Глава первая

На изгибе судьбы

С Николаем Гудимовым я познакомился, когда время, казалось, отсчитывало последние минуты моей жизни.

Как сейчас, помню то погожее летнее утро: и влажный после вчерашнего дождя пахучий смолистый воздух, и прозрачные капли росы на траве, и жёлто-бурую песчанистую почву под ногами, и нежные солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев. И чёрные лакированные кузова дорогих автомобилей возле зарослей малины.

В лесу, куда меня привезли, с моих глаз сняли повязку и велели копать могилу.

Их было шестеро крутых молодцов, и я понимал и каждой клеточкой тела чувствовал, что даже с лопатой в руках ничего против них не сделаю. Ни физически, ни психологически я не был готов к этому, да и о навыках рукопашного боя, прямо сказать, имел весьма туманное представление.

Немного кружилась голова, к горлу подступал тошнотворный комок. Весь мир сузился до размеров этой поляны и мелкого жёлтого песка с произраставшей редкой травой. На меня навалилась слабость, и я еле стоял на ногах – сказывались и продолжительные побои, и ожидание неминуемой смерти, которой мне всё время грозили и которая сейчас предстала передо мной во весь свой зловещий рост. Супесчаник легко поддавался, и, несмотря на изнурённость, я довольно скоро углубился более чем на метр.

– Всё, хватит, – послышалось за спиной. – Глубже ни к чему. Вонять не будет, и ладно.

Мне было велено вылезти из ямы.

Главный из бандитов, высокий худощавый мужичина с сильными жилистыми руками – лоб его перечёркивал хорошо заметный косой шрам, – приблизился почти вплотную и упёрся в меня чёрными бусинками холодных мрачных зрачков.

– Ну что, немчура, так и будешь упираться? – негромко, на одной ноте проговорил он. – Скажи только: «согласен!» – и смотри, и дальше будешь жить.

Слово «немчура» прозвучало потому, что фамилия моя – Кригерт и по национальности я действительно немец. Наши пращуры триста лет назад присягнули русскому царю и верой и правдой служили и ему, и новому отечеству. Мой прямой предок, тот, который первым из наших родичей приехал в Россию, отличился под Нарвой и Полтавой и был лично награждён из рук самого Петра. И позже потомки его ни разу не посрамили наш род.

Я тоже старался жить по совести, и на первом плане у меня всегда было стремление приносить пользу государству и трудовому народу. Тем более мораль и принципы людей, приехавших на поляну и готовившихся убить меня, казались особенно низменными и отвратительными. Людей, являвшихся пособниками Клеща, главного мафиози нашего Минуринска.

Почти все мои праотцы женились на русских девушках. Лишь один из них, находясь по долгу службы в Казани, взял в жёны татарочку по имени Альфия – дочку известного в то время местного интеллигента. Так что немецкой крови во мне было ноль целых ноль десятых. Тем не менее я и сам считал себя немцем, правда, русским, обрусевшим.

Что я мог теперь ответить моим палачам?!

Они требовали огромную ежемесячную подать, но мой начинающийся бизнес был в глубоком пролёте, я только что попался на удочку одного кидалы, и платить мне было нечем. Всё это я многократно объяснял, однако…

Главарь ударил меня финкой в бедро, и я закричал от нестерпимой боли.

– Убью, падла, на куски порежу! – в свою очередь выкрикнул мой мучитель, и остриё ножа вонзилось мне в плечо. На секунду потеряв сознание, я упал и скатился в могилу.

– Перестань, Шляхта, – послышался голос другого злодея, – сказано было закопать живьём, вот и давай.

– Ладно, Федя, живьём так живьём, – ответил Шляхта, продолжая немного злобиться. – Однако я не прочь бы ещё порезать этого фраера. А может, ты его слегка пощекочешь пёрышком?

– Руки не хочу марать.

– Молодой ты, Федюньчик, неопытный, крови боишься. Ладно, пусть будет по-твоему.

– Не боюсь я крови, а просто в точности выполняю приказы.

– Так руки не хочешь марать или в точности?…

В голосе, принадлежавшем Шляхте, послышался оттенок насмешливости.

– И то и другое.

Они скинули в яму обрубок жерди, накрепко привязали меня к нему спиной, стянув бечевой и руки, и ноги, таким образом обездвижив, чтобы я не мешал им закончить их чёрную работу.

Сделав усилие, я глянул наверх. Одни лишь искривлённые уродливым мышлением бандитские физиономии над прямоугольным ямным обрезом. Неужели это последнее, что проводит меня в мир иной?!

Первые груды земли уже обрушились на грудь, и я невольно всхлипнул и зажмурил глаза, ожидая, что сейчас начнёт заваливать и голову и нечем будет дышать. И вдруг наверху послышался какой-то стремительный хаотичный шум, сопровождаемый дикими воплями и стонами, страшный короткий хряст, глухие удары, топот ног и матерщина, пистолетный выстрел, за ним ещё один и раскатистое эхо, прокатившееся по лесу.

Ещё запомнились звуки падающих тел, сотрясение грунта, мелькание теней на бруствере могилы.

Всё это длилось не более двадцати пяти – тридцати секунд. Потом наступившую гробовую тишину нарушили чьи-то тяжёлые упругие шаги, и в яму спустился человек в морской одежде – в светлых, почти белых штанах и такого же цвета рубахе с синим отворотом; в разрезе рубахи на груди его виднелась полосатая тельняшка. В подобных одеяниях матросы выполняют различные работы на кораблях.

– Ну как ты тут, живой? – с заметной долей напряжения проговорил он, пылая глазами. Его грудь вздымалась и опускалась, словно кузнечные мехи. Незнакомец пытался перевести возбуждённое дыхание, но это ему удалось не сразу. – А-а, живой, вижу! Вовремя, значит, мы вмешались. Высвободив меня из грунта, он разрезал бечеву, которой я был привязан к жерди, и помог выбраться наружу.

Возле ямы там и сям в лужах крови и самых несообразных позах лежали все шестеро лиходеев. У одного чуть ли не полностью была снесена половина черепной коробки, у другого зияла ужасная рубленая рана на шее. Четверо других тоже не двигались и больше напоминали покойников, чем живых.

Я с ужасом переводил взгляд с одного тела на другое; меня замутило, но, слава богу, желудок был пуст, и я отделался только несколькими судорожными рвотными позывами.

Незнакомец развёл руками.

– Ну что было делать? – как бы оправдываясь, проговорил он, тоже оглядывая неподвижные тела. – В меня стреляли, и я чуть не получил удар лопатой в лицо, – он дотронулся кончиками пальцев до неглубокой ссадины на щеке и посмотрел на алые пятнышки, оставшиеся на них. – Вот, видите, мазнули всё-таки сатаны. Хорошо, удалось уклониться. А дальше уж и не помню, как было. Кажется, лопата оказалась у меня в руках и…

Мне ещё больше стало нехорошо, в глазах потемнело, ноги подкосились, поляна и небо над ней поплыли куда-то в сторону.

Человек в морской робе подхватил меня подмышки и мягко опустил на землю.

– Эти выродки неплохо вас обработали, – сказал он, коснувшись рукой моей одежды, залитой кровью. – Один момент, я сейчас.

Он прошёл к внедорожникам, стоявшим в нескольких шагах, и вернулся с автоаптечкой.

– А я на рыбалку курс держал, хотел с удочками посидеть, в тишине побыть, – сказал он, обнажая и обрабатывая мои раны антисептическим раствором. – Тут совсем рядом озеро есть лесное, в нём рыбы – хоть руками лови! Я когдато рыбачил там – ещё в детстве. Да, иду, значит, я, вдруг слышу за кустами крики, стоны. И столько в них было боли и тоски безмерной!.. Это вы, видать, кричали, когда они ножичком-то вас. Стоп, машина, говорю себе, право руля! И, значит, на шумок и двинулся. Пробрался через кусты, смотрю, а тут такое дело! Они совсем уж приготовились вас порешить. Ну как было не вмешаться!?

Закончив обработку антисептиком, мой спаситель вскрыл упаковку со стерильным бинтом.

– Кстати, звать меня Николай Гудимов, моряк дальнего плавания.

По всей его фигуре и слаженности движений видно было, что он силён и ловок, как гигантская кошка.

Но ведь и на поляне находились бывалые люди, поднаторевшие в бандитских разборках, готовые ко всему и тоже очень сильные и ловкие!

Поэтому я не переставал удивляться, как он решился прийти мне на помощь при такой грозной смертельной опасности.

– Как вы не побоялись схватиться с ними! – воскликнул я, не удержавшись.

– Не побоялся… – мой спаситель усмехнулся со вспыхнувшей злобой и жёсткостью. – Слышали, поди, такое: в Кейптаунском порту, с какао на борту «Жанетта» поправляла такелаж? Ваш покорный грациозо объездил много стран и не раз участвовал в портовых драках. И не только портовых.

