Еще темно. Пустынны улицы поселка Актысук. Давно расстались влюбленные пары. Изредка промчится поезд, прокричит осел или степной заяц — и опять тихо. Все спит — дома, тополя, степь. Над аэродромом висит слоистый белесый туман. Курсанты и летчики еще пикируют и взлетают во сне. А от палаток к стоянке движется узенькая, двухшеренговая колонна авиаспециалистов.
— Эскадрилья... стой! Напра-во!
Колонна остановилась, повернулась лицом к Пучкову.
— Старшина Князев!
— Я.
— Подготовьте к монтажу новые моторы. После выруливания придем помогать.
— Ясно!
И Князев идет к своему самолету, мерно раскачиваясь на ходу.
— Сержант Еремин!
— Я.
— Продолжайте восстанавливать машину. Пока темно, работайте с переносной лампочкой: внимательней просматривайте трубопроводы всех систем... Неужели вы не видели, что ставите? Такой перетертой трубке недолго лопнуть. Вытечет масло — мотор сгорит. А что внизу? Море, горы? Так что смотри, Еремин... И не надейся, что Корнев все неисправности заметит. На испытания машины в воздухе полетите вместе.
— Слушаюсь! — одновременно ответили оба и удалились.
— Старшина Громов!
Молчание.
— Старшина Громов!
— Я, — недовольно отозвался Громов.
Совсем превратил его в ничто этот новоявленный инженер. Когда это было видано, чтобы старшина эскадрильи работал еще и как механик?
— Слишком долго, старшина Громов, раскачиваетесь с приемкой машины...
— Это не машина, а, как вы сами говорили, «старушенция», из которой песок сыплется... Как же ее принимать?
Никто даже не улыбнулся.
— Составьте дефектную ведомость и придите ко мне, — подсказал Пучков.
— И составлю... Ведь мне же отвечать за жизнь курсантов.
— Вот и отлично, Примете машину и полетите с инструктором на испытания... Ясно?
В последнее время Пучков усвоил по отношению к старшине тот не допускающий возражений тон, который в разговорах с подчиненными обожал сам старшина.
Через несколько минут строй поредел и стал самопроизвольно смыкаться. Кое-кто из стоявших в задней шеренге натягивал комбинезоны. Здесь не строевой смотр, и такие «вольности», за которые Громов бы дал выговор, были в порядке вещей. Пучков, будто не замечая, продолжал давать указания. Через двадцать минут перед Пучковым остался, как всегда, только Миша Пахомов...
— Ну, а вы пойдете в мое распоряжение, — сказал ему Пучков.
Миша прекрасно знал, что это значит: развозить баллоны с воздухом и кислородом, наводить порядок в капонирах и каптерках, смотреть, нет ли в курилках масляных тряпок или дымящихся окурков.
— Надоело мне быть подметалой, товарищ техник. Неужели я хуже всех? — пожаловался Миша.
Пучкову было искренне жаль этого трудолюбивого, но незадачливого моториста: не его ведь вина, что он от рожденья рассеянный. Но ведь какая-то одна забытая в кабине отвертка может заклинить тяги управления и привести к катастрофе... Нет, не место Пахомову на самолете.
— Товарищ техник, — продолжал Миша, — скоро демобилизация. В нашем колхозе разных моторов много. Я моторист, колхозу нужный человек, а вы меня к машинам не подпускаете. Я уже моторы заводить разучился. Прошу: переведите на самолет.
— Я хотел вам выговор перед строем объявить. Почему подпустили осла к самолету? Вы дежурный по стоянке — надо было смотреть. Секунда промедления — и пропеллеры сделали бы из него фарш, а механики расплатились бы за него из собственного кармана...
— А я-то причем? — не вытерпел Миша. — Что я, звал этого ишака на стоянку? В нашем поселке разная тварь настолько обвыклась с шумом — хоть пастуха у аэродрома ставь...
— Вы еще и пререкаетесь?
— Виноват, товарищ техник...
— Конечно виноват: сколько раз кормил осла на стоянке остатками обеда?
— Так я не думал, что он опять припрется...
Добродушное широкое лицо Миши покраснело, он и сам не рад, что осел привязался к нему.
— Я теперь не подпущу его и на пушечный выстрел...
— И это будет в интересах дела. Исполняйте свои обязанности. — И Пучков, жалея, что потратил на этот разговор время, поспешил к машинам.
Надо бы и в монтаже «старушенций» помочь, да ничего, справятся — там Корнев. А вот Еремин...
