В купе вагона было жарко и тесно. Собеседники сидели друг против друга.
— Значит, вы говорите, что это все-таки был гигантский метеорит? Но ведь, извините, многие сомневаются…
Корреспондент вопросительно поднял глаза на соседа. Тот сердито нахмурил брови, видимо, хотел сказать что-то резкое, но сдержался. Корреспондент был совсем юным, ему можно было простить невольную бестактность. И начальник экспедиции вместо ответа на вопрос начал не без лукавства:
— Вот вам маленькая притча, молодой человек. Это было в восемнадцатом веке. Во французском городе Жульяке упал с неба камень. Многие горожане видели, как все произошло. Но в те годы, по мнению ученых, камням с неба падать не полагалось. Все же мэр города, собрав триста подписей наиболее уважаемых горожан, направил письмо с описанием события во французскую Академию наук. И получил ответ: ах, как печально, что городские власти распространяют сказки, которые ничем разумным объяснить нельзя. Вот видите, с метеоритами всякое бывало…
Корреспондент торопливо записывал, сердясь на вагонную тряску.
— А вот не угодно ли еще. Это уже девятнадцатый век. Президенту Соединенных Штатов, человеку просвещенному, доложили, что в одном месте на землю выпал каменный дождь. Президент попросил впредь не беспокоить его вымыслами. Было же это после того, как… Простите, вы сами родом отсюда, из Красноярска?
Журналист подтвердил.
— Так, может, вам приходилось слышать, что из ваших родных мест, с берегов Енисея, уже в конце восемнадцатого века путешественник Петр Паллас отправил в Петербург большой железный метеорит — его с тех пор называют «Палласовым железом». А отец метеоритики Эрнст Хладни задолго до того, как президент попросил не беспокоить его вымыслами, доказал, что тела из небесного пространства падали, падают и будут падать на нашу планету.
Поезд, в котором происходил этот разговор, прогремев по длинному мосту через Енисей, бежал мимо гор, освещенных негреющим зимним солнцем. Окна вагона искрились морозными узорами, под насыпью голубела тень, дым над домиками придорожного поселка поднимался золотисто-розовыми столбами.
Корреспондент появился во время стоянки поезда в Красноярске. Ему поручили взять интервью у Леонида Алексеевича Кулика, начальника первой советской экспедиции, направляющейся к месту падения знаменитого Тунгусского метеорита. Взять, что называется, «на ходу» и с ближайшим поездом вернуться обратно.
— Разумеется, в наше время никто не станет утверждать, что падение метеоритов — вещь невозможная. Однако Тунгусскому не повезло с самого начала. Но давайте по порядку, вам будет легче.
И Кулик напомнил, как все было.
Утром 30 июня 1908 года жители центральной Сибири стали свидетелями явления, до той поры здесь невиданного.
Огненный шар, яркий, как солнце, пронесся в безоблачном летнем небе. Он летел с устрашающим гулом и грохотом. Некоторые видели лишь его огненный след, слышали раскаты, напоминавшие отдаленный гром.
Грозное явление вызвало ужас у суеверных людей. Еще бы! Тряслись прочные стены сибирских изб, из окон сыпались стекла, сами собой распахивались двери, по дворам метался испуганный скот.
Эхо неведомой катастрофы докатилось до дальних уголков планеты. Была отмечена мощная взрывная волна, дважды обежавшая вокруг Земли. В подвалах Иркутской обсерватории, ближайшей к месту событий, сейсмографы зарегистрировали землетрясение, притом какое-то необычное, как бы не связанное с процессами, происходящими внутри земного шара.
Но если самого небесного гостя видели только сибиряки, то последствия его вторжения в атмосферу могли наблюдать жители европейской части страны и даже обитатели многих городов Западной Европы.
Было похоже, будто белые ночи вдруг продвинулись далеко на юг. Во всяком случае, в полночь на 1 июля 1908 года над городами, где в это время года обычно тьма бархатных летних ночей, небосвод светился отблеском ясной зари. Странные серебристые облака, появившиеся вслед за этим, также весьма смутили метеорологов.
— Не понимаю, почему все же некоторые сомневаются, — искренне сказал корреспондент. — Подумайте, столько доказательств!
— Да, но доказательства чего именно? — насмешливо прищурился собеседник. — Это нам сейчас многое ясно, да и то не все и, к сожалению, далеко не всем. А что вы хотите в те времена? Конечно, надо было послать людей, собрать все сведения по горячим следам. Но ведь это стоило бы уйму денег! И никого не послали. Пошумели и забыли. Надолго. Когда я в двадцать первом году поехал, чтобы узнать кое-что о метеоритах, падавших в Поволжье и Сибири, мне, между прочим, дали листок из старого календаря. Смотрю — на обороте заметка о падении огромного метеорита возле разъезда Филимоново, неподалеку от города Канска. «Нет дыма без огня, — сказали мне. — Проверьте».
— Так неужели какой-то календарный листок?.. — взволнованно воскликнул корреспондент.
— «О святая простота!» — говаривали древние. Нет же, конечно! Но и он, этот листик, помог мне. Еще одно звенышко в цепи. Мы как раз едем с вами к Канску, будем проезжать Филимоново. Я побывал там в двадцать первом.
Как, вы думаете, возникла версия, что метеорит упал именно в тех местах? А вот так. Шел будто бы пассажирский поезд. Вдруг — резкий толчок. Это машинист, заметив в небе неладное, резко затормозил. И пассажиры, представьте, совершенно ясно увидели, как огненный шар упал совсем рядом и врезался в землю. В действительности поезд был товарный, и машинист слышал только сильный гул.
Между прочим, вскоре после событий появился в Филимоново ваш коллега из дореволюционной томской газеты. Он, к его чести, опроверг сообщения, проникшие в сибирскую и московскую печать, а оттуда — в календарь. На самом деле, как мы с вами теперь знаем, метеорит упал не возле Канска, а почти на тысячу километров севернее, возле реки Подкаменная Тунгуска. Просто он был столь ярким, что людям во многих местах казалось, будто огненный шар летит совсем низко и непременно упадет поблизости.
В том же девятьсот восьмом году Иркутская обсерватория разослала в разные места письма с просьбой сообщить, кто что видел в то памятное утро. Ответы сохранились. Мне тоже удалось опросить некоторых очевидцев.
