Ян искал работу.

Какую работу мог искать поэт? Такую, к которой у него были способности.

Что умел поэт? Вне сомнения, он умел писать. Его печатали, а модный издатель Арношт Штраус-Колини сообщил ему, что был бы согласен издать томик его стихов, а также прозу о Сибири. Поэт умел мыслить. Московская подготовка была неплохой. А дипломная работа доказывала, что он разбирался и в методике. Его тянуло в старинную университетскую библиотеку в Клементинуме. В библиотеке работали его бывшие коллеги по факультету. Директором там после ухода старого немца из Штирии, проведшего в Праге пятьдесят лет жизни, был мрачный лирик, ученик Врхлицкого, член академии, в молодые годы автор витиеватых стихов Ондржей Вельский. Он Яна не принял. Зато с ним поговорил помощник директора доктор Хроуст.

Хроуста Ян знал по университету. До войны они вместе ходили на семинар к профессору Пастрнку. Ян давал ему свои конспекты. В 1914 году Хроуста не призвали, он окончил учебу и теперь уже восьмой год работал в университетской библиотеке.

— Так… Мартину? Что вам угодно? — Хроуст сидел за столом в стиле барокко. — Вам хотелось бы работать в университетской библиотеке… А не слишком ли поздно вы начинаете? Кто до тридцати лет не нашел себе подходящего места, тот, вероятно, не найдет его до смерти… Вы знаете генерала Горжеца? Он рассказывал недавно про вас в одной компании… Но по старому знакомству… Вот вам моя визитная карточка. Идите в министерство просвещения к советнику Опльту. Я ему позвоню.

— К доктору Вельскому я не попаду?

— Ни в коем случае, он простужен.

С визитной карточкой Хроуста Ян пошел в министерство просвещения.

Всегда, когда Ян шел по Карлову мосту, у него словно вырастали крылья. Что было причиной этого — раскидистая ли аллея святых, или же Влтава с серебряной плотиной на Кампе, или же величественный вид Града на холмах, — он не знал. Вот и сегодня он на время забыл, что идет во дворец Роганского к советнику Опльту с визитной карточкой в кармане и что эту карточку ему дал человек, с которым они когда-то были на «ты», но теперь он перестал так обращаться к Яну, потому что слышал, как генерал Горжец рассказывал о таких вещах, о которых ему лучше было бы помолчать, хотя бы ради себя самого.

Однако Ян выкинул из головы Горжеца и словно на крыльях пролетел через Малостранские ворота моста. Вдалеке промелькнула знакомая фигура. «Маша», — узнал ее Ян и поспешил вдогонку, но тут же понял, что идет всего лишь за воспоминанием.

Дворец Роганского маленький и опрятный. Пан советник Опльт сидел совсем один в своем кабинете, но Яна не впустили. Плохо выбритый служащий пробормотал:

— Вам придется подождать, у пана советника совещание.

Ян ждал час, другой.

— Долго будет это совещание?

— Этого никто не знает. Я пойду посмотрю.

Служащий приложил ухо к дверям пана советника. Покачал головой:

— Еще некоторое время придется подождать.

На водосточную трубу дворца Ностицкого уселся дрозд и весело запел.

«Сегодня впервые дрозда я слышал свист…» — вспомнил Ян первую строчку своего давнего стиха о мартовских Петршинах.

Наконец его впустили в кабинет. Советник Опльт восседал в глубоком кресле, теребя рукой поседевшую ассирийскую бородку. Лицо у него было желтое, глаза раскосые.

— Прошу, — полным достоинства голосом произнес он и показал на кресло. — Мне о вас звонили от доктора Хроуста. Изложите ваше дело.

Ян подробно все рассказал. Он хотел бы работать в соответствии со своими знаниями и способностями. Он хотел бы заняться научной деятельностью, лучше всего славяноведением. Он женат, и у него есть ребенок.

Советник Опльт внимательно смотрел в угол, продолжая теребить бородку. Он не произнес ни слова. Дрозд на крыше пел. Чужеземные клены в саду напротив зазеленели в полуденном солнце. На белом шкафчике тикали часы.

Ян говорил обо всем, о чем, по его мнению, следовало рассказать этому бородачу, который, вероятно, как раз сейчас решает, можно ли допустить, чтобы Ян стал научным работником, или нет. Но почему бородач молчит и не задает ни одного вопроса?

Ян не знал, о чем говорить дальше. Бородач упорно молчал. Наконец Ян тихо спросил:

— Я могу подать заявление?

Доктор Опльт резко приподнялся, протянул через стол волосатую руку:

— Дождитесь письменного уведомления. Мое почтение.

Дрозд на крыше пропел: «Видишь, видишь, Мартину! Видишь? Ви…» И песня оборвалась.

Ян оказался на Кармелитской улице. Здесь находились, соседствуя, министерство просвещения и управление полиции. Просвещение и полиция!

«Дождитесь письменного уведомления», — повторял Ян на ходу, идя по мосту Легии к Национальному театру и насвистывая. Когда он проигрывал, то всегда насвистывал, чтобы успокоиться. «Дождитесь, — говорил он про себя, — с пятьюдесятью кронами, которые, может быть, переведут через неделю из «Путника».

