Очерк
Заставка Е. С. Скрынникова
Фото автора
ПЕРВЫЕ ШАГИ
ЭТО БОРНЕО? ГДЕ ХЕМИНГУЭЙ?
СОЛЕНОЕ НАВОДНЕНИЕ
Почитать основательно о Калимантане времени не было. Но мы знали, что это третий по величине остров мира, что экватор делит его на две почти равные части, что населен он даяками и еще несколькими небольшими племенами и что до изгнания колонизаторов остров назывался Борнео, как продолжают именовать его северную часть и сейчас.
Борнео! Помню, во времена школьных увлечений филателией пестрая почтовая марка с этой надписью вызывала в моем воображении такие дивные экзотические картины, что дух захватывало. Может быть, поэтому старенькая «дакота» индонезийской авиакомпании «Гаруда», которая очередным рейсом на Калимантан должна была доставить нас в эту страну детских мечтаний, казалась нам чуть ли не волшебным ковром-самолетом.
Несколько часов полета над бесконечным синим морем — и под крылом самолета показалась серо-зеленая однообразная поверхность Калимантана, кое-где прорезаемая желтыми реками с редкими селениями по берегам. Потом неожиданно показался город.
Первые шаги по щербатому бетону аэродрома в Банджермасине сопровождались краткими, но восторженными возгласами:
— Ребята! По Борнео шагаем!
Но, по правде говоря, ничего необычного вокруг не было. Разве что огромный красный бензовоз с желтой ракушкой на бортах — эмблемой нефтяной компании «Шелл».
— Нет, Ява определенно наряднее и веселее, — поторопился кто-то сделать вывод.
Ожидая машину, мы побродили по серенькому зданию аэровокзала и тоже, не обнаружили ничего примечательного.
День кончался. Темнеет здесь необычайно быстро. Заходит солнце. Минут двадцать вы удивленно взираете на изумительную игру красок, сравнимую разве что с северным сиянием, потом словно кто-то набрасывает на небо темно-серый газовый шарфик, несколько минут любуется делом рук своих, щелкает выключателем — и вот уже ночь.
Под брезентовым верхом нашего газика было уже много народу. Но мы энергично втискиваемся («Потеснимся, братцы!»), и уже в чернильной темноте машина двинулась в Банджербару, где разместилась база советских строителей-дорожников.
Все сорок километров пути не умолкал разговор:
— …Ну написал я ей, что все, мол, здесь хорошо, только вот месяц кверху рогами. Не поверила. Не может, говорит, этого быть…
Взрыв хохота, и начинаются рассуждения, почему в Индонезии месяц и Большая Медведица перевернуты. Потом заговорили о запасных частях, о грунте, о задержке какого-то оборудования, а я попытался вспомнить, что меня больше всего поразило, когда я впервые попал в тропики. С этим же вопросом я обратился к Андрею, представителю «Международной книги», моему верному спутнику в этом путешествии.
— Бамбуковые удочки, — ответил Андрей серьезно.
— Какие удочки?
— Ну что здесь на каждом шагу растут бамбуковые удочки. Понадобилась, подошел и срезал, какую надо.
Через час добрались до поселка строителей — нескольких рядов одноэтажных оштукатуренных домиков, длинных сараев мастерских и навесов с мощными МАЗами желтого цвета.
Поселок встретил нас воинственными кликами:
— Дуплись, а то отрублю!
— Хода нет! Где ход? Я вас спрашиваю!
Советский бульдозер штурмует калимантанские джунгли, прокладывая трассу новой дороги.
Пристань первого, строящегося после освобождения нового города Индонезии — Палангкарайи. Город заложен президентом Сукарно.
На веранде коттеджа советские парни в майках, плотно окруженные болельщиками, оглушительно «забивали козла», пугая ящериц, снующих вокруг лампочки на потолке.
Встретившая нас Мария Петровна, счетовод из Калуги, выбранная здесь культоргом месткома, сразу же спросила, привезли ли мы книги? Стопку книг мы захватили для нее по пути из Джакарты, и она тут же принялась их разбирать, непрестанно поругивая свое профсоюзное начальство:
— Хемингуэя опять нет. Тысячу раз просила! Про Индонезию — ни одной книжки, газет и журналов маловато, а им и горя мало…
Мы разглядываем наполовину заполненную таблицу шахматного турнира.
— Полгода уже висит. Никак не закончат. Некоторые «гроссмейстеры» давно уже в Советском Союзе, — заметила Мария Петровна.
В поселке шла обыденная жизнь, и казалось, ник ему нет дела, что в пятидесяти метрах от беленьких домиков начинаются мрачные джунгли, а в полукилометре местные жители, стоя по пояс в мутной воде, промывают в больших деревянных ситах речной ил, отыскивая крупинки алмазов и других драгоценных камней.
Банджербару — это будущее Банджермасина, поэтому поселок и называется Банджербару, то есть Новый Банджер. Здесь, как нам рассказали, грунтовые воды залегают неглубоко, поэтому сравнительно легко решить проблему снабжения населения водой. А в Банджермасине с нею плохо. Город часто называют Соленым наводнением, потому что из-за сильных морских приливов соленая вода поднимается на многие километры вверх по течению рек и город остается без питьевой воды. В такие дни ее продают ведрами по дорогой цене.
Советский бульдозер штурмует калимантанские джунгли, прокладывая трассу новой дороги
В джунглях сделан проезд. Техника идет дальше
Пристань первого, строящегося после освобождения нового города Индонезии — Палангкарайи. Город заложен президентом Сукарно.
Помощники советских геологов супруги Сучипто
Домашняя мельница у даяков на Калимантане
Молодые даяки занимаются в сельхозшколе
Так переносится сырой каучук
Ритуальная фигурка на месте захоронения матери даяка Джумалина
ДАНТИСТЫ И ХИРОМАНТЫ
СВИНЫЕ НОЖКИ. ЕЩЕ НЕМНОГО О
КАЛИМАНТАНЕ. НАЗАЛИС ЛАРВАТУС
Банджермасин — довольно крупный университетский город и порт на Яванском море, административный центр провинции Южный Калимантан.
Большая часть города застроена очень похожими друг на друга легкими одноэтажными домиками. Те, что поближе к реке, на сваях из железного дерева.
Центр города тоже не отличается архитектурным разнообразием. Правда, здесь побольше каменных двухэтажных домов, в нижней части которых размещается, как правило, магазин или мастерская, а в верхней — жилье.
Магазины здесь называются без излишней скромности: «Токо Лондон», «Токо Сингапур», «Токо Париж» и так далее. Витрин в магазинах по большей части нет. Их заменяют входные двери и несколько метров тротуара, где развешиваются и раскладываются товары.
Очень много лоточников и других мелких уличных торговцев. Около них толпятся люди, о чем-то громко спорят, но никто ничего не покупает. Тесны, ярки и грязноваты овощные и фруктовые базарчики. Здесь горы помидоров, огурцов, картофеля, перца, ряды ананасов, дурьяна, папайи, кокосов, огромные гроздья бананов.
В центре города часто встречаются вывески: «Доктор гиги». Под вывеской за стеклом разложены пыльные искусственные челюсти, не оставляющие сомнений насчет характера учреждения, а рядом на покоробившихся от солнца листах картона изображены два человека: один с дико искаженным лицом (понимай: до посещения доктора гиги), второй радостный и счастливый (понимай: одна из пыльных челюстей уже у него во рту). Но зубную боль в городе, по-видимому, полностью искоренили, ибо навстречу нам попадались только веселые люди, а в зубоврачебных креслах, которые хорошо видны через витрины, не сидело ни одного пациента…
Вдруг Андрей тронул меня за локоть и, почему-то понизив голос, сказал:
— Смотри, неужели хиромант?
