Криминалисты летят на мыс Входной
Странно порой переплетаются пути и судьбы людей!
История полярных исследований по сей день полна нераскрытых тайн. Но бывает, что загадки, которые давно считались разгаданными, вдруг возникают снова. Стройную версию разрушает случайная, казалось бы, совсем незначительная находка, какая-нибудь медная пуговица в золе костра.
И даже не обязательно находка: просто кто-то более внимательно вчитался в давние, всем известные документы и обратил внимание на то, что упускали другие. Рвется нить общепризнанных доказательств, рождаются неожиданные предположения.
Так случилось и в истории жизни и смерти последнего землепроходца. Почти через полвека после его странной гибели всплыла загадка исчезновения двух полярников, разгадку которой он считал одним из своих главных дел. Всплыла и оказалась связанной с прояснением эпилога еще одной драмы в Арктике.
«На могиле сохранился деревянный некрашеный крест пепельно-серого цвета, местами истлевший, покрытый плесенью, лишайниками и подгнивший у основания.
При осмотре креста на доске, расположенной под второй крестовиной, была обнаружена давно выцарапанная и выветрившаяся надпись: «…егичев…»
После наружного осмотра приступили к вскрытию могилы».
Так записали криминалисты, по поручению Генерального прокурора СССР распутывавшие старое сложное дело. Поводом для расследования, сообщала прокуратура, была статья в одной из центральных газет, настаивающая на тщательном расследовании обстоятельств смерти Никифора Бегичева.
Написал статью автор книги, которую вы читаете.
Среди многочисленных историй, рассказываемых на Таймыре, затрудняюсь назвать хотя бы одну, схожую с историей жизни боцмана Бегичева. Приключения этого полярного следопыта людская молва расцветила полулегендарными подробностями.
Особенно же много разговоров и пересудов вызвала его загадочная смерть.
Впервые об убийстве Бегичева я услышал еще в юности от доброго знакомого нашей семьи, капитана Михаила Ивановича Драничникова. Он командовал буксирным пароходом, который каждую навигацию уходил в низовья Енисея. Приведя свой пароход на зимовку в Красноярск, капитан зашел к нам в гости и рассказал матери историю, о которой «шумят на Севере».
Вот суть его рассказа.
Весной 1926 года Бегичев ушел в тундру во главе артели охотников. До лета следующего года о нем никто ничего не слышал. Летом охотники вернулись и сказали, что Бегичев «оцинжал», то есть заболел цингой и умер на побережье Северного Ледовитого океана.
Но в селении Дудинка, откуда артель ходила на промысел, знающие люди по секрету рассказывали капитану: Бегичева убил в ссоре один из охотников. Кто поверит, что такой опытный полярник, как Бегичев, «оцинжал», а все новички уцелели?! Охотники решили скрыть убийство— «затаскают по следствиям да судам, а мертвого все равно не воротишь». Но потом кто-то будто бы проговорился во хмелю…
С тех пор я слышал на Севере буквально десятки устных вариантов рассказа о преступлении в тундре. Читал немало печатных. Первый из них появился на страницах газеты «Красноярский рабочий» в 1928 году, после чего было возбуждено следствие по уголовному делу № 24 «О нанесении тяжелых побоев и последующих мучительных истязаниях Бегичева Никифора Алексеевича, приведших к его смерти».
Само дело № 24 где-то затерялось. У меня сохранились лишь выписки из протоколов дознания, сделанные много лет назад моим другом, краеведом Ефимом Ильичом Владимировым.
Судя по ним, все члены охотничьей артели подтвердили версию о цинге. Все, кроме кочевника Манчи. Он показал…
Но лучше я приведу отрывки из письма неизвестного автора, который, видимо, тоже знакомился с материалами следствия и решил написать по этому поводу в газету; письмо не было опубликовано, но я снял копию. Вот эти отрывки с сохранением стиля автора письма:
«Близилась весна. Заболел цингой член артели Зырянов, а затем начали пухнуть десны и ноги у Бегичева… Вскоре Бегичев почувствовал себя очень плохо и выразил желание поехать на остров Диксон к своим знакомым полярникам, взять свежих продуктов, лимонной кислоты, медикаментов…
Тут проникший в среду артели чуждый интересам кооперативного движения элемент в лице некого Н-ко стал искать случая сорвать поездку Бегичева на Диксон. На этот раз Н-ко, поспорив из-за собачьей упряжки, набросился на больного Бегичева с кулаками, сбил его с ног, нанося удары по груди и голове подкованным болотным сапожищем… Манчи помешал этой дикой расправе… Спустя час избитый до потери сознания Бегичев при помощи Манчи поднялся, свалился на нары… Инициативу в артели взял в свои руки Н-ко. Он запретил артельщикам подавать больному воду и пищу… В избе было сыро и душно, а Н-ко вдобавок стал практиковать жарить песцовое мясо в пищу собакам на голой раскаленной железной печке. От горения жиров образовался едкий чад и смрад, и в этом исчадии окончательно задыхался Бегичев… Потом Н-ко пустился на новый прием коварства, поставил Бегичеву палатку. Он мерз в ней и терзался целый месяц… В середине мая больному сделалось плохо, он подозвал к себе друга Манчи и дал наказ: «Когда ты поедешь домой, говори всем русским, саха, якутам, ненцам, что меня убил Н-ко и я живой больше не буду. Когда будут хоронить, смотри, чтобы меня не положили в болото».
Я не знаю, насколько точно это письмо отражает детали, сообщенные Манчи следствию. Но ясно главное: Манчи утверждал, что Бегичева жестоко избили. В этом случае на теле должны были сохраниться следы избиения. Вскрытие могилы могло дать следствию доказательства насильственной смерти либо опровергнуть версию свидетеля обвинения.
Но в те годы Таймыр был дик и труднодоступен. Для того, чтобы попасть на берег Северного Ледовитого океана к устью реки Пясины, к мысу Входному, требовалась специальная экспедиция. Следователь, отправившийся на вскрытие из Туруханска, застрял в пути, просидел в тундре два месяца и вернулся обратно. 15 октября 1928 года Красноярский окружной суд прекратил дело № 24 за отсутствием доказательств преступления.
В тридцатых годах во время короткой стоянки морского каравана у мыса Входного, где погиб Бегичев, я попытался разыскать его могилу.
На мысу только что начали строить рыбацкий поселок. Возле деревянной вышки триангуляционного пункта были накатаны бочки с соленым муксуном.
Рыбаки слышали о могиле, но никто не видел ее; впрочем, это были новички, приехавшие на промысел с весны. Парторг зимовки Агафонов нехотя согласился пойти со мной в раскисшую летнюю тундру. Бродили мы часа четыре. Я взял с собой капитанский морской бинокль. Но креста нигде не было видно, а то, что мы принимали иногда за могилу, при приближении оказывалось холмиком, каких в тундре много.
Ни с чем вернулись в поселок.
Между тем журнал «Советская Арктика» напечатал очерк о Бегичеве, выразительно озаглавленный «Последний одиночка». Автором его был полярник и литератор Никита Яковлевич Болотников.
С редкой настойчивостью он много лет по крупицам собирал все, что относилось к жизни Бегичева, и написал книгу о русском исследователе-самородке. В ней описана и смерть Бегичева, умершего от цинги.
Но другой путешественник по сибирскому Северу, поэт Казимир Лисовский, никак не хотел согласиться с тем, что Бегичев с его опытом жизни в снегах мог погибнуть столь нелепо. Он разыскал в тундре свидетеля, глубокого старика, рассказ которого в общих чертах совпал с давними показаниями Манчи.
Поэт обнаружил и могилу Бегичева.
Крест давно подгнил и свалился — вот почему мы не увидели его. К нему была прибита ржавая иконка. Рядом валялась дощечка с едва заметной надписью о том, что здесь покоится прах известного путешественника Бегичева, скончавшегося 53 лет от роду.
Для того чтобы окончательно удостовериться, что чуть заметный холмик — действительно могила следопыта, Лисовский и помогавшие ему рыбаки начали копать оттаявшую землю. Вскоре показалась крышка гроба.
«Одна из досок гроба, сохранившихся совершенно свежими, немного отстала, — записал поэт. — Мы приподняли ее. Гроб оказался сплошь забитым мутным льдом. Сквозь толстый слой льда еле виднелись очертания тела…»
Значит, тайна смерти Бегичева может быть наконец раскрыта!
Первый мой очерк о полярном следопыте был опубликован в 1947 году. Мне довелось расспросить людей, знавших Бегичева и его предполагаемого убийцу. Версия Манчи показалась мне весьма маловероятной. Я написал, что следопыт умер от цинги. Из-за этого у меня произошла размолвка с Лисовским.
После находки могилы поэт заявил, что располагает новыми доказательствами своей правоты и попросил помочь в полином выяснении обстоятельств трагедии.
Сопоставив результаты многолетней работы двух исследователей, я и написал статью, заинтересовавшую Генерального прокурора СССР.
К мысу Входному, к могиле Бегичева, вылетели московские криминалисты. Это было летом 1955 года.
Земля Санникова
Яков Санников не был фантазером, сочинителем небылиц, легко рождаемых в таинственных арктических туманах. Из рода северян в трех-четырех поколениях, он запросто разъезжал там, куда отваживалась проникать далеко не каждая экспедиция. Острова называл островами лишь после того, как обходил их вдоль побережья, иногда сверх того пересекал поперек. И это были не расположенные вблизи материка куски суши, но архипелаг нынешних Новосибирских островов.
