«На могиле сохранился деревянный некрашеный крест пепельно-серого цвета, местами истлевший, покрытый плесенью, лишайниками и подгнивший у основания.
В распоряжении следствия имелись материалы допроса бывшего зимовщика 3. 3. Громадского и сделанные им фотографии могилы и избы Бегичева. Мы сравнили крест с изображением креста на фотографии, сделанной Громадским в 1929 году, и установили полное совпадение контуров.
При осмотре креста на доске, расположенной под второй крестовиной, была обнаружена давно выцарапанная и выветрившаяся надпись „…егичев…“.
После наружного осмотра приступили к вскрытию могилы».
Так писал криминалист А. Т. Бабенко, который по поручению Генерального Прокурора СССР должен был до конца распутать весьма сложное дело почти тридцатилетней давности. Поводом для расследования, как указывал А. Т. Бабенко, была опубликованная в одной из центральных газет статья о Никифоре Бегичеве с требованием тщательного расследования причин и обстоятельств его смерти.
Автором этой статьи был автор книги, которую вы читаете.
Я затруднился бы назвать среди многочисленных северных историй, рассказываемых на Таймыре, хотя бы одну, идущую в сравнение с историей жизни и смерти боцмана Бегичева. Его и без того необыкновенные приключения людская молва расцветила многими полулегендарными подробностями. Особенно же много разговоров и догадок вызвала его загадочная смерть.
Впервые я услышал об убийстве Бегичева от капитана М. И. Драничникова, веселого ярославца, перебравшегося с Волги на Енисей. Михаил Иванович командовал путейским пароходом, который каждый год уходил в низовья реки и обставлял там фарватер навигационными знаками. Приведя осенью свой пароход на зимовку в Красноярск, капитан зашел к нам в гости и рассказал историю, о которой «шумят на Севере».
Вот в нескольких словах его рассказ.
Знаменитый таймырский следопыт, всем известный боцман Бегичев, весной 1926 года ушел в тундру с артелью охотников. До лета следующего года о нем никто ничего не слышал. А летом охотники вернулись без Бегичева. Они сказали, что Бегичев «оцинжал», то есть заболел цингой, и умер на побережье Северного Ледовитого океана.
Но в Дудинке, откуда артель вышла на промысел, знающие люди по секрету рассказали Михаилу Ивановичу: Бегичев умер не своей смертью, его убил в ссоре один из охотников. Члены артели порешили скрыть это: «затаскают по следствиям да судам, а мертвого все равно не воротишь». Но потом кто-то будто бы проговорился во хмелю…
С тех пор я слышал буквально десятки устных вариантов рассказа о преступлении в тундре и читал несколько печатных. Первый из них появился на страницах газеты «Красноярский рабочий» в 1928 году, после чего было возбуждено следствие по уголовному делу № 24 «О нанесении тяжких побоев и последующих мучительных истязаниях Бегичева Никифора Алексеевича, приведших к его смерти».
К сожалению, материалы следствия не сохранились до наших дней, и А. Т. Бабенко, как он пишет, не смог ознакомиться с ними. У меня сохранились лишь выписки из протоколов дознания, сделанные много лет назад краеведом Е. И. Владимировым.
Судя по ним, все члены охотничьей артели подтвердили версию о цинге. Все, кроме одного — кочевника Манчи. Он показал…
Но лучше я приведу отрывки из давно хранившейся у меня копии письма неизвестного автора, который, видимо, тоже знакомился с материалами следствия и решил написать по этому поводу в газету; однако письмо не было опубликовано. Вот эти отрывки с сохранением стиля автора письма:
«Близилась весна. Заболел цингой член артели Зырянов, а затем начали пухнуть десны и ноги у Бегичева… Вскоре Бегичев почувствовал себя очень плохо и выразил желание поехать на остров Диксон к своим знакомым полярникам, взять свежих продуктов, лимонной кислоты, медикаментов…
Тут проникший в среду артели чуждый интересам кооперативного движения элемент в лице некого Н-ко стал искать случая сорвать поездку Бегичева на Диксон. На этот раз Н-ко, поспорив из-за собачьей упряжки, набросился на больного Бегичева с кулаками, сбил его с ног, нанося удары по груди и голове подкованным болотным сапожищем… Манчи помешал этой дикой расправе… Спустя час избитый до потери сознания Бегичев при помощи Манчи поднялся, свалился на нары… Инициативу в артели взял в свои руки Н-ко. Он запретил артельщикам подавать больному воду и пищу… В избе было сыро и душно, а Н-ко вдобавок стал практиковать жарить песцовое мясо в пищу собакам на голой раскаленной железной печке. От горения жиров образовался едкий чад и смрад, и в этом исчадии окончательно задыхался Бегичев… Потом Н-ко пустился на новый прием коварства, поставил Бегичеву палатку. Он мерз в ней и терзался целый месяц… В середине мая больному сделалось плохо, он подозвал к себе друга Манчи и дал наказ: „Когда ты поедешь домой, говори всем русским, саха, якутам, ненцам, что меня убил Н-ко и я Живой больше не буду. Когда будут хоронить, смотри, чтобы меня не положили в болото“».
Я не знаю, насколько точно это письмо отражает детали, сообщенные Манчи следствию. Но ясно главное: Манчи утверждал, что Бегичева жестоко избили. В этом случае на теле должны были сохраниться следы избиения. Вскрытие могилы могло дать следствию доказательства насильственной смерти либо опровергнуть версию свидетеля обвинения.
Но в те годы Таймыр был дик, и, для того чтобы попасть на берег Северного Ледовитого океана к устью реки Пясины, к мысу Входному, требовалась специальная экспедиция. Следователь, отправившийся на вскрытие из Ту-руханска, застрял в пути, просидел в тундре два месяца и вернулся восвояси. 15 октября 1928 года Красноярский окружной суд прекратил дело № 24 за отсутствием доказательств преступления.
В 1936 году во время короткой стоянки морского каравана у мыса Входного я попытался разыскать могилу Бегичева.
На мысу только что начали строить рыбацкий поселок. Возле деревянной вышки триангуляционного пункта были накатаны бочки с соленым муксуном.
