Человек, знакомившийся с анкетой Сазонова, ненадолго запоминал прочитанное. Очень уж походила она на многие и многие анкеты, рассказывающие сухим языком фактов о честной трудовой жизни своих владельцев.

С шестнадцати лет он начал работать по найму. Восемнадцатилетним пареньком ушел на фронт. Воевал в конной разведке стрелкового полка. За форсирование Днепра был награжден орденом Отечественной войны; за Житомир, Казатин, Львов, Кишинев, Балатон и Альпы — медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Да и после войны Сазонов всегда находился на переднем крае напряженной жизни страны. В трудовом списке его значились: прославленный на всю страну совхоз, ленинградское метро и строительство крупной гидроэлектростанции.

Но в жизни Сазонова было и нечто такое, что не предусматривается короткими вопросами анкет, не укладывается в привычные требования к автобиографиям.

Еще мальчиком мечтал он о настоящей большой удаче, о богатстве. Откуда пришли к нему эти мечты? Быть может, от отца, искавшего привольной жизни в извозе, в мелочной торговле, побывавшего и кустарем-одиночкой, но так до самой смерти и не сумевшего выбраться из мелкостяжательского прозябания. Впрочем, сам Сазонов над этим не задумывался. Впервые поступив работать на стройку городского стадиона, юный Сазонов решил, что он уже на пороге привольной жизни. Разбитного, смышленого паренька приблизил к себе сам десятник и доверил ему важное и щекотливое дело: собирать в дни получки с рабочих пятерки — на магарыч. От этих пятерок кое-что оставалось и у самого Сазонова. Не забывал его и покровитель-десятник. Он приписывал своему доверенному в ведомостях невыработанный лишек. Скоро Сазонов уже щеголял в желтых туфлях и шевиотовом костюме.

Удача окрылила его. Желания росли. Сазонов уже стал присматривать себе велосипед… Но десятник попался. Его осудили. Простоватого на вид семнадцатилетнего паренька оправдали.

Первый в жизни удар запомнился Сазонову надолго. Дармовые пятерки не привели его к привольной жизни. С чем остался он после краха своего покровителя? С пустыми руками и тяжелыми воспоминаниями о допросах, страхе перед судом и (как ему казалось) неизбежной отсидкой в тюрьме, а затем — о гнетущем ожидании приговора. Нет! Лучше трудиться, жить скромно и терпеливо ждать случая, удачи. Какой удачи? Этого Сазонов и сам не представлял. Но одно он знал твердо: удача — это деньги.

Война грубо ворвалась в жизнь миллионов людей. Оборвала она и мечты Сазонова о большой удаче. Суровый быт запасного полка развеял думы о привольной жизни и заставил серьезно задуматься над будущим. Какую удачу могла принести Сазонову война? Ордена? Славу? Уже в запасном полку он понял, что путь к воинской славе нелегок. Идет он через окопную жизнь, лишения, каждодневный риск и тяжкий, ни с каким иным трудом не сравнимый труд солдата. Позднее, оказавшись в стрелковой роте, Сазонов не увидел впереди ничего заманчивого. Зато он скоро пришел к выводу, что самая большая удача на войне — сохранить жизнь.

Случай пришел нескоро. Как-то, в разгаре боя, послали его связным в штаб полка. Разбитое вражескими снарядами здание школы, где помещался командный пункт, после окопной жизни показалось Сазонову идеально спокойным местом. Не хотелось уходить из помещения, где не нужно было лежать под нудным осенним дождем, на пропитанной грязью соломенной подстилке; здесь можно было стоять в полный рост, ходить, даже завернуться в шинель и поспать в углу.

Но Сазонов не искал временного благополучия, а потому ему было не до сна. Раздобыл он каким то неправедным путем курицу. Зажарил ее и накормил начальника штаба — усталого, рыхловатого майора. Между делом он очистил от присохшей грязи его шинель, притащил соломы, накрыл ее плащ-палаткой. Получилась, по фронтовым понятиям, прекрасная постель. Майор смог поспать часок-другой. Поднялся он бодрый, веселый.

Пожилой добродушный майор давно не видел такой умелой и, как ему показалось, бескорыстной заботы. И когда молодой расторопный связной перед возвращением в роту подошел к нему попрощаться, он оторвался от исчерченной разноцветными карандашами карты и сказал:

— Погоди, Сазонов.

И тут же написал в строевую часть:

«В приказ: рядового Сазонова откомандировать во взвод конной разведки».

