Страшно понизился уровень нравственности. Мой товарищъ по карандашу Кастрингіусъ въ этомъ отношеніи велъ себя образцово. Онъ весь отдался порнографіи и сдѣлался моднымъ художникомъ. Много почитателей пріобрѣлъ онъ своимъ рисункомъ: «Беременная сладострастная орхидея и ея зародышъ». Гекторъ фонъ-Брендель купилъ у него цѣлую серію этихъ офортовъ, потому что они очень понравились его Мелиттѣ. Но потомъ рисунки стали переходить изъ рукъ въ руки. Сначала они попали къ драгунскому офицеру, который за это подарилъ Мелиттѣ старыя золотыя серьги съ изумрудами. Въ концѣ концовъ, они достались мнѣ. Кастрингіусъ, встрѣтившись со мной, объяснилъ мнѣ, что рисунки представляютъ собою синтезъ морали будущаго.

Какъ-то поднялся на улицѣ шумъ. Мы подошли къ окну. Люди стояли и смѣялись. Джіованни не добрилъ какого-то господина и побѣжалъ за приглянувшейся ему хорошенькой мартышкой. Его стали убѣждать вернуться и подгонять чѣмъ попало, но онъ граціозно прыгнулъ на крышу, взобрался наверхъ и, прицѣпивъ на хвостъ бутылку, въ которой княгиня X. держала запасъ кофе, сѣлъ у окна моей прежней квартиры и сталъ играть на крохотной гармоникѣ, которая у него была спрятана въ защечномъ мѣшкѣ. Старуха съ проклятіями погналась за нимъ, а Джіованни перебрался во второй этажъ Публика стала кричать «ура», а княгиня — звать полицію. Парикмахеръ уговаривалъ обезьяну вернуться и стыдилъ ее; коммерціи совѣтникъ Блюментишъ вышелъ въ это время изъ квартиры девяти сиротокъ. Обезьяна сдѣлала сальто-мортале и прямо прыгнула ему на голову.

Загадкой было, откуда взялось такое обиліе животныхъ? Они сдѣлались хозяевами города. Верблюды и дикіе ослы бѣгали по улицамъ.

Но чѣмъ болѣе плодилось животное царство, тѣмъ ограниченнѣе становилось растительное. Липы стояли безъ листьевъ, и въ особыя смутныя, сумеречныя тѣни окутана была земля по утрамъ и вечерамъ.

Самымъ же величайшимъ бѣдствіемъ для страны былъ загадочный процессъ, который начался вмѣстѣ съ нашествіемъ звѣрей — процессъ распаденія, который распространился на все. Постройки, сдѣланныя изъ различныхъ матеріаловъ, за которыя Господинъ заплатилъ столько золота, стали разрушаться. Потомъ на всѣхъ стѣнахъ выступила плѣсень, дерево стало гнить, ржавѣло желѣзо, и покрывались налетомъ стекла и мутнѣли. Матерія разлѣзалась. Драгоцѣнныя произведенія искусствъ не могли противостоять какому-то внутреннему распаду и ничѣмъ нельзя было объяснить этого. Это была болѣзнь бездушной матеріи. Должно быть, въ самомъ воздухѣ завелась какая-то разлагающая сила, потому что свѣжее молоко, яйца, мясо быстро прокисали и портились. Многіе дома треснули, и надо было ихъ поскорѣе покидать.

А потомъ закопошились муравьи; въ каждой складкѣ платья, портмонэ и въ постели бѣгали муравьи. Были муравьи черные, бѣлые и кроваво-красные. Самые опасные были бѣлые, а самые злые — красные, потому что они впивались въ человѣческое тѣло. Когда чистили и выколачивали платье, изъ него выпадали куски матеріи.

Гекторъ фонъ — Брендель, въ заботахъ о Мелиттѣ, въ домѣ которой перебывалъ теперь весь офицерскій корпусъ, изобрѣлъ какой-то порошокъ противъ насѣкомыхъ и сѣтку. Вскорѣ каждый грезовецъ носилъ при себѣ такой порошокъ.

Какъ еще недавно никто не могъ спастись отъ эпидеміи сна, — теперь почти никто не спалъ. Несмотря на звѣрей и разныхъ гадовъ, на улицѣ было безопаснѣе, чѣмъ въ домахъ, грозящихъ паденіемъ. Далеко за полночь бродили поэтому всѣ по городу.

Американецъ посмѣивался. Распадалась и ослабѣла сила Господина, и теперь въ него вѣрили только очень немногіе. Часовую башню всѣ забыли. Мнѣ было теперь ясно, что конецъ Царства Грезъ приближается. Дошло до того, что однажды на крышѣ подъ моей комнатой громадный леопардъ спокойно разорвалъ и съѣлъ зайца. Въ одинъ изъ послѣднихъ вечеровъ, когда я подъ одѣяломъ нашелъ двухъ скорпіоновъ, случилось такъ, что я схватилъ ножницы и былъ пораженъ ихъ видомъ — онѣ совершенно заржавѣли. Въ страхѣ я сталъ пересматривать всѣ свои бумаги и свои рисовальные приборы. Мой рисовальный столъ, комодъ о трехъ ножкахъ — все, однимъ словомъ, оказалось источено червями. Платье мое тоже было въ плачевномъ состояніи. Плѣсень не сходила съ моихъ сапогъ. Не помогала никакая щетка, никакая чистка.