Одиноко пасшийся в стороне от стада вожак первым заметил приближающегося человека. Высоко вскинув голову с ветвистыми рогами, он беспокойно рыл передней ногой мох. Человек подходил все ближе. Вожак всхрапнул, предупреждая стадо об опасности. И сразу же пугливые важенки, подталкивая перед собой тонконогих суетливых телят, отошли в сторону, опасливо оглядываясь на человека.

Усталому Феде было не до оленей. Он опешил к одинокой куваксе — летнему жилью пастухов. Составленные шатром жерди со скрещенными наверху острыми концами, покрытыми легкими хлопьями сажи, были обтянуты серым брезентом. Из круглого отверстия, оставленного вверху куваксы, поднимался дрожащий на солнце жидкий дымок. В стороне стояли нарты с аккуратно разложенной на них упряжью сыромятной кожи, с креплениями из рога и кости. У самого входа в куваксу лежала груда хвороста и рядом с ней — иссеченная почти до сердцевины плаха с врубленным в нее топором. Возле нарт черный мохнатый пес старательно глодал кость. Увидев пришельца, пес, не выпуская из лап кости, присмотрелся к нему и залаял. Впрочем, лаял он беззлобно, а яркие карие глаза его смотрели с нескрываемым любопытством.

Федя откинул полость, прикрывающую вход в куваксу. Неловко протиснулся в низкое отверстие. В падающем сверху расплывчатом круге света плавали синие полосы дыма. На толстом слое елового лапника, покрытого оленьими шкурами, виднелись ноги в меховой обуви. Лица отдыхающих пастухов скрывались в темноте, под брезентовым скатом куваксы, — подальше от жара костра и едкого дыма.

Увидев гостя, пастухи выжидающе приподнялись. Один из них быстро придвинулся к костру и стал сбивать пламя, подбиравшееся к кастрюле, подвешенной на обуглившейся рогульке. Из костра повалил густой едкий дым. Пастухи отодвинулись подальше от чадящего костра и заговорили по-саамски, браня неловкого товарища.

«Как же я с ними договорюсь, не зная языка?» — беспокойно подумал Федя.

Вытирая кулаком слезящиеся глаза, он хотел присмотреться к хозяевам жилья — и не мог: дрожащая пелена застилала куваксу все сильнее. Вместо людей Федя видел лишь расплывчатые, смутные пятна.

В жизни Феди издавна установилось одно незыблемое правило. Он не признавал слова «могу» и «не могу». В его сознании владычествовало одно лишь слово «НАДО!» Сейчас оно звучало особенно властно: «НАДО немедленно поднять людей на помощь Наташе и Володе! НАДО объяснить им, что произошло в горах. НАДО!»

И Федя, не теряя времени, приступил к объяснению.

— Там люди наша пропадай! Худой милиция тащит их. Силом тащит!

Саамы не шевельнулись. Лишь один из них повернулся к соседу и бросил несколько непонятных слов.

Это уже серьезно встревожило Федю. С таким риском и трудом вырвался он из сазоновской компании, выбрался из пропасти, пещеры, нашел людей… И теперь не может с ними столковаться, не может объяснить им, какая опасность грозит его друзьям!

— Давай, давай, живо! Ходи со мной, ходи на гора! — почти кричал он, плача от разъедающего глаза едкого дыма. — Помогай надо. Не милиция хватай наши люди. Худой человек!

Саамы по-прежнему оставались неподвижны; настолько неподвижны, что когда они переговаривались, казалось, что слова произносят не они, а кто-то невидимый в темной глубине куваксы.

— Беда там! Беда! — кричал Федя, уже не зная, какими словами можно оживить этих окаменевших людей, глухих и немых. — Люди там!..

Федя хотел сказать что-то очень сильное. Но тут легкий ветерок прижал сверху дым, и он быстро заполнил куваксу. Спасаясь от него, саамы прижались к устилавшим землю шкурам. У Феди дым перехватил дыхание. Желая глотнуть чистого воздуха, он невольно бросился к выходу. Остановил его короткий резкий толчок под колени. Одновременно кто-то сильно рванул юношу сзади, за плечи. Еле стоявший на ногах от усталости, ослепший и задыхающийся от дыма, Федя рухнул на спину. Застигнутый врасплох, он не успел оказать сопротивления — руки его были схвачены крепким сыромятным ремешком.

