

Тем не менее иностранная «партия» во главе с Кёне начала работать так, как первоначально задумывалось, а именно не в интересах России. Проявилось это с первых же заседаний Общества, когда обнаружились противоречия иностранной группы и русской в языковом вопросе. Кёне выступал категорически против ведения заседаний на русском языке. На французском и немецком языках велись подобные же заседания в Географическом обществе. Объяснялось это в первую очередь тем, что многие из иностранцев русский язык вообще не знали и не считали нужным изучать, хотя состояли на службе в России долгое время, получали немалые вознаграждения за свои услуги. Они откровенно проявляли высокомерие по отношению к русской культуре, что вызывало немалое раздражение у тех, для кого национальные интересы России и патриотические убеждения стояли не на последнем месте. Одним из них оказался граф А.С. Уваров.

В октябре 1849 г. на собрании Общества Уваров выступает с предложением об организации денежных премий, медалей за оригинальные сочинения по археологии древностей. Сам предлагает тему «О металлическом производстве в России до конца XVII века в отношениях к искусствам, художествам и ремеслам» и свои личные деньги. Обязательным условием Уваров ставил создание ученого труда на русском языке. Выполнить этот заказ обещал И.Е. Забелин. Опыт оказался настолько удачным, что в Общество в течение двух лет обратилось с подобными предложениями еще девять заявителей. Из них трое были из купеческого сословия, что само по себе показательно. Прикладной характер исследований поднимал авторитет Общества в глазах ученого мира. Сам Уваров еще дважды выступал с инициативами по новым темам. Все его проекты выполнялись на русском языке.

Однако влияние иностранной «партии» в Археолого-Нумизматическом обществе все же сказалось, особенно в методике археологических исследований.

В начале 1847 г. на одном из заседаний Общества встал вопрос о необходимости выезда на юг России, дабы «восполнить сведения о сохранившихся там памятниках древности». На это предложение откликнулся молодой граф Алексей Уваров. В сопровождающие к нему напросился П. Сабатье137.

О целях его путешествия к скифским курганам и его впечатлениях в книге о Керчи уже говорилось выше. Уварову же доверили столь ответственное задание не только потому, что он вызвался поехать за свой счет, но и потому, что имел прямой доступ к высшим сферам. Напомним, его отец в тот период был министром народного просвещения, а в министерстве проявляли крайнюю заинтересованность в объективной информации о состоянии керченских курганов. Задачу перед младшим Уваровым ставили конкретную: следовало выяснить, все ли курганы уже хищнически разрыты и разграблены или все-таки целесообразно возобновить археологические раскопки? Ведь курганы разрывались повсеместно. При этом было известно, что похожих курганов, пусть более позднего времени, очень много и в центральной части России. По сложившимся представлениям они делились на три разряда: норманнские, мерянские и боевые. Больше всего, по идее, должно было быть курганов норманнских, так как «норманны, проходившие чрез древнюю Русь по направлению водяных сообщений, воздвигали свои курганы на берегах рек»138. Отсюда возникал логический вывод: норманнские ценности, подобно скифским, могут быть зарыты и в этих курганах. Но трудно было определить, какие из них мерянские, а какие норманнские или боевые. Хотя уже появилось много желающих, особенно среди помещиков, проводить такие раскопки за свой счет. По селениям и ярмаркам стали разъезжать скупщики древностей. Так назревало решение о санкционированных масштабных раскопках курганов в зоне предполагаемого нахождения норманнов.

 

Глава 3

Правительственные раскопки XIX столетия: по правилам или не по правилам?

В 1851 г. во Владимирской губернии начались массовые археологические раскопки. За четыре летних сезона, по сведениям одного из наблюдателей К.Н. Тихонравова, от Суздальского уезда по направлению к Плещееву озеру было срыто более 13 тысяч курганов139. Руководителем тех раскопок на начальной стадии являлся А.С. Уваров. В связи с этим в исторической науке возникло много спекуляций вокруг его имени. Уварова объявляли главным виновником утерянных для науки курганов, обвиняли в торопливости, некомпетентности и прочих грехах. Отчасти повод к таким выводам дал сам Уваров. К I Археологическому съезду он подготовил материал на тему: «Меряне и их быт по курганным раскопкам», где пересказывал свою беседу с министром внутренних дел Л.А. Перовским. Между ними обсуждалась необходимость проведения археологических исследований в центральной и северной части России. Перовский тогда предложил начать раскопки с Новгорода. По мнению же Уварова, исследования там уже проводились, но нужных результатов не дали. Кроме того, по замыслу Уварова копать следовало не сами городища, а курганы в окрестностях тех древних городов, которые, как записано в летописи, Рюрик раздавал своим варягам и с них же собирал дань. То есть там, где «наследили» варяги. Особенно много курганов располагалось по направлению Новгород-Суздаль. Значит, и исследовать нужно в первую очередь какой-то из районов этого региона. Предпочтительнее всего местности Суздаля и Переславля-Залесского.

Каких-либо специальных указов, разрешающих проведение раскопок, Уварову не давалось. Но понятно, что решение о тех раскопках принималось не одним молодым 26-летним Уваровым, а на самом высшем уровне. Позднее в Археологическом обществе будут прямо говорить о том, что Общество средства на эти цели не выделяло и что вообще это — правительственное мероприятие.

На самом же деле массовые раскопки курганов уже давно велись. Во многих губернских, да и в уездных городах с 1840-х гг. становится престижным иметь свои краеведческие музеи. При них создаются так называемые штатные Комиссии с правом ведения археологических исследований в своих местностях, скупки у населения предметов старины, публикации отчетов. С музеями начинают делиться своими экспонатами частные коллекционеры. Собирательство, перепродажа предметов древности для простых граждан становится модным и выгодным увлечением. Конечно же, находились люди, понимавшие всю пагубность ситуации с беспорядочными раскопками для научного осмысления прошлого. Предпринимались попытки создания каких-то органов, которые бы контролировали незаконные раскопки древних могил. Наконец, обсуждались вопросы по написанию единых правил отчетности, учета и хранения для тех же членов местных комиссий, которые самостоятельно проводили подобные исследования. Однако повлиять на ситуацию оказалось крайне сложно.

На ученом совете III Археологического съезда, состоявшегося в Киеве в 1874 г., была избрана уже специальная Комиссия «для выработки правил научной раскопки древних могил и описания и хранения могильных древностей». В преамбуле документа подробно говорится о мотивах, побудивших к созданию Комиссии. В 1840-х гг. было раскопано много курганов в юго-западных губерниях исправниками, становыми приставами, волостными писарями, помещиками: «Раскопки поручались без какой бы то ни было инструкции каждому, кто изъявлял желание производить их и доставлять найденное в то или другое учреждение…» И далее курганы раскапываются «…во многих местностях, где были тысячи курганов, остаются только сотни и десятки, а есть и такие местности, где от бывших курганных могильников не сохранилось никаких признаков»140. По свидетельствам местных жителей, раскопки велись по распоряжению начальства.

