Есть на земном шаре место, где природа словно решила сбить с толку географа.
Оно расположено рядом с Индией, но тут иногда столь же холодно, как в Арктике, а среди тысячи с лишним здешних ледников некоторые уступают лишь покровным глетчерам Антарктиды и Гренландии. Здесь не бывает теплого лета, и только один месяц в году можно не опасаться морозов.
В этом уголке нет песчаных пустынь, и, однако, влаги здесь еще меньше, чем в Сахаре или Каракумах. Снег, выпавший ночью, днем не тает, а испаряется: необыкновенно сухой воздух впитывает влагу, как губка.
Солнце светит здесь так ярко, как нигде на земном шаре, и человек, рискнувший загорать в течение часа, может получить страшные ожоги. Но достаточно с солнцепека, где термометр показывает больше двадцати градусов тепла, сделать несколько шагов в тень — и ртуть опустится до черточки, показывающей пять градусов холода.
Эта особенность уголка земного шара, о котором идет речь, наводит мысль на сравнения с теми условиями, в которые попал космонавт Леонов, покинувший кабину «Восхода-2»: с освещенной солнцем стороны космического корабля — жара, с теневой — стужа.
В краю, о котором наш рассказ, очень трудно, почти невозможно долго бегать: непривычный человек начинает задыхаться, пробежав всего десяток шагов. Кипяток там не очень горяч, вода кипит уже при восьмидесяти градусах: настолько разрежен воздух и невелико давление.
В странном краю не растут обычные деревья и травы. Здесь можно встретить сухие, хилые кусты с необычайно толстыми корнями и серо-голубоватыми ветвями или яркие цветы, поднимающиеся совсем невысоко над землей, мохнатые, с массивными, словно отлитыми из какого-то сплава листьями.
А животные! Одно из них обладает широченной, могучей грудью. Похоже, что это создание позаимствовало от многих, хорошо известных человечеству видов" всего понемногу. У него рогатая голова быка, пышный хвост лошади, теплая шерсть козы. Но оно не ржет, не мычит, не блеет. Кутас — так называется это животное — хрюкает.
Наука предполагает, что этот горный край за последние тысячелетия рос вверх. Силы, действующие внутри земного шара, подняли его и без того высокие хребты и плоскогорья, возможно, еще на пятьсот — восемьсот метров. Подъем горной страны продолжается и в наши дни.
Безусловно, многие читатели давно уже могут назвать край, о котором идет речь. Да, это Памир, "крыша мира".
Плоскогорья Памира в среднем на 4 тысячи метров выше уровня моря. Горную страну расчленяют бездонные ущелья. Хребты поднимаются здесь на совсем уже немыслимую высоту.
Памир издавна притягивал ученых и путешественников. Его отроги еще семь веков назад видел неутомимый Марко Поло. Экспедиции Федченко, Северцова и других выдающихся наших ученых открыли Памир для русской науки.
В советское время началось исследование его наименее доступной части. Она находилась в центре Западного Памира, где медленно течет величайший в стране ледник Федченко и где на головокружительной высоте сходятся вечноснежные хребты.
Изучить ее нужно было не только для того, чтобы стереть "белое пятно" с географической карты. Памирские ледники питают реки, орошающие хлопковые поля таджиков. Здесь зарождается погода, от которой зависят урожаи во многих районах, далеких от Памира. Изучение памирских хребтов тесно связывалось с бурным расцветом хозяйства нашей Средней Азии. Наконец, нужно было осваивать и самые плоскогорья, помочь горцам в борьбе с жестокой природой.
Первая большая экспедиция на Памир была снаряжена Советским правительством в 1928 году. Ее участники прошли ледник Федченко. Они достигли места, откуда был виден стык хребта Петра Первого с неизвестным хребтом, которому дали название хребта Академии наук.
Несколько лет экспедиционные отряды продолжали работы на "Крыше мира".
В многотрудном исследовании Памира участвовали Н. И. Вавилов, Н. П. Горбунов, А. Е. Ферсман, О. Ю. Шмидт, Д. И. Щербаков. Ученым, среди которых были любители горного спорта, помогали лучшие альпинисты-спортсмены.
Горовосходителями руководил Николай Васильевич Крыленко, доктор государственных и правовых наук. Старый большевик, он еще в годы эмиграции поднимался на вершины Альп со швейцарскими альпинистами.
