На дачѣ Лампенбогена, куда онъ привезъ меня въ шесть часовъ вечера, ожидала насъ его жена. Она привѣтливо встрѣтила меня и выразила надежду, что страшный случай скоро будетъ забытъ.

— Скоро будетъ забытъ, — машинально повторилъ я.

Какъ-то странно мнѣ было, что я въ чужомъ домѣ, и что мнѣ отвели комнату, которая такъ не похожа на мою прежнюю. Глядя на хозяйку дома, которая была со мною очень любезна, я невольно подумалъ: «вотъ женщина, о которой такъ много говорятъ».

Мы сѣли за столъ, и Лампенбогенъ показался мнѣ какимъ-то жрецомъ ѣды. Онъ засматривалъ властнымъ взглядомъ въ каждую посуду и критиковалъ кушанья.

— Сколько разъ я ей говорилъ, этой бестіи… — замѣчалъ онъ по адресу кухарки и становился красенъ отъ гнѣва.

Салатъ онъ приготовилъ самъ на особомъ столикѣ, съ какимъ-то необыкновеннымъ искусствомъ, при помощи двухъ деревянныхъ вилокъ. Тутъ мнѣ показалось, что, вѣроятно, онъ хорошій операторъ. Бросивъ взглядъ на меня, онъ сказалъ:

— А вы ничего не ѣдите?!

Послѣ обѣда мы закурили папиросы, и толстякъ сказалъ:

— Жаль, что я не могу дольше съ вами остаться. Надо ѣхать въ клубъ. Но поручаю васъ заботамъ моей жены.

Онъ уѣхалъ, а мы остались.

— Завидное здоровье у вашего супруга, — началъ я, чтобы что-нибудь сказать.

— Да.

Я посмотрѣлъ на красавицу поближе. На ней было синее въ бѣлыхъ полоскахъ платье, и волосы ея покрывала сѣтка, по принятой въ Царствѣ Грезъ модѣ. Лицо ея было маленькое, лобъ узкій, а брови выгнутыя и высокія; носъ у нея былъ коротковатый, а ротъ широкій съ губами, какъ у негритянки. Лучше всего былъ цвѣтъ лица и волосы. Осматривая ее, я удивлялся, что могу еще такъ подробно наблюдать чужую жену. А фрау Мелита взяла рабочую корзинку и сѣла у камина, въ которомъ горѣли дрова. Она молчала. Опять я началъ, чтобы что-нибудь сказать:

— Послушайте, у васъ чудные волосы.

Мелита на это спокойно сказала:

— Какъ художникъ, вы, должно быть, понимаете что-нибудь въ красотѣ.

Но тутъ моя душевная подавленность внезапно смѣнилась другимъ чувствомъ. Снаружи я представлялъ собою человѣка, который только сидитъ и курить, а внутри меня зашевелилась змѣя. Мнѣ захотѣлось сравнить фрау Мелиту со своей покойной женой.

— Если бы вы распустили свои волосы, то было бы еще лучше, — сказалъ я и скрылся въ табачномъ облакѣ.

— А вдругъ вы разочаруетесь? — возразила она.

— Въ такомъ случаѣ жаль, что вашъ мужъ не художникъ, — продолжалъ я: — Неужели онъ всего не видитъ?

Вошла горничная.

— Не угодно ли чего-нибудь господамъ?

— Нѣтъ, вы можете уходить.

Когда горничная ушла, я спросилъ:

— А что бы вы сказали, если бы я, въ самомъ дѣлѣ, попросилъ васъ распустить волосы?

— Сегодня, въ день похоронъ вашей жены?

— Ахъ, кромѣ смерти, есть еще жизнь, — съ актерской интонаціей произнесъ я.

— Что же, жизнь можетъ васъ утѣшить?

«Всѣ женщины на одинъ ладъ», — подумалъ я.

А фрау Мелита стала возиться со своими волосами.

— Горничная больше не придетъ? — спросилъ я.

— Насъ никто не потревожитъ.

Пара великолѣпныхъ красноватыхъ косъ упала вдоль ея спины. Она зашла за высокія ширмы, стоявшія у камина, и совсѣмъ распустила волосы.

— Волосы — единственные въ своемъ родѣ. Я ничего подобнаго не видѣлъ, — сказалъ я. — Но прошу васъ, прошу васъ!..

— Вы, кажется, просите ужъ черезчуръ многаго, — съ кокетливымъ негодованіемъ произнесла она и покраснѣла.

Румянецъ, выступившій на ея щекахъ, ясно указывалъ, что она не станетъ долго сопротивляться. Я подошелъ къ ней и дрожащими пальцами сдѣлалъ то, что должна была сдѣлать горничная…

… На улицѣ было тихо. Гдѣ-то звякала сабля. Я зашелъ въ кафэ, выпилъ крѣпкій пуншъ, и, когда зашумѣло въ головѣ, явилась потребность погрузиться умомъ въ «ничто». Когда же я выпилъ еще нѣсколько стакановъ, возникла мысль о самоубійствѣ. Лучше не существовать, чѣмъ жить по-дурацки среди дураковъ. Но, хвативъ чернаго кофе, я пришелъ къ заключенію, что не только не способенъ на жизнь, но и на самоубійство. Я взглянулъ въ зеркало и увидѣлъ болѣзненное лицо.

… Былъ третій часъ утра, когда нелѣпый волчій аппетитъ явился у меня, и я съѣлъ три порціи ветчины и множество пирожковъ. Подошелъ ко мнѣ хозяинъ гостиницы и спросилъ, гдѣ я желаю провести ночь. Потомъ онъ увелъ меня въ маленькую комнату, гдѣ въ альковѣ стояла кровать. Я заснулъ мертвымъ сномъ. Проснулся я на другой день съ огромнымъ подъемомъ силъ и весь предался работѣ. Это былъ какой-то запой, а не работа. Подъ вліяніемъ горя я создалъ свои лучшія вещи. Кромѣ того, я занимался еще поэзіей и психографикой.

Цѣлую ночь проводилъ я, стараясь объяснить себѣ, какъ могла умереть моя жена. Отъ природы она была такая здоровая. И что это былъ за проклятый домъ! Вскорѣ умерла штамповщица, служившая у насъ. Это былъ третій трупъ въ теченіе шести мѣсяцевъ.