Начальник экспедиции, достав полевую сумку, стал перебирать листки:
— Пожалуйста. Это житель Канска. «Находясь во дворе, я слышал в северо-восточной стороне сильный шум или гул, похожий на гром… Во время этого гула воздух пришел в сотрясение». Как видите, ничего особенного. Свидетель с Ангары: «Были какие-то сильные удары, вроде громовых, от которых в рамах дрожали стекла, нагибались деревья… Местные крестьяне передавали, что они видели какой-то летевший в северной стороне огненный шар, от которого будто бы происходили такие сильные удары, вроде взрывов». Тут описывается уже более грозное явление. А вот это — из поселка севернее Ангары: «С неба прилетело что-то, повалило лес, после чего произошел пожар». Ну и дальше в таком же роде… Кстати, мне уже тогда, в двадцать первом году, удалось повидать людей, рассказывавших, что у лесного народа — эвенков — «небесный огонь» погубил оленей и выжег тайгу. Вот там, где это произошло, и следовало искать метеорит, а не в Канске и даже не на Ангаре. И по данным Иркутской обсерватории, центр таинственного «землетрясения», отмеченного приборами, также находился на севере, далеко от Канска. Астроном Вознесенский, сын знаменитого нашего академика геолог Обручев, побывавший на Подкаменной Тунгуске, а также знаток сибирской тайги Суслов уточнили место падения. Вот вам карта. Видите крестик? Должно быть, где-то здесь и упал наш метеорит. Или вот здесь, восточнее.
— Но как же вы попадете туда сейчас, зимой? Ведь далеко же!
— Да, не близко, — согласился начальник экспедиции. — От Тайшета на санях проберусь к Ангаре по таежной дороге, а дальше… Дальше — посмотрим.
— У меня такой вопрос, если хотите, м-м… не для печати, а так… Очень трудно было вам организовать экспедицию?
— Почему же не для печати? — Кулик насмешливо посмотрел сквозь очки на корреспондента. — Именно для печати. Чего ради мне скрывать, что нашлось достаточно людей в научной среде, которые твердят: метеорит — плод досужей фантазии, а Кулик — человек, который вымогает дорогостоящую командировку ради саморекламы.
— Так и написать?
— Так и напишите. На помощь таких людей рассчитывать было трудно. И если бы не академик Вернадский, едва ли мы бы с вами сидели сейчас в этом вагоне.
— Леонид Алексеевич, — решился корреспондент, — это, конечно, глубоко личное, я понимаю… Очень хочется вам найти его?
— А как вы думаете, юноша?
За окном вагона уже синели ранние сумерки. Первые звезды стремительно мчались над верхушками черных елей. К ночи, как видно, собирался мороз. Корреспондент невольно поежился, представив, как его спутнику придется ночью выходить на маленькой станции, искать ночлег, рядиться с ямщиками…
— Хотите, — сказал вдруг Кулик, — я прочту вам стихи?
И, не дожидаясь ответа, начал:
— Да, — неопределенно промямлил корреспондент. — Стихи, в общем, недурные, с настроением…
— Перестаньте! — рассмеялся Кулик. — Стихи плохие… Очень плохие. Из меня не выйдет поэта. Я еще в двадцать втором году их сочинил, вернувшись из экспедиции. «Где же Тунгусский наш метеорит?» — вот в чем главное… А вам пора собираться, скоро Канск, там пересядете на встречный. Да и до моего Тайшета уже недалеко.
— Леонид Алексеевич, — заторопился корреспондент, — вы все о метеорите. А об экспедиции? О себе?
— Напишите: экспедиция крупная, прекрасно организованная. Состав… два человека, я и мой помощник, он в соседнем купе. О себе? Учился в университете и в Лесном институте. По революционным делам отсидел в крепости. Потом участвовал в экспедициях Академии наук. В войну 1914 года дрался с немцами. После демобилизации занялся метеоритикой — самой увлекательной, на мой взгляд, наукой в мире. Последнее время доказывал, что Тунгусский метеорит стоит того, чтобы снарядить на поиски его экспедицию. Как видите — доказал. Пока все.
В Канске они расстались.
Жесткий снег скрипел под ногами. В бархатном небе переливались звезды. Оттуда, из черной бездны, прилетел на землю загадочный гость, и высокий, худощавый человек в круглых очках, который машет рукой из вагонного окна, будет искать его в этом морозном неуютном мире.
Поезд, показав три красных огня последнего вагона, умчался в темноту.
Был февраль 1927 года.
*
От Тайшета на север, к Ангаре, пролегла дорога, заставившая Кулика в своих записях вспомнить анекдотическую фразу одного французского путешественника: «По пути нам часто попадались сооружения, которые приходилось объезжать стороной и которые по-русски назывались ле мост».
Но и эта дорога с расшатанными, хлипкими «ле мостами» кончилась в приангарском селе Кежма. Дальше тянулась зимняя охотничья тропа. Она-то и привела маленький караван к избушкам фактории Вановара, торчащим на крутом берегу Подкаменной Тунгуски.
Поселок был мал, но здесь сходились многие таежные дорожки. Сюда приезжали охотники, чтобы продать пушнину и закупить в местной лавке все нужное, от пороха до бисера, которым эвенкийские модницы расшивают одежду.
На вановарском раздорожье можно было узнать последние новости, а главное — послушать кое-что о «небесном госте»: тут его помнили очень хорошо.
Один очевидец рассказывал, как в то памятное утро сидел он, значит, на крыльце. Вдруг «небо раздвоилось», появился огонь. И от того «огненного воспламенения» стало так жарко, «будто рубашка на мне загорелась». В ту же секунду неведомая сила сорвала его с крыльца и бросила на землю. Ну, а что стекла все повыбило — это уже само собой.
Но наиболее интересным был рассказ эвенка Ильи Петрова, прозванного Лючетканом.
Летом 1908 года он с вдовой брата и старым знакомым, Василием Охченом, пасли оленей возле речки Дюлюшмы. В то утро все трое спали в чуме.
Огненный шар они не видели. Их сон был прерван самым невероятным образом: «что-то» сдуло чум, а спавших разметало вокруг.
Сам Лючеткан, пролетев по воздуху, сильно ударился о дерево, и у него «ум кружал». Когда «кружение ума» прекратилось, эвенк увидел такое, что подумал, будто продолжается страшный сон. Тайги, такой знакомой и привычной, не было.
Деревья, сломанные, вырванные с корнем, дымящиеся, лежали на земле. Исчезли и олени. Несколько опаленных туш валялось неподалеку от стойбища.
В тех же местах памятным летом пас стада сват Лючеткана, Онкуль. «Он» сжег у свата разное добро, которое тот хранил в лабазах на столбах, чтобы не добрались лесные звери.
Может ли Лючеткан сказать, в каких местах все это было? Может: однако, где-то между речками Хушмо и Кимчу. Шибко плохое место! А как туда добраться? Лючеткан отвечал неохотно, но толково.
Кулик помнил: карта, вырезанная ножом на куске бересты неграмотным эвенком, помогла когда-то путешественнику Петру Кропоткину разобраться в путанице рек и хребтов глухого уголка Сибири. У народа, тысячелетиями живущего в тайге, для обозначения различных особенностей рельефа местности куда больше слов, чем у европейских географов.
Если Лючеткан сказал, что огонь «палил лес» где-то у Хушмо — значит, так оно и есть.
…Кулику не терпелось. Даже не выспавшись с дороги, стал искать лошадей. Он понимал, что далеко ему не пробраться. Но хотя бы своими глазами увидеть поваленный и сожженный лес!
