Я неоднократно описывал Шерлока Холмса и все же должен признаться, что до сих пор не был точен в своих описаниях. Эта недобросовестность имела достаточно серьезные основания. Прежде всего надо учитывать, что впечатление, которое я создавал в глазах публики, всегда имело для нас обоих большое значение; не в меньшей степени, чем на его невероятных способностях, авторитет Холмса основан и на моих рассказах, где я выставлял его, если вы можете вспомнить, только в самом выгодном свете; бывало, конечно, что я показывал его в ситуациях, когда его ум оказывался бессильным перед обстоятельствами, однако и в этих случаях он представал перед читателем во всем своем великолепии.

В этих записках, которые вряд ли когда увидят свет, я могу быть откровенным; здесь я могу высказать то, что не хотел делать достоянием общественности из личных соображений и, одновременно, попробовать несколько исправить то впечатление о себе и о нем, которое создал в глазах публики из-за соображений рекламного характера: не надо забывать, что были моменты, когда наше с Холмсом благосостояние зависело от того, какие клиенты заходили в нашу скромную квартиру на Бейкер-стрит: некоторое время, особенно на первых порах, мои побочные доходы были весьма невелики и почти полностью уходили на расширение дела. Впрочем, Холмс имел уже сложившуюся профессиональную репутацию задолго до того, как я начал издавать свои рассказы, правда, эта репутация была у него лишь в узких кругах.

Я неоднократно подчеркивал умение Шерлока Холмса делать выводы из мелких, иной раз незаметных фактов; это умение – буквально дар Божий, хотя он утверждал, что его можно достичь каждодневной тренировкой наблюдательности. Холмс гордился этой своей особенностью, и я порой подыгрывал ему, делая вид, что не понимаю, из каких фактов он делает свои блестящие выводы. Между тем, пожив с ним некоторое время, я научился – нет, не делать умозаключения относительно мелочей, но замечать, после подведения итога, те детали, на основе которых он сделал такие выводы. Увы, к моему стыду, я так и не научился делать подобные умозаключения самостоятельно; без острого взгляда Холмса очевидные, по его мнению, вещи часто ускользали от меня.

Безусловно, методы Шерлока Холмса заслуживают самого пристального внимания и требуют куда больших трудов, чтобы описать их, чем это делаю я. Иногда он кокетничал своим дедуктивным методом, утверждая, что им может овладеть любой, обладающий мало-мальской наблюдательностью и склонным к теоретическим размышлениям умом; однако в иные дни он признавал, что для этого следует иметь своеобразный талант. Я, что уж тут говорить, подобным талантом не обладал; наоборот, тесно пообщавшись с моим другом, я привык как-то принижать свои способности, подыгрывая ему, когда в процессе расследования ему требовалось поразмышлять вслух. Я прекрасно понимаю эту его привычку: и сам, бывало, иной раз размышлял, работая над очередным рассказом, обращаясь к моей милой Мэри. Постепенно я так научился подыгрывать Холмсу, чтобы его не сбивала с мыслей моя явная недогадливость, и в то же время оставалась возможность покрасоваться передо мной блестящими логическими выводами.

Мне приходилось учитывать его потрясающую наблюдательность и быть тщательным в мелочах; постоянное присутствие рядом пары столь острых глаз являлось для меня огромной дисциплинирующей силой и поводом для каждодневной тренировки в умении заметать следы. Холмс чуть ли не с первых дней знакомства начал демонстрировать мне свои практические знания геологии, когда после прогулок по Лондону мог без труда указать по пятнам грязи на башмаках и брюках, в каких районах города я побывал. Естественно, что мне пришлось иметь это в виду и в дальнейшем не говорить, что я весь день гулял по Гайд-парку, если мои брюки прямо-таки кричали о том, что я только что с вокзала Ватерлоо.

Другим предметом его гордости – и, на мой взгляд, несколько преувеличенной – было умение перевоплощаться с помощью грима и костюмов в каких-то подозрительных типов. Иной раз это получалось у него хорошо, отрицать не стану; однако же уверенность, что со своим более чем шестифутовым ростом он может переодеваться в кого угодно, казалась мне немного смешной. Как сейчас помню день, когда он вырядился старухой. Бывают, разумеется, старухи гренадерского роста, но знали бы вы, как они выделяются в уличной толпе, пусть даже и в Лондоне, где ко всяким зрелищам привыкли! Что же до способности превращаться в кэбменов или вокзальных носильщиков, тут я не могу не отметить его успехов: он часто оставался для меня неузнаваемым – но до той минуты, пока не открывал рот; после нашего многолетнего соседства ему достаточно было кашлянуть в битком набитой комнате, чтобы я знал, что мой друг здесь.

Признаться, я и сам иной раз не брезговал переодеваниями: это удобное искусство в нашем огромном городе: стоит надеть потертый костюм и потерять вид джентльмена, как на улицах тебя никто не замечает; самое приятное, что перестают надоедать всякие оборванцы, от которых в наше время нет прохода приличному человеку.

Однако и это имело свои дурные стороны: шатаясь по докам и портовым районам, Холмс всегда рисковал подцепить какую-нибудь опасную болезнь и, я полагаю, именно его изыскания, связанные с перевоплощениями, которые он проводил на самом дне общества, привели к тому, что милейшая миссис Хадсон, наша долготерпеливая хозяйка, заболела сыпным тифом. Я еще помню случай, когда Холмсу пришлось лечиться от чесотки, которую он подцепил, общаясь с какими-то подозрительными типами.