Санникову можно было верить. А он утверждал, что далеко в океане видел еще остров или острова, где различались высокие каменные горы. Так в начале XIX века на картах появились «земли, виденные Санниковым».
Но их не увидел лейтенант Петр Анжу, побывавший вскоре на том же острове Котельном, откуда обозревал океан Санников.
А затем, после долгого перерыва, для обследования на Новосибирских островах останков ископаемых зверей отправилась экспедиция во главе с врачом Александром Бунге, в которой участвовал и Эдуард Толль.
Толль увидел Землю Санникова!
Это произошло в августе 1886 года.
Далеко на горизонте очерчивались «ясные контуры четырех столовых гор с прилегающим к ним на востоке низким остроконечием». Толль определил направление на неведомую Землю.
За первой экспедицией к Новосибирским островам последовала вторая, и обе преуспели в пополнении коллекций останков ископаемых, в геологических исследованиях, в уточнении карт. Тогда же Толль устроил резервное «продовольственное депо» для готовящегося к походу «Фрама».
У самого же Толля, как иногда говорят, свет клином сошелся на том августовском дне, который убедил его, что Земля Санникова действительно существует. С этого дня ее достижение и исследование стало главной жизненной целью ученого.
Он любил повторять слова своего проводника, эвена Василия Джергели. Тот видел неведомый остров несколько раз. Толль спросил:
— Хочешь ли достигнуть эту дальнюю цель?
Джергели с горячностью воскликнул:
— Раз ступить ногой — и умереть!
Похоже, что так ученый мог сказать и о себе.
Когда цвет русской географической науки советовался в Петербурге с Нансеном о планах дальнейших исследований в Арктике, Толль, конечно же, заговорил о никем еще не достигнутой Земле Санникова:
— Я сам, своими глазами видел вдали ясные контуры ее гор, похожих на базальтовые горы Сибири…
— Простите великодушно, Эдуард Васильевич, — перебил кто-то с места, — доктор Нансен на «Фраме» прошел как раз вблизи тех мест, где вы полагаете землю. Однако же никакой земли он там не обнаружил…
— Доктор Нансен пишет в своей превосходной книге, что девятнадцатого и двадцатого октября 1893 года, когда «Фрам» находился возле Земли Санникова, был густой туман, который мешал что-либо видеть, — возразил Толль.
Он стал развивать план экспедиции. Судно высадит ученых на Землю Санникова, перезимует в устье Лены, а через год заберет первых исследователей острова.
— Именно Россия должна осуществить этот план! — говорил Толль. — Девятнадцатое столетие подходит к концу, а нам еще предстоит многое сделать для завершения тех научных завоеваний на Севере, за которые тяжелыми жертвами заплатили первые русские исследователи. Кому, как не русским, приличествует выполнить эту задачу!
Нансен поддержал Толля.
— К северу от Новосибирского архипелага могут быть неведомые острова. Мы видели стаи гаг, летящих с севера; один раз оттуда же пролетела стая бекасов. Позже к нам часто наведывались песцы. Возможно, там есть земли или небольшие острова. Исследование этих земель было бы подвигом величайшей научной важности. Я искренне надеюсь, что такая экспедиция скоро осуществится.
Кем был Эдуард Толль? Честолюбцем? Одержимым фанатиком? Слишком простые, притом поверхностные определения!
Две экспедиции на Новосибирские острова доказали его научную добросовестность, умение систематизировать и анализировать факты, причем и вне своей научной специализации.
Он выбрал цель трудную и достойную. Не просто «ступить ногой», но ступить, чтобы ответить на вопросы, интересовавшие тогда науку. Например, не была ли Земля Санникова обособленной частью существовавшего некогда материка?
В девственных, не тронутых человеком местах, ученый мог искать более надежные ключи к разгадке причин вымирания мамонтов — да и мало ли какие тайны хранит остров в океане?! (Вспомним написанный выдающимся ученым Владимиром Афанасьевичем Обручевым в 1924 году научно-фантастический роман «Земля Санникова», где эту землю, изолированный мирок со своим климатом, растительностью, животными, населяют вампу, отдаленнейшие предки человека, и онкилоны, люди, уже владеющие копьями, стрелами, каменными топорами).
Толля поддержал не только Нансен, но и такой великий ум России, как Менделеев, ряд академиков, адмирал Макаров. Быть может, подготовку Русской полярной экспедиции во главе с Толлем поторопило известие, что Землей Санникова заинтересовались канадцы.
Для экспедиционного судна «Заря» команду отбирали с особой тщательностью. Приглашались опытные военные моряки-добровольцы.
Экипаж крейсерского фрегата «Герцог Эдинбургский» выстроили на палубе. Командир корабля, которого сопровождал незнакомый офицер, сказал, что экспедиция, отправляющаяся в Северный Ледовитый океан, набирает желающих. Служба нелегкая, но почетная.
Добровольцев нашлось немного. Командир подвел гостя к рослому моряку.
— Вот, если бы он захотел…
Через несколько дней боцман Бегичев Никифор Алексеевич был отчислен с крейсера и назначен на ту же должность в команду «Зари».
За время морской службы уроженец небольшого приволжского городка Царева повидал немало стран, в том числе и расположенных вблизи экватора. Что ж, пора посмотреть и места возле Северного Полярного круга…
Петербург проводил «Зарю» летом 1900 года.
В конце сентября судно встало на зимовку у берегов Таймыра. Перезимовали благополучно. Бегичев, находчивый, расторопный, пришелся по душе начальнику экспедиции.
Во время ночных вахт Толль рассказывал боцману о земле своей мечты. Бегичев еще не встречался с такими увлеченными, бескорыстными людьми. Ради чего готов обречь себя на любые трудности, на неудачи ученый человек, да еще не простолюдин, а барон, аристократ? Ради поисков острова, на котором, может, ничего нет, кроме льдов да скал. И еще не известно, существует ли он вообще, этот остров. Тут было над чем поразмыслить.
В сентябре 1901 года «Заря» пришла туда, где должна была подниматься над льдами Земля Санникова.
Ее там не оказалось.
Правда, вскоре навалился густой туман, скрывший все вокруг.
Толль записал: «У меня закрадываются тяжелые предчувствия…»
Бегичев вел дневник уже во времена плавания на «Герцоге Эдинбургском». Нелегкие для Толля часы он описал так: «Начальником была обещана премия тому, кто первым увидит Землю Санникова. Но, увы! Сколько ни смотрели в трубы и бинокли, Земли Санникова не видели. Сколько раз меняли курсы, но все бесполезно — земли нет».
После еще нескольких дней плавания «Заря» встала на вторую зимовку.
Потерял ли Толль веру в существование как бы растворившегося в тумане кусочка земной тверди?
Ранней весной судно покинули две экспедиционные партии. Одна направилась на остров Новая Сибирь. Вторая во главе с Толлем — к острову Беннетта: оттуда можно было попытаться достигнуть ускользавшую Землю по льду.
Еще до ухода партий в дневнике Бегичева появилась запись о помощнике командира «Зари» лейтенанте Колчаке. Надменный, властный, сразу резко проложивший границу между собой и «нижними чинами», он обрушился на Бегичева. И повод-то был пустяковый: не оказалось на месте вахтенного. Вот что произошло дальше:
«Он зовет меня и говорит: «Где у тебя вахтенный?» Я говорю, что «вы его куда-то сами послали». Он меня обругал. Я очень озлился на несправедливость и’ обругал его и сказал: «Раз офицер его величества так ругается, то мне, наверное, совсем можно». Он сказал: «Я на’ тебя донесу морскому министру», а я сказал: «Хотя бы и императору, я никого не боюсь». Он крикнул: «Я тебя застрелю!» Я схватил железную лопату и бросился к нему. Но он тут же ушел в каюту».
Нашла коса на камень! Встретив немного погодя обидчика, боцман заявил, что покидает судно. Это было уже серьезно, и Колчак постарался замять дело: ну, погорячились оба, с кем не случается.
По инструкции, оставленной Толлем, «Заря» должна была летом снять обе экспедиционные группы. Но льды не позволили судну приблизиться ни к острову Новая Сибирь, ни к острову Беннетта. Попытка следовала за попыткой, а дни становились все короче, льды — плотнее.
И «Заря» повернула на юг.
В Петербурге обсуждали план спасения оставшихся в Арктике членов экспедиции. «Заря», изрядно потертая льдами, не годилась для нового опасного рейса. И Колчак вспомнил о плане, который мельком слышал от Бегичева: зимней дорогой добраться до побережья через Сибирь, на собаках переправиться к Новосибирским островам, а дальше — летом на легком вельботе — к острову Беннетта… Людей же с Новой Сибири снимет сухопутный отряд.
Колчака назначили начальником морского отряда. Бегичев, забыв былые распри, согласился участвовать в спасении Толля.
Вельбот тащили к морю, впрягаясь в лямки вместе с обессилевшими от голода собаками. И тут Бегичев, уйдя в пургу на охоту, подстрелил пять диких оленей. А ведь Колчак уже собирался повернуть обратно! Позднее он же отказывался плыть на вельботе через широкое водное пространство, опасаясь крупных волн.
Тут читатель может подумать, что тень будущего «кровавого адмирала» как-то невольно падает на способного лейтенанта-гидрографа Колчака. Это не так. Все обстоятельства похода подтверждены его участниками до того, как Колчак стал подниматься по лестнице чинов и званий.