В тайгу вела тропа, натоптанная легкими оленями. Лошади проваливались на ней по брюхо. Их спины быстро взмокли. Поторопился русский начальник, зря поторопился!
Вернувшись в Вановару, раздосадованный Кулик вступил в переговоры с эвенком Охченом. Ну что же, раз Лючеткан пойдет, то и он, Охчен, пожалуй, готов довезти русского начальника на своих оленях поближе к страшному месту. Туда, где «он» лес палил, Охчен идти не согласен, но русский пусть идет, Охчен будет ждать его четыре дня.
Все получилось, однако, опять не так, как хотелось Кулику. Охчен оказался изрядным лентяем и хитрецом. Он взял с собой свое многочисленное семейство. С утра ловля рассеявшихся по тайге в поисках корма оленей, бесконечные сборы, долгое чаепитие, потом неторопливый, без понукания упряжек, ход по тайге, — а глядишь, уж скоро вечер, да и у Охчена что-то поясницу беда как разламывает…
Хорошо, если за день удавалось пройти несколько километров. Кулик кипел, но не подавал вида, хотя ему временами хотелось бросить эвенков и бежать вперед на лыжах: ведь караван втянулся в зону бурелома.
Да, вот они, следы катастрофы. Весь крупный лес по холмам повален рядами — и какая же дикая сила смела его, если вековые стволы либо выворочены из земли вместе с черными переплетениями корней, либо переломаны, будто спички. И стволы и ветви покрыты тонким обуглившимся слоем. Пронесись здесь лесной пожар, мелкие сучья не обуглились бы, а сгорели дотла. Значит, здешний лес обожжен, опален метеоритом. Надо пройти еще немного, и картина станет яснее.
Но вот тут-то Охчен и заупрямился. Нет, дальше ему идти никак нельзя. Да и зачем идти, если туша лося, которого он подстрелил в начале зимы, зарыта вон в том сугробе?
Однако Кулик проявил твердость. Его проводники не хотят идти дальше? Хорошо, пусть так.
А как насчет четырех дней, о которых договорились? Эти четыре дня будем ходить вместе по окрестным горам. Не дальше, а вокруг.
Проводники нехотя согласились.
Стояли солнечные апрельские дни. Подтаявший снег тяжелыми комьями подлипал к лыжам. Кулик отирал пот, карабкаясь по крутому склону. Он выбрался к вершине — и замер.
Перед ним лежало плоскогорье, замкнутое цепью белоснежных гор. На них, насколько можно было судить, ни одного взрослого дерева, одна мелкая поросль. И на плоскогорье — то же. Все лесные великаны повержены на землю. А по бокам — могучая синева плотной тайги.
Из-под горы, кряхтя, появился отставший эвенк. Оглядевшись, он подозрительно покосился на Кулика. Но тот равнодушно смотрел вдоль хребта.
— А что, амикан в здешних местах водится?
Амиканом эвенки называют медведя.
— Есть, однако, маленько.
— А белка?
— Бывает, однако. Только нынче белка далеко ушла: шишка не уродилась, белке кушать нечего.
И эвенк стал рассказывать, как белка в поисках корма кочует из одного конца тайги в другой. Говорил он долго, а Кулик внимательно слушал. Помолчали. Эвенк набил огромную трубку, искусно вырезанную из какого-то корня и украшенную медной крышкой с отверстиями. Покурил, ожидая вопросов. Кулик молчал и только рукой отмахивался от дыма: он смолоду чувствовал отвращение к табаку. И вдруг эвенк, не вытерпев, возбужденно заговорил, указывая рукой на далекие снежные горы.
— Там, сказывают, лес валил во все стороны и все палил, досюда палил, а дальше огонь не ходил…
Сказал — и осекся. Но Кулику и этого было достаточно. Слова эвенка только подтверждали то, что он видел сам. Если у гор «он» валил лес во все стороны, значит, где-то там и был центр падения.
Но что это за горы? На карту надежда плоха — она составлена на глаз, по расспросам. Надо найти какие-то знакомые ориентиры. Он припомнил разговор на фактории.
— Скажи, друг, речка Хушмо далеко от тех гор?
Эвенк посмотрел на снежные вершины хребта:
— Видишь, однако, дыру? Там ручей, он к Хушмо бежит. Из большого болота бежит.
Среди гор темнела узкая долина. Терпеливо, по нескольку раз повторяя вопросы, Кулик выспросил у спутников все, что те знали об окрестных хребтах и реках.
Следующие два дня он, предоставив эвенкам наслаждаться чаем с утра до вечера, один бродил с буссолью по окрестным горам, намечая ориентиры и набрасывая план местности. Нет, надо все же уговорить кого-либо из проводников пройти еще немного на север.
Попробовал уговаривать. Запись о результате: проводник «весь посерел, затрясся и с непонятной для меня тогда горячностью наотрез мне заявил, что он на Хушмо не пойдёт». Позднее Кулик узнал, что шаманы объявили место падения метеорита запретным.
Отряд вернулся в Вановару.
Третий поход был задумал по рекам: дольше, зато надежнее. По изрядно подтаявшей тропе, проложенной зимой на соседнюю факторию, прошли к берегам реки Чамбэ. Два проводника, охотники с Ангары, взяли с собой коня. Погрузились на плоты, подхваченные быстрым течением, и понеслись вместе с последними весенними льдинами. Натыкались на ледяные «заторы», растаскивали баграми «заломы» из вырванных рекой деревьев, застрявших на перекатах. Останавливаясь на ночь, привязывали коня возле шалаша: по берегам бродили медведи, вышедшие к реке на весеннюю кормежку.
Так добрались до устья впадающей в Чамбэ речки Хушмо. Теперь течение превращалось из союзника в противника: надо было, преодолевая его, подниматься вверх по быстро мелевшему руслу Хушмо.
Сделали легкий плотик, превратили коня в бурлака, сами тоже впряглись в лямку.
Кулик тянул вместе со всеми, он никогда не давал себе никаких поблажек. Привычные ко всяким превратностям таежной жизни ангарцы удивлялись, как быстро этот «городской» сравнялся с ними в выносливости и сноровке.
Вставал он раньше всех, томимый беспокойной мыслью: верный ли путь выбран, действительно ли прихотливые извивы Хушмо ведут к цели?
Искал вокруг холм повыше, иногда взбирался на деревья. Красноватое солнце, поднимавшееся в дымке испарений, освещало угрюмую таежную страну. Правда, признаки бурелома были несомненны, тут и там валялись отломленные вершины могучих лиственниц, но Кулик искал на горизонте очертания знакомых гор с долиной ручья, которую показал ему эвенк.
Кончилась вторая неделя изматывающей бурлацкой жизни, у людей впали щеки, конь совсем отощал. И вот наконец в дневнике Кулика восторженная запись:
«Вдруг с одной макушки глянул на меня взволнованный, как толчея речного порога, ландшафт остроконечных голых гор с глубокими долинами между ними.