– И всегда с подобным результатом? – снова спросил я в каком-то нервном возбуждении, в очередной раз посмотрев на распростёртые, окровавленные тела.

– По-всякому бывало.

– Но и со смертельным исходом тоже?

– Да кто его знает! Не будешь же проверять каждого?! Примочишь кулаком какого-нибудь любителя острых ощущений, видишь, лежит, ну и ходу. Что уставились так на меня? Как, по-вашему, в таких случаях надо действовать – дожидаться, когда полиция появится?!

– И что, вы сами и зачинали эти драки? – Потом мне не раз вспоминался этот наш противоестественный разговор, и я всё удивлялся, как у меня хватало сил на какие-то вопросы, когда кругом лежали трупы людей и я тоже весь был избит и ранен.

– Зачем сам, нет, конечно, – ответил Гудимов, накладывая бинт на моё всё ещё кровоточащее плечо. – Но ведь конфликтные ситуации могут возникнуть на каждом шагу. Взять, к примеру, наш нынешний случай. Что бы мне стоило пройти мимо? Как многие бы и сделали! Однако я вмешался, и вот мы разговариваем тет-а-тет.

– А как теперь с ними? – сказал я, показывая взглядом на поверженных злодеев. – Они что, так и останутся лежать здесь?

– Это их проблемы. Если с каждым нянчиться… Закончив перевязку, моряк встал и отряхнул брюки; затем, оглядевшись, сделал несколько шагов между телами и наклонился раз и другой, что-то подбирая с песчаной земли. Сквозь полумглу нахлынувшей дурноты мне привиделся какой-то чёрный предмет у него в руках, похожий на пистолет. Старший из бандитов, которого называли Шляхтой, застонал, зашевелился и стал приподниматься. Мой спаситель подошёл к нему и совершенно хладнокровно, словно выполняя будничную работу, ударами ногой по голове вернул его в прежнее неподвижное состояние.

– Всё, пора убираться отсюда, – сказал он, поворачиваясь ко мне.

Бандиты приехали в лес на двух внедорожниках. Один из них Гудимов поджёг, на другом мы тронулись в сторону города. Едва «Лендровер», в котором мы находились, преодолел несколько десятков метров, сзади бахнул взорвавшийся бензобак.

За километр до городской окраины Гудимов утопил в реке второй автомобиль, спихнув его с крутого обрыва.

 

Глава вторая

В убежище

Потрясение, испытанное на лесной поляне, и истязания, предшествовавшие ему, не позволяли мне находиться в черте города.

Меня преследовал непреходящий тягостный страх, заставлявший вздрагивать при каждом шорохе и стуке; я постоянно чувствовал себя в западне среди каменных коробок многоэтажных домов. Люди Клеща мерещились на каждом углу и в каждой подворотне. Сердце сжималось при виде каждой чёрной машины, проезжавшей по улице.

Всё же мне хватило смелости заглянуть в квартиру, где я проживал, чуть ли не полностью разгромленную бандитами – вероятно, сразу после того, как меня увезли на расправу.

Дверь была замкнута, но у тёти Лиды, моей соседки, находился запасной ключ. Она ахнула, увидев меня в испачканной кровью, растерзанной одежде.

– Вот так, тётя Лида, – сказал я, конфузясь и разводя руками. – Иногда случаются странные вещи.

– Да кто ж тебя так, милый?! – тихо воскликнула соседка.

– Лучше не вспоминать.

Гудимов открыл дверь, и мы с ним прошли в квартиру.

– Ничего себе, – сказал он при виде представившегося разрушения. – Это твои убивцы так постарались?

– Кто же ещё, они, конечно.

– Искали, должно быть, что-то.

– Наверное.

Моряк задел ногой разбитую гитару, валявшуюся посреди пола. Раздался глухой меланхоличный звук.

– Ваша?

– Моя. Поигрывал иногда – для отдохновения души.

Среди разбросанного имущества нашлись более-менее уцелевшие брюки и рубашка, и я переоделся. Из сохранившегося тайничка за обоями достал несколько крупных денежных купюр – все, что в нём были; мы наняли такси и поехали ко мне на дачу, некогда приобретённую мной в нескольких километрах от города.

Шесть соток земли, небольшой домик о двух комнатках, сарай для огородного инвентаря, «скворечник» в противоположном от домика конце участка и простейшая открытая беседка с мангалом в центре этой «роскоши».

Территория участка была хорошо защищена от посторонних глаз зелёной стеной декоративного винограда, теснившегося на двухметровом заборе – по всему внешнему периметру моего владения.

Внутри забора из насаждений – несколько молодых плодовых деревьев, куст орешника-лещины, короткая поросль малины в дальнем от калитки углу, грядка петрушки и сельдерея и ровный ковёр тёмно-зелёного газона, прорезанный узкой гравийной дорожкой от калитки до домика с ответвлениями к остальным постройкам.

Вот, собственно, и всё, чем я в то время располагал на лоне природы.

Тогдашняя моя «фазенда» хорошо вписывалась в сотню с лишним владений других небогатых собственников, входивших в наш дачный кооператив, и была с ними, так сказать, на «одно лицо». И об этом убежище практически никто не знал, не считая бывшего владельца и нотариуса, оформлявшего моё приобретение.

Не реже одного раза в неделю я приезжал на участок для отдыха от напряжения деловой жизни и городской суеты. Обкашивал траву тихо жужжавшей электрической газонокосилкой, пропалывал единственную грядку огородной зелени, вносил удобрения и включал дождевальные установки.

А то и просто бездельничал, проводя время за созерцанием волшебного царства растений и прослушиванием песнопений воробьёв и прочих пернатых, любивших чирикать и тонко верещать в зелёных ветвях кустарника и деревьев.

Иногда, опрокинувшись на спину, я опускался на пружинистый травяной ковёр и подолгу вглядывался в прозрачную небесную синеву, пытаясь отыскать там НЛО или ещё что-нибудь экстранеобычное. В такие мгновения навевались мысли и о Творце, и о возможности проникновения в знания, которыми Он располагал, и о использовании их в созидательных целях. Но все мои усилия этого направления оказывались тщетными.

Вот сюда я и прибыл с человеком, который стал моим верным надёжным другом и который ещё не раз выручал меня из беды.

По пути, исполняя пожелание моего спутника, я загрузился в черновском магазине (Черновка – деревенька, начинавшаяся прямо от нашего кооператива) двумя бутылками водки, закуской и сигаретами.

Окинув взглядом усадебку, Гудимов одобрительно кивнул головой, закурил и без каких-либо предисловий начал обустраиваться за беседочным столом.

– Стаканы! – коротко бросил он, выгружая из полиэтиленовой сумки спиртное и продукты. Когда я, прихрамывая от боли в раненом бедре, вернулся с тарой для пития, стол был уже накрыт.

– За вас! – сказал он, чокаясь со мной. – За то, что остались в живых. И чтоб и впредь жили – счастливо и богато, наперекор всем врагам, настоящим и будущим.

После второй Гудимов в очередной раз закурил и благодушно откинулся на спинку стула. Напряжение и суровость, вызванные схваткой в лесу, кажется, окончательно покинули его, и он уже в полной мере довольствовался кайфом, получаемым от сигареты и выпивки.

– Ну а теперь расскажите, друг мой любезный, – сказал он, прищуренно глядя на меня, – за что эти «добры молодцы» хотели лишить вас жизни таким зверским способом?

Мне показалось, что он весьма скептически оценивает мои физические данные. Да и как было не проявиться скептицизму! Я хоть и был 177 сантиметров росту, но при этом особо развитой мускулатурой не отличался. Словом, внешне выглядел так себе; хорошо, если дотягивал до обычного середнячка, каких на улице чуть ли не каждый второй, и являл собой обычного смирного, законопослушного обывателя.

Даже выражение лица моего было кротким, как у ягнёнка. Об этом мне говорили мои доброжелатели. А посему выходило, что я никоим образом не мог проявить агрессию и дать повод для ответной агрессивной же реакции, тем более столь жестокой.

– Это были рядовые бандиты, – сказал я, не без содрогания вспоминая яму посреди поляны. – За главного у них Эдуард Сокальчиков по кличке Клещ, ныне довольно крупный бизнесмен, а в прошлом… Прошлое его покрыто мраком и неизвестностью. Этому Клещу много чего принадлежит начиная от магазинов и ресторанов и кончая разными ОАО по производству металла, химической и кабельнопроводниковой продукции. Большую часть предприятий он захватил рейдерским способом.

– Рейдерским? – переспросил Гудимов.

– Да. Через поддельные документы в судах. А когда такой способ отжатия имущества не удавался, пускал в ход силовые методы. Вплоть до убийства. И это ещё не всё. У Сокальчикова целая армия военизированных исполнителей, замаскированных под частную охранную организацию. Он держит в страхе весь город, и каждый мало-мальски оперившийся предприниматель платит ему дань.