С этого дня Сазонов числился в конной разведке, а служил ординарцем у начальника штаба. Он следил за его несложным хозяйством, чистил ему сапоги и надевал шпоры — майор был толстоват и не любил нагибаться. Спал ординарец больше своего начальника, ел — тоже, а главное: меньше подвергался риску. Если же ему случалось сопровождать начальника штаба в опасное место и поблизости рвались снаряды или шуршали пули, Сазонов подходил к нему с озабоченным лицом и говорил:

— Как бы тут коней не побило.

Добряк-майор, любивший своего рыжего красавца Султана страстной любовью истинного лошадника, немедленно отвечал:

— Укрой-ка их в овраге.

Сазонов укрывал коней, а вместе с ними укрывался от огня и сам.

Майор прятался от разрывов под ненадежными стенами саманной хатенки или в наспех открытой щели, а после боя хвалил ординарца:

— Хозяйственный парнишка! Коней бережет пуще глаза!

Зато, когда полк отличался в боях и подходила полоса награждений, Сазонов скромно отпрашивался у майора: в пешую разведку, в противотанковую батарею, в минометчики — куда угодно, только бы воевать по-настоящему, драться с ненавистными фашистами. И майор, желая удержать своего любимца, представлял его к награде. В штабе дивизии безотказно утверждали награду «отличившемуся в бою конному разведчику». Ординарцев, а тем более не положенных по штату, там не знали.

Итог войны у Сазонова: орден и шесть медалей. В орденской книжке ничего не говорилось о чистке сапог и оврагах. Все это после окончания войны оказалось вычеркнуто из прошлого Сазонова короткой записью в военном билете:

«Служил в конной разведке стрелкового полка».

О добряке-майоре Сазонов забыл скоро и не искал встречи с ним.

После войны Сазонов стал шофером. Но в «механизированные ординарцы» ему попасть не удалось. Сазонов так и не прижился ни на строительстве, ни в совхозе, ни на электростанции. Там был заработок, даже хороший заработок. Но денежной лавины на него не обрушилось, и внимания большого начальства шофер грузовой машины не привлек.

Слава его оказалась всего лишь славой местного значения — дальше многотиражки она не пошла. Сазонов трудился старательно, но без огонька, легко расставался с местами, где работал годами.

На Крайний Север Сазонов поехал в поисках шальных денег. Но он скоро понял, что и в Заполярье денег на ветер не бросают. Мечты о большом куше лопнули. Осталась лишь давняя тяга к самостоятельности, не стесняемой постоянным контролем, да стремление хоть как-нибудь подняться над окружающими его людьми. Сазонову казалось, что добиться этого он сумеет, работая в милиции.

Рослого крепкого парня, бывшего фронтовика и конного разведчика, награжденного орденом и шестью медалями, умело щегольнувшего перед начальством отличной строевой выправкой, в милиции приняли радушно.

«Лучше быть первым в деревне, чем последним в городе», — рассудил Сазонов, умело ведя беседу с начальником в нужном направлении. И когда ему предложили на выбор: остаться в районе или поехать в дальний тундровый поселок, он, не размышляя, ответил:

— Поеду в Пушозеро.

Сазонов не ошибся. В молодом поселке единственный милиционер был фигурой заметной. Когда после приезда первой партии новоселов поселок заметно вырос, сюда прислали второго милиционера. Молодежь создала бригаду содействия милиции. Жизнь Сазонова стала привольной. Пожилой напарник его руководил бригадмильцами и обеспечивал порядок в Пушозере. Сазонов сам выбрал себе беспокойную работу в окрестностях поселка и неделями пропадал в тундре.

За пределами поселка можно было вырваться вперед, выдвинуться. Как? Неважно. Раскрыть крупное хищение на комбинате, задержать шпиона или убийцу. Но время шло, а ни шпионов, ни крупных хищений, ни убийств на участке не случалось. И когда из области пришло указание: «Берегите природные богатства тундры, в первую очередь нерестующую в верховьях рек семгу», — давно накапливаемое служебное рвение и энергия Сазонова обрушились на браконьеров.