Золотая часовенка сияла. Над Влтавой летали чайки. Люди поворачивались грудью навстречу веселому ветру, дувшему с реки, и с радостью вдыхали первые весенние запахи. Как прекрасен этот город!

Ян ожидал письменного уведомления. Оно пришло неожиданно быстро, через неделю.

Пан доктор Мартину должен был явиться в министерство просвещения и образования в кабинет номер 24 от 9 до 12 часов дня.

Дом, в котором находилось министерство просвещения и образования, тыльной стороной был обращен к Петршинам. Это был бывший монастырь с каменными и деревянными лестницами. В длинных коридорах раздавалось гулкое эхо шагов.

В отличие от пана советника Опльта пан советник Мацек, сидевший в кабинете номер 24, от посетителей не прятался. Никто не мешал им войти. Кто стучал и открывал дверь, сразу же оказывался перед паном советником.

Пан советник Мацек привстал из-за стола и протянул Яну худую руку. На глазах у него было золотое пенсне, через толстые стекла которого он смотрел как старый ястреб. Голос его раздавался над высоченным воротником как надорванная струна:

— Вы сдавали, пан доктор, государственные экзамены по педагогике?

— Нет, только экзамены на степень доктора.

— Жаль, эти докторские экзамены ни к чему. Доктора сейчас по Праге бегают стаями.

— Я знаю иностранные языки.

— Сегодня иностранные языки знают все… Пан советник министерства Опльт поручил мне ваше дело. Однако в университетскую библиотеку вы не попадете. Там уже превышено число штатных мест. Вы легионер?

— Я не хотел бы хлопотать о государственной службе по этой причине.

— В университетской библиотеке все места заняты. Если вы не хотите подготовиться к государственным экзаменам по педагогике, то и путь в среднюю школу для вас будет закрыт. Но если вы в тяжелом положении, я мог бы замолвить за вас словечко. Какое-нибудь место подчиненного найдется… Сейчас я спрошу.

Костлявой рукой он взял телефонную трубку и принялся быстро набирать номер. Но Ян поднялся и взял его за эту костлявую руку:

— Никуда не звоните, пан советник!

— Почему? — Птичьи глаза строго уставились в лицо храбреца, однако пальцы перестали набирать номер.

— Я не прошу места начальника, но хотел бы знать, что вы имеете в виду под местом подчиненного.

— Например, регистратор дел в экспедиции.

— Благодарю вас. Я не хочу заниматься ни экспедиторским делом, ни регистрацией.

— Очень жаль. Хуже всего, пан доктор, когда человек не у дел. Я имею в виду, когда происходят события… Если он не у дел, то потом обнаружит, что все места заняты. Это закон всех переворотов. Двое ведь, как известно, на одном стуле сидеть не могут. Хе-хе… — сказал он дребезжащим голосом из-под высокого воротника. — Жизнь — это не стихи, дружище! Куда там! Вы это выбросьте из головы, пан доктор. Но заявление вы можете подать. Я постараюсь вас куда-нибудь устроить в стенах этого ведомства. Внизу вам скажут, какие нужны документы. Мое почтение.

Поэт пошел доставать документы. Это оказалось легче, чем он предполагал. Без особых трудов ему удалось получить свидетельство о браке, свидетельство о рождении Еника, которые были выданы на основании соответствующих свидетельств, привезенных из Советской России. Вопрос о гражданстве был урегулирован также быстро. Ян приложил свою метрику, свидетельство о браке из Иркутска и свидетельство о рождении Еника к удостоверению личности отца и получил документ о чехословацком гражданстве для себя. Жена и ребенок, в соответствии с законом, также приобрели чехословацкое гражданство. Таким образом, у Тани и Еника оказалось два гражданства: чехословацкое и советское. Но здесь об этом никто не знал, кроме сотрудников одного отдела в вилле «Тереза».

Что же делать дальше? После пятидесяти крон из «Путника» пришло еще сто двадцать из «Демократической газеты» за два очерка, но если бы Таня не начала преподавать русский язык, им пришлось бы плохо. Таня над ним посмеивалась:

— Разве мы не переживали более трудные времена?

— Мне уже давно за тридцать, а я еще ничего не добился.

— Ты поэт, — говорила Таня.

— Я безработный интеллигент, — отвечал Ян.

«Хлеб, хлеб…» — призывно гудели колокола родины.

Ян пошел оформлять военные документы. В казармах недалеко от Вальдштейнского дворца за последние двести лет побывало много солдат в мундирах белых, синих, серых и зеленых. На кочковатом дворе их строили во взводы и роты, батальоны и полки. Через эти ворота многие из них вышли на дороги, ведущие в Италию, Боснию, Галицию, откуда уже не вернулись.

Теперь чехословацкая армия устроила здесь городской военный комиссариат.