– А куда смотрят правоохранительные органы? – Мой новый друг достал из брючных карманов один пистолет чёрного цвета, за ним – второй, положил их перед собой на столе и стал разбирать и собирать – не спеша, спокойно, невозмутимо, как будто проделывал привычную работу, выполняемую по сто раз на дню.

По всей видимости, именно это оружие он и подобрал на лесной поляне.

Я неловко повернулся, и рана в плече, и прежде напоминавшая о себе, заломила ещё сильнее. Издав невольный стон, я схватился за повреждённое место другой рукой.

– Что, болит? – спросил моряк и, не дожидаясь ответа, сказал: – Я вроде как следует обработал ваши порезы – не должно быть никаких осложнений. А что побаливает, так это пройдёт.

– Насколько мне известно, – ответил я, после того как рана успокоилась, – правоохранительные органы смотрят Сокальчикову в рот, имея немалую долю от его бизнеса, да и сами напрямую не гнушаясь заниматься поборами.

– И что же Сокальчиков со товарищи хотели от вас? Я рассказал о сути дела.

– Они хотели меня «примерно наказать». Чтобы это послужило уроком для всех остальных. Способ наказания вам хорошо известен – вы всё видели своими глазами.

– Да уж, видел – врагу такого не пожелаешь.

– Для местных бандитов это в порядке вещей.

– Судя по тому, что я услышал, – сказал Гудимов, – ваш бизнес не такой уж значительный и только зарождающийся. На их месте сначала я дал бы вам как следует опериться, встать на ноги и только потом доил из вас деньгу.

– У Клеща и его окружения, видимо, на этот счёт другая точка зрения. И они не привыкли церемониться. Возможно, их ещё раздражала моя фамилия.

– Какая?

– Кригерт.

– Вы – немец?

– Да. На некоторых, особенно на неинтеллектуалов, это действует, как красная тряпка на быка.

– Это правда. И я встречал таких – с куриными мозгами, рассчитанными только на поглощение их владельцами продуктов питания и отправление естественных надобностей.

Гудимов закурил ещё одну сигарету, и табачный дым повалил из его рта и ноздрей, как из паровозной трубы.

– А вы стойкий, – сказал он, выпустив ещё один клуб дыма.

– Что вы имеете в виду?

– Тайничок-то с деньгами так им и не раскрыли.

– Думаете, я помнил о тайниковых деньгах? И эта сумма всё равно бы их не устроила – они так и продолжали бы меня терзать.

– Как знать, как знать.

– Думаю, они от меня не отстанут, – сказал я, по мере возможности уклоняясь от едкого запаха, заполнившего чуть ли не всё пространство беседки. – Тем более после того, что случилось в лесу с их сподвижниками. Последнее болезненно ударит по репутации «хозяев» города. Поэтому бандиты землю будут рыть, а меня обязательно… Надо уезжать. Срочно. И чем дальше, тем лучше. Боюсь только, они дотянутся до меня везде, где бы я ни был.

– Ну это ещё большой вопрос – дотянутся или нет! По крайней мере, не сейчас и даже не сегодня. Вон какое у вас убежище! Надо же так ловко укрыться среди этих дачек! И все заборы с виноградником как под копирку – один на другой похожи. Тут сами хозяева дорогу к себе не сразу найдут.

Мой спаситель, конечно, шутил насчёт надёжности убежища, и скорее всего это была черта его характера – подшучивать подобным образом в скверной ситуации.

Мы опрокинули ещё по одной. Несмотря на треволнения, после третьей стопки меня неудержимо потянуло в сон, и я, не раздеваясь и не разбирая постели, улёгся на кровати в одной из комнат домика. Гудимов же остался в беседке и сидел там, пока не допил всю водку и не доел всю закуску.

Не удовлетворившись этим, он отыскал мою огородную одежду и переоделся в неё. Вероятно, для маскировки – морская форма была бы уж очень приметна на улице, а лишний раз засвечиваться было ни к чему.

Как он натянул на себя моё барахло, ума не приложу – плечи-то у него были ого какие широкие. Уже через минуту одежонка моя пошла по швам, сначала именно на плечах, а потом и по всем остальным сшитым местам.

Переодевшись, моряк извлёк содержимое моего кошелька и отправился во всё тот же черновский магазин. Затарившись ещё тремя бутылками водки и соответствующим количеством разного съестного, он вернулся, вновь расположился в беседке и продолжил пиршество.

Когда во второй половине дня я проснулся, Гудимов сидел у моего изголовья и внимательно смотрел на меня.

– Как самочувствие? – спросил он с едва заметной ухмылкой.

– Не очень.

У меня действительно было прескверное состояние и души, и тела. Кроме давешней выпивки, должно быть, продолжали сказываться и побои, полученные мною, и нервное потрясение от пережитого на лесной поляне и до него.

– Вот, похмелитесь, – сказал моряк, поведя глазами вбок от себя.

На прикроватной тумбочке меня дожидались полстакана водки и внушительных размеров ломоть хлеба с колбасой, сыром и сливочным маслом.

Я был небольшой любитель спиртного, но мне действительно надо было как-то встряхнуться, поэтому я поднялся с постели и выпил предложенное. Как ни странно, у меня пробудилось желание поесть, и я принялся за бутерброд.

– Так, говорите, люди Клеща достанут везде, где бы вы ни были?!

– Скорее всего, так, везде, – ответил я, продолжая поглощать закуску.

– А что если нам действовать на опережение? – со значением сказал Гудимов, прострелив меня холодным немигающим взглядом.

– Как это – на опережение? – переспросил я.

– А так. Они захотят достать нас, но мы будем действовать оперативней и застанем их врасплох. Точнее, мы займёмся одним лишь Клещом. После того как мы с ним разделаемся, его подручным будет не до преследования каких-то двух типов, не представляющих собой ничего особо опасного и значительного.

У меня кусок остановился в глотке. Я стал догадываться, куда он клонит.

– Я не могу участвовать в этом, – сказал я, еле выговаривая слова. Во рту мгновенно пересохло, язык перестал ворочаться. – Я не готов к подобному, и вообще…

– Зато я готов, – ответил Гудимов. Он запалил, наверное, уже сто первую сигарету за этот день и пустил к углу потолка длинную трёхметровую струю дыма. – Меня они тоже теперь постараются достать, так что… Если только их не нейтрализовать вовремя. Ваше участие в предстоящем деле будет незначительным. Обезглавим банду, и она сама рассыплется.

– Ничего она не рассыплется, – мне кое-что было известно о суровых порядках в преступной группировке, подмявшей под себя город, и как там мстили за своих. – На смену Клещу придут его не менее жестокие сподвижники, и они так и будут преследовать нас, только с ещё большей настойчивостью. Говорю, их там целая армия.

Мы включили телевизор. По местному новостному каналу – как по заказу – шла передача о зверской кровавой расправе, учинённой над группой молодых людей, приехавших в лес на пикник.

Интервью пресс-секретаря следственного комитета сменилось рассказом одного из пострадавших на лесной поляне – того самого Шляхты, который дважды ударил меня ножом. Только прозвучала не кличка его, а фамилия – Поляков. Скорее всего, она и стала определяющим словом для клички, или погоняла, как принято говорить в бандитских кругах.

Затем прошла видеосъёмка с места происшествия, и был показан фоторобот, весьма похожий на моего моряка и в морской же форме.

Прозвучала и кругленькая сумма, назначенная за информацию о нахождении «преступников». Экран телевизора в достаточно полном объёме и во всей «красе» представил страшную картину совершенного злодеяния.

Я нажал кнопку выключения и посмотрел на Гудимова, а он – на меня.

Несмотря на выпивку, я достаточно трезво оценивал ситуацию: теперь против нас ополчатся не только бандиты, но и вся правоохранительная система города. Действительно, самым разумным было только одно – удариться в бегство. И как можно скорее.

Мне показалось, что так же реалистично воспринимает происходящее и Николай. Но это было моим заблуждением.

– У меня есть «Нива» модели первого выпуска, – негромко проговорил я, нарушая установившуюся тишину. – Это в гараже на окраине города. Машина на ходу и во вполне приличном состоянии.

– Не будем спешить с «Нивой», – сказал Гудимов, о чём-то размышляя. – Мне кажется, эта дача действительно надёжное убежище и сколько-то времени мы можем находиться здесь в безопасности. Лучше расскажите всё, что знаете о Сокальчикове: где живёт, есть ли у этого типа охрана, его распорядок дня, где он бывает.

– Что вы задумали? – Мой вопрос относился к разряду риторических – ответ на него вытекал из фраз, прозвучавших пять минут назад. Мне подумалось о водителе такси, который довёз нас до Черновки, и о продавщице местного магазина, отпускавшей нам выпивку и закуску. Гудимов слишком приметная фигура, чтобы никто не обратил на него внимания и не запомнил. Не исключено, что в милиции уже знают о нашем местонахождении и…

– Пока ничего особенного не задумал, – ответил моряк. – А там посмотрим. Я хотел бы как можно больше узнать об этом человеке.