В поселок приезжали новые люди — на постоянную работу и в командировки. Многие из них не слышали о запрете, наложенном на семгу. Были и такие, что знали о нем, но рассуждали примерно так: «Кто запретит в такой глуши чуть-чуть нарушить закон? Кто увидит, если я поброжу по реке со спиннингом?» Запрещал это Сазонов. Он видел все, ловил браконьеров — вольных и невольных — в запретных для лова местах, отбирал снасти, составлял акты. За поимку браконьеров Сазонова хвалили, отмечали в приказах, присвоили звание старшины. Он уже подумывал о серебряном погоне со звездочкой…

И тем не менее, задерживая браконьеров, Сазонов вел себя, как он говорил, «с умом». Перед тем как переслать акт в район, не лишнее было показать его кому следует, а то и подумать: стоит ли вообще отправлять?

Сазонов был общителен и в то же время одинок. В дружбу он не верил. За всю свою жизнь, целью которой всегда оставалась большая удача, нечто вроде дружеского чувства Сазонов питал только к немолодому уже десятнику. Но кончилось это скверно. Спасаясь от тюрьмы, Сазонов выложил на следствии, а затем и на суде все, что знал о своем покровителе.

Не было у него друзей и на фронте. Щеголеватый ординарец считал себя неизмеримо выше остальных солдат и сержантов, чья жизнь была тяжела и всегда висела на волоске. Даже на офицеров — командиров рот и взводов — Сазонов посматривал свысока. Жилось им куда труднее, чем ординарцу начальника штаба полка. Звездочки на погонах не защищали их от дождя, холода, зноя, превращали в первую мишень врага. Зато немногие старшие офицеры — командир полка, его заместители и начальник штаба — были для Сазонова недосягаемы. Любой из них мог лишить его тепла и относительного покоя, вернуть к ненавистной окопной жизни. Так и прошел Сазонов войну без истинного друга.

Зато у него выработалась за это время приятная улыбка и открытый, честный взгляд готового услужить бравого сержанта. Постоянно застегнутый на все пуговицы не только внешне, но и духовно, он оставался одинок в большой полковой семье, где дружба завязывалась и проверялась так же скоро, как и разлучала друзей опасная солдатская жизнь. После войны Сазонов избегал встреч со своими однополчанами. Ведь они-то знали, как он «воевал в конной разведке»…

Одно Сазонов твердо знал: нельзя жить без полезных связей. Такие связи участковый завязывал в поселке легко, как узелки на веревочке. Попался ему с пойманной семгой заместитель начальника строительства. Сазонов составил акт о ловле семги в нерестилище и вежливо, но твердо предупредил его, что придется ответить за нарушение закона. Несколько раз подстерегала участкового на улице обеспокоенная жена замначальника. Подолгу уговаривала она Сазонова, объясняла, что муж ее новый человек в Заполярье, никак он не думал и прочее такое. Сазонов слушал ее все с той же приятной улыбкой и молчал. Но когда к нему обратился сам замначальника, Сазонов вздохнул и с видом человека, испытывающего почти физические страдания от своего поступка, отдал ему злополучный акт. Так же поступил он с сыном главного инженера, завмагом…

Узелков на веревочке становилось все больше. Сазонова хвалили все чаще. И никто не хвалил его за служебное рвение и честность так горячо, как пойманные им и помилованные браконьеры. Строгость участкового они испытали на себе и считали, что она заслуживает всяческого одобрения и поощрения. А честность? Что ж, честность! Любой из них полагал, что это высокое чувство выражается в каждом случае по-своему и что бесчестно было бы участковому портить им служебную репутацию, быть может, даже жизнь из-за такого пустяка, как какая-то семга.

…Огромное, почти сказочное богатство, о каком Сазонов и мечтать не смел, подвернулось совершенно неожиданно.

Задержанный при попытке взломать ларек Иван Трухно долго упрашивал участкового отпустить его.

— Хватил лишнее! — повторял он тупо, глядя куда-то в темный угол пустыми глазами. — Сам не помню, как выдавил стекло.

Сазонов, не отвечая ему, бойко писал протокол. Обстоятельства дела были ясны — пойман с поличным.

Задержанный, только что выпущенный из заключения, не мог рассчитывать на узелок в веревочке Сазонова. Кража со взломом — не браконьерство. К ворам участковый был беспощаден.

Иван Трухно притих. Уговорить участкового ему не удалось. Попробовал припугнуть. Не получилось. Оставалось последнее…

— Брось писать, старшина! — Задержанный встал, положил широкую плотную ладонь на протокол и насмешливо добавил: — Плохо обыскиваешь, старшина! Гляди, где надо было искать.

