Перелистывая книги о путешествиях и путешественниках, можно встретить два слова, которые невольно вызывают чувство досады. Эти два слова: «и другие».
В самом деле, рассказывая о том, как были открыты или исследованы какой-нибудь хребет, остров, озеро, в книге обычно называют три-четыре наиболее знаменитых имени, добавляя, что исследованиями занимались еще и другие путешественники.
Но кто эти другие? Что они сделали, незаметные, скромные труженики науки? Какие испытания выпали на их долю?
Среди первых исследователей горной Средней Азии, прославившихся «в хребтах Памира или Тянь-Шаня, фамилия Голубева упоминается довольно редко. Это один из тех «неудачников», которых чаще всего скрывают всё те же два слова.
Тот, кто захочет узнать хоть немного о Голубеве, найдет весьма небольшую статейку в энциклопедическом словаре. Там сказано, что Александр Федорович Голубев читал лекции в Академии Генерального штаба, а с 1859 по 1864 год находился в экспедициях и был первым из европейских ученых, занимавшихся астрономическими определениями в окрестностях озера Иссык-Куль и в провинциях Западного Китая. В словаре говорится еще, что описания посещенных Голубевым стран и местностей были переведены на многие языки и что в честь заслуг путешественника одна из пограничных станиц получила название Голубевской.
Если любознательному человеку этого покажется мало, то ему придется перерыть отчеты Географического общества за старые годы. Возможно, там встретится даже портрет Голубева, на котором изображен офицер средних лет, в военном мундире, с открытым лицом, слегка вьющимися волосами и энергичным взглядом, чем-то напоминающий знаменитого Пржевальского. Тот, кто терпеливо разыщет все заметки об экспедициях Голубева, прочтет статьи и отчеты путешественника, может узнать, примерно, вот что.
Русский географ Петр Петрович Семенов в конце 1857 года вернулся из успешной экспедиции. Своими исследованиями «небесных гор» — загадочного Тянь-Шаня — он опроверг существовавшие тогда неверные представления о горной Средней Азии. В честь выдающихся заслуг Семенова к его фамилии была позже сделана приставка: Тян-Шанский.
Но, возвратившись в Петербург, путешественник не раз говорил, что в его работе есть очень существенный пробел. Экспедиция обследовала немало хребтов и рек, но их нельзя точно нанести на карту. Ведь чтобы определить местоположение какого-нибудь пункта на земной поверхности, нужно путем тонких и сложных астрономических наблюдений найти его широту и долготу. Этого не смогла сделать экспедиция Семенова — в ней не оказалось астронома. Значит, нужно было немедленно направить по следам экспедиции энергичного и смелого человека, который сумел бы продолжить начатое.
Многие члены Географического общества назвали фамилию Голубева. Правда, этот профессор геодезии не имел опыта путешественника, но зато обладал обширными знаниями в астрономии. Кроме того, он давно мечтал о далеких экспедициях.
Петр Петрович Семенов, который особенно любил людей, готовых расстаться с жизненными удобствами ради самоотверженного служения науке, не скрыл от Голубева трудностей предстоящего путешествия. Там, в горной части Средней Азии, нет ни хороших троп, ни русских селений. Голубеву предстоит посетить и такие места, где до него не бывал еще ни один путешественник. Возможно, ему придется ночевать в снегах на горных перевалах. На берегах озера Иссык-Куль, которое надо точно заснять, часто происходят ожесточенные стычки враждующих между собой племен киргизов. Тут можно встретить и отряды головорезов кокандского хана. Вероятно, Голубеву уже известна только что полученная печальная новость: немецкий путешественник Адольф Шлагинтвейт, попытавшийся проникнуть в Тянь-Шань с юга, погиб от рук палачей Якуб-хана. Если все это пугает уважаемого Александра Федоровича, то он может изменить свое решение…
Нет, опасности не страшили Голубева. Вот только справится ли он со своими задачами, оправдает ли доверие Географического общества в первом своем путешествии?
Но Петр Петрович Семенов обладал удивительным умением ободрять и воодушевлять людей. И Голубев отправился в Среднюю Азию, тепло напутствуемый человеком, которому в будущем суждено было организовать столько блистательных экспедиций русских географов.