Со слов Гудимова мне было известно, что он провёл в нашем городе детство и отрочество и после многолетнего отсутствия приехал проведать когда-то родные места.

Остановился он у одной женщины – Марии Всеславской, – с которой учился в школе и даже сидел с ней за одним из классных столов, заменявших парты. У неё находились все его вещи, которые он привёз с собой, в том числе гражданская одежда, предназначенная для повседневной носки.

Когда вечерние сумерки сгустились, Гудимов сказал, что ему надо позвонить. Скорее всего, он хотел пообщаться по телефону с этой самой Марией – с кем же ещё?

Пообещав скоро вернуться, он вышел за калитку и отправился в Черновку, где находился единственный таксофон. Я стал с нетерпением ждать, с чем он придёт обратно. Однако прошёл час, другой, а моего нового знакомца всё не было. Я не смыкал глаз до утра, но моряк так и не появился. В такой ситуации не знаешь, что и думать. Меня не переставали терзать мысли, что Гудимова уже схватили и вотвот придут и за мной и надо срочно бежать. Только куда бежать и как это сделать?!

У меня был только один приемлемый вариант: дождаться следующей ночи, добраться до гаража с запертой в нём «Нивой» и на полной скорости умчаться подальше от этого города.

Но вдруг Гудимов всё же на свободе, а я поеду без него! И кем тогда я буду выглядеть и в его, и собственных глазах?

Словом, я был в совершенной растерянности и так и не сдвинулся с места.

А в первых утренних новостях местное телевидение передало срочное сообщение о том, что в ночном развлекательном клубе «Артишок» в своём личном кабинете убит владелец этого заведения, известный предприниматель и благородный меценат, душа города Эдуард Сокальчиков.

Признаться, я чуть с ума не сошёл при этом известии и несколько минут сидел словно парализованный. Мне сразу стало понятно, чьих это рук дело и какие роковые последствия оно может иметь для Гудимова. И для меня, разумеется.

Теперь уж точно от банды Клеща не уйти, и она будет преследовать и найдёт, даже если спрятаться на дне морском. И прятаться придётся не только от бандитов, но и от розыскной системы всей страны. И даже от Интерпола, если удастся сбежать за границу.

Весь день я не находил себе места, каждое мгновение ожидая звонка в калитку и появления милиции с наручниками для меня.

Пометавшись по участку, я снова возвращался к телевизору и видел на экране жителей города с призывами найти и сурово покарать убийц. То и дело звучали требования о возврате смертной казни, с тем чтобы задним числом приговорить изуверов к расстрелу.

Из поступивших сообщений я узнал также, что неизвестные преступники свернули Сокальчикову шею и что бездыханного бизнесмена обнаружил директор ресторана, зашедший к нему по какому-то пустяковому вопросу.

Досужие журналисты словно соревновались между собой в подаче темы убийства, по-всякому смакуя её, строя разные версии и испрашивая мнение тех или иных представителей уголовного розыска и прокуратуры.

По мнению одних рассказчиков выходило, что киллеры поднялись в кабинет владельца клуба прямо из ресторанного зала, другие говорили, что это маловероятно и скорее всего злоумышленники пробрались через чёрный вход и подсобные помещения. Третьи упоминали вентиляционную шахту и даже каминный дымоход – мол, убийцы могли забраться на крышу здания по пожарной лестнице, а уже оттуда…

Мне же словно наяву виделось, как жестокий, не знающий пощады злодей в морской форме хладнокровно, не покривившись ни единой чертой лица, проделывает своё чёрное дело.

Откровенно сказать, кровь стыла в жилах при виде картинок, нарисованных воспалённым воображением. Я никак не мог избавиться от тяжёлого страшного взгляда этого человека, своими повадками мало чем отличавшегося от бандитов, которые хотели похоронить меня на той злополучной лесной поляне.

Ясно, что судьба свела меня с типом, для которого посягновение на жизнь другого человека было обыденным рутинным делом. Смутное осознание этого приходило ко мне ещё в первые минуты нашего знакомства, а теперь… Вспомнилось, почувствовалось его неимоверной силы железное рукопожатие, и я машинально обтёр ладони о рубашку.

Гудимов появился только через три дня после убийства Сокальчикова, уже под вечер. Он был в гражданской одежде, состоявшей из летней тёмно-синей джинсовой куртки и ещё более тёмных синих же брюк. На самые глаза была надвинута широкая, «аэродромного» типа серая кепка. Чуть ли не половину лица закрывали большие чёрные очки.

В руках он держал два внушительных размеров полиэтиленовых пакета с какими-то покупками и баул с личными вещами.

Я не сразу узнал в нём недавнего спасителя, настолько новая одежда преображала его. Не скрою – при виде переодетого моряка нервы мои ещё больше напряглись и бешено заколотившееся сердце готово было выпрыгнуть из груди. На лице выступила холодная испарина.

Мы прошли в домик и повернулись друг к другу.

– Это вы убили Сокальчикова? – почти шёпотом спросил я. Меня не переставало трясти от страха.

– Да что вы, нет, конечно, не я, – совершенно невозмутимо ответил Гудимов. – Вы же сами сказали, что на место этого типа придут другие и что они всё равно от нас не отстанут! В таком случае какой смысл было совершать убийство? Да и, сами подумайте, как бы я пробрался к нему в кабинет, не зная ни входов, ни выходов в ресторанном здании, да мимо охраны, которая наверняка там была? Нет, я думаю, это сделал кто-нибудь из его своры, какой-то сотоварищ, пожелавший занять его место. Или не поделивший с ним что-нибудь.

– Где же вы были всё это время?

– Где я был? У женщины, ради которой приехал в ваш город, у Машеньки Всеславской, моей бывшей одноклассницы. Надо же было попрощаться с ней перед отъездом.

Мой визави говорил так спокойно и убедительно, что даже в те минуты я почти поверил в его непричастность к чрезвычайному происшествию в «Артишоке». Позже, размышляя об этой истории, я только ещё больше укрепился в невиновности Гудимова.

Но до чего удобно было в тогдашней ситуации повесить убийство бизнесмена единственно на проезжего моряка! Многие следователи воспользовались бы именно этой версией.

Тем временем Гудимов стал выгружать содержимое пакетов: поллитровку водки, хлеб, сыр, колбасу, буженину и бутыли минеральной воды.

– Мне подумалось, – сказал он, – что мой друг Александр Кригерт, подобно мыши, сидит на своей дачке и носа не смеет высунуть за калитку. Сидит холодный, голодный. Дай-ка, думаю, привезу ему чего-нибудь съестного.

Моряк был прав. В течение всех этих трёх суток я действительно ни разу не осмелился покинуть пределы своей усадебки, и к моменту его возвращения у меня даже чёрствого куска хлеба не осталось. Отказавшись от спиртного, я всё внимание уделил продуктам питания. Мой же сотрапезник за какие-нибудь полчаса одолел всё содержимое поллитровки.

– Теперь надо вздремнуть, – сказал он. – Перед дальней дорогой, – и, встретив мой вопросительный взгляд, добавил: – Мы ведь собираемся драпать, я не ошибаюсь? Или мы так и будем всю жизнь сидеть на вашей фазенде?

 

Глава третья

Бой на кукурузном поле

С наступлением сумерек мы вызвали такси и доехали до моего гаражного кооператива.

Старушка «Нива» 1976 года выпуска завелась, едва только я повернул ключ зажигания. Несмотря на возраст, автомобиль был в прекрасном состоянии. На ремонт раритета я потратил больше его продажной стоимости.

– Почему же, – шутливо и с прищуром глаз спросил Гудимов, – в дачный посёлок мы не поехали на этой редкости? Пожалели машинёшку, да?

– Нет, не пожалел, – сказал я, не принимая шутки. – Как-то выскочила она из головы. Торопился я очень. Наверное, на меня подсознательно давило не мотаться по городу – до квартиры, потом в гараж, – а поскорее выбраться из него. Чтобы быть подальше от бандитов.

На первой же заправке залили полный бак. Остановили нас километрах в пятнадцати от Минуринска. На контрольно-пропускном пункте ГАИ. Двое в милицейской форме.

Инспектор с погонами лейтенанта назвал свою должность, звание и фамилию и потребовал предъявить документы.

Не выходя из машины, я протянул ему права и всё остальное, что полагалось в таких случаях.

Второй инспектор, сержант с короткоствольным автоматом, стоял в двух шагах и с безучастным видом наблюдал за происходящим.

Офицер заглянул в мои корочки, затем бросил взгляд на меня и моего спутника.

– Придётся подождать, – сказал он, почесав у себя за ухом и делая видимость рассеянности. Однако артист он был плохой – глаза его словно подёрнулись ледком, и на лице проявилось почти неуловимое напряжение.

– В чём дело? – спросил я как можно спокойнее.

– Простая формальность.