Перед учеными и альпинистами высились в синеве неба ослепительно белые пики. Один из них массивной пирамидой возвышался над всеми другими. Далекий, недоступный, загадочный, он, казалось, обладал какой-то притягательной силой.
Был ли то пик Гармо, который удавалось видеть с другой стороны, из долины реки Гармо, или экспедиции удалось открыть новую, еще неизвестную вершину?
И как пробраться к этому пику? Что за хребет венчает он? Как вообще расположены в этом месте гряды заоблачных гор и могучих ледников, "завязанные" в сложный узел?
Возникла трудная географическая задача — загадка узла Гармо.
Альпинистские отряды, исследующие узел Гармо, словно магнитом притягивал пик, высоту которого удалось определить с помощью геодезических инструментов. Он превосходил все другие вершины Советского Союза.
Три группы смельчаков начали поиски путей к нему. Они шли с разных сторон. Одна группа поднялась довольно высоко к северному плечу пика, другая разведала восточное ребро, третья на северо-западе уткнулась в отвесную стену скал и льда. Ни одна группа не достигла цели.
Но когда исследователи собрались вместе и нанесли на карту свои маршруты, то выяснилось, что они поднимались… к двум разным вершинам!
Высочайший пик страны не был пиком Гармо. Это действительно была новая, неизвестная вершина, расположенная там, где к хребту Академии наук примыкал хребет Петра Первого. Пик Гармо остался в стороне.
Загадка была разгадана. Горный узел Гармо лег на карту. Внимание исследователей было обращено на новый пик, гору гор, высочайшую вершину страны, которая теперь обозначена на всех картах как пик Коммунизма. Ее высота оказалась равной 7495 метрам!
Нужно было найти пути подъема по скалам и ледникам горного исполина и попытаться достигнуть его вершины.
Штурм пика назначили на 1933 год.
Двух участников этого драматического восхождения, из которых один почти дошел до вершины, а другой поднялся на нее, уже нет в живых. Но есть подробные дневники штурма, и они позволяют представить, как все было.
* * *
ТПЭ, специальный отряд № 29…
В сборнике, посвященном экспедициям Академии наук СССР, работавшим в 1933 году, свыше трехсот страниц. Отчет о деятельности ТПЭ, Таджикско-Памирской экспедиции, занимает в нем неполных двенадцать страниц. Деятельности же специального отряда № 29, штурмовавшего величайшую вершину страны, отведено 18 строк.
Таким был размах исследовательских работ в стране. Кроме того, возможно, деятельность отряда № 29 по традициям академического отчета и не заслуживала большего места.
За скобками нашего повествования останется та огромная работа, которую проделали сотни людей, для того чтобы снарядить отряд горовосходителей. Сама по себе доставка этого снаряжения как можно ближе к пику по существу была равнозначной труднейшему экспедиционному походу.
Месяцы ушли на устройство базового лагеря, промежуточного лагеря, выразительно названного "Чертов гроб", на расчистку троп для подходов к пику, на разведку ледников и морен, на первые рекогносцировочные подъемы, завершившиеся выбором мест для лагерей "3900", "4600" и "5600", где цифры означают высоты над уровнем моря. Повторяем, все это и многое другое остается за пределами нашего повествования, которое начнется прямо с каменной морены на полдороге между лагерями "4600" и "5600" в полдень 29 июля 1933 года, первого дня атаки пика.
…Медленно сняв с плеч тяжелые рюкзаки, двое альпинистов сели на камни. Один из них, плотный, коренастый, широкоплечий, вынул карманный анероид:
— На такой высоте, Даниил Иванович, летчики действуют уже в кислородных масках, — сказал он спутнику.
Высоко на склоне задымилось белое облачко. Оно не поднималось вверх, а, быстро увеличиваясь, катилось вниз. За ним сорвалось еще одно. Донесся глухой грохот лавин. Альпинисты молча проследили, как снежные потоки, увлекая за собой тяжелые камни, пересекли их будущий путь.
Подошла вторая группа, за ней — носильщики. Таджики и киргизы, горцы, привычные и к холоду, и к разреженному воздуху, и к ходьбе по крутым склонам, на этот раз были сильно утомлены. Здоровенный, сильный Ивай словно подкошенный повалился в снег:
— Плохо… Дальше куда?