Этот долговязый несобранный механик прямо-таки удивлял Пучкова. Самолет и мотор он знал теоретически неплохо, на проверках отвечал обстоятельно и точно. Но теория — еще не все. Прежде чем Пучков мог бы положиться на Еремина, ему надо было стать «технарем». В это слово, бытовавшее в эскадрилье еще с тех пор, когда для запуска моторов применяли беспримесный спирт, вкладывались такие качества специалиста, как самозабвенная любовь к делу и выносливость. Этих качеств Пучков в Еремине не находил: какой «технарь» оставит живую работу на самолете и по своему желанию начнет бессменно нести наряд? Ведь наряд вне очереди — это взыскание...
Еремин начал обслуживать только что принятый им самолет. Он, как новичок, не давал бригадиру Корневу и пяти минут спокойной работы.
— Что у тебя? — спросил его Корнев.
— Законтрил тяги управления газом, да не знаю, правильно или нет. Проверь...
Корнев спустился по стремянке на землю, пошел к левому мотору. Снаружи вдоль мотора тянулся тонкий стальной прут с блестящими хомутами в местах его соединения с рычагами карбюраторов. На эти рычаги надевались заслонки карбюраторов, открывавшие больший или меньший приток горючей смеси в цилиндры. При помощи стальных тяг заслонки соединялись с пультом управления самолета. Двигал летчик вперед рычаг газа — заслонки открывались, и мотор увеличивал мощность; отводил назад — пропеллер сбавлял обороты.
Корпев ощупал прут, проверил, крепко ли затянуты на нем хомуты, и сказал, что контировка хорошая.
Еремин усомнился:
— Нет, товарищ старшина (на днях Корнева повысили в звании). Я видел у одного сверхсрочника: хомуты сделаны из толстой листовой стали. А у меня из слоистой фольги... Перетрется она — рычаги выедут из тяги и пружины карбюраторов поставят заслонки в открытое положение. Следовательно, мотор самопроизвольно разовьет максимальные обороты. Какой же летчик может посадить самолет, когда мотор работает на максимальных? Выйти в воздухе из кабины, чтобы соединить тяги, тоже нельзя — летчика сдует, как окурок. Катастрофа... Катастрофа, это ясно. Нет, так дело не пойдет... Надо вторые хомуты поставить...
— Успокойся... — Игорь обнял Еремина за плечи. — В инструкции вовсе не предусмотрена дополнительная контировка. Это для гарантии мы ставим хомуты. Ничего не случится, поверь моему опыту, и не паникуй! Иди ставь воздушный корректор.
Еремин взобрался на крыло и стал устанавливать корректор. Корневу было слышно, как, навертывая гайку, Еремин приговаривал:
— Ну, миленькая, ну, родная, вот умница, еще... еще немного...
Лицо механика корчилось от натуги, и сам он согнулся в три погибели. Вдруг что-то хрястнуло и зазвенело.
— Что там такое? — обернулся Игорь.
— Корректор лопнул, — растерянно пробормотал механик, утирая лицо.
— Зачем нажимаешь на все до предела? Думаешь, чем сильнее затянешь, тем безопаснее? Две бензиновые помпы расколол, сорвал резьбу на десятках винтов, и все это из-за перестраховки... Ну чего ты боишься? Чего дрожишь, как перед расстрелом?
— А как же не дрожать? Вы поставите моторы и уйдете. А за машину отвечаю я... Рули на самолете изношены: прорвутся в воздухе — машина потеряет управление и разобьется. Винты привезли из техотдела старые, а под пломбой. Черт знает, как они смонтированы. Еще сорвутся с редуктора, и мотор, оставшись без нагрузки, сгорит.
Корнев опять успокоил Еремина:
— Поверь, как только эта машина сделает несколько вылетов — твои страхи как рукой снимет! Через мои руки прошел не один моторист, и все сперва не доверяли себе...
— Но у них машины были поновее.
— Это не имеет значения. Планер у «старушенций» еще не выработал положенного ресурса, а моторы ставим после заводской переборки. Все по инструкции...
Еремин переспросил:
— По инструкции? А кто составлял их, эти самые инструкции?
— Они составлены на основе конструкторских расчетов.
— А кто проверял эти расчеты?
— Сама жизнь. Эти самолеты прошли войну.
— А кто дал гарантию, что моя машина будет в воздухе исправна?
— Эту гарантию будешь давать ты сам. Каждый день! — Корнев начал выходить из себя. — А поскольку у тебя еще нет опыта, помогаю тебе и я.
