Загадка Нила принадлежала к числу наиболее древних загадок географии.
Низовья этой реки были известны уже за тысячелетия до нашей эры. Греческий историк и путешественник Геродот плавал по великой африканской реке и описывал ее.
Геродот спрашивал у многих мудрейших и ученейших египтян о том, где начинается Нил. Никто не смог ответить на это, кроме разве хранителя священных вещей в египетском храме богини Минервы. Но и тот, по замечанию Геродота, кажется шутил, говоря, что он знает что-то определенное о начале могучей реки.
Арабы решили для себя вопрос проще, утверждая, что истоки Нила ни ближе, ни дальше, чем в раю.
После путешествия Геродота прошло более двух тысяч лет. Человек проник в отдаленнейшие уголки своей планеты, придумал сложные машины, создал пароход и паровоз, стал водить корабли вокруг света, но тайна Нила так и оставалась неразгаданной. Попрежнему никто в мире не мог точно сказать, где начинается эта река.
А ведь открытие истоков Нила ответило бы не на один, а на несколько вопросов.
Например, в пустынях, окружающих низовья Нила, летом не бывает дождей. Ни одна капля не падает с безоблачно синих небес. Казалось бы, река к концу лета должна почти пересыхать. Ничуть не бывало. Под осень, в августе, вода в Ниле прибывает, да еще как! После летней четырехмесячной засухи река наиболее полноводна.
Где искать разгадку этого удивительного явления? Ясно, что только в верховьях: ведь вода приходит оттуда.
Воды Нила, спадая, оставляют на берегах слой сказочно плодородного ила. Откуда он берется? Разумеется, не из размытых водой песков пустынь. Река приносит его откуда-то с верховьев.
Поиски нильских истоков начались давно. Сравнительно скоро удалось установить, что река выше пустынь разветвляется на две — на Белый Нил и Голубой Нил. Но который же из двух истоков главный?
Казалось бы, чего проще — поплыть сначала по одной, потом по другой ветви Нила, и река сама приведет к своим верховьям. Такая мысль сначала приходила в голову каждому, кто отправлялся вглубь Африки.
Но ее осуществление встречало множество препятствий. Бурные пороги — «катаракты» — преграждали путь лодкам. Еще страшнее был нильский «седд» — миллионы болотных растений, которые, переплетаясь между собой корнями, перекрывали реку живыми плотинами. Пробиться через этот седд, что в переводе с арабского означает «преграда», не могло никакое судно.
А хищные звери, а изнурительные лихорадки, а отравленные стрелы, пущенные меткой рукой притаившегося в чаще африканца? Многие путешественники нашли себе могилу, не успев проникнуть даже до границ великого экваториального леса, расположенного в центре Африки. Лишь наиболее смелые и удачливые возвращались со славой и богатыми коллекциями. Им удавалось многое увидеть в Африке, и всё же ни один из них не мог сказать: «Я знаю, где рождается Нил».
Кончалась уже первая половина прошлого века. Ни с чем вернулись четыре экспедиции вице-короля Египта. Их участникам удалось лишь выяснить, что загадочных Лунных гор, в которых, как утверждали древние сказания, берет начало река, вообще нет в природе.
Вопрос об истоках Нила стал еще туманнее. Где же, в таком случае, продолжать поиски?
«В Абиссинии», — заявили путешественники братья Аббади, решившие провести в Африке хоть десять лет, но доказать правоту своих слов. И они отправились в горы.
А вскоре, в декабре 1847 года, на африканский берег высадился еще один путешественник, об экспедиции которого пойдет речь дальше.
* * *
С утра началась невероятная суета.
Ревели поставленные на колени верблюды. На них укладывали ящики, тюки, кожаные мешки с водой. Препирались между собой погонщики: каждый из них уверял, что на его верблюда навьючено больше груза, чем на соседнего.
Новички с опаской поглядывали, как резво вскакивает верблюд сначала на задние, потом на передние ноги, едва всадник коснется седла.
Но вот, кажется, все уложено и можно трогаться.
Нет, еще новая затея: погонщики собирают камни и складывают из них… могильные холмики. Потом садятся вокруг и начинают завывать с самым горестным видом. Это напоминание путешественнику, что он может найти смерть в пустыне. Но если путешественник не хочет оставить своих детей несчастными сиротами, пусть он даст несколько монеток, чтобы умилостивить джиннов — злых духов пустынь…
Получив деньги, хитрецы тут же разметали могилы и на радостях даже сплясали, что уже само по себе в такую жару было достойно всяческого вознаграждения.