— Вон туда, видишь? А потом — туда, еще выше!
Коренастый альпинист показал на ребро пика, полузакрытое облаками. Ребро чернело отвесными скалами, нависшими над пропастями.
Нет, наверно, Евген шутит! Как можно туда подняться? Разве у людей есть крылья?
— Даниил Иванович! — вполголоса сказал спутнику Евгений Абалаков. — Боюсь, наши ребятки не дотянут до "пять шестьсот".
Даниил Гущин пожал плечами. Вообще-то они молодцы, но кто знает…
Носильщики заговорили на своем гортанном языке, временами поглядывая на страшные ребра скал. Там, наверху, "тяжелый воздух", он давит грудь, им нельзя дышать. Да что говорить — Евген с Данилой сами убедятся в этом, если попробуют подниматься выше.
Носильщики плохо понимали русский, а альпинисты знали лишь несколько слов на их родном языке — маловато для того, чтобы рассказать, каким именно путем разведчики уже поднимались на ребро.
Привал кончился. Потянулись дальше. Снова ухнула лавина, снежная пыль долго носилась в воздухе. Сверху нависали тяжелые снежные языки.
Может, лишь сознание опасности помогало носильщикам преодолевать все усиливающиеся приступы горной болезни — острую головную боль, сильную одышку, рвоту. Потом, когда опасное место осталось позади, двое упали и не смогли встать.
А ведь это было только начало, до вершины оставалось больше двух километров, и путь к ней был неведом.
Наконец лагерь "5600". Носильщиков отправили вниз. Крохотная площадка, на ней три палатки, таких маленьких, что в них можно забраться только ползком. Там легкие спальные мешки из шелка с прослойкой гагачьего пуха.
Вечереет. Внизу плывут облака. Солнце садится за дальние хребты.
Абалаков сосредоточенно рассматривает ребро пика. Закат резко подчеркивает черными тенями все выступы, неровности, впадины. Если бы под рукой была глина, Абалаков мог бы тут же вылепить макет ребра. Зорким, цепким глазом художника и скульптора он отмечает то, что может пригодиться завтра.
Потом вынимает блокнот и делает набросок. Путь будет дьявольски тяжелым! На ребре торчат шесть "жандармов" — шесть острых, крутых выступов. Они стоят друг за другом, словно башни — грозные, кроваво-красные в лучах заката. А под ними черные пропасти почти отвесных скатов.
Утром трое альпинистов, связавшись одной веревкой, идут к первому "жандарму". Они продвигаются медленно, осторожно, экономя силы.
Впереди Абалаков. Прежде чем сделать шаг, надо убедиться, что камень, на который станет нога в подбитом пластинчатыми гвоздями башмаке, надежен, что он не сорвется в пропасть.
Далеко не везде можно идти всем троим сразу. Пока один ползет впереди, двое других, став поустойчивее, "страхуют". Если идущий первым сорвется, "страхующие" удержат его на веревке.
Следом за первой тройкой продвигается вторая. Она должна закрепить пройденный путь: сбросить ненадежные камни, вбить в скалы крючья и протянуть кое-где веревки, чтобы легче было идти носильщикам.
В этой тройке идет молодой инженер, весельчак Коля Николаев. Тройка проходит второй "жандарм" в опасное время: солнце сильно пригревает, можно ждать камнепада. Быстрая смена температуры разрушает горные породы. Достаточно солнцу нагреть остывший за ночь склон, чтобы растаял лед, цементировавший камни, и иной раз они срываются вниз даже от порыва ветра.
Николаев — отличный скалолаз. Он замыкает тройку. Веревка? Она только стесняет. Отбросив ее, привычными, точными движениями преодолевает Николаев второй "жандарм".
Рука альпиниста ищет зацепку. Камень, который она ощупывает, еле держится. Эх, не надо было его трогать…
Вот отрывки из дневника Евгения Абалакова, который, пробираясь по гребню, услышал снизу крик:
"— Несчастье!!!
— Что такое?
— Разбился Николаев!
…Его сшибло камнем, когда он чистил дорогу, убирая шаткие камни. Так, с огромным камнем в руках и полетел он вниз, стукнулся о скалы, камень снова сшиб его, и он полетел по снегу уже как тряпка… И так донизу, иначе говоря, километр по стене…"
Беда непоправима. Горе придавило оставшихся. Молча смотрят они вниз, туда, где еще клубится снежная пыль над могилой их веселого товарища.