Он отвернул полу стеганки. Толстым крепким ногтем надорвал желтую грязную подкладку.

— Видал?

На заскорузлой ладони его радужно переливались жемчужины: две размером с небольшую горошину и одна поменьше.

«Купить хочет, — неприязненно подумал Сазонов. — Не пройдет».

Но Иван Трухно и не собирался предлагать участковому взятку. Разговор пошел куда более серьезный. Два года назад, находясь в заключении, Иван Трухно работал в тундре. Там он случайно нашел богатую колонию пресноводных жемчужниц. Иван Трухно отбыл свой срок и приехал в Пушозеро, поближе к находке…

Сазонов слышал о северном жемчуге. Когда-то его добывали на Мурмане много. Русские цари, знатные бояре и именитые купцы щеголяли в одеяниях разукрашенных северным жемчугом. Но хищнический промысел истощил богатые колонии жемчужных раковин. Уже почти сто лет, как никто ими не интересуется. И вот в глухой тундре заключенный, спасая груз с провалившихся под лед нарт, нашел богатейшую колонию жемчужниц. Уцелела ли она от промысловиков или раковины размножились за минувшие сто лет? Это не интересовало ни Ивана Трухно, ни Сазонова. Главное — богатство лежало рядом, никому не известное и никем не охраняемое.

Иван Трухно был слишком хитер, чтобы сразу выложить все, что он знал. Прежде чем сказать, где находится место добычи, он потребовал протокол. Получив его, он расположился за столом поудобнее и заговорил откровенно. Все равно воспользоваться своей находкой в одиночку он не смог бы. А лучшего сообщника, чем участковый — физически крепкий, знающий тундру и к тому же пользующийся уважением и доверием, — нечего было и желать.

Расставаясь с Сазоновым, Иван Трухно захватил с собой протокол, написанный рукой участкового. Он не верил Сазонову. Это Сазонову не понравилось, но вызвало уважение. Так же поступил бы и он сам на месте Трухно.

После сговора с Иваном Трухно участковый старательно пересмотрел-узелки на своей веревочке и расчетливо выбрал из них маленький, еле приметный…

У Никиты Петрова были чистые документы и мутное прошлое, крепкие мышцы и на редкость неприметное лицо. Ловля семги была не самым страшным из его грехов. Его-то и взял Сазонов третьим в артель хищников.

Как-то само собой получилось, что главарем предприятия стал участковый. Прежде всего он убедил Трухно и Петрова уволиться из комбината и устроил их на заготовку дров, в восьми километрах от Пушозера. Рабочие шли в мелкий, малодобычливый лес неохотно и подолгу там не задерживались. К прогулам в лесу относились снисходительно. Оттуда всегда можно было уйти на несколько дней, а потом вернуться и коротко объяснить:

— Загулял.

На своих сообщников Сазонов смотрел, как на случайных спутников. Сильные, решительные, привыкшие к суровым условиям Заполярья, они ради богатства готовы были на все. Главное — взять свое. Дальше их пути разойдутся и не встретятся никогда.

Еще ранней весной хищники припасли в глухой тундре все необходимое для промысла. Прошлым летом случай помог Сазонову найти надежное укрытие для запасов артели. Далековато оно было от места добычи, зато просторно и вполне скрытно. В нем можно было месяцами хранить снаряжение и продукты.

В первую же оттепель хищники отправились на Семужью. В излучине реки, на быстрине, оказалась незамерзающая промоина. Здесь и взяли пробную добычу. Результаты пробы превзошли самые смелые ожидания Сазонова: перекат был усеян, точнее — утыкан раковинами. Местами они почти вплотную стояли острыми концами вверх, до половины зарывшись в гравий. Оставалось только приступить к добыче.

И тут на пути у хищников встал Васька Калабухов. Мальчишка потащился за Сазоновым на Семужью, увидел его с сообщниками, которые к приходу главаря принесли из тайника все необходимое для работы. Пришлось на время отказаться от промысла и затаиться: Сазонову — в Пушозере, Трухно и Петрову — на лесопункте.

Мальчишка разболтал в поселке о мнимом браконьерстве участкового. К счастью, в сенях у Сазонова висели недавно засоленные и плотно обернутые в чистые тряпки кумжи. (Их-то Васька и принял за семгу). И когда в Пушозеро неожиданно приехал заместитель начальника районного отделения милиции и поинтересовался, что за рыба висит у него в сенях, Сазонов на глазах у гостя раскутал одну из них и угостил его отличной кумжей домашнего засола. Стоило начальнику побеседовать с пушозерцами — и обвинение в браконьерстве стало просто смехотворным.

