– А вы останьтесь, – сказал я.

Вера Герасимовна обернулась.

– Я нужна еще? – словно недоумевая, спросила она.

– Да.

Ахра переглянулся со мной и молча вышел. У него были неотложные дела, и я мысленно пожелал ему успеха, который пока обходил нас стороной.

Манана как-то пошутила, что Холмс, Мегрэ, Пуаро распутывали сложнейшие преступления в считанные дни и мигом находили преступников, тогда как я, да еще и с оперативными работниками, вот уже несколько месяцев безуспешно ищу убийцу по такому заурядному делу, как убийство Лозинской. Это была беззлобная подначка, и, тем не менее, задела за живое. Мы чуть не поссорились, но я вовремя одумался и с горечью должен был признать, что жена частично права…

Дорфман сидела на краешке стула и безучастно смотрела в окно.

– Чья брошь? – спросил я, вынув эту вещицу из папки.

– Моя, – ответила Вера Герасимовна, чуть повернув голову.

– Сейчас – да, а раньше?

– Насколько помню, брошь была моей.

– Она – старинной работы, – сказал я, повертев изделие в руке. – Подарок дедушки или бабушки?

– Бабушки, – быстро ответила Дорфман.

– Родной?

– Конечно. Неродных бабушек не бывает.

– Почему же? Иногда бабушкой называют и совершенно постороннюю старую женщину.

– Нет, ее подарила родная бабушка.

– Со стороны отца или матери?

– Отца.

– Где она сейчас, ваша бабушка?

– Умерла, когда я еще бегала девчонкой.

– Кто из ваших родственников может подтвердить, что эта брошь – ваша?

– Никто. Всех постигла та же участь, что и бабушку. Все мы смертные, – вздохнула Вера Герасимовна.

– Да, жаль! – протянул я. – Так, значит, никого нет…

– Никого, – перебила она. – Разве что муж…

– Он не в счет.

– Почему?

– Все это он знает с ваших слов, верно?

– Да.

– Не пойдет, – сказал я. – Мне нужен человек, который бы мог подтвердить, что еще с тех… незапамятных времен брошь принадлежала вам.

– К сожалению, никого нет.

– И не будет, Вера Герасимовна. Никогда не было и не будет. Вернее, родственники и близкие у вас были и, нет сомнения, есть они и сейчас, но ни один из них, ни живой и ни мертвый, если даже поднимется из могилы, не сможет подтвердить, что брошь была вашей. – Аккуратно записав показания, подал ей протокол допроса.

– Брошь – моя! – повторила она упрямо, подписавшись и кладя ручку.

– Сомневаюсь, Вера Герасимовна. Взгляните на это. – Я подал ей фотокопию рисунков Перегудовой.

– Ничего не понимаю. – Дорфман внимательно рассматривала каждый рисунок. – Какие-то ожерелья, кольца, колье…

– Там нарисована еще и одна вещица. – Я быстро встал и подошел к Дорфман. – Вот эта, и она разительно похожа на брошь, о которой ведем речь. Здесь изображены драгоценности, и знаете – чьи?

– Нет, – снизу вверх посмотрела на меня Дорфман.

– Натальи Орестовны Лозинской, – тихо произнес я.

– Да, она подарила мне эту брошь, – быстро сказала Дорфман, положив фотокопию на стол.

– Это уже ближе к истине, но не сама истина. – Я прошел к своему месту, уселся, а затем спросил: – За что же она подарила вам такую дорогую вещь?

– Я присматривала за ней, делала уколы.

– Но у нее же был Ганиев?

– Он приходил раз в неделю, а уход был нужен каждый день…

– Гм, слишком уж дорог подарок.

– Не знаю, так она решила… Я отказывалась, но она все-таки всучила мне брошь.

– Ах, даже так? Тогда объясните, зачем решили ее продать, да к тому же так дешево? Давайте вызовем эксперта-ювелира, и он наверняка оценит брошь гораздо дороже той суммы, какую вы хотели получить.

– Я не собиралась ее продавать… Ювелир врет самым бессовестным образом!

– Очной ставки с ним не боитесь?

– Пусть он говорит, что хочет, я буду стоять на своем, потому что о купле-продаже у нас разговора не было.

– Зачем же тогда принесли ему брошь?

– Мне показалось, одно гнездышко ослабло и может выпасть камушек…

– Знаю, очной ставки не боитесь, но, как уже говорил, могу пригласить эксперта, и он даст заключение, что ни одно гнездышко броши не ослабло, и камни сидят прочно. У меня тоже глаза есть!

– Что делать, мне так показалось, – опять вздохнула Вера Герасимовна.

– Значит, принесли ювелиру брошь не для продажи?

– Нет.

– Почему вечером принесли?

– Ювелир так захотел.

Я спрятал драгоценность в папку, прошелся по кабинету, чтобы успокоиться. Наконец уселся и будничным голосом спросил:

– Знаете, сколько лет хранила Наталья Орестовна свои драгоценности, в том числе и брошь? – Дорфман молча глядела на меня. – Около шестидесяти! Много бед пронеслось над ее головой, но она не продала ни одну, понимаете, ни одну вещицу, чтобы как-то облегчить жизнь. У нее была дочь, она тяжело болела, умерла молодой. Так вот, Лозинская не пожертвовала даже частью драгоценностей, что бы спасти ее! И вы утверждаете, что она подарила вам брошь?

– Бывают и исключения, – негромко заметила Вера Герасимовна.

– Согласен. Но это – не тот случай.