О, это он! Неоспоримо — он! Тот самый вид, что так недавно белел передо мной на горизонте, сверкая чистотой своих снегов. Вперед, еще вперед! Глубокое ущелье пересекло с севера на юг ряды хребтов; гремучие каскады в воротнике из ледников прорезали изверженный массив и бурной горной речкой, пройдя ущелье, влились в Хушмо. Так вот и он, Ручей Великого болота!»
У ручья оставили плот, пошли по ущелью. Оно привело к огромной заболоченной котловине. Да, поистине Великое болото, Великая котловина.
Именно тут и пришел Кулик к важному открытию.
Бродя по замкнувшим котловину горам, словно заштрихованным поваленными стволами, он был сначала сбит с толку: в одном месте деревья лежали вершинами к северу, в другом — к югу, в третьем — к западу.
Но когда ему удалось обойти кругом всю котловину и нанести направления вывала леса на карту, случайно мелькнувшая догадка превратилась в уверенность. Вершины деревьев всюду обращены из котловины к горам, котловина как бы ощетинилась ими во все стороны. Но ведь так могло произойти только в одном случае: если центр падения находился где-то в котловине, которую Кулик обошел вокруг!
И у Кулика сложилась картина грандиозного явления. Метеорит ударил в котловину струей раскаленных газов воздушной подушки, образовавшейся при его вторжении в земную атмосферу. Как струя воды, ударившись о плоскую поверхность, рассеивает брызги во все стороны, так точно и эта струя с роем твердых тел вонзилась в землю, вызвав мощные разрушения непосредственным воздействием, а также взрывной отдачей.
Вот причина радиального вывала леса, его отчетливо заметный «веер». Вот почему на стволах и ветках следы мгновенного ожога.
В котловине Кулик обнаружил десятки кратеров-воронок, схожих с теми, какие астрономы наблюдают на поверхности Луны. Следы обломков метеорита?
Но для раскопок хотя бы одной воронки не было ни времени, ни сил: кончились продукты.
«Это было бегством в полном смысле слова» — так назвал Кулик обратный путь. Питались таежными растениями, ведя за собой «последний резерв» — отощавшего коня.
*
Надеялся ли Кулик, что по возвращении его встретят всеобщее признание и слава первого человека, своими глазами увидевшего место падения самого гигантского метеорита последних столетий?
Едва ли. Скептики ведь не пробирались вместе с ним по трясине Великого болота, наверняка у них найдутся возражения и нескончаемые сомнения…
Результаты экспедиции обсуждались видными учеными под председательством весьма уважаемого Куликом академика Владимира Ивановича Вернадского. Нашлись крупные авторитеты, почти полностью поддержавшие выводы Кулика. Но были и не менее авторитетные ученые, которые полагали, что повалить деревья мог ураган, а обжечь — быстро пронесшийся лесной пожар. Сомнения вызвали и воронки. Не принял ли уважаемый коллега за следы «небесного гостя» обыкновенные шутки вечной мерзлоты, наблюдаемые на некоторых болотах Сибири?
Наука ничего не принимает на веру. Сомнения возможны, проверки любых гипотез необходимы.
Быть может, при обсуждении результатов поисков в Тунгусской тайге некоторые мнения высказывались с излишней резкостью, но не больше того. А Кулик записал в дневник пышущие гневом и болью строки о бешеных контратаках обеспокоенных «жрецов науки», о глумлении «кое-каких авторитетов», о травле со стороны подхалимов…
Он как-то очень быстро уверовал в свою неоспоримую правоту, хотя его выводы были основаны пока лишь на беглом осмотре возможного места падения метеорита.
Горячий, увлекающийся, он надеялся во второй экспедиции любой ценой посрамить сомневающихся. Готов был отправиться на поиски даже в одиночку, если не найдется денег для снаряжения новой экспедиции.
Деньги все же нашлись. Правда, очень немного. Их не могло хватить на аэрофотосъемку места падения метеорита, которая, конечно, сразу прояснила бы многое. Пришлось ограничиться новым походом к Великому болоту.
На этот раз Кулика сопровождал кинооператор. Снимая с берега подъем лодок через порог Хушмо, он запечатлел на пленке эпизод, который вполне мог стать последним в жизни искателя метеорита.
Кулик, верный своему правилу никогда не прятаться за спины других, сам управлял лодкой, которую остальные на бечеве тянули навстречу несущемуся валу вспененной воды.
Возможно, кто-то из бурлаков поскользнулся, бечева на секунду ослабла, лодка дернулась поперек течения и тотчас перевернулась. Кулик исчез в водоворотах. Несколько раз мелькнуло днище лодки.
Кинооператор почти автоматически продолжал съемку, уверенный, что в кадре — трагическая гибель исследователя.
Но Кулик выбрался на берег ниже порога. Когда к нему подбежали, он вполне овладел собой и, улыбаясь, протянул на ладони очки:
— Нет, вы посмотрите: целехоньки! Вот это называется повезло!
Помощником Кулика на этот раз был молодой зоолог-охотовед Виктор Сытин. Его поразила угрюмая мрачность «Страны мертвого леса», куда экспедиция пришла после плавания на лодках. Голые, безжизненные хребты, ветер, свистящий среди пней. А белыми ночами — туман, космы которого стелются меж черных деревьев. Тишина, безмолвие. Только летучие мыши чертят густеющий в сумерках воздух зигзагами своего бесшумного полета. «И жутко тогда… И хочется думать о том мире труда и света, который лежит далеко, далеко… Кажется, невозможно далеко…»
Лето 1928 года в Тунгусской тайге выдалось жаркое и засушливое. Пересохли речки, рыба ушла в далекие омуты, ягода не уродилась, грибов не было. Куда-то улетели птицы, ушли звери, и лишь полосатые бурундуки, земляные белки, носились по бурелому.
Экспедиция рассчитывала пополнять продовольствие охотой и рыбной ловлей. Не вышло. Запасы быстро уменьшались. Кулик отправил на Вановару оператора и троих рабочих. Остался с Сытиным и двумя парнями.
Кажется, за весь этот второй поход Кулику повезло только с очками, уцелевшими при аварии.
Нет, удалось все же сделать довольно много, и прежде всего, произвести топографическую съемку предполагаемого места падения небесного гостя. Однако лето не дало пока никаких новых доказательств, которыми Кулик мог бы посрамить скептиков.
Он пробовал раскапывать одну из воронок в надежде добраться до осколка метеорита, но воронку заливало водой. Изготовили из ствола кедра самодельный насос — куда там, это все равно, что вычерпывать ложкой бочку.
Оставались надежды на магнитометр. Осенью, когда болота подмерзнут, с его помощью можно было «прощупать» воронки: если метеорит был железным, то чувствительный прибор отметил бы, где лежат осколки, вонзившиеся глубоко в землю.