После тяжелого пути партия с вельботом вышла на остров Котельный. Здесь лето начинается в конце июля. И едва появились полыньи, вельбот отправился в мучительное плавание: мели, льды, шторма, голодный паек. Практически руководство походом перешло от Колчака к Бегичеву, как-то удивительно быстро освоившемуся в необычных условиях.
Но опустим подробности. Следы промежуточного лагеря группы Толля были обнаружены на Новой Сибири. Толль в записке, датированной 11 августа прошлого, 1902 года, писал, что у него все благополучно, и что он отправляется завтра в дальнейший путь.
И Толль достиг острова Беннетта! В этом спасательная экспедиция убедилась уже на подходе к берегу: ясно был виден сложенный из камней знак, в центре которого торчало бревно.
Записки лежали в условленном месте. Там был план острова и указано, где именно группа намеревалась построить дом. Идти туда пришлось по льду, изрезанному трещинами.
В одну из них провалился Колчак. Он уже захлебывался, когда Бегичев, рискуя уйти под лед, вытащил бесчувственное тело и отнес к берегу. Придя в себя, Колчак сказал, что никогда в жизни не забудет боцмана.
Не знал Бегичев, что спасает будущего «верховного правителя России», который зальет кровью Сибирь и на пустынном ангарском берегу будет расстрелян за чудовищные злодеяния.
…Поисковая группа нашла избушку Толля. Мертвую, заметенную снегом. В куче камней лежало письмо, адресованное Академии наук.
Толль со спутниками добирался до острова Беннетта на собаках, на байдарках, наконец, просто на плавучей льдине. Обследовали остров. В письме упоминалось о птицах, летевших на юг, о том, что туманы помешали увидеть землю, откуда летели птицы. В неподходящую темную пору, в конце октября, четверо покинули остров и пошли к Новой Сибири всего с двухнедельным запасом провизии.
Они исчезли в ледяной пустыне — Эдуард Толль, астроном Фридрих Зееберг, проводники Василий Горохов и Николай Протодьяконов.
Улахан Анцифер
Поисковые группы вернулись на материк как раз в то время, когда японцы напали на Порт-Артур. Бегичев немедленно отправился на восток добровольцем.
В Порт-Артуре встретил знакомых моряков, получил назначение на миноносец «Бесшумный». Участвовал в боях, был награжден Георгиевским крестом. Стал свидетелем гибели броненосца «Петропавловск», на котором держал флаг адмирал Степан Осипович Макаров, надежда русского флота. После взрыва мины броненосец продержался на воде каких-нибудь две минуты.
Спаслись немногие. Среди них не было Макарова.
Чем кончилась русско-японская война — общеизвестно.
Бегичев мог остаться на флоте, мог вернуться на Волгу. Он и направился было в родные места, да быстро скис, затосковал.
Случайная встреча с товарищем по экспедиции «Зари», побывавшим на Таймыре, помогла ему сделать выбор: он поехал в низовья Енисея, в Туруханский край. Встреча была случайной, а вот выбор…
Казалось бы, что могло тянуть Бегичева на Север? Намытарился он там отчаянно, силы свои растрачивал вроде бы напрасно — ведь так и не удалось найти Землю Санникова, хорошие люди погибли зря.
Но, должно быть, бескорыстный мечтатель заронил в душу боцмана что-то такое, от чего человек, прочно стоявший на земле, практичный, с деловой жилкой, ощутил мертвящую скуку сытой мещанской жизни. Он чувствовал в себе силы для больших дел, едва ли ясно сознавая, каких именно.
На Север, на Север, где просторно, края нехоженые, звери непуганые!
Летом 1906 года Бегичев появился в небольшом поселке Дудинка, расположенном на берегу Енисея севернее Полярного круга.
Высокий, бравый, с закрученными кверху, по-флотски, кончиками усов, он понравился дудинцам. Было ему 32 года, знал он множество занятных историй, оказался человеком компанейским, веселым, но чувствовалось, что это человек «с характером».
Дудинцы, в большинстве люди торговые, полагали, что и приезжий займется тем же выгодным дельцем. Но он был не по-купечески щедр на угощения, легко давал деньги в долг и не приценивался к пушнине, на скупке которой богатели торговцы. Вскоре из застольных разговоров дудинцы поняли, что бывший моряк забрался на Таймыр не столько ради наживы, сколько из любопытства, что пригнал его сюда тот бес, который стольких людей заставляет странствовать по матушке Руси.
В начале зимы Бегичев уехал в тундру. Вернулся только по весне. Мешки, привязанные к его оленьим нартам, распирало от песцовых шкурок.
Дудинцы подумали было, что приезжий все-таки «тунгусничал», то есть по торгашеской грязной традиции спаивал кочевников и за бесценок забирал у них пушнину. Так делали многие, и это было не в диво.
Но вернувшиеся из тундры охотники рассказали, что новичок сам ставил ловушки-пасти, сам добывал песца, мерз в снегах, ночевал в холодных чумах.
Пришелец, «чужак», человек «с Большой Земли» (выражение, родившееся, должно быть, на островных зимовках) стал своим среди аборигенов.
А ведь люди Таймыра не отличались доверчивостью и далеко не каждому открывали душу. По Северу рыскало немало авантюристов, хищников, бессовестно обманывавших «инородцев». Жизнь жестоко учила простодушных кочевников, делала их скрытными и осторожными, заставляла долго присматриваться к новому человеку, пожаловавшему на становище.
Кочевники дали моряку имя «Улахан Анцифер» — «Большой Никифор». Было похоже, что моряк приживается на Таймыре.
На следующий год Бегичев опять уехал на промысел.
Однажды он грелся в чуме старого Захара Бетту и рассеянно слушал его, рассказы, где быль мешалась с небылицами. Захар вспоминал прежние времена и, конечно, говорил, что раньше люди были крепче, храбрее, вообще— лучше.
— Ходили, однако, к «Шайтан-земле». Теперь кто пойдет? Далеко боятся идти…
Бегичев насторожился. Что это за земля?
— Я был молодой, сам ходил к ней, с берега ее видел. На ту землю, однако, никто не ходит, там шайтаны своих волков пасут.
Мало ли небылиц рассказывают на Таймыре? Послушать стариков, так в тундре за каждым камнем шайтан.
А Бетту продолжал: плохой остров, много там людей погибло. Большой остров, «Шайтан-земля», «Земля дьявола». Хоть и недалеко от берега, как раз против Хатангской губы, да только нет теперь смельчаков, чтобы туда добрались…
Против Хатангской губы? Там на карте — синь, простор.
— Слушай, Бетту, я бы пошел на «Шайтан-землю». Да ведь это все сказки, нет такой земли.
Старик разволновался. Как это нет?! Пусть у него отнимутся ноги, пусть отсохнут руки, если он врет! Есть «Шайтан-земля», сам видел ее с Соляной сопки!
Он, Бетту, такой человек, что врать не будет: ходить на ту землю не ходил, побоялся, а видеть видел. Ходить туда страшно, шайтан напускает на людей свирепых волков. Был такой охотник Сизой, храбрец из храбрецов, добрался до «Шайтан-земли», да только там и сложил свои косточки…
«Шайтан-земля», «Земля Санникова». Сопоставление пришло невольно. Вспоминался Толль, его вера, его отвага. Может, и «Шайтан-земля» примерещилась и исчезла. А вдруг? Нет, проверить все же надо!
В начале 1908 года Бегичев отправился в тундру. К весне с двумя спутниками он пересек весь Таймыр. Они нашли сопку, о которой говорил Бетту. Морозная дымка размывала дали. В стекле бинокля надо льдами маячила призрачная синеватая полоска.
Земля! Взять на нее направление по буссоли было делом нескольких секунд. Бегичев налегке погнал оленью упряжку через нагромождение льдов.
Так вот она какая, «Земля дьявола»! Голый остров. Множество песцовых следов. Черные камни, торчащие из-под плотного снега. И что важно — похожий на мох ягель, олений корм.
Новоселы «Земли дьявола» наспех сложили избушку из плавника, Бегичев торопился: надо обойти остров, начертить его карту.
Как это делается, он представлял не очень точно. Но природная сметка, наблюдательность и страстное честолюбивое желание приобщиться к науке помогли ему еще во время плавания на «Заре» понять суть съемочных работ.
Трое с шагомером и буссолью пошли в обход острова. Шли весь день, ночевали возле речушки.
На рассвете боцман проснулся с неприятным ощущением близкой опасности. Выглянув из палатки, увидел волка. Зверь отбежал на бугор и стоял там, нюхая воздух.
Бегичев выстрелил, но промахнулся и тут заметил другого волка. Испуганный выстрелом, он почему-то бежал прямо к лагерю.
А олени, где же олени?!
Вот тебе и шайтановы волки. Пешком Таймыр не пройдешь. Бегичев схватил ружье, побежал к берегу. Следы оленей терялись во льдах пролива.
Одного спутника Бегичев оставил в лагере, с другим поспешил на поиски. К вечеру они пригнали стадо. Олени были целехоньки: почуяв волков, они умчались по знакомой дороге в сторону материка.
После этого несколько ночей спали по очереди, оставляя одного караулить оленей, чтобы шайтан опять не напустил на них волков. Но волки больше не появлялись. А после долгого дневного перехода так тянет ко сну… И очередной караульщик проспал половину стада.