Связать ему ноги оказалось труднее. Опомнившись, Федя сопротивлялся отчаянно. Подвернувшийся под ноту пастух получил такой пинок, что вылетел из куваксы вместе с полостью. Впрочем, он тут же вернулся и навалился на Федю, извивавшегося со связанными руками.

Полость у входа распахнулась. В куваксу вошел пожилой саам. Одетый в просторный совик, похожий на широкое, сшитое колоколом платье из грубого сукна с откинутым на спину капюшоном, низко перехваченный тасмой — поясом с длинной, почти в четверть метра кованой медной пряжкой, он ничем не выделялся среди других пастухов. И вместе с тем что-то едва уловимое в фигуре и голосе отличало его от остальных. Стоило ему войти в куваксу — и все оставили Федю и принялись наперебой рассказывать о том, что произошло сейчас. Слушая пастухов, пожилой саам чуть склонил умное лицо с резкими морщинами на лбу и по краям четко прорезанного, волевого рта.

Невольно и связанный Федя прислушался к непонятной для него речи, ловил редкие знакомые слова. Одно из них резнуло его слух так, что он весь напрягся. И снова услышал он знакомое страшное слово «шпион».

— Кто шпион? — закричал Федя. — Какой я вам, к черту, шпион? Я — русский человек. Рабочий строительства. Комсомолец!

Молодой саам, вязавший ему руки, обернулся и на вдетом русском языке спросил:

— Какой ты русский, если по-русски ни шиша говорить не можешь?

— Вошел, здравствуй не сказал, — добавил стоящий за ним старик. — Русский!

— Я?.. — Федя рывком сел на шкуры. — Да я в Серпухове десятилетку кончил! Я…

Обычно сдержанный и молчаливый, он захлебнулся от возмущения. Еще бы — его приняли за шпиона!

— У меня отец на фронте погиб! — почти кричал он. — Я сам добровольно приехал сюда. По путевке ЦК комсомола приехал. А вы… Шпион!.. Связали!

— Пожалуй!.. — задумчиво согласился пожилой саам, всматриваясь черными зоркими глазами в связанного Федю. — Пожалуй, верно. Шпион не такой дурак, чтобы забраться на Мурман, не зная по-русски. — Он помолчал немного и добавил с еле заметной доброй усмешкой: — Шпион, наверно, и нас, саамов, знает лучше, чем некоторые комсомольцы с десятилеткой едущие помогать нам. С путевкой ЦК комсомола!

Удар был нанесен точно. Федя почувствовал, что краснеет, и не нашелся с ответом.

— Развяжите его, — сказал пожилой саам.

#img_5.jpeg

Он подождал, пока Федю освободили от веревок, и спросил:

— Паспорт есть?

— Есть паспорт, пропуск на строительство, — хмуро ответил Федя, вытирая кулаком слезящиеся глаза. — И комсомольский билет.

Федя расстегнул лыжную куртку. Достал из внутреннего кармана, зашпиленного английской булавкой, документы.

Пожилой саам отвернулся к услужливо откинутой стариком полости. Внимательно проверил документы, сличил приклеенные к ним фотографии и спросил:

— Где прописан?

«Вот это чудеса! — искренне изумился про себя Федя. — В тундре интересуются пропиской».

— Я прописан в общежитии строительства, — сдержанно ответил он.

— Правильно, — подтвердил пожилой саам, возвращая ему документы, и протянул широкую крепкую руку. — Что ж!.. Будем знакомы. Фамилия моя Сорванов. Зовут Прохор Петрович. Бригадир-оленевод. А это… — он слегка подтолкнул к гостю смущенного неожиданным поворотом дела круглолицего парня с жесткими черными волосами. — Это наш Яша. Тоже Сорванов. А тот… Дорофей. Но уже не Сорванов, а Галкин. А это самый старый пастух в районе. Так и зовут его все: старый Каллуст.

Прохор Петрович взглянул на залитое слезами лицо Феди и мягко, словно извиняясь, объяснил:

— Дымно в куваксе. Ребята набегались с утра за олешками. Пристали. Опять же и постряпать надо. — Он обернулся к Яше и сказал: — Убери-ка дым.