Такая «практика археологических раскопок… не дает возможности пользоваться могильными древностями с историческими целями». В основу инструкции должно положить «следующие правила: 1) могила, при раскопке которой дневник не был составлен по правилам инструкции, признается потерянною для науки; 2) все находки из данной могилы должны быть означены ее номером и хранимы отдельно по могилам…»141. А кроме того, следует признать величайшим злом современной русской археологии практику покупки правительственными и общественными музеями предметов у промышленников могильных древностей, не имеющих раскопочных дневников. Музеи переполнены древними бытовыми изделиями, неизвестно кем, когда и при каких условиях выкопанными. Древности сортируются под влиянием художественного вкуса, а не по требованиям историко-археологической науки. Бытовые изделия могил разных местностей, времен и народов смешиваются и разбиваются произвольно, группируются не по могилам, а по составу, формам и значению предметов.

Такое беспорядочное собирание и безответственное хранение древностей приводит к неверным историческим выводам. Например, о якобы своеобразном обычае погребения с присыпками костей покойников возле курганов. После повторного же исследования выяснилось, что останки присыпались расхитителями гробниц. Случалось это после того, как они выносили из гробниц все содержимое на дневной свет. А что представляет собой коллекция К.И. Ольшевского по Суоргомскому катакомбному могильнику, составленная по покупкам у промышленников? В ней содержатся бытовые изделия пяти исторических эпох, тогда как в действительности все изделия этого могильника определяются многочисленными монетами, датированными одной эпохой.

Предложения Комиссии сводились к следующему: создалась «потребность немедленно приступить к систематическому поуездному исследованию по правилам инструкции курганов и городищ, сохранившихся в центральных губерниях России»142.

Фактически Комиссия в составе Антоновича, Ивановского и Самоквасова предлагала радикальное решение: признать все предыдущие раскопки курганоманией, отказаться от выводов, какие строились на основе несистематизированного отбора древностей, и начать новые раскопки по единым правилам инструкции. Провозглашалось, что эти правила призваны служить нравственным законом для всех лиц, раскапывающих древние земляные насыпи. Проект инструкции обсуждался на собрании съезда 21 августа. И что интересно: был принят единогласно. Оставался вопрос: насколько серьезно отнеслись участники Археологического съезда к принятому ими решению?

С одной стороны «неправильность» проведения раскопочных работ осознавалась всеми. Идея совершенствования методики полевых исследований, а также систематического и осторожного производства работ при открытии древностей обсуждалась еще в 30-х гг. В 1859 г. создается Императорская Археологическая комиссия, в задачи которой входит сбор сведений о памятниках древности и пресечение незаконных раскопок. Однако следует заметить, что эта комиссия возникла в момент наибольшего спада активности Археологического общества. Формально никакие археологические раскопки в те годы не производились. Заседания Общества проходили по одному разу в год. Поэтому перспективы прекращения незаконных раскопок казались вполне уместными. С другой стороны, сохранялось убеждение, что ценности, подобные скифским, все-таки еще не найдены и они обязательно есть. Все эти годы и вплоть до III Археологического съезда не прекращались дискуссии о сущности самой археологии как науки. Что именно является предметом ее изучения? Как она соотносится с другими науками? Где готовить специалистов-археологов?

Главенствующей в этом вопросе была точка зрения Погодина и Уварова: археология изучает памятники вещественные, духовные и прочие, какого бы рода они ни были. Но археология не является самостоятельной наукой, а только вспомогательной исторической дисциплиной. Основными являются источники письменные — летописи.

А между тем массовые раскопки курганов выходят на новый уровень. Тот же член Комиссии по выработке правил научных археологических исследований Л.К. Ивановский разворачивает свою деятельность в Санкт-Петербургской губернии. Копал там Ивановский уже с 1871 г. Его упорство в изыскании норманнских древностей будет продолжаться без малого десять летних сезонов. Под его личным руководством сроют около 7 тысяч курганных холмов. Хотя задача, стоявшая перед доктором медицины Ивановским в начале раскопок, ставилась конкретно и давно была выполнена. Надо было всего-то лишь найти черепа для сличения их с черепами из других местностей. Перспективными исследованиями считались изыскания Н.Е. Бранденбурга. Все-таки он копал в самом сердце летописного пребывания варягов на Русской земле — на Ладоге, Волхове. Вел раскопки Старо-Ладожской крепости. Сколько он срыл курганов — неизвестно. С большим размахом раскопки ведутся в те годы в Поволжье, на Кавказе, на Южном Урале, в Причерноморье.

Свою негативную роль в курганомании сыграла отмена крепостного права в 1861 г. и последовавшая за этим земельная реформа, о которой уже говорилось выше. Если до реформы помещики и так были вольны делать на своей земле все, что угодно, и копать, где им заблагорассудится, то теперь от них потребовался учет всех земельных угодий. По замыслу правительства временнообязанные крестьяне должны были переходить в разряд собственников. Помещику вменялось передавать крестьянской общине часть своих земель для дальнейшего подушевого распределения. Душевой надел нарезался в разных частях помещичьей усадьбы и состоял из пахотной земли, пастбищ, пустошей. Таким образом, возникала необходимость вводить в оборот ранее не использованные земли, и в том числе поля с заросшими холмами, скрывавшими древние насыпи. Археологические раскопки по сбору древностей в таком случае использовались, скорее всего, как повод. Для наблюдения за ними привлекались те же исправники, писари, землемеры и прочие. Дневников раскопок они, увы, не вели.

Между прочим, именно из откровений Уварова в «Мерянах…» можно прочувствовать в полной мере обстановку кладоискательского бума вокруг раскопок древностей в ту пору. Уваров на основании записей П.С. Савельева рассказывает о каких-то раскопках Н.А. Ушакова в Весьегонском и Вышневолоцком уездах 1843 г., о раскопках того же Ушакова в Устюжском уезде Новгородской губернии в 1844 г., где тот исследовал 50 курганов и эти раскопки были более удачными. Что значит более удачными, узнаем ниже. В этом же ключе он пишет о раскопках некоего А. Нечаева в 1866 г. в Коломенском уезде под Москвой: «14 курганов оказались пустыми. О вещах в курганах Нечаев ничего не говорит». О своих собственных раскопках Уваров рассказывает аналогично: «У села Ра-дованье срыто 14 курганов. Ничего не найдено»143. И далее в том же ключе: «Разрытие курганов у Хабарова городка ничего не объяснило. Село Вески: на древнем кладбище: разрыт 121 курган. Найдена одна монета Оттона середины X века».