Рыбаки слышали о могиле, но никто не видел ее; впрочем, это были новички, приехавшие на промысел с весны. Парторг зимовки Агафонов нехотя согласился пойти со мной в раскисшую летнюю тундру. Бродили мы часа четыре. Я взял с собой капитанский морской бинокль. Но креста нигде не было видно, а то, что мы принимали иногда за могилу, при приближении оказывалось холмиком, каких в тундре много. Мы ни с чем вернулись в поселок.
В том же году журнал «Советская Арктика» напечатал очерк о Бегичеве, выразительно озаглавленный «Последний одиночка». Автором его был полярник и литератор Н. Я. Болотников. С редкой настойчивостью он много лет по крупицам собирал все, что относилось к жизни Бегичева, и ему мы обязаны первой документальной книгой о русском исследователе-самородке. В этой книге описана и смерть Бегичева. Он умирает от цинги.
Но другой неутомимый путешественник по сибирскому северу, мой старый друг поэт К. Л. Лисовский, никак не хотел согласиться с тем, что такой опытный полярник, как Бегичев, мог погибнуть столь нелепо. И он разыскал в тундре свидетеля, девяностотрехлетнего старика, рассказ которого в общих чертах совпал с давними показаниями Манчи. Только, по свидетельству старика, первый удар Бегичеву Н-ко нанес не кулаком, а тяжелым железным пестиком, которым толкли соль.
Поэт отыскал и могилу Бегичева.
Оказалось, что крест давно подгнил и свалился. К нему была прибита ржавая иконка. Тут же валялась дощечка, на которой, как говорили охотники, когда-то была надпись:
«Под сим крестом покоится тело известного путешественника и инициатора промысловой артели Н. А. Бегичева, скончавшегося 18 мая 1927 г. 53 лет от роду».
От всей надписи сохранилось лишь процарапанное чем-то острым слово «Бегичева».
Для того чтобы удостовериться, что чуть заметный холмик действительно могила следопыта, поэт и помогавшие ему рыбаки начали копать оттаявшую землю. Вскоре показалась крышка гроба…
«Одна из досок гроба, сохранившихся совершенно свежими, немного отстала, — записал поэт. — Мы приподняли ее. Гроб оказался сплошь забитым мутным льдом. Сквозь толстый слой льда еще виднелись очертания тела…»
Значит, вечная мерзлота сохранила труп!
Тайна смерти Бегичева может быть, наконец, раскрыта!
Об этом я, сопоставив результаты многолетней работы двух исследователей, и написал в статье, заинтересовавшей Генерального Прокурора СССР.
К мысу Входному, к могиле Бегичева, вылетели криминалисты.
* * *
Тот, кто хочет узнать о юности Никифора Бегичева, проведенной на Волге, о его службе матросом на военном фрегате «Герцог Эдинбургский», об участии в экспедиции на корабле «Заря», снаряженной Эдуардом Толлем для открытия загадочной «Земли Санникова», может обратиться к уже упомянутой книге Н. Болотникова «Никифор Бегичев».
В ней можно прочесть, как боцман «Зари» Бегичев с примерным мужеством и верностью долгу искал во льдах исчезнувшего начальника экспедиции, прочесть описание подвига георгиевского кавалера Бегичева, спасшего во время русско-японской войны миноносец «Бесшумный».
Я же упомяну о тех приключениях Никифора Алексеевича Бегичева, которые сделали его человеком-легендой Таймыра. Постараюсь рассказать о том, как пришелец, «чужак», человек «с Большой земли» (было такое выражение, родившееся, должно быть, на островных зимовках) стал своим среди аборигенов тундры.
А ведь люди Таймыра не отличались доверчивостью и далеко не каждому открывали душу. По Северу рыскало немало авантюристов, хищников, спаивавших и бессовестно обманывавших «инородцев». Жизнь жестоко учила простодушных кочевников, делала их скрытными и осторожными, заставляла долго присматриваться к новому человеку, пожаловавшему на становище: один шайтан знает, что у него на уме…
Никифор Бегичев появился в Дудинке летом 1906 года — высокий, бравый, с закрученными кверху, по-флотски, кончиками усов.
Было ему 32 года; знал он множество занятных историй; не прочь был пропустить рюмочку. Рассказывал дудинцам, что хотел было осесть на Волге, в родных местах, да заскучал. А приятель написал письмецо: поезжай, мол, на Енисей, просторно, вольно, край нехоженый, зверь непуганый.
Дудинцы, в большинстве люди торговые, полагали, что и приезжий займется тем же выгодным дельцем. Но он был не по купечески щедр на угощения, легко давал деньги в долг и не приценивался к пушнине, на скупке которой богатели торговцы. Вскоре из застольных хмельных разговоров дудинцы поняли, что бывший моряк забрался на Таймыр не столько ради наживы, сколько из любопытства, что пригнал его сюда тот бес, который столько людей заставляет странствовать по матушке-Руси.
В начале зимы Бегичев уехал в тундру. Вернулся он только по весне. Мешки, привязанные к его оленьим нартам, распирало от песцовых шкурок.
Дудинцы подумали было, что приезжий все-таки «тунгусничал», то есть по торгашеской грязной традиции спаивал кочевников и за бесценок забирал у них пушнину. Так делали многие, и это было не в диво.
Но вернувшиеся из тундры охотники рассказали, что новичок сам ставил ловушки-пасти, сам добывал песца. Он, оказывается, успел изрядно помотаться по тундре. Кочевники дали моряку имя Улахан-Анцифер — «Большой Никифор». Было похоже, что моряк приживается на Таймыре.
Однажды он грелся в чуме старого Захара Бетту и рассеянно слушал его рассказы, где быль мешалась с небылицами. Захар вспоминал прежние времена и, конечно, говорил, что раньше люди были крепче, храбрее, вообще, лучше…
— Ходили, однако, к Шайтан-земле… Теперь кто пойдет? Далеко, боятся идти…
Бегичев насторожился. Что это за земля?
— Я был молодой, сам ходил к ней, с берега ее видел. На ту землю, однако, никто не ходит, там шайтаны своих волков пасут.
Мало ли небылиц рассказывают на Таймыре? Послушать стариков, так в тундре за каждым камнем шайтан.