Олени исчезли, не оставив следов.
Целый месяц Бегичев со спутниками шел по прибрежьям острова. Уже недалек был мыс, откуда они отправились вдоль берегов «Земли дьявола». И вдруг боцман увидел нечто, чему не сразу поверил: на берегу кривилась избушка-развалюха.
Так, значит, на острове уже бывали люди?!
В избушке было темно, пахло плесенью. Вспыхнул желтый огонек спички.
В полутьме Бегичев различил похожие на алебарды топоры с длинными топорищами. Стали смотреть внимательнее. В земляной пол были втоптаны шахматные фигурки странной, непривычной формы, вырезанные из мамонтовой кости.
Выходит, здесь был лагерь неведомых мореходов или промысловиков. Погибли они? Ушли на материк? И когда это было?
Бегичев видел алебарды только в музеях. Ими орудовали, пожалуй, еще до Петра Великого. Тогда сколько же избенке годков?
И о другом размышлял Бегичев. Раз здесь в старину жили русские люди, то что помешает обосноваться на острове их потомкам? Тут ведь не только зверь не пуган, но и земля не бедна.
В нескольких местах нашел Бегичев пласты каменного) угля, который хорошо горел в походной железной печке, а в горах на острове видел черную густую жидкость, похожую на нефть. Возможно, что в тех образцах горных пород, которые он всюду собирал во время поездок, тоже было что-нибудь ценное. Но в полезных ископаемых боцман разбирался плохо.
Когда настала полярная ночь и морозы прикрыли море молодым льдом, Бегичев с товарищами повез на материк добычу: туши диких оленей, песцовые шкурки, мамонтовую кость, образцы пород и растений.
По тундре, где все в движении, в вечных перекочевках, слух летит со скоростью оленьей упряжки. Тундра с одобрением присматривалась к новичку после его первого удачного песцового промысла: Теперь поход на «Землю дьявола» сделал Улахан Анцифера героем, достойным рассказов у костра.
И признание пришло не только на Таймыре.
Весной 1909 года Бегичев в черном сюртуке, в галстуке, неумело повязанном на могучей медной шее, ходил по Петербургу.
Генерал-лейтенант Вилькицкий-старший, начальник Главного гидрографического управления, принял его, заинтересовавшись картой открытого острова. Бегичева пригласили на торжественный обед в честь спуска на воду ледокольного судна «Вайгач». Он был всячески обласкан и в Академии наук. Академик Чернышев обещал ему поддержку и помощь.
В Дудинку Бегичев вернулся с бумагой, в которой таймырским властям предписывалось оказывать ему содействие, и с нетерпеливым желанием еще раз побывать на «своем» острове, чтобы основательнее обследовать его.
Многие просились со следопытом: промысел непуганого песца сулил достаток. Бегичев взял прежних спутников и двух новичков.
Весной 1910 года они благополучно перешли пролив.
Возле старинного зимовья поставили избушку из плавника. Лето минуло незаметно. Охотники мастерили песцовые ловушки. Бегичев разъезжал по острову, нанося на карту месторождения угля, собирая черепа мускусных быков и мамонтовую кость. Ему посчастливилось найти не только бивни и разрозненные части скелета, но даже кожу и мясо гигантского ископаемого.
Теперь у Бегичева были инструкции Академии наук и кое-какие книги. Он уже умел определять некоторые камни, мог правильно написать этикетку к каждому образцу.
Осень радовала приметами близкого удачного промысла: песцы шныряли по острову, и оставалось только дождаться, когда отрастет их зимний белый мех. Охотники заготовили много мяса диких оленей, запаслись топливом. Зима-не пугала, ее ждали с нетерпением.
Как-то ночью Бегичева разбудил вой. Пришла расплата за беспечность. Волки разогнали все оленье стадо.
Долгие поиски ни к чему не привели. Бегичев встревожился: надо всем уходить на материк, без оленей в тундре беда.
Но двое, Гаркин и Семенов, задумали остаться. Вот еще, уходить от промысла, когда песец сам в руки идет! Можно ведь высматривать ловушки и на лыжах.
Бегичев сердился, упрекал упрямцев в жадности, глупости, но убедить их так и не смог. Темной полярной ночью в самые свирепые морозы он, оставив двоих в избушке, с остальными спутниками пешком перебрался через пролив на материк.
По весне Бегичев купил вместо оленей ездовых собак, продовольствие и вернулся на остров со своими друзьями-якутами, поборовшими страх перед кознями шайтанов и согласившимися проводить его до «Земли дьявола».
Гаркин и Семенов обрадовались его приезду. Последнее время они берегли каждый кусок.
Нет, такие люди не добьются на Севере многого: ленивы, бездеятельны, беспечны. Плавнику на острове сколько хочешь, они же разобрали и спалили в печке старую избушку, а самую лучшую пору для охоты провалялись на койках.
Бегичев растормошил лентяев. Стали бить зверя, ловить рыбу. До осени на острове жили дружно.
С наступлением темной поры Бегичев, объезжая пустые ловушки, увидел, что в этот год хорошей добычи не жди: песцы в поисках корма, должно быть, ушли на материк. Ну что же, как говорится, раз на раз не приходится, надо чинить нарты да за песцами вдогонку…
Но Гаркин с Семеновым и на этот раз воспротивились: песцы вернутся, не резон уходить без добычи. Начались ссоры. Властный, не терпящий возражений, Бегичев горячился, стучал кулаком по столу.
Однако упрямцы твердили свое: «Перебьемся». Бегичев в сердцах крикнул, что, в конце концов, именно он за все в ответе, раз сам привез их на «свой» остров.
Тогда Гаркин протянул ему заранее написанное письмо. В нем говорилось, что купеческий приказчик Ефим Гаркин и дудинский охотник Николай Семенов, находясь в здравом уме и твердой памяти, по своей доброй воле остаются на острове, и если что с ними случится, то они ни в чем Н. А. Бегичева винить не будут.
Но Бегичев все же настоял, чтобы Гаркин поехал с ним на материк и пополнил запасы провизий.
Кто знает, может, раздоры на острове побудили Бегичева покинуть Таймыр. Надолго ли — он и сам не решил.
Лето Бегичев провел в разъездах. Побывал и в родном Цареве, и в Нижнем, и в Астрахани, и в Москве, и в Петербурге.
А поздняя осень застала его в лодке, плывущей вниз по Енисею. И вот итог его исканий: «Я решил вернуться опять на старое место к берегам Ледовитого океана, где себя чувствовал независимым и совершенно свободным гражданином».
Он добрался до Дудинки уже зимой и узнал, что Гаркин и Семенов с острова не возвращались. Обеспокоенный Бегичев при первой возможности в одиночку перебрался через пролив.
Еще издали он увидел, что зимовье занесено снегом по самую крышу.
«Я зашел в избу, но в ней было очень темно, — записал в тот день Бегичев. — Окна были забиты снегом. Я наткнулся на койку, где лежало что-то твердое. Я вышел и принес свечу, зажег ее. Открыл одеяло — там лежал мертвый Гаркин, а Семенова не было. На столе лежал дневник».
Это были записи Гаркина о событиях на острове.
Охотники, оставшись одни, упустили лучшее время промысла. Их терзали голод и цинга. Идти на материк в зимней полутьме они побоялись.
Первым умер Семенов. Он упал в снег возле пустой песцовой ловушки. У Гаркина не было сил похоронить товарища. Он еще долго боролся с голодом, варил старые кости песцов и оленей, грыз расшатавшимися зубами сухие ремни из моржовой кожи.
«Все надежды потеряны, если не придут люди, хотя бы вы, милый Никифор Алексеевич…» — читал Бегичев.
Последняя запись была сделана 19 марта:
«Я ожидаю конца существования».
Несчастный умер всего за несколько дней до приезда. Бегичева.
Следопыт навсегда покинул «Землю дьявола», которая обозначена теперь на всех картах как остров Бегичева, и вернулся в Дудинку.
Слух о событиях в Сибири с опозданием на два года дополз до Петербурга. Журнал «Вокруг света» напечатал статью «Трагедия Полярного круга». Статья начиналась так: «Летом 1913 года русская экспедиция под руководством инженера Бегишева…»
Видимо, простой боцман в роли исследователя не устраивал автора статьи. Для занимательности он превратил спутников «инженера Бегишева», Гаркина и Семенова, в золотоискателей и выдумал какого-то японского лоцмана Котцу, китобоя и авантюриста, который будто бы вероломно покинул их. На этом острове Гаркин и Семенов били соболей и куниц, добыли полпуда золота, открыли таинственный «лагерь шестидесяти мертвецов».
Когда журнал попал в Дудинку, «инженер Бегишев» был далеко от нее. Перед ним бурлила половодьем широкая река, ненанесенная на карты. У берега сгрудились оленьи упряжки. Улахан Анцифер в мучительном раздумье смотрел на мутные волны.
Надо было разведать переправу. Во что бы то ни стало. Любой ценой.
Бегичев шел на помощь кораблям экспедиции Северного Ледовитого океана «Таймыру» и «Вайгачу», затертым льдами возле побережья. Там ждали пополнения запасов продовольствия. Больные и те, без кого можно было обойтись на зимовке, надеялись выбраться на материк. Бегичев пообещал выручить моряков. И вот теперь эта река…
А, была не была!