Тщетны поиски тела. Его поглотила бездна. Должно быть, оно попало в одну из трещин, тут же засыпанных лавиной.
— Ваше счастье, что вы не видели, как он погиб, — говорит на привале альпинист Харлампиев, шедший с Николаевым. Его непрерывно бьет дрожь. Он надломлен и едва ли сможет идти дальше.
В эту ночь никто не спит.
Ищут и на следующий день. Тела нет.
"Подавленные, ослабевшие идем обратно. Камень с жужжанием летит мимо. Стая воронов с криком кружится над скалой. Прощай, друг!" — записывает Абалаков.
В ледовом лагере, где все собрались вместе, ни смеха, ни шуток. И неясно, что делать дальше: Николаев погиб, двое альпинистов еле держатся на ногах. Весь тщательно разработанный план штурма сломан. Раньше думали, что подготовительная группа поможет основной штурмовой группе сберечь силы. Теперь подготовительной группы больше не существует.
Отложить штурм? Отступить? Потерять товарища — и отступить?
…Снова ползут альпинисты и пять наиболее крепких носильщиков мимо первого, потом мимо злополучного второго "жандарма". Еще свеж в памяти крик Николаева. Носильщики пугливо косятся на край бездны.
Новый лагерь разбит на подступах к третьему "жандарму". Высота — 5900 метров. В ночной тиши грохот, все ближе и сильнее. При свете луны клубятся снежные облака чудовищной лавины. Воздушная волна едва не срывает палатки.
Третий "жандарм" изрядно изгрызан временем. Обломки то и дело со свистом летят вниз.
Еще день — позади остается четвертый "жандарм".
8 августа предстоит брать пятый, едва ли не самый трудный. Если удастся преодолеть и его, путь к вершине будет разведан.
Пятый упрямо торчит отвесной глыбой. Обойти его нельзя. И при кажущейся монолитности он еще ненадежнее, чем второй: глыбы — как живые, они шатаются, готовые сорваться каменной лавиной.
Абалаков приклеился к холодной стене, замер в неустойчивом равновесии. Перед ним отвес. Медленно, осторожно он забивает в трещину камня крюк, защелкивает на нем "карабин" — кольцо с внутренним замком — и пропускает через него веревку. Другой конец веревки в руках Гущина.
Абалаков пробирается дальше, шарит по стене ногой. Нога повисает, не встречая никакой опоры. Тогда он, сняв рукавицу, медленно ощупывает стену. Пальцы движутся, как при игре на рояле. Абалаков сердится: эти беспомощные движения свойственны обычно начинающим альни-нистам, лезущим вслепую, без заранее продуманного плана.
Он снова тянется вверх и вправо. Ага, вот чуть заметный выступ. Отлично! Теперь немного подтянуться, потом передвинуть ногу… Готово!
Гущин больше не видит Абалакова: тот скрылся за выступом скалы. Только тонкая веревка медленно ползет за ним. Вдруг грохот камней. Гущин вздрагивает, напрягается, ожидая рывка веревки.
Нет, веревка недвижна.
— Женя! Же-е-ня! — кричит обеспокоенный Гущин.
— Страхуй! Попробую еще! — доносится к нему из-за выступа.
Должно быть, Евгений сбрасывал опасные камни.
Веревка кончается. Гущин собирается предупредить Абалакова, но слышит из-за стены крик, очень похожий на "ура".
А минуту спустя Абалаков уже появляется над ним, на вершине пятого "жандарма":
— Победа!
Он спускает Гущину веревку. Пятый "жандарм" взят. Шестой как будто не внушает особых тревог. Его можно будет преодолеть с ходу.
Путь по ребру разведан, вбиты крючья, протянуты веревки, на пятом "жандарме" укреплена веревочная лестница.
Вечер теплый, светит яркая желтая луна. Тишина: ни одной лавины.
Утром они начинают спуск вниз, в лагерь на леднике. Там нетерпеливо ждут известий. Теперь короткий отдых — и на штурм!
