Геркулесъ Белль изъ Филадельфіи заставилъ много говорить о себѣ. Этотъ милліардеръ не былъ скупъ и бросалъ золото направо и налѣво. Наше отсталое денежное хозяйство было ему противно. Онъ вошелъ въ соглашеніе съ Альфредомъ Блюментишемъ, и внезапно всѣ отказались отъ такъ называемыхъ цѣнныхъ бумагъ. Получили значеніе только настоящія деньги. Въ Перлѣ внезапно началось страшное прожиганіе жизни. Богачи задавали роскошные пиры, а народъ былъ придавленъ, пилъ и, съ позволенія сказать, вонялъ.

Белля всѣ называли просто Американецъ. Главная квартира его находилась въ «Синемъ Гусѣ». Чтобы увидѣть его, стали ходить толпами по вечерамъ въ ресторанъ, что при гостиницѣ. Пошелъ и я.

Тамъ я встрѣтилъ Кастрингіуса вмѣстѣ съ фонъ-Бренделемъ. Художникъ сначала не хотѣлъ меня узнать, хотя я не видался съ нимъ всего четыре мѣсяца. Онъ увивался около Бренделя и боялся, что упуститъ меня, если познакомитъ меня съ этимъ барономъ. Но когда баронъ, посмотрѣвъ въ мою сторону, дружески сталъ привѣтствовать меня, узналъ меня, наконецъ, и Кастрингіусъ.

Баронъ Брендель вообще былъ очень милый человѣкъ, о чемъ я уже упоминалъ. Едва я отвернулся отъ Кастрингіуса, онъ сталъ жаловаться мнѣ на назойливость художника, отъ котораго онъ никакъ не могъ отдѣлаться, и приказалъ подать шампанскаго. Кастрингіусъ немедленно вернулся и принялъ участіе въ шампанскомъ.

Рядомъ въ залѣ стоялъ глухой шумъ.

Кто-то за перегородкой говорилъ, и раздавались апплодисменты. Это Американецъ созвалъ митингъ. До меня доносились слова:

— Новый порядокъ вещей долженъ быть утвержденъ въ Царствѣ Грезъ!

Вскорѣ я увидѣлъ его лично и до сихъ поръ не могу забыть впечатлѣнія, которое онъ произвелъ на меня. Это былъ сорокалѣтній человѣкъ, приземистый съ широкими плечами; лицо его представляло собою помѣсь коршуна и быка, но всѣ эти черты были чрезвычайно симметричны; его красноватый носъ нѣсколько былъ сдвинутъ на сторону, подбородокъ былъ большой, узкій и бритый, его черные волосы гладко приставали къ темени. Онъ носилъ фракъ. Когда онъ проходилъ мимо нашего стола, Кастрингіусъ поклонился ему, а тотъ сухо кивнулъ ему головой. Тутъ подошелъ нашъ редакторъ.

— Вотъ заклятый врагъ Патеры, — сказалъ онъ намъ.

Завязался разговоръ, во время котораго въ комнату вошелъ цыганскій хоръ.

Оглянувшись, я увидѣлъ профессора Корнтгейна, который сидѣлъ въ нишѣ въ своемъ бѣломъ безукоризненномъ галстухѣ и пилъ бургундское. Я подошелъ къ нему.

— Здравствуйте! Что хорошаго?

— Сегодня великій день, — началъ профессоръ: — даже величайшій. Десять лѣтъ ждалъ я его; наконецъ, жизнь обновилась, я помолодѣлъ, я живьемъ поймалъ Acarina Felicitas.

— Кто же она? Пѣвица изъ Варьете?

— Нѣтъ, гораздо лучше и свѣжѣе. Она живительнымъ потокомъ пронеслась по всѣмъ моимъ жиламъ.

— Но гдѣ же она? Покажите!

— Со мною, со мною, — съ торжествомъ сказалъ профессоръ и протянулъ мнѣ обернутую серебряной бумагой коробочку, вынувъ ее изъ кармана.

— Это — фотографія… медальонъ? Покажите-ка.

— Нѣтъ самолично! — воскликнулъ профессоръ: — всей своей особой Acarina Felicitas! Тамъ она… посмотрите въ уголокъ.

И дѣйствительно, подъ стекломъ въ коробочкѣ я увидѣлъ грязное сѣро-бѣлое насѣкомое, проклятую архивную вошь, и понялъ радость профессора.

