Комендант гарнизона одного из подмосковных городков, Яков Петрович, обходил утром свои владения и любовался гладко постриженной травой. Два тощих таджика косили ее вчера целый вечер, пока солнце окончательно не зашло за горизонт и не наступила кромешная тьма. Они могли бы продолжать и дальше, если бы не темнота: таджики знали, что еще сохранились места, где трава выстрижена не идеально и Яков Петрович вряд ли примет работу. Комендант славился своей педантичностью и изощренным садизмом. Особенно это проявлялось в отношении младших чинов и низших сословий. С таджиками он вел себя сурово и бесцеремонно: малейшая оплошность в их работе вызывала у Якова бурю эмоций. Как только Яков чувствовал, что человек не может ему противостоять, то сразу же расправлял плечи и начинал его отчитывать, а то и вовсе на него кричал и всячески оскорблял. Педантизм его был нездоровым и чрезмерным и передался ему в наследство от отца, а тому, в свою очередь, от деда.

– Во всем должен быть порядок. А в порядке и есть вся суть жизни, – говорил он старшему таджику, наклонившись к траве и пытаясь как бы замерить ее взглядом, – порядок – он всему голова. Согласен?

– Так точно, господин начальник. Будем сегодня работать допоздна. Пока солнце горит!

– Не горит, а светит. Русский язык надо учить. Вот введут скоро экзамен вам по-русскому, посмотрим, как вы тогда заговорите. А то солнце у него горит… Тьфу!

– Извини, начальник, мы не русские… Зачем ты обижаешь нас?

– Не извини, а извините, я, между прочим, майор, комендант части. Это большая должность, да и звание немалое!

– Извините, начальник, мы будет работать долго сегодня… трава будет ровный.

– Работайте на совесть! Завтра начальство из Москвы приезжает с проверкой. Господа полковники. Важные люди. Гарнизон наш будут проверять. Поэтому надо, чтобы даже трава вся в порядке была. И не только трава! Коробки вон те на мусорку отнесите. – И он указал пальцем на пустые деревянные ящики, валяющиеся за проходной.

– Все будет сделано, господин начальник, – взмолились таджики, – чистота будет идеальный.

После разговора комендант улыбнулся, огляделся, как будто проверяя, не подслушал ли кто его, и направился в свой кабинет, пребывая в отличном настроении. Он шел и думал о том, как хорошо и тщательно он исполняет свое дело, какую пользу он приносит гарнизону и городку. Думал о том, как он любит свою работу и что именно эта работа позволяет ему оставаться собой и получать удовольствие от того, что он делает. Потом он вспомнил, как поступил в военное училище и маршировал на плацу в первый раз. Внезапно чувство какой-то скрытой гордости – за себя, за часть, за порядок – подкатило к горлу и он еле смог сдержать слезы. Яков служил в этой части с момента выпуска из училища.

Зайдя в кабинет, он обратил внимание, что его помощник небрежно роется в своем столе, пытаясь что-то найти.

– Говорил я тебе, будешь все в беспорядке держать, не выйдет из тебя человека путного, – сказал комендант и почувствовал слабый запах спирта в кабинете. – Ты что, пил опять?

– Да не пил я… – засуетился помощник-старлей. По его взгляду и бегающим глазам было ясно, что тот врет. – Ну выпил немного, подумаешь…

– Ну ты даешь, пропащий ты человек, Митя, дальше старлея не уйти тебе. Пьет еще на работе. Завтра смотри не пей, а то начальство не поймет. Сам знаешь, кто завтра приезжает.

– Знаю-знаю, как там с уборкой-то территории дела? Справились таджики?

– Справились, ты не переживай, – спохватился вдруг он. – Ну, ничего, уедет начальство, займусь тобой по полной. Будем из тебя человека делать, Митя.