Но еще задолго до холодов у Сытина и двоих рабочих началась цинга. Вялые, слабые, апатичные, они уже не могли помогать Кулику, на котором внешне никак не отразились ни тяжелая работа, ни скудость питания.
Кажется, выход был возможен лишь один — всем уходить из тайги, притом как можно быстрее.
Но вот какой разговор произошел у Кулика с «Витторио» — так на итальянский лад переделал он имя своего помощника:
— Я решил остаться здесь. Останусь один. Вы же раскисли, Витторио. Наши рабочие тоже теперь не работники.
Сытин, конечно, с горячностью возразил. Как это — остаться одному в тайге?!
Кулик стоял на своем. Сытин должен рассказать все Вернадскому, попросить денег на продолжение экспедиции…
— Леонид Алексеевич, я не уйду, — твердо произнес Сытин. — Или уйду, чтобы вернуться сюда…
Кулик крепко обнял Витторио. Договорились: Сытин постарается вернуться с деньгами к началу октября, и тогда они завершат дело, непременно завершат.
*
«Один в тайге…»
Эта статья появилась в ленинградской вечерней газете и вызвала множество откликов. В редакцию приходили десятки писем читателей, желающих отправиться на помощь Кулику.
Академия наук, пороги которой обивал отчаявшийся Сытин, после появления статьи сразу нашла деньги на командировку в тайгу.
Судьбой Кулика заинтересовались в Москве, в Новосибирске, в Красноярске.
Вдобавок ко всему, пронесся тревожный слух: по ангарской тайге бродит шайка беглых уголовников, расспрашивающих дорогу к зимовью Кулика. Бандиты уверены, что ученый напал на богатую золотую жилу, иначе чего же ради ему маяться в тайге?
И осенью на Подкаменную Тунгуску отправилась уже целая спасательная экспедиция во главе со знатоком тайги Иннокентием Сусловым.
К ней, в числе прочих, примкнули сотрудник журнала «Всемирный следопыт» Смирнов и молодой журналист Попель, который годом раньше познакомился с Куликом в поезде. Сытин вылетел в Кежму на самолете, чтобы подготовить поход экспедиции в тайгу.
На Ангаре никто о Кулике ничего нового не слышал. В Вановаре он тоже не появлялся. Тревога нарастала.
Она оказалась напрасной.
20 октября 1928 года среди по-зимнему белой тайги Сытин первым увидел темную избушку и дымок над ней. Тотчас принялись палить из ружей и кричать «ура».
Кулик, исхудавший, но бодрый, вышел навстречу в зипуне, в шапке-треухе, с длинной палкой в руке. Он был, кажется, не столько обрадован, сколько удивлен.
Откуда все эти люди?
Спасательная экспедиция?! Что еще за новость!
Ему рассказали. Он сердился, но недолго: может быть, теперь, когда вокруг поисков Тунгусского метеорита поднялся шум, будет легче готовить новую экспедицию? И кроме того, раз уж к Великому болоту пожаловало столько добровольных помощников, то без промедления надо приниматься за дело.
Как он провел эти месяцы в тайге? Во-первых, жил не один, к нему присоединился ангарский охотник Китьян Васильев. Ну, было голодно, жарили белок, затем удалось подстрелить лося. И вообще рассказы — потом, а сейчас надо искать осколки, вон термометр показывает восемнадцать градусов мороза, значит, болота подмерзли.
За работу принялись дружно. Копали от темноты до темноты, отводили из воронок воду, исследовали воронки с помощью магнитометра. И… никаких результатов.
Перед тем как покидать Великое болото, между Куликом и Сытиным состоялся разговор, о котором Сытин рассказал лишь много лет спустя.
Дело в том, что во время полета над ангарской тайгой помощник Кулика, к своему удивлению, заметил болота, очень похожие на Великое, с такой же волнистой поверхностью и с округлыми пятнышками, напоминавшими кратеры.
Теперь, после неудачных поисков, Сытин решил поделиться с Куликом своими соображениями.
Они сидели вдвоем в тесном лабазе. Тускло горела свеча. И вот как описывает Сытин дальнейшее:
«— Леонид Алексеевич, — сказал я тихо, — Леонид Алексеевич… А может быть, метеорит упал не тут, а пролетел дальше? Я видел болота…
Продолжать мне не пришлось. Кулик резко отодвинул, вернее, оттолкнул меня. Отклоняясь к противоположной стенке лабаза, я задел рукой за свечу, она упала и погасла. И в полной темноте я услышал чужой жесткий голос:
— Предатель… Как я мог вам верить, старый дурак! Я должен был предвидеть, что академики вас убедят… не верить мне! Уходите…»
Обвинение было несправедливым. Сытин тяжело переживал разрыв. Попытки на обратном пути как-то наладить прежние отношения с Куликом ни к чему не привели.
Суслов, с которым Сытин поделился своими огорчениями, сказал, что «дело дрянь».
— Но ведь я высказал только предположения… — возразил Сытин.
Суслов прервал его:
— Вы засомневались — для Леонида Алексеевича этого достаточно! Слишком много ему пришлось воевать с сомневающимися. Наверное, это его и ожесточило.
…На следующий год, вновь отправившись к Подкаменной Тунгуске, Кулик не пригласил Сытина. Помощником стал молодой ученый Евгений Кринов. В состав экспедиции вошли специалист по исследованию болот, буровой мастер и несколько добровольцев-любителей.
Лето 1929 года принесло Кулику немало огорчений и тревог. Экспедиция, снаряженная гораздо лучше предыдущих, должна была стать его триумфом. Однако факты лишь расшатывали гипотезу Кулика.
Он возлагал надежды на большую воронку, названную Сусловской. Когда с помощью кирок и лопат пробили в неподатливой земле траншею и спустили воду, на дне воронки увидели… торчащий пень.
Но ведь если бы здесь вонзился в землю осколок метеорита, пень, конечно, никак не мог бы сохраниться.
Кулик был смелым человеком, стойко переносившим тяжелые испытания таежной жизни. Но на этот раз у него не нашлось мужества признать свои заблуждения. Он распорядился бурить дно воронки.
Между тем члены экспедиции стали понимать, что их силы растрачиваются зря. Энтузиазм сменился усталостью, безразличием.
Обострились расхождения между Куликом и Криновым.
Кринов убедился, что кратеры-воронки довольно обычны для этих мест и образование их связано, вероятно, с вечной мерзлотой. Изучая вывал леса, он стал склоняться к мысли, что, скорее всего, метеорит упал не там, где предполагал Кулик, а в районе так называемого Южного болота.
Произошла размолвка, притом серьезная. Кринов вынужден был покинуть тайгу.
И только после этого Кулик, оставшийся для продолжения работ на зиму, кажется, заколебался. Он все пристальнее присматривался к Южному болоту.
Из воды кое-где торчали затопленные стволы деревьев. Значит, либо болото образовалось сравнительно недавно, либо уровень воды в нем резко поднялся под воздействием какой-то внешней силы.