Наконец, высказывая свое отношение к «черным» копателям, Уваров, по сути, раскрывает смысл всех мероприятий по поиску древностей. Перечисляя около десятка селений, где курганы были уже кем-то повреждены, он заключает: «Многие из этих раскопок не доставили никаких научных сведений и пропали для нас бесследно, потому что раскопки, предпринимаемые людьми неопытными и не с научной целью, были ведены наудачу, а при отсутствии по металлу вещей немедленно прекращались — как лишний расход, не покрываемый прибылью»144.

Прибыль от продажи редких и ценных металлических предметов являлась главной целью для людей предприимчивых. Научность для Уварова заключалась в добыче и сохранении всех предметов. Но раз уж он взялся за освещение быта обитавшего на этих землях древнего племени, то он не мог не выразить своего мнения на этот счет. А оно формировалось не только под влиянием дискуссии о правилах раскопок, но и под влиянием дискуссии о реальном существовании легендарного Рюрика. На первом же Археологическом съезде, на котором свою книгу о мерянах представил и Уваров, с критикой норманизма выступил историк Д.И. Иловайский. Его книга называлась «Разыскания о начале Руси». «Не надо искать Рюрика, — говорил он, — где-то в Европе или варягов среди Прибалтийских племен. Этого только норманисты и хотят. Рюрик на самом деле, подобно другим легендам о призвании князей, — такая же мифическая личность, реально никогда не существующая, как и другие народные сказания о трех братьях, двух сестрах и т. д. К сожалению, легенда о призвании варягов принята за чистую монету и зачислена в число исторических фактов с появлением первых учебников по истории».

Между прочим, Уваров и Иловайский были в хороших отношениях. Уваров даже помогал молодому ученому утвердиться в светских столичных кругах, присутствовал на защите его диссертации в 1858 г. То есть с его взглядами на варяжскую тему был хорошо знаком. Но Уваров, как и все норманисты, критику Иловайского воспринимал снисходительно, представляя ее более патриотичной, нежели научной, в первую очередь льстящей «русскому чувству». В общем, для них такая критика была несерьезным занятием, ребячеством145. Уваров придерживался утверждения Погодина о первенстве письменных источников в исторической науке. Отсюда — истоки традиции во многих изданиях археологов сначала цитировать соответствующие строки из летописи и только потом демонстрировать изображения. Таким образом, вещественные памятники древности (с подбором похожих предметов по материалу, художественному оформлению и др.) должны были подтверждать якобы связь различных народов, их уровень развития и т. д. Так что в «Мерянах…» Уваров, совершенно игнорируя выводы Иловайского, утверждает, будто старинные клады с арабскими деньгами внутри России «должны быть приписаны варягам, которые занесли их сюда во время своих набегов или во время переходов на юг к Византии»146. Также, по его мнению, варяги жили совместно с мерянскими финнами на их землях вплоть до XII в. и поклонялись каменному богу Велесу и т. д. и т. п. С точки зрения Уварова и других норманистов, это было непреложным фактом. Скандинавские вещи в виде амулетов-коньков, выгнутых фибул, мечей он находил везде. И не беда, если находка не всегда отвечала требованиям инструкции, записывалась в дневниках раскопок не так, как было нужно. Результаты уже были известны наперед. А в этом и суть всех мнимых побед норманизма.

Какова же судьба Инструкции с правилами проведения археологических исследований, принятой на III Археологическом съезде? А ее никто не соблюдал и особо не обращал на нее внимания. Курганы продолжали копать с тем же усердием. Позднее из них будут выделять отдельно курганы вятичей, кривичей. Их будут раскапывать и советское время. Сегодня от курганов практически ничего не осталось. Найти комплекс древних могильных холмиков — большая археологическая удача. Тем ценнее курганы, которые обнаруживаются случайно в наши дни.

У Уварова сложилось особое отношение к муромским курганам. Загадка: почему он не исследовал курганы муромских предместий в 1851–1852 гг.? Ведь Карачарово под Муромом — это его родное имение. До начала этих раскопок он некоторое время в Карачарове жил. Наверняка о каких-то местных курганах ему доводилось слышать. Он, например, мог обратить внимание на курганы по Владимирскому тракту рядом с деревней Зименки. Ему могли рассказать о курганах по Меленковскому тракту у селений Макаровка, Коржавино. Тогда о курганах неподалеку от упраздненного Борисоглебского монастыря и погоста Муска (Мусков) на речке Ушне (сегодня рядом с селом Новлянка) уже было известно. О них, в частности, сообщалось во «Владимирских губернских ведомостях» 1853 г. (перепечатка в материалах «Владимирского сборника» за 1857 г.). При желании он мог бы обнаружить курганы и в других местах Муромского уезда, но он этого не сделал. Почему? Ответ однозначно дать нельзя. Во-первых, Уваров просто-напросто не верил в то, что норманны могли так далеко заходить. Но если это случалось, они не могли здесь долго задерживаться, а значит, каких-либо богатых захоронений искать в здешних местах просто не имело смысла. Во-вторых, если курганы тут и были, то они разбросаны мелкими группами и не представляли такой плотности, как в Суздальском уезде. Там, судя по географии раскопок, насыпи выделялись чередой комплексов (от одной деревни к другой), а значит, представлялась большей вероятность обнаружения норманнских захоронений. Наконец, в-третьих, копать рядом со своим имением значило дать повод к различного рода пересудам. Например, о преследовании личных интересов. Многие помещики, как уже говорилось, разрывали курганы для того, чтобы увеличить площадь пахотных земель. Курганы у погоста Муска уже частично распахивались, о чем информировали те же «Владимирские губернские ведомости». Так и владельца Карачарова могли заподозрить в том же умысле. Обвинял же в свое время А.С. Пушкин его отца (Уварова-старшего) в использовании казенных слесарей «в собственную работу».

К.Н. Тихонравов не раз писал Уварову о муромском землемере Добрынкине, предлагавшем свои услуги археологическому обществу по сбору сведений о курганах и любопытных предметах старины с рисунками и планами находок в муромской округе. Н.Г. Добрынкин (1832–1903) действительно тогда работал частным землемером по приглашению для межевания земельных наделов. Пешком он обошел весь уезд вдоль и поперек, отмечая на карте местоположение различных объектов: почтовых станций, телеграфных линий, промыслов, мельниц, заводов, селений с базарами, погостов, паромных переправ, рек, озер и др. Свои наблюдения он перенес на бумагу и составил карту Муромского уезда. Она сохранилась до наших дней147. Датируется карта 1877 г.