Верблюды мерно зашагали между песчаными холмами, поросшими колючей ссохшейся акацией. Потом исчезли всякие признаки растительности, кроме пучков жесткой травы. Пустыня вовсе не была ровной, плоской: остатки выветрившихся скал торчали там и тут, заставляя караван сворачивать в сторону. В их пещерах прятались гиены.
На второй день началась уже совершенно безводная часть Большой Нубийской пустыни. Даже ворон, который сначала сопровождал караван в надежде чем-либо поживиться, улетел назад. Выбеленные солнцем скелеты верблюдов и быков так густо лежали вдоль караванной тропы, что сбиться с нее было просто невозможно.
Шумный и крикливый караван теперь притих. Лишь изредка суеверные погонщики выкрикивали имя доброго духа, покровительствующего странникам:
— Ге, шейх Абдель-Кедер! Абдель-Кедер!
Февральское солнце раскалило песок. Горсть его обжигала руку, словно горящие угли. Язык присыхал к нёбу. Одежда, пыльная, потная, вызывала зуд.
Даже привычные к путешествиям через пустыню африканцы страдали от всего этого. Что же тогда говорить о начальнике каравана Егоре Петровиче Ковалевском и особенно о его спутниках — ученом ботанике Льве Семеновиче Ценковском и горных мастерах-уральцах!
Впрочем, начальник немало удивлял сопровождавших караван жителей пустынь. Другие русские боялись сначала даже подходить к верблюдам, да и теперь страдали от сильной, равномерной качки на верблюжьем горбу. А начальник сидел на верблюде так, будто родился в Сахаре.
— Господину Ковалевскому уже приходилось путешествовать по Африке? — осведомился переводчик.
— Нет, я здесь впервые.
— Но ваше умение…
— А, вы о верблюде? Да, с этим животным мы старые знакомые. Мне приходилось бывать в пустынях. Не в таких унылых, как ваша Нубийская, но все же…
— Осмелюсь ли спросить, где именно?
— В пустыне Кара-Кум, в стране туркменов. Переводчик никогда не слышал о такой пустыне и о таком народе, но понимающе закивал головой.
— Да, верблюд… — задумчиво, как бы про себя, сказал русский. — Кажется, мне придется и век свой кончить на верблюде.
— Кончить век на верблюде? Господин Ковалевский любит странствовать?
Настойчивые вопросы переводчика, приставленного к нему, начинали раздражать путешественника, и он ответил небрежным кивком головы. Переводчик счел за лучшее замолчать.
Да, Ковалевский любил и умел путешествовать.
Но переводчик ошибся, полагая, что русский — хороший ездок на верблюде. Ковалевский чувствовал себя на верблюжьем горбу, как фокусник на заостренной палке.
В прежних экспедициях он даже по сыпучим пескам ездил на лошади. Однако в Нубийской пустыне были только верблюды и ослы. Значит, нужно держаться в верблюжьем седле так, будто тебе нипочем неудобства: с начальника берут пример подчиненные.
Но в душе Ковалевский понимал теперь одного знакомого, который после путешествия на верблюде говорил, что если увидит это животное хотя бы на картине, то выколет ему глаза…
В знойном воздухе появлялись, дрожали, снова таяли озера, окруженные пальмовыми рощами, струились, маня прохладой, синие реки. Но проводники-арабы только отплевывались: ведь это всего лишь мираж, которым дьявол старается смутить душу бедных путников.
— Ге, шейх Абдель-Кедер! Шейх Абдель-Кедер! — взывали они к своему покровителю, прося защиты от дьявольских наваждений.
Пустыня казалась бесконечной. И какая пустыня! Без малейшего признака жизни. Хоть бы червяк, муха, пусть даже засохшая былинка… Ничего!
Караван шел без перерыва по двенадцати-тринадцати часов в сутки, и можно было только удивляться неприхотливости людей, довольствовавшихся несколькими глотками воды самого отвратительного вкуса, и выносливости верблюдов, которые получали после тяжелого перехода по две горсти проса.