Эвенк Лючеткан, который убедился, что с людьми, проникшими к запретному месту, не происходит ничего дурного, решился посмотреть место, где стояли лабазы его свата.
Его поразил вид Южного болота. Эвенк уверял, что тут было сухое место.
Кулик повел Лючеткана к одной из воронок. Эвенк, по словам Кулика, разволновался:
— Свежий! Земля! Какой такой? Кто ковырял? Здесь упал! Копать надо!
Это было уже в 1930 году: работы в тайге продолжались. Но интерес к поискам метеорита заметно снизился.
В конце концов, что реально удалось найти Кулику? Он утверждал, будто в землю вонзились обломки весом в несколько сот тонн. Обнаружил же лишь какой-то «мельчайший остроугольный не выветрившийся еще материал», образованный взрывным измельчением горных пород.
В конце тридцатых годов над предполагаемым местом падения кружили самолеты, производя аэрофотосъемку. Кулик руководил этими работами, а также дополнительно обследовал Южное болото. К этому времени он отказался уже от некоторых своих прежних заблуждений.
С другой стороны, аэрофотосъемка вывала леса убедила многих сомневавшихся, что метеорит действительно упал где-то в тех местах, которые владели всеми помыслами Кулика. Академик Ферсман предложил даже спустить воду из Южного болота и предпринять там раскопки.
Очередной доклад Кулика в Академии наук был встречен вполне благожелательно.
Собравшиеся ученые отметили не только значительные достижения своего коллеги, но и его исключительные упорство и энтузиазм на протяжении многих лет поисков. Было постановлено принять все меры, чтобы довести дело до конца.
Наконец-то победа!
Большую поисковую экспедицию наметили на лето 1941 года.
Она не успела покинуть Москву.
На второй день войны Леонид Алексеевич Кулик подал заявление о вступлении в партию. Как доброволец народного ополчения, он в рядах Московской дивизии имени Ленина ушел на фронт.
Ему было тогда около шестидесяти лет, без очков он становился совершенно беспомощным, но никакие уговоры, никакие запреты врачей не могли поколебать его.
Академия наук направила в штаб дивизии письмо с просьбой откомандировать в ее распоряжение бойца Кулика — крупного ученого и одного из немногих специалистов по метеоритам. Леонида Алексеевича вызвали в штаб. Он наотрез отказался даже разговаривать об откомандировании в тыл.
Последнее письмо от него получил Сытин, с которым ученый в конце концов помирился:
«Витторио! Если мое послание дойдет до вас, сообщите свой номер полевой почты. Уверен, что вы где-нибудь летаете и бомбите фрицев. Может быть, и поблизости? Желаю полного успеха… До Победы!»
Часть, где служил Кулик, попала в окружение. Ученый был тяжело ранен в ногу. Товарищи пытались вынести раненого в тыл, но он, опасаясь, что из-за него могут погибнуть другие, остался в укромном месте.
Фашисты обнаружили его. Ученый попал в лагерь. Он не смирился с судьбой узника. Сумел связаться с партизанами, готовил побег группы заключенных.
Об его последних днях мы знаем мало. Быть может, узников выдал предатель. По одним сведениям, Кулика перевели в барак смерти, где без присмотра и помощи валялись в бреду больные сыпным тифом. Там он заразился и умер. По другим сведениям, ученый был жестоко избит на допросе, и его жизнь оборвалась в холодном подвале.
Память погибшего отметили лишь в первый послевоенный год. В некрологе говорилось, что Леонид Алексеевич Кулик был единственным человеком, первоначально правильно оценившим масштабы и характер необыкновенного явления в Сибири. «Несмотря на большую критику, которую он встретил в самом начале, он настойчиво и упорно продолжал работу по Тунгусскому метеориту, обратив впоследствии внимание на это падение ученых всего мира», — подчеркивалось в некрологе.
Вниманию ученых к Тунгусскому метеориту, привлеченному Куликом, уже не суждено было угаснуть: приближалась эра освоения космоса, и все, что связывалось с вторжением небесных тел из космического пространства, приобретало особое значение.
Его тропа
Я познакомился с Леонидом Алексеевичем Куликом за несколько лет до войны. Но многое знал о нем гораздо раньше, со времени первых его экспедиций.
Красноярск в конце двадцатых годов оставался еще довольно тихим, провинциальным, и такое событие, как поиски Тунгусского метеорита, было в жизни города явлением выдающимся, обсуждавшимся очень широко.
Газету «Красноярский рабочий» расхватывали в киосках. Об экспедициях Кулика судили по-разному. Находились очевидцы событий 1908 года, вспоминали белые ночи, слухи о небывалых пожарах в тайге, о «конце света».
Хорошо помню, что и у нас в Сибири нашлось достаточно людей, с недоверием относившихся к поискам метеорита. Некоторым вообще казалось непонятным, зачем его искать, тратя на это народные денежки.
А когда снаряжалась экспедиция на помощь Кулику, многие попросту смеялись над этой затеей: что за невидаль — один в тайге? Тысячи охотников уходят в одиночку на промысел зверя, и никто их не ищет.
Неподалеку от дома, где прошло мое детство, на той же улице жило семейство Попелей. Ребята были постарше меня, но не настолько, чтобы называть их иначе, чем Сашка и Димка.
И вдруг на страницах газеты «Красноярский рабочий» стали появляться заметки, подписанные: «Д. Попель». Неужели Димка?! Не может быть!
Оказалось, может. У него выявился талант журналиста. Вскоре корреспонденции Дмитрия Попеля стал печатать и Новосибирск, тогдашняя «столица Сибири».
Дмитрий Попель не раз брал интервью у Кулика, а затем, как вы знаете, участвовал в экспедиции, организованной для помощи ученому. От него я и по горячим следам, и позднее услышал и узнал многие подробности.
Расспрашивал также Витторио, спутника Кулика во второй его экспедиции, писателя Виктора Александровича Сытина. «Я любил его», — так назвал он свои воспоминания о Кулике. В них, как мне кажется, проникновение в самую суть характера такого замечательного человека, каким был Леонид Алексеевич Кулик.
Люди одержимые, в науке да и в любом творческом деле, иногда трудны для окружающих. Увлеченность, страстная вера в свое дело порой доводят до нетерпимости к тем, кто сомневается в их заключениях, выводах, идеях.
Это далеко не лучшее качество ученого. Но пожалуй, у Кулика оно развивалось под влиянием той действительно странной атмосферы, в которой он жил и работал. То была атмосфера, где вполне закономерные сомнения сменялись порой открытым недоверием, а иногда и едва скрытой насмешкой. Его поддерживали несколько крупных ученых, но тем не менее каждая экспедиция давалась ему с боем.
Он, как мы знаем, ошибочно объяснил происхождение воронок на болотах. Однако после первой экспедиции высказывались сомнения решительно во всем, и даже в том, что в районе Подкаменной Тунгуски действительно упал метеорит. Тут трудно было сохранять спокойствие.