На карте Добрынкина есть только одно обозначение кургана. О прочих он умолчал или имел какое-то собственное представление на этот счет. Может быть, он считал тогда, что курганы — это обязательно одиночные холмы огромных размеров. Такой был только один — в Плехановом бору на левом берегу Оки. Его называли Львиным курганом. Остальные холмы искусственного происхождения вызывали у Добрынкина, видимо, совсем другие ассоциации. Но есть еще одна деталь на карте, на которую следует обратить особое внимание, — это обозначения погостов крестиками. Само слово «погост» имеет несколько схожих значений. Обычно погостом называют кладбища. Но погостом могли быть также кладбища с церковью, с домом попа и причта (причисленных к данной церкви). Село с церковью могло находиться на расстоянии от погоста. На карте такое село имеет отдельное обозначение. Погостом могли называться также сельские приходы в составе нескольких деревень. Таким образом, смысл слова «погост» во многом зависел от фактических обстоятельств, сложившихся в разных местностях. В Муромском уезде почти на триста населенных пунктов, разбросанных в радиусе 50–70 километров, Добрынкин указал всего девять погостов. Если под погостами понимать кладбища, то их оказывается слишком мало. Значит, под погостами Добрынкин подразумевал кладбища с церковью, отстоящие на удалении от деревень.

На левой стороне Оки их указано три: Старые Котлицы, Мусков (Муска рядом с Новлянкой), Малое Юрьево. Можно предположить, что именно от погоста в первой деревне сохранилась церковь. На месте второй — современное кладбище. Погост рядом с селением Малое Юрьево на карте у Добрынкина носит название Василия Великого. Церковь в разрушенном состоянии.

На правой стороне Оки четыре из шести погостов также имеют собственные названия: Пустынь (рядом с Ефаново), Невадьевский (Невадьево), Козьмодемьянский (Короваево-Мелешки) и Кубов (рядом село Филинское). Погост Спас-Седчино не сохранился, хотя церковь в хорошем состоянии. Погост без названия между деревнями Михалицы-Липовицы также не оставил следов. Зато сохранился погост у деревни Малое Юрьево.

Погост Василия Великого с курганным комплексом удивительным образом сохранился до наших дней. На фоне круглых до 1,5 метра высотой и 5 метров в окружности холмов два кургана выделяются особенно. Они вытянуты с запада на восток, высотой до 4 метров при ширине 3–4 и 10–12 метров длиной. С левой стороны от крайнего левого кургана неглубокий длинный ров. С правой стороны от крайнего правого кургана ров четырехугольный незамкнутый в виде столешницы. То, что эти насыпи — искусственного происхождения, можно довольно легко заметить. С юго-западной стороны от лесной дороги имеется обрыв в метр-полтора. (Конечно же, все параметры даны приблизительно.) От этого места, похоже, и велась выемка песка в сторону курганов. С противоположной стороны к курганам примыкает современное кладбище. Жители деревни и сейчас называют это место ямой 148 .

Курганы в муромских окрестностях находили и раскапывали и при Добрынкине, и после Добрынкина, и в советское время. Последним копал А.Е. Леонтьев в 1989 г. через Илевну от села Пестенькино. Это совсем рядом с погостом Василия Великого. Еще ближе к погосту раскапывалось селище Михайлово А.В. Успенской и М.В. Фехнером в 1956 г. Леонтьев в тех курганах, кроме следов подкурганных выемок, ничего не обнаружил. В селище найдены только осколки древнерусской керамики, фрагменты ножа и наконечника стрелы. До деревни Малое Юрьево современные археологи не дошли 1 километр. Возможность видеть и знать, что эти курганы — свидетели прошлых веков, — большая ценность.

 

Глава 4

Страсти по Неревскому раскопу в Великом Новгороде. Если захотеть, то можно…

Самым массовым видом искусства является кино. Через кино формируются в сознании положительные или отрицательные образы людей разных эпох, пусть и очень древних. Ведь они также любили и восхищались, ненавидели и злились, ссорились и мирились. Для нас они уже интересны тем, что испытывали те же страсти, те же ощущения. Страсти людские не меняются, меняются пристрастия. Пристрастия во внешнем облике, в обустройстве быта, в эстетических взглядах. Они меняются вместе с изменениями в технологии использования металлов, дерева, материи. По одежде, жилищу, украшениям, оружию человека на экране мы можем определить время, в какое он жил, по замыслу создателей кинематографического произведения. Современную москвичку нетрудно отличить от трудящихся женщин середины XX в. и, тем более, от барышень века предыдущего. Различия видны в мельчайших деталях одежды и быта. Для достижения нужного эффекта у кинематографистов есть соответствующие описания в художественных книгах, портретной живописи. Сложности возникают при воссоздании образов человека более древних веков. Хотя и здесь есть определенные возможности для того, чтобы восстановить достоверные подробности жизни наших предков. Многое зависит от вкуса, знаний и компетенции авторов, режиссеров и сценаристов.

В кинофильме «Клеопатра» главные герои предстают перед нами в одежде ярких бело-красно-черных тонов на фоне бесконечно синего неба и чистой с голубизной воды. Это усиливает эффект зрелищности. Это образное восприятие, по сути, близко к реальности. Образ античного египтянина восстанавливается по фрескам, украшающим внутренние и наружные стены храмовых и дворцовых комплексов; по археологии погребальных памятников, в которых обнаруживается полный набор вещей, сопровождающих покойного в загробный мир; по скульптурным композициям, изображениям на керамической посуде; по памятным граффити на стенах культовых помещений и гробов; из текстов с иероглифами на папирусах и камне и т. д. Особые климатические условия вполне позволяли это сделать.

В фильмах «Спартак» или «Калигула» перед нами предстает цветовая гамма из золотисто-белых тонов, демонстрирующих роскошь, и серых, по контрасту, тонов в одежде рабов и нищих. И это тоже близко к реальности. Образ древнего римлянина хорошо описывается в сочинениях современников той поры. Их имена дошли до наших дней: Тит Ливий, Дион Кассий, Аммиан Марцеллин и много других. Их рукописи сохранились на пергамене, чаще всего вторичного использования, то есть поверх смытого или соскобленного текста — палимпсестах. Но они сохранились.

Теперь возьмем русский фильм «Ярослав». В нем преобладают коричневые и бело-серые тона. Социальное различие выделено в одежде. Люди зависимые и простые носят суконные рубашки. Роскошь просматривается в шикарных накидках вельмож из шкур животных. Жилища собраны из толстых стволов деревьев, обнесены высоким частоколом на очень небольшой площади. У старцев выделяются огромные стилизованные бороды. Дети показаны на площадке типа песочницы, с набором тряпичных мячиков. По сюжету два соседних племени между собой не общаются, враждуют и вообще не знают, кто из них где живет. То есть создатели фильма показывают зрителю, что племена прятались в чащах лесов, оставались полудикими. Варяг со скандинавским именем Харальд в кожаной куртке своим внешним видом олицетворял лицо цивилизованной Европы, несмотря на свою отрицательную роль. Он во все вмешивался, советовал, предавал. Все как положено по летописи, откуда взята идея фильма. Лаврентьевская летопись, ее творческая обработка в описании Карамзина становится основой для формирования образа славянина, пусть гордого, пусть прославляющего землю Русскую, но все же живущего племенами по горам и лесам, с набором варварских привычек в потреблении пищи, в жилище, в супружестве.