Он несомненно будет труднее, чем представлялось сначала. Погиб полный сил альпинист Николаев, на которого возлагали большие надежды. Не все получилось так, как нужно и с подготовкой пути. В высокогорном лагере очень скуден запас продовольствия. Носильщики пока не смогли подняться выше "5900". Мало надежд, что они преодолеют эту высоту в дальнейшем. Значит, альпинистам придется идти с особенно тяжелой нагрузкой. Ведь к вершине надо поднять автоматические метеостанции, которые будут посылать радиосигналы о погоде. А вес станции — два пуда!
В довершение всего они, не успев начать последний штурм, теряют еще одного…
Носильщики, ушедшие вперед, чтобы как можно выше поднять палатки, продукты и облегчить тем самым подъем главной штурмующей группы, вернулись обратно с больным на руках. Джамбай Ирале, скромный, застенчивый паренек, совсем плох: у него тяжелое воспаление легких.
Тщетно врач экспедиции пытался спасти больного: через день у ледникового лагеря появилась свежая могила…
* * *
В дни, пока шла упорная, тяжелейшая работа, пока подготавливалось все то, что должно было принести победу при последнем напряжении духовных и физических сил, уже определилось в сущности, кто способен на наибольшее.
Евгений Абалаков был человеком, как будто специально созданным для покорения гор.
Иногда делят восходителей по особенностям их стиля на высотников, хорошо действующих там, где других валит с ног горная болезнь, и на альпинистов, специальность которых — преодоление самых сложных препятствий. Различают еще спальников, особенно уверенно форсирующих, скалы, и ледовиков, для которых ледопады легко преодолимое препятствие.
Евгений Абалаков был тем феноменальным альпинистом, который как бы соединял в себе все эти условные категории.
Отменное физическое здоровье сочеталось у него с душевным. Ровный, спокойный характер, дружелюбие и готовность помочь товарищу располагали к нему людей.
Он никогда не рисовался. Читать его дневники — наслаждение. Они просты, безыскусственны, честны. Только очень здоровый, очень сильный человек мог в тяжелейший день 29 августа записать: "Настроение у меня чудесное — ору песни".
"Орать песни" — выражение, сразу выдающее коренного сибиряка. Оно распространено от Урала до Забайкалья.
Очерк самого Евгения Абалакова о его пути к горным вершинам начинается фразой: "Я вырос в сибирском городе Красноярске". К этому очерку приложен автопортрет: лобастый мальчишка с упрямо сжатыми губами.
Этого мальчишку я знал. Мы жили на одной улице и учились в одной школе.
Мне кажется теперь — я готов даже утверждать это, — что уже тогда, в школьные годы, братья Абалаковы как бы готовились стать тем, чем стали.
Женя и его брат Виталий жили за три дома от моего. А школа наша — ее называли почему-то "губсоюзовской" или "кооперативной" — находилась далеко, возле базарной площади.
Коренастые, плотно сбитые братья всегда ходили вместе, быстрым, ровным шагом, в лютые морозы не спускали уши у шапок и носили не теплые валенки, как все мы, а башмаки. Оба были круглолицыми, и не помню уж кого прозвали Луной — Женю или Виталия.
У школы была железная пожарная лестница на крышу — место состязаний во время большой перемены. Мы подтягивались по ней на руках, кто сколько мог, перехватывая холодные, тонкие перекладины. Иным удавалось добраться до середины лестницы. Абалаковы поднимались на руках под крышу второго этажа.
Оба будущих знаменитых альпиниста были знаменитыми "столбистами". Так у нас называли тех, кто бесстрашно лазил по отвесным гранитным скалам Столбов, грозно поднимавшихся среди тайги неподалеку от Красноярска. А на каникулы братья Абалаковы уходили в Саяны, стреляли зверя и птицу, рубили плоты для сплава по горным речкам — и вся школа завидовала им…
Так разве же не эта жизнь смолоду среди сибирской природы, жизнь, закаливающая тело и волю, подготовила парней из нашего города к штурму вершин?
На Кавказе братья Виталий и Евгений Абалаковы впервые появились среди признанных, бывалых альпинистов в 1931 году. И в этом же году о новичках заговорили, как о покорителях трудной вершины Дыхтау.
Чудес не бывает, в альпинизме — тем более. Просто красноярские Столбы, эта школа сибиряков-скалолазов, пополнила ряды горновосходителей лучшими своими питомцами.
Евгений Абалаков говорил землякам-красноярцам:
— Ребята, на Столбах — наша школа. Здесь у нас всему начало.