— Если вы когда-нибудь у себя дома захотите получить ту адскую смесь, которую мы здесь пьем, то вот вам простой рецепт, — смеясь, говорил Ковалевский несчастному Ценковскому, которого тошнило от качки и дурной воды. — Возьмите стакан чистой воды, размешайте в ней две ложки грязи, прибавьте соли… Что же еще? Да, гнилое яйцо. А потом настойте эту смесь на горькой полыни, и вы получите превосходный освежающий напиток Большой Нубийской пустыни.
Ковалевский уже привык и к жаре и к постоянной жажде. Он занимался съемкой местности, поднимался с барометром на окрестные холмы, определяя их высоту.
С холмов начальник каравана в подзорную трубу смотрел, не появится ли где полоса темного тумана. Этот туман означал бы приближение самума, или хамсина, вихря африканских пустынь, несущего облака мелкой, всюду проникающей пыли.
Самум начинается нередко с «пения» песков — высокого, металлического звука осыпающихся песчаных холмов, вершины которых начинают дымиться. Сквозь буровато-красную мглу солнце кажется огненным шаром. Ветер усиливается, самум начинает реветь. Люди и верблюды ложатся на землю, задыхаясь, как в раскаленной печи, и чувствуя, как их засыпает песком.
Самое страшное, что самум испаряет воду даже из кожаных мешков. Если это случилось, путникам остается только призывать шейха Абдель-Кедера или сразу готовиться к смерти. Их последний шанс на спасение — верблюжья кровь. Если после того, как верблюд убит, они все же не успеют дойти до колодца, то в песках прибавится еще несколько трупов, высушенных солнцем наподобие мумий. Не зря жители пустынь называют самум «ядом воздуха», «огненным ветром», «дыханием смерти».
К счастью, десять дней, нужных для перехода каравана через пустыню, самум дремал где-то в ее недрах.
Ценковский, страдавший в жару особенно сильно, жалел, что не попытался продолжить путешествие по Нилу, а, выгадывая десять дней, согласился пересечь напрямик Нубийскую пустыню в том месте, где Нил, огибая ее, делал огромную петлю.
А ведь как славно началось их африканское путешествие! Они плыли по Нилу сначала на пароходе до первого порога, потом на парусной барке. Во время остановок ботаник собирал коллекции. А здесь? Ковалевский — горный инженер, геолог, ему и в пустыне много дела. Но что делать тут ботанику? Хорошо, что переход уже кончается, Нил где-то близко.
Посланный вперед нарочный вернулся со свежей нильской водой. Как ее пили! Вместе с нарочным прилетел коршун — первое живое существо за весь переход через пустыню. Как видно, хищник ждал, что человек, за которым он летел, сложит свои кости в раскаленных песках.
Караван вышел на пригорок, откуда уже можно было различить голубоватую полосу Нила, купы пальм и серые стены арабской деревушки. Верблюды с ревом рвались к реке. Ничто не могло их удержать.
Ковалевский поздравил своих спутников.
— Друзья, мы выбрались из могилы, — сказал он. — Да, да, Нубийская пустыня — это могила. Даже хуже — в ней не заметно той микроскопической жизни, которая есть во всякой могиле. Но не всегда бывает она такой. Спросите-ка проводников, да и наш уважаемый Лев Семенович подтвердит… Примерно раз в десять лет проносятся над ней хорошие, настоящие дожди, и тогда не узнаете вы этой могилы: зелень, птицы, стада, пригнанные на обильные пастбища. Если природа так быстро может исторгнуть ее из рук смерти, то и человек, силою труда и времени, может достигнуть того же.
В приречном городке Бербере, куда караван пришел после четырех суток почти непрерывного движения вдоль Нила, Ковалевский должен был снова сменить верблюдов на лодки или барки. Но хотя он приехал по приглашению египетских властей, местные чиновники после разговора с переводчиком всячески старались помешать дальнейшему путешествию.
— Поверьте, лодок у нас нет, и я сам хотел бы превратиться в барку, чтобы везти вас! — клялся берберский чиновник, прижимая руки к груди. — Но это невозможно, и я готов нести каждого из вас на плечах… на своих плечах…
Однако чиновник попусту тратил красноречие: путешественник был настойчив и добился, чтобы ему дали две барки. На них — где под парусами, где бечевой — и отправился он вверх по реке. Возле Хартума, места слияния Белого и Голубого Нила, у левого берега вода была беловатой, илистой, у правого — более светлой, голубовато-зеленой.