Соответствует ли это реальности? Кроме устного повествования, зафиксированного в летописи, мы имеем археологические свидетельства. Правда, с той поры их дошло до нас крайне мало, плохой сохранности и узкой специализации. Это предметы вооружения, украшения из материалов, меньше поддающихся коррозии и гниению, — золота, серебра, бронзы, меди, камня, кости, керамики. Изделия из железа, дерева, ткани, кожи практически отсутствуют среди находок в целом виде. Без них многое приходится домысливать, дорисовывать. Но оттого образ человека на Руси или, скажем, жителя Новгородской земли эпохи Ярослава Мудрого не становится полнее.

В этом смысле открытие в самом Новгороде в 1951 г. семиметрового культурного слоя представляет значимость не меньшую, чем открытие скифских захоронений с золотыми украшениями в Куль-Обе в 1830 г. Их ценность заключается в том, что уникальный состав глинных напластований законсервировал в почве различных частей города целыми и в хорошей сохранности слои деревянных мостовых с комплексами усадебных построек. Они четко выделяются стратиграфически по времени функционирования в рамках X–XV вв. В раскопе Людинского конца масштабными исследованиями 2008–2010 гг. выявлены следы грунтовых дорог с обводными канавками возрастом не старше 900-х гг. И это предельный срок существования первых поселений вообще на Новгородской земле.

Какой же образ жителей на Волхове мы можем увидеть по обнаруженным древностям? В конце X — середине XI в., а это, напомню, время княжения Владимира и Ярослава, обнаруживается развитая система хозяйствования и межличностных отношений. Перед нами предстает уличная застройка домов с огородами и садами. Об этом, по крайней мере, свидетельствуют семена огурцов и косточки вишни. В хозяйстве — полный набор одомашненной скотины: козы, овцы, свиньи, коровы. Для заготовки сена на зиму использовались косы, для жатвы зерновых — серпы, для копки земли — железные лопаты, для вспашки — двух— и трех лезвийные кочедыки. У плотников был целый арсенал инструментов: пилы, сверла, стамески, скобели, гвоздодеры, топоры с наваренными лезвиями в процессе термической обработки, напильники по металлу и многое другое. Если разложить их в витрине хозяйственного магазина, то отличить по форме и по качеству от современных не сразу получится.

Особенность новгородской почвы тысячелетней давности заключается в повышенной влажности. Скотину на выпас гнали по улице. Дорога быстро превращалась в грязное, перемешанное с навозом месиво. Это явление в дождливое время повсеместное. Но в Новгороде, городе с давней плотницкой традицией, подошли к этому вопросу практически: стали настилать деревянные мостовые. Традиция укоренилась. Каждые тридцать-сорок лет настилы перекладывались. Погребов все по той же причине возле домов не копали. По крайней мере, их нет в Неревском раскопе. Да и сами дома не заглублялись в землю. Зимники обнаруживаются на береговой линии. Это были ямы, которые по весне забивались льдом для хранения мяса и рыбы. Над ямой сооружался сарай, который обязательно закрывался от посторонних на замок. Замки имелись двух видов: и неподвижные (они врезались в дверные косяки), и навесные; простые и с пружинным механизмом внутри. В сараях хранились и рыболовные принадлежности: железные уключины от лодок, гарпуны, большие промысловые крючки, крючки обычных размеров и блесна обманки149.

Уже в слоях X в. обнаруживаются ювелирные изделия. Это медные крестики, бубенчики различной формы, скорлупообразные фибулы, привески с колокольчиками, привески-лунницы из тонкой серебряной тисненой пластины, амулеты — коньки, привески в виде уточек с разным набором лапок, браслеты, перстни-печатки и еще многое другое150. Все ювелирные изделия изготовлены чаще всего литым способом.

В наборе детских игрушек встречаются лыжи, деревянные коньки, тряпичные мячики больших и малых размеров. Детишки тогда играли не только в лапту, но и любили побегать на пустыре с мячом. В слое XI в. появляются первые берестяные грамоты. Береста — не главный материал для письма. Тогда уже использовался пергамен. Но береста была удобна для небольших повседневных посланий (типа записок или писем). После прочтения их обычно разрывали или разрезали и выбрасывали. Полных посланий встречается мало. Но и того, что уже есть, достаточно для определенных выводов. Оказывается, письмом владели не только князья, бояре и монахи, но и многие простые новгородцы. В авторах угадываются женщины и дети. В берестяных грамотах сообщается о долговых обязательствах, о каких-то просьбах, семейных проблемах. Встречаются любовные послания, пожелания, предложения, иногда с использованием ненормативной лексики, легко поддающейся распознаванию. Среди адресатов берестяных грамот указываются жители Полоцка и Киева. Фактически география распространения берестяных грамот гораздо шире. Все это говорит об экономических и культурных связях Новгорода с югом Руси. Вместе с принятием христианства распространяется и мода на греческие имена с болгарским произношением. В тех же берестяных грамотах за XII в. читается имя Гюргеви, Гюряте, Гюргя. В XII в. — Григори. В XIII в. — Григори, Юргю, Юргию, Юрию.

Этот образ новгородца не совсем вяжется с образом примитивного первобытного общинника. Он выходит за рамки представлений об эпохе Ярослава Мудрого в серо-коричневых тонах. Это уже общество с более высокой степенью организации. Здесь не питаются дикорастущими травами и не бродят в невыделанных шкурах животных. В Новгороде, в отличие от Европы, ходят в бани и хлещутся вениками, что особо подчеркивает наш летописец. Для него вопрос, откуда пошла Русская земля, был тогда не менее актуальным, чем для нас. Он пытается заглянуть на двести лет назад, в дремучую древность. Он ставит вопрос не откуда пришли славяне, а почему земля стала называться русской. Для нас этот же вопрос звучит по-другому и в двух плоскостях: политической и национальной. Если следы первых поселений обнаруживаются только с X в. и уже с развитой феодальной системой социальных отношений, то является ли это население автохтонным? Если следы первых поселений обнаруживаются только с X в., а это относится и к другим этническим образованиям Волго-Окского междуречья, то с какой стати объявляется, что какие-то финно-угры жили здесь раньше славян? И, вообще, что это за этносы, которые вдруг исчезают? Археологи, опираясь на одно только предположение летописца XI в. о проживании на Оке «иных языц», делают выводы о существовании неких финноугорских племен. В подтверждение этого они ищут различия, но упорно не замечают сходства. Различия всегда можно найти. Ни один мастер-кустарь не сделает две абсолютно одинаковые вещи. Два мастера в соседних селениях — тем более. А если каждый из них стремится создать свою неповторимую вещь? Сходство у них может сохраняться в самой идее создания вещи. Коньковые привески с колокольчиками, с утиными лапками встречаются и в раскопах Новгорода, и в Ростове, и в Муроме. Их конфигурация для этнической идентификации не имеет никакого значения.