Яша привычным плавным движением вынырнул из куваксы. Вскарабкался по одной из жердей наверх и прикрыл куском брезента часть отверстия с наветренной стороны. Дым над костром сразу выровнялся столбом.

Прохор Петрович дал Феде отдышаться, потом спросил:

— Как ты попал сюда? Далеко забрел от поселка.

— Не близко… — согласился Федя.

И рассказал внимательно слушающим пастухам о поисках Васьки Калабухова, о следах, что привели новоселов на Семужью, об их задержании. Рассказал о Сазонове и его сообщниках. Не утаил Федя и о своем побеге.

— Сазонов? — повторил Прохор Петрович, припоминая. — Сазонов… Не знаю такого.

— Зато я знаю! — горячо воскликнул Федя. — Раскусил его. В поселке он… законник. А здесь?.. Показал себя! Связался с какой-то шантрапой…

— Да-а! Всякое бывает! — уклончиво протянул Прохор Петрович, думая о чем-то своем. — А насчет Васьки вашего еще вчера утром передавали по радио.

— По радио? — насторожился Федя. — Нашли его?

— Нет. Мать получила от него письмо. Пишет ей Васька, что уехал далеко. На неделю. Просил мать не тревожиться.

— Не тревожиться! — возмутился Федя — А его ищут!

— Все уже вернулись в поселок, — успокоил его Прохор Петрович. — Одни вы ищете. — Он подумал и добавил: — Если след ваш верный… надо искать. Нечего мальчишке болтаться по тундре. Может в болото залезть, с горы сорваться…

— Ваську надо найти! — обрадовался поддержке Федя. — Но прежде всего надо догнать Сазонова.

— Горяч ты больно! — остановил его Прохор Петрович. — Погляди-ка, парень, на себя. Кто с таким в тундру пойдет? В горы? Прежде отдохни…

Федя нетерпеливо махнул рукой.

— Покушай, — настойчиво продолжал Прохор Петрович. — Чаю надо напиться. На дорогу. — И, не давая возразить себе, успокоил гостя: — Найдем Сазонова. Найдем! Лихих людей в тундре нету. Ходим мы тут, ездим на олешках, зимой и летом. В одиночку ездим. Ничего. Никто не обижает.

Прохор Петрович присмотрелся к нахмуренному лицу Феди и круто перевел разговор:

— А насчет семги… ошибся Васька. Поймать семужку тут, конечно, можно. Десять штук можно поймать. А что ты станешь с ними делать? Как потащишь их отсюда? На себе одну — две хороших рыбины унесешь в поселок — и все. Какой же вор пойдет сюда за такой добычей?

— А если по реке спуститься? — спросил Федя, желая окончательно увериться в своих предположениях, что не ради семги пришел Сазонов со своими «гавриками» на Семужью.

— По реке! — усмехнулся Прохор Петрович. — Не знаешь ты, парень, нашу реку. На чем ты спустишься? Лодок здесь нет и отроду в заводе не бывало. Плота не срубишь. Не из чего. А если даже спустишься по реке и не разобьешься о камни и пороги — куда ты попадешь? В райцентр. Из райцентра один путь — на пароходе. Вот уж где поймают тебя с семгой наверняка. Нет, брат! Семга в тундре на хорошем запоре. Сторожа тут не надобны. Здесь каждого человека далеко видно. Очень далеко!

Пока Федя беседовал с Прохором Петровичем, старый Каллуст снял с костра кастрюльку. Побитая эмалированная крышка свалилась с нее, и в куваксе запахло крепким бульоном. Старик, наморщив лоб, попробовал варево. Морщины его тут же разошлись в довольной улыбке.

— Шит лим! — он поднял ложку и одобрительно покачал головой. — Лим, лим!..

Старый Каллуст достал из-под ската куваксы миски и принялся разливать суп, в котором было больше вареной оленины, чем бульона, и совсем немного картошки.

Яша подхватил ложкой тонкий ломтик картошки и гордо произнес:

— Картошка своя. Тундровая!