Бегичев связал веревкой двух сильных оленей. Стал раздеваться, переступая босыми ногами по замерзшей за ночь глине. Взял в зубы нож. Погонщик оленей отпрянул в сторону, забормотал в страхе:
— Улахан Анцифер ум кружал! Совсем ум потерял, беда!
Кто же, как не сумасшедший, будет раздеваться на ветру, от которого и в оленьей малице дрожь пробирает!
Бегичев погнал в воду оленей. Прыгнул следом за ними, ахнул, задохнулся. Судорога свела тело. Успел схватиться за веревку. Олени плыли через реку, испуганно кося на него глазами. Только бы не разжалась окоченевшая рука!
На середине реки олень запутал веревку на рогах, потянул другого, тот начал захлебываться. Бегичев ударил ножом по туго натянутой веревке. Олени повернули назад к стаду. Бегичев поплыл один. Через полчаса он, весь синий, стуча зубами, пригнал унесенный ветром на другой берег каяк и велел начинать переправу.
Вскоре со стоящего среди льдов судна «Эклипс» заметили вдали долгожданные оленьи упряжки.
«Эклипсом» командовал капитан Отто Свердруп. Судно было снаряжено русским правительством для поисков полярных экспедиций, бесследно пропавших летом тяжелого в ледовом отношении 1912 года,
Экспедицией на «Св. Анне» руководил лейтенант Георгий Брусилов. Экспедиция на судне «Геркулес» ушла во льды под начальством полярного исследователя Владимира Русанова.
След «Св. "Анны» вскоре отыскался, но об этом особо. О судьбе же «Геркулеса» Свердрупу не удалось узнать решительно ничего (минуют еще два десятилетия, пока из небытия дойдет первая весточка о пропавшей экспедиции). А пока что «Эклипс» дал приют людям с «Таймыра» и «Вайгача», пришедшим сюда и ожидавшим Бегичева.
Улахан Анцифер на головной упряжке несся к «Эклипсу». Оттуда салютовали винтовочной пальбой. Бегичев едва не валился с ног: шутка ли, сорок семь дней тяжелейшей дороги!
Когда «Эклипс» передал по радио на «Таймыр» о приходе санной партии, оттуда дважды запрашивали, точно ли, что прибыл именно Бегичев?
Вскоре караван, забрав пятьдесят моряков экспедиции Северного Ледовитого океана, повернул на юг.
Конечно, Бегичев совершил подвиг, посильный лишь человеку, знающему Север, имеющему надежную опору в тундре. Только Улахан Анцифер смог по весне, перед началом перекочевок, нанять многие сотни оленей у своих приятелей — а приятели у него были на каждом становище.
Только Бегичев с его упорством, с его верой в себя мог пробиться к океану через весеннюю тундру, когда пурга внезапно сменяется оттепелью с дождем, снег раскисает, плотный туман скрывает все вокруг, ручьи на глазах превращаются в речки, а речки — в бурные реки. С сотворения мира на них никто не строил мостов, и единственный способ переправы — гнать оленей в ледяную воду вместе с деревянными нартами…
Да, Бегичев совершил подвиг. Но запись в его дневнике о прибытии на «Эклипс» сдержанна. Вилькицкий-младший, командовавший экспедицией, поздравив по радио Бегичева, попросил затем, чтобы тот привез на «Таймыр» и «Вайгач» почту. Было похоже, что Вилькицкому это казалось простым делом: еще каких-нибудь триста километров, только и всего.
Через Свердрупа Бегичев передал на «Таймыр», что не может выполнить просьбу: по дороге надо пересекать большую разлившуюся реку Таймыру. Вилькицкий радировал:
Бегичев должен привезти почту. Рассерженный Бегичев сказал Свердрупу:
— Я же пришел не развозить почту, а спасать людей.
Видимо, эти слова были переданы по радио Вилькицкому, и тот перестал настаивать…
Мне не удалось найти свидетельств самого Свердрупа относительно похода Бегичева. Но на «Эклипсе» находился представитель морского ведомства доктор Тржемеский. Его дневники сохранились. Вот несколько записей, взятых подряд из описания «важнейших событий за 1915 год»;
12 июня. Убит первый гусь.
20 июня. Принесены первые гусиные яйца.
5 июля. Рано утром пришел с частью оленей Бегичев и привез почту. Вечером умер кочегар 1-й статьи Мячин (транспорт «Вайгач»),
7 июля. Кочегар Мячин похоронен с отданием воинских почестей на мысе Вильда. На его могиле поставлен большой крест, сделанный из плавника.
Похоже, что и доктор Тржемеский не оценил по достоинству того, что сделал Бегичев.
А у Бегичева началась долгая волокита с отчетом и с расчетом. Бегичев истратил на экспедицию много своих денег, все обошлось дороже, чем он думал сначала. Чиновники же из Петрограда докучали назойливыми придирками: почему он, Бегичев, бросил в тундре износившиеся нарты, ведь это все-таки казенное имущество?
Вероятно, годы, потянувшиеся после похода к «Эклипсу», были самыми тяжелыми и пустыми в жизни Бегичева. Нельзя сказать, чтобы он бедствовал, но прежнего достатка не было. Были деньги «на жизнь», и не было для того, чтобы отправиться в давно задуманный поход за хребет Бырранга.
А к неудачам материального свойства прибавилось обострение душевного разлада, существо которого можно было бы выразить так: «От своих отстал, к чужим не пристал».
Выходец из «низов», он в северных скитаниях — сначала на «Заре», потом в снегах Таймыра — сталкивался с людьми «высшего круга». Ледяное безмолвие сглаживает социальные различия. Ему не пришлось испытать холодной отчужденности, плохо скрываемого пренебрежения к «выскочке», которое выпало на долю рыбацкого сына Георгия Седова в среде кастового морского офицерского Петербурга.
В столице боцман был недолгим гостем. На Таймыре же самым высоким чином был туруханский пристав Кибиров, и скорее он нуждался в Бегичеве, чем Бегичев в нем. Но разве о дружбе с подобными людьми мечтал Улахан Анцифер? Он видел себя открывателем и первопроходцем, о котором говорят в Географическом обществе, вспоминают в Академии наук… А тут подошли дни, когда о бывшем боцмане стали забывать даже соседи.
Начались важные события. Всех взбудоражила депеша
об отречении царя. Из Туруханского края потянулись к югу обозы: ссыльные торопились «в Россию». Трехцветный флаг над дудинской почтовой конторой сменился красным. Все говорили о революции, говорили по-разному, Бегичев слушал и ни в чем не мог разобраться по-настоящему.
Позднее, когда в Сибири началась гражданская война, Улахан Анцифер не примкнул ни к одному из лагерей. А ведь он мог рассчитывать на покровительство самого «верховного правителя», обещавшего никогда не забыть своего спасителя.
Но Бегичев не пошел к колчаковцам. А когда на Севере окончательно утвердилась Советская власть, присматривался к новым людям без особого дружелюбия. И конечно, не потому, что они прижали купцов и посадили в кутузку пристава.
«Вина» их была в том, что они забыли его, Никифора Бегичева, георгиевского кавалера, обладателя золотой медали за экспедицию на «Заре», открывателя «Земли дьявола». Забыли, будто и нет его вовсе, будто ничего не сделал он полезного на Таймыре и никому теперь не нужен.
Красные флаги полоскались на мачтах пароходов, привозивших в Дудинку соль, порох, отпечатанные на оберточной бумаге брошюрки. Приезжали люди с мандатами, уходили в тундру искать уголь, учить ребятишек, ловить укрывшихся колчаковских карателей.
Жизнь шла своим чередом, странная, не похожая на прежнюю. Шла мимо домика, где томился боцман Бегичев.
Исчезнувшие в тундре
Поздней осенью 1920 года матрос с гидрографического бота «Иней» прибежал к Бегичеву и попросил боцмана срочно прийти на судно.
На «Инее» его ждал представитель Комитета Северного морского пути. Бот, убегавший от ледостава, сказывается, специально зашел в Дудинку. У Комитета было важное дело к Бегичеву.
…Руал Амундсен все же решил осуществить дрейф вдоль полярных окраин Евразии, по поводу которого много говорил с Нансеном. Но «Фрам» уже изрядно одряхлел, и Амундсен построил судно «Мод», имевшее ту лее яйцеобразную форму корпуса.
Летом 1918 года экспедиция покинула Норвегию. Предполагалось, что она пройдет вдоль берегов Сибири с од, — ной зимовкой. Но коварная изменчивость ледовых условий нарушила план. «Мод» застряла у восточных берегов Таймыра, недалеко от мыса Челюскин. В бухте, названной именем экспедиционного судна, льды продержали Амундсена свыше года.
Осенью 1919 года бухту «Мод» покинули судовой плотник Петер Тессем и штурман Пауль Кнутсен. Они должны были доставить почту и научные материалы на остров Диксон.
— Так вот, ни тот, ни другой до Диксона не добрались, — заключил краткий рассказ уполномоченный. — Их уже искала норвежская шхуна «Хеймен». Никаких следов! Норвежское правительство обратилось к нашему за содействием. Вот мы и подумали, что лучше вас, Никифор Алексеевич, никто с этим делом не справится. Вы как, согласны?
— Да, — просто сказал Бегичев.
— Тогда ждите официальную депешу. А пока продумайте, как и что.
И уполномоченный распрощался с Бегичевым. Тот в душе торжествовал: о нем помнят, он нужен, он еще покажет, на что способен!