В Хартуме Ковалевский встретил иезуита отца Рилло с кучей миссионеров. Святой отец прибыл сюда по поручению самого папы римского. Лицемерный, ловкий иезуит мало заботился о проповеди слова божьего. Ковалевский, поговорив с ним, записал: «У Рилло много других замыслов, в число которых если и входит религия, то только стороной, как средство, а не как цель». Святой отец и его помощники разведывали, разнюхивали, где и чем можно поживиться. И не в дом ли отца Рилло незаметно проскользнул переводчик русского путешественника, чтобы в комнате, где висит распятие и много говорят о боге, рассказать святому отцу, что упрямец из далекой северной страны, несмотря на ловко подстраиваемые ему помехи, не бросает мысли о проникновении в самые сокровенные места африканского материка…
От Хартума барки Ковалевского повернули вверх по Голубому Нилу. Маленькая флотилия то и дело спугивала крокодилов. Эти твари обычно выползают на солнышко в полдень и нежатся на песке до вечера, временами открывая желтые, усеянные страшными зубами пасти.
К воде подходили стада серн и диких ослов. Потом начались песчаные отмели, почти невидимые из-за множества птиц. То были мириады журавлей, торопившихся покинуть Африку раньше, чем начнется период тропических ливней.
Все ночи до рассвета беспокойно кричали птицы, разгоняя сон. Кто знает, может быть многие из них полетят на просторы российских равнин… Пусть же принесут они туда весть, что русский флаг впервые отражается в водах Голубого Нила!
Уплывали назад берега, где в девственных лесах, густо опутанных лианами, мелькали попугаи, резвились проворные мартышки. Жители редких прибрежных селений предлагали купить этих забавных зверьков. Обезьянка стоила всего шесть копеек!
А ловили мартышек очень просто. Африканский охотник не гоняется за проворным зверьком, не ставит ловушки и силки. Наполнив жбан подслащенным пивом, он ставит посудину в лесу на видное место, а сам прячется где-нибудь поблизости.
Обезьяны взволнованы, их разбирает любопытство: что за незнакомый предмет торчит посреди поляны? Вот спрыгнула с дерева одна — и бочком, бочком к жбану. За ней другая, третья — и пошел пир горой.
Пьяные обезьяны визжат и дерутся до тех пор, пока хмель не свалит их на землю. Охотник только того и ждал. Несколько минут — и сонные животные уже связаны крепкими веревками. Проспавшись, обезьяна видит, что попала в плен, кричит, кусается, рвется на свободу. Горькое похмелье…
На привалах Ценковский трудился без отдыха, собирая гербарии. Что за раздолье ботанику в тропическом лесу, в этом живом зеленом музее! Ковалевский тоже увлекся поисками редких растений.
— Лев Семенович, дорогой, посмотрите, как хорошо здесь! Природа раскинулась широко, на русский лад. Это вам не Египет. Там у нее взяли, вымучили все, что она могла дать.
Ковалевский уводил ботаника все дальше от реки, где негры и арабы стаскивали с мели барку. Только рев льва заставил ученых поспешить обратно к Нилу.
Львов на барках побаивались. Не так давно, рассказывали местные жители, эти хищники растерзали возле самой реки пять человек и несколько вьючных мулов.
Рассказ этот особенно напугал лоцмана экспедиции. И когда однажды вечером вблизи стоянки барок послышалось рычанье львов и замелькали тени зверей, лоцман в панике закричал, что надо побыстрее отчаливать от берега. Но Ковалевский остановил его и потребовал, чтобы сначала сосчитали людей. Так и есть: несколько человек отсутствовали.
Стали кричать. Никакого ответа, только львы после нескольких минут молчания зарычали еще яростнее. Уж не попали ли несчастные арабы им на ужин? Но тут разглядели в темноте кучку людей, несущихся по отмели быстрее ветра.
Впрочем, на отмелях тоже было небезопасно. Как-то арабы бечевой тянули барку, бредя по колено в воде. Вдруг один из них вскрикнул, взмахнул руками и исчез под водой. Мелькнуло его лицо с вылезшими на лоб глазами и судорожно раскрытым ртом.
Опомнившись, люди стали кричать, стрелять из ружей в воздух, бросать веревки туда, где клокотала и пенилась окровавленная вода. Шум испугал крокодила. Араба вынули из воды. Нога его была раздроблена острыми зубами, он был мертвенно бледен от потери крови.