— Где? — встрепенулся я.
На противоположной стороне неширокой улицы сидел на корточках индонезиец средних лет, перед ним был разложен большой лист бумаги с изображениями ладоней. Это был хиромант. Мы подошли.
— Сколько стоит? — поинтересовался Андрей и выразительно поводил пальцем по своей ладони. Гадальщик отрицательно покачал головой и, как мне показалось, немного смутился. Зато сфотографировался он охотно.
Затем мы нацелились фотоаппаратами на длинный ряд велорикш, которых в Индонезии называют бечаками. Владельцы, а чаще арендаторы ярко и причудливо раскрашенных колясок весело переговаривались в ожидании редких пассажиров.
Проголодавшись, мы решили зайти в китайский ресторанчик. Небольшой зал, заставленный деревянными некрашеными столами, был пуст. Нас обслуживал сам хозяин, очень довольный тем, что мы пытались говорить с ним по-китайски. Он порекомендовал нам суп из черепахи, тушеные креветки и свиные ножки, а мы заказали еще очень популярное в Индонезии блюдо наси горенг — жареный рис с кусочками мяса и перца.
Хозяин отправился варить суп и жарить ножки, а мы решили тем временем ознакомиться о только что купленной брошюркой об Индонезии на английском языке. Книжка, рассчитанная на туристов, к сожалению, содержала очень мало сведений о Калимантане, но кое-что мы все-таки добавили к своим скудным познаниям.
Нам стало известно, что на Калимантане живут 4 101 475 человек. Наиболее плотно заселена провинция Южный Калимантан, где, по данным переписи 1961 года, на каждый квадратный километр приходилось 39 человек, тогда как, например, в Восточном Калимантане — лишь 2,7 человека.
В книжке сообщалось, что температура воздуха на равнинах Калимантана никогда не опускается ниже 70 градусов по Фаренгейту (около 22 градусов по Цельсию), зато иногда повышается до 96—100 градусов (33–38 по Цельсию). В год здесь выпадает около 3750 миллиметров осадков, в основном в дождливый сезон, который длится примерно с октября по май.
Мы узнали, что на острове водятся слоны, леопарды, крокодилы и очень много видов обезьян, из них некоторые, например орангутанги и носатые обезьяны (по-латыни Nasalis larvatus), сохранились только на Калимантане.
Судя даже по скупым сведениям книжки, нам предстояло увидеть массу любопытного. Ведь отсюда наш путь лежал на север, ближе к экватору, в Центральный Калимантан, до которого можно добраться только по трем рекам на моторном катере. Воображение принялось снова рисовать заманчивые картины.
ПЛЫВИ, НАШ КАПАЛ. КРОКОДИЛЫ!
КАНАЛ-УЛИЦА! ЛОДКИ-РЕСТОРАНЫ
ПЕРВОЙ ПРОСЫПАЕТСЯ ВАВА
Капалом индонезийцы называют теплоход, лодку, паровоз, катер, крейсер и что-то еще… Наш капал, в котором нам предстояло жить более двух суток, оказался длинным крытым моторным катером с государственным флагом Индонезии на корме, с небольшой трубой и ротанговым креслом на крыше. Кают на катере не было, правда на дно, устланное досками, положили матрацы. Вести наш капал должен был молодой и очень симпатичный паренек Арьянто. Штурвал находился в носовой части катера, там, где разместились начальник участка строительства дороги в Палангкарайе господин Сухарно, наш геолог-изыскатель Андрей Анисимович и мы с Андреем.
Больше получаса катер плыл мимо бедных деревянных хижин, стоящих прямо на воде и мало похожих на жилища, потом между плотами и лодками и наконец вышел на просторы полноводной Барито.
Это одна из крупнейших рек не только Калимантана, но и всей Индонезии. В верховьях она порожиста, образует много водопадов, а в среднем течении и в низовьях широка и спокойна. Берега Барито, густо поросшие сравнительно невысокими манграми и кустарниками, с катера совсем не похожи на тропические джунгли. Нам они напоминали пейзаж средней полосы России, и, только когда капал приближался к берегу, можно было убедиться, что все здесь другое: и листья в несколько раз крупнее, и кустарники совсем незнакомые, и ползучие растения непривычны.
По пути попадались маленькие плавучие островки из зеленой травы.
— Они хотят попасть в море, — не спеша объяснял любопытному Андрею наш штурвальный, — а море не хочет их пускать, приливом отгоняет назад, но они упрямые…
— Крокодил! — вдруг истошным голосом закричал Андрей, и мы с риском утопить в волнах Барито свою фото- и киноаппаратуру стремительно полезли на крышу катера. По речке плыло бревно, действительно похожее на крокодила. «Крокодильную тревогу» мы объявляли еще несколько раз, но нам поразительно не везло.
Сухарно, узнав, почему мы стремительно лезли на крышу, долго и весело смеялся.
— На середине реки крокодилов не увидите, они там, — он махнул рукой в сторону джунглей.
— На деревьях они, что ли, живут? — пытался иронизировать Андрей.
— Нет, на воде. В дождливый сезон река разливается, заходит далеко в джунгли, оставляя там много озер и болот. В этих озерах и живут крокодилы, много крокодилов.
— Они обезьян здорово ловят, — начал наш геолог Андрей Анисимович и рассказал кучу интересных вещей о Калимантане, на котором провел больше года.
Я пытался уточнить кое-какие детали из рассказов бывалого геолога у Сухарно, но тот лишь пожимал плечами и улыбался. Он яванец и на Калимантан приехал недавно после окончания университета Гаджа Мада в Джокьякарте. Сухарно молод, ему всего двадцать пять лет, а он уже руководит крупным строительным участком. На Калимантане все руководство — молодежь, да и сам остров по существу еще очень молод, он только начинает жить по-настоящему.
— Это наша целина, только она, пожалуй, потруднее вашей, — сказал Сухарно, — у вас машин много, а у нас их еще нет.
Береговые виды менялись. Сначала капал вошел в протоку С высокими кокосовыми пальмами и банановыми рощами по берегам — верным признаком близкого жилья, а затем свернул в канал, и мы долго плыли как бы посередине длинной улицы между одноэтажными хижинами. Одна ли это деревня или несколько слившихся, определить было трудно.
Часто встречались низенькие, ярко окрашенные мечети, испещренные резьбой. Попадались и деревянные христианские церкви; как правило, это были робкие копии готических храмов.
Стайки голопузых мальчишек с отчаянными криками бросались в воду и старались догнать катер; одетые в пестрые саронги и белые кофточки грациозно вышагивали женщины, неся на голове высокие корзины с фруктами. На небольших плотиках и мостках пристроились прачки. Намочив белье в желтой воде канала и намылив его, они принимались что есть силы колотить им по бревнам, затем полоскали и расстилали на траве для просушки. Мужчин на берегу было мало. Они, вероятно, работали в поле или в лесу. Одежда мужчин мало отличается от женской: тот же саронг, только вместо кофточки рубашка, а на голове черная мусульманская шапочка.
Иногда между домами виднелись рисовые поля, посевы кукурузы, батата. Это основные продукты питания местных жителей. Нельзя не упомянуть и бананы. Они очень вкусны в жареном виде. Правда, не всякий банан жарят, как не всякий банан едят сырым.