Раскопки в Великом Новгороде, о которых идет речь, вел А.В. Арциховский. Когда ему предложили продолжить археологические исследования там, он уже знал, где копать, — на Неревском конце, где, по мнению финноугристов, жило финское племя нерева. И площадь раскопа, и глубина уже заранее предполагалась и согласовывалась.

Прошло без малого двадцать лет с момента первых изыскательских опытов в Новгороде. По его личным воспоминаниям, раскопки в Ленинградской области он начал вести по заданию Академии истории материальной культуры в 1929 г. О действительных целях он упоминает вскользь и много чего недоговаривает. Между тем результаты тех раскопок вызвали в научных кругах бурную дискуссию. Сам Арциховский чудом тогда не угодил под колесо репрессий. С тех пор тему финно-угров больше никогда до конца своих дней не затрагивал, как и не употреблял само слово «финно-угры», деля этнические группы севера Руси на славянские и неславянские. Он уяснил для себя главное: дело здесь не в науке, а в политике. Можно не угадать настроения в партии и правительстве.

В те годы на страницах главных идеологических журналов обсуждался целый комплекс проблем, связанных с археологией: вырабатывалось отношение к дореволюционным исследованиям в этой области, к методологии самих раскопок. Поднимался вопрос о том, какое отношение археология как наука имеет к политике. Тогда же археологов старой школы стали обвинять в формалистическом вещеведении. Им ставилось в упрек увлечение формально-типологическими методами исследований, объяснение возникновения восточного славянства результатом миграционных процессов. Новые задачи формулировались вокруг темы становления коммунистической формации. От археологов требовалось обоснование на примере вещественного материала существования родового доклассового первобытно-коммунистического общества. Следы такого общества Арциховскому и было поручено найти в древнем Великом Новгороде.

Начал он, по его же собственным воспоминаниям, с разведочных раскопок курганов и на селище Городище близ Новгорода в 1929 г. Над ним еще довлела установка Уварова о бесполезности археологических изысканий в самом Новгороде.

За два сезона раскопок команда Арциховского ничего древнее XII в. на Городище не нашла. Копать в Новгороде решено было в 1932 г. Местом раскопок выбрали Славенский конец. Древнее деление города на концы (Плотницкий, Славенский, Гончарский, Загородский, Неревский), приведенное по плану Новгорода из статьи А.В. Арциховского и Б.А. Рыбакова «Раскопки на Славне в Новгороде Великом» (журнал «Советская этнография». 1937. № 3), логично подсказывало, где жили славяне, — на Славенском конце. Работы велись с перерывами, что вполне понятно, учитывая то неспокойное время. Здесь толщина культурного слоя составила всего не более 3 метров. Обнаружены были мастерские кожевника, сапожника. Выявлено три слоя деревянных сооружений. Вывод, к которому пришел Арциховский, был категоричен: предположение об особой древности Славенского холма не подтверждается. Никаких слоев старше X в. не обнаружено.

Параллельно раскопкам Арциховского по инициативе Новгородского музея археологические исследования ведутся на Неревском конце. Руководили работами С.М. Смирнов и Б.К. Мантейфель. Ими было вскрыто 18 ярусов деревянных построек с глубиной раскопа 6 метров. Интересно то, что все древние артефакты, а их оказалась не одна тысяча, потом бесследно исчезли. Возможно, они не попали в список ценных предметов при спешной эвакуации во время войны. В воспоминаниях Смирнова151 о раскопках на Неревском конце вообще не говорится ни слова. Нет ничего подобного и у Мантейфеля. Небольшой отчет о тех раскопках написал А.А. Строков в новгородском сборнике в 1937 г., но широкой публике они не известны. Похоже на то, что и там предметов старше X в. найти не удалось. Вопрос о варяжской легенде, а вместе с тем и о первобытном коммунистическом обществе как-то само собой повисал в воздухе. Оставалось либо признать теорию миграций вообще, либо продвигать идею ограниченной автохтонности, то есть о появлении славян на Русской равнине в неотдаленном прошлом.

Решение этого вопроса мы находим у известного историка-марксиста М.Н. Покровского (ум. 1932). Он написал книгу «Русская история в самом сжатом очерке», которая, с одобрения В.И. Ленина, стала единственным официально одобренным учебником истории в СССР в 1920-х гг. Варяжский вопрос он представил в несколько упрощенном виде, чтобы понятно было малообразованным крестьянам и пролетариям. О начале «русского государства» (в кавычках у Покровского) сохранилось предание, записанное спустя триста лет, после того, как появилось первое известие о славянах. «По этому преданию, основателями первых больших государств на Восточно-европейской равнине были не славяне, а пришлые народы: на юге — хозары, пришедшие из Азии, а на севере — варяги, пришедшие со Скандинавского полуострова, из теперешней Швеции. Потом варяги победили хозар и стали хозяевами на всем протяжении этой равнины. Это предание новейшие историки часто оспаривали из соображений патриотических, т. е. националистических; им казалось обидно для народного самолюбия русских славян, что их первыми государями были иноземцы. На самом деле это не менее и не более обидно, чем то, что Россией с половины XVIII в. управляло, под именем Романовых, потомство немецких, голштинских герцогов (подлинные Романовы вымерли в 1761 г. в лице дочери Петра I — Елизаветы, у которой не было детей). То есть это вовсе никакого значения не имело, и то, что первые новгородские и киевские князья, которых мы знаем по именам, были шведы по происхождению (что несомненно), совсем неважно. Гораздо важнее то, что эти шведы были рабовладельцами и работорговцами…»152

Таким образом, по мысли Покровского для историков-марксистов совершенно не важно, кем был Рюрик, важен был сам прецедент классовой борьбы в российской истории, к тому же ярко описанный. Ведь он мог послужить рубежным моментом начала феодализации общества, смены социально-экономической формации. Восстание новгородцев, распри бояр, призвание варяга Рюрика на княжение в Новгород есть доказательство классовой борьбы в средневековой Руси — и это важно! Но в то же время сомнению не подлежит и шведское происхождение Рюрика. От шведских же слов, утверждал Покровский, происходят русские слова «князь» — «конунг», «витязь» — «викинг». Так норманнская теория официально получает прописку в советской исторической науке. Покровского после его смерти будут много критиковать, что-то поправлять, найдут кучу ошибок. Но незыблемым останется его версия варяжского предания.