Вскоре пришла радиограмма, подтверждающая, что поиски должны начаться ближайшей весной. Были в радиограмме особенно дорогие Бегичеву строки о предстоящей экспедиции: «Примите участие как в организации, так и в выполнении ее по примеру 1915 года. Со стороны Совет республики вам будет оказано содействие».
И снова, как в 1915 году, Бегичев собрал оленей — огромное стадо, пятьсот голов. Снова была весенняя тундра. Сначала караван проделал долгий путь до Диксона. Он был бы ненужным, этот крюк, если бы норвежцы, которым предстояло участвовать в поисках, сами приехали в Дудинку. Но они отказались, видимо, стараясь беречь силы.
От Диксона вдоль побережья океана с Бегичевым пошли капитан зимовавшей у острова шхуны «Хеймен» и матрос, знавший русский язык.
Дневник похода — хроника нарастающих трудностей: «Олени падают»; «Холодно»; «Идем по водянистому снегу»; «Олени бредут в нем по брюхо»; «Бросили 9 оленей»; «Дров нет, хлеба давно уже нет, пожалуй, доведется есть сырое мясо»; «У нас пали все олени…».
До места, где Тессем и Кнутсен должны были по уговору с Амундсеном оставить письмо о своем походе, экспедиция шла пятьдесят дней. Это был памятный Бегичеву мыс Вильда, возле которого в 1915 году стоял «Эклипс».
Где норвежцы могли спрятать письмо? Конечно, в сложенной из камней пирамидке. Там действительно оказалась жестянка с запиской:
«Два человека экспедиции «Мод», путешествуя с собаками и санями, прибыли сюда 10 ноября 1919 года… Мы находимся в хороших условиях и собираемся сегодня уходить в порт Диксон.
Петер Тессем, Пауль Кнутсен»
С тех пор время могло стереть все следы. Поисковому отряду предстояло теперь медленно, очень медленно возвращаться к острову Диксон, заглядывая по пути в каждую бухту, на каждый мыс, на каждую косу.
Норвежцы могли пробираться вдоль самого берега, могли срезать углы через тундру, могли идти по морскому льду. Нужно было каждый раз чутьем угадывать их выбор. Оплошность, промах — и отряд пройдет в двадцати шагах от какого-либо предмета, оставленного, брошенного или потерянного норвежцами. Пройдет, не напав на след. Поэтому с каждого места стоянки расходились пешком в разные стороны, прочесывая тундру.
Первой находкой были сани. Норвежцы почему-то бросили их.
Между тем у поисковой партии кончалось продовольствие. Последнюю банку консервов растянули на два дня. Оставалась надежда на ружье.
Коса возле мыса Приметного привлекла внимание Бегичева. Он медленно направился вдоль нее. И вот о чем повествует дальше его дневник:
«Я увидел сожженные дрова и подошел к ним. Здесь лежат обгоревшие кости человека и много пуговиц и пряжек, гвозди и еще кое-чего есть: патрон дробовый, бумажный и несколько патронов от винтовки… Патроны оказались норвежского военного образца 1915 года».
Пришли капитан и матрос «Хеймена», молча сняли шапки. Что же здесь произошло? Решили, что один из двух, посланных с «Мод», погиб тут, на косе. У другого, должно быть, не было сил долбить вечную мерзлоту. Он сжег труп товарища, чтобы тот не стал добычей песцов.
Но кто погиб у мыса — Тессем или Кнутсен?
Что стало причиной трагедии?
Куда побрел отсюда оставшийся в живых?
Розыски продолжались до зимы, когда снежный саван надолго прикрыл тундру. Поисковый отряд прошел по Таймыру, как потом подсчитал Бегичев, 2346 верст!
Капитан и матрос «Хеймена», подружившиеся с Бегичевым, погостили у него в Дудинке, а потом вернулись в Норвегию. Шхуна ушла еще раньше. Норвежское правительство решило прекратить поиски.
Конечно, Бегичев искал случая их продолжить.
Везучим человеком был Улахан Анцифер! Судьба сводила его с интересными, значительными людьми. Работа рядом с Толлем в тесном судовом мирке, где все на виду друг у друга, — не она ли оказала влияние на дальнейший жизненный путь Бегичева? Во время поездки по Енисею боцманом-следопытом заинтересовался Нансен, нашедший, что внешне Улахан Анцифер напоминает Амундсена.
И вот Бегичеву представился случай ближе узнать еще одного исследователя. Он направлялся как раз туда, где, возможно, сохранились какие-то следы второго норвежца из команды «Мод».
Этот исследователь — Николай Николаевич Урванцев.
Он не был коренным сибиряком, родился в Поволжье. Но с 18 лет вся его жизнь, все помыслы — Сибирь.
На семь лет старше нашего века, он окончил Томский технологический институт в первый год Советской власти. С тех пор верно служил ей. Именно Урванцев стал одним из первооткрывателей норильских руд и углей — а это было в 1920 году, когда «усиленный» паек участников экспедиции составляли 200 граммов сахара и масла в месяц.
Урванцев продолжал разведку и на следующий год. Сложенная им и его спутниками бревенчатая хижина стала первым домом будущего Норильска. Затем Урванцев произвел первую рекогносцировку реки Пясины, — может, ей суждено стать водной дорогой для вывоза к морю ископаемых богатств тундры?
Далеко не все верили в возможность использования норильских руд. Но Урванцева поддержал Дзержинский. Работы продолжались, удалось найти достаточно богатое медно-никелевое месторождение. В 1926 на Енисей пожаловала уже многолюдная экспедиция для более полных исследований.
Но все это и многое другое еще впереди, а в 1922 году Урванцева особенно интересовали водные пути. Зимой он побывал на озере, в которое впадает близкая к месторождениям речка Норилка, и откуда уходит к океану Пясина. Летом наметил спуститься по реке до устья и оттуда морем пройти на Диксон.
Услышав об этом, Бегичев разыскал Урванцева. Они были знакомы, геолог знал о поисках спутников Амундсена. Место для Бегичева в рыбачьей лодке сразу нашлось.
Спускались по течению без особенной спешки, делая промеры. Глубины были разными, но в общем достаточными для прохода судов по большой воде, до осеннего спада.
Урванцев был исследователем несколько иного склада, нежели Толль. С такими Бегичев еще не встречался. Ну вот — спуск по Пясине. Его и экспедицией не назовешь. Какая уж тут слава, какие открытия!
А ради чего все затеяно? Для государственной пользы. Не похож Урванцев на мечтателя, суховат, деловит. Но послушаешь его — мечтатель. Только в помыслах не поиски непознанных земель, а города, рудники, заводы в тундре. Далеко его заносит! Мужик, однако, дельный, в работе трехжильный, сноровистый, у такого есть чему поучиться даже таймырскому следопыту…
К началу августа лодка была уже в устье Пясины. Богатые места, много дикого оленя, гусей, всюду песцовые норы. Бегичев прикидывал, как сюда лучше добираться из Дудинки для промысла.
Лодка вышла в море. Старались держаться поближе к берегу. Как-то, приглядывая место для ночевки, увидели в воде белые пятна.
Урванцев подумал сначала, что это куски кварца. Нет, не похоже. Причалили.
В воде плавали листы бумаги с записями на английском языке.
Немедленно взялись за поиски. И вскоре нашли пакет из непромокаемой материи. Сохранился адрес: «Господину Леону Амундсену, Христиания. Почта, рукописи, карты, зарисовки».
Леон — брат Руала Амундсена!
В руках Урванцева был пакет, ради доставки которого погибли двое.
При тщательном осмотре нашли другой пакет, адресованный институту Карнеджи в Вашингтоне. Третий, видимо, побывал в медвежьих когтях, и его содержимое превратилось в размокшие, разрозненные листы, на которых проглядывали лишь отдельные слова.
Бегичев подивился тщательности, с которой Урванцев описывал каждый найденный предмет: где лежал, каково состояние. А предметов было много: инструменты, походная аптечка, бритвенный прибор, пуговицы, нитки, крючки, обрывки одежды.
В заплесневевшем кожаном бумажнике оказались деньги и визитные карточки Амундсена, на которых его рукой была написана просьба об оказании всевозможного содействия Петеру Тессему. Что же все это значило? День поисков не дал ничего нового. Теперь лодка шла медленно, с частыми остановками для осмотра берега.
У полуразвалившейся избушки, от которой до Диксона оставалось километров шестьдесят, нашли брошенные две пары лыж, обрывки оленьей шкуры.
Далее до самого острова не удалось обнаружить никаких следов норвежца. Но если все же он погиб где-то недалеко от цели, почему никто из диксоновцев не обнаружил останки?
На Диксоне, куда пришла экспедиция, Бегичев должен был ждать парохода в Дудинку. Чтобы не терять времени, он охотился возле острова.
…Скелет смутно белел в береговой расщелине. Бегичев увидел его с лодки.
На часах, лежавших в кармане полуистлевшего вязаного жилета, прикрывавшего скелет, было выгравировано имя Тессема. На ремешке, привязанном к поясу, блестело золотое обручальное кольцо. «Паулина» — было написано внутри кольца. Так звали жену Тессема.
Норвежец погиб вблизи радиостанции Диксона. Если бы не полярная ночь, он должен был видеть ее мачту!
