Курская руда и Курская дуга. Дело не только в географическом совпадении. Общность и в колоссальности масштабов того, что происходило здесь в военную страду и происходит в мирные дни девятой пятилетки.
Нет на железной земле уголка, где ни трудились бы ветераны войны, где ни сыскались бы строители оборонительных рубежей Курской дуги — их ведь было несколько сот тысяч. Но в иных местах стройка так изменила облик местности, что лишь старожилы по едва уловимым приметам находят опору для восстановления в памяти картин минувшего.
Я расспрашивал, что было прежде на месте Михайловского карьера под Железногорском.
— Лог неглубокий, по склонам березки росли, — сказал инженер Булат.
— Лесок, подальше поле гречихи, — вспомнил экскаваторщик Акимов.
— А кто его знает? — пожал плечами шофер Леша.
— На месте карьера? — переспросил Андрей Дмитриевич Федосюткин. — Туда, где теперь Железногорск, подходили леса Берлажон и Опажье, база партизан в начале войны. Там, где карьер, размещался с осени сорок второго штаб нашей бригады. А между лесами Берлажон и Рассошек, на месте нынешней автобазы, был партизанский аэродром для связи с Большой землей.
Федосюткин — бывший комиссар Первой Курской партизанской бригады. Эти места знал до войны, работал там лесничим. В 1939 году пошел добровольцем против белофиннов — «очень это пригодилось потом для партизанского дела». Перед войной был на советской работе. За пять дней до нападения Гитлера его выбрали секретарем райкома партии. Из райкома и ушел в партизанские леса.
Осенней ночью лежал с двумя товарищами на сырой холодной земле у шоссе, по которому громыхали танки, растоптавшие гусеницами половину Европы. Танки двигались на Курск. Небо в той стороне полыхало багровым заревом.
Они лежали молча, притаившись в кустах. В ту мрачную ночь воображение едва ли рисовало им пору возмездия, когда такие же вот танки будут подрываться на партизанских минах.
Федосюткин собрал сначала немногих. Укрывались в знакомых лесах. Народу все прибавлялось, силы росли. Оккупанты уже не отваживались появляться вблизи партизанских баз даже днем. В двадцати пяти сельсоветах не было фашистской власти, старост и полицаев. Этот партизанский край жил по советским законам военного времени.
Те места, где теперь Железногорск, считались самыми глубинными и удобными: овраги, примыкающие к брянским лесам дубравы. Здесь и обосновался штаб Первой Курской партизанской бригады. С Большой земли ночами шли самолеты, у партизан появились противотанковые ружья, взрывчатка. Начались вылазки к железной дороге Брянск — Харьков. Гитлеровцы встревожились, стали посылать карательные экспедиции.
— Четырнадцать экспедиций, — вспоминает Федосюткин. — Четырнадцать — и все с боями. Каждый раз задача им ставилась одна: окружить, уничтожить партизан до последнего человека. Обязательно до последнего! Должен вам сказать, бои бывали тяжелые, по двое-трое суток. Танки и авиация. Много потеряли мы хороших людей, но партизанскую землю удерживали.
А «рельсовая война»? Весной сорок второго немцы вовсе прекратили ночное движение по двум железным дорогам. Распорядились: выселить всех жителей по обе стороны полотна на двадцать пять километров. Не помогло! На счету у курских партизан сто сорок семь пущенных под откос вражеских эшелонов. И вот вам маленький штришок для истории Курской дуги и курской руды: станция Дмитриев-Льговский, возле которой мы под полотно мины подкладывали, в пятьдесят седьмом году стала опорой стройки Михайловского карьера. Именно там разгружались первые экскаваторы.
Железногорцы особенно остро, непосредственно ощущали эту живую связь времен: в числе первых монументов молодой город поставил стелу, прославляющую подвиги бойцов и командиров партизанских отрядов.
Есть под Железногорском место, где память о прошлом бередит, жжет сердца. Это обыкновенная поляна у дубравы. Пахнет свежескошенным сеном. Рядом свекловичная плантация, белеют платки колхозниц. По бойкой дороге торопятся грузовики.
Там, где поляна, было село Большой Дуб.
Каратели ворвались в него хмурым утром 17 октября 1942 года. Согнали жителей. Матерей волокли с детьми, больных стаскивали с постели. Расстреляли всех. Завалили соломой и сожгли. Раненые сгорели заживо. Под обгоревшими трупами матерей потом нашли двух полуживых малолеток. Село сровняли с землей.
В густой траве холмик, на нем табличка: здесь был один из погребов, куда пытались укрыться несколько жителей. Их забросали гранатами.