Лейтенант буркнул что-то второму милиционеру, прошёл в помещение поста, и мы увидели, как он разговаривает с кем-то по своим средствам связи. Тем временем сержант, отступив ещё на пару шагов, взял автомат половчее и как бы случайно направил ствол в нашу сторону.

– Ну вот и началось, – тихо проговорил Гудимов.

В противоположность милиционерам, похоже, он даже расслабился и повеселел, словно собираясь на цирковое представление. Толчок мне в плечо. – Не дрейфить и быть наготове, сейчас дадим дёру.

Вытряхнув из пачки сигарету, моряк вышел из машины и шагнул к сержанту.

– Слушай, друг, дай прикурить!

– Стоять! – крикнул инспектор, вскидывая автомат.

– Стою, стою! – ответил Гудимов, продолжая движение. – Э, да что это с ним?! – вдруг громко вскрикнул он, показывая на светящееся окно КПП.

Сержант оглянулся, и этого хватило, чтобы Гудимов нанёс ему рубящий удар ребром ладони по шее. Другой рукой он выхватил у него автомат. Страж правопорядка упал. Прогремела короткая очередь, ещё одна, и милицейская машина с синей продольной полосой по всему кузову опустилась на пробитые шины.

Лейтенант в освещённом окне постовой будки изумлённо вскинул голову, стараясь понять, что происходит, затем как-то очень уж медленно расстегнул кобуру и начал доставать пистолет.

Я повернул ключ зажигания. Мотор сразу заработал. Отбросив оружие, Гудимов рванул дверцу и влетел в салон автомашины. Удар по газам – и, завизжав покрышками, «Нива» устремилась на дорогу.

– Мы совершили нападение на стражей закона, – сказал я по прошествии нескольких минут.

– Это точно, совершили, – отозвался Гудимов. Он зашевелился, выполняя знакомые движения, предшествующие процессу курения; вспыхнул огонёк зажигалки, и салон автомобиля начал заполняться удушливым табачным дымом. – Совершили, – повторил он. – И теперь нам обоим гарантирован немалый срок. Если попадём в лапы «пра-во-су-дия».

Последнее слово он произнёс с нажимом и по слогам.

Дорога была пуста, мы были одни, и это привносило сдержанный оптимизм.

Но вот сзади, на взгорке, который мы пролетели с полминуты назад, засветились яркие фары быстро приближающихся автомобилей; это были два легковых авто, державшихся на неизменной дистанции один от другого.

Мы сразу поняли, что это за нами. Я выжимал из своей «Нивы» максимум возможной скорости, но преследователи неуклонно приближались.

– Сворачивай! – крикнул Гудимов, заметив впереди слабо обозначенную просёлочную колею. Он неестественно сладко, с заметной долей приторности улыбнулся, потягиваясь всем телом. Должно быть, так его организм реагировал на опасность.

Резкое вращение руля вправо, «Нива» соскочила с гладкого асфальта и запрыгала на кочках и ухабах просёлка.

У меня затеплилась надежда, что за нами гонятся на обычных седанах и по бездорожью от них удастся оторваться. А может, вообще никакой погони нет, опасность только почудилась, и по трассе мчатся случайные попутчики, торопящиеся куда-то по своим делам.

Однако оба автомобиля повернули на тот же просёлок, и это были внедорожники. Дистанция между нами продолжала сокращаться. В переменчивых лучах чужих фар в руках Гудимова матово взблеснул чёрный пистолет.

Сзади раздался частый стук автоматной очереди. Спустя несколько секунд стук повторился, и по крыше машины дзынькнул резкий сверлящий удар.

Моряк опустил боковое стекло, высунулся в окно и выстрелил в ответ. Послышался слабый звук разлетевшихся осколков, и одна из фар автомобиля, непосредственно следовавшего за нами, погасла. Ещё выстрел, и пространство сзади нас на некоторое время погрузилось во тьму.

– Вот так, салаги, с нами шутки плохи, – кривясь в улыбке, негромко проговорил Гудимов. И встретив мой заинтересованный взгляд, добавил: – Когда-то я был одним из лучших стрелков в бригаде.

– В какой ещё бригаде?

– В бригаде морской пехоты. Четыре года отпахал в пехтуре. Три из них – сверхсрочником. Это я после уж в мореходку подался.

– И доводилось бывать в горячих точках?

– Доводилось. На далёком юге. Бо-оль-шая такая пребольшая точка была.

Отставшая было погоня вновь приблизилась. Внедорожники, следовавшие за нами, поменялись местами, и мы снова оказались в свете бандитских фар.

Но сзади поняли, что имеют дело с настоящим снайпером, и держались теперь на расстоянии, недосягаемом для пистолетных выстрелов. Мы же постоянно находились под автоматным огнём. Несколько раз пули вскользь задевали кузов машины и с визгом уходили в сторону.

Я пригнулся к самому рулю. Гудимов тоже, насколько позволяли размеры его большого тела, сполз на пол кабины, укрываясь за ненадёжной спинкой сиденья.

От нервного напряжения взмокли грудь и шея и спеклось во рту; ожидание более точных выстрелов становилось невыносимым. Вот сейчас, вот…

И действительно, довольно скоро две пули одна за другой прошили заднее и лобовое стёкла; отверстия, паутина трещин, ещё попадания, и стёкла посыпались множеством тупых фрагментов. В лицо ударил холод встречного ветра.

Сразу же вслед за этим были пробиты оба левых колеса. Машину резко потянуло в сторону, мы выскочили с просёлка на молодые посевы кукурузы и едва не опрокинулись. Мне удалось повернуть на дорогу, но руль стал таким тяжёлым и непослушным, что удерживать его едва хватало сил.

Однако опасность подстёгивала, я продолжал давить на газ, и машина двигалась вперёд.

Слава Высшей силе, мы достигли лесополосы, уже некоторое время видневшейся впереди, пересекли её и, заглушив мотор, остановились за деревьями.

– Вот, возьмите, – чётко, почти ультимативно сказал Гудимов, протягивая мне один из пистолетов, имевшихся в его распоряжении. – Укройтесь здесь где-нибудь и побахайте по этим воякам, отвлеките их на себя. Только больното не высовывайтесь, не подставляйтесь под пули.

Я понял, что у него созрел какой-то план.

– А вы?

– А я попробую обойти их с фланга.

Гудимов выскользнул из машины и бегом припустил вдоль тыльного края лесополосы.

Преследователи же, расположившись метрах в двухстах от посадок, открыли шквальный автоматный огонь по предполагаемому месту нашего нахождения, достаточно хорошо освещённому автомобильными фарами.

В основном пули проходили в стороне, но иногда посвистывало прямо надо мной, и тогда я слышал, как сбивало листву и с характерным чавканьем постукивало по стволам деревьев.

Распластавшись на земле, я ползком пробрался между рядами берёзовых насаждений и притаился за одним из крайних к кукурузному полю наиболее крупных стволов. Когда пальба из глубины поля в какой-то мере стихла, я высунулся из-за дерева и трижды выстрелил в направлении светящихся фар.

В ответ ночь взорвалась новым ураганом автоматного огня. Коротенькие точечные сверкания замелькали как возле авто, так и на некотором расстоянии по обе стороны от них. Теперь неприятель точно знал, где противная позиция, и пули свистели тут и там, нередко обдавая мою голову смертельным холодком.

Берёзовый ствол передо мной несколько раз принял на себя прямые попадания, и я отчётливо слышал их погибельные щелчки. Но едва только стрельба пошла на убыль, я снова трижды нажал на спусковой крючок. Первые две пули ушли одна за другой, а третья – с некоторым отставанием по времени.

И тут в расположении противника пошла какая-то сумятица. Начавшийся огневой удар сменился беспорядочными автоматными очередями и одиночными пистолетными выстрелами. До меня донеслись ужасная матерная брань и отчаянные крики, перемежаемые душераздирающими стонами, ещё выстрелы.

Далее в наступившей немой тишине раздался чей-то жалобный страдальческий голос, умолявший о пощаде, который прервали два последних пистолетных хлопка.

Минутой позже фары погасли, и на некоторое время поле боя окутала глухая ночная тьма. Затем ненадолго вспыхнула зажигалка, прикрытая ладонью, и крохотным светлячком замаячил то разгоравшийся, то притухавший сигаретный огонёк.

Ещё немного погодя фары заново осветили кукурузу и лесополосу, трижды подмигнули мне, негромко заработал мотор, и внедорожник, совсем недавно так настойчиво преследовавший нас, неторопливо приблизился по просёлку к проёму между деревьями, преодолел его и остановился возле нашей «Нивы».

– Ну как вы тут, живы? – послышался голос моряка, и я увидел большую тёмную фигуру в открывшейся дверце машины. – Всё обошлось, не зацепило? – вновь спросил он, когда я вышел из-за деревьев и подошёл к нему.

– Со мной полный порядок, – ответил я, протягивая пистолет.