Ранней весной 1859 года Голубев был уже в Верном. Это укрепление, конечно, ничем не напоминало стоящий на его месте нынешний город Алма-Ата. Тогда там за земляным валом были лишь деревянные домишки казаков да небольшая церковь. Дальше высилась зубчатая стена хребта Ала-Тау с ее вечными снегами и синими провалами ущелий.
Вскоре караван лошадей и тяжело навьюченных верблюдов направился из Верного к берегам Иссык-Куля. Вокруг гарцевал сильный конвой. Дозорные на бойких лошадях рыскали по сторонам: нет ли где засады?
Кратчайшая дорога к Иссык-Кулю была в это время непроходимой: высокогорные перевалы замело снегом. Голубев пошел в обход, по долинам речек, на берегах которых стояли белые войлочные юрты киргизов.
Караван обгонял огромные стада овец; попадались развалины каких-то древних укреплений, сложенных из обожженного кирпича. Все было тихо и спокойно. А в Верном говорили, что путь опасен. Должно быть, хотели напугать.
Копыта лошадей зацокали по скользким камням: караван вышел в долину реки Чилик. У Голубева, которому впервые в жизни пришлось переправляться вброд через горную реку, кружилась голова. Ему казалось, что бешеные струи вот-вот собьют лошадь с ног и вместе с всадником бросят на камни.
Для ночлега выбрали зеленую полянку. Казаки ловили османов — рыбу, напоминающую форель. Мирно дымились костры, вкусно пахло чаем и ухой. А тут еще в тополевой роще защелкал соловей. Голубев, утомленный переходом, в полудремоте думал, что все складывается так удачно…
Его разбудил крик:
— Стой! Стрелять буду!
Кричал часовой. Где-то близко в темноте галопом неслась лошадь. Топот оборвался у кустов, и костер осветил киргиза в халате и с саблей на боку.
— Начальник, беда!
Киргиз прискакал из небольшого русского отряда, окруженного вблизи Иссык-Куля враждебными племенами.
Лагерь оживился, зашумел. Молодой казак, со свистом рассекая шашкой воздух, стал возбужденно рубить тальник. Голубев велел усилить караулы. Где-то далеко в горах хлопнул одиночный выстрел, завыла собака. Только соловей попрежнему безмятежно свистел в роще.
Выступили рано, до рассвета. С гор, на которые поднимался теперь караван, угадывалась в тумане серебристая змейка реки Или. Вскоре началась песчаная долина, где дул крепкий ветер. Проводник сказал, что тут почти всегда ветрено и бывают дни, когда буря валит с ног верблюда. Потом лошади карабкались вдоль горного склона, скользя по влажной глине. Голые утесы жались к тропке.
Ночью на биваке экспедиции появился второй гонец из окруженного отряда. Это был старый, опытный казак, едва пробравшийся через горные проходы, весь промокший от ползанья в снегах.
Но в те минуты, когда казак, согревшись чаркой, чертил перед Голубевым на земле план, показывая, как скорее пройти к осажденному отряду, тот уже не нуждался в помощи. Всадники, теснившие русских и ждавшие только сигнала, чтобы начать нападение, вдруг смешались, о чем-то заспорили — и сняли осаду.
Только потом узнали русские, почему это произошло. В горах новости легко летят от кочевья к кочевью. Конечно, о караване Голубева знали все верст на сто вокруг. Но всякий слух по пути растет, как снежный ком. И вожак готовых к нападению конников узнал от «очевидцев», что на выручку окруженного русского отряда идут пятьсот, а то и шестьсот всадников, что везут они с собой «зембереки», то-есть пушки, и еще какое-то смертоносное, блестящее оружие на треножниках. Предводитель струсил — и велел поворачивать лошадей…
Радостно встретилась экспедиция с отрядом, так счастливо избежавшим опасности. Дружественные русским киргизы устроили настоящий праздник. Они на всем скаку метко стреляли из луков, пронзая камышовыми стрелами цель, кололи воображаемого противника копьями, украшенными пучками конских волос, и в заключение затеяли состязания борцов.
Но веселье — весельем, а дело — делом. Идти к озеру без подкрепления из Верного было более чем рискованно: у Иссык-Куля появились воины кокандского хана. Однако зря терять время Голубеву тоже не хотелось. Сделав еще один переход и оставив верблюдов и грузы в укрепленном лагере, он налегке перешел границу, чтобы определить географические координаты нескольких пунктов в Китае.