Человек, в сводчатый кабинет которого вошел Ян, был одет в старую австрийскую форму, перешитую на чехословацкий лад и украшенную новыми ротмистровскими нашивками. Под маленьким носом у него висели длинные черные усы. На его круглой голове осталось немного жидких волос. Сощурившись, он посмотрел на Яна маленькими глазками, похожими на надклюнутые ягоды черешни. Ян даже испугался. Уж не влез ли в этот ротмистровский мундир тот самый легендарный сторож из небольшого парка на Кампе, который высматривал парочки в тот самый момент, когда они целовались, и ухал у них за спиной как сова? Уж не тот ли это чумазый старик с небритым и печальным, но добрым лицом, о котором никто ничего не знал: сколько ему лет и чем он питается — то ли корешками, то ли сырыми лягушками — и где он живет — то ли в пещере, то ли в гнилом тополе у Сожженной мельницы?

Теперь он сидел здесь в ротмистровской форме и курил трубку. Когда он открыл рот, Ян понял, что это не тот мужичок с Кампы.

— Что вас сюда привело? — спросил он четким военным голосом.

— Мне нужна справка о прохождении военной службы.

— Садитесь. Офицер?

— Я был офицером во времена Австрии, а потом…

— Запомните, — человек поднял указательный палец, — для учета вы офицер навсегда. Это как посвящение в сан священника. У вас с собой свидетельство о рождении? Так… Мартину Ян, 1894 года рождения. Сейчас все будет в порядке.

Человек встал и подошел к стене. Тут только Ян заметил, что вокруг стен стояли полки высотой до самого потолка. На полках — аккуратно оформленные огромные книги в переплетах из грубой свиной кожи. На корешках книг поблескивали золотом буквы от «А» до «Я». Человек одну из них взял:

— Так вот вы где. Вы, пан, зарегистрированы в бюро учета призывников города Праги и прилегающих районов. Это заупокойное ведомство. Посмотрим, какие дела у вас. Мертвы вы, пропали без вести или живы. Что здесь не записано, то неправда. Вы могли бы меня уверять, что вернулись, к примеру, из Месопотамии, где служили в моторизованной батарее и сражались… с индейцами, и я вам поверю, если найду соответствующую запись. Но мы мертвы, если в этих книгах записано, что вы убиты.

Человек открыл книгу, и Ян увидел свою фамилию, написанную аккуратным почерком. Человек проворчал:

— Так, посмотрим… Ага… а вот и мы! Einjaehrig Freiwilligen Johan Martinu… geboren… Assentjahrgang 1914… Все правильно… heimatsberechtigt Prag, Land Boehmen. Ну-ну, так в нашем дорогом пражском полку вы, пан, не служили? Вы воевали в одиннадцатом. Тоже хороший полк. Там из вас в 1915 году сделали кадета и послали на фронт. До этого вам были сделаны прививки от тифа, холеры и оспы. Все здесь записано. На фронте командование батальона представило вас к малой серебряной медали за храбрость в бою под Львовом в июне 1915 года… Хе-хе. Но об этом вы не знали и медаль не получили. Не потому, что чихать на нее хотели, нет… у вас здесь, милый пан кадет, записано, что 28 июля 1915 года вы vermisst. И больше здесь не записано ничего. Абсолютно ничего. Поэтому с сегодняшнего дня я вас демобилизую и запишу это. Так…

Замшелая голова склонилась над книгой, и в ней появилась запись: «Демобилизован 15 октября 1925 года».

— Хитро вы все это обстряпали, пан прапорщик. Избежали двух мобилизаций, хитрюга! Первый раз против венгерских большевиков, хе-хе, а второй раз против императора и короля Карла, упокой бог его душу… А теперь мы напишем, что с 1914 года вы были солдатом, с 1915 года — прапорщиком, демобилизованы в 1925 году.

Человек одним пальцем отстучал на машинке справку, сходил куда-то, вернулся с подписью и печатью и сказал:

— Вот, пожалуйста, пан прапорщик, и запомните, самодержцы приходят и уходят, штаты урезают, но учет вечен!

— Спасибо, — ответил Ян. Он уже хотел выйти, но оглянулся и спросил: — Пан ротмистр, нет ли у вас родственника, который до войны сторожил парк на Кампе?

— А что?

— Вы похожи…

— Ну, если вы хотите знать, это был мой старший брат. Вы его знали? В двадцать лет он стал немного помешанным. Его девушка утонула во Влтаве, случайно, словно ее вдруг водяной затащил в воду из лодочки, на которой она вместе с братом каталась у плотины. Сапожник Роусек прыгнул в воду, но так ее и не вытащил. С тех пор с братом нельзя было говорить. Он стал ненавидеть влюбленные парочки. Пугал их, свистел и ухал как сова. А вообще-то это был добрый человек.

— Он уже умер?

— Да, на третьем году войны он ушел вечером из парка, закрыл калитку на ключ и уже не вернулся. Говорили, что кто-то видел его ночью у плотины. Наверное, утонул… Выпал из учета, хе-хе…

В руках у Яна была справка со всеми подписями и печатями, а в голове — рассказ о стороже из парка на Кампе.