Олдржих Каха показал Яну Мартину все залы президентской библиотеки. Она была светлая, аккуратная и прекрасная в своей простоте. Все здесь дышало свежестью. Окна библиотеки были открыты. Ветер раздувал легкие шторы и ленты золотых венков, висевших на стройных опорах начищенных до блеска шкафов. Сквозь окна была видна Прага, стобашенный, пересекаемый певучей рекой, зеленый, серый, розовый и золотой, холмистый, шумный, белеющий магнолиями и золотящийся кустарниками, закутанный в дым Смихова и открытый ветрам молодых полей, лугов и лесов на южной оконечности каменного кольца город.
— Здесь пан президент любит бывать больше всего, — сказал Каха и повел Яна Мартину в свой кабинет. Как раз происходила смена караула в Граде. На дворе раздались приглушенные звуки трубы.
— Сейчас сюда придет доктор Клоучек, адвокат, — начал Каха, когда они уселись за стол посередине кабинета, — а с ним шеф-редактор Лаубе. С ним вы знакомы: он печатал ваши статьи и стихи. Мы собираемся поговорить о том, что делать с паном Горжецем. У меня нет причин скрывать от вас, что мы знаем все о Гайде и его друзьях, явных и тайных. Сведения нам приносит некий Кот Феликс. Хе-хе, порядочный человек… А Кот Феликс знает, что Гайда уже давно, видимо еще с Сибири, но уж наверняка с Владивостока, поддерживает Горжеца. Сыровы Гайду уволит. Хотя Горжец и отдавал приказы о казнях легионеров, перебежавших на другую сторону, но этого недостаточно для того, чтобы его устранить. Это может трактоваться как военная мера. Но с оружием могло бы кое-что выйти. Люди к этому чувствительны. Как только речь идет о деньгах, интерес сразу же возрастает… Впрочем, это разъяснит Клоучек. Клоучек — блестящая голова. Все политические процессы, которые президент вел до войны, выиграл Клоучек. Это независимый адвокат, богатый. Независимый потому, что богатый. — Каха поднялся: — Они идут.
Доктор Клоучек и шеф-редактор «Демократической газеты» Арношт Лаубе пришли вместе. Они уселись, и Каха рассказал им о причине встречи.
— Лучше всего, если это дело примет форму газетного спора, — медленно и рассудительно сказал доктор Клоучек.
— Кто напишет статью? — спросил Лаубе. — Я принципиально не пишу.
— Статью кто-нибудь напишет, — замахал руками Каха. — Главное, что в ней будут показаны трансформации генерала Горжеца, который сначала был восторженным масариковцем, потом заключил братский союз с Гайдой и, наконец, продавал чехословацкое оружие.
Доктор Клоучек спросил медленно, словно протягивая слова через раструб своего высокого воротничка:
— За рубли, доллары или иены?
— Атаман Семенов, которому Горжец продал оружие, расплачивался японскими иенами. Одна йена в то время равнялась половине доллара, — разъяснил Ян.
— Атаман Семенов, — спросил доктор Клоучек, — был союзником наших войск?
— Не был. В 1920 году он угрожал чехословацкой армии взрывами туннелей в Забайкалье, разборкой путей и так далее.
— Так, следовательно, атаман Семенов был врагом чехословацких войск?
— Его поддерживали японцы.
— Но ведь японцы были нашими союзниками?
— И да, и нет! — Ян уже начинал злиться.
Лаубе принял вид государственного мужа.
— Из этого ничего не получится! Мы не можем писать статьи, направленные против Японии. Мы — газета, служащая политике министерства иностранных дел!
— Надо говорить не о японцах, а только о Семенове, — сказал Каха.
— Стало быть, так… — с довольной улыбкой на лице произнес доктор Клоучек и погладил свои усы. — Если я правильно понял, то чехословацкий полковник продал чехословацкое оружие тому, кто из этого оружия мог или хотел стрелять в чехословацких солдат, не так ли, господа?
— Да, так и было! — сказал Ян.
— А откуда вы это знаете, пан доктор? — инквизиторским тоном спросил доктор Клоучек.
— Когда Красная Армия взяла Читу, в штабе атамана был найден один документ…
— Какой документ?
— Бумага о том, что атаман Семенов купил за столько-то иен пять вагонов винтовок старого образца и пулеметов французской фирмы «Шоша» у китайского купца By, доверенного лица чехословацкого полковника. Атаман собственной рукой проставил имя полковника — Горжец…
— Гм… А этот документ у вас, пан доктор?
— Нет, мне показал его в 1921 году в Красноярске комиссар пятой красной армии Окулов.
— Вы можете это подтвердить под присягой?
— Могу.
— Могли бы вы в будущем представить суду фотокопию документа?
— Комиссар Окулов наверняка положил документ куда следует. Можно было бы достать фотокопию.
— Вы думаете?
— Мне не нравится в этом деле китаец, — покачал головой доктор Клоучек и взялся за воротничок. — Однако бог с ним, китаец он или не китаец. Пять вагонов винтовок и пулеметов! Где бы оказались эти винтовки и пулеметы, если бы не достались Семенову?
— У нас, в Чехословакии. Оружие такого рода пехотные полки везли домой. Разоружали их только на границе… у нас.
— Так, значит, полковник Горжец лишил наши арсеналы пяти вагонов оружия! Отлично! — Доктор Клоучек потер руки. — Хорошо, возьмемся за это дело. Волков бояться, в лес не ходить. Я не боюсь, господа!
— А меня посадят! Я не только шеф-редактор, но и ответственный редактор! — воскликнул Лаубе.
— Ну что ж, старик, нужно рисковать! — улыбнулся Клоучек.
— А вы могли бы об этом написать? — спросил Лаубе Яна Мартину.
— Пожалуйста, — сказал Ян.
Доктор Клоучек вскочил, заломил в отчаянии руки и снова сел:
— Господи боже мой, вы что, с ума сошли, господа? Тогда наш информатор попал бы в положение обвиняемого. Нет, нет и нет! Он будет только свидетелем, коронным свидетелем.
— Хорошо. А что, если Советы не дадут нам эту бумагу, то есть эту фотокопию? — задумался Каха.
— А почему бы им не дать? — спросил Ян.
— Вы не знаете их, дружище! — жалобно сказал Каха.
— Знаю.
— Тогда за дело! — Лаубе оперся рукой о стол: — Кто напишет статью?
— Сделаем это вместе, — сказал Каха. — Подписывать не будет никто, а если Горжец захочет кого-то обвинить, то пусть обвиняет газету. Тогда мы начнем доказывать правду. За это время пройдет слет. Гайда вылетит из штаба, брожение прекратится… Согласны?
— Для меня… — начал было опять Лаубе.
— …Это будет тяжелым и ответственным делом, — закончил доктор Клоучек.
— И тем большая честь для вас! — успокаивал Каха. — На знамени нашего ганацкого полка было вышито: «Ганаки, держитесь!» Будем держаться, и ганаки и не ганаки. По сливовице, господа?
Доктор Клоучек отказался. Он пил только к вечеру, и только виски с содовой. Остальные выпили за здоровье, за счастье.
На колокольне храма святого Николая начали бить полдень. В одну минуту всколыхнулась вся Прага. В перезвон один за другим включались строгие удары башенных часов.