Одиннадцать часов…

Последний час уходящего года корабли лавировали между айсбергами, мерцавшими призрачным светом. Воздух над океаном жил своей обычной беспокойной жизнью. Множество птиц кружило низко над мачтами, как бы стараясь получше разглядеть неведомых пришельцев.

Внезапно повалил густой мокрый снег. Вахтенный офицер идущего впереди «Востока» расставил вдоль бортов матросов. Они прислушивались, не зашумят ли где-нибудь поблизости волны, разбивающиеся о невидимую за снежной пеленой ледяную громаду. В тишине ясно слышались резкие крики пингвинов.

Снег облеплял паруса мокрыми хлопьями. Чтобы стряхнуть его, корабли временами резко поворачивали в сторону, и парусина полоскалась, потеряв ветер.

Матросы вспоминали далекую Россию, где, может быть, в эту новогоднюю ночь вот так же кружится белый хоровод и снежинки ложатся на ели, на крыши, под которыми теплятся огни. Родина, милая родина…

Но вот на палубе «Востока» глухо рявкнула пушка и взвилась ракета. Где-то поблизости тотчас отозвался пушечным выстрелом «Мирный». Приближалась полночь. Сосульки срывались с обмерзшей снасти и, звеня, разбивались о палубу.

За праздничным столом моряки в парадных мундирах сдвинули стаканы с горячим пуншем. Начальник ледовой экспедиции сказал короткую речь. Он напомнил, что Россия послала моряков в самые негостеприимные воды мира, что цель трудна и путь опасен.

— Пожелаем же друг другу счастливо окончить предлежащее нам плавание и снова увидеть любезное отечество наше. С Новым, тысяча восемьсот двадцатым годом!

И каждый перенесся мыслью в другое полушарие, туда, где родные и друзья поднимают бокалы за них, ушедших в море. Удастся ли маленькой эскадре со славой вернуться к родным берегам из этого царства льдов и бурь или подстережет ее гибель в темной пучине…

А корабли плыли среди призрачных ледяных гор, над мачтами бесшумно носились буревестники, Южный океан плавно катил тяжелые волны.

В первые дни нового года «Восток» и «Мирный» достигли того места, где капитан Джемс Кук на карте своего второго плавания обозначил самую южную землю Южного полушария — Землю Сандвича и описал ее, как высокую горную страну.

Русские моряки убедились в невольной ошибке Кука: перед ними были три небольших острова. Должно быть, в тумане английский мореплаватель принял за высокий берег ледяные горы, тесно набившиеся в проливах между островками.

Самый большой из островков моряки назвали именем Кука. Начальник экспедиции записал в корабельном журнале: «Капитан Кук первый увидел сии берега, и потому имена, им данные, должны оставаться неизгладимы, дабы память о столь смелом мореплавателе могла достигнуть до позднейших потомков. По сей причине я называю сии острова Южными Сандвичевыми островами».

Корабли пошли дальше на юг.

Последняя земля осталась за кормой. Безбрежен, суров океан. Но множеству ледяных гор и ледяных полей тесно в нем. Большие, малые, они сталкиваются друг с другом, дробясь в обломках, перевертываясь, поднимая волну.

Среди всего этого хаоса — два корабля. Нет у них ни извергающих дым труб, ни гудящей в трюме могучей машины, ни стальных бортов, ни антенн на мачтах. Это деревянные суденышки, не достигающие в длину и сорока метров.

Борта невысоко приподняты над водой, в них поблескивают стекла кают. На палубе нет ни рубки, ни капитанского мостика. Лишь в кормовой части выделяется высокий помост: это шканцы, самое почетное место корабля.

Кутаясь в шинель, стоит там вахтенный офицер, ведущий корабль. Резкий ветер со снегом слепит ему глаза. То справа, то слева угрожающе маячат айсберги.

В кубрике и каютах холодно, сыро. Плохо греют чугунные печки, дрова на кораблях берегут. Чтобы не уходило тепло, люки закрыты просмоленной парусиной, в которую вшиты куски стекла, пропускающие в трюм совсем мало света.

У трех высоких мачт, под заиндевевшими парусами, — матросы. Они дуют на руки, кровоточащие от работы с обмерзшей снастью.

Ни одной минуты матросы не знают покоя. Чуть переменился ветер — и вот уже залился унтер-офицерский свисток, раздается команда:

— Подтяни крюйс-марса бык-гордени!

Это означает, что нужно среди нескольких десятков прямых и косых парусов корабля быстро и безошибочно найти один, чтобы подтянуть его нижнюю часть. А через несколько минут слышится уже новая команда…

Весь январь экспедиция боролась со льдами. Ей удалось пробиться наконец в очень высокие южные широты. Курс кораблей пересек 69-ю параллель. И тогда впереди появилась сплошная белая полоса.

Она росла, приближалась. На «Востоке» и «Мирном» убавили паруса.

Ледяная стена, к которой 16 января 1820 года подошли корабли, не походила на встречавшиеся до тех пор льды открытого океана. В ней не было трещин, не было прохода. Местами ровная, местами бугристая, она напоминала обледеневший низменный берег.

Отступив от стены и пройдя несколько десятков миль к востоку, корабли снова устремились на юг.

Вскоре они достигли самой южной точки своего плавания — 69° 25 . И что же? Перед ними снова выступила из вод океана необозримая ледяная преграда.