С лица земли исчез не только Большой Дуб, но и несколько окрестных селений. Не осталось ничего. Лишь на скорбном памятнике имена расстрелянных и заживо сожженных. Год и день смерти у всех один. А годы рождения… «Воронин А. Е. — 1886, Воронина В. И. — 1889, Кондратов В. В. — 1941, Федичкина В. П. — 1940, Федичкина 3. Ф. — 1941…»
Расстреляли и сожгли годовалых. Уничтожали семьями: Ворониных погибло тринадцать, Кондрашовых — тринадцать.
Могучий старый дуб, возможно, давший название селу, засох после пожара. Часть его мертвого, серого ствола привезли потом в Курский музей.
В соседней Михайловке под сенью деревьев небольшого садика на площади — памятник партизанке комсомолке Вале Дикановой: здесь ее повесили фашисты.
Кто зверствовал в этих местах? Установили: 581-и эскадрон полевой жандармерии под командованием фашиста Шпренгеля. Но были в эскадроне и продажные шкуры, предатели с русскими именами. В Михайловке запомнили: один ходил с окровавленной плетью за голенищем, второй, пулеметчик, при расстрелах особенно старался, чтобы никого не миновала пуля.
Прошло тридцать лет. И органы государственной безопасности все же нашли мерзавцев! Весной 1973 года бывшие каратели Дерябкин и Шеверев предстали перед трибуналом. После Большого Дуба они, служа фашистам, лютовали в Польше, Югославии, Чехословакии.
Трибунал вынес приговор, полной мерой воздавший за злодеяния.
По здешней земле враг прошел дважды. Еще осенью 1941 года на дальних подступах к Курску было немало жарких, кровопролитных схваток, где рядом с кадровыми частями сражались истребительные батальоны и полки народного ополчения. По почти во все языки мира слова «Курск», «Курская дуга» вошли лишь после одной из величайших битв второй мировой войны.
Расположение наших и вражеских войск к началу сражения на Курской дуге обозначено на картах военных историков. Троена, где теперь автотуристы поворачивают с магистрали к популярному кафе «Тещины блины», окажется на военных картах возле стыка 102-й и 258-й пехотных дивизий противника, а севернее ее определятся позиции 47-го танкового корпуса. Михайловка, соседка нынешнего Железногорска, останется по нашу сторону главной полосы обороны. В районе Михайловского железорудного месторождения, где теперь пылят самосвалы, карта отметит расположение частей Центрального фронта. Командный пункт его штаба находился в поселке Свобода, неподалеку от Курска.
Бескрайнее русское поле, жаворонки в синеве, возбужденная перекличка грачей по редким перелескам… Бежит дорога — и который уже раз ощущаю несовместимость сегодняшнего курского ласково-спокойного, мягкого и мирного пейзажа с представлением о битве, все искромсавшей, испепелившей здесь три десятилетия назад.
А напоминания о битве, о славе и скорби — всюду. Танки, поднятые на гранит и бетон. Памятники в каждой деревеньке, на каждом придорожном холме. Земля родная, сколько же твоих сынов и дочерей полегло на полях Курской дуги!
Уже свыше четырехсот памятных мест достойно обозначил народ на курских просторах — и глубоко патриотическое дело, нужное живущим, призванное воспитывать гордость прошлым у грядущих поколений, все продолжается.
Вот и поселок Свобода в канун тридцатилетия Курской битвы открыл мемориальный комплекс, восстановив командный пункт штаба Центрального фронта. Тот блиндаж, где в драматическую ночь с 4 на 5 июля 1943 года был отдан приказ об артиллерийской контрподготовке, начавшей сражение, решительно повернувшее ход войны.
И как все мирно здесь сегодня! В зарослях сирени напротив старой монастырской стены — бывшая аптека, та самая, где была столовая Военного Совета. Однажды поздним весенним вечером командующий фронтом Константин Константинович Рокоссовский вызвал туда шифровальщика. Как раз в эти минуты вражеский самолет «повесил» в небе осветительные бомбы, а следом послышался гул другого, свист бомб. Рокоссовский скомандовал: «Ложись!» Прогремел оглушительный взрыв. В столовой посыпалась штукатурка, со звоном разлетелись стекла. Еще взрыв — и все стихло.
Дом командующего, стоявший рядом со столовой, был начисто снесен второй бомбой. Дом, куда обычно именно в этот предполуночный час Рокоссовский вызывал шифровальщика. «Спас меня просто случай, а возможно, интуиция. На войне всякое бывает», — читаем в воспоминаниях маршала.
После налета КП перенесли по другую сторону стены, укрыли под землю, защитив несколькими накатами дубовых бревен.