— А вы разве застрахованы от ошибок? — допытывался Еремин.
— Таких паникеров я еще не встречал! Да если летчик узнает, как ты дрожишь, он и в машину-то не сядет! Не вздумай выкладывать ему свои вздорные опасения. А если курсант проникнется твоими опасениями, он никогда не вернется из полета! Он должен быть уверен, что машина исправна, заруби это на носу... Странно получается: иным нельзя доверить машину, потому что они не знают, какая причина к какой неисправности может привести. Тебе нельзя доверять потому, что ты просто помешался на причинах и следствиях.
Еремин поежился.
— Ну так примите у меня самолет. Пусть меня разжалуют до рядового. На все пойду, лишь бы не механиком. У меня предчувствие какое-то. Видишь, я подков натащил к самолету, чтобы, значит, счастье было.., А все равно нет уверенности...
— Ах вот оно что!.. — воскликнул Корнев. — А я-то думал: зачем эти ржавые подковы у твоего самолета, почему это комсомолец Еремин страстно любит ходить в наряд... Хватит отлынивать! Государство два года тебя учило на механика — так и будь механиком. А наряд и необученные солдаты нести могут... Пошли работать!
Не успел Игорь подняться на мотор, как раздался возглас:
— Баллончик прибыл!
У самолета стоял Миша.
— Как поживаешь, инженер? — спросил Игорь.
— Зачем насмехаетесь, а еще комсорг!.. Хуже всех живу. Не знаете разве? — с укором произнес Миша.
— Что-нибудь дома случилось?
— Не дома, а здесь... Последних мотористов вы сделали механиками. И я тоже сдал экзамен, но мне все одно не доверяете. Ершов и раньше проходу мне не давал. А теперь, когда Пучков мобилизовал на мат-часть и всех «тотальных», вовсе житья не дает...
— Каких это «тотальных»?
— Ну... — Миша огляделся вокруг, — Еремин, например...
— Хорошо, я уйму Ершова.
— Возьмите и меня на монтаж, товарищ старшина. Неужели я и вправду хуже всех? — Миша чуть не заплакал.
Игорь подбодрил его шуткой:
— Ты же заместитель инженера по стоянке. Стало быть, должность у тебя выше, чем у любого механика, — тебе ли плакать?
И Корнев стал подниматься по стремянке.
— Ладно! — угрожающе воскликнул Миша. — Не хотите, не надо! Вот отвезу последние баллоны и спать лягу! И больше заданий мне не давайте!
Он снял баллон, схватил пустую тележку и покатил к компрессору, рокотавшему на отшибе от стоянки.
Работая, Корнев наблюдал за Ереминым.
Тот принес новый воздушный корректор и стал присоединять его к блоку мотора. Вдруг рука его сорвалась и ударилась о болты, выступающие из блока. Из пальцев побежала кровь.
Пошатываясь, Еремин отошел под крыло самолета, упал на брезент. «Нет. Это выше моих сил! — думал он. — Лучше бы и не поступать в техническую школу! Пусть переводят в роту охраны. Буду сутками стоять на посту! Буду посыльным, буду... что угодно, но только не это!»
Корнев удивился:
«Неужели он, дурень, нарочно хочет выйти из строя, чтобы машину сбагрить кому-нибудь?» Руки Игоря были в ссадинах. Он подошел и сказал Еремину:
— Не будь чувствительной барышней. Когда настоящему механику больно, когда из пальцев бежит кровь, он не идет к маменьке. Он наливает бензина и сует в него руку.
Под крылом стояло ведро с чистым бензином. Игорь погрузил в него свою сбитую в кровь ладонь и подержал минуту. Защипало, зажгло, в глазах блеснули слезы.
— Дай-ка уж я установлю твой корректор, — сказал он и по стремянке стал подниматься к мотору.
Еремин, скосив глаза на старшину, полежал минут десять и тоже сунул руку в бензин. Точно огнем охватило ее. Он вырвал ее из бензина, упал и стал кататься по брезенту...
— Ишь неженка!.. — усмехнулся Игорь.
Еремин приподнял голову. На крыльях, на солнцепеке, потели его товарищи, и потому долго валяться в тени было неудобно. Он встал и быстро пошел в техническую комнату, где была аптечка. «Затяну лейкопластырем и буду работать... Ведь, если откажусь от самолета, я стану посмешищем... «Технари» не терпят белоручек».
На дороге ему встретился Миша, везущий тележку с баллоном. И Еремин не мог не повторить стиха, которым часто надоедали Пахомову механики, попадавшиеся ему навстречу...