В 1939 году, когда Кулик готовил свою четвертую экспедицию, я работал в газете «Красноярский рабочий», корреспондентом которой был в свое время Дмитрий Попель.
К этой газете Леонид Алексеевич питал определенное расположение.
Он вспоминал, что «Красноярский рабочий» всегда поддерживал его, а в 1927 году даже напечатал приложение к воскресному номеру: тоненькую брошюру «За тунгусским дивом» — первый рассказ Кулика о поисках метеорита, откуда я и позаимствовал для своего очерка забытые со временем подробности. Он был удивлен и даже растроган, когда при встрече я принес ему сохранившийся у меня экземпляр. Но сделать на нем авторскую надпись почему-то отказался.
Годом раньше мне довелось самому побывать на Подкаменной Тунгуске вблизи Вановары. Я сказал ему об этом. Он рассеянно кивнул головой.
Интервью, которое я взял у Леонида Алексеевича, было коротким и сдержанным.
— Сейчас преждевременно. Будем говорить подробно, когда вернусь из тайги.
Последний раз я видел ученого немного спустя на Ангаре в таежном селении Кежма.
Высокий, чуть сутуловатый, он шагал, стуча тяжелыми башмаками по доскам тротуара. На голове ученого красовалась пестро вышитая тюбетейка, в руках он держал кожаный шлем летчика: Кулик только что прилетел сюда из Красноярска.
Из Кежмы Леонид Алексеевич намеревался идти к Вановаре пешком вместе с маленькой группой туристов Московского горного института. А там — полетать над своим метеоритом.
Я попытался было узнать кое-какие детали. Все ли предусмотрено, чтобы не получилось так, как в 1937 году, когда самолет Кулика потерпел аварию на Подкаменной Тунгуске?
Леонид Алексеевич приложил палец к губам и посмотрел на меня сквозь очки предостерегающим взглядом. Я знал уже его маленькую слабость: иногда он окружал свои планы некоторой таинственностью.
Тогда это казалось мне чудачеством, но теперь я думаю, что то был способ самозащиты: зачем давать повод для лишних пересудов?
Наш короткий разговор при последней встрече Леонид Алексеевич закончил словами:
— Мы с вами еще не раз услышим о Тунгусском метеорите, запомните мои слова!
Теперь я думаю, что даже он не представлял, сколько сил будет привлечено для раскрытия тайн тунгусской тайги, в которую ему выпала честь проложить первую тропу.
Встреча на Енисее
С Евгением Леонидовичем Криновым, сотрудником Кулика в третьей экспедиции, мы совершенно неожиданно встретились на Енисее. Кринов уже давно возглавлял Комитет по метеоритам Академии наук СССР. На этот раз в Сибирь его привели дела, связанные с «Палласовым железом».
Метеорит, найденный в 1749 году возле берегов Енисея казаком Медведевым и затем вывезенный в Петербург академиком Палласом, занимает особое место среди «небесных гостей». От него ведет свою родословную метеоритика как наука. До той поры не удавалось найти неопровержимых доказательств падения небесных тел на поверхность Земли.
Теперь место падения исторического «Палласова железа» было решено отметить памятной стелой.
Но где именно следует поставить мемориальный знак, как он должен выглядеть? Ради этого Евгений Леонидович и оказался в Сибири.
Воспользовавшись случаем, я, конечно, стал расспрашивать его о «тунгусском диве», и особенно о Кулике. В своих книгах Кринов очень сдержан, это научные отчеты, а не воспоминания.
Но быть может, то, что встреча у нас произошла вблизи тех мест, где почти полвека назад будущий ученый, тогда еще совсем молодой человек, бродил по обожженному мертвому лесу, придало нашему разговору оттенок теплоты и доверительности.
Думаю, что Евгению Леонидовичу хотелось оглянуться назад, чтобы еще раз вспомнить давние события, попытаться лучше понять противоречивую натуру первого искателя Тунгусского метеорита. Отрывки из рассказа ученого я привожу здесь почти дословно.
— До нашего последнего расставания в сорок первом году нас связывало многое. Кулик был человек контрастов. Иногда — резкий, категоричный чуть не до грубости. Но чаще — мягкий, сердечный, готовый поделиться всем, что у него есть. Знаете ли вы, что он очень любил детей, а те обожали его? Соберет, бывало, в своей квартире у Рижского вокзала мальчишек со всего двора и весь вечер показывает им диапозитивы.
Мягкость, душевность странно уживались в нем едва не с самодурством. Ну, вот, в двадцать девятом решили мы определить астрономический пункт возле Южного болота на горе Фаррингтона. И что вы думаете? Заставил всех поднимать к вершине огромный камень, чтобы пункт был приметен. Как этот камень нас не придавил…
У Леонида Алексеевича была довольно распространенная человеческая слабость: он медленно, с трудом отказывался от собственных заблуждений. Факты против? Тем хуже для фактов! Порой переубедить его было просто невозможно.
Вот одна из причин, почему у него появилось много недоброжелателей. Иные открыто обвиняли Кулика в деспотическом навязывании своего мнения. А ведь метеоритика делала тогда первые шаги, мы все — и он в том числе — знали очень мало, истина могла рождаться только в свободной дискуссии, когда каждый отстаивал бы свое мнение.
Возьмите эту пресловутую Сусловскую воронку… Мне да и другим стало ясно: Кулик ошибся. А он свое: нет, надо рыть, отводить воду. Я думаю теперь, что за этим могла скрываться и растерянность. Ведь он так верил в эти воронки, они должны были подкрепить его, оспариваемое многими, твердое убеждение, что метеорит можно найти, — и вдруг…
Мы с ним тогда серьезно разошлись. Я не писал об этом в своей книге, но он отстранил меня от работы. Послал в Ленинград, куда я поехал, телеграмму: «Кринов мною уволен, никаких полномочий ему не дано». А потом, когда составлял отчет, увидел копию этой телеграммы, смутился. Скомкав, бросил ее в корзину, взглянул на меня, произнес извиняющимся тоном: «Написал вот на посрамление себя».
Наши споры продолжались и в Ленинграде, потом в Москве. Иногда яростные. Но представьте, это стало скорее сближать, чем разделять нас.
Мне кажется, что в глубине души он, как человек сильный, испытывал уважение к людям, возражающим ему. Может, к тому времени понял, что, упорствуя в заблуждениях, многое теряет как ученый.
И еще одно: он уже перестал быть несколько озлобленным одиночкой, воюющим за «свой» метеорит. Метеорит был признан, дело, которое Леонид Алексеевич первым сдвинул с мертвой точки, развивалось.
Чем дальше, тем теснее мы сближались. Временами он был не просто добр, но даже нежен ко мне. Когда я перебрался в Москву, Леонид Алексеевич, потеснившись, поселил меня в своей квартире. Факт, к науке отношения не имеющий, но к личности ученого…
За окном шелестели сосны. Влажный ветер тянул от Енисея. Возможно, моему собеседнику вспоминалась бродившая по бурелому тунгусской тайги высокая фигура, поблескивающие очки, скрывавшие глаза то неистового фанатика, то мечтателя, то отзывчивого добряка.