А Бетту продолжал: плохой остров, много там людей погибло. Большой остров, Шайтан-земля — «Земля дьявола». Хоть и недалеко от берега, как раз против Хатанг-ской губы, да только нет теперь смельчаков, чтобы туда добрались…
Против Хатангской губы? Там на карте — синь, простор.
— Слушай, Бетту, я бы пошел на Шайтан-землю. Да ведь это все выдумка, нет такой земли.
Старик разволновался. Как это — нет? Пусть у него отнимутся ноги, пусть руки отсохнут, если он врет. Есть Шайтан-земля, он сам ее видел с Соляной сопки!
Он, Бетту, такой человек, что врать не будет: ходить на ту землю не ходил, побоялся, а видеть видел. Ходить туда страшно, шайтан напускает на людей своих злых волков.
В начале 1908 года Бегичев опять отправился в тундру. К весне с двумя спутниками он пересек весь Таймыр. Они нашли сопку, о которой говорил Бетту. Морозная дымка размывала дали. В стекле бинокля надо льдами маячила призрачная синеватая полоска. Земля! Взять на нее направление по буссоли было делом нескольких секунд.
Бегичев налегке погнал оленью упряжку через нагромождение льдов.
Так вот она какая, «Земля дьявола»! Голый остров. Множество песцовых следов. Черные камни, торчащие из-под плотного снега. И, что важно, олений мох.
Бегичев вернулся к спутникам. Через две недели с основательно нагруженными упряжками они пересекли пролив.
Новоселы «Земли дьявола» сложили из плавника избушку. Бегичев торопил их: надо обойти остров, начертить его карту.
Как это делается, он представлял не очень точно: два класса церковноприходской школы да курс учебной команды флотских квартирмейстеров — слабоватая подготовка для самостоятельной съемки. Но природная сметка, наблюдательность и страстное честолюбивое желание приобщиться к науке помогли ему еще во время плавания на «Заре» понять суть съемочных работ.
Трое с шагомером и буссолью пошли в обход острова. Шли весь день, ночевали возле речушки.
На рассвете боцман проснулся с неприятным ощущением близкой опасности. Выглянув из палатки, увидел волка. Зверь отбежал на бугор и стоял там, нюхая воздух.
Бегичев выстрелил, но промахнулся и тут заметил другого волка. Испуганный выстрелом, он почему-то бежал прямо к лагерю.
А олени, где же олени?!
Вот тебе и шайтановы волки… Пешком Таймыр не пройдешь. Не медля ни минуты, Бегичев схватил ружье и побежал к обрыву. Следы оленей терялись во льдах пролива.
Одного спутника Бегичев оставил в лагере, а с другим поспешил на поиски. К вечеру Бегичев пригнал стадо. Олени были целехоньки: почуяв волков, они умчались по знакомой дороге в сторону материка.
После этого несколько ночей спали по очереди, оставляя одного караулить оленей, чтобы «шайтан» опять не напустил на них волков. Но звери больше не появлялись. А после долгого дневного перехода так тянет ко сну… И очередной караульщик проспал половину стада.
Олени исчезли, не оставив следов.
Целый месяц трое шли вдоль побережья острова. Был полярный июнь. Крики чаек и кайр, гогот гусей наполняли воздух. Промокшие сапоги разбрызгивали талую воду.
Лед в море, однако, был еще крепок. Бегичев перебрался по нему на соседний небольшой остров, тоже не обозначенный на картах, но не нашел там ничего интересного.
Уже недалек был мыс, откуда месяц назад они пошли вдоль берегов «Земли дьявола». И вдруг Бегичев увидел нечто, чему не сразу поверил: на прияром берегу кривилась избушка-развалюха.
Так, значит, на острове уже бывали люди?
В избушке было темно. Пахло плесенью. Вспыхнул желтый огонек спички. В полутьме боцман различил старинные алебарды — топоры на длинных ручках.
Стали смотреть внимательнее. В земляной пол были втоптаны шахматные фигурки странной, непривычной формы, вырезанные из мамонтовой кости.
Выходит, здесь был лагерь неведомых мореходов или промысловиков. Погибли они или ушли на материк? И когда это было?
Бегичев видел алебарды только в музеях. Ими орудовали, пожалуй, еще до Петра Великого. Тогда сколько же избенке годков?
И о другом размышлял Бегичев. Раз здесь в старину живали русские люди, то что помешает их потомкам обосноваться на острове? Тут ведь не только зверь не пуган, но и земля не бедна. В нескольких местах нашел Бегичев пласты каменного угля, который хорошо горел в походной железной печке; а в горах на острове видел черную густую жидкость, похожую на нефть. Возможно, что в тех образцах горных пород, которые он всюду собирал во время поездок, тоже было что-нибудь ценное. Но в полезных ископаемых боцман разбирался совсем плохо.
При скитаниях по острову еще не раз пришлось Бегичеву вспомнить старого Бетту с его шайтанами. Едва не погубил боцмана внезапный шквал, когда он по очистившемуся ото льда морю вздумал на маленьком долбленом челноке сплавать к острову, открытому весной. В другой раз пошел Бегичев в одиночку по тундре, ища мамонтовую кость, а шайтаны-оборотни приняли вместо волчьего медвежье обличие. Три здоровенных белых медведя словно поджидали его. Первый пошел на охотника, но рухнул, сраженный пулей. Повалился и второй. Третий устрашающе вздыбился, однако Бегичев уложил и его.
В это время один из «убитых» вскочил с необычайной быстротой — и на охотника. Не отскочи Бегичев с не меньшим проворством в сторону, раненый зверь смял бы его. Последняя пуля размозжила медведю череп.
Когда настала полярная ночь и морозы прикрыли море молодым льдом, Бегичев с товарищами повез на материк добычу: туши диких оленей, песцовые шкурки, мамонтовую кость, образцы пород и растений.
Им не удалось вывезти все это на материк: лед был еще слаб, подул ветер, началась подвижка, открылись полыньи. Спасая жизнь, охотники бросили кладь и налегке едва добрались до берега.
Но груз не пропал. В середине зимы спутник Бегичева разыскал брошенное во льдах пролива.