– Ну вы молодчина! – сказал Гудимов, принимая оружие. – Здорово отвлекли их на себя! А я этих господарей, словно щенят, захватил, только что на свет белый вылупившихся… Ах, выжлята, – добавил он после некоторого молчания, – морскую пехоту хотели просто так, за здорово живёшь взять!

– Это была милиция? – спросил я, с трепетом ожидая подтверждения.

– Нет, – ответил бывший морпех. – Все они были люди из клещовской банды.

– Откуда вы знаете?

– Так я спрашивал.

– У кого? Кто вам сообщил?

– Там, – он махнул рукой в сторону кукурузного поля, – сообщил один.

– Это был человек, просивший о пощаде?

– Какое имеет значение, кто это был!

Меня больно резанула по сердцу бесконечная жестокость Гудимова; разве обязательно надо было добивать того несчастного, вероятно раненого и совершенно беспомощного, уже не способного причинить какой-либо вред?

– Неужели нельзя было оставить его в живых?! – невольно вырвалось у меня.

– А зачем? – с отчётливо выраженной тяжёлой злобой сказал моряк. – Чтобы он поправился и снова попытался кого-нибудь убить? Между прочим, это был один из тех, которые хотели закопать вас на лесной поляне. Я хорошо разглядел его – это он чиркнул мне остриём лопаты по лицу. Помните, был там такой, с родинкой на лбу?

Я почёл за лучшее не продолжать этот разговор. Оставив изрешеченную «Ниву», мы на захваченном «Нисане» повернули назад к автотрассе. Ещё час пути, и в ночной мгле показались далёкие огни узловой железнодорожной станции.

На вокзале Гудимов пожал мне руку, приобнял за плечи, сказал, что, может, ещё встретимся, и с тем мы расстались. Моряк поехал в Питер, где его ждал сухогруз «Посейдон», в то время совершавший бесконечные рейсы в Аргентину, Бразилию и ещё какие-то страны, а я – на свою малую родину, в двухсоттысячный Ольмаполь, в котором родился и вырос.

 

Глава четвёртая

Бомж

По прошествии года с лишним пребывания в размеренной провинциальной обстановке, поправив здоровье и восстановившись душевно, я отправился в Петербург, где и возобновил свой прерванный бизнес, суливший немалые доходы и возможности.

Суть его была в том, что я находил разных изобретателей и учёных, делавших открытия завтрашнего дня, а также предлагавших передовые технологии, в разы превышавшие эффективность существовавшего производства, и финансировал их по полной программе.

К затеянному делу привлекал наиболее разворотливых управленцев, умевших мыслить стратегически и уже проявивших себя в нужной сфере, и сводил всех этих людей воедино.

В итоге общество довольно скоро начинало обретать новую высококачественную продукцию или услуги, о которых ещё вчера могло только мечтать.

Лично я от всего этого получал, повторяю, немалый, всё возрастающий доход и всё возрастающее же чувство собственной значимости и достоинства.

Не оставались без вознаграждения и мои сподвижники, прежде всего носители идей и предложений – все они тоже получали солидную долю от вырученных сумм, вплоть до последнего причитавшегося им рубля. В этом плане я был особенно аккуратен. До педантичности.

Естественно, начинать вновь пришлось с малого, практически с нуля, если не считать предыдущего опыта. Но на этот раз всё пошло как по маслу, и за сравнительно короткий срок я превратился в преуспевающего бизнесмена; со мной стали считаться все промышленники и финансисты, с которыми доводилось соприкасаться в столь необычной предпринимательской сфере.

Дело, которым я занимался, получило широкую огласку, и ко мне потянулись новаторы и придумщики со всех концов страны.

Мы, то есть я и мои сотоварищи, основали торгово-промышленное объединение, которое со временем выросло в гигантскую сверхкомпанию с множеством дочерних предприятий.

Кругленькие суммы на моих счетах в банках продолжали неуклонно возрастать – чуть ли не в геометрической прогрессии. Мультимиллиардером я стал лишь спустя много лет, но купить самолёт, яхту или усадьбу в любой цивилизованной части света либо совершить какую-нибудь масштабную благотворительную акцию для меня не было проблемой уже в первые три-четыре года.

Но я не следовал примеру известных богатеев и никаких сногсшибательных приобретений не совершал.

Благотворительностью же занимался постоянно. Мне доставляло удовольствие помогать добрым людям, оказавшимся в бедственном положении. Нередко я делал это негласно и радовался вместе с теми, к кому вдруг в самый критический момент приходило спасение.

Помню, как один из олигархов, входивший в ближайшее окружение высшей власти – с ним я тогда только что познакомился, – завёл речь об отсутствии у меня именно яхт и дворцов. Вместо ответа я предложил ему проехать на улицу Снегирёвскую.

Остановившись перед несколькими только что построенными многоэтажными домами, я сказал этому плутократу:

– Вот мои «яхты и дворцы» – достаточно просторные, благоустроенные квартиры для персонала наших фабрик и учреждений! Всем без исключения сразу же при поступлении на работу мы в обязательном порядке выделяем жильё. Всем нуждающимся, разумеется.

– Как, бесплатно?! – поразился миллиардер.

– Да, бесплатно. В вечное пользование – самим работникам с последующей передачей их детям и детям их детей. С единственным ограничением: без права продажи этого жилья!

Мне показалось, что мой новый знакомый был изрядно покороблен нашими условиями обеспечения жилой площадью, словно ему было нанесено личное оскорбление. После этого случая он прервал все контакты, которые уже начали складываться между нами – даже в ущерб собственному производству, – и всегда избегал малейшего общения. Если мы всё же оказывались на какой-нибудь совместной церемонии, всегда смотрел в сторону и делал вид, будто не замечает меня.

Однажды, когда я находился на вершине преуспеяния, мне доложили, что встречи со мной домогается какой-то бродяжка.

Был уже вечер, я только что вернулся домой после напряжённого трудового дня, и мне необходимо было побыть одному, чтобы избавиться от накопившейся нервной усталости. Я хотел сказать, что никого не могу видеть, но Алексей Петрович, мой управдом, явившийся с докладом, опередил меня:

– Он утверждает, будто вы близко знакомы и в своё время оказали друг другу немалые услуги. Вот… это от него.

И управдом, он же по совместительству повар и швейцар, подал на плоском посеребренном блюде незапечатанный почтовый конверт. Блюдо это появилось в нашем обиходе после того, как Алексей Петрович посмотрел какой-то фильм про старину, где письма подавали именно таким образом. Я пытался высмеять его затею, отдававшую чудачеством, но он остался при своём мнении.

Отогнув клапан конверта, я извлёк сложенный вчетверо листок обычной писчей бумаги и развернул его. Там было всего три слова, написанных твёрдым каллиграфическим почерком: «Лес, утро, могила».

Перед глазами сразу всплыли та самая поляна, на которой мне предстояло упокоиться навеки, и мощный отважный человек, вызволивший меня из рук жестоких убийц.

Я попросил привести подателя сего письма, и спустя несколько минут в кабинет вошёл старик лет семидесяти, сухой, согбенный, приволакивавший левую ногу и совершенно не владевший левой же рукой. Лицо его было изборождено глубокими морщинами. Особенно привлекала внимание вертикальная складка между бровями, указывавшая на неблагополучие печени.

Одет он был чрезвычайно бедно, но чисто, опрятно. Мне подумалось, что, готовясь к встрече со мной, он, должно быть, долго приводил свою одежду в порядок.

Конечно же, это был Николай Гудимов. Но перемены, происшедшие с ним, вызывали изумление, душевную боль и сострадание.

Мы поздоровались так, словно не было двадцати (!) лет разлуки. При пожатии в его здоровой правой руке вновь почувствовалась большая мужская сила.

Это было единственное, напомнившее о прежнем могучем и неукротимом Гудимове. Нет, пожалуй, ещё взгляд его, временами вспыхивавший горячим огнём, говорил о том, что этот человек когда-то был полон отваги и нацеленности на решительные действия.

Я провёл его в свой личный апартамент – уютную комнату с пылающим камином, куда вскоре нам принесли графинчик хорошей пшеничной водки и кое-что из закуски.

– Нет, водку мы не употребляем, – сказал Гудимов, когда я хотел наполнить его рюмку. – Если только немного сухонького, – он взглядом и движением головы показал на свою висевшую, как плеть, руку. – У меня ведь инсульт был и может повторно хватить, а помирать не хочется.

Но и сухого вина Гудимов отпил не больше крохотного глотка. И это не совсем естественно было за ним примечать – ведь когда-то водку он опрокидывал в себя стаканами. А вот избавиться от пристрастия к курению Николай так и не смог.

Достав сигарету, бывший моряк опять же взглядом попросил у меня разрешения закурить, я кивнул ему, и он задымил, придвинув стул ближе к просторному каминному жерлу.

За сигаретой и неполной рюмкой «Бароло» он немногими словами поведал историю минувшего двадцатилетнего отрезка своей жизни.