Ночевали под открытым небом. Ярко горели звезды. Голубев расспрашивал проводников, стараясь узнать, какова народная астрономия жителей Северной Азии. Оказалось, что киргизам известна неподвижность Полярной звезды. Они называют ее «Железный кол». Большая Медведица носит название «Семь молодцов». К «Железному колу» привязаны два коня — две звезды Малой Медведицы. Этих-то коней и стараются поймать молодцы…
Буддийский монастырь за глиняной оградой, где виднелись кумирни — молельни с колокольчиками под крышей, — был первым жилищем человека, встреченным Голубевым в Китае. Монахи, жившие в монастыре, были в полном смысле тунеядцами: по правилам религии, им не полагалось трудиться, работали за них прислужники.
Обет безделья выполнялся монахами свято. Зато главный монах — лама — да и его приближенные с легкостью нарушали другие требования религии. Так, монахам закон запрещал даже прикасаться к серебру. Это не мешало им клянчить серебряные монетки.
Водка, до которой монахи оказались большими охотниками, открыла перед Голубевым двери в святая святых монастыря — кумирню. Около кумирни стоял огромный котел для жертвоприношений. Внутри, рядом с божками всех размеров, находились изображения китайского богдыхана, крымского и кокандского ханов, а также русского царя. Самодержец всероссийский был намалеван кое-как и в руках держал балалайку.
Производя астрономические наблюдения в горах вблизи монастыря, Голубев любовался Тянь-Шанем. Масса искрящегося снега покрывала весь хребет. Ледяная вершина исполина «небесных гор» Хан-Тенгри по утрам казалась правильным серебряным конусом.
В этих местах через Тянь-Шань было проложено несколько троп. Там стояли китайские караулы, вырубавшие во льду ступени и следившие за горными обвалами. Но по этим тропам могли ездить только важные китайские чиновники, имеющие поручения из Пекина.
Голубев вернулся к своему лагерю, куда уже прибыло подкрепление из Верного. Теперь можно было смело идти к Иссык-Кулю.
Караван вышел в долину речки Тюп. Высоко над потоком, мчащимся к озеру, вилась тропинка. На склонах гор росли голубые тянь-шаньские ели, стройные, как кипарисы, и высокие, как колокольни. Кое-где вдоль тропы стояли грубо вытесанные каменные изваяния.
Горный проход к озеру назывался Санташ. Голубев спросил, что это означает в переводе. «Считанные камни», — ответил проводник и показал на две груды камней у тропинки. Потом, на привале, он рассказал легенду.
В давние времена завоеватель Тамерлан вел здесь свои войска. Ему предстояло решительное сражение, и он захотел сосчитать своих воинов: хватит ли? Каждый воин должен был бросить по камню в общую груду. Груда получилась внушительная, и Тамерлан больше не сомневался в победе.
Сражение действительно принесло ему новую славу, но многие храбрые воины полегли на поле битвы.
Снова пришел Тамерлан к сложенной его войском огромной куче камней и велел каждому воину взять по одному камню и отнести немного в сторону. Получились две груды, и Тамерлан увидел, что вторая ниже первой, — в живых осталось меньше половины воинов…
Тропинка Санташа спустилась в широкую долину. Между елями открылось озеро, синее, как небо.
Иссык-Куль лежал в чаше зубчатых хребтов. С гор стремились к нему потоки. Навстречу каравану дул влажный ветер, похожий на морской бриз.
Голубев разбил лагерь на берегу небольшого залива в устье Тюпа. Закинули сеть — и через несколько минут в ней уже бились сазаны. А один казак забрел в речку и ухитрился нарубить рыбы шашкой.
Враждебные племена откочевали на южный берег. В устье Тюпа, у восточного края озера, можно было спокойно работать. Голубев, оставив лагерь, смог даже ненадолго съездить в Верный для продолжения своих астрономических наблюдений и проверки сложных приборов и инструментов.
Настоящий путешественник редко проходит одним и тем же маршрутом дважды, если вокруг лежат места, которые еще ждут исследователя. Так и Голубев. По пути в Верный он воспользовался новой тропой, через хребты Кунгей и Ала-Тау, а для возвращения к озеру выбрал Курметинский перевал — один из труднейших.