По тундре, где все в движении, в вечных перекочевках, слух летит со скоростью оленьей упряжки. Тундра с одобрением присматривалась к новичку после первого его удачного песцового промысла. Теперь поход на «Землю дьявола» сделал Улахан-Анцифера героем, достойным рассказов у костра.
И признание пришло не только на Таймыре.
Весной 1909 года Бегичев в черном сюртуке, в галстуке, неумело повязанном на могучей медной шее, ходил по Петербургу. Генерал-лейтенант Вилькицкий-старший, начальник Главного гидрографического управления, принял его, заинтересовался картой открытого острова. Бегичева пригласили на торжественный обед в честь спуска на воду ледокольного судна «Вайгач». Следопыт был всячески обласкан и в Академии наук. Академик Чернышев обещал ему поддержку и помощь.
В Дудинку Бегичев вернулся с бумагой, в которой таймырским властям предписывалось оказывать ему содействие, и с нетерпеливым желанием еще раз побывать на «своем» острове, чтобы основательнее обследовать его.
Многие просились со следопытом: промысел непуганого песца сулил достаток. Бегичев взял прежних спутников и двух новичков.
Весной 1910 года экспедиция благополучно перешла пролив.
Возле старинного зимовья поставили избушку из плавника. Лето минуло незаметно. Охотники мастерили песцовые ловушки. Бегичев разъезжал по острову, нанося на карту месторождения угля, собирая черепа мускусных быков и мамонтовую кость. Ему посчастливилось найти не только бивни и разрозненные части скелета, но даже кожу и мясо гигантского ископаемого.
Теперь у Бегичева были инструкции Академии наук и кое-какие книги. Он уже умел определять некоторые минералы, мог правильно написать этикетку к каждому образцу.
Осень радовала приметами близкого удачного промысла: песцы шныряли по острову, и оставалось только дождаться, когда отрастет их зимний белый мех. Охотники заготовили много мяса диких оленей, запаслись топливом. Зима не пугала, ее ждали с нетерпением.
Как-то декабрьской ночью Бегичева разбудил вой. Волки! Они не показывались все лето, охотники забыли о них. Теперь пришла расплата за беспечность. Волки разогнали все оленье стадо.
Долгие поиски ни к чему не привели. Бегичев встревожился: надо всем уходить на материк, без оленей в тундре беда.
Но двое, Гаркин и Семенов, заупрямились. Вот еще, уходить от промысла, когда песец сам в руки идет! Можно ведь высматривать ловушки и на лыжах.
Бегичев сердился, упрекал упрямцев в жадности, глупости, но убедить их так и не смог. Темной полярной ночью в самые свирепые морозы он, оставив двоих в избушке, с остальными своими спутниками пешком перебрался через пролив на материк.
По весне Бегичев купил вместо оленей ездовых собак, продовольствие и вернулся на остров. Вернулся уже не один, а со своими друзьями-якутами, поборовшими страх перед кознями шайтанов и согласившихся проводить его до «Земли дьявола».
Гаркин и Семенов обрадовались приезду Бегичева. Последнее время они берегли каждый кусок.
Бегичев понял, что эти люди не добьются на Севере многого: ленивы, бездеятельны, беспечны. Плавнику на острове сколько хочешь, они же разобрали и спалили в печке старую избушку, а самую лучшую для охоты пору провалялись на койках.
Бегичев растормошил лентяев, стали бить зверя, ловить рыбу. До осени на острове жили дружно.
С наступлением темной поры Бегичев, объезжая пустые ловушки, понял, что в этот год хорошей добычи не жди: песцы в поисках корма, должно быть, ушли на материк. Ну что же, как говорится, раз на раз не приходится, надо чинить нарты да за песцами вдогонку…
Но Гаркин с Семеновым в один голос: песцы вернутся, не резон уходить без добычи. Начались ссоры. Властный, не терпящий возражений, Бегичев горячился, стучал кулаком по столу. Все чаще в спорах брань заменяла доводы.
Было ясно, что не только на промысел песца, но и на охоту надежды плохи. Значит, придется подчистить запасы до последней крошки.
Однако двое твердили свое: «перебьемся». Бегичев в сердцах крикнул, что, в конце концов, он за них в ответе, ведь это он привез их на «свой остров».
Тогда Гаркин протянул ему заранее написанное письмо. В нем говорилось, что купеческий приказчик Ефим Гаркин и дудинский охотник Николай Семенов, находясь в здравом уме и твердой памяти, по своей доброй воле остаются на острове и если что с ними случится, то они ни в чем Н. А. Бегичева винить не будут.
Но Бегичев все же настоял, чтобы Гаркин поехал с ним на материк и пополнил запасы провизии. Так и сделали.
Кто знает, может, неудача на острове, а может, все тот же беспокойный дух бродяжничества погнал Бегичева прочь с Таймыра.
Лето он провел в разъездах. Побывал и в родном Цареве, и в Нижнем, и в Астрахани, и в Москве, и в Петербурге, метался в поисках нового дела, которое бы захватило целиком. Но поздняя осень застала его в лодке, плывущей вниз по Енисею. И вот итог его исканий: «Я решил вернуться опять на старое место к берегам Ледовитого океана, где себя чувствовал независимым и совершенно свободным гражданином».
Он добрался до Дудинки уже зимой и узнал, что Гаркин и Семенов с острова не возвращались. Обеспокоенный, готовый узнать худшее, Бегичев при первой возможности в одиночку перебрался через пролив.
Еще издали он увидел, что зимовье занесено снегом по самую крышу.
«Я зашел в избу, но в ней было очень темно, — записал в тот день Бегичев. — Окна были забиты снегом. Я наткнулся на койку, где лежало что-то твердое. Я вышел и принес свечу, зажег ее. Открыл одеяло — там лежал мертвый Гаркин, а Семенова не было. На столе лежал дневник».
Это были записи Гаркина о событиях на острове.
Охотники, оставшись одни, упустили лучшее время промысла. Их терзали голод и цинга. Идти на материк в темную зимнюю пору они побоялись. Первым умер Семенов. Он упал в снег возле пустой песцовой ловушки. У Гаркина не было сил похоронить товарища.