Жизнь местного населения тесно связана с каналом и рекой. Взад и вперед сновали лодки: открытые и с навесами, рыбачьи и пассажирские, грузовые и лодки-магазины и даже лодки-рестораны со столом и застекленным буфетом. Управляют лодками при помощи кормового весла. Иногда веслом орудует и пассажир, сидящий в носовой части.
Ранним утром на следующий день нашего путешествия мы плыли по широкой реке Капуас. Ее гладкую поверхность застилал туман. Было довольно прохладно. Рулевой по самую шею закутался в саронг, а ведь до экватора рукой подать!
На берегах появились гигантские деревья с желтоватой корой — ни дать, ни взять наша сосна, только растут на ней не иглы, а крупные листья. Пальм не видно совсем. С первыми лучами солнца лес огласился пронзительными криками, похожими на женские причитания.
— Это вава, — пояснил Сухарно, — она самая первая просыпается в джунглях.
По-видимому, так здесь называют гиббонов, которые дают сигнал пробуждению обитателей джунглей. Скоро шум леса начал заглушать даже рокот мотора, но не смог разбудить моих спутников.
Воздух неподвижен, ни малейшего ветерка, а на правом берегу деревья раскачиваются, как в сильную бурю. Все разъяснилось, когда подплыли ближе. На ветвях резвилась огромная стая обезьян. Не менее сотни их с криком и шумом носилось по ветвям, не обращая ни малейшего внимания на катер, на наш крик и свист.
МАША И ВАНЯ. ШАЙТАН ГЕНА:
ГДЕ ХИЩНИКИ? ПИТОН В ДОМЕ
«Маша! Ваня! Встречайте гостей! — кричит Андрей Анисимович, когда катер приближается к одинокому понтонному домику на реке Кахаянге в десятках километров от ближайших селений. На зов выходят юноша и девушка… индонезийцы. Мы удивленно смотрим на Андрея Анисимовича.
— Понимаете, имена у них больно трудные, — смущаясь говорит геолог, — вот я и дал им наши. А они меня паком называют.
Маша и Ваня — это молодые супруги Сучипто, помощники и друзья двух советских геологов, прокладывающих «визирку»— узкую просеку в непролазном лесу, где пройдет дорога.
Работа у геологов трудная. Просеку приходится вести почти вслепую, так как карты очень старые, составленные голландцами еще в 1911 году, В них много погрешностей. Местность изрезана оврагами. На ста пятидесяти километрах дороги надо соорудить восемьдесят мостов и виадуков.
— Да тут еще рабочие иногда чересчур суеверные, — пожаловался Андрей Анисимович, — лесных духов боятся. Нас они часто шайтанами называют. Ведь нам эти духи не страшны.
Андрей Анисимович от души посмеялся и сказал, показывая на реку:
— Вон главный шайтан Геннадий с трассы возвращается. Отчаянный парень.
К домику приближалась лодка, на корме сидел парень в ковбойке и ловко, как заправский островитянин, орудовал веслом. Мы познакомились. В отличие от Андрея Анисимовича, который уже двадцать пять лет ведет трудную жизнь геолога-изыскателя, побывал в Туркмении, Татарии, Сибири, работал в Монголии и Иране, Геннадий лишь недавно окончил институт и его геологическая тропка только начиналась.
— Трудно?
— Не без этого.
Трудности Геннадия не пугают, его только огорчает, что здесь мало… хищных зверей.
— Ребята из Африки пишут, что там и львы и чего только нет!
Мы показали ему книжку, где говорится о леопардах, носорогах и свирепых кабанах на Калимантане, не говоря уже о трехстах двадцати видах змей, но Геннадий только махнул рукой:
— Леопардов не видел, а вот змей и крокодилов здесь действительно хватает. — Он рассказал, как, вернувшись однажды с трассы, чуть не наступил в своей комнате на четырехметрового питона.
— Пулей выскочил из комнаты, — улыбается он, — а потом позвал рабочих, и они зарубили удава парангами.
Я слышал, что даяки умеют приручать питонов и даже доверяют им своих детей. Уходя по делам, отец и мать спокойно оставляют ребенка на попечение такой няньки. Накормить она не может, но зато в обиду не даст и из дому своего подопечного не выпустит.
Индонезийка Маша пригласила нас выпить по стаканчику чаю или кофе. Но пришлось отказаться. Нам нужно было засветло добраться до Палангкарайи — первого города, возведенного свободной Индонезией. Мы спешим на капал.
— Саламат джалан! Счастливого пути! — приветливо машут нам руками новые друзья.
КРУГОМ СЕМНАДЦАТЬ
ГОРОД, НЕ ЗНАВШИЙ КОЛОНИАЛИЗМА
ШАШЛЫК ИЗ ЦИКАД
ДАВАЙ! ДАВАЙ!
Число 17 считается в Индонезии счастливым. В Палангкарайе целый букет таких счастливых дат: 17 июня 1957 года президент Сукарно торжественно заложил Палангкарайю, единственный пока город, появившийся на карте Индонезии после 17 августа 1945 года — дня провозглашения Республики. Город стал центром 17-й по счету провинции страны — Центрального Калимантана. В Палангкарайе будет 17 городских районов, и даже высота флагштоков возле государственных учреждений равна 17 метрам.
Все это с мягкой улыбкой рассказывает нам Чилик Ревут, губернатор провинции, участник освобождения Калимантана от голландских колонизаторов.
— Наш город новый, новый во всех отношениях, и у нас ничто не должно напоминать о колониализме, — говорит он. — Вы обратили внимание, в нашем городе нет бечаков, отвратительного порождения колониализма. Но это только начало. Работы предстоит еще очень много.
Президент Сукарно внимательно следит за ростом города и просматривает все наиболее важные проекты. Строительство города рассчитано на несколько пятилеток. Это будет вполне современный город, а пока его главный проспект упирается в джунгли и застроен коттеджами, в которых живут советские дорожники.
На военном мундире губернатора рядом с полосками орденских колодок смирно сидит цикада, похожая на огромную брошь. Такие же «броши» на плечах и рукавах многих присутствующих. На цикад никто не обращает внимания, и они спокойно перелетают с места на место, как огромные мухи. Даяки ловят цикад, нанизывают их на веточку, как шашлык, обжаривают на костре и едят. Рассказывают, что, когда наши специалисты пустили в городе первую маленькую электростанцию, на яркий свет контрольной лампочки слетелось столько цикад, что их хватило на хороший ужин для всех собравшихся на открытие.
Чилик Ревут сделал краткий обзор экономических перспектив Центрального Калимантана. В провинции пять сельских и один городской район, девятьсот населенных пунктов. По площади она в полтора раза больше острова Ява, а населяет ее всего полмиллиона человек, тогда как на Яве почти шестьдесят пять миллионов.
Главное богатство провинции — лес, покрывающий восемьдесят пять процентов территории. Буквально сотни видов деревьев имеют промышленное значение, и лишь совсем небольшая их часть поступает сейчас на крупнейшую в стране деревообрабатывающую фабрику.
Провинция может экспортировать ротанг, ползучую пальму, идущую на изготовление мебели, улин, или железное дерево, сандал и эбеновое дерево, а также древесные смолы, копру, каучук и многое другое.