Заслуженный мастер спорта СССР Виталий Абалаков на своей книге "Основы альпинизма", подаренной им красноярским друзьям-скалолазам, написал: "Столбы — место игр у родного гнезда. Но когда вырастают цепкие когти и крепкие крылья — пора в дальние полеты во славу родного края!"
В 1932 году братья Абалаковы прошли по гребню через вершины и седловины знаменитой Безингийской стены, траверс которой до той поры удавался лишь наиболее опытным иностранным альпинистам.
Несколько месяцев спустя братья Абалаковы и Даниил Гущин пошли в группе альпинистов на зимний штурм Эльбруса. Это было первое в стране восхождение на одну из трудных вершин Кавказа в неблагоприятную пору шквальных ветров и снежных лавин.
Не все вынесли тяжесть похода. Оставалось уже совсем немного до цели, когда один из участников штурма, Алексей Гермогенов, скончался на руках товарищей.
С его телом они начали спуск. И вот что произошло дальше, по описанию очевидцев:
"Абалаков провалился в трещину и потащил за собой тело Гермогенова. В последнюю минуту Гущину удалось схватить Абалакова за руку. Однако силы его были подорваны бессонными ночами и недоеданием, Гущин медленно заскользил к провалу…
Друзья считали, что одному обязательно нужно остаться наверху, иначе их никто не найдет. Быстро скользнула вниз перерезанная веревка, и Абалаков вместе с телом Гермогенова полетел в трещину. Во время падения ему удалось зацепиться за выступ и удержаться на нем. Так они и провели ночь: Гущин — на краю трещины, Абалаков с мертвым товарищем — на выступе внизу".
Таков был человек, которому всего на третий год большой альпинистской практики предстояло штурмовать высочайшую вершину страны.
* * *
22 августа 1933 года, 9 часов утра. Первая запись в штурмовом дневнике. Ледниковый лагерь покидает головная штурмующая группа — Абалаков и Гущин. С ними трое носильщиков.
Второй день штурма. Группа поднялась до лагеря "5900". Палатки, оставленные здесь, сползли в трещину. Пока их доставали, пока вырубали площадку в ледяной стене над пропастью, стало смеркаться. Тускло блестели во тьме ледники. Нигде ни огонька. Только горы и небо.
Третий день. Надо разбить лагерь за шестым, еще не преодоленным "жандармом": ведь следом за первой идет вторая штурмующая группа, для которой надо обязательно освободить место ночлега в лагере "5900".
Утром носильщики едва поднимаются. Их мучит горная болезнь. Они и так сделали почти невозможное для людей, не имевших навыков, в альпинизме. И Ураим Керим, и Закир Прен, и Нишан-Раби, и другие их товарищи честно делили с альпинистами все трудности, все опасности.
Абалаков и Гущин прощаются с проводниками и вдвоем карабкаются на пятый "жандарм". Тяжелые рюкзаки оттягивают плечи.
Около трех часов дня двое перед шестым "жандармом". Как всегда, Абалаков впереди. Гущин "страхует".
Высота 6200. Абалаков продвигается вперед с предельной осторожностью, и все же на особенно крутом склоне его нога внезапно теряет точку опоры. Камень вырывается из-под нее, увлекая за собой другие.
Абалаков слышит болезненный крик Гущина и чувствует, как ослабла веревка. Сердце падает куда-то, сразу не хватает воздуха.
Нет, Гущин жив! Он держит над головой руку. Кровь часто капает с нее на снег. А веревка перебита камнем как раз посередине.
Забыв всякую осторожность, бросив рюкзак, Абалаков поспешно скользит вниз:
— Ранен?
Лицо Гущина искажено болью. Камень рассек ладонь до кости, рваная рана обильно кровоточит. Абалаков перевязывает ее и вопросительно смотрит на Гущина:
— Может, вниз?
Тот сердито хмурится:
— Дойду…
Нельзя терять ни минуты, скоро темнота накроет горы. Они могут либо вдвоем спуститься, либо вдвоем подняться. Обязательно вдвоем. Это закон гор.
Когда альпинисты выходят на ребро за шестым "жандармом", солнца уже давно нет. Альтиметр показывает 6400 метров. Они находятся почти на 1400 метров выше вершины Казбека, на 800 метров выше Эльбруса.