Гаркин еще долго боролся с голодом. Он варил старые кости песцов и оленей, грыз расшатавшимися зубами сухие ремни из моржовой кожи.
«Все надежды потеряны, если не придут люди, хотя бы вы, милый Никифор Алексеевич»… — читал Бегичев.
Последняя запись была сделана 19 марта:
«Я ожидаю конца существования».
Несчастный умер всего за несколько дней до приезда Бегичева.
Следопыт навсегда покинул «Землю дьявола», которая обозначена теперь на всех картах как остров Бегичева, и вернулся в Дудинку.
Слух о событиях в Сибири с опозданием на два года дополз до Петербурга. Журнал «Вокруг света» напечатал статью «Трагедия Полярного круга». Статья начиналась так: «Летом 1913 года русская экспедиция под руководством инженера Бегишева…»
Видимо, простой боцман в роли исследователя не устраивал автора статьи. Для занимательности он превратил Гаркина и Семенова в золотоискателей и выдумал какого-то японского лоцмана Котцу, китобоя и авантюриста, который будто бы вероломно покинул их. На этом острове Гаркин с Семеновым били соболей и куниц, добыли полпуда золота, открыли таинственный «лагерь шестидесяти мертвецов»…
Когда журнал попал в Дудинку, «инженер Бегишев» был далеко от нее. Перед ним бурлила половодьем широкая река, не нанесенная на карты. У берега сгрудились оленьи упряжки. Улахан-Анцифер в мучительном раздумье смотрел на мутные волны.
Надо было разведать переправу. Во что бы то ни стало. Любой ценой.
Бегичев шел на помощь кораблям экспедиции Северного Ледовитого океана «Таймыру» и «Вайгачу», затертым льдами возле побережья. Там ждали пополнения запасов продовольствия. Больные и те, без кого можно было обойтись на зимовке, надеялись выбраться на материк. Бегичев пообещал выручить моряков. И вот теперь эта река…
А, была не была! Бегичев выбрал двух сильных оленей, связал веревкой. Стал раздеваться, переступая босыми ногами по замерзшей за ночь глине. Взял в зубы нож. Погонщик оленей кочевник Прокофий отпрянул в сторону, забормотал в страхе:
— Улахан-Анцифер ум кружал! Совсем ум потерял, беда!
Кто же, как не сумасшедший, будет раздеваться на ветру, от которого и в оленьей малице дрожь пробирает!
Бегичев погнал в воду оленей. Прыгнул следом за ними, ахнул, задохнулся. Судорога свела тело. Успел схватиться за веревку. Олени плыли через реку, испуганно кося на него глазами. Только бы не разжалась окоченевшая рука!
На середине реки олень запутал веревку на рогах, потянул другого, тот начал захлебываться. Бегичев ударил ножом по туго натянутой веревке. Олени повернули назад к стаду. Бегичев поплыл один.
Через полчаса он, весь синий, стуча зубами, пригнал унесенный ветром на другой берег каяк и велел начинать переправу.
5 июля 1915 года со стоящего среди льдов судна «Эклипс» заметили вдали долгожданные оленьи упряжки.
«Эклипс», которым командовал друг Нансена, бывший капитан «Фрама» Отто Свердруп, минувшим летом безуспешно искал следы исчезнувших во льдах экспедиций на «Св. Анне» и «Геркулесе». Теперь судно дало приют людям с «Таймыра» и «Вайгача», пришедшим сюда в ожидании Бегичева.
Улахан-Анцифер на головной упряжке несся к «Эклипсу». Оттуда салютовали винтовочной пальбой. Бегичев едва не валился с ног: шутка ли, сорок семь дней тяжелейшей дороги!
Когда «Эклипс» передал по радио на «Таймыр» о приходе санной партии, оттуда дважды запрашивали, точно ли, что прибыл именно Бегичев?
Вскоре караван, забрав пятьдесят моряков экспедиции Северного Ледовитого океана, повернул на юг.
* * *
Конечно, Бегичев совершил подвиг, посильный лишь человеку, знающему Север, имеющему надежную опору в тундре. Только Улахан-Анцифер смог по весне, перед началом весенних перекочевок, нанять сотни оленей у своих приятелей, а приятели у него были на каждом становище. Только Бегичев, с его упорством, с его верой в себя, мог совершить бросок к океану через весеннюю тундру, когда пурга внезапно сменяется оттепелью с дождем, снег раскисает, плотный туман скрывает все вокруг, ручьи на глазах превращаются в речки, а речки — в бурные реки. С сотворения мира на них никто не строил мостов, и единственный способ переправы — гнать оленей в ледяную воду вместе с деревянными нартами…
Да, Бегичев совершил подвиг!
Но запись в его дневнике о прибытии на «Эклипс» сдержанна. Вилькицкий-младший, командовавший экспедицией, поздравив по радио Бегичева, попросил затем, чтобы тот привез на «Таймыр» и «Вайгач» почту. Было похоже, что Вилькицкому это казалось простым делом: еще каких-нибудь триста километров, только и всего.
Бегичев попросил Свердрупа передать на «Таймыр», что не может выполнить просьбу Вилькицкого: по дороге надо пересекать большую разлившуюся реку Таймыру. Вилькицкий радировал: Бегичев должен привезти почту. Рассерженный Бегичев сказал Свердрупу:
— Я же не пришел развозить почту, а пришел спасать людей.
Видимо, эти слова были переданы по радио Вилькицкому, и тот перестал настаивать…
Мне не удалось найти свидетельств самого Свердрупа относительно похода Бегичева. Но на «Эклипсе» находился представитель морского ведомства доктор Тржемеский. Его дневники сохранились. Вот несколько записей, взятых подряд из описания «важнейших событий за 1915 год».
12 июня. Убит первый гусь.
20 июня. Принесены первые гусиные яйца.
5 июля. Рано утром пришел с частью оленей Бегичев и привез почту. Вечером умер кочегар 1-й статьи Мячин (транспорт «Вайгач»).
7 июля. Кочегар Мячин похоронен с отданием воинских почестей на мысе Вильда. На его могиле поставлен большой крест, сделанный из плавника.