Весна пришла необычайно ранняя, дружная, солнечная. Не дожидаясь вскрытия реки, Трухно и Петров уволились с лесопункта. Сазонов получил отпуск на два месяца. Хищники отправились на Семужью и приступили к промыслу. Слабый ледок на перекате побили пешнями. Течение снесло его, очистило воду. Сазонов в толстую фанерную трубу, застекленную с одного конца, просмотрел дно. Выбрал неглубокое место, богатое раковинами и удобное для промысла.

Хищники работали, не жалея себя. Двое бродили по воде в высоких резиновых сапогах, с подвешенными сбоку матерчатыми сумками. Недлинными шестами с прикрепленными на концах вилками они защемляли раковины. Третий следил за костром, отогревался. Чтобы не терять дорогое время, он вскрывал ножом раковины и выбирал из них жемчуг.

После вскрытия реки добыча пошла еще быстрее. Старенький красный кисет Барбоса, хранившийся в потайном месте, заполнялся жемчужинами различной формы и окраски. Богатство само шло в руки, и остановиться хищники не могли…

И снова расчеты Сазонова спутал Васька Калабухов. Мальчуган не успокоился и снова отправился на Семужью. Хорошо, что Сазонов пришел в Пушозеро за хлебом и вовремя узнал об исчезновении Васьки Калабухова.

В поселке понравилась готовность, с какой участковый, не считаясь с отпуском, откликнулся на призыв пойти на поиски мальчугана. Он даже взялся осмотреть отдаленный и наиболее трудный участок — верховья ручья Безымянного.

К этому времени трое новоселов ушли далеко от поселка. Чтобы опередить их, Сазонов пошел не по извилистому течению ручья Безымянного, а прямиком — лесом. Перехватил он новоселов у конца просеки — единственного пути от ручья к проходу через горы — и завернул их к поселку.

Дальше все обернулось скверно. Новоселы не выполнили приказания Сазонова. По следам Васьки Калабухова добрались они до Семужьей и увидели вырытые песцами раковины.

Тайна жемчужной отмели открыта — решили хищники. Еще больше укрепила их уверенность в этом случайная фраза Володи: «У нас тоже найдется, что рассказать о ваших делах». Сазонов уже не мог уволиться из милиции и спокойно уехать из Пушозера, как он рассчитывал. Оказалось, мало дождаться большой удачи. Надо еще суметь отстоять ее от непредвиденных случайностей.

Давно, очень давно, после памятной истории с десятником, Сазонов дал себе зарок: не ссориться с законом. Но когда в руки его пришло богатство… И какое богатство! Один-то раз в жизни можно было переступить закон. Да и что за преступление он совершает? Есть же такие страны!.. Поставил там удачливый человек заявочный столб на реке, нанял нескольких рабочих — и стал владельцем жемчужного переката. А тут приходится самому часами бродить по ледяной воде, мерзнуть. Да еще и трясись, чтоб никто не увидел тебя…

Уже в пути Сазонов решил завести новоселов подальше от Пушозера, завести хотя бы силой. Пока в поселке хватятся да станут искать пропавших, он заберет припрятанный в тайнике жемчуг и выберется со своими сообщниками с Кольского полуострова. Куда? Страна наша необъятна. Человек, не питающий привязанности к людям и родным местам, может затеряться в ней бесследно… Преступники попадаются обычно из-за ненужного доверия к друзьям. Подводит их желание повидать родных, побывать в местах, где они родились и выросли. Друзей у Сазонова не было. Родных он давно растерял, забыл. Рано или поздно и о нем забудут. В конце концов, что страшного он сделал? Задержал за нарушение закона новоселов, побоялся отпустить неопытных людей в поселок одних, заблудился с ними, укрыл их в безопасное место от бури… Да и статьи-то за ним будут несерьезные. А может быть, симулировать самоубийство или несчастный случай? Оставить на берегу ненужную больше милицейскую фуражку, пистолет и старый ватник… Можно написать письмо с покаянием. Допустил, мол, ошибку и прочее такое. Поверят письму или нет, трудно сказать. Но такое письмо может воздействовать на прекращение розыска…

Постепенно мысли прояснялись, план дальнейших действий вырисовывался все более четко.

Сазонов готовился к борьбе.