Быть может, стоит еще раз напомнить о событиях весны сорок третьего, чтобы острее почувствовать атмосферу, в которой работал штаб Рокоссовского.
Широким и далеко выдвинувшимся на запад выступом войска наших Центрального и Воронежского фронтов противостояли группе армий «Центр». Крупные вражеские группировки с двух сторон как бы нависали над выступом.
Именно здесь Гитлер выбрал место главного удара, который был бы реваншем за поражение под Сталинградом. Сверхсекретный приказ, отпечтанный всего в тринадцати экземплярах и предназначенный для самого узкого круга высшего командования, определял его задачу: «Я решил, как только позволят условия погоды, провести наступление «Цитадель»… Оно должно завершиться быстрым и решающим успехом. Наступление доляшо дать в наши руки инициативу на весну и лето текущего года».
Для сокрушения нашей обороны на Курской дуге была собрана огромная ударная сила. Разведчики доносили о подтягивании к линии фронта отборных гитлеровских дивизий. Шли эшелоны с «тиграми», «пантерами», «фердинандами».
Но Гитлер не смог создать на Курской дуге нужного ему решающего перевеса. План его был разгадан. Советское командование решило в упорной обороне измотать, обескровить противника, чтобы затем перейти в контрнаступление.
Однако никто не преуменьшал страшной силы танковых лавин, которые должны были обрушиться на нашу оборону. Напряжение все нарастало. В полосе Центрального фронта июнь был месяцем жарких воздушных схваток и предгрозового затишья на земле. С воздуха было замечено передвижение к нашему переднему краю особенно крупных соединений вражеской пехоты, артиллерии, танков.
О возможности близкого наступления противника командование фронтами было предупреждено Ставкой. 31 мая рейхскомиссар Эрих Кох разоткровенничался в своей резиденции перед гитлеровским офицером Паулем Зибертом: гений фюрера наметил место решающего удара, это будет прорыв в районе Курск — Орел! На другой день Москва уже знала об этом разговоре: «Пауль Зиберт» — легендарный разведчик Николай Кузнецов — передал сообщение через партизан.
В начале июля о последних приготовлениях к удару доносили и наши разведчики, и захваченные пленные. А на переднем крае воцарилась обманчивая тишина. 4 июля командир корпуса генерал Людников записал: «Стояла чудесная июльская пора среднерусской полосы: звездные ночи с пеньем курских соловьев и ясные дали с голубым небом». Вот в такую ночь на командный пункт Рокоссовского и был доставлен сапер Бруно Фермелло.
Разведчики лейтенанта Ивана Мелешникова захватили его на склоне холма, где прежде был сад совхоза «Тагино». Они ползли в высокой траве, и силуэты, смутно обозначившиеся в звездном небе, приняли сначала за кусты. Но один «куст» кашлянул, другой сердито прошептал по-немецки: «Тихо!»
Должно быть, в эту ночь на 5 июля гитлеровцы особенно опасались, как бы наши не захватили «языка». Еще не затихли автоматные очереди короткой стычки, когда на склон обрушился неистовый огонь. Но смельчаки с захваченным пленным отсиделись в глубокой воронке от авиабомбы.
Начальник разведки дивизии капитан Павел Григорьевич Савинов первым выведал у «языка» сообщение чрезвычайной важности. Пленный был немедленно отправлен в штаб армии, оттуда — в Свободу.
Да, командование знало, что гитлеровцы вот-вот начнут наступление. Но когда именно? Пленный назвал время: сегодня, 5 июля, в три часа пополуночи. Их, саперов, послали готовить проходы в минных полях.
Решение надо было принимать без промедления. И командующий фронтом отдал приказ о заранее запланированном упреждающем ударе.
Одно из пятисот орудий, открывших огонь по готовящемуся к атаке врагу, поднимает ствол у бывших монастырских ворот. Стодвадцатидвухмиллиметровая корпусная пушка. Подлинная, действительно участвовавшая в Курской битве, не просто однотипная. А напротив нее подлинная же семидесятишестимиллиметровая противотанковая, одна из тех, что на курской земле вступили в поединки с устрашающими махинами «тигров».
И за бывшей же монастырской стеной памятная стела, где поименованы все воинские соединения фронта, участвовавшие в сражении. В день открытия ветераны 60-й армии собрались возле «своей» памятной доски, и буквы едва различались под грудой цветов, а по соседству — ветераны 65-й, 70-й, 13-й, 48-й, 2-й танковой, 16-й воздушной…
И, конечно, все перебывали «у Рокоссовского». Не блиндаж — целый подземный дом! Восстановили его по чертежам бывшего начальника инженерных войск фронта, ныне маршала А. И. Прошлякова, строившего командный пункт.