Но почему же стреляли в воздух, а не в крокодила? Да потому, что убить это хитрое и коварное животное из ружья труднее трудного. Из воды видны только ноздри, глаза и часть спины, покрытая окостеневшей кожей, от которой отскакивает пуля. Значит, чтобы убить крокодила в воде, надо всадить ему пулю в глаз.
У непроходимых порогов, перегораживающих Голубой Нил, экспедиция покинула барки. Путешественники пошли вдоль реки, к устью ее притока Тумата.
В Тумате не было ни капли воды. Не верилось, что после дождей он превращается в большую реку. Но когда копнули лопатой песок в русле, ямку заполнила вода.
Пройдя вверх по Тумату, экспедиция остановилась лагерем. Ковалевский занялся делом, ради которого его направили в Африку после настойчивых просьб египетского правительства: поисками золота. Талантливый инженер, блестящий знаток горного дела, он оспаривал мнение многих европейских знаменитостей, утверждавших, что в центре Африки золота нет. Вскоре Ковалевский смог написать друзьям:
«Успех увенчал наши труды и заставил тех, которые не могли постигнуть, что золото было там, где мы его искали, положить в рот не палец, а целую руку в знак удивления…»
Но мечтал-то путешественник совсем о другом успехе. Он думал о путешествии на юг, к истокам Нила.
Еще в Египте Ковалевский узнал из газет, что братья Аббади якобы достигли наконец места, где начинается Белый Нил. Конечно, это крупнейшее открытие, если… если только братья Аббади не заблуждаются.
Ковалевскому, изучившему все, что было известно об Африке, и расспросившему десятки африканцев, казалось невероятным, чтобы Белый Нил начинался недалеко от истоков Голубого, как уверяли Аббади. Но чтобы опровергнуть их, надо было самому проникнуть в те широты, где, по словам братьев, находились истоки Нила.
Путь туда лежал через верховья Тумата, обозначенные на всех картах голубым пунктиром. Это означало, что река нанесена на глаз, приблизительно, по отрывочным и недостоверным рассказам. Ни европейцы, ни арабы не рисковали проникать в верховья Тумата, на земли воинственного абиссинского племени галла, стойко защищавшего себя от рабства.
Ковалевский решил идти туда с малочисленным отрядом. Большую часть людей он оставил на только что открытых золотых приисках.
В конце марта 1848 года отряд углубился в горы. Ковалевский строго запретил сопровождавшим его египетским солдатам малейшие насилия. Он надеялся, что галла поймут его дружественные намерения.
На первом же ночном биваке часовые заметили, что в горах вспыхивают, гаснут, мигают огни. Где-то далеко рокотали барабаны. Если вслушаться, то можно было уловить особые звуковые оттенки в каждом ударе. Великолепный музыкальный слух африканцев позволял им передавать барабанным боем любое важное сообщение.
Сейчас сторожевые посты посылали тревожное известие о вступлении на землю галла чужеземцев. Огни не гасли всю ночь, и в их мигании чувствовалось предупреждение пришельцам.
Наутро экспедиция выслала вперед разведку. Она вернулась с сообщением, что дальше русло Тумата загромождено камнями.
— Господин Ковалевский, это не камни, а горы, упавшие в реку. Там не пройти ни лошади, ни верблюду, — твердил переводчик. — Горе нам, если галла нападут на караван в этой ловушке…
— Ах, вот в чем дело! — оборвал Ковалевский. — Постойте, а пешком?
— Пешком? Очень трудно. И если галла…
— Мы пойдем пешком.
Сколько ни отговаривали Ковалевского, сколько ни пугал его переводчик тем, что русский может попасть к галла в рабство или украсить своей головой шест у хижины негритянского вождя, — ничего не помогло. Оставив караван под прикрытием конвоя, путешественник в сопровождении совсем небольшого отряда зашагал вверх по долине Тумата.
Разумеется, камни в русле были не такими огромными, как показалось разведчикам. Тумат совсем пересох. Вода осталась лишь в ямах, где ждали дождей крокодилы.
Разведчики поймали нескольких негров. Арабы собирались учинить над ними расправу, но Ковалевский прииказал отпустить пленников.