Свыше ста двадцати гипотез
Эта цифра может показаться неправдоподобной.
Но ее назвал мне научный сотрудник Комитета по метеоритам. Комитет регистрирует все гипотезы, связанные с происхождением и падением Тунгусского метеорита. Среди них есть и вовсе не выдерживающие критики, почти анекдотические. Однако они существуют и занесены в картотеку.
На моей памяти в разное время появлялись статьи и заметки, озаглавленные примерно так: «Тайна наконец раскрыта», «Экспедиция допросила тайгу», «Ученые дают ответ», «Разгадка «тунгусского дива».
В первые послевоенные годы вновь возбудить общественный интерес к Тунгусскому метеориту удалось писателю Александру Казанцеву.
Он опубликовал рассказ «Взрыв». Писатель выдвинул смелую гипотезу: в Сибири приземлился межпланетный корабль, использовавший атомную энергию. Когда инопланетяне разошлись для обследования местности, на корабле случилась какая-то авария. Подброшенный на высоту трехсот пятидесяти метров, он взорвался. Произошел мгновенный распад радиоактивного топлива, вызвавший катастрофу в тайге.
Рассказ был опубликован в 1946 году, вскоре после появления атомной бомбы. Гипотеза поражала своей новизной, необычностью, созвучием духу времени.
Однако самая смелая гипотеза поражает, удивляет, но далеко не всегда убеждает. Нашлись ее сторонники, в том числе и среди ученых. Но большинство доказывало ее несостоятельность. Среди последних был и Евгений Леонидович Кринов.
Устраивались публичные диспуты. Появилась едкая карикатура: противники гипотезы об атомном взрыве, о межпланетном корабле были изображены, как «птицы без крыльев», этакие неповоротливые пингвины, топчущиеся на месте.
Но романтическая гипотеза с годами расшатывалась все больше под напором новых идей и фактов.
Впрочем, уязвимые места обнаружились и у многих других гипотез, в том числе у самой простейшей, которой в основном придерживался Кулик. Если предположить, что на Землю упал обычный метеорит, но огромных размеров, то многочисленным экспедициям, чуть не каждый год работающим в тунгусской тайге, давно уже удалось бы обнаружить хотя бы воронки от его осколков.
Быть может, в земную атмосферу вторглось ядро небольшой кометы?
Однако противники кометной гипотезы приводят расчеты, согласно которым энергия взрыва и некоторые сопутствующие явления были бы иными, чем во время тунгусской катастрофы.
Существует гипотеза, предполагающая вторжение космического гигантского рыхлого кома из снега с примесью пыли. При входе в плотные слои атмосферы ком резко затормозил, вызвав ударную волну огромной силы. Взрывоподобное испарение при очень высокой температуре превратило его как бы в облако. Раскаленные газы и частицы пыли могли поджечь тайгу.
Гипотеза американских астрофизиков связана с так называемыми «черными дырами», сверхплотными и сверхтяжелыми небесными телами. Крохотная частица «черной дыры» могла бы пробить земной шар, что называется, навылет, вызвав в месте столкновения сложные физические явления, напоминающие ударную волну, и в то же время не оставив после себя сколько-нибудь значительного кратера.
Земной шар навылет? Но тогда где-то в Северной Атлантике 30 июня 1908 года должен был бы возникнуть водяной столб, напоминавший извержение гейзера. Это могло произойти и в совершенно пустынных водах, однако американские ученые пытаются найти в старых морских архивах записи, хотя бы косвенно сообщавшие о чем-либо подобном.
Не будем пересказывать здесь многие другие гипотезы. Поговорим лишь о результатах почти тридцатилетней работы КСЭ — Комплексной самодеятельной экспедиции. Здесь «самодеятельная» вовсе не означает «любительская». Просто в Томске образовалась группа ученых, которая привлекла специалистов из многих других городов, согласных работать на общественных началах. Их объединяет желание разгадать, наконец, тайну этого явления, явления настолько сложного, что теперь чаще говорят о «Тунгусском космическом теле», или заключают слова «Тунгусский метеорит» в кавычки.
Члены экспедиции работают непосредственно на месте, в тайге, а собранный материал исследуется во многих научных центрах страны, иногда далеко за пределами Сибири. Интерес к тунгусскому феномену растет год от года. Американец Ганапати предпринял поиски выпавших после взрыва возможных осадков вещества… на ледяном покрове Антарктиды.
Давно уже никто не разрывает болотные воронки в надежде обнаружить увесистые осколки небесного гостя. Как это ни поразительно, почти за восемь десятков лет, прошедших после появления «небесного гостя», и по крайней мере за четверть века поисков, ведущихся уже во всеоружии современной науки, не найдено ни одного миллиграмма вещества, о котором можно было бы твердо сказать: «Вот «его» кусочек!»
Довольно точно известно, как все было в 1908 году. Но до сих пор нет ответа на вопрос: что же все-таки было?
Одно время казалось, что Кулик, искавший хотя бы частицу «своего» метеорита, сам того не ведая, держал предмет своей страстной мечты в руках и даже доставил его в Москву. Это были образцы почвы и торфа из тунгусской тайги. Много лет спустя в них нашли совсем крохотные, диаметром в десятки микрон, стеклянные, вернее, силикатные шарики.
Их находят и сейчас. Из силикатных частиц удалось выделить углеродистые сростки. Космическое происхождение частиц не вызывает сомнения. Но имеют ли они прямое отношение к «метеориту»? Ведь на нашу планету ежегодно выпадает до миллиона тонн космического материала…
Изотопный анализ свинца, углерода, водорода на месте катастрофы, общий ее характер, приводит часть ученых к мысли, что «тунгусское диво» принадлежит к редкому классу метеоритов — углистым хандри-там. Сегодня это наиболее основательная гипотеза, с помощью которой можно истолковать ряд явлений, сопутствующих катастрофе.
Другие ищут ее генетические последствия, изучая изменение растительности в районе взрыва. Третьи пытаются найти объяснение загадочным светлым ночам, которые поражали обитателей Сибири, Средней Азии и большей части Западной Европы в 1908 году.
Среди исследователей преобладает мнение, что разгадка «тунгусского дива» — дело не сегодняшнего и не завтрашнего дня.
Нужны новые методы, новые подходы, серьезные теоретические разработки. С заголовком «Тайна наконец раскрыта» придется подождать.
Долго ли? Возможно, до конца нашего века. Тунгусская катастрофа — явление единственное в своем роде, одна из мировых загадок.
А первую тропу в глухие места, где еще свежи были следы катастрофы, в места, которые далеко обходили стороной суеверные эвенки, в места, о которых ученый мир не знал решительно ничего достоверного, проложил одержимый искатель, выдающееся значение подвига которого с годами становится все очевиднее.