Командир «Востока» Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен в волнении шагал по шканцам. Что мог означать этот необычный ледяной барьер?

Он должен иметь твердую опору, в противном случае ветры давно бы уже разрушили, раздробили его. Но если это неведомая земля, то неужели вся она покрыта льдом? Сколько ни всматриваются матросы с мачт, нигде не видят они черного пятнышка какой-нибудь скалистой осыпи или выступа. Всюду лед, лед и лед.

Нет, надо продолжать поиски. Наука требует точных, бесспорных фактов. Принял же Кук лед между островами за высокую горную страну. И, тщательно описав вид странной ледяной преграды, Беллинсгаузен приказал отойти от нее, чтобы через некоторое время снова повторить «покушение к югу».

* * *

Джемс Кук, вернувшись из путешествия в Южном Ледовитом океане, сказал:

— Риск, связанный с плаванием в этих необследованных и покрытых льдинами морях в поисках Южного материка настолько велик, что я смело могу сказать, что ни один человек никогда не решится проникнуть на юг дальше, чем это удалось мне.

Пять частей света лежали на картах мира, и голубые моря омывали их со всех сторон. Стоит ли искать шестую? Ведь для нее в морях, доступных человеку, просто не осталось места. Географы, утверждающие, что далеко на юге может быть какой-то таинственный Южный материк, заблуждаются: сам Кук, бесстрашный Джемс Кук, заявил об этом.

После плавания Кука прошло десять, двадцать… сорок лет, пока, наконец, нашлись люди, которые не побоялись гибельных льдов высоких южных широт и не устрашились слова «никогда».

В июле 1819 года два парусных корабля — шлюпы «Восток» и «Мирный» — покинули гавань Кронштадта.

Их повели лучшие офицеры и матросы, добровольно вызвавшиеся плыть на поиски Южного материка.

Начальником экспедиции был назначен командир «Востока» Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен. Эту фамилию носил русский моряк, за сорок лет своей жизни многое повидавший и испытавший. Еще мичманом плавал он во время первой русской кругосветной экспедиции и был правой рукой знаменитого Крузенштерна.

Шлюпом «Мирный» командовал Михаил Петрович Лазарев, заслуженный офицер, несмотря на молодость уже совершивший самостоятельное кругосветное плавание на бриге «Суворов».

Вместе с моряками отправился казанский профессор астрономии Иван Михайлович Симонов. Он не испугался трудностей экспедиции, которой было предписано: «…употребить всевозможное старание и величайшее усилие для достижения сколько можно ближе к полюсу, отыскивая неизвестные земли, и не оставить сего предприятия иначе, как при непреодолимых препятствиях».

Корабли обогнули Европу, пересекли Атлантический океан и после стоянки у берегов Бразилии пошли к югу, навстречу опасностям и приключениям.

Сначала моряков удивляли фонтаны, выпускаемые китами, птицы, разгуливавшие по плавающим островам из переплетенных между собою бурых водорослей, альбатросы, в мощном и неутомимом полете сопровождавшие корабли. Удивляло их и то, что декабрь считался в Южном полушарии самым теплым летним месяцем. Впрочем, теплым он был относительно: снег почти не таял.

Экспедиция открыла несколько скалистых островов. Им дали имена офицеров «Востока» и «Мирного», первыми заметивших землю в океане. Один из островов был окутан черными тучами густых и смрадных паров. Их извергал кратер вулкана. Его тепло согнало снег и лед с красных и желтоватых склонов.

Моряки убедились, что земли в Южном океане похожи на острова других морей. И неудивительно, что когда в январе 1820 года корабли подошли к странному ледяному барьеру, не схожему ни с обычными полярными льдами, ни со скалистыми уступами недавно открытых островов, начальник экспедиции не мог твердо решить: суша ли перед ним, закованная в ледяной панцырь, или пловучие льды невиданной величины и формы.

* * *

Мало кто на корабле «Восток» знал о том, что матрос первой статьи Егор Киселев вел дневник. В грамоте матрос был не очень искушен, но старательно записывал все самое главное.

«Месяца генваря 1820 года. …Премножество льдов, такие есть престрашные горы ледяные сажен по 30-ти сверх воды. И самые опасные места… И престрашные бывают штормы, и престрашный холод, и часто бывают шквалы со снегом».

Киселева не мучили сомнения по поводу природы гигантской ледяной стены, и он заносил в свой «памятник» более мелкие текущие события.

«Генваря 18-го. Наловили на ледяном острове руками птиц пеньдвин, штук до 70-ть и которых употребляли в пищу господа и служители, как вареное мясо».

С пингвинами Киселев познакомился еще на том острове, где дымил вулкан. Миллионы этих птиц облюбовали его склоны. Когда моряки сошли на берег, постоянные «жители» острова и не думали уступать им дорогу. Лишь удары палки заставляли посторониться забавных птиц, встречающихся только в Южном полушарии.

— Это птицы — не птицы, звери — не звери, на них перья — не перья, шерсть — не шерсть: вид у них птичий, но они не летают под облака, зато плавают скорее корабля, — смеясь, говорил о них профессор Симонов.

Крылья пингвина напоминали ласты. Они годились только для плавания, а не для полета. И покрыты они были перьями, больше похожими на чешую.

Пингвины показались сначала неподвижными, как пни, и матросы их так и окрестили: «пеньдвины». Но на самом деле это были очень подвижные и забавные существа.