Не тронуты еще подземные кладовые острова. Изучение недр Центрального Калимантана только начинается, и здесь Индонезии оказывает большую помощь Советский Союз, как и в запланированном строительстве крупного металлургического комплекса.
Развитие района тесно связано с проблемой переселения на остров жителей с Явы и из других густонаселенных районов страны, а эта проблема, как, впрочем, и другие экономические задачи, неразрывно связана со строительством дорог.
— Помощь вашей страны в прокладке шоссейных дорог, — сказал нам губернатор, — имеет громадное значение для будущего провинции, ведь пока для сообщения служат лишь реки. Хорошо еще, что здесь восемь сравнительно крупных рек.
Президент Сукарно при закладке города призывал нас покорить природу. Мы рады советским специалистам. Они хорошо помогают нам в подготовке кадров, в борьбе с дикой природой.
Нам было приятно сознавать, что в создание нового города, города, не знающего цепей колониализма, вносят свой вклад советские строители.
Прощаясь с нами на пороге своей резиденции, губернатор вдруг воскликнул:
— Давай! Давай! Карашо!
Все присутствующие весело рассмеялись. Точно так же нас встречали на пристани первые палангкарайцы — босоногие мальчишки, и впредь это своеобразное приветствие сопровождало нас в городе, где бы мы ни появились. Сначала мы удивились. Что давай? Почему давай? А потом, когда прислушались к речи наших специалистов, то отдали должное наблюдательности даяков.
ЧЕТЫРЕ ДЕРЕВА НА КВАДРАТНЫЙ МЕТР
НЕМНОГО О ДАЯБАХ
ЖРЕЦЫ И ВЗРЫВНЫЕ РАБОТЫ. НА МЕЛИ
Еще в Джакарте мне говорили, что в калимантанских джунглях на каждом квадратном метре растет четыре дерева. Я из вежливости удивился, но, честно говоря, даже не представлял себе, что это значит.
В Палангкарайе мне удалось проехать до того места, где шла расчистка трассы будущей дороги от леса. «Расчистка» в местных условиях — это совсем не то слово. Здесь шло настоящее сражение: люди и машины дрались с джунглями. Лес рвали динамитом, поджигали, потом в атаку бросались мощные бульдозеры и корчеватели. Так шаг за шагом отвоевывались метры дороги. И тут я воочию убедился, что такое четыре дерева на один квадратный метр.
Квадратные и кубические метры джунглей опутывают лианы и кустарники, образуя такие переплетения, что пустяком кажется рыбацкая сеть, сплетенная из прочнейшего капрона и утыканная к тому же острыми колючками. Не пытайтесь без паранга шагнуть в здешний лес. Клочки одежды на кустах — это еще не самое худшее.
Не рассчитывайте найти в джунглях большущие яркие цветы, какими поражает Ява. Здесь мрачно, из болот текут ржавые ручьи и хорошо, если попадется чахленький цветочек. Воздух затхлый и какой-то липкий.
В этих джунглях возле рек все еще живут многие племена даяков, оторванные от всякой культуры.
— Мы всегда жили в каменных норах, и с людьми нас роднило только умение разговаривать. Но сейчас мы свободны и хотим жить по-новому, хотим строить новое общество, общество без старых болезней, — сказал нам один из даякских вождей, который возглавил делегацию нескольких племен, живущих в верховьях реки. Делегация прибыла к руководству провинции и заявила о своем желании принять участие в строительстве новой жизни. Голландские колонизаторы не считали даяков людьми и заставляли их выполнять только самую грязную и тяжелую работу.
Во время борьбы за освобождение Западного Ириана даяки показали себя настоящими патриотами. Они участвовали в высадках десантов, и их пневматические ружья — трубки — сослужили неплохую службу, когда надо было бесшумно снять вражеский пост.
Местные власти внимательно относятся к верованиям даяков. В Танкилинге, куда мы за несколько часов попали на нашем канале из Палангкарайи, дорожники должны были произвести несколько взрывов на трассе. Об этом известили старейшин всех окрестных кампунгов. Старейшины посовещались и заявили, что перед взрывами надо принести жертву духам леса, а то они могут обидеться, и тогда неизвестно, как все обернется.
И вот старейшины и жрецы сделали на месте намеченных взрывов навес из тростника, под навесом поставили жертвенницу — деревянный ящик размером с чемодан, покрыли ее яркой расписной тканью и с двух сторон зажгли свечи.
Главные жрецы на закате солнца закололи свинью, утку и петуха, предварительно произнеся заклинания, затем торжественно закопали под навесом голову свиньи, окропили кровью петуха место взрывных работ, съели утку. К девяти вечера к жертвеннице собрался народ.
Под грохот гонгов и барабанов старейшины и жрецы начали ритуальные танцы. Потом в них включились все мужчины и немного погодя женщины. Танцы закончились лишь с первыми лучами солнца.
Днем по джунглям разнеслось многократное эхо взрывов.
Жители острова считают грехом убивать змей, а их на Калимантане великое множество и большая часть ядовита. Поэтому у лесных даяков, как здесь называют некоторые племена, на шее обязательно висит ладанка с какими-то корешками. Если укусит змея, корешки размалывают и порошком посыпают ранку. Говорят, что этот порошок не помогает только от яда минутки — маленькой змейки, укус которой означает неминуемую смерть через несколько минут. Этим и объясняется название змейки.
Поездка в Танкилинг завершала наше непродолжительное знакомство с Центральным Калимантаном. Капал поднял якорь, чтобы пуститься в обратный путь в Банджермасин. Наш штурвальный не рассчитал времени отлива, и ночью в протоке перед самым выходом на большую воду реки Барито капал сел на мель; мы несколько часов ждали, пока вода станет прибывать. Но и эта вынужденная остановка была по-своему интересной. К узкой, не шире пятнадцати метров, протоке, вплотную подходили джунгли, особенно неприветливые ночью. Внезапно в непроглядной тьме вспыхнула искра, за нею другая, третья, и скоро все ближайшие кусты были нарядно иллюминованы откуда-то взявшимися светлячками. Они ползали и летали, прочерчивая светящимся пунктиром мрак тропической ночи. Из джунглей доносился ровный, мелодичный звон. Было что-то таинственное и тревожное в этой ночной песне дремучего леса, и не верилось, что главную партию в лесном хоре исполняют обычные цикады.
В Банджермасине нам предстояло полдня поволноваться: удастся ли продолжить наше путешествие? И вот решено. Летим в провинцию Восточный Калимантан!
ПОД ФЛАГОМ ЖЕЛТОЙ РАКУШКИ
«ШЕЛЛ» ДА «ШЕЛЛ» КРУГОМ
КОГДА ЗАКРЫВАЮТСЯ БЕНЗОКОЛОНКИ
Самолет делает разворот над морем, и мы хорошо видим в сверкающем тропическом море длинную желтую полосу, сначала густую и широкую, потом постепенно бледнеющую и растворяющуюся в морской бирюзе. Это река Барито вливает свои воды в Яванское море.
Двухмоторный самолет, на котором мы летим, красного цвета, а на фюзеляже красуется большая желтая ракушка. Это один из самолетов нефтяной компании «Шелл», совершающих регулярные рейсы между городами Калимантана, а также в Сурабайю и Джакарту. Компания любезно предоставила нам места до Баликпапана, причем совершенно бесплатно («Авиалиния не имеет коммерческого характера»).
В самолете несколько индонезийских военных, два католических священника в белых тропических сутанах, группа европейцев, судя по речи, англичане. Рядом со мной оказался добродушного вида европеец, не вынимавший изо рта короткую темно-вишневую трубку.