Похоже, что и доктор Тржемеский не оценил по достоинству того, что сделал Бегичев.
А у Бегичева началась долгая волокита с отчетом и с расчетом. Бегичев истратил на экспедицию много своих денег, все обошлось дороже, чем он думал сначала. Чиновники же из Петрограда докучали назойливыми придирками: почему он, Бегичев, бросил в тундре износившиеся нарты, ведь это все-таки казенное имущество?
И получилось у Бегичева: ни славы, ни денег. Правда, губернатор пообещал представить его к званию почетного гражданина города Енисейска…
Вероятно, годы, потянувшиеся после похода к «Эклипсу», были самыми тяжелыми и пустыми в жизни Бегичева. Нельзя сказать, чтобы он бедствовал, но прежнего достатка не было. Были деньги «на жизнь» и не было для того, чтобы отправиться в давно задуманный поход за хребет Бырранга. А к неудачам материального свойства прибавилось обострение душевного разлада, существо которого можно было бы выразить так: «От своих отстал, к чужим не пристал».
Простолюдин, он в северных скитаниях — сначала на «Заре», потом в снегах Таймыра — сталкивался с людьми «высшего круга». Ледяное безмолвие сглаживает социальные различия. Ему не пришлось испытать холодной отчужденности, плохо скрываемого пренебрежения к «выскочке», которое выпало на долю рыбацкого сына Георгия Седова в среде кастового морского офицерства Петербурга. В столице боцман был недолгим гостем. На Таймыре же самым высоким чином был туруханский пристав Кибиров, и скорее он нуждался в Бегичеве, чем Бегичев в нем.
Но разве о дружбе с подобными людьми мечтал Улахан-Анцифер? Он видел себя открывателем и первопроходцем, о котором говорят в Географическом обществе, вспоминают в Академии наук… Его честолюбие и прежде никогда не удовлетворялось почтительными поклонами дудинцев. А тут подошли дни, когда о бывшем боцмане стали забывать даже соседи.
Пока он без настоящего дела сидел в Дудинке, начались важные события. Всех взбудоражила депеша об отречении царя. Из Туруханского края потянулись обозы: ссыльные торопились «в Россию». Трехцветный флаг над дудинской почтовой конторой сменился красным. Все говорили о революции, говорили по-разному, а Бегичев слушал и ни в чем не мог разобраться по-настоящему.
Когда в Сибири началась гражданская война, Улахан-Анцифер не примкнул ни к одному из лагерей. А ведь он мог рассчитывать на покровительство самого «верховного правителя»! Хотя во время экспедиции на «Заре» между морским офицером Колчаком и боцманом не раз происходили крупные стычки, Бегичев спас Колчака от неминуемой гибели в трещине среди льдин, и тот обещал никогда в жизни не забыть своего спасителя…
Но Бегичев не пошел к колчаковцам. Не пошел он и к красным. А когда на Севере окончательно утвердилась Советская власть, присматривался к новым людям без особого дружелюбия. И конечно, не потому, что они прижали «тунгусников» и посадили в кутузку пристава.
«Вина» их была в том, что они забыли его, Никифора Бегичева, Улахан-Анцифера, георгиевского кавалера, обладателя золотой медали за экспедицию на «Заре», открывателя «Земли дьявола». Забыли, будто и нет его вовсе, будто ничего не сделал он полезного на Таймыре и никому теперь не нужен.
Красные флаги полоскались на мачтах пароходов, привозивших в Дудинку соль, порох, отпечатанные на оберточной бумаге брошюрки. Приезжали из Красноярска люди с мандатами, уходили в тундру искать уголь, учить ребятишек, ловить укрывшихся на дальних становищах колчаковских карателей. Жизнь шла своим чередом, странная, не похожая на прежнюю.
Шла мимо окон домика, где пил неразбавленный спирт боцман Бегичев.
* * *
Бегичев знал капитана Альфреда Каулина, известного на Енисее тем, что он любил класть за щеку противную никотиновую горечь, накопившуюся в мундштуке трубки. Добрые люди удивлялись странной привычке и вкусу капитана гидрографического бота «Иней» и посмеивались над ним.
Поздней осенью 1920 года матрос с «Инея» прибежал к дому, где жил Бегичев. Он попросил боцмана срочно прийти на судно. Недоумевая, зачем он мог понадобиться Каулину, Бегичев пошел к пристани.
На «Инее» его ждал представитель комитета Северного морского пути. Бот, убегавший от ледостава, оказывается, специально зашел в Дудинку. У представителя комитета было важное дело к Бегичеву.
Год назад Руал Амундсен, дрейфовавший возле берегов Таймыра на судне «Мод», послал двух своих спутников, Кнудсена и Тессема, к устью Енисея, на остров Диксон. Они должны были доставить туда научные материалы экспедиции. Однако норвежцы исчезли в тундре. Посланная на розыски из Норвегии шхуна «Хеймен» ничего не нашла. Что если теперь попытаться Бегичеву?
— Поищу, — сказал Бегичев.
Он торжествовал в душе: о нем вспомнили, он нужен, он еще покажет, на что способен!
Пока Наркоминдел уточнял с Министерством иностранных дел Норвегии вопросы, связанные с поисками спутников Амундсена, помолодевший Бегичев вел тонкие дипломатические переговоры с владельцами оленей: ведь пока что он не знал ни сроков найма, ни условий оплаты.
Наконец пришла радиограмма, подтверждающая, что поиски должны начаться ближайшей весной. Были в радиограмме особенно дорогие Бегичеву строки о предстоящей экспедиции: «Примите участие как в организации, так и в выполнении ее по примеру 1915 года. Со стороны Совета республики вам будет оказано содействие».
И снова, как в 1915 году, Бегичев собрал оленей — огромное стадо, пятьсот животных. Снова была весенняя тундра. Сначала караван проделал долгий путь до Диксона. Отсюда вдоль побережья океана с Бегичевым пошли капитан зимовавшей у острова шхуны «Хеймен» и матрос, знавший русский язык.