Сначала шли долиной горной речки. Вода с ворчаньем перекатывала по дну крупные камни. Еле нашли брод, да и то такой, что все выкупались в ледяной воде. Потом Голубев и его спутники втянулись в полутемное, сырое ущелье.
Подъем становился все круче, а тут еще приходилось разбирать заграждения, устроенные на тропе киргизами, для того чтобы помешать проходу разбойничьих шаек, угонявших скот у кочевников. Тропа так сузилась, что лошади с трудом ставили копыта.
Над перевалом клубились ватные хлопья облаков. Начались вечные снега. У промокших всадников зуб не попадал на зуб. Из пропастей тянуло пронизывающей сыростью. С другой стороны тропы поднимались обледеневшие отвесные скалы. Лошади то и дело проваливались в запорошенные снегом щели между камнями.
Тропа уперлась в острый пик. Всадники спешились и стали карабкаться по страшной крутизне. На вершине пика с трудом мог бы повернуться один всадник.
Отсюда начался спуск. Почти ползком, в кровь обдирая руки, цепляясь за камни и выступы скал, скользили вниз люди. За ними, храпя и фыркая, спускались лошади. Далеко внизу, за беспорядочным нагромождением каменных масс, уже синел Иссык-Куль.
С утра, даже не отдохнув, Голубев начал обследование озера и его окрестностей.
Свыше пятидесяти речек отдавало воды Иссык-Кулю, замкнутому в своей бессточной горной котловине. С помощью барометров Голубев определил высоту озера — 1600 метров над уровнем моря. Он еще не знал тогда, что глубина озера в некоторых местах превышает семьсот метров. Его особенно поразила удивительная, кристальная прозрачность иссык-кульской воды, солоноватой на вкус.
Название «Иссык-Куль» в переводе означало «Горячее озеро». Конечно, до горячего ему было далеко, но мягкие зимы котловины, запасы тепла в огромной толще воды, наконец соленость озера не давали ему покрываться зимним льдом.
Наблюдал Голубев и бури, особенно страшные тогда, когда дующий вечерами сильный западный ветер поднимал волну, а начинавший обычно дуть в полночь горный ветер из ущелья Санташ, сшибаясь с ним, крутил водяные смерчи.
Постепенно продвигаясь вдоль берега, Голубев достиг крайней западной точки озера. Наблюдая за движением небесных светил и проводя долгие часы за вычислениями, он определял географические координаты основных пунктов. Лазурным контуром точно лег на карту Иссык-Куль, наблюдения с помощью геодезических инструментов помогли вычислить высоту Хан-Тенгри, одной из высочайших и недоступнейших вершин Тянь-Шаня.
Путевые дневники Голубева заполнялись данными о глубине и температуре озер, о скорости течения рек, заметками о быте «черных киргизов», прозванных дико-каменными из-за того, что они жили в диких горах. Интересовали Голубева грубо высеченные из камня человеческие фигуры, развалины крепостей, курганы.
От берегов Иссык-Куля Голубев возвращался через перевалы Заилийского Ала-Тау. Дорога была настолько тяжела, что даже неприхотливые верблюды не выдержали. Трупы погибших животных бросили у заснеженной и заваленной камнями тропы на съедение хищным птицам.
Из Верного Голубев предпринял еще несколько дальних поездок. Лишь тяжелая болезнь заставила его прекратить работу. У него оказалось ртутное отравление: слишком много ядовитых паров ртути вдыхал он при пользовании несовершенными барометрами, помогавшими определять высоту местности над уровнем моря.
Голубев вернулся в Петербург для обработки обширных материалов своих наблюдений. Он чувствовал себя все хуже и хуже, но все же нашел силы снова отправиться в Среднюю Азию, чтобы побывать на озере Ала-Куль и проехать вдоль русско-китайской границы.
Эта его экспедиция оказалась последней. Здоровье путешественника ухудшалось день ото дня. Он умер всего тридцати четырех лет от роду, так и не осуществив задуманных новых экспедиций в Среднюю Азию.
Вот и вся повесть о путешественнике, имя которого известно далеко не всем и часто теряется за словами «и другие».
Продолжая дело таких знаменитых исследователей, как Семенов Тян-Шанский и Северцев, он отдался ему всей душой. В его экспедициях не было ярких приключений, зато в них было много упорного, будничного труда, без которого нет науки. Этим трудом Голубев заслужил добрую память и признание.