Иногда они выныривали из воды около самых шлюпов и вскарабкивались на льдины. Сидели и ходили пингвины вертикально, как люди. Наглядевшись на корабли, они, точно по команде, поднимали крик и со странным звуком, напоминающим хрюканье, снова прыгали в воду. Тут они чувствовали себя как дома, плавая и ныряя за рыбами и рачками с поразительной быстротой и проворством.

Особенно занятными были самые крупные, так называемые «королевские пингвины». Разгуливая по льдине и выставив вперед брюшко, словно господа в черных фраках и белоснежных жилетах, они отрывисто и сердито кричали «кре-кре-кре» или молча отвешивали друг другу поклоны…

Ловля пингвинов вносила некоторое разнообразие в матросскую жизнь, расписанную до минуты уставом корабельной службы.

Вот ударили восемь утренних склянок — четыре часа утра. Унтер-офицеры поднимают оглушительный свист и кричат на весь корабль:

— Вторая вахта, наверх!

Не хочется покидать подвесную парусиновую койку, когда даже в кубрике так холодно, что на железных болтах нарастает за ночь слой льда. Но мешкать нельзя. Крепок боцманский кулак, ох, как крепок! И матросы спешат наверх.

Промозглая сырость охватывает их. Ну и погодка!

Снова надрываются дудки. Сверху, с мачт, по вантам, а то и просто скользя по снастям, спускается первая вахта.

— По ма-а-рсам!

Часть матросов второй вахты поднимается на мачты, часть начинает утреннюю уборку — скребет, скоблит, моет палубы, начищает медные части.

В восемь часов утра, с последним ударом склянок, под звуки барабана и флейты поднимается флаг.

Капитан отдает приказания об ученьях. Астроном и вахтенный офицер ходят по шканцам с секстантами в руках, определяя, где находится судно. С камбуза тянет дымом и запахом щей.

Вскоре свистки возвещают обед. В полдень — смена вахт. В шесть часов — ужин, потом свистками же вызывают наверх песенников и плясунов, а в восемь свободные от вахты матросы подвешивают свои выстывшие на холоде парусиновые койки и укладываются спать. Судовой флаг медленно сползает вниз.

И так день за днем. Одни сутки напоминают другие. Поэтому и охота и поездка на шлюпке за пресным льдом к ледяным горам — уже целое событие.

Беллинсгаузен сам ездил осматривать некоторые айсберги. Недавняя ледяная стена неотступно стояла перед его глазами. Он отчетливо помнил ее выступы, выемки… До чего же они походили на выступы и выемки ледяных островов! Как будто кто-то отломил от стены куски и пустил гулять по морю.

У ледяных гор своя жизнь. Вот процессия их движется из сумрачной дали. За каждой горой тянется хвост мелких обломков. Иной раз айсберги плывут против ветра: их подводная часть в несколько раз больше надводной, и глубинное течение, толкающее ее, оказывается сильнее ветра. Куда повернет этот строй ледяных гигантов? Никто не скажет этого, потому что нередко они движутся с разной скоростью и не в одном направлении.

Вахтенные офицеры мучительно прикидывают: успеет корабль проскочить перед какой-нибудь горой или лучше отвернуть? И куда отвернуть: «приводить», то-есть сделать так, чтобы ветер был менее попутным, или «уваляться» под ветер? А через минуту новый айсберг и старые вопросы.

В начале февраля экспедиция снова попыталась проникнуть на юг. Сквозь снежную муть трудно было разобрать, что впереди, и когда корабли подошли к какому-то препятствию, вахтенный офицер «Востока», уверенный, что перед ним большой айсберг, попытался обойти гору. Тщетно!

Это опять была ледяная стена, уходящая в обе стороны за пределы видимости.

Вдоль нее корабли поплыли на восток, и тут-то на «Мирном» заметили нечто, о чем стоило записать в шканечный журнал.

— Смотрите, морские ласточки!

— Где, где?

Над кораблем пронеслись небольшие дымчатые птицы. Моряки уже видели таких птиц у острова Южная Георгия. В открытом океане они не встречались. Ласточки — вестники близкого берега.

Но как продолжать его поиски, если уже начались антарктические штормы? Густой снег, смешиваясь с брызгами и пеной, покрывал ледяным налетом борта, палубы, нижние концы парусов. Чуть долетали издали слабые звуки пушечных выстрелов, которыми давал о себе знать другой корабль. Ракетные огни то вспыхивали на гребне волны, то потухали за ее стеной.

Почти сто дней «Восток» и «Мирный» находились в антарктических водах.

Трижды их курс пересекал Южный Полярный круг. Износились паруса и такелаж.

Расстелив на столе своей каюты карту, Беллинсгаузен писал донесение в Россию, в Петербург. Может, не скоро еще удастся отправить его из какого-нибудь порта с попутным кораблем, но надо заранее собраться с мыслями, изложить их на бумаге.

Первая часть написана. Теперь — о самом главном: о том, что произошло в январе и начале февраля.

«…с 5 на 6 число дошел до широты 69° 7 30" южной, долготы 16° 15 восточной. Здесь за ледяными полями мелкого льда и островами виден материк…»

Начальник экспедиции задумался и отложил в сторону перо. Вправе ли он написать так определенно? Где неопровержимые доказательства, что это был материк? Честная, прямая натура моряка протестовала против малейшей неясности, которая могла остаться при споре с учеными, отрицавшими возможность существования Южного материка.