Дневник похода — хроника нарастающих трудностей: «Олени падают»; «Холодно»; «Идем по водянистому снегу»; «Олени бредут в нем по брюхо»; «Бросили 9 оленей»; «Дров нет»; «У нас пали все олени»…
До места, где Тессем и Кнудсен должны были по уговору с Амундсеном оставить письмо о своем походе, экспедиция шла пятьдесят дней. Это был памятный Бегичеву мыс Бильда, возле которого в 1915 году стоял «Эклипс».
Где норвежцы могли спрятать письмо? Конечно, в сложенном из камней гурии. Там действительно оказалась жестянка с запиской:
«Два человека экспедиции „Мод“, путешествуя с собаками и санями, прибыли сюда 10 ноября 1919 года… Мы находимся в хороших условиях и собираемся сегодня уходить в порт Диксон.
Петер Тессем. Пауль Кнудсен».
С тех пор время могло стереть все следы. Поисковому отряду предстояло теперь медленно, очень медленно возвращаться к острову Диксон, заглядывая по пути в каждую бухту, на каждый мыс, на каждую косу. Норвежцы могли пробираться вдоль самого берега, могли срезать углы через тундру, могли идти по морскому льду. Нужно было каждый раз чутьем угадывать их выбор. Малейшая оплошность, малейший промах — и отряд пройдет в двадцати шагах от какого-либо предмета, оставленного, брошенного или потерянного норвежцами. Пройдет, не попав на след. Поэтому с каждого места стоянки расходились пешком в разные стороны, «прочесывая» тундру.
Первой находкой были сани. Норвежцы почему-то бросили их. Пока было ясно, что Тессем и Кнудсен прошли именно здесь. Чутье не обмануло Бегичева.
Между тем у поисковой партии кончился хлеб. Последнюю банку консервов растянули на два дня. Оставалась надежда на ружье.
Коса у мыса Приметного привлекла внимание Бегичева. Он медленно пошел вдоль нее. Наткнулся на следы костра. В нем были обгоревшие человеческие кости. Здесь же валялись оправа от очков, пуговицы, патроны, остатки карманного барометра, монета.
Пришли на косу капитан и матрос «Хеймена», молча сняли шапки.
Один из двух, посланных с «Мод», погиб здесь. У другого, должно быть, не было сил долбить вечную мерзлоту. Он сжег труп товарища, чтобы тот не стал добычей песцов.
Но кто погиб у мыса Приметного — Тессем или Кнудсен?
Что было причиной трагедии?
Куда побрел отсюда тот, кого пощадила смерть?
Розыски продолжались до зимы, когда снежный саван надолго прикрыл тундру. Поисковый отряд прошел по Таймыру, как потом подсчитал Бегичев, 2346 верст!
Капитан и матрос «Хеймена», подружившиеся с Бегичевым, погостили у него в Дудинке, а потом вернулись в Норвегию. Шхуна ушла еще раньше. Норвежское правительство заявило, что дальнейшие поиски бесцельны.
Но Бегичев думал иначе. Ему хотелось довести дело до конца. Весной 1922 года он становится проводником геологической экспедиции Н. Н. Урванцева, спустившейся по реке Пясине к морю и исследовавшей побережье Таймыра. Когда экспедиция двигалась по направлению к Диксону, Бегичев пользовался каждым случаем, чтобы поискать следы последнего пути второго норвежца.
Куски ткани под грудой плавника на пустынном берегу обнаружил не Бегичев, а другой участник экспедиции. Но Бегичев понял, что они означают: здесь побывал норвежец!
И действительно, вскоре удалось найти не только брошенные норвежцем вещи, но и два пакета с письмами Амундсена, ради доставки которых Тессем и Кнудсен покинули «Мод».
Но если норвежец решился бросить даже их, значит, он был в очень тяжелом состоянии. И должно быть, его останки где-то совсем близко…
Искали весь день.
Искали и следующий день, медленно продвигаясь к теперь уже совсем близкому Диксону.
Нашли норвежские лыжи и спальный мешок. Значит, норвежец бросил все и…
Казалось просто непостижимым, что он мог куда-то исчезнуть буквально в нескольких километрах от цели. И если даже он погиб где-то здесь, то почему никто из зимовавших на Диксоне так и не обнаружил его трупа?
На Диксоне, куда пришла экспедиция, Бегичев должен был ждать парохода в Дудинку. Чтобы не терять времени, он охотился возле острова.
…Скелет смутно белел в береговой расщелине. Бегичев увидел его с лодки.
Это были останки Тессема.
Имя было выгравировано на крышке золотых часов, лежавших в кармане полуистлевшего вязаного жилета, прикрывавшего скелет. На пальце блестело кольцо с надписью: «Паулина». Так звали невесту норвежца.
Тессем погиб вблизи радиостанции Диксона. Если бы не полярная ночь, он должен был бы видеть ее мачту!
В дневнике Бегичева о скелете сказано: «Он лежал в 4-х шагах от моря на каменном крутом скате. От Диксона (радиостанции) в 3-х верстах». Бегичев не попытался объяснить причину гибели норвежца и отметил лишь, что закончил свою миссию по розыску погибших.
«Не было сомнений, что несчастный матрос в полном истощении сил свалился почти у самого места своего спасения и здесь погиб от холода и голода», — считает известный полярник профессор Р. Л. Самойлович.
Н. Я. Болотников полагает, что Тессем увидел огни радиостанции, ускорил шаги и, не заметив обрыва, сорвался на прибрежные камни.
Мы можем лишь строить догадки и предположения. Но каждый, кому приходилось побывать у высокого серого креста из плавника, особенно остро чувствовал трагическую нелепость смерти смельчака.
Теперь на Диксоне памятник Тессему — каменная глыба с его именем, вокруг которой столбики поддерживают тяжелую якорную цепь. И на этом же острове увековечена память Бегичева. Скульптор запечатлел следопыта в движении, в порыве. Улахан-Анцифер шагает навстречу ледяному ветру, откинувшему полы его «парки». Он видит что-то там, далеко впереди, за снежной пеленой — может быть, «Землю дьявола»…
Когда в Норвегии узнали о находке останков Тессе-ма, газеты вновь вернулись к обсуждению причин трагедии на побережье океана. Однако они не смогли прибавить ничего нового и ограничились легкими упреками в адрес Амундсена, в опубликованных дневниках которого была датированная летом 1920 года запись: «Сообщение о том, что никто не имел никаких вестей от Кнудсена и Тессема, может объясняться только тем, что телеграф на Диксоне не работает; оснований беспокоиться за них нет».