В дневнике Бегичева сказано: «Он лежал в 4-х шагах от моря на каменном крутом скате. От Диксона (радиостанции) в 3-х верстах». Бегичев не пытался объяснить причину гибели норвежца и отметил лишь, что закончил свою миссию по розыску погибших.
Может быть, несчастный умер от полного истощения?
А могло быть и так: увидел огни радиостанции, заторопился, сорвался на прибрежные камни. Многое могло быть, но никогда не узнаем мы, что случилось в действительности.
Когда в Норвегии услышали о находке останков Тессема, газеты вновь вернулись к обсуждению причин трагедии на побережье океана. Однако они не смогли прибавить ничего нового и ограничились легкими упреками в адрес Амундсена, в опубликованных дневниках которого была датированная летом 1920 года запись: «Сообщение о том, что никто не имел никаких вестей от Кнутсена и Тессема, может объясниться только тем, что телеграф на Диксоне не работает: оснований беспокоиться за них нет».
Норвежское правительство поблагодарило советские власти за блестящие результаты поисков спутников Амундсена. Урванцев и Бегичев получили в награду именные золотые часы.
Эти часы Никифор Алексеевич взял с собой в роковой поход, когда во главе первой на Таймыре охотничьей кооперативной артели «Белый медведь» отправился к мысу Входному возле устья Пясины.
И снова загадки…
Осенью 1955 года на Таймыр прилетел из столицы самолет. На мысе Входном московские криминалисты еще раз опросили свидетелей. Затем вскрыли могилу.
Среди присутствовавших был лично знавший покойного Иван Гаврилович Ананьев. Тогда еще совсем молодой человек, он ушел из Дудинки вместе с артелью «Белый медведь». Они добрались до Пясинского озера, и здесь Ананьев повернул к себе на факторию, а Бегичев с товарищами отправился дальше.
Я расспрашивал Ивана Гавриловича об Улахане Анцифере. Он рассказал о его отзывчивости. Охотясь вместе с эвенком Олото, Бегичев отдавал тому все шкуры добытых диких оленей: «У тебя семья большая, тебе всех одевать надо».
— Ведь вот сколько лет прошло, а спросите любого дудинца, спросите кого хотите в тундре — всяк о Бегичеве слышал. Полюбился он людям, наш Никифор Алексеевич!
Бегичев запомнился Ивану Гавриловичу крепким, здоровым, каким был в начале своего последнего путешествия. Двадцать восемь лет спустя Ананьев увидел останки Улахан Анцифера сквозь мутный лед во вскрытом гробу…
Судебно-медицинское исследование было сделано на месте и продолжено потом в Москве с применением новейших достижений криминалистики. Версия о насильственной смерти Бегичева не подтвердилась. Было установлено, что Бегичев погиб от авитаминоза (цинги).
Последняя страница биографии полярного следопыта обрела достоверность. Отпали подозрения, тяготевшие над членами артели «Белый медведь». Пусть этих людей последние годы незаслуженно обвиняла лишь молва — публичное признание их невиновности после кропотливой работы криминалистов было делом нужным и гуманным.
Ради всего этого, безусловно, стоило снаряжать экспедицию к одинокой могиле на берегу Северного Ледовитого океана.
Казалось бы, места гибели двух норвежцев после сделанных находок можно было считать окончательно установленными. Труп Кнутсена был сожжен возле мыса Приметного, где обнаружили остатки костра. Скелет Тессема нашли около Диксона.
Подвиг, завершившийся драмой, всегда волнует. Ученые, писатели, журналисты много раз возвращались к событиям в таймырской тундре, основываясь на давних, всем известных и бесспорных фактах.
Но бесспорных ли?
Однажды мне позвонил Никита Яковлевич Болотников, с которым нас много лет связывал общий интерес к истории Арктики и особенно к личности Бегичева.
— Если вы свободны вечером… (он назвал дату), то советую заглянуть в Географическое общество. Надеюсь, не раскаетесь…
Народу собралось много. Я узнавал исследователей Арктики и Антарктики, капитанов ледового плавания, известных географов. Над столом президиума карта полярных окраин Таймыра была расчерчена цветными линиями, испещрена датами, рядом с которыми выделялись жирные вопросительные знаки.
Никита Яковлевич в парадном черном костюме выглядел торжественно. Детские голубые глаза удивительно не вязались с седой бородкой.
— Уважаемые дамы! Уважаемые товарищи!
Уже это несколько необычное обращение к аудитории показало, насколько он взволнован.
А дальше мы услышали вот что.
Тессем и Кнутсен, утверждал Болотников, никогда не
были у мыса Приметного. Тессем не сжигал там труп своего погибшего товарища. В костре вообще не было костей человека.
Доказательства? Прежде всего — логика. Зачем было Тессему поднимать тяжелый плавник для костра на высоту почти четырех метров — а именно там нашли золу и кости, — если он мог сжечь останки у самой воды, куда океанские волны выбрасывают стволы и сучья деревьев?
Все, что было найдено у мыса Приметного, доставили в свое время в Новосибирск и там, перед отправкой в Норвегию, находку тщательно описал инженер Рыбин. Он подробно расспросил также норвежца-переводчика, участвовавшего в поисках вместе с Бегичевым.
Рыбин узнал, что кости, найденные в костре, мало походили на человеческие, за исключением одной, которая напоминала осколок черепа.
Но главное даже не в этом. Бегичев говорил о находке винтовочных патронов, изготовленных в 1915 году. Переводчик назвал другую дату изготовления — 1912 и 1914 год. У Рыбина значатся исключительно патроны 1912 года. По меньшей мере странно, что Амундсен взял в ответственнейшую экспедицию, которая могла затянуться на несколько лет, старые патроны: ведь «Мод» отправилась в плавание летом 1918 года.
Точно известно из описаний — тут расхождений нет, — что охотничьи дробовые патроны были 16-го калибра. Но ружей этого калибра на «Мод» не могло быть. Болотников списался с норвежскими полярниками и получил копию счета норвежской фирмы «Хаген», которой Амундсен заказывал охотничье снаряжение и лыжи. Фирма снабдила экипаж «Мод» исключительно ружьями 12-го калибра!
Внимательный просмотр списка всего, что было обнаружено вместе с почтой Амундсена, продолжал Болотников, также наводит на размышления. Странно, что среди вещей безусловно нужных, есть папка с чистой бумагой, три кастрюли, керосиновый бак да сверх того еще пустой бачок. Неужели одинокий, обессиленный путник, помимо одежды, ружья, продовольствия, тащил около десяти килограммов!
И не вернее ли предположить, что до лагеря, где была оставлена почта, Тессем и Кнутсен шли вместе, причем состояние их было достаточно удовлетворительным. А затем случилось нечто…
Что именно? Во всяком случае, что-то очень серьезное.
Может, Кнутсен тяжело заболел. Тогда, бросив все, до почты включительно, Тессем повез больного к Диксону.
По дороге есть места, где коварные полыньи подстерегают путника даже в разгаре полярной зимы. Санки с больным могли провалиться под лед. Тессем тоже попал в ледяную воду. Обогреться и обсушиться ему было негде, он брел дальше, пока не замерз…
Так неожиданно все, что произошло после того, как двое спутников Амундсена покинули благополучно достигнутый ими мыс Вильда, вновь стало спорным, требующим дальнейших исследований.
Тщательный анализ вещей, найденный там, где была брошена почта, по мнению некоторых полярников, поставил под сомнение даже то, что на берегу возле Диксона найдены останки Тессема, а не Кнутсена. Обручальное кольцо жены Тессема могло оказаться на поясе его спутника: по норвежскому обычаю его снимают с пальца после смерти для передачи родным…
Но на чьи же следы в действительности напал Бегичев у мыса Приметного?
То был лагерь «русановцев»!
…И вот еще одна полярная трагедия, еще одно свидетельство, что в Арктику шли преимущественно люди даровитые, не робкого десятка, люди, сознающие свой долг перед народом.
Владимир Русанов родился в Орле. Год рождения известен — 1875, год смерти в справочниках обозначен обычно так: 1913? Знак вопроса не снят до сих пор.
Русанов рано связал судьбу с революционным движением. Его выслали на поселение в Вологодскую губернию.
В те годы обсуждалась идея создания водных путей, связывающих в единую судоходную систему главные реки России. Ссыльный, человек творческий, с широким техническим кругозором, провел одно лето в разведках на Печорской земле. Русанов составил проект канала для плавания судов между Волгой и Печорой «на благо промышленного развития и культурного подъема Родины…»
После окончания срока поселения он поехал во Францию: ему запретили проживать в университетских городах России, и он стал студентом Сорбонны, знаменитого парижского университета.
Вернувшись на родину, занялся исследованием Новой Земли. Вторым в истории Арктики обогнул Мыс Желания, ее самую северную точку. Первым был помор Савва Лошкин, ходивший во льды в 1760 году.
Работы Русанова помогли окончательному закреплению Новой Земли за Россией.
Русанов провел в Арктике несколько лет, на небольшой моторной лодке рискнул плавать по Карскому морю, наконец, возглавил экспедицию на Шпицберген. Для нее закупили деревянное судно «Геркулес», размеры и мощность мотора которого отнюдь не соответствовали названию.
Перед отплытием Русанов съездил в Париж и вернулся со своей невестой, студенткой-медичкой Жюльеттой Жан. Она взяла на себя обязанности судового врача.