Надо было видеть, как отчаяние одних пленников, гордое презрение к смерти других, тупое безразличие третьих сменилось надеждой, робкой, недоверчивой. Их отпускают?! Они сделали несколько шагов, втянув головы в плечи и ожидая выстрелов в спину. Нет, не стреляют… Бежать, бежать, скорее бежать, пока белый начальник не передумал! Но двое все же не побежали, а пошли не торопясь, с достоинством.
Позже, когда Ковалевский рассказывал об этом случае собравшимся в Каире европейцам, один из собеседников заметил:
— Вы совершили ошибку, господин Ковалевский. Я лично не вижу большой разницы между негром и обезьяной. Эти чернокожие издают даже особый запах. Если негр сбежал, мы пускаем собак, и они по этому запаху…
— Простите, господа, но, на мой взгляд, упражнения в подобном зверстве, на которое не решится самый последний негр, не делают чести европейцам. Ваши рассуждения кажутся мне…
— Но запах, запах — нетерпеливо перебил Ковалевского французский миссионер.
— Запах? Но вы ведь, святой отец, не новичок в Африке. Мне остается только недоумевать: неужели вы действительно не знаете, что негры смазывают тело пахучим жиром? Что же касается собак, то я знал одного француза, который научил свою собаку узнавать иезуитов и бросаться только на них.
Миссионер побагровел и выбежал из комнаты.
— Мнение тех ученых, которые ставят негра на самой низкой ступени человеческого рода, — продолжал как ни в чем не бывало Ковалевский, — выявляет только эгоизм и самодовольное заблуждение людей, считающих себя привилегированной кастой человечества. Эти люди готовы пинком сбросить негра с той лестницы, на верху которой уготовили место для себя.
— Но не станете же вы отрицать, что негры далеко отстали от культурных народов? — возразили ему.
— Верно, господа, — отвечал Ковалевский. — Но только в чем тут причина? Разве в том, что они — негры? Это не причина, а следствие того, что их постоянно угнетают люди другого цвета кожи.
— Да вы настоящий адвокат чернокожих!
— Я защищаю человека, у которого хотят отнять его человеческое достоинство, — просто сказал Ковалевский.
Вернувшись в Россию, он в журнале «Отечественные записки» напечатал статью «Негриция», где убедительно доказал вздорность «теорий» о высших и низших расах.
По поводу этой статьи Николай Гаврилович Чернышевский записал в своем дневнике:
«Прочитал «Негрицию» Ковалевского — весьма понравился он за то, что так говорит о неграх, что они ровно ничем не хуже нас, с этим я от души согласен…»
Но вернемся в долину Тумата.
Вероятно, великодушное отношение к пленным убедило галла, что на их землю ступил не враг, а друг. Ковалевский и его немногочисленные спутники не встречали никаких засад, не видели признаков готовящегося нападения. Они беспрепятственно достигли тех мест, где высокие яркозеленые горы, сдвинувшись, оставили Тумату лишь заваленную камнями щель. Можно было представить себе, как бушевала тут река после тропических дождей!
Ковалевскому горы напомнили Южный Урал: стоит только заменить лавры и дикие лимоны березами.
Русло пересохшей реки закончилось обрывистой возвышенностью. Здесь из-под земли струились слабые ручейки. Египтяне во все глаза смотрели на них. Еще бы, ни одному их соотечественнику до сих пор не удавалось увидеть истоки Тумата!
— В Хартуме нам все равно не поверят, что мы побывали здесь, — с сожалением говорили солдаты из египетского конвоя.
Теперь была близка и конечная цель экспедиции. Ковалевский поспешил на расположенную неподалеку от истока Тумата возвышенность, чтобы, как писал он впоследствии, «достигнуть взором туда, куда тщетно стремилось дойти столько путешественников, из которых многие заплатили жизнью за свое безусловное служение науке».
Уже незадолго до заката Ковалевский вышел на плоскую возвышенность с низкорослыми деревьями и кустарниками. В подзорную трубу он увидел стада диких слонов. В одном из них насчитали сто тридцать животных. Так вот откуда появились странные вмятины в русле Тумата! Это слоны ложились на песок и своим весом продавливали углубление, в которое постепенно натекала вода.
Ковалевский весело и гордо оглядывался вокруг. Он думал о том, что никто еще не проникал так далеко внутрь Африки с этой стороны, самой неприступной для путешественников. В победе над природой было высокое наслаждение, которое испытывает исследователь, достигающий своей цели после тяжких трудов, лишений и испытаний его терпения и силы воли.