— Служить? На завод?
Чтобы завязать разговор, я не ограничился коротким «нет», а добавил, что приехал из Москвы.
— О! — коротко бросил мой собеседник и, с трудом повернув ко мне свое грузное тело, представился:
— Саймонс, инженер.
Ответив на целую кучу вопросов самого различного характера, я в свою очередь узнал, что мой новый знакомый англичанин и уже несколько лет работает в компании «Ройял Датч-Шелл» в Индонезии.
— Это очень старинная компания. Она, кажется, еще до рождества Христова собирала по тропическим морям ракушки и, ей-богу, умела найти самую красивую, — улыбнулся Саймонс. — Была здесь компания англо-голландская, а теперь англо-американская, хотя при оформлении на работу и за инструкциями приходится ездить в Амстердам. Зачем? — Мистер Саймонс пожимает плечами. — Ну, если хозяину нравится…
— Большие прибыли получает компания? — поинтересовался я.
— Сам черт не знает, — буркнул мой собеседник и принялся раскуривать трубку. — Вы никогда не слышали о бухгалтерии «Шелла»? Говорят, что более запутанной нет в природе. Очень, очень хитрая штука…
— Ну какие здесь могут быть прибыли, — обернулся к нам сидевший впереди джентльмен в очках с толстыми стеклами, который уже давно с любопытством прислушивался к нашей беседе. — Пласты здесь старые, истощенные. Учтите, что мы половину добычи отдаем индонезийцам. Производство едва-едва оправдывает себя.
Господин в очках стал жаловаться на трудности работы «в этой дикой стране».
Я хотел задать вопрос, кто же его здесь держит? Но стюардесса прервала наш разговор, предложив пристегнуться ремнями к креслам. Посадка.
Город Баликпапан — порт в Макассарском проливе. Административный центр провинции Восточный Калимантан — Самаринда находится примерно в двухстах километрах севернее, на самом экваторе, в устье реки Махакана.
Баликпапан делится на три части: первая — нефтеперегонный завод компании «Шелл», вторая — жилые дома компании и третья — собственно Баликпапан. Компания арендует семьдесят пять процентов площади города.
Днем и ночью горит на нефтеперегонном заводе огромный факел. Сжигается газ — отходы производства. Ночью пламя видно далеко и с моря, и с суши. Факел почти единственный признак того, что это огромное предприятие работает. Территория его безлюдна. Большие цеха, переплетение труб, огромные резервуары, растянувшиеся на несколько километров по берегу, — все выкрашено серебристой краской, и поэтому завод напоминает выставочный экспонат, огражденный высокой сетчатой изгородью.
У входов на территорию завода стоят опереточные фигуры охранников. Опереточные, конечно, только по форме — оранжевые мундиры, желтые кокарды в виде ракушки на тульях помятых шляп и старинного вида палаши на боку. Охранные подразделения «Шелла» набираются из местных жителей.
Неподалеку на холме стоит здание администрации «Шелла» хорошей современной архитектуры. В городе это самое большое строение. Возле него разбиты газоны, посреди которых высится мачта, где полощется красное полотнище с желтым кругом и ракушкой посредине — флаг компании «Ройял Датч-Шелл». Таким образом, у компании есть и территория, и флаг, и «войско»…
Это небольшое, но достаточно влиятельное «государство» активно поддерживается некоторыми странами. Когда местные власти арестовали за хулиганство и неуважение индонезийских законов нескольких работников завода, из Джакарты немедленно прибыли английский и французский консулы. Местным властям пришлось выдержать их дипломатический натиск. Но нам сказали, что и из Джакарты могут «нажать». Главная контора «Шелла» там.
Мы уехали, не дождавшись конца этой истории, но местным властям сочувствовали. Нам уже было известно, что в подобных случаях в бензоколонках Джакарты и других больших городов страны вдруг «по техническим причинам» исчезал бензин. А ведь только в Джакарте более ста тысяч частных легковых автомобилей и около девяноста процентов бензина поставляют три иностранные нефтяные компании: «Калтекс», «Станвак» и «Шелл».
Индонезия прилагает много усилий, чтобы избавиться от этой зависимости. Здесь создано несколько государственных нефтяных компаний, но они пока еще очень слабы. Специалистов для национальной нефтяной промышленности помогает готовить Советский Союз. В 1962 году более ста индонезийцев приехали в Баку изучать нефтяное дело.
Дома служащих компании «Шелл» стоят в самом живописном прохладном месте Баликпапана — на высоких холмах, поросших деревьями и цветущими кустарниками. Здесь всегда дует прохладный морской ветерок, стоит необыкновенная тишина. Слышно только пение птиц, да иногда прошелестит шинами автомобиль. По склонам холмов разбросаны коттеджи-усадьбы. Отличные асфальтированные дороги спиралью спускаются вниз, Вечерами их освещают красивые и яркие люминис-центные светильники.
Мы хотели сфотографировать очень живописную виллу. Но как только достали аппараты, тут же появился человек в белой курточке, какие носят официанты в индонезийских ресторанах, и сказал холодным тоном:
— Здесь не фотографируют.
— Это что, военный объект?
Белоснежная фигура безмолвно удалилась. Позднее мы узнали, что дом принадлежал управляющему одного из отделений «Шелла» Герберту.
Спустились к подножию холма. На большом зеленом поле два пожилых джентльмена играли в гольф. На краю поля столик с напитками.
Дальше, на самом берегу моря, клуб компании, его здесь называют английским клубом. В здании клуба большой кинозал, где четыре раза в неделю показывают американские и английские фильмы. Рядом чудесный бассейн для плавания, удачно вписанный в песчаный морской пляж. К услугам членов клуба и их гостей яхты, скутера, водные лыжи, акваланги и т. д. В баре большой выбор прохладительных и горячительных напитков, цены на которые значительно ниже, чем в городе. Немного поодаль ресторан для работников компании.
Раз в неделю в ресторанном зале сдвигаются столы и начинается разучивание народных английских танцев. Мы видели, как лихо отплясывали шотландский танец жены работников компании под руководством молодого человека спортивного вида.
По субботам до полуночи в ресторане танцуют западные танцы. Танцуют очень сдержанно, несколько старомодно, но красиво.
Большинство инженеров и техников компании, с которыми мы встречались в Баликпапане и позднее в Танджунге, производит впечатление трудовых людей. Но за тысячи километров от родных берегов они оказались, конечно, не из чувства долга. Компания хорошо им платит. Иностранный инженер, например, получает девятьсот долларов, а квалифицированный рабочий (европеец) — четыреста пятьдесят долларов в месяц.
Мечеть и католическая церковь на Восточном Калимантане
На улицах Баликпапана (Восточный Калимантан)
Латекс раскатывается в листы
Этого варана поймали советские специалисты на трассе
ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ ГОРОДА
ЧТО ЗДЕСЬ ЧИТАЮТ?
ИРИНКА ИЗ ДОМОДЕДОВА
А ЧТО ДУМАЕТ ГУБЕРНАТОР?