Митя, старший лейтенант по званию, не любил своего начальника, но вынужден был с ним сосуществовать. Перевод на другую должность или в другую часть не представлялся возможным в ближайшее время. Был Митька парнем веселым, незатейливым и простоватым. Любил выпить и погулять, хотя от работы никогда не отлынивал. Начальника он про себя называл «Бирюк» по причине нелюдимости последнего.

О том, что его недолюбливают сослуживцы, комендант знал, но старался не обращать на это внимания. Так повелось еще со времен училища. Нелюбовь эту Яков списывал на недисциплинированность его окружения и нежелание жить по уставу. В молодости Яков еще как-то находил себе место в шумных компаниях – выпивал и мог даже приударить за девушками. Но, проспав пару раз утреннее построение и получив выговор, он стал сторониться пьянок, а алкоголь принимал в исключительных случаях, когда приходилось пить с начальством по праздникам. С подчиненными же Яков никогда не пил и считал, что опускаться до их уровня не должен. Последнее окончательно делало его изгоем в военном городке.

Со своей женой Яков развелся еще в молодости. Она сначала загуляла от него, а после и вовсе не вернулась домой, предварительно отвезя их общего сына к своей матери. Судиться с ней Яков не стал. Погоревал немного и решил, что возвращать супругу не станет, так как гулять от мужа нехорошо и противоречит не только его принципам, но и большинству всевозможных нравственных законов. С тех пор он и жил один рядом со своим гарнизоном, который заменил ему не только друзей, но и семью. Все заменял ему гарнизон и был для него всем. Другого мира Яков не знал. Поэтому начинал комендант работать с самого утра и до позднего вечера – приходил на работу первым, а уходил последним.

Полковники приехали к обеду и сразу же пошли в кабинет к начальнику части. Провели там часа два, что-то обсуждая, и отправились в столовую, где для них был накрыт отдельный столик. Отобедав плотно, они вышли покурить и пройтись по гарнизону – осмотреть местные владения. Яков выглянул в окно своего кабинета и стал наблюдать за полковниками, комментируя их действия:

– Один полный какой-то, как боров. Мог бы поменьше есть. Все-таки такое звание у него солидное, а за собой, видать, совсем не следит. Хорошо бы им ввести экзамен по физкультуре…

– Яков Петрович, это вы про кого там говорите? – поинтересовался Митька, заполнявший в этот момент документы.

– Про гостей наших. А второй какой-то волосатый, будто в рок-группе какой-то играет. Или писатель какой. Нехорошо. Что там их, в Москве, не стригут, что ли? – сказал Яков почти шепотом.

– Чего? – спросил исподлобья Митька.

– Ничего, пиши там. Не твое дело. Да и не пей смотри у меня сегодня, а то вечером у нас построение торжественное будет.

– Знаю, знаю. Уже сто раз говорили, Яков Петрович.

Полковники еще немного походили по гарнизону и направились к командиру части обсудить текущее положение дел, планы на будущее и откупорить бутылку специально привезенного в подарок виски. Там они и пробыли до самого вечера.

Комендант же все это время бродил по гарнизону, проверяя длину травы и подбирая мусор, который не убрали таджики.

Вечером командир части провел долгожданное торжественное построение, в котором участвовали московские полковники, официально приехавшие по этому случаю. Они стояли немного обособленно, как гости, но выполняли все приказы командира. Остальные офицеры наблюдали за ними с любопытством. Было видно, что полному полковнику приходится нелегко: за день он сильно утомился, а выпитое виски его окончательно расслабило. Второй полковник выглядел, напротив, очень свежо и вел себя как-то по-мальчишески резво, внешне он напоминал разгоряченного гусара из кинофильма, переодетого в современную одежду.

– Несолидный какой-то этот волосатый, ведет себя как-то по-гусарски. А этот, боров, вообще еле ногами шевелит. Выпил и растекся. Тьфу, смотреть противно, – прошептал Яков Митьке, стоявшему в строю рядом с ним.