Неудивительно, что подобные суждения норманистов нашли точки соприкосновения с финноугристами. Если с первыми все понятно, то вторые пошли дальше. В союзе племен, пригласивших варягов, в Лаврентьевской летописи читаем: «…идаша за море к варягам к руси… и реша русь, чудь, словени и кривичи: “Вся земля наша велика…”». В переводе читаем это же предложение иначе: «…идаша за море к варягам к руси… и реша русь, чудь, словени и кривичи, весь: “Земля наша велика…”» (В выборке в третьей части нашей книги на это указывается.) Мы видим, как слово «вся» заменяется на слово «весь». Можно было бы обсуждать неправильное толкование гласной буквы в данном слове, если отбросить мягкий знак, как неупотребляемый в древнерусском языке. Но, во-первых, гласные буквы «я» и «е» читаются четко. Во-вторых, в переводе буква «я» переносится на другое место, что само по себе неправильно, и становится не окончанием, а корневой гласной буквой. Так в нашей исторической науке появляется еще одно финское племя — весь.

Вот, заявляют финноугристы, кроме кривичей и словен новгородских в этих землях жило множество финских племен: чудь, весь, корела, водь, меря, мурома и др. Но если славяне пришли сюда из полян неведомо точно когда, то уж точно финны здесь жили раньше их. Получается, пришли славяне на земли финнов, одних ассимилировали, других загнали в сибирские леса, оставшихся стали безмерно угнетать. А далее, как снежный ком, идеология финноугристики начинает разрастаться. Тотчас же появились теории, доказывающие древность существования некоего финноугорского единства. Вспомнили Аспелина. В финнах оказались все племена от Ботнического залива до Урала и даже до Алтая. Их древность стали исчислять тысячелетиями. Начались поиски их прапрапрафинской прародины. Получают распространение идеи возрождения якобы некогда существовавшей великой финской нации. Тут же возникают националистические организации типа Академического карельского общества. На заседании такого общества в декабре 1930 г. в речи одного выступающего ставятся задачи «раздела варварской страны», одобряются призывы собрать всех финнов, где бы они ни находились, чтобы «положить конец Московской москальской власти».

Эти высказывания цитируются из статьи С.Н. Быковского «Племя и нация в работах буржуазных археологов и в освещении марксизма-ленинизма» (Сообщения ГАИМК. 1932. № 1–2. С. 8), в которой подобные высказывания подвергаются жесточайшей критике. На страницах этого же издания подобные критические материалы появляются под фамилиями A. В. Шмидт, В.И. Равдоникас.

Такая постановка вопроса возымела действие на практике. Начинаются поиски внутренних врагов. Пострадают только не те люди, против которых направлялись критические стрелы, — Ю.В. Готье,

B. А. Городцов и проч., занимающиеся поисками финской крови в славянстве, — а совсем другие. По сценарию из НКВД это должны были быть троцкисты-террористы из национальных республик. В 1931 г. состоится процесс над группой Евсеева, Васильева, Егорова в Марийской автономной области по обвинению их в пропаганде идеи отделения МАО от СССР под протекторатом Единой Финно-Угорской Федерации. Подобные сфабрикованные дела возбуждаются в Татарии, Чувашии, Удмуртии, Карелии и других национальных областях153. Арестовываются десятки людей. Большую часть из них приговорят к высшей мере наказания.

В подготовке террористических актов и т. п. обвинят и самого Быковского, якобы создавшего свою группу в ГАИМК вместе с М.Г. Худяковым, Ф.В. Кипарисовым и В.С. Адриановым. Всех расстреляют в один день 19 декабря 1936 г. Сгинет в лагерях А.В. Шмидт. Закроется в своей квартире Равдоникас, боясь любого шороха за дверью. Его еще будут печатать, делать ссылки на его статьи, а он в расцвете своих творческих сил уйдет из науки и вторую половину жизни проведет в страхе перед каждым завтрашним днем.

Удивительный поворот судьбы у Арциховского. В 1937 г. в журнале «Советская археология» (№ 3) появляется статья «О вредительстве в области археологии и о ликвидации его последствий». В ней фамилия Арциховского появляется вслед за Быковским и Кипарисовым, причем дважды. Его обвиняют «в крайних проявлениях ликвидаторства», в утверждении целесообразности упразднения археологии и этнографии как изживших себя наук. После таких обвинений следовало ожидать той участи для Арциховского, как и для всех остальных. Однако в этом же номере журнала публикуется статья за подписями А.В. Арциховского и Б.А. Рыбакова о раскопках на Славне в Великом Новгороде. В том же году он становится профессором МГУ.

Первые статьи по финно-угорской тематике в послевоенные годы появятся после проведения в начале 1947 г. Всесоюзной конференции по вопросам финноугорской филологии. Тогда же станет издаваться журнал «Советское финноугроведение». В нем публикуются археологические, этнографические, лингвистические материалы, где опять доказывается существование некой угро-финской уральской языковой семьи в давние тысячелетия. Нет только призывов к возрождению.

Не все, оказывается, согласны с этой точкой зрения. Находятся противники и критики. Один из них — Н.Н. Чебоксаров. Суть его возражений сводилась к простой логике: невозможно культурное единство различающихся по расовым и антропологическим признакам этнических групп. Тем более невозможно это представить на огромной территории от Балтики и Дуная до Обь-Енисейского водораздела. Исторически и этнографически малые народы связаны со своими соседями более, нежели через тысячи километров с сомнительно похожими. Не случайно ни одна тема, будь то верования, или язык, или одежда, не подаются в научных статьях в комплексе, а рассматриваются по отдельным этническим группам. Его вывод: «Комплексное финноугроведение — научная фикция»154.

Однако его критика тонет в потоке материалов по финно-уграм. Даже наоборот, возобновляются с большим масштабом экспедиции лингвистов, этнографических групп к малым народностям, проживающим в отдаленных местностях, с целью доказать обратное. Разворачиваются археологические исследования по всей стране и, в том числе, на Неревском конце в Великом Новгороде.

Для финноугристов главным открытием Неревского раскопа было даже не его содержимое, а этимологическое толкование его названия. Оказывается, по их мнению, здесь жили не только чудь и весь (благодаря искаженному переводу Лаврентьевской летописи), но еще и нерева. Как же? «Неревский» обязательно должно происходить из финского слова. Значит, здесь жило еще одно финское племя — нерева и оно наравне с другими финскими племенами — чудью и весью — приглашало Рюрика на княжение. Не стоит перечислять эти статьи. Достаточно заглянуть в Интернет, чтобы убедиться в этом.