— Третий год сажаем, — добавил молчавший все время Дорофей. — До весны хватило. Своей-то!

Прохор Петрович ничего не сказал. Но по довольному лицу бригадира Федя понял, что в этой картошке есть доля и его труда. Желая сделать хозяевам приятное, Федя выбрал из миски несколько ломтиков картошки, съел их и похвалил:

— Картошка ваша… как у нас, под Москвой.

Хозяева довольно переглянулись. Сам того не подозревая, Федя дал высокую оценку картошке, выросшей в тундре.

Саамы оказались вовсе не такими молчаливыми, как в первые минуты знакомства. Оживленно расспрашивали они нового человека: что хорошего в поселковом магазине? Какое кино показывали в клубе? Скоро ли приедет в тундру поселковая самодеятельность или, как громко называли ее пастухи, «ваши артисты»?

— В поселке жить хорошо! — вздохнул Яша. — Весело! А мы, пастухи, живем по старинке. В куваксе!

— Кто тебя, держит в куваксе? — недовольно заметил Прохор Петрович. — После армии работал ты в шахте. Не приглянулось. Обратно пришел в куваксу.

— Кабы к нашим олешкам да шахтерский клуб! Вот тогда бы жизнь была! — добродушно отшутился Яша. — А летом даже хорошо жить в куваксе — воздуха много, потолок высокий. — И он показал рукой на отверстие в куполе, где виднелось ясное синее небо.

Слушая чистую русскую речь пастухов, Федя испытывал странное ощущение, будто окружают его не саамы, а такие же, как и он сам, русские люди. Правда, правильное русское произношение Яши объяснялось просто: парень кончил семилетку, служил в армии, трудился в шахте. Прохор Петрович, видимо, тоже успел повидать свет.

Но старый Каллуст! В каждом движении его чувствовался житель тундры, для которого все в куваксе привычно и удобно. И тем не менее он говорил по-русски свободно, лишь изредка, сам того не замечая, вставлял саамское слово или фразу. Только лица собеседников выдавали их — широкие, смуглые — да прямые черные волосы.

Теперь, когда дым уходил вверх, Федя смог осмотреть скромное пастушье жилье. Немногим отличалось оно от кочевых жилищ, какие ставили саамы в тундре в давние годы. Посередине куваксы пылал костер; подвешенный на обугленной рогульке, грелся огромный закопченный чайник. Несколько поодаль от него поджаривались вкусно пахнувшие куски оленины — они были наколоты на острые концы хворостин, воткнутых в землю. На вколоченных в жерди гвоздях висели сплетенные из сыромятных ремешков арканы, часы-ходики и запасная упряжь. Рядом сушилась одежда…

И тут же — приметы нового времени, нового, советского быта: в глубине куваксы, на невысокой полочке, лежали стопкой книги и газеты, поблескивал лаком радиоприемник; на особой подставке, пристроенной подальше от огня, стоял бережно прикрытый полотенцем патефон.

Яша перехватил взгляд Феди и понял его по-своему. Деловито отложил он в сторону жареное оленье ребро. Желая угодить гостю, а быть может, и удивить его, Яша достал патефон, пристроил его на ровном месте.

И вдруг в куваксе загрохотал могучий бас Шаляпина:

На смену шаляпинскому басу пришел далекий жаркий голос Рашида Бейбутова, картавый говорок Ива Монтана, вкрадчивый голос Клавдии Шульженко.

Радушные хозяева увлеклись и не сразу заметили, что гость… заснул сидя. Яша продолжал менять пластинки, пода его не остановил Прохор Петрович, показав на спящего Федю. Вдвоем они устроили гостя поудобнее: подложили под голову подушку, стащили сапоги.

— Здоров парень спать! — восхищенно произнес Яша. — Спит, как медведь. Только лапу не сосет.

— Медведю тоже отдохнуть надо, — заметил Прохор Петрович.

Он остановил кричащий патефон и кивнул на гостя:

— А еще отдыхать не хотел. Спешил в горы. Доказывал.

Яша вынес из куваксы дымящие головешки. Костер был уже не нужен.

Но Феде не мешали ни патефон, ни сдержанный говор пастухов, собиравшихся сходить проверить стадо. Он спал крепким сном.