— Господин Ковалевский, как называются здешние места? — спросил его один из спутников.
Путешественник задумался, потом сказал решительно:
— Эти места не посещались еще географами и никак не обозначены. Назовем их страной Николаевской. Видите вон там русло пересохшей безыменной реки? Нанесем же ее на карты под именем Невки. Пусть это название напоминает, до каких мест доходил здесь путешественник и к какой нации он принадлежал.
Закончив набросок местности, Ковалевский еще раз внимательно осмотрел все вокруг. Итак, если верить братьям Аббади, то где-то здесь, неподалеку, должны находиться истоки Белого Нила. Но ведь если бы Белый Нил начинался в том месте, на которое указывают Аббади, он должен был бы либо встретиться с Туматом, либо пройти близко от него. Однако ничего похожего незаметно.
«У меня не станет смелости положительно опровергать важное, можно сказать — великое открытие Аббади, но, достигнув почти широты 8° и не нашедши Бахр-эль-Абья-да, настоящего Нила, даже не слышав о нем ни от кого из туземцев… я имею повод более чем сомневаться в предполагаемом открытии», — записал Ковалевский.
Он покинул «Страну Николаевскую» с твердой уверенностью, что разгадку истоков Нила нужно искать не здесь.
Посетив затем горы на западе от верховьев Тумата, Ковалевский вернулся через Беюдскую пустыню и низовья Нила в Каир.
Доказав, что братья Аббади, сделавшие многое для познания Абиссинии, в вопросе об истоках Нила все же неправы, русский путешественник тем самым предостерег других исследователей Африки от ложных путей. Кроме того, он впервые составил превосходное описание геологии Нильского бассейна и золотых россыпей Внутренней Африки, составил достоверные карты, описал быт некоторых африканских племен. Славно поработал и Ценковский, оставшийся после отъезда Ковалевского еще на год в африканских лесах и собравший обширные коллекции.
Ковалевский проник в самые дебри Африки более ста лет назад. Лишь пяти экспедициям до него удалось сделать это. Когда русский флаг развевался над Нилом, когда Ковалевский шел по руслу Тумата, имя знаменитого Ливингстона оставалось еще почти неизвестным, а будущий исследователь Африки Стэнли был семилетним мальчиком…
Только почти полувеком позже путешествия Ковалевского удалось наконец окончательно и точно установить истоки Нила. Это произошло лишь после семидесяти семи экспедиций в тропическую Африку.
Человек разгадал все тайны Нила — второй по величине реки в мире, протянувшейся на 6500 километров. Он узнал, что Нил рождается по южную сторону экватора. Его исток — река Кагера, которая образуется при слиянии речек с труднопроизносимыми названиями — Рувуву и Нджаваронго. Кагера впадает в огромное озеро Виктория. Река, вытекающая из этого озера, называется Виктория-Нил. Пройдя через второе озеро — Киога, — река получает новое название: Соммерсет-Нил.
Но подождите, это еще не всё. Выйдя из озера Альберт, она называется уже Альберт-Нилом, а немного далее — Бахр-эль-Джебелем, что означает «река гор».
И, только приняв свой приток Бахр-эль-Газаль, левая ветвь великой реки получает наконец название Бахр-эль-Абьяд, или Белый Нил. Нетрудно понять, почему у одной реки столько имен: каждый из перечисленных ее участков сначала принимали за самостоятельную реку.
В верховьях Белого Нила дважды в году бывают периоды обильных тропических дождей. Но вода не стекает сразу, а широко разливается по равнинам, задерживаясь в озерах. Под лучами солнца в ней возникает буйная растительная и животная жизнь, образуются непроходимые седды. Обильные остатки животных, а также растений и делают мутными воды Белого Нила.
Голубой Нил питают сильные летние дожди Абиссинии, превращающие его в поток, бешено размывающий русло. Но до Египта эта волна наводнения доходит только в августе или сентябре.
Белый Нил приносит перегной. Голубой Нил несет еще и минеральные частицы. Во время разлива в Египте река осаждает ил, в котором сама природа позаботилась смешать два вида удобрений. Вот в чем секрет его плодородия.
Загадки Нила перестали быть загадками. Но для этого потрудились десятки экспедиций, среди которых одно из видных мест занимает африканская экспедиция нашего славного соотечественника Егора Петровича Ковалевского.