Я тут же выписал протокол задержания Дорфман, подал ей и сказал, чтобы прочла и расписалась.

– Вы меня задерживаете? Но за что?

Я ответил, что у нас есть веские основания подозревать ее в соучастии в убийстве Лозинской, и разъяснил, почему возникло это подозрение.

– Клянусь вам… – Она приложила обе руки к груди.

– Это – не аргумент.

– Чем же доказать мою невиновность?

– Фактами.

– Умоляю, не задерживайте меня… Что я должна сделать, чтобы вы поверили?

– Единственное – сказать правду.

– Я сказала ее!

Она машинально подписалась, а я передал протокол задержания вызванному работнику милиции, негромко сказав:

– Уведите ее, пожалуйста. Печать на протоколе поставлю потом.

Я посидел еще некоторое время, с надеждой посматривая на телефон, но он молчал. На дворе было темно – шел одиннадцатый час… Заперев кабинет, спустился в дежурную часть, чтобы оставить там ключ. По дороге встретился работник милиции, который увел Дорфман. Он молча подал протокол ее личного обыска, из которого явствовало, что у нее ничего не изъято.

– Ну, как? – спросил я.

– Нормально… Молча пошла со мной. Думал, устроит истерику, когда буду заводить в камеру, но все обошлось.

Выйдя из здания МВД, я побрел по улице, продолжая думать над тем, где сейчас может находиться Ахра. Чувствуя, что у правого виска покалывает, поймал такси и поехал на работу. Еще битый час сидел, завороженно глядя на телефон, но он был нем… Потом запер уголовное дело и брошь в сейф и поехал домой – головная боль все усиливалась…

Меня разбудили посреди ночи, в третьем часу.

– Давно тебя в такое время не беспокоили, – сонно проговорила Манана. После перехода на работу в прокуратуру республики я еще ни разу не выезжал на происшествия ночью.

Я молча оделся. В милицейской машине сидели двое знакомых ребят из горотдела. За рулем – Гурам.

– Что, уже задержали? – спросил я, усаживаясь рядом с ним.

– Кого? – Гурам искоса посмотрел на меня.

– Да одного, – ответил я, с надеждой ожидая, что он скажет, что интересующий меня человек задержан.

Мы ехали по пустынной улице.

– Я ничего не знаю, – сказал Гурам, переключая скорость. – А ты? – обернулся он к своему товарищу.

– Нет, – коротко ответил тот.

– Куда и зачем тогда меня везете? – спросил я, еле сдерживая досаду.

– На пирушку, – хихикнул Гурам.

– Какую пирушку? Среди ночи?

– Да понимаете, Зураб Константинович, – сказал Гурам, – брат Ахры Мукба женился и привез невесту прямо к нему домой. Сами же знаете наши обычаи… – Гурам вел автомашину на большой скорости. – Ахра волосы на себе рвет: у него – ни еды, ни питья, а ночью что найдешь? Да и людей нет, кто бы сел за стол и поздравил молодоженов… – При этих словах машина сделала крутой поворот, и я невольно привалился к плечу Гурама. – Он попросил, чтобы мы хоть людей позвали, а сам с другими готовится к застолью. Первым, кого он вспомнил, были вы. Видимо, вас собирается назначить тамадой…

– Меня? Я могу утонуть в одном стакане вина!

– Ничего, справитесь как-нибудь, – многозначительно произнес Гурам, все так же на большой скорости ведя машину.

Я не глядел по сторонам и не думал, куда и как долго мы едем, потому что мысли были заняты другим…

Наконец, впереди показались огни автомобильных фар.

– Да, оказывается, люди уже собрались, – удовлетворенно заметил Гурам.

Выйдя из машины, понял, что меня разыграли – местность глухая, вокруг кусты, деревья. Ахра стоял в свете фар и держал что-то, завернутое в целлофан.

– Поздравляю, – громко сказал я, имея в виду, конечно, наше общее дело, чувствуя, что развязка наступила, но еще не видя того, кто был так нужен, потому что свет слепил глаза. Ахра вяло пожал мне руку, сделал шаг в сторону и показал на человека, который замер у куста:

– Узнаешь? – спросил Ахра.

Я вгляделся – это был Борис Исаакович Дорфман.

Признаюсь, особой радости я не испытал. Это всегда так – стремишься к какой-нибудь цели, а когда она, наконец, достигнута, наступает нечто вроде разочарования.

– Возьми, – Ахра подал мне сверток в целлофане. – Шкатулка с драгоценностями. Будь осторожен: по-видимому, на ней – засохшая кровь.

…Здесь, при свете автомобильных фар, я составил протокол осмотра местности и изъятия шкатулки с драгоценностями. Тщательно описал шкатулку и все, что находилось в ней. Вспомнив рисунок Перегудовой, пришел к выводу, что ни одна вещь не исчезла, кроме золотой броши, которая находилась у меня. Соскобы крови с поверхности шкатулки я решил сделать у себя, с участием эксперта-медика.

Ахра во время осмотра показал яму у куста, где я увидел Дорф-мана, а потом подвел к другой – она находилась довольно далеко от первой.

– Сначала Дорфман выкопал шкатулку здесь и понес в то место, где его и задержали, – тихо сказал Ахра. – Очевидно, хотел перепрятать…

Возле ямы валялся заступ.

По дороге в МВД я привлек к себе Ахру и поцеловал.

– Негодяй, – сказал я шепотом, – не мог выдумать что-нибудь другое? У тебя же нет брата!

– Только сейчас вспомнил, да? – ответил он и крепко сжал мою руку.