Он пробежал глазами написанное и после некоторого колебания дописал:

«…виден материк льда, коего края отломаны перпендикулярно и который продолжается по мере нашего зрения, возвышаясь к югу подобно берегу».

Так будет лучше, скромнее.

Многое передумал и командир «Мирного». Который уже раз перечитывал Лазарев книгу Кука! Ногтем на полях были отмечены слова: «Я обошел океан Южного полушария в высоких широтах и отверг возможность существования здесь материка…»

Но ведь океан напоминает о близости какой-то неизвестной земли не только стеной неподвижных льдов и множеством айсбергов. А морские ласточки?

Нет, какая-то неизвестная земля должна быть недалеко!

И она действительно была совсем близко от кораблей, первыми достигнувших ее берегов. В январе и феврале русские моряки не раз почти вплотную приближались к ней. Она лежала перед ними за барьером льда, вдоль которого плыли корабли. Подробно описывая расположение этих льдов, моряки в действительности описывали расположение берега. Там, где с кораблей видели птиц, до него оставались считанные мили. Если бы не туман, русские увидели бы даже горные хребты неведомой земли, и тогда рассеялись бы все сомнения.

…На южной половине небосклона появился мерцающий свет, потом возникли синевато-белые столбы. Вскоре холодным фосфорическим огнем пылало уже все небо.

Было так светло, что от мачт и парусов легла тень. Возбужденные матросы толпились на палубе:

— Братцы, гляди, небо горит! Совсем близко занялось.

Уже не столбы, а волнистые ленты, красные и розовые по краям, золотистые к середине, колыхались и дрожали в небе. Постепенно они расплылись, растаяли. Но легкое свечение неба осталось. На другой половине небосклона ясно обозначились звезды. Они напоминали о скором наступлении долгой зимней ночи, когда завоют вьюги и замрет все живое.

На «Востоке» замелькали флажки: начальник экспедиции приглашал к себе Лазарева для совета.

Командиры кораблей разложили отсыревшие карты.

Беллинсгаузен прикинул циркулем расстояние до ближайших берегов: от австралийского порта Джексон корабли отделяло почти пять тысяч километров.

— Я решил оставить дальнейшее покушение к зюйду, — сказал начальник экспедиции. — Медлить с возвращением в теплые воды больше нельзя ни часу.

Лазарев и сам очень хорошо знал, что другого выхода нет. Тяжело было этим двум упорным и храбрым людям уходить, не получив неопровержимых доказательств, что льды скрывают сушу, может быть огромный неведомый материк. И не без колебаний они приняли затем рискованное решение — идти к Австралии разными путями. Но только так можно было осмотреть более широкое пространство океана, не осмотренное Куком.

На следующий день семь пушечных выстрелов с борта «Востока» прогремели сигналом разлуки. Лазарев ответил салютом из двадцати выстрелов. Корабли стали медленно отдаляться друг от друга.

Как бы напоминанием о чрезвычайной опасности и рискованности одиночного плавания на корабли налетел жестокий шторм. Особенно плохо пришлось «Мирному».

Давно уже свистали всех наверх. Вода едва успевала стекать с палубы. От парусов, которые придавали управляемость кораблю, остались одни клочья. Гулко лопнул фок-стаксель — последний из них. Шлюп перестал слушаться руля.

— Ставь гафельные трисели, братцы! — стараясь перекричать вой ветра, скомандовал Лазарев. — Живо!

Эти косые штормовые паруса были его гордостью. Он сам заказывал их по своим чертежам в Кронштадте. Матросы чуть замешкались — ураган сшибал их с ног. Лазарев вдруг скинул шинель и побежал к мачте…

Ветер туго натянул поставленные трисели. Но порвать их шторм не мог. Хотя нос шлюпа зарывался в волны, кораблем снова можно было управлять.

Прошли сутки, другие. Барометр начал медленно подниматься, и в клубящихся тучах мелькнул кусочек голубого неба.

На палубе, среди обломков, среди разложенных для сшивания рваных парусов, среди вещей, вынесенных для просушки, Лазарев построил команду и поблагодарил матросов за ловкость, за смелость, за отличное несение службы. С любовью смотрели моряки на своего командира, который был хладнокровен и смел в минуты опасности, постоянно заботился о команде, не давая в обиду матросов.

Прошло еще несколько дней — и в небе засверкали созвездия Ориона, зажглись четыре звезды Южного Креста. С каждой милей к северу становилось теплее. Появились птицы, «запахло землей». Блеснула на горизонте первая молния, вестница далекой грозы.

На исходе марта 1820 года, после ста тридцати дней, проведенных под парусами в океане, моряки «Мирного» увидели зеленые берега Австралии и порт Джексон, на рейде которого уже стоял «Восток».

«Пришли в новь открытую Голландию, в город-порт Зексон. Обыватели в городу — англичане, по островам живет премножество диких, в лесу, как зверь, живут, не имеют никаких квартир, питаются с дерев шишками и рыбой. Есть тоже король, имеет знак у себя на груди, пожалован английским королем».

Матрос Киселев верно описывает «Новую Голландию». Австралийцы получили медные ножи и бусы, а английские купцы — богатейшую колонию. Город Сидней у порта Джексон был полон джентльменами, по которым давно плакала веревка. Основными австралийскими поселенцами были сосланные сюда неисправимые воры и разбойники. Эти головорезы, которые открыто говорили, что убить дикаря не более преступно, чем подстрелить кенгуру, были тем не менее убеждены, что они принесли в Австралию все блага цивилизации.