Русанов успешно выполнил работы на Шпицбергене. Ожидалось, что он вернется в Петербург. Но отправив с тремя спутниками, покинувшими судно, все материалы экспедиции, он повел «Геркулес» иным маршрутом. В поселке у пролива Маточкин Шар оставил телеграмму: «Иду к северо-западной оконечности Новой Земли, оттуда на восток. Если погибнет судно, направляюсь к ближайшим по пути островам: Уединения, Новосибирским, Врангеля. Запасов на год, все здоровы».
Незадолго до ухода в последнее плавание Русанов писал в одной статье, что уже пять лет занимается практическим непосредственным изучением льдов на «Великом Северном морском пути, который должен связать Европу с Сибирью».
И вот повел по нему корабль.
Телеграмма была отправлена в августе 1912 года…
«Геркулес» исчез, считалось, — бесследно.
Но в 1934 году на острове у побережья Таймыра нашли столб с надписью «Геркулес» 1913», на другом, расположенном южнее, — вещи двух членов команды, Попова и Чухчина.
Возможно, судно после зимовки было раздавлено льдами, и оставшиеся в живых участники экспедиции пошли к материку?
…В зале заседания находились исследователи, много сделавшие для прояснения тайны «Геркулеса». Среди них— полярный гидрограф Владилен Троицкий. Тут были также члены экспедиции Географического общества и «Комсомольской правды», которая под руководством Дмитрия Шпаро, позднее возглавившего лыжный поход к Северному полюсу, несколько лет планомерно искала новые следы русановцев.
Свое утверждение Болотников обосновывал прежде всего сходством охотничьих патронов, найденных на месте находок вещей двух матросов «Геркулеса» и возле костра, где, как думали раньше, было сожжено тело Кнутсена. На них оказалось одинаковое клеймо, причем не норвежской фирмы.
По мнению Болотникова, часть предметов, собранных возле костра, едва ли могла принадлежать норвежцам, но зато вполне могла быть у русановцев. Зачем, например, людям, идущим на лыжах, лодочный багор? Только лишняя тяжесть, обуза. А для потерпевших кораблекрушение и добиравшихся к берегу на шлюпке он — нужнейшая вещь.
В костре нашли остатки очков. Ни Тессем, ни Кнутсен, как установлено, очками никогда не пользовались. А среди команды «Геркулеса» был человек, носивший очки схожей формы, — механик Семенов.
Наконец, мало кто придавал значение тому, что монета, найденная Бегичевым, была французской, а не норвежской, на пуговице же оказалось клеймо торговавшей женской одеждой парижской фирмы «Самаритен», куда, возможно, наведывалась Жюльетта Жан…
Докладчика проводили аплодисментами. Посыпались вопросы и записки. Затем началось обсуждение. Меня особенно интересовало, что скажет Владилен Александрович Троицкий. При поисках следов «Геркулеса» ему чаще всего приходилось говорить «нет».
Он тщательно проверял разные версии.
Одно время предполагали, что русановцы могли оказаться на Северной Земле: там будто бы нашли части человеческого скелета. Троицкий летал туда, собрал кости, отправил на исследование анатомам. Те дали заключение: это кости белого медведя и северного оленя.
В другой раз в Таймырской губе нашли якобы обломки «Геркулеса». Троицкий отправился на место, произвел тщательную экспертизу обломков. Нет, это был не «Геркулес», а какое-то судно, построенное в тридцатых годах.
Троицкий развесил рядом с картой Болотникова свои карты и схемы.
— Позволю себе согласиться со многими аргументами уважаемого докладчика, — начал он. — Да, вполне возможно, что Бегичев обнаружил лагерь русановцев.
Далее ученый напомнил об ошибке Бегичева. То, что следопыт и его спутники считали мысом Приметным, на самом деле — побережье бухты Михайлова. Именно там экспедиция «Комсомольской правды» обнаружила деревянный памятный столб с надписью «Н.Б. 1921», об установке которого есть запись в дневниках Бегичева,
— Могли попасть русановцы в эту бухту? Вполне могли… Не могу безоговорочно согласиться с тем, что в костре не сжигалось тело или тела. В описаниях находок упоминался кусок обгоревшего пиджака. Если это не было сожжением, зачем бросать в огонь очки? Все найденные предметы, кроме винтовочных гильз, были обгоревшими. Если бы костер раскладывали для того, чтобы готовить пищу или обогреваться, ничего подобного не могло бы быть. И не так уж много плавника понадобилось бы поднять от воды, чтобы кремировать погибшего или погибших. Вы возьмите плавник лиственницы. Так полыхает — бутылочное стекло оплавляется! Следовательно, вполне можно предположить…
Здесь я на полуфразе оборву рассказ.
Обычно в детективе все выясняется в самом конце. Этот полярный детектив окончен лишь отчасти. Прояснено многое, но далеко не все. Узлы, которые казались развязанными более полстолетия назад, завязываются вновь. И мало надежд, что все они будут распутаны до конца.
Но искать, но распутывать надо! Ошибаясь, разочаровываясь, начиная многое сначала, без сожаления оставляя след, казавшийся таким надежным, смело вступая на новую тропу в надежде приблизиться к истине!
Поисковые экспедиции последних лет основываются на предположении, что «Геркулес» погиб или был оставлен командой после того, как судну не удалось освободиться из ледового плена летом 1913 года. Продовольствия не оставалось, горючего тоже — ведь запасы были рассчитаны всего на год. Вероятный путь команды — побережье Таймыра, скорее всего к устью Пясины.
Поиски велись во многих местах. С русановцами связывают уже свыше двухсот находок. Считается, что установлены места трех их стоянок. Здесь не все бесспорно.
«Следствие по делу исчезнувшей экспедиции» — так называется опубликованное в изданном в Красноярске сборнике «Полярные горизонты» (1987 г.) наиболее серьезное, на мой взгляд, исследование, где анализируются факты и различные гипотезы. Это труд Дмитрия Шпаро, Александра Шумилова, Владилена Троицкого, обобщивший их более ранние публикации.
В нем нет полной разгадки тайны. Но ведь поиски продолжаются.
А теперь вернусь к возникшему было спору относительно того, кто именно похоронен возле Диксона — Тессем или Кнутсен? Казалось бы, повод для сомнений был не столь уж значителен.
Гравировка на крышке часов погибшего указывала, что они принадлежали Тессему, но обручальное кольцо ремешком было привязано к поясу. Последнее противоречило норвежскому обычаю: человек при жизни никогда не снимает кольцо с пальца.
Еще Пушкин писал: «Обычай деспот меж людей», моряки же, что говорить, суеверны и обычаи соблюдают. Норвежский ученый Рихтер сделал вывод, что, вероятно, возле Диксона погиб Кнутсен, решивший доставить на родину часы и кольцо спутника.
Окончательный ответ был получен группой советских экспертов, специально вылетавших на Диксон. Криминалисты и медики обратили внимание на запись Амундсена о том, то Тессем страдал головными болями. Был известен возраст норвежцев: Кнутсену — 30 лет, Тессему — 44 года. Рост обоих помогли определить фотографии, снятые на борту судна с одной и той же точки. Тессем был гораздо ниже спутника.
Вскрытие могилы показало: скелет принадлежал очень низкорослому человеку, череп которого сохранил следы краниостеноза, болезни, вызывающей сильные головные боли.
Надпись на могильной каменной глыбе, где было названо имя Тессема, изменять не понадобилось. Но при обследовании скелета эксперты не нашли никаких следов повреждений, которые помогли бы выяснить непосредственную причину смерти норвежца. До сих пор мы не знаем также, как и где погиб Кнутсен.
Упомяну в заключение — так, для примера, — лишь о «Земле Санникова». Уже давно ее название, как и других мифических земель, заключают в кавычки.
Никому и в голову не приходило обвинять в мистификации Санникова, Толля, Джергели. Да, они видели… Но что именно?
Цитирую авторитетный географический журнал.
«Эту Землю долго искали, и ныне доподлинно известно, что ее нет. Однако среди полярников и по сей день существует мнение, что Земля Санникова была».
Приоткрыли завесу над тайной советские полярные летчики во главе с Иваном Ивановичем Черевичным. Они обнаружили в труднодоступных районах арктического бассейна гигантские дрейфующие ледяные острова.
Но ведь Толль видел горы — настоящие, похожие на базальты Сибири!
Продолжу цитату из журнала: «В арктических морях на десятки метров выступают над поверхностью воды покрытые слоем земли массивы каменного льда, составляя участки побережий и образуя различные по величине острова».
На десятки метров! Покрытые землей, они вполне могли казаться участками суши.
В дальнейшем потепление Арктики решило судьбу подобных островов: они растаяли.
Все ясно?
Но вот загадку «Земли Санникова» недавно вновь заволокло туманным шлейфом паров и газа. В самом прямом смысле: то был замеченный с искусственных спутников след извержения неизвестного вулкана. Такое в Арктике никогда прежде не наблюдалось. А тут вулканологи определили мощность, примерно равную грандиозному извержению вулкана Толбачик.
Где же спутники зарегистрировали необычное явление?
Недалеко от острова Беннетта!
Вулканологи вспомнили, что в прошлом веке Де-Лонг видел возле этого острова возвышающийся над водой конус, который он принял за вулкан. И вот их заключение:
«Вулканические купола, образующиеся при подводных извержениях, зачастую состоят из шлаков, и морские волны смывают их за считанные недели… Определенная связь между легендами о «Земле Санникова» и действительностью прослеживается».