Выбирать место для ночлега некогда. Абалаков вбивает в скалу крючья, привязывает к ним рюкзаки. Устанавливать палатку нет сил. Они ложатся, подстелив ее под себя. Площадка мала для двоих, до края меньше шага. Если Гущин во сне будет ворочаться от боли, то…
Абалаков привязывает Гущина, привязывается сам.
Он вспоминает изречение, которое любят повторять на Памире: "Путник, помни, что твоя жизнь — как слеза на реснице".
Гущин стонет, просит разрезать бинт. Абалаков пробует — не получается: все слиплось, в темноте не поймешь, где окровавленный бинт, где запекшаяся рана.
Наконец Гущин засыпает. Звезды усеяли холодное черное небо. Тишина, звенящая тишина. Одиночество над бездной.
Но разве они одни? Вторая партия сегодня, наверно, ночует в лагере "5900". Ниже, у ледника, остальные, тревожащиеся за товарищей. И есть на свете далекая Москва. Есть в Москве люди, которым чертовски важно, чертовски нужно, чтобы электромонтер Гущин и скульптор Абалаков вернулись здоровыми и невредимыми.
На следующий день Абалаков, занятый расчисткой более удобного места для лагеря и укреплением палатки, услышал вдруг знакомые гортанные голоса. То были носильщики! Собравшись с силами, они все-таки рискнули подняться выше лагеря "5900". Пользуясь крючьями и веревочной лестницей, эти чудесные парни, облегчив труд штурмующих групп, принесли метеостанцию и продукты.
26 августа — день встреч. В лагерь — отныне он называется "6400" — подтягиваются альпинисты второй группы. Среди них Николай Петрович Горбунов, начальник экспедиции, не раз уже бывавший на Памире.
Он здесь старше многих: ему за сорок. Высокий, чуть грузноватый, он сильно измотан подъемом, но старается не подавать виду.
Николай Петрович представляет поколение, много повидавшее, много испытавшее. Его подпись стояла на важнейших документах первых лет революции следом за подписью Владимира Ильича Ленина. Член партии с 1917 года, Николай Петрович был первым секретарем Совета Народных Комиссаров. Потом заведование научно-техническим отделом ВСНХ, затем польский фронт, реввоенсоветы двух армий, снова Совнарком, Госплан, Академия наук… Альпинизм — его увлечение, отдых.
Альпинисты расселись возле палаток. Их лица покрыты белой мазью, защищающей от солнечных ожогов. В темных очках, обросшие бородами, исхудавшие, они мечтали о похлебке, пахнущей дымом.
Но в царстве вечных снегов нет топлива для костра. Да и похлебку варить не из чего. Продуктов поднято совсем мало. Сейчас, когда придется особенно тратить силы, завтрак, обед и ужин будут состоять из нескольких ложек манной каши, сваренной на кубиках сухого спирта, пятишести галет и двух кусков сахару. Оставалось еще пять банок консервов, но их берегут для последнего этапа подъема.
27 августа Абалаков и Гущин, забрав метеостанцию, решают поднять ее как можно выше, чтобы потом вернуться к остальным.
Записи Абалакова:
"Через каждые 25–30 шагов отдых. В горле пересыхает. Дыхание частое. Охватывает чувство какой-то подавленности: кругом снежная пустыня, метет, клубятся облака… Даниил Иванович плетью висит на ледорубе или валится в снег".
28 августа. "Бурная ночь. Опасались, как бы не сорвало палатки. Туманное утро, туманное настроение".
Все чувствуют слабость. Абалаков помогает другим, уже не первый день взваливая на себя двойную тяжесть, подносит в трудных местах чужие рюкзаки.
29 августа штурмующая группа разбивает лагерь "6900". В разреженном воздухе мучительно трудно дышать, двигаться, рюкзаки словно наполняются свинцом.
Ночью дует резкий ветер. При свете спички Абалаков смотрит на термометр: двадцать градусов мороза.
30 августа не остается сомнений, что идти к вершине могут только трое. Рука Гущина распухла под окровавленным бинтом и невыносимо ноет. Есть опасность гангрены. Другой альпинист обморозил ноги. Третий свален горной болезнью.
Трое больных, часто останавливаясь и отдыхая, отправляются вниз. Трое — Евгений Абалаков, Николай Горбунов, Александр Гетье — остаются в лагере "6900", готовясь к последнему броску.