Несколько дней наслаждались моряки отдыхом, а затем принялись за работу. Матросы прибивали оторванные льдинами листы медной обшивки, смолили и конопатили борты, заменяли прогнившие доски, чинили паруса.

Теперь, когда свирепая зима сделала вовсе недоступными южные полярные моря, русские корабли собирались посетить те воды в Тихом океане, где европейцы либо не плавали вовсе, либо плавали мало.

…Ветер снова надувает белые паруса шлюпов. Корабли идут на восток, в тропическое сердитое море Полинезии, к «опасному архипелагу» Паумоту.

Вот они уже у берегов Новой Зеландии, лежащей среди океана на две тысячи триста километров восточнее Австралии.

Не альбатросы, привычные спутники моряков, а крикливые зеленые попугаи, пролетев низко над водой, расселись по вантам. Лодки новозеландцев, украшенные резным изображением человеческой головы с высунутым языком и глазами из зеленой раковин, плыли навстречу кораблям. Моряки махали гостям белыми платками.

Среднего роста, смуглые, крепкие, с живыми, выразительными лицами и сверкающими глазами, новозеландцы были одеты в короткие накидки из дикого льна, застегнутые камешками или раковинами и подпоясанные веревками из морской травы. Яркие перья в волосах придавали гостям воинственный вид.

Их щедро одарили бисером, зеркальцами, ножами. С вождем племени командиры подружились и потерлись носами: таково дружеское новозеландское приветствие. Новых знакомых накормили отличным обедом. Но когда Беллинсгаузен попробовал дать им вино, гости пили совсем неохотно.

— Вот вам верный знак, что тут еще не побывали просвещенные белые — рассмеялся начальник экспедиции. — Они приучили бы новозеландцев пить, курить, класть под язык табак, а потом принялись бы доказывать им, как гнусно вдаваться в пьянство и приобретать прочие вредные склонности.

Старому вождю в знак дружбы подарили во время обеда топор. Необычайно обрадовавшись подарку, старик выскочил из-за стола и вприпрыжку помчался на палубу, чтобы похвастаться своим сокровищем перед земляками…

Новозеландцы показали русским воинственную пляску. Став в ряд, они принялись скакать, громко напевая:

На прощание островитянам подарили в числе многих полезных вещей семена репы, брюквы, моркови, гороха и показали, как надо их сажать. При разлуке старый вождь несколько раз обнимал то Беллинсгаузена, то Лазарева и грустным голосом тянул: «Э-э-э-э!»

Покинув Новую Зеландию, шлюпы почти весь июнь плыли на северо-восток, в тропики. На протяжении чуть не четырех тысяч километров — ни малейшего признака земли. Каждый день с «Востока» видели «Мирный», а с «Мирного» — «Восток» и ничего более. Приходилось беречь каждую каплю тепловатой пресной воды. Днем раскаленная палуба жгла ноги. Ночами появлялась луна, поразительно яркая, блестящая, совсем не похожая на бледную и задумчивую красавицу, озаряющую золоченый церковный крест на какой-нибудь российской спящей деревеньке.

В конце июня со шлюпов увидели небольшой остров Опаро. Оттуда направлялись к кораблям быстрые лодки туземцев.

Островитяне обогнули шлюпы и не без опаски причалили к ним. Однако, получив подарки, они стали смелее и вскоре вскарабкались на борт, с изумлением разглядывая незнакомые вещи.

Вдруг один из них лег на палубу «Востока», широко раскинув руки, затем быстро вскочил и снова лег немного подальше.

— Да ведь он измеряет длину корабля! — догадался кто-то. — Аршина у него нет, вот и мерит сам собой.

Островитянин расположился на палубе и отрицательно качал головой, когда ему показывали на берег. Он, как видно, решил плыть на этом прекрасном большом судне, где не скупятся на подарки.

Но когда лодки его сородичей уже отстали и корабли далеко отошли от берега, на лице островитянина отразилась борьба противоречивых чувств. Неожиданно он вскочил и, разбежавшись, прыгнул в море. Его гибкое тело замелькало в волнах. Он плыл к родному острову.

От Опаро корабли направились к архипелагу Паумоту, расположенному в Океании примерно на полдороге между Австралией и Америкой. По пути экспедиция обнаружила небольшой остров там, где на карте было изображено чистое море. Жители острова, вооруженные пиками и деревянными лопатками, высыпали навстречу шлюпкам. Взяв подарки, полинезийцы, однако, преградили морякам дорогу, свирепо потрясая своим оружием.

Беллинсгаузену очень хотелось побывать на острове, но, видя враждебное настроение его обитателей, он не без сожаления приказал шлюпкам повернуть обратно. Наивные полинезийцы сочли это за проявление слабости моряков и принялись дразнить и задирать их.

— Разрешите, Фаддей Фаддеич, хоть дробью пальнуть, — попросил вахтенный офицер.

Но начальник экспедиции сердито покачал головой:

— Обойдемся без пороха. Предоставим времени познакомить островитян с мореплавателями Западной Европы.

Следующие дни плавания в «сердитом море» и «опасном архипелаге» были днями непрерывных открытий. За десять дней экспедиция обнаружила тринадцать неизвестных островов — в большинстве коралловых атоллов, кольцеообразных полосок суши с голубыми заливами (лагунами) посередине. Эти атоллы воздвигли морские животные — коралловые полипы.