Через полторы недели после того, как мы расстались на железнодорожной станции, их грузовое судно уже бороздило океанские просторы, и недавние разборки с бандитами на лесной поляне и кукурузном поле для Николая Гудимова стали всего лишь одним из эпизодов его бурной, наполненной приключениями жизни.

Крепкое спиртное и курение продолжали оставаться главным его пристрастием, и он позволял себе приложиться к бутылке не только в портовых тавернах, но и на борту сухогруза. Сразу же после сдачи вахты.

«Ром для меня и дом, и жена, и друг» – с некоторых пор бывалый штурман начал частенько повторять слова пирата из всем известного романа «Остров сокровищ». Переделав их на свой лад.

Об «увлечении» моряка было известно владельцам флотилии, в которую входил «Посейдон», и дальше второго штурмана он так и не продвинулся. В то же время его не отчисляли, потому как терпели за хладнокровие и умение управлять судном в самых критических обстоятельствах.

Мощный организм долго ещё выдерживал травмы, наносимые алкоголем и табачными изделиями, и Гудимов стал полагать, что он «сделан из особого теста» и ему износа не будет. Однако ром, водка и прочие напитки с высоким содержанием спирта, погубившие сотни миллионов людей, постепенно, исподволь и с ним сыграли плохую шутку.

Наступило время, когда штурман превратился в самого настоящего алкоголика и начинал пьянеть после первых же ста граммов горячительного. Вторая и третья дозы довершали дело, и бывалый моряк окончательно слетал с катушек.

Однажды, напившись до положения риз, он остался на чужом берегу, и «Посейдон» ушёл без своего штурмана. Во время этого обратного рейса теплоход попал в сильную бурю и сел на мель. Значительная часть груза была повреждена, серьёзные увечья получили двое матросов.

Словом, одно наложилось на другое, терпение начальников лопнуло, и опытного, но спившегося моряка уволили из компании фактически с волчьим билетом. Об этой новости Гудимов узнал, ещё будучи в дешёвенькой припортовой гостинице, в ресторанчике которой он просаживал последние гринбеки.

Пропив всю наличку, что была в карманах, Гудимов нанялся простым матросом на иностранное судно, ходившее под либерийским флагом, и лишь через два года сумел вернуться в Петербург.

Знакомый капитан небольшого портового буксира взял его к себе рулевым-мотористом, и некоторое время он пребывал на этом судёнышке, пока…

Водка ещё никого не доводила до добра.

Как-то ночью старенький буксир по касательной столкнулся с океанским лайнером, входившим в акваторию порта. За штурвалом стоял наш славный моряк, ещё не совсем отошедший от очередной попойки. Никаких скольконибудь заметных повреждений лайнер не получил, а вот в подводной части буксира образовалась большая пробоина, и он только чудом не пошёл ко дну – спасением стало близкое мелководье.

В результате этого происшествия Гудимова окончательно списали на берег.

Продолжая катиться по наклонной, «отважный» мореман остался не только без работы, но и без квартиры, и от него ушла женщина, прежде встречавшая его у причала.

– Ну и прёт от тебя – похмеляться не надо, – сказала она на прощанье.

– Клавдя, постой! – крикнул он вдогонку.

– Да пошёл ты!

Случалось, что ему приходилось ночевать в старых, предназначенных на снос домах, камерах теплосетей, в вагончиках или шалашах городских свалок, а то и просто под открытым небом на постели из какой-нибудь драной дерюги. В последних случаях он просыпался утром почерневшим от холода.

Вот таким я и встретил старого морского волка после многолетней разлуки.

На дворе уже была поздняя осень, и «в глаза катила» зима, которую мой давнишний знакомый мог и не пережить. Я предложил ему помыться в ванной. Гудимов с удовольствием согласился. Алексей Петрович лично продрал его с головы до ног настоящей липовой мочалкой и переодел во всё чистое и новое.

– Когда-то этот «товарисч» был серьёзной личностью, – сказал управдом с несколько насмешливой тональностью уже по выполнении обязанностей банщика.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, уязвлённый его иронией в адрес моего друга, пусть и опустившегося, но оставшегося дорогим мне человеком.

– Наколка у него на плече – тигриная морда и надпись «МОРСКАЯ ПЕХОТА». И шрамы от ранений – их не сосчитать.

– Да, ему немало пришлось испытать, в том числе участвовать в боях с опасным подготовленным противником.

Ночь Николай провёл на диване в тёплой каминной, а утром я предложил ему пожить в моей усадьбе возле Томаринского ущелья. Усадьба эта находилась в двух тысячах километров на юго-востоке от Питера.

– Поживёте в Томарине, – сказал я ему, – поправите здоровье, а там посмотрим, как нам дальше быть и жить.

Я позвонил своему мажордому, который тотчас же явился, и познакомил их более обстоятельно, рассказав то положительное, что знал о каждом.

– Вот, Алексей Петрович будет вас сопровождать, – сказал я Гудимову, после того как они раскланялись друг перед другом. – В Томарине он уже бывал, всё там знает и на месте всё покажет и расскажет.

– Зачем вам это надо? – спросил Гудимов, когда мы вновь остались одни.

– Что именно?

– Возиться со мной.

– Могли бы и не спрашивать, – ответил я. – Да хотя бы потому, что… Где бы я был сейчас, если бы не ваше вмешательство тогда, на той лесной поляне?

Старый моряк улыбнулся и кончиками пальцев погладил подбородок.

– И всё же – сколько времени я могу жить в вашей усадьбе? – он посмотрел на меня этаким испытывающим взглядом, каким может смотреть на неблагорассудного богатея только какой-нибудь великий мудрец. – Когда вы меня оттуда попросите?

– Да сколько хотите, столько и живите, хоть всю жизнь, – ответил я, игнорируя вторую часть вопроса. – Как вашей милости заблагорассудится.

– Всю жизнь, говорите. Ладно. Только на что я там буду существовать? У меня же ни пенсии, ни гроша в кармане.

– Так я не просто предлагаю пожить в Томарине. У меня к вам деловое предложение.

– Какое ещё предложение? Думаете, я на что-то ещё способен? – Гудимов всё тем же знакомым движением головы показал на свою левую парализованную руку.

Теперь уже я посмотрел испытывающим взглядом на старого моряка.

– Думаю, что способны. На многое. Я предлагаю вам должность управителя Гринхауса – томаринской виллы. За соответствующую плату, естественно. Там должен быть человек, который бы за всем присматривал и которому можно было бы доверять. Каких-то особых физических усилий для этого не потребуется, так что справитесь. Алексей Петрович большой знаток по этой части, и, как я уже говорил, он введёт вас в курс дела.

– Вот те на! – воскликнул Гудимов, саркастически улыбаясь. – Я снова стану маленьким начальником! Домоуправом! Из грязи да в князи! Ну, жизнь, ты действительно способна творить чудеса! И разные фокусы – тоже.

 

Глава пятая

В Томарине

В тот же день моего бомжа доставили в усадьбу. Сначала было три часа полёта рейсовым авиалайнером, затем полтора часа поездки в комфортабельном автомобиле, и наконец он оказался в Томарине.

Усадьба сия располагалась у южного основания высокого горного хребта, на выходе из ущелья в просторную долину.

Ещё не так давно это была дикая пустынная местность, редко поросшая можжевельником, кизилом и колючим держидеревом, забытая, казалось, и Богом, и людьми.

Горный хребет, стеной вздымавшийся в небеса, достаточно надёжно закрывал её от холодных северных ветров. Впрочем, он же был причиной и довольно заметной сухости тамошнего узкополосного климата.

До сих пор не могу понять, что толкнуло меня купить эту необитаемую территорию. Скорее всего, некое шестое чувство, подобное интуиции.

Что-то особенное, разбудившее мою фантазию, показалось мне в рельефе прилегающей местности, когда я волею случая впервые оказался в этих краях. Перед внутренним взором как-то сразу предстали и будущие роскошные сады, и ажурные постройки, словно в тот момент ко мне пришёл дар ясновидения.

Я обратился в муниципалитет, которому принадлежал этот кусок пустоши, с предложением о купле-продаже.

Здешняя власть отчаянно нуждалась в деньгах, и мне охотно пошли навстречу. Правда, цену заломили – в обморок можно было упасть, но я, прикинувшись совершенным простачком, почти не торговался, потому что уже знал – до сей поры заброшенная территория превратится в обитель блаженных.

Так я стал владельцем четырёхсот сорока шести гектаров пусть бросовой, но южной земли.

В самом скором времени здесь уже трудились лучшие ландшафтные дизайнеры, архитекторы и строители. И всё это – на фоне установок бурения артезианских скважин для получения оросительной воды и многочисленных самосвалов и бульдозеров, тысячами тонн завозивших и разравнивавших лучший в мире тамбовский чернозём, снятый на месте строившихся промышленных объектов.