— Когда я пришел к маршалу и рассказал, что мы задумали, он тут же по памяти набросал схему. Ошибка, говорит, может быть плюс-минус полметра в ту или другую сторону. И мы постарались, чтобы все было в точности. Даже телефоны достали такие, какие были тогда: видите — в кожаных чехлах.
Это рассказывает участник битвы Николай Иванович Морозов, инженер-подполковник в отставке, возглавляющий в Свободе комитет ветеранов. Энергичный, как говорят — «пробивной», он многое сделал для создания мемориала. Да разве только он? А свободенское профтехучилище механизаторов во главе с директором Константином Ивановичем Горобцом? В училище свой интересный музей Курской битвы, учащиеся немало субботников провели на стройке мемориала. А колхоз «Дружба» и его председатель Алексей Павлович Альбигонов? Даже в самую горячую пору колхозники выкраивали время, чтобы помочь строителям мемориала. А местный электромеханический завод — директором там Борис Иосифович Воронин — коллектив которого немало потрудился для сооружения памятного комплекса? Мало кто в Свободе отстранился от дела патриотического, всем дорогого. И так всюду на белгородской, на курской земле, где тридцатилетие битвы на огненной дуге снова и снова всколыхнуло людей, будя воспоминания и рождая энергию.
Командный пункт — на гребне высокого холма. По склону — окопы. У подножья петляет по лугам речка Туекорь. И до чего же густо заселена здесь земля: вон Гусиновка, неподалеку Подазовка, рядом Будановка, и так до самого горизонта, село за селом, деревня за деревней. Зелено-голубоватые дали, дивные, неоглядные: говорят, в ясные ночи отсюда видны отсветы огней Курска.
А тридцать лет назад в благодатном этом краю мгла стелилась над истерзанной землей, сквозь тучи пыли и дыма едва проглядывал тусклый солнечный диск, и гул битвы доносился до холма над Тускарью, где сутки напролет неусыпно работал штаб фронта.
«С самого начала и до конца оборонительного сражения я неотлучно находился на своем КП», — вспоминал позднее маршал Рокоссовский.
В этом сражении силы врага были измотаны преднамеренной запланированной обороной Центрального, а также Воронежского фронта, которым командовал талантливый полководец, генерал Н. Ф. Ватутин.
13 июля Гитлер, встревоженный и взбешенный донесениями с Курской дуги о мощных контрударах советских войск, приказал прекратить операцию «Цитадель». Два дня спустя сводка Совинформбюро сообщила об атаках наших войск против перешедшего к обороне противника. Тон сводок менялся день ото дня. Перелом, совершившийся на Курской дуге, становился очевидным всему миру. И вот первый победный салют Великой Отечественной прогремел в честь освобождения Орла и Белгорода…
На командном пункте в Свободе установлен монолит с рельефной картой-схемой сражения на Курской дуге. Там нет горняцких городов Губкина и Железногорска.
Курская магнитная аномалия в военные годы — это лишь две небольшие затопленные шахты, да предупреждения летчикам перед боевым вылетом: учтите, товарищи, здесь залегают руды, они могут влиять на стрелку компаса.
Под Белгородом, возле селения Яковлева, в тех местах, где наши танкисты выдержали особенно яростные атаки гитлеровцев, скоро будет разрабатываться фантастически богатое рудное месторождение. Весной 1973 года съехавшиеся на воскресник со всей Белгородской области Герои Советского Союза и Герои Социалистического Труда посадили у Яковлева каштаны главной аллеи мемориального парка. Среди других здесь трудились Ермоленко, Евец, Сотниченко.
Когда Михаил Юрьевич Евец сражался на Сталинградском фронте, нынешнему знатному экскаваторщику Михайловского рудника Сергею Титовичу Акимову было двенадцать лет. Он местный, курский, из села Колпаково. Вспоминает:
— Нас работать гоняли. У меня сил мало, а он, гитлеровец, чуть что — по голове. Раз очередь дал из автомата. Я упал, над головой просвистело. Да что говорить, все знают, как было. Ну, наши наступали быстро, с вечера еще фашисты были, а утром слышим: «Ура! Ура!» Мы из погребов на улицу, тоже «Ура!» кричим.
Акимов ходит в «пожилых», в «бывалых», потому что уже выросло, уже действует на самых боевых участках Курской магнитной аномалии поколение, родившееся после Курской битвы, после войны, поколение, для которого семидесятые годы — пора желанной зрелости.
Тридцать лет назад мир услышал о Курской дуге. Пусть мировая слава курской руды — дело будущего. Но зная, что уже сделано здесь сегодня, веришь: недалекого будущего!