Весь новый архипелаг был назван Островами Россиян.

Плавание среди коралловых островов подходило к концу. Один из них экспедиция хотела миновать не останавливаясь, но в это время с бака закричали:

— Люди! Флагом машут!

Вахтенный офицер взял подзорную трубу: на скале среди кокосовых пальм трое размахивали ветками, один — какой-то тряпкой, привязанной к палке.

— Это дикие, — сказал офицер. — Что же им понадобилось?

Вскоре шлюпка вернулась с пассажирами — четырьмя смуглыми мальчиками. Кроме них, никого на острове не оказалось. Впрочем, невдалеке были обнаружены зола костров, обглоданные кости и другие следы пребывания людей.

Старший из мальчиков не столько словами, сколько жестами поведал окружившим его морякам печальную историю. Его племя жило на соседних островах. Однажды островитяне были застигнуты бурей в море. Их лодки выбросило вот к этому острову — мальчик показал рукой на берег. Тут оказались злые люди. Сородичи мальчиков были перебиты.

Рассказчик сделал несколько жестов, смысла которых сначала никто не понял. Он показал, как разжигали костры, много костров, клали туда какие-то предметы, потом что-то с аппетитом ели.

— Гийка? (Так туземцы называли рыбу.) Мальчик отрицательно затряс головой. Потом он схватил своего товарища за руку и сделал вид, что хочет ее отгрызть.

— Они съели убитых! — с ужасом воскликнул астроном Симонов.

Значит, враги племени, к которому принадлежали мальчики, были каннибалами. Тут только моряки поняли, что за кости валялись в золе среди пальмовой рощи…

Мальчики во-время юркнули в густые заросли и поэтому остались живы. Когда море успокоилось, победители уплыли с острова.

Мальчики ели кокосы, ловили рыбу и ждали, пока их найдут земляки.

— Этим робинзонам жилось на острове не так уж плохо, — заключил Беллинсгаузен, потрепав старшего мальчика по плечу. — Но на военном корабле разгуливать без штанов не полагается. Одеть их и зачислить на довольствие!

В тропиках всегда обедали на открытом воздухе. Достав ложки, матросы расселись на парусине. Мальчики исподлобья наблюдали за ними.

— Эй, ребята, а вы чего стоите? Айда в нашу артель! Мальчуганы, не понявшие ни слова, переминались с ноги на ногу.

— Ишь, не разумеют, — сокрушенно сказал один из матросов. — А мы с ними по-другому поговорим.

Он поднялся, подошел к мальчуганам и стал легонько подталкивать их к матросскому кругу. Тут появился артельщик с огромным деревянным баком — братским котлом, из которого валил аппетитный пар. Бак подвесили на крюк, артельщик разлил щи по мискам и роздал сухари.

Мальчики попробовали незнакомое блюдо сначала робко, с опаской, но, войдя во вкус, быстро опорожнили свои миски.

— Гляди, братцы, как уплетают русские-то щи! — смеялись матросы.

На другой день вымытые и постриженные «робинзоны» щеголяли уже в полосатых штанах и куртках. Одно лишь стесняло их и причиняло видимые страдания: башмаки. Мальчики так неуклюже и с такой осторожностью ступали по палубе, так испуганно озирались, что пришлось отказаться от затеи одеть их по полной форме.

От Островов Россиян экспедиция направилась на Таити.

Теплой июльской ночью появилось темное пятно этого большого острова. Смутно угадывались очертания гор. В пучине океана мелькали светящиеся рыбы. Ветер доносил еле уловимый аромат апельсинов.

Утром таитяне окружили шлюпы, наперебой предлагая лимоны, ананасы, бананы, кокосовые орехи, вкусные коренья.

Вскоре пожаловал и сам король острова — Помари с королевой.

Гости и хозяева обменивались любезностями и подарками. Едва ли не больше всего Помари обрадовался подаренным ему нескольким простыням: король и его семья одевались только в светлые одежды, а белая ткань у королевских портных была уже на исходе.

Что касается вкусов королевы, то они оказались несколько неожиданными. Оставшись наедине с Лазаревым, ее королевское величество на ломаном английском языке попросила дать бутылку рома.

— Я уже послал королю несколько бутылок, — почтительно сказал моряк.

— Он все выпьет один и мне ни капли не даст, — с грустью ответила королева.

Пришлось посылать за ромом…

Заманчивы были открытия в теплых водах, щедра природа Таити, но мысль о неведомой земле у Южного полюса не оставляла моряков. В душные тропические ночи они говорили о полярных льдах. Слушая трели птиц, порхавших в яркой зелени, они вспоминали резкие крики пингвинов.

Прощание моряков с таитянами было самым сердечным. Хотя на шлюпах запасли всего вдоволь, островитяне снова и снова везли в подарок плоды и коренья. Апельсины и лимоны пришлось солить в бочках — так много их оказалось.

Простились моряки и с мальчиками, найденными на необитаемом острове. Суровые, огрубевшие в скитаниях по морям люди всем сердцем привязались к доверчивым ребятам, очень понятливым и смышленым. Своими проделками, шалостями, любознательностью они так напоминали вихрастых Ванек и Петек, оставшихся там, за океаном…

«Месяца сентября 9-го. Пришли в Новую Голландию обратно. И ходили в теплом климате 121 день и открыли новых островов 31 остров, из сих островов есть хорошие острова», — заключил Киселев свои записи о плавании в Тихом океане.