ЕЩЕ НЕМНОГО О КАЛИМАНТАНЕ
Неширокие пыльные улицы, одноэтажные и двухэтажные домики, китайские ресторанчики, и снова, как в Банджерма-сине, «Токо Лондон», «Токо Шанхай», «Токо Рио»… Шумные базары встречают рыбными и еще какими-то запахами, настолько устоявшимися, что их, кажется, можно осязать. Около кинотеатра «Гембира» с аляповатой рекламой американского фильма толпятся юнцы в холщовых невероятно узких брюках. Очень хорошее здание банка. Все это мы заметили мельком, когда обходили книжные магазины Баликпапана — в той части города, где живут индонезийцы. Андрей интересовался книгами с деловой стороны, а я искал что-нибудь о Калимантане, и в частности о Баликпапане.
В городе оказалось четыре книжных магазина. Тремя владели китайцы, а в четвертом старый индонезиец продавал матрасы и деревянные кровати, выделив один уголок своей лавки для открыток и книг.
На прилавке было довольно много общеполитической литературы на индонезийском языке (речи президента Сукарно, политический манифест и т. д.), школьные учебники, научные книги. Художественную литературу представляли по большей части переводные книжки, среди них немало типа комиксов. Довольно много книг на китайском языке. Китайскую детвору можно было часто увидеть на ступеньках книжных магазинов, Дети читают маленькие книжки-картинки, которые хозяева разрешают брать с прилавка, но с условием не забыть положить на место.
В самом крупном магазине города нас приятно поразили советские книги на английском языке. Здесь были произведения Ленина, немного художественной и политической литературы.
— Как идут эти книги? — с профессиональным любопытством спросил Андрей, немало удивив хозяина приличным пекинским произношением.
— Хорошо, хорошо, — закивал толстенький китаец. Но оказалось, что советские книги покупают в основном… работники компании «Шелл». Очень немногие индонезийцы знают английский язык.
По дороге в гостиницу мы узнали, что она единственная в городе и принадлежит компании. Ее длинные одноэтажные дома напоминают сельскохозяйственные фермы и предназначаются для шелловских работников, главным образом индонезийцев, приезжающих в Баликпапан в командировку.
Когда мы расположились в маленькой комнатке нашего временного пристанища, раздался стук в дверь.
— Кто там?
— Иринка.
На пороге стояла маленькая девчушка, беленькая, как русская березка.
— Откуда ты, Иринка, и что тут делаешь?
— Я из Домодедова!
Девочка приехала в гостиницу с папой, советским строителем-дорожником, чтобы пригласить нас в гости.
Жилища наших строителей были далеко не так шикарны, как виллы «Шелла». Но советских людей не смущало отсутствие комфорта, как и трудные условия работы в экваториальных джунглях.
Нас угостили воблой. В местных условиях это неоценимый деликатес. А потом, за чашкой чая, посыпались рассказы, шутки. Мы услышали про орангутанга, который регулярно каждый день выходил на трассу строительства, как бы проверяя сделанное, и был прозван прорабом, про обезьян, разобравших, по словам рассказчика (да простится ему), чуть ли не по винтику дизель-молот, про полутораметрового ящера, привезенного в коляске мотоцикла.
— И не растрясло беднягу?
— Не верите, да? Пойдемте, покажем. И мы со смехом и шутками спускаемся в ванную комнату, где действительно живет ящер длиной не менее полутора метров. Потом нам показали маленького гиббончика с серьезной мордочкой и бегающую на длинной цепочке мартышку Керу (кера — по-индонезийски обезьяна). Когда все диковинное было показано, перешли к деловым вопросам — строительству дороги.
Ребята с настоящим увлечением рассказывали о своей работе, об индонезийских друзьях, которым они старательно передают свои знания и опыт. О том, как сообща вместе с индонезийскими рабочими преодолевают все трудности. Но есть и недоброжелатели, старающиеся скомпрометировать строительство и советскую помощь.
— Подходит ко мне на днях один парень с нашего участка и спрашивает: «А это верно, что Россия для себя эту дорогу строит и поэтому вы так стараетесь?» Ну скажите, пожалуйста, кому такую ересь распространять понадобилось? — возмущается механик из-под Ростова.
Его все поддерживают, вспоминают другие случаи. Рассказывают о том, что целые лекции порой приходилось читать, отвечая на всякие вопросы.
— А язык-то плохо знаем. Мы слово по-индонезийски, они слово по-русски, а больше на пальцах. Ничего, договариваемся.
На следующий день мы встретились с губернатором и откровенно спросили его мнение о случаях, рассказанных нашими специалистами. Губернатор, не успевший снять после военных учений маскировочного костюма, ответил вопросом:
— А вы думаете, что все сто миллионов индонезийцев за социализм? Что у нас нет реакционеров, которые радуются неудачам республики да и сами не прочь нагадить?
Губернатор долго говорил о том, как плохо иметь дело о частными компаниями, но пока к ним приходится обращаться, ведь в Индонезии ведется большое строительство. А сколько вреда приносит даже сам факт существования компании «Шелл» с ее клубом и коттеджами. И конечно далеко не все знают, во что обходится англичанам бочка нефти и за сколько они ее продают даже на индонезийских рынках…
Не хватает людей — это проблема номер один. Лесов много, сто сорок тысяч гектаров имеют промышленное значение. Землю только копни — и найдешь золото, железо, уголь, олово, магний, а рабочих рук нет. Так начал свой рассказ об экономике Восточного Калимантана молодой губернатор.
— Тысяч восемь человек приехало с Явы. Расселяем их вдоль трассы дорог. Нам еще хотя бы тысяч шестьдесят…
О промышленности в провинции пока говорить трудно. Нефть — ее много по восточному побережью и на островах Таракан и Бинью — разрабатывается в основном иностранцами. Государственная нефтяная компания «Петрамин» на Бинью еще добывает мало, да и добытое не на чем вывозить, В провинции лишь несколько судов грузоподъемностью до двухсот пятидесяти тонн. Основные перевозки осуществляются на парусных сампанах.
Есть две фабрики, производящие кокосовое масло. Дают двадцать бочек в день. Это примерно четыре тонны. Каучук в провинции производят только крестьяне. Он так и называется «крестьянский». Около семисот тонн в месяц идет на экспорт. Копры вывозится примерно пятьсот тонн ежемесячно.
Современное сельское хозяйство в провинции только начинает создаваться. Советский Союз и Чехословакия помогают в его организации и оснащении техникой.
Наибольшие успехи достигнуты в народном образовании. Открыто уже более трехсот народных школ. Кроме них есть сто пятьдесят частных, но учителей пока не хватает.
ДЖПП-ТРАССА: СНОВА «ШЕЛЛ»
НЕКОТОРЫЕ РАССУЖДЕНИЯ
Мы едем в Танджунг. Узкая асфальтированная дорога то почти круто идет вниз, так что дух захватывает, то вздымается вверх, заставляя даже наш испытанный газик от натуги урчать, то делает резкие повороты — того и гляди окажешься в кювете. Словом, не дорога, а аттракцион вроде «американских горок».
Нервно вцепившись в борт, забываешь о великолепных пейзажах, проплывающих мимо, зато часто вспоминаешь о том, что годовой технический осмотр автомашин в Индонезии не проводится и что не далее как три дня назад у ехавшей по городу машины вдруг отвалилось переднее колесо…
Все-таки мы иногда щелкаем затвором фотоаппарата. Здесь высокие, метров сто, белые деревья, которые мы окрестили «ракетами», потому что комель у них напоминает ее стабилизатор. Вездесущие лианы обвивают зеленые деревья до самой вершины. Хищные лианы стараются опутать не только деревья, но и все, что им попадается. Даже на дорогу протянули они свои длинные, мощные плети, похожие на зеленых змей, и кажется, если прекратить хоть на неделю движение по шоссе, оно скроется под толстым зеленым ковром.
