– Самоубийца! Самоубийца! Преступник! Бесчестный! – подобные крики окружали меня со всех сторон. Где же находились эти безжалостные мучители? Иногда мне случайно удавалось неясно разглядеть их, ускользающих в плотном мраке, и, когда мое отчаяние достигало предела, я атаковал их, мобилизовав все оставшиеся силы. Но напрасно я бился в воздухе в припадке гнева. Саркастический смех больно ударял мне в уши, в то время как эти черные силуэты исчезали в тени.

Кому я мог пожаловаться? Голод мучил меня, а жажда сжигала меня. Определенные явления, относящиеся к материальному опыту, на мой взгляд, стали очевидны. Я отрастил бороду, одежда начала рваться, поскольку приходилось прилагать значительные усилия для передвижения в этом неизвестном регионе. Тем не менее, самым болезненным обстоятельством было не ужасное беспомощное состояние, в котором я пребывал, а непрерывная осада развращенных и порочных сил, которые постоянно представали передо мной на этих бесплодных и темных дорогах. Я разозлился и потерял всякую возможность связно мыслить. Я хотел надлежащим образом обдумать свое положение, выявить причины и выработать новую линию поведения и образ мыслей. Но все эти голоса, эти перемешанные постоянные обвиняющие крики, окончательно дезориентировали меня.

– Что ты ищешь, несчастный? Куда ты идешь, самоубийца?

Этот суровый, беспрестанно повторяющийся упрек, вносил смятение в мое сердце. Несчастный – да, но самоубийца? Никогда! Эти проклятия, по моему мнению, не имели оснований. Я покинул свое физическое тело против своей воли. Я хорошо помнил свою упорную дуэль со смертью. Мне до сих пор казалось, что я слышу последние медицинские показания, объявленные в Доме Здоровья, помню помощь, которую мне оказывали, болезненное лечение, которое я испытывал на себе в течение долгих дней, последовавшее за тонкой операции на кишечнике.

Во время этих воспоминаний я ощущал прикосновение термометра, неприятные уколы шприцов, и, наконец, финальную сцену, которая предшествовала великому сну: мою еще молодую жену и троих детей, которые смотрели на меня, охваченные страхом вечной разлуки. А после... Пробуждение в сыром и темном мире и длинная дорога, которая казалась мне бесконечной. Почему меня обвиняют в самоубийстве, когда я был вынужден покинуть дом, семью и счастливую совместную жизнь? Даже самый сильный человек рано или поздно познает пределы своей эмоциональной выносливости.

Вначале я был тверд и решителен, но постепенно начал предаваться долгим периодам отчаяния, и уже был далек от того, чтобы иметь моральные силы, позволяющие игнорировать свой конец. Я чувствовал, как слезы, долго сдерживаемые, все чаще стали обливать мое сердце.

Кому пожаловаться? Насколько бы значительной ни была интеллектуальная культура, принесенная мной из мира, я не мог сейчас изменить реальностей жизни. Мои знания перед лицом бесконечности были подобны маленьким мыльным пузырькам, которые несет порывистый ветер, обладающий властью изменять ландшафт. Я был своего рода вещью, которую тайфун истины отнес очень далеко.

Спрашивая самого себя, не обезумел ли я, я пребывал в бодрствующем сознании, убеждая себя в том, что продолжал оставаться самим собой. Физиологические потребности сохранились без каких-либо изменений. Голод пропитал все мои фибры, однако, невзирая на это, вопреки прогрессирующему истощению, я не упал в абсолютном изнеможении. Время от времени я находил, как мне казалось, дикие овощи, к которым жадно кидался. Я пожирал неизвестные листья, глотал воду из мутных источников. Столько, сколько мне позволяли непреодолимые силы, подталкивающие меня идти вперед. Много раз я поглощал грязь с дороги, вспоминая старый насущный хлеб, проливая обильные слезы. Часто я испытывал необходимость прятаться от огромных стай грубых, потерявших человеческий облик существ, которые проходили мимо, словно ненасытные хищные звери. Это были ужасающие картины! Усиливалось уныние. Потом я начал вспоминать, что должен был существовать «Всевышний Автор жизни», где бы он ни был. Эта мысль придала мне сил. Я, ненавидевший религию при жизни, почувствовал сейчас необходимость мистического утешения. Врач, чрезвычайно привязанный к негативным проявлениям своего поколения, я испытал потребность в новом мироощущении и счел необходимым признать провал самолюбия, которому я с гордостью посвящал себя при жизни. И когда силы окончательно покинули меня, когда я почувствовал, что полностью погрузился в грязь, не имея более сил, чтобы подняться, я попросил Всевышнего Творца протянуть ко мне свои отцовские руки.

Как долго длилась мольба? Сколько часов я молился, сложив ладони, словно маленький страдающий ребенок? Я лишь знаю, что дождь из слез омывал мое лицо, что все мои чувства сосредоточились на болезненной молитве. Мог ли я быть полностью забыт? Разве не был ли я также сыном Господа, хотя и не пытался познать его возвышенные деяния, в то время как был погружен в тщеславие человеческого опыта? Неужели Великий Отец не простил бы меня, подобно тому, как дает гнездо бессознательным птицам и защищает нежный цветок на диких полях?

Ах! Необходимо было так много страдать, чтобы понять все загадочные красоты молитвы, необходимо было познать угрызения совести и раскаяние, унижение, ужасное несчастье, дабы, в конечном счете, эффективно принять возвышенный великолепный эликсир надежды.

Густой туман как будто рассеялся, и незнакомец появился из него словно посланник Небес. Прекрасный старец по-отечески улыбнулся. Наклонился, посмотрел на меня своими большими ясными глазами и сказал:

– Крепись, сын мой! Господь тебя не оставит.

Горькие слезы омывали мою душу. Взволнованный, я хотел было выразить свою радость, выразить словами то утешение, которое охватило меня, но, собрав все силы, оставшиеся у меня, я едва сумел спросить:

– Кто Вы, великодушный посланник Господа?

Нежданный благодетель нежно улыбнулся и ответил:

– Зови меня Кларенсио. Я только лишь твой брат.

И, видя мою усталость, сказал:

– Сейчас соблюдай покой и тишину. Тебе необходимо отдохнуть, чтобы восстановить силы.

После чего он сразу призвал двух своих товарищей и велел:

– Давайте же окажем нашему другу экстренную помощь.

Прямо на этом же месте была расстелена белая простыня, наподобие импровизированного гамака, товарищи Кларенсио великодушно готовились перенести меня.

Когда они с большой заботой подняли меня, Кларенсио задумался на мгновение и сказал, словно вспомнив неотложное обязательство:

– Пойдемте же немедля. Нам необходимо вернуться в Наш Дом как можно скорее.