* * *

В середине декабря 1820 года «Восток» и «Мирный» в четвертый раз пересекли Южный Полярный круг.

В прошлое антарктическое плавание русские побывали в той части земного шара, центром которой является Южный полюс и о которой наука знала немногим больше, чем о природе Марса. Они пробивались туда, где на всех картах за расплывчатой линией границы неприступных льдов изображалось огромное белое пятно.

Корабли описали вокруг этого пятна гигантскую дугу. Экспедиции удалось исследовать места, расположенные гораздо южнее тех, где плавал Кук. В январе 1820 года она дважды подходила к берегам земли, в феврале русские были возле нее снова и вплотную приблизились к разгадке величайшей тайны Южного полушария.

Теперь, продолжая прерванное на зиму движение к востоку, они должны были во время второго антарктического плавания замкнуть круг у берегов Южной Америки. Русские моряки задумали пересечь все триста шестьдесят меридианов в тех местах, где те, приближаясь к Южному полюсу, сходятся всё теснее.

Они решили завершить обход гигантского белого пятна, снова и снова повторяя попытки пробить брешь в ледяном кольце.

Они решили любой ценой увидеть коренной берег неизвестной земли.

И вот почти одновременно с четвертым пересечением кораблями Южного Полярного круга произошло событие, на первый взгляд незначительное, но имеющее самое прямое отношение к этой ускользавшей земле.

Дело было так. На одной из ледяных гор с «Востока» заметили жирных пингвинов.

— Шлюпку спускать!

Вскоре охотники вернулись обратно с хорошей добычей и привезли на «Восток» необыкновенной величины королевского пингвина. Птицу постигла участь многих сородичей: беднягу поволокли в камбуз.

Но вскоре судовой кок выскочил из своего помещения, размахивая кулаком:

— Смотрите, братцы, камни!

— Да что за камни?

Кок разжал руку, показывая кучку темных камешков.

— Эко диво! — заворчали разочарованные матросы.

— Сам камень — не диво, а ты лучше скажи мне, зачем его пеньдвин в животе носил? — обиделся кок.

О находке доложили вахтенному офицеру. Маленькие кусочки горного камня были бережно разложены на столе кают-компании. Откуда они попали в желудок пингвина? Ведь до ближайших островов по карте выходило примерно две тысячи миль.

Значит, пингвин недавно был на каком-то неизвестном берегу. И этот берег — недалеко!

Снова неуловимое ощущение близости земли, как и в прошлое южное плавание, овладело людьми.

Но именно последние дни 1820 года, когда цель вновь казалась близкой, почти осязаемой, едва не оказались роковыми для «Востока». Однажды корабль попал в узкий проход между двумя айсбергами. Ледяные горы сближались. Одна из них была так высока, что отняла ветер у самых верхних парусов, и те беспомощно обвисли. Судно потеряло ход. Уже могильным холодом пахнуло на палубу, уже темно стало в каютах, когда верхние паруса снова наполнились, шлюп встрепенулся и оставил за кормой опасный проход.

За одним происшествием — другое. Резкий толчок свалил людей с ног. Вещи в каютах полетели на пол. Послышался сильный треск — едва ли не самый зловещий из всех звуков, рождающихся на корабле.

«Проломились о льдину» — эта мысль мелькнула у каждого. Прошло несколько страшных минут, прежде чем вахтенные донесли, что льдина ударила по толстым доскам, набитым там, где якорь висит за бортом. Острый ее край сорвал под водой медные листы, но не проломил борта.

Уже совсем незадолго до Нового года корабли разошлись в тумане. «Мирный» немного отстал от «Востока». Он был где-то недалеко, и каждые полчаса глухой пушечный выстрел давал знать об этом. Но вот после одного из таких выстрелов оттуда, где должен был находиться «Мирный», вдруг послышались грохот, треск, и затем все стихло.

Неужели пушечный выстрел разрушил какую-либо ледяную громаду, уже подточенную солнцем и водой? А что, если шлюп находился близко от айсберга и обломки ледяной горы задели его?

Выстрелы «Мирного» прекратились. Вахтенные слышали лишь, как тонко свистел ветер в снастях. Беллинсгаузен велел поднять все паруса. Можно представить себе радость моряков, когда через некоторое время они увидели «Мирный». Обломки айсберга не задели его.

Вот и Новый год. Только что в пятый раз пересечен Полярный круг. Праздничные флаги трепещут на мачтах. Шумят и веселятся матросы, получившие изрядную порцию кофе с ромом вместо сливок. Хлопают двери кают, и офицеры в парадных слежавшихся мундирах, сверкая золотом эполет, торжественно идут в кают-компанию. Все в сборе. Поднимается Беллинсгаузен:

— Уже второй раз встречаем мы Новый год в большой опасности. Будем же надеяться, что счастье в новом году станет сопутствовать нам более, чем в старом!

Встает профессор Симонов:

— Позвольте пожелать, чтобы, презрев все опасности, пройдя в места непроходимые и с успехом окончив возложенное на нас дело, возвратились мы в свое отечество, распространив круг человеческих знаний многими открытиями!

Тост следует за тостом. Раскраснелись лица. Кое-кто тайком расстегнул крючки мундира. Вспоминают морские походы, друзей и близких, пошли в ход занятные истории, великое множество которых хранит память каждого моряка.