Они пытаются прежде всего повыше поднять метеостанцию. Но как мучителен теперь каждый шаг для обес-сидевших людей! Они месят глубокий снег, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание.
Нет, станция для них — непосильный груз. Придется установить ее по дороге к вершине. Эта работа совершенно изматывает альпинистов. Они едва добираются до палатки.
31 августа — ветер, снег, туман.
Утром 1 сентября начинается вьюга, жестокая памирская вьюга. Идти вперед нельзя. Пошли проверить, как работает станция. Но станция совсем не работает. Ее приносят в палатку и разбирают негнущимися, обмороженными пальцами. Проверяют и снова устанавливают.
Снежная буря неистово бушует над вершиной высочайшего пика Советского Союза весь день и следующую ночь. Воет ветер, почти не смолкает грохот лавин и камнепадов. Термометр опускается до сорока пяти градусов ниже нуля.
В двух тесных, маленьких палатках, придавленных, заваленных тяжелыми сугробами снега, задыхаются трое. Двое уже не в состоянии двинуть рукой. Третий крышкой от кастрюли начинает рыть коридор в снегу. Палатка может стать могилой, без доступа воздуха гибель неминуема. Абалаков делает еще одно усилие, отгребает последний слой снега.
В снежную пещеру врывается свежий воздух, влетает сухой колючий снег. Почти мгновенно заледеневают спальные мешки. Зато можно дышать.
Наступает 3 сентября — шестой день в лагере "6900". Погода проясняется. Выглядывает солнце. По ослепительным ледяным полям гуляет крепкий ветер. Снег, срываемый им, развевается белыми космами.
Сегодня последний шанс достичь вершины. Завтра будет поздно: продовольствия больше нет.
Гетье остается в палатке: он уже и сегодня не может встать.
Двое бредут по пояс в снегу. Десять шагов — остановка, десять шагов — остановка. Они связаны веревкой, в руках у них ледорубы со стальным "клювом" и лопаткой.
Горбунова мучает одышка. Он садится в снег:
— Посмотрю ногу, не чувствую ничего.
Носки примерзли к обмороженным пальцам.
Двое идут дальше. Горбунов останавливается все чаще, его силы на исходе.
Солнце спешит на запад, а они прошли так мало. Вершина еще далека. Горбунов падает на лед.
Вдвоем им не дойти.
Более сильный и молодой должен идти к вершине один, без "страховки", без товарищеской помощи в трудную минуту. Другого выхода нет.
Абалаков достает блокнот. Пока пальцы еще слушаются, он пишет записку и вкладывает ее в пустую консервную банку. Эта банка будет оставлена под грудой камней на вершине. А теперь — вперед!
Он то идет, то ползет. Ветер усиливается. Белые, смерчи пляшут на гребне, жесткий снег больно режет лицо.
Что это? Трещина!
Огромная, зияющая. У самой цели.
Но в одном месте пласт слежавшегося снега белеет над бездной. Выдержит ли он тяжесть тела?
Абалаков ложится, распластывается, вытягивает перед собой ледоруб, осторожно ползет.
Теперь надо преодолеть острый, как нож, вершинный гребень. Абалаков оставляет рюкзак в трещине, чтобы забрать на обратном пути. Ветер все крепчает. Он словно хочет сдуть человека с гребня.
Остаются лишь вершинные скалы. И тут странное чувство овладевает Абалаковым. Вдруг у него не хватит сил для этих последних метров? Ему кажется, что вершина вот-вот ускользнет куда-то.
Почти на четвереньках взбирается он на вершинную скалистую площадку — и падает на камни, обнимая их руками.
Вот она, победа!
Но отдыхать нельзя. Он встает, пошатываясь, и собирает камни для тура, под который будет положена консервная банка с запиской. Смотрит альтиметр: почему-то 7700 метров. Набрасывает схемы, зарисовывает расположение хребтов, отлично видимых с этой самой высокой точки страны.
Он ходит по площадке и вдруг замечает, что на облаках, далеко внизу, мечется огромная тень. Это его тень, отбрасываемая на облака заходящим солнцем! Он взмахивает руками — и синий человек на облачной вате повторяет движение.
Так стоит он на вершине, невысокий, коренастый, и его гигантская тень простирается над покоренной "крышей мира"…