Он писал о гуситском народе и в последующие месяцы. Писал потому, что сердце его болело все больше и больше. Это были неспокойные годы. Их называли годами конъюнктуры. Все чувствовали, что приближается что-то плохое, неизвестное, но не знали что.

Если это война, хвастались государственные деятели, мы защитимся от нее конференциями. Будем говорить о проблемах мировой экономики, договоримся о разоружении, подпишем документ, который отвергает и осуждает войну. Однако было ясно, что уже нельзя сохранить в прежнем виде отношения между бывшими победителями и побежденными. Франция всеми силами держалась за Версальский договор. Германия делала под него подкоп. Англия помогала Германии, чтобы не произошло чрезмерного усиления Франции. Все это называлось локарнской и европейской политикой, и даже паневропейской. К Пан-Европе могли относиться целые области Африки, потому что там господствовала Франция, но к ней не принадлежала ни Британия, ни, само собой разумеется, Россия. Россия — это Азия.

А время между тем проходило в празднествах. Широко отмечалось десятилетие республики и тысячелетие государства святого Вацлава. В Прагу съехались кардиналы и епископы. Начали писать об острове порядка посреди Европы. Это имело свои причины.

Из немецкого моря, которое с трех сторон омывало остров порядка, вынырнул человек по имени Адольф Гитлер. Он был родом из Верхней Австрии, во время войны в армии императора Вильгельма дослужился до ефрейтора. Он носил на груди Железный крест, которым сам себя наградил за неизвестные геройские поступки. Ревом, размахиванием рук и маршами он склеил национал-социалистскую партию в Германии. Устраивал путчи и погромы. Его посадили в тюрьму. Там он написал книгу. В ней была изложена программа немецкой Европы. Германия возникнет в результате борьбы против евреев, масонов, марксизма и парламентаризма, против дегенерировавшей Франции, против России, против Лиги Наций и, естественно, против Версальского мира, который был не миром, а диктатом. Этот диктат был направлен на разоружение Германии, выплату ею репарации и на территориальные уступки с ее стороны. Германия уже не будет выполнять никаких условий! Германия проснется, свергнет иго мирного договора, вооружится и сама продиктует мир. Это будет немецкий мир. Все немцы сплотятся в едином государстве. И это государство призвано взять коммунистический бастион — Москву. Англия в этой борьбе будет, очевидно, союзником Германии, так как англичане — это германцы… Наступает тысячелетие германцев. Так писал и так говорил Адольф Гитлер.

Редактор Кошерак принес сообщение из финансовых кругов о том, что партию Гитлера содержат промышленные магнаты Крупп, Тиссен и Феглер. Но у Гитлера есть еще более могущественный друг, Генри Форд, американский автомобильный король и антисемит. Форд собирается открыть собственный завод в Кельне.

Кошерак эти новости рассказывал шепотом. Пан шеф-редактор выпятил губу:

— Вы смотрите на все с точки зрения еврея. У вас животный страх перед погромами.

— А у вас нет, пан шеф-редактор?

— Это все паникерские слухи. У меня вести лучше.

Кошерак склонил голову.

Шеф-редактор получил сведения прямо из уст пана министра Бенеша. Пан Бенеш бывал теперь иногда по вечерам в обществе Самека, куда с недавнего времени стал захаживать и Арношт Лаубе. Бенеш говорил о внешней политике, о чехословацких договорах, целой сети договоров, о Лиге Наций и неодолимой демократии. Он смеялся над Муссолини и Гитлером. Подсчитывая голоса демократических партий, он доказывал, что Гитлер в лучшем для себя случае отберет несколько тысяч голосов у коммунистов, но это не так важно. Пан Бенеш знаком лично со всеми европейскими государственными деятелями. Он знает Макдональда, Чемберлена, Бриана, Поль-Бонкура, Титулеску… Он знает их слабые места и настроения. Он боится венгров, так как созданная им Малая Антанта направлена против них. Вот если бы туда вступила еще и Польша… Но где там, Великая Польша и вдруг — в Малую Антанту! Машина Лиги Наций, однако, в состоянии потрепать и Германию, а это уже кое-что! Немцы упорны. Они хотят вооружения и аншлюса Австрии.

— Когда я в прошлом году возвращался из Лондона, — говорил Бенеш, — я беседовал в Берлине с канцлером Марксом и с Шахтом, президентом Имперского банка. В конце концов, аншлюс нас не испугает, хотя без аншлюса наша жизнь была бы спокойней…

— А Гитлер? — спросил Карел Самек.

— Гитлер? Я говорил с Шахтом и о нем. Шахт не верит, что Гитлер будет иметь успех. Важнее для Европы, а тем самым и для нас, то, что происходит сейчас в России. Сталин стал во главе правительства и ликвидирует троцкистов. Троцкий эмигрировал за границу, троцкисты кончают жизнь самоубийством. Нэп кончился… Это должно разлагающе действовать на наших коммунистов. Социал-демократы получат их голоса и будут в состоянии тормозить аграриев. Развитие пойдет влево. Ну и пусть идет. Что сказал Масарик? Если Италия сегодня против парламента, то это еще не говорит о том, что она радикально и неотступно идет вправо…

Никто из членов общества, сидящих за чашечкой кофе в доме Самека, не понимал эту сложную диалектику. Развитие идет влево, и при этом возникает еще одна фашистская диктатура… Это звучало странно.

Тогда стали говорить о вещах более простых. Об архитектурном исполнении выставки в Брно, о Мак-Орлане, о звуковом кино, о Грете Гарбо, Чаплине и джаз-банде. Критик Львичек сравнивал Фрейда с Энштейном, называя их теории одинаково эпохальными. Говорилось и о Эль-Капоне, короле гангстеров в Америке, о ку-клукс-клане, но это снова уже была политика, и поэтому драматург Курц предпочел перевести разговор на анекдоты. После анекдотов речь зашла о бегуне Нурми, которого пан Руда, «сокол», считал чудом света, в то время как издатель Завржел видел чудо света в майоре Сигрейве, который на своем гоночном автомобиле достиг рекордной скорости — 231 километра в час.

Япу нравилось у Самека. Он всегда с нетерпением ждал четверга, потому что это был единственный день, когда час-два его не мучили болезненные воспоминания о Тане.

Таня часто писала о своей московской жизни. О том, в каком музее она была, какую пьесу видела, какую книгу прочитала. Работалось ей хорошо. Сын был здоров и часто вспоминал отца.

— Это ты отнял у меня Таню, — сказал как-то Ян Миреку. — Из-за этой аферы Горжеца!

— Ты бы все равно потерял ее. Но, говоря «потерял», я думаю о том, сможешь ли ты найти ее опять. Это полностью зависит от тебя.