Норвежское правительство поблагодарило советские власти за блестящие результаты поисков спутников Амундсена. Бегичев получил в награду именные золотые часы, присланные на Таймыр из Осло.
Эти часы Никифор Алексеевич взял в последнюю свою экспедицию, когда во главе первой на Таймыре охотничьей кооперативной артели «Белый медведь» отправился к мысу Входному.
А летом следующего года, как уже упоминалось, охотники вернулись в Дудинку без Бегичева. Они сообщили местным властям, что Бегичев умер от цинги и похоронен на берегу океана.
Тундра не поверила. От цинги?! Новички уцелели, вернулись здоровыми и невредимыми, а Улахан-Анцифер погиб? Ох, что-то тут неладно!
И вскоре возникло уголовное дело № 24 «О нанесении тяжких побоев и последующих мучительных истязаниях Бегичева Никифора Алексеевича, приведших к его смерти».
После того как дело прекратили, молва не умолкла. Следствие возобновилось. Однако снова не удалось произвести вскрытия, на котором настаивал и сам подозреваемый, и другие члены артели, запятнанные слухами о соучастии или укрывательстве.
Снова и снова «Н», «Н-о», «Н-ко» появлялся в очерках и рассказах о Бегичеве то как убийца, сумевший замести следы, то как изувер, с дьявольской изобретательностью подстроивший все так, что незначительная болезнь Бегичева стала роковой. И ни для кого на Таймыре не было секретом, что своими «Н», «Н-о» и «Н-ко» авторы намекают на здравствующего совхозного бухгалтера, бывшего члена артели «Белый медведь» В. М. Натальченко.
Три десятилетия под подозрением… И не только Натальченко, но и те, кто, по распространенной версии, видел и не заступился, знал правду, но малодушно солгал следствию…
Осенью 1955 года на Таймыр вылетел из столицы самолет. На мысе Входном московских криминалистов ждали работники краевой прокуратуры. Были еще раз допрошены подозреваемые, собраны показания свидетелей, в том числе вдовы Бегичева. Затем приступили к вскрытию могилы.
Труп опознал один из людей, лично знавших Бегичева. Оказавшееся в кармане брюк удостоверение, выданное Бегичеву союзом кооператоров, исключило последние сомнения.
Началось судебно-медицинское исследование. Оно продолжалось потом в Москве с применением новейших достижений криминалистики.
«Мы стали проверять все известные и вероятные версии о насильственной смерти Бегичева, — пишет А. Т. Бабенко. — Ни одна из них не подтвердилась объективными данными исследования.
Таким образом, судебно-медицинское исследование полностью исключило версию о насильственной смерти и пришло к выводу, что смерть Бегичева наступила от авитаминоза (цинги)».
Последняя страница биографии полярного следопыта обрела достоверность. Отпали подозрения, почти тридцать лет тяготевшие над членами артели «Белый медведь». Пусть этих людей последние годы незаслуженно обвиняла лишь молва — публичное признание их невиновности после кропотливой, доказательной работы специалистов было делом нужным и гуманным. Ради всего этого, безусловно, стоило снаряжать экспедицию к одинокой могиле на берегу Северного Ледовитого океана!
* * *
Осенью 1967 года я снова побывал в знакомых местах на Таймыре. Дудинка теперь город, и только с помощью старожилов мне удалось возле нового здания речного вокзала найти то место, где стоял домик Бегичева. Зато в Дудинке появилась улица, названная именем следопыта, так много сделавшего для исследования Таймыра. На этой, еще только застраиваемой улице, где таблички по стенам зданий призывают: «Граждане, берегите дома, не допускайте нарушений вечной мерзлоты!», находится лоцмейстерская, и проводники морских караванов уходят отсюда в дальние рейсы.
В Дудинке мне посчастливилось встретиться со старожилом, знавшим Бегичева. Весной 1926 года Иван Гаврилович Ананьев, тогда молодой человек, заведующий факторией, покинул Дудинку вместе с членами бегичевской артели «Белый медведь». Они доехали до Пясинского озера, и здесь Ананьев повернул к себе на факторию, а Бегичев с товарищами отправился дальше.
Я снова услышал рассказ об Улахан-Анцифере, о его отзывчивости, о том, как, охотясь со своим другом Олото, он неизменно отдавал тому все шкуры добытых диких оленей: «У тебя семья большая, тебе всех одевать надо». Бегичев запомнился Ивану Гавриловичу таким, каким он был в начале своего последнего путешествия: крепким, бодрым… А потом Ананьев увидел Улахан-Анцифера двадцать девять лет спустя сквозь мутный лед во вскрытом на мысе Входном гробу…
— Ведь вот сколько лет прошло, а спросите любого дудинца, спросите кого хотите в тундре — всяк Бегичева знает. Запомнился он народу, наш Никифор Алексеевич! А поезжайте в Норильск — то же самое.
И прав был Иван Гаврилович! В шумной «столице Таймыра» улица Бегичева, как и улица Нансена, пересекает тот ее район, где идет особенно бурная стройка нового общественного центра с высотными зданиями.
В превосходном Доме техники среди экспозиций, рассказывающих об истории Норильска, Никифору Алексеевичу Бегичеву уделено особое место. Здесь нет упоминаний об открытом им острове, о собранных палеонтологических и геологических коллекциях, о походах через тундру, об участии в полярных экспедициях. Здесь оценен лишь вклад Бегичева в создание крупнейшего заполярного центра индустрии. Рядом с портретом следопыта крупные золотые буквы на стене напоминают о важном этапе норильской истории, об открытии, имевшем жизненно важное значение:
«1922 год. Исследователи Н. Бегичев, Н. Урванцев, Б. Пушкарев, Д. Базанов провели замеры Пясинской водной системы.
Путь от Северного Ледовитого океана до реки Норильской был открыт».
Этот путь в первые годы норильской стройки стал главной транспортной артерией, без которой не смог бы так быстро расти город, известный теперь всему миру.