Так сидят они тесным кругом, молодые, полные сил, полные надежд.

Разные будут у них дороги, и имена не всех их сохранит для потомков история.

Высоко взойдет звезда Лазарева. Вся Россия услышит о нем, сначала как о герое полярных морей, потом как о герое Наваринского боя, наконец как о выдающемся адмирале, преобразователе Черноморского флота, ставшего лучшим парусным флотом мира. Из школы Лазарева выйдут такие адмиралы, как Корнилов и Нахимов. Историки будут говорить о «Лазаревском периоде» — периоде блистательных морских успехов России.

Мундир адмирала наденет и Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен. Отличившись в морских сражениях, он станет военным губернатором Кронштадта и многое сделает для его укрепления. Благодарные потомки воздвигнут ему памятник в этом городе-крепости.

Слава ждет астронома экспедиции Ивана Михайловича Симонова. За работы по земному магнетизму Академия наук и многие ученые общества мира изберут его своим членом.

Почести, отличия ждут многих из тех, кто пирует в кают-компании плывущего среди льдов шлюпа. Но одному из этой дружной семьи готовится иная участь.

Тот, кого товарищи называют «рыцарем честности», хмурыми сумерками в декабре 1825 года твердой поступью, со спокойным лицом пройдет под конвоем со скрученными за спиной руками по Невскому проспекту. Его станут судить вместе с другими декабристами. Беспощаден будет приговор: «…бывшему морскому офицеру Торсону положить голову на плаху, а потом сослать вечно в каторжную работу».

А пока новогодняя пирушка продолжается, и бледные отблески льдин плывут по стенам кают-компании…

День 10 января 1821 года начался так, как начинались многие другие дни. Птицы кружили в воздухе. Легкий туман таял над водой. Темные спины китов мелькали в зеленых волнах.

Но среди птиц появились вдруг старые знакомые — морские ласточки. В воде показался какой-то зверь, напоминающий тюленя. Цвет воды стал меняться.

Что же все это значило? Беспокойное ожидание больших и важных событий овладело всеми.

В три часа дня во льдах появилось неопределенное серое пятно. Беллинсгаузен взял подзорную трубу.

— Берег, — сказал он странным, чужим голосом.

Как хотелось всем находившимся в эти минуты на шканцах верить, что впереди действительно берег! Но вдруг это огромный айсберг? Вдруг пятно расплывется, рассеется, растает?

На «Мирном» замелькали сигналы. Нет, пятно не было призрачным! Лазарев тоже видел землю.

В это время небо посветлело. Отчетливо обрисовались черные осыпи скал неизвестного берега.

И тут без всякой команды загремело такое «ура», какого никому из участников плавания не доводилось слышать ни до, ни после.

Земля показалась ненадолго и снова исчезла в тумане. На следующее утро корабли подошли к ней ближе. Это был высокий остров. С его черных скал сползали ледники, шумно падали в море потоки.

Шлюпы сошлись, чтобы их экипажи могли разделить радость открытия.

Загремели слова команды:

— К вантам на правую! Пошел по вантам!

Мгновение — и смелые матросы, словно птицы, усеяли сверху донизу веревочные перекладины. Борта корабля окутались дымом, и гром салюта отозвался в скалах.

— Обретенный нами остров подает надежду, — сказал Беллинсгаузен офицерам, — что поблизости есть еще и другие берега.

— И мы найдем их! — воскликнул Лазарев. — А остров… Полагал бы, что и в южных морях должны мы увековечить того, кому Россия обязана могуществом своего флота.

— Да, пусть имя Петра Первого вечно напоминает о том, что именно россиянам удалось обрести землю у Южного полюса!

Через неделю, 17 января 1821 года, когда корабли медленно шли вдоль невысоких ледяных полей, набежал порывистый шквал, туман рассеялся — и перед моряками открылся берег, концы которого терялись вдали.

Ближайший к кораблям мыс оканчивался высокой горой. За ней виднелись еще горы, то покрытые снегом, то обнаженные. До самого горизонта уходила ледяная равнина, черные скалы, безжизненная холодная поверхность огромной земли.

— Южный материк! Южный материк!

С этими возгласами люди обнимали друг друга.

Перед ними, окаймленная барьером льда, лежала таинственная Антарктида.

Лежал материк, в полтора раза превосходящий Европу. Материк, берегов которого на других меридианах русские корабли впервые достигли год назад. Самый холодный и недоступный материк земного шара. Родина айсбергов, родина свирепых полярных бурь, шестая и последняя часть света нашей планеты.

Небо между тем совсем очистилось от туч. Свежий ветер надувал паруса, трепал волосы моряков, без шапок стоявших на палубе. Льды искрились, переливались, сверкали в лучах солнца.

Казалось, сама природа радуется победе человека над темными силами стихии.

Прошло с тех пор больше ста тридцати лет. Но и теперь еще много загадок таит закованная в ледяной панцырь Антарктида.

Берег Александра Первого — так назвал Беллинсгаузен ее гористое побережье — был достигнут вторично лишь девяносто лет спустя после плавания русских моряков. До сих пор по-настоящему исследована едва ли десятая часть «Великого белого материка». Антарктида все еще необитаема, и единственными человеческими поселениями здесь остаются лишь временные лагери экспедиций.

Советские люди продолжают дело, начатое их прадедами. И первая наша научная станция-обсерватория на материке Антарктиды названа «Мирный», а вторая — «Восток».