Часто попадаются ставшие уже привычными стаи обезьян. Иногда они группами выходят на шоссе, близко подпуская автомашины.
Мы едем по джип-трассе — так называют эту дорогу, на которой с трудом разъезжаются два джипа. Она построена для обслуживания нефтепровода Танджунг — Баликпапан; от танджунгских нефтяных полей «черное золото» бежит прямо в резервуары нефтеперегонного завода. Нефтепровод и дорогу строили американцы.
Наш отчаянный, с явной склонностью к лихачеству, шофер Сохам работал на строительстве и дороги и нефтепровода. Рассказ его об этом был немногословен:
— Работали командами по шестьдесят человек. Платили хорошо, но приходилось нелегко. Многие погибли. Кто от болезни, кто от змей, кого дерево придавило. Спали прямо на земле или в шалашах. Руководили работой американцы, все с кольтами. На машинах тоже только американцы. Наших близко не подпускали. Чуть что не так — сразу с кулаками лезли… Очень они спешили. Спешка объяснялась просто: хозяева иностранных нефтяных компаний понимали, что время их безраздельного господства в такой важной отрасли национальной экономики Индонезии не может продолжаться вечно, а тут еще сроки концессии подходили к концу. Вот и заторопилась компания «Шелл» выкачать нефти побольше, варварски, вопреки всем техническим нормам эксплуатируя богатства Калимантана.
В окрестностях Танджунга несколько десятков действующих скважин, а после того как компании удалось продлить сроки концессии, начали срочно бурить новые.
День и ночь неутомимо выкачивают нефть автоматические качалки и гонят ее по трубам на завод. В джунглях эти машины кажутся какими-то сверхъестественными существами. Медленно вращается колесо, огромный рычаг насоса методично кланяется земле, как бы вымаливая у нее капельку нефти, а вокруг ни души… Впрочем, это не совсем верно.
Вот на повороте дороги показывается фигурка велосипедиста. К качалке подъезжает пожилой индонезиец в замасленной робе с инструментальной сумкой на багажнике.
— Саламат сианг! (добрый день!) — приветствует он нас, быстро осматривает двигатель, что-то подвертывает гаечным ключом, потом прощальный кивок уже с велосипедного седла — и рабочий спешит к следующей качалке.
Один мастер обслуживает несколько качалок, расположенных в нескольких километрах одна от другой. Скважины соединены асфальтированными дорожками.
Как вечный огонь, горят вокруг Танджунга огромные факелы, окрашивая по ночам джунгли в оранжевый «шелловский» цвет. Один… другой… третий… их много. Это сжигается газ, сопутствующий нефти. Он никому не нужен.
Качалки в лесу, неверный свет факелов вызвали в памяти такую картину: несколько крупных танкеров под флагами желтой ракушки у причалов нефтеперегонного завода в Баликпапане. На следующий день уже новые суда заливали танки, и опять на большинстве из них — красно-желтый флаг компании «Ройял Датч-Шелл». И так каждый день. Припомнились разговоры с англичанами в самолете, рассуждения о нерентабельности промыслов, о хитрой бухгалтерии «Шелла»…
УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ВСЕВЫШНЕГО
НАНКА — ЭТО ВКУСНО. КАК РАСТЕТ РЕЗИНА
ПРИДВОРНАЯ ЧЕРЕПАХА
«Мое имя Орэл Робертс. Я постоянно общаюсь с богом. Слово божье приносит мне счастье и покой моей душе. Придите ко мне, и я поделюсь с вами всем, что дает мне всевышний…»
Надпись сделана по-английски под портретом господина в смокинге, упитанное сияющее лицо которого должно было убедительно свидетельствовать о божьей благодати. Переписал я ее в доме даяка-каучуковода Ледека Джумалина в кампунге Варукин. Эта бойкая реклама католического проповедника была единственным украшением дощатых стен скромного жилища.
Ледек рассказал, как он поддался на уговоры самоуверенного Робертса и даже стал иногда посещать маленькую церковь в соседнем кампунге. Очень уж ему хотелось стать счастливым! Но когда умерла мать, старый даяк не дерзнул нарушить обычаи предков. Он вырезал из пальмы незамысловатую фигурку (которая должна была изображать мать), поставил ее на могиле, потом заколол единственную корову, предварительно семь раз обведя ее на веревке вокруг фигурки, а коровью челюсть повесил на дереве. Тоже для счастья.
Ни бог Робертса, ни духи предков не принесли счастья в дом Джумалина. Все его достояние заключалось в каучуковых деревьях, а они одряхлели, и мало в них осталось соков.
Разговор на минуту прерывается, хозяин выходит из дому и возвращается с большой дыней, как нам кажется сначала. Но это не дыня, а нанка — плод одного из видов хлебного дерева, и не просто нанка, а нанка сусу, как сказал хозяин, то есть молочная. Он ловко разрубает парангом желтый плод на длинные доли, и в это время мы замечаем на его плечах странные коричневые бугры.
— Что это? Болезнь?
— Мозоли.
Ледек молча приносит со двора плоскую бамбуковую палку длиной метра полтора и кладет ее на плечо. Все ясно. Это коромысло. С его помощью здешние крестьяне носят латекс и листы сырого каучука за много километров с плантации в кампунг и из дома на рынок.
— А нельзя ли посмотреть плантацию? — просим мы, покончив с нанкой, очень вкусным и действительно отдаленно напоминающим дыню плодом. Ледек с сомнением качает головой: жара, а идти надо несколько километров, номы настаиваем, и он соглашается.
Идем по единственной улице кампунга. Кампунг — маленький, десятка полтора деревянных или тростниковых домиков. Как и в других кампунгах, которые мы видели на острове, окна домов не застеклены, нет даже рам, окна закрывают ставнями или просто завешивают во время дождя циновкой. Циновки заменяют и двери.
На задах деревни нет привычных для нас огородов с грядками, но зато можно сорвать банан или нанку или попросить парнишку слазить на пальму за кокосом и отведать его освежающей жидкости. Небольшие коричневые орешки, прилепившиеся к ветке, словно лягушечья икра на водоросли, — это кофе. Даже знакомая кукуруза кажется здесь экзотическим растением.
Километрах в двух от деревни мы по одному перебираемся через быструю мутную речушку по висячему мосту, если только можно назвать мостом хлипкое и шаткое сооружение из трех бамбуковых шестов, связанных вместе и прикрепленных к деревьям веревками из лиан. Дальше узкая тропка, пересекая полянки, поросшие высокой травой, ведет нас через густые кустарники к странному светло-серому лесу. Это гевеи. Кровь этих деревьев — латекс, каучук.
На тропке мы встречаем девушек, которые несут на коромыслах прямоугольные фаянсовые чашки с латексом. Увидев нас, девушки сходят с тропки, уступая дорогу. Я вскидываю фотоаппарат, но едва успеваю сделать один снимок, как на мое плечо ложится жесткая ладонь Ледека:
— Не нужно. Наши девушки не любят этого…
Мне приходится убрать камеру.
Толстые и высокие деревья на плантации Ледека почти до самых корней испещрены шрамами, надрезами, по которым в чашечки, сделанные из половинок кокосового ореха, стенает молоко каучука.
Даже не сведущему в каучуководстве человеку ясно, что плантация старая, что из деревьев выжимаются последние соки. Здесь уже с трудом можно угадать былую строгость рядов, так густо заросли кустарником и травой междурядья. Невеселая картина запустения.