— Откуда баллончик? — С зарядной, вестимо, Механикам надо, А я подвожу...
— Кто бы смеялся, только не ты! — Миша выпустил ручку тележки. — И тебе машину не доверяют, посылают в наряд. А еще механик. Двухгодичную школу кончил. Мне-то и баллоны возить хорошо. Понял? Осталось отвезти десять баллонов, и спать лягу. А ты... вкалывай!
И Миша схватился опять за ручку тележки.
Окончив свою работу, он пошел к крайней машине, которую, судя по снятым лючкам, готовили к профилактическому осмотру.
— А... главный инженер, — шутливо встретил его Комаристов. — Привези, пожалуйста, из филиала техотдела два электромотора.
— Ну вас! Я свое задание выполнил... Сейчас спрячусь куда-нибудь и доберу минуток сто.
— Сделай, потом уснешь... Если хочешь, я тебя так спрячу, что даже Громов с его собачьим нюхом не сыщет...
— А куда? — заинтересовался Миша. — В нос фюзеляжа?
— Старо! — Комаристов подошел к створкам бомболюка. — Ты заберешься в бомбоотсек, а я закрою створки... Понял? Спи себе, никто тебя не найдет.
— Ладно, — широкая улыбка появилась на шелушившемся лице Пахомова. — Давай накладную. Поеду.
Миша привез моторы, взял чехол и, пристроив его в бомбоотсеке, забрался туда сам. Комаристов вошел в кабину пилота и при помощи рычага механического сбрасывателя бомб стал закрывать бомболюки.
Потом он подошел под крыло самолета и спросил:
— Ну как?
— Порядок! Только душно немного, — как из бочки, отозвался инженер.
— Зато полная маскировка.
— А как же я выберусь-то отсюда?
— Да я тебе открою. Проснешься, крикнешь — я и открою.
И Миша доверился.
Через полчаса дежурный по стоянке объявил перерыв, Комаристов, вытирая руки ветошью, ушел. Перерыв уже окончился, когда к курилке — она была в ста метрах от стоянки — подъехала машина. В стартовый наряд срочно требовалось два человека. Пучков назначил и Комаристова.
«Ладно, скажу на старте кому-нибудь из механиков, кто скорее вернется на стоянку, и выпустят Мишу», — подумал Комаристов, проезжая мимо самолета, где сладко храпел Пахомов.
Вскоре на стоянку пришел генерал Тальянов с двумя летчиками, приказал одному из них слетать на разведку погоды в район Каспийского моря — намечались тренировочные полеты группы курсантов. Свободных машин не было. Поскольку тот самолет, где спал Миша, был в состоянии готовности, его и выпустили на старт...
Пахомов проснулся от страшного рева и вздрагиваний. Миша понял, что машина катится по аэродрому. Он закричал, что было сил, стал ударять кулаками в створки: но разве услышит кто человеческий голос, когда бомбардировщик идет на взлет? Хоть лопни от крика — тебя никто не услышит... Все тело Пахомова сковал испуг. Огромным усилием воли он отвернул негнущимися пальцами резиновую окантовку створок бомболюка и заглянул вниз. О боже! Далеко, далеко внизу медленно проплывали луга и пашни, похожие на одеяла, сшитые из разных клочков.
Какая же высота? Километра два будет... Вдруг он увидел море. В голову стрельнула мысль: «А что если летчик вздумает открыть бомболюки? И я камнем вниз!..»
В какой-то судорожной агонии он схватился за тяги створок, удерживающие их в закрытом положении. Руки скоро онемели, и Миша глянул наверх, ища, за что бы схватиться. С боков люка на крюках висели бомбодержатели, он хотел уже было вцепиться в них, но вдруг подумал, что при нажиме держатели могут сработать и тогда створки откроются. А вокруг свистел ветер, самолет то проваливался, попадая в воздушные колодцы, то взмывал вверх. Мишу отбрасывало то вверх, то вниз, и каждый раз створки прогибались под ним...
Летчик делал над морем крутой вираж, когда в уши ему влетело:
— «Котлован», «Котлован»... Я «Волга». Как слышите? Прием.
— «Волга», «Волга»... Слышу вас хорошо, — ответил летчик.
— «Котлован», «Котлован»... Слушайте меня внимательно... Слушайте меня внимательно... У вас в бомболюке — человек. У вас в бомболюке человек. Не трогайте эс-бэ-эр... Не трогайте эс-бэ-эр... Законтрите механический рычаг сбрасывания. Законтрите механический рычаг сбрасывания... Возвращайтесь... Повторите приказание... Прием!