Затем началась официальная церемония: командир части сказал протокольные слова, офицеры ответили на них надлежащим образом, и через пятнадцать минут все разошлись, как будто ничего и не было. Все, кроме полковников и нескольких молодых офицеров, куривших в нескольких метрах от них. Яков, потративший на подготовку к приезду несколько дней, чувствовал себя каким-то обманутым. Как будто он вложил в эту самую подготовку все свою душу, отдал все силы, отнесся не по-протокольному, а ни начальник части, ни полковники так этого и не оценили. Чувствовал себя Яков несчастным и разбитым, а главное – обиженным.

«Могли бы и отметить порядок в части, а то приехали, пожрали, выпили, постояли на построении для виду, и все… А я, между тем, три дня готовился, каждую травинку просмотрел… да что там травинку, везде чистота просто идеальная! Даже не замечают этого! Как будто так и должно быть», – думал Яков.

В этот момент он резко сорвался с места и прошел рядом с полковниками, отдав им при этом честь. Те, в свою очередь, не обратили на Якова никакого внимания и продолжили свой разговор, казалось бы даже не заметив майора. Яков, пройдя еще несколько шагов, остановился и, развернувшись, подошел к полковникам:

– Господа офицеры, я отдал вам честь, а вы даже не отреагировали? Я, конечно, понимаю, что по званию вы старше, но я все-таки – комендант части, в звании майора. Да и в целом – офицер. Считаю такое поведение неприемлемым, – обратился он к полному полковнику.

– А это потому, что вы честь не с той руки отдали, – спокойно ответил полковник.

– Как это не с той?

– Надо с правой, а вы – с левой отдали. Хотя вы, наверно, левша.

– Никакой я не левша. Все я как надо сделал. С правой отдал!

– Василий, ты видел, что он честь не с той руки отдал? – обратился полный полковник к своему коллеге.

– Видел, удивился еще. Думаю, надо же такое увидеть, чтобы люди еще и честь отдавать не умели… И при этом еще и офицеры!

– Да я… да вы… ерунда какая-то… да не может быть… – заерзал Яков и стал подносить руки к голове по очереди, то правую, то левую, пытаясь понять, не сотворил ли он действительно такую оплошность, – да не может такого быть…

– А вы, майор, еще раз пройдите мимо нас… ну и честь отдайте, только правильно в этот раз. Как положено.

– Ах да, конечно-конечно, сейчас сделаю, – засуетился майор.

И Яков, вернувшись на несколько метров назад, расправил плечи и прошел мимо офицеров, отдавая им честь и потряхивая правой рукой специально, будто показывая всем, что вот, мол, правая в этот раз, а не левая. Офицеры же, как только Яков поравнялся с ними, в унисон отдали ему честь… левой рукой. Причем оба. Яков замешкался, перепугался и, не понимая, что происходит, сменил правую руку на левую. В этот момент над ним хохотали не только молодые офицеры, курившие рядом, но и таджики, сидевшие неподалеку в траве. Услышав смех, Яков понял, что полковники его разыграли. Но виду не подал. Прошел как ни в чем не бывало, так и держа уже левую руку у козырька, зашел в кабинет и закрылся. Просидел там несколько часов, проглядев в одну точку и думая о чем-то своем. Думая о том, что он совсем один, что нет рядом с ним ни одного человека, способного в трудный момент подставить плечо, на которое можно опереться. Думая, что никому-то он в этой жизни не нужен. Затем в расстроенных чувствах отыскал фотографию сына, приложил ее к груди и заплакал. Слезы текли ручьем и смывали весь педантизм Якова, смывали всю ту дурь человеческую, которая копилась в нем годами и которая меняет истинные приоритеты на ложные. Смывали все жизненные установки Якова.

С тех пор Яков больше не обижал таджиков и отпускал при любой возможности, стал иногда выпивать в компаниях, подружился с Митькой и даже немного к нему со временем привязался. А недавно написал письмо своей жене и сыну, где попросил их о встрече…