Ледек и другие крестьяне получили плантации, когда их отобрали у голландцев. На реплантацию, то есть замену старых деревьев новыми, молодыми, у крестьян недостает средств да и опыта научного разведения гевеи не хватает. Кроме того, пока дерево начнет давать сок, надо ждать лет пять-восемь, а чем жить?
Первичная обработка каучука ведется примитивно, кустарными способами, и это резко снижает ценность сырого каучука. Мы не раз наблюдали, как прямо на земле деревянными скалками-катками раскатывается латекс в листы, словно тесто для лапши, а потом развешивается на специальные жерди и просто на заборы для просушки. Такие резиновые холсты попадаются часто, но с каждым годом их количество уменьшается и будет уменьшаться до тех пор, пока здесь не организуют крупных государственных или кооперативных хозяйств. А сейчас многие крестьяне бросают ставший невыгодным промысел и начинают заниматься сельским хозяйством.
Почти в каждой деревне Восточного Калимантана крестьяне собирают черепашьи яйца, и провинция даже продает около миллиона яиц за границу. Промысел этот довольно любопытен.
Черепахи кладут яйца в ямку и закапывают их. Чтобы ямку не отыскали охотники за черепашьими яйцами, они делают множество ложных ямок. Но разве перехитришь человека! Местные жители обходят места предполагаемой кладки и, протыкая остро заточенной палкой, как щупом миноискателя, подряд все ямки, по запаху находят нужную.
Нередко крестьяне имеют своих «знакомых», придворных, что ли, черепах, которые поселяются неподалеку от жилья. С такими черепахами, разумеется, поддерживаются самые добрососедские отношения, и гнезда их не разоряют даже мальчишки.
Как ни щедра здесь природа, как ни много различных плодов, а населению нужен рис, тот самый рис, которым питаются жители большинства островов Индонезии. Двадцать пять тысяч тонн риса в год надо ввозить, чтобы едва-едва удовлетворить потребности провинции. А не проще ли выращивать его здесь?
Индонезийское правительство вплотную занимается этой чрезвычайно важной проблемой.
АЛАНГ-АЛАНГ БУДЕТ ПОБЕЖДЕН
ЗА ПАЛЬМОВЫМИ ПАРТАМИ. 10000 — ЭТО
НАЧАЛО. ТОРМОЗИ! 6040 ОСТРОВОВ?
ЕЩЕ НЕ ВСЕ ПОТЕРЯНО
Когда мы подъезжали к Танджунгу и газик вскарабкался на одну из бесчисленных горок, попадавшихся по дороге, перед нами открылась удивительная картина: справа и слева золотились спелые хлеба, вдали, почти у самого горизонта, виднелась темная полоска леса. Пустить бы тут несколько комбайнов, поставить высоковольтные мачты, и будет Подмосковье, а не экватор.
— Что это?
— Аланг-аланг.
Минут через десять мы увидели черные клубы дыма.
— Пожар!
— Нет, это жгут аланг-аланг.
Позднее мы немного поподробнее узнали, что такое аланг-аланг. Как ни нарядно выглядит эта трава высотой до полутора метров, она оказалась самым главным врагом местных землепашцев. Очень жесткая, с сильной корневой системой, фантастически плодовитая, она буквально сгоняет крестьян с их участков. Отвоюет даяк себе колоссальным трудом с помощью огня и мотыги участочек, засеет его и зорко следит за аланг-алангом. Чуть опоздал с прополкой — все надо начинать сначала, снова корчевать, именно корчевать траву. До последнего времени побеждал нередко аланг-аланг. Он даже джунгли стал теснить. Но вот приехали с тракторами советские и чехословацкие специалисты, и зловредному сорняку пришлось нехотя отступать. Тракторный плуг не мотыга.
По соглашению между правительствами Советского Союза и Индонезии здесь с помощью советских специалистов будет создано крупное государственное механизированное рисовое хозяйство. Почва здесь вполне подходящая для выращивания суходольного риса. Для начала было решено освоить десять тысяч гектаров, чтобы приобрести необходимый опыт. Со временем здесь будет житница всего острова.
Первая группа наших специалистов приехала в провинцию задолго до того, как была переброшена из Сурабайи советская техника; чтобы не сидеть сложа руки, они решили организовать курсы механизаторов для местной даякской молодежи. Некоторые местные администраторы первое время противились этому, по старинке считая, что надо ждать механизаторов с Явы. Но все же курсы были созданы.
Первые курсанты построили и обнесли щитами навес. Из пальмовых досок соорудили столы и лавки. Советские дорожники (здесь они тоже есть) помогли с наглядными пособиями — дали пришедшие в негодность тракторные детали, и занятия начались.
Учились даякские парни отлично вопреки всем прогнозам скептиков. Вскоре они сами отремонтировали списанный трактор. Он очень пригодился для практических занятий.
Своими успехами выделялся двадцатилетний даяк Урао Шаскин, которому все прочили в недалеком будущем преподавательскую деятельность в школе. Он предложил нам посетить его кампунг и познакомиться с родителями.
Когда мы, обвешанные съемочной аппаратурой, сели в автомашину, шофер сказал, что в ней есть маленькая неисправность.
— Двигаться-то она может? — с надеждой спросил Андрей, который, как и я, очень хотел побывать в кампунге.
— Двигаться может, — бодро подтвердил шофер.
— Тогда поехали!
Когда мы проезжали Танджунг, наше внимание привлекла людная площадь. Одни прохаживались, неся на голове листы каучука, другие сидели с такими же листами на земле, у третьих они были привязаны к багажнику велосипеда. Это был рынок сырого каучука.
— Вот это кадр! — закричал Андрей, вытаскивая кинокамеру. — Притормози, — попросил он шофера, но тот как-то странно взглянул на Андрея и машину не остановил. Пока Андрей подбирал необходимые для такого случая индонезийские олова, базарчик остался далеко позади.
Выехали на лесную проселочную дорогу. Машина быстро бежала, оставляя за собой пыльный шлейф.
— Стой! — снова закричал Андрей.
Он увидел куст с красными причудливыми цветами, напоминавшими китайские фонарики.
— Сейчас она остановится, — последовал ответ.
— Как это «сейчас остановится»? На тормоз жми! — убеждает Андрей.
— Тормоз нет. Тормоз могок.
Так мы и путешествовали на автомашине, которая останавливалась только по собственному желанию.
Но все сошло на редкость удачно. Мы посетили деревню, вернулись назад и даже сфотографировали каучуковый рынок.
Случай с автомашиной был единственным приключением. А ведь мы проехали сотни километров по острову, где много крокодилов и орангутангов, где за каждым кустом мог оказаться питон или ядовитая змея.
Видимо, прав был геолог Геннадий: не те здесь звери.
Возвращаться в Джакарту нам снова пришлось на «шелловском» самолете: рейсовый должен был прийти только через неделю.
На аэродроме багаж всех работников компании подвергся тщательному таможенному досмотру. Они привыкли чувствовать себя здесь полными хозяевами и были явно недовольны этим. Что ж, придется менять привычки.
Прощальный круг над Танджунгом. Мелькают под крылом газовые факелы, проплывает широкая и желтая, как калимантанские реки, трасса дороги. Потом пошли сплошные джунгли — и вот море. С одним островом Индонезии мы познакомились. А по последним данным индонезийских ученых, их шесть тысяч сорок…