У хозяина гостиницы я освѣдомился, что именно происходитъ въ залѣ рядомъ, куда прошелъ Американецъ.

— Извольте, я вамъ могу разсказать, — таинственно сказалъ хозяинъ: — сегодня Американецъ основалъ общество подъ названіемъ «Люциферъ».

Все больше и больше выставлялся Американецъ. Каждый день послѣ завтрака онъ скакалъ на своемъ черномъ жеребцѣ по Длинной улицѣ; подскакавъ къ купальнѣ, онъ раздѣвался на лошади и вмѣстѣ съ скакуномъ погружался въ воду. Онъ былъ атлетически сложенъ и легко управлялъ своимъ неукротимымъ конемъ. Какъ-то онъ забѣжалъ въ нашу кофейню и, перебравъ всѣ напитки, глотнулъ только немного грогу. Я могъ близко наблюдать его дьявольскій профиль. Онъ постоянно курилъ коротенькую трубку, хотя носилъ съ собою огромный портсигаръ съ сигарами. Кому онъ предлагалъ сигару, тотъ сразу, наполовину, во всякомъ случаѣ, дѣлался его сторонникомъ; эти сигары получили названіе «пропаганды». Основанный имъ соціально-политическій ферейнъ «Люциферъ» былъ шумно привѣтствуемъ въ «Голосѣ», а «Оффиціальная Газета» промолчала о немъ совсѣмъ. Онъ много разсказывалъ о заграницѣ, и когда производилъ впечатлѣніе своими рѣчами, то пристально смотрѣлъ вокругъ себя.

Нѣкоторыя слова до сихъ поръ звучатъ въ моихъ ушахъ.

— Вамъ недостаетъ солнца, дураки! — кричалъ онъ. — Неужели вы равнодушны къ тому, что вся ваша жизнь погибаетъ? Смотрите на меня, я плюю на вашего Патеру!

Толстымъ кулакомъ онъ при этомъ ударялъ по столу. Помню еще, какъ слушатели вздрагивали при этомъ отъ страха и ждали, что молнія упадетъ на голову дерзкаго, позволявшаго себѣ такія богохульства. Хозяинъ гостиницы тихонько крестился, а Антонъ шепталъ: «святъ, святъ!». Только, шахматные игроки безстрастно сидѣли на своихъ мѣстахъ.

Американецъ пользовался всякимъ случаемъ пробудить жителей города къ политической жизни. При этомъ происходило много несчастій, что, очевидно, входило въ его планы.

Союзы и группы росли, какъ грибы въ дождь. Всѣмъ захотѣлось чего-нибудь: или свободы выборовъ, или коммунизма, или рабства, или свободы любви, или прямыхъ сношеній съ заграницей, или еще болѣе строгой замкнутости и безпробудности сна. Самыя противорѣчащія другъ другу тенденціи возникли внезапно. Совмѣстно стали работать христіяне, евреи, магометане и свободомыслящіе. Жители Перла разбились на сообщества, которыя иногда заключали въ себѣ только трехъ членовъ.

Изъ-за границы начался приливъ пріѣзжихъ. Новые жители нерѣдко уже находили здѣсь своихъ двойниковъ. Странно было видѣть вдругъ двухъ Альфредовъ Блюментишей, двухъ Бренделей, нѣсколькихъ Лампенбогеновъ — точно всѣ раздвоились, и каждое я распалось на нѣсколько другихъ. Однажды на Красной улицѣ, представлявшей собою грязную щель во Французскомъ кварталѣ, которая вела на овощный рынокъ, я встрѣтилъ даму, удивительно похожую на мою покойную жену. Скорбное чувство поднялось въ моей душѣ, и я побѣжалъ за нею, пока она не скрылась въ старомъ домѣ. На порогѣ дверей она обернулась и посмотрѣла на меня; тутъ въ каждомъ ея движеніи сказалось поразительное сходство съ покойницей. Я уже началъ думать, не возможно ли для меня второе счастье! Но въ другой разъ я встрѣтилъ ее объ руку съ господиномъ съ длинными волосами и въ шляпѣ, какую носятъ художники; я спросилъ у привратника, и оказалась, что она жена придворнаго органиста. Я ушелъ, одураченный. Появился также Кастрингіусъ второй и сталъ вездѣ забирать въ долгъ отъ имени перваго, пока не убѣдились, что это не тотъ человѣкъ.