Летчик испуганно посмотрел вправо — на электрический сбрасыватель бомб, при нажатии кнопки которого бомболюки открывались. Выйдя из виража, он лег на обратный курс.
Когда самолет приземлился, к нему устремилось все живое. Никогда в жизни Мише не случалось быть предметом такого внимания. Едва он вылез из люка, как его обступили «технари» и курсанты. «Уж не сон ли это?» — подумал Миша, смотря на смеющиеся запыленные лица. Толпа расступилась, и к Пахомову подошел командир эскадрильи капитан Гурьянов.
— Как это могло случиться?
Ответ Миши, еще скованного испугом, был невнятен.
— Вы понимаете, что могло бы произойти, если б летчику вздумалось открыть люки?
Толпа грохнула смехом.
— Чего смеетесь? От смешного до трагического был один шаг. Смотрите. — Гурьянов дотронулся до белобрысой головы моториста. — Он начал седеть.
Действительно, волосы на висках у Пахомова были значительно белее, чем на голове.
Гурьянов тут же наложил взыскание на пилота — самолет перед вылетом надо осматривать лучше — и на техника звена, чтобы внимательней следил за своими подчиненными, и на Комаристова, не подумавшего, к чему может привести глупая и злая шутка. Пахомову же он сказал:
— Идите отдыхайте.
— Слушаюсь, товарищ капитан.
— Ну, Миша! Теперь ты авиационный внук деда Щукаря, — сказал Ершов, прибежавший со стоянки встречать самолет с Мишей в бомболюке.
Но на этом злоключения дня не кончились. Придя в себя, Миша, как побитый, поплелся на стоянку. У самолета, что стоял в капонире на покраске, он увидел человек пять механиков, окруживших осла. Осел рвался с привязи, раскрашенный, как зебра. Сержант Ершов, заканчивая свое дело, торопливо орудовал распылителем краски. Белые полосы ложились на вздрагивающий ослиный бок.
— Вы что потешаетесь над животным? — закричал Миша.
— Надоел, проклятый! Отучим его от аэродрома! — ответил Ершов. Он пояснил, что хозяином ишака стал после недавней смерти матери ее сын, стиляга, которому осел вовсе не нужен. С ним толковали, требовали, чтобы он отучил своего осла от аэродрома. Стиляга вызывающе отвечал, что механики ничего сделать ишаку не смогут. А если и сделают, то заплатят в пятикратном размере, чего, как видно, и добивается этот поселковый шалопай.
Когда камуфлирование было закончено, Ершов сказал:
— Ну, Миша, теперь от тебя зависит, будут тебя называть его другом или перестанут...
— А что я должен сделать? — нерешительно спросил Миша.
— Возьми вон тот насос, подними умнейшему хвост и цикни...
Миша поднял насос, однако руки словно застыли.
Желтый приподнял хвост, Ершов подскочил к Мише и, направив насос в цель, толкнул шток поршня. Брызнул обжигающий, как йод, этилированный бензин. Осел взвился, как птица, и с ревом полетел мимо технической комнаты.
Пучков выскочил и не поверил своим глазам. Что скажет теперь население поселка? Осел будет носиться по всем улицам. Бабы будут приговаривать: «Ерадромные-то над скотиной потешаются». Он выхватил у дежурного по стоянке карабин и, когда ишак забежал на летное поле, пристрелил его...
Буквально через час на стоянку приплелся стиляга. Не вынимая изо рта сигареты, он заломил немыслимое денежное возмещение.
— Бога-то побойся! — ахнул Пучков.
Но ни в бога, ни в черта этот лощеный недоросль не верил.
— Вы забыли, сэр, — процедил он, — что это называется самоуправством. Я напишу вашему генералу, а, если он не согласен, то и министру...
Пучков долго молчал.
— Хорошо. Завтра наше коллективное письмо будет у председателя поселкового Совета, а ишак такого же веса — на вашем дворе...
— Мне не нужен осел, сэр, мне нужны монеты. Надеюсь, вы не хотите широкой огласки?..
И парень назвал сумму, в пять раз меньшую, чем сперва.
В обед Пучков расплатился.
Когда Тальянову рассказали, как мчался по аэродрому, ревя и подпрыгивая, назойливый ишак, глаза генерала налились гневом... Но вдруг он отвернулся, расхохотался и сказал, что пусть разбирается сам Пучков.