Арциховский, возглавлявший те раскопки, уже молчал. Он только настойчиво писал в отчетах, что слоев древнее X в. в Новгороде не обнаружено, что все артефакты идентичны на всех раскопах, а значит, невозможно их разделить по этническим признакам. Он намекал на то, что нет слоев старше X в. и на Городище и оно не может называться Рюриковым. От себя добавим: нет следов поселений старше X в. и на месте других древних летописных городов Руси — Пскова, Ярославля, Суздаля, Мурома. А этимология слова «неревский» от нерева — не более чем фантазии. Названия районов древнего Новгорода по сторонам не содержат в себе ни строго этнического, ни профессионального начала. Есть название Словенский — Славянский, и есть Плотницкий, где жили плотники. Может, стоит все-таки обратиться к своим славянским корням? Вскрытый древний ландшафт указывает на неровности местности. Так, может, и слово «неревский» происходит от искаженного — неровный?

Возвращаясь к нашему кино, приходится задумываться над тем, почему мы рисуем свое прошлое в таких серо-коричневых тонах? Может быть, потому, что сами идем на поводу тех заморских варягов, кто хочет нас такими видеть. Тех, кто внушает, навязывает нам варяжское прошлое, называя патриотизм ребячеством. При этом еще и выдавая богатство русского быта за убожество? Ставя коммерческий интерес, зазывая туристов рюриковыми символами, выше национального? Одни археологи утверждают, что нет в Новгороде и на так называемом Рюриковом городище культурных слоев старше середины X в., а значит, там не было столетием раньше никаких варягов. Но другие археологи копаются и утверждают, что находят такие слои. Ведь в летописи так говорится…

Примечания и комментарии

124]Соловьев С.М. История России с древнейших времен. С. 103 // Сайт «Руниверс» (http://www.runi-vers.ru/bookreader/book54652/#page/69/mode/lup).

125]Карамзин Н.М. История государства Российского. Книга первая. Ростов-на-Дону: Феникс, 1995. С. 72.

126] http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/karamzin.htm

127] Сайт РГБ: http://dlib.rsl.ru/viewer/0100416 2008#?page=6.

128] Цит. по сайту Викитеки: http://ru.wiki-source.org/wiki/ (Манифест!. 9_февраля_1861_года_ оботменекрепостногоправа).

129]Андреев Н.И. Порядок престолонаследия в России с основания Русского государства до ныне благополучно царствующего императора Александра II-го / Издатель-редактор Н.И. Андреев. М.: Типография Т. Рис, 1874. 62 с.

130] У В.Н. Татищева в его «Истории», как единственном источнике, где об этом говорится со ссылкой на некую летопись епископа Новгородского Иоакима, записано по-другому: «дочь князя урманского».

131]Веселовский Н.И. История Императорского русского археологического общества за первое пятидесятилетие его существования 1846–1896. СПб., 1900. С. 336–337.

132] Горный журнал, или Собрание сведений о горном и соляном деле, с присовокуплением новых открытий по наукам, к сему предмету относящимся. СПб., 1825. Кн. 1.С. 205.

133] Цит. по: Владимирский сборник. Материалы для статистики, этнографии, истории и археологии Владимирской губернии. М.: К. Тихонравов, 1857. С. 59.

134]Сабатье П.П. Керчь и Воспор. Замечания о керченских древностях и опыт хронологии царства Воспорского. Иждивением Императорского Археологического Общества. СПб.: В типографии экспедиции заготовления государственных бумаг, 1851. MDCC-СЫ. С. 105.

135]Веселовский НМ. История Императорского русского археологического общества за первое пятидесятилетие его существования 1846–1896. СПб., 1900. С. 40.

136] Там же. С. 41.

137] А.А. Формозов в биографии А.С. Уварова пишет, что скорее всего они совершали путешествие порознь. Ссылается он при этом на уже упоминаемую книгу о Керчи того же Сабатье, где тот уже на первой странице отмечает свое путешествие на юг «прошлым летом». Поскольку книга датируется 1851 г., Формозов делает вывод о поездке на юг Уварова в 1848 г., а Сабатье соответственно в 1850 г. Однако книга Сабатье в 1851 г. вышла в русском издании. На французском языке она появилась двумя годами ранее. Это позволяет утверждать, что путешествовали они на юг в один год и, скорее всего, все-таки вместе. Статья А.А. Формозова «А.С. Уваров и его место в истории русской археологии» помещена в сборнике: Уваровские чтения — II. Муром: ИВФ «Антал», 1994.

138]Тихонравов КМ. Археологические изыскания во Владимирской губернии. Владимир, 1867. С. 113; Труды Владимирской статистической комиссии.

139]Тихонравов К.Н. Археологические изыскания во Владимирской губернии. Владимир, 1867. С. 114, 116; Труды Владимирской статистической комиссии.

140]Самоквасов Д-Я. Раскопки древних могил и описание, хранение и издание могильных древностей. М.: Синодальная типография, 1908. С. 6; https://docs. google. com/file/d/0В0К4 7 JLp4QpaUFox V 3d J V 3ozOT g/edit?pli=l.

141] Там же.

142] Там же. С. 4.

143]Уваров А.С. Меряне и их быт по курганным раскопкам. М., 1872. С. 46. Или: http://io.ua/ 22881334.

144] Там же.

145] О ребячестве «противо-норманистов» можно подробнее ознакомиться в обзорной статье журнала «Древняя и новая Россия» (1880, XVI.I. Январь. С. 627–630).

146]Уваров А.С. Меряне и их быт по курганным раскопкам. Там же. С. 61–62.

147] См. в электронном варианте: http://upload. wikimedia, org / wikipedia/ru/е/е5/Muromskijuezd. j pg

148] Яма, кстати сказать, одно из названий местности, где эти курганы находились. Уваров со ссылкой на Тихонравова перечисляет такие названия, употребляемые местными жителями: паны, могилки, горки, ямы и др.

149] См.: Колчин Б А. Железообрабатывающее ремесло Новгорода Великого (продукция, технология) // Труды Новгородской археологической экспедиции. Материалы исследования по археологии СССР. М.: Изд-во АН СССР, 1959. № 65. Т. II.

150] См.: Седова М.В. Ювелирные изделия древнего Новгорода (X–XV вв.) // Там же.

151]Смирнов С.М. Воспоминания о времени моей работы в Новгородском музее // http://annales.info/ rus/novgorod/smirnov.htm#_Tocl86906104.

152]Покровский М.Н. Русская история в сжатом очерке. М., 1933. С. 8. Или: http://sergeyhry.narod. ru/txt/rus_hists_006. htm

153] См. подробнее: Сануков К. «Финно-угорские федералисты» и «финские шпионы». (Из истории Марий Эл 30-х годов) // Финно-угроведение. 1996. № 3.

154]Чебоксаров Н.Н. Некоторые вопросы изучения финноугорских народов в СССР. (По поводу одной научной конференции) // Советская этнография. 1948. № 3. С. 176.