В северной части обретённых мною палестин, ближе к ущелью, была довольно значительная обрывистая впадина. Естественное лоно это раздвинули, углубили, направили в него часть протекавшего рядом неширокого ручья, и

по истечении нескольких лет оно превратилось в достаточно полное продолговатое озеро.

На берегу этой маленькой Рицы я и построил своё жилище – двухэтажный особняк, удачно вписавшийся в мегарельеф, созданный природой и людьми.

Вокруг дома был разбит обширный сад с персиковыми, абрикосовыми, грушевыми и другими плодовыми и декоративными деревьями. За ним, южнее, на открытой солнечной стороне широко раскинулись плантации виноградников. Кипарис, самшит, гуттаперчевое дерево стали одними из украшений этого, ещё недавно никому не нужного края.

На наиболее каменистых местах были посажены фисташковые деревья, не боящиеся засух. Словом, ещё вчера пустынная земля превратилась в сплошной благоухающий рай, особенно приглядный с марта по май, когда всё цвело и жизнеутверждалось.

Работы в саду и на плантациях не прекращались ни зимой, ни летом.

В основном в Томарине были заняты жители села Нижнекаменского, расположенного километрах в шести дальше на равнине. Я с самого начала распорядился на оплату труда не скупиться, и от желающих наняться на постоянные или сезонные работы не было отбоя.

Большая часть урожая плодовых шла на продажу в пределах Светлоярской автономии, где располагалось моё хозяйство. Совсем немного от общего объёма специальным транспортом доставлялось лично мне, и я большими вместительными коробками отсылал свежие фрукты своим друзьям и партнёрам по бизнесу.

Одновременно с закладкой плантаций виноградника началось строительство винодельни, и ко времени появления в Томарине Николая Гудимова в подвалах её хранилось значительное количество вин самых разных марок.

Всем этим нешуточным хозяйством заведовал управляющий из местных, некий Владимир Смельчанов, бывший агроном в Нижнекаменском.

Во внешнем виде уже упомянутого двухэтажного дома вроде бы не таилось ничего особенного, однако, украшенный зеленью субтропических деревьев, моим друзьям он казался шедевром архитектурного искусства. И он как нельзя лучше был удобен для проживания. Стены его частично украшались зелёными же деталями, и как-то незаметно, само собой, к нему и прилепилось иноземное словечко «Гринхаус», то есть зелёный дом.

Вот за этой обителью я и предложил присматривать моему старому другу-приятелю.

Один раз в неделю сюда приезжала дочка управляющего поместьем Полина, студентка пединститута. Девушка пылесосила полы, протирала мебель и вообще поддерживала все помещения в надлежащем порядке, то есть выполняла обязанности горничной. Заработок, который она получала, многократно превосходил её ничтожную студенческую стипендию.

Но надо было, чтобы в доме проживал кто-то постоянно, чтобы чувствовался дух человеческий, и лучшей кандидатуры, чем Николай Гудимов, я в тот момент не видел. К тому же мне хотелось услужить старому моряку, обеспечить ему достойные условия существования.

Я только попросил его курить исключительно на открытом воздухе, вне закрытых помещений.

С появлением нового человека в доме обязанности горничной расширились ещё на закупку продуктов питания и приготовление еды на несколько дней – за дополнительную плату, само собой (вообще я платил всем и каждому, едва только пальцем кто шевельнул в мою пользу). Еды без каких-либо особых изысков. Что-нибудь вроде борща, котлет и обычной каши. Гудимов сам был неплохой спец по кухарским делам, но из-за парализованной руки его возможности в этом плане, понятно, были сильно ограничены.

Ознакомив Гудимова с Гринхаусом, Алексей Петрович предложил ему на выбор несколько комнат, в которых тот мог бы поселиться.

Николай предпочёл одну из них на первом этаже, небольшую и самую закоулистую, наиболее отдалённую от спален и других помещений, предназначенных для моих гостей и меня лично, – окном выходившую на озеро и примыкавшую к овально удлинённой открытой веранде. На последней он мог свободно курить, не задымляя внутренние пространства.

В боковушке, облюбованной новым поселенцем, были только широкая кровать, одёжный шкаф, прикроватная тумбочка, стол с настольной абажурной лампой, два стула и телевизор на ещё одной тумбочке. Из трёх дверей одна соединяла с санузлом, вторая вела в коридор, третья – на веранду, увитую побегами декоративного виноградника.

Бросив взгляд из окна на озеро и зелень садов и прогулявшись несколько раз на веранду и обратно, бывший мореман окончательно утвердился в выборе наиболее подходящей для него каморы.

– Ну как, нравится? – спросил Алексей Петрович новоявленного домоуправа.

– Всё отлично. Только что я тут буду делать один?

– А кто сказал, что ты один будешь? В усадьбе полно народу, и здесь найдётся с кем якшаться, не сомневайся. И я тут побуду с тобой до конца недели – мне тоже хочется понежиться на природе, тем более такой роскошной. Да вон, смотри сколько людей!

Они стояли на веранде, откуда открывался вид на озеро и простиравшийся за ним огромный ухоженный земельный массив.

– Смотри! Видишь?!

И в самом деле, в отдалении виднелись фигурки рабочих, едва заметно, с остановками, продвигавшихся вдоль каких-то кустов и что-то делавших возле них.

Немного в стороне, в нескольких местах, поднимались от костров медленно плывущие белые клубы дыма. Кто-то тоже там был, вероятно, занимался этими кострами. Ещё дальше за дымовой завесой ползала пара тракторов, кажется, обрабатывавших почву между рядами деревьев.

Слева, метрах в двухстах от Гринхауса, за вечнозелёными деревьями проглядывали серые стены довольно экзотичного здания, похожего на старинный замок.

С противоположной, дальней стороны к «замку» почти вплотную примыкали несколько аккуратных построек, похожих на склады, за ними – нечто, напоминавшее гараж и небольшой машинный двор; и там тоже виднелись какието люди.

На дорожке, пролегавшей между домом и озером, показался мужчина – сухощавый, лет шестидесяти, без какойлибо спешки шагавший по направлению к этому комплексу сооружений. Он был одет в телогрейку, незамысловатые штаны, на ногах – рабочие ботинки, на голове – простейшая кепка; несомненно, это был кто-то из местной обслуги.

– Послушайте, почтенный! – окликнул его Алексей Петрович.

Мужчина на дорожке остановился и посмотрел на них.

– Это вы меня?

– Да-да, вас! Будьте добры, подойдите сюда. Незнакомец не спеша приблизился.

– Здравствуйте! – Алексей Петрович расправил плечи, дабы придать себе более солидный вид.

– И вам не хворать, – последовал ответ.

– Вы здесь работаете?

– А сами-то вы кто будете?

– Это вот, – мой эмиссар коснулся рукой плеча Гудимова, – новый управляющий Гринхауса, а я сопровождаю его, ввожу в курс дела, знакомлю со всем. Нас сюда лично Александр Васильевич Кригерт направил. Слышали о таком?

– Понятно, управляющий, значит, – человек на дорожке поправил кепку. – Местный сторож я. Охраняю и дом этот, и винодельню, – он показал в сторону «замка», – и гараж со складами.

– Звать-то вас как?

– Ефимычем меня кличут.

– А что там люди делают в садах?

– Там-то?… – повернувшись, Ефимыч посмотрел вдаль за озеро. – Работают. Старые и просто лишние побеги винограда обрезают. И не только виноград, но и плодовые и декоративные деревья с кустарником – всё подстригают, всему, как говорится, надлежащий вид придают.

– А что это за дым такой?

– Так обрезки разные и сжигают. Теперь, считай, до весны жечь будут, пока все сады не очистят. Трактора же землю пашут, междурядья обрабатывают, чтобы почва и отдыхала, и силы набиралась для нового урожая.

– А они чем занимаются? – Алексей Петрович показал на людей возле «замка».

– Да грузят что-то в машину. Вино скорей всего будут отправлять. В какой-нибудь светлоярский магазин.

Посчитав, что разговор окончен, Ефимыч буркнул нечто похожее на «Ну, будьте» и зашагал дальше к винодельне.

– Вот и первый знакомец, – сказал Алексей Петрович своему подопечному. – Как он тебе?

– Мужик как мужик, – Гудимов глухо, прокуренно кашлянул. – Нормальный вроде. А дальше посмотрим.

 

Глава шестая

Ефимыч

На кухне они выпили по чашечке кофе, после чего Алексей Петрович отправился в гостиную подремать на диване; невероятно, но кофе не взбадривало его, а всегда вводило в сонное состояние.

Гудимов же вернулся в свою комнату. Оттуда он прошёл на веранду, покурил там, глядя на ухоженный субтропический пейзаж, и опять возвратился в комнату. Включил телевизор, посмотрел несколько кадров, совершенно не нужных ему, и нажал на кнопку выключения.

Не зная, чем ещё занять себя, надел бушлат, кепку, взял палочку, вышел на крыльцо и потащился к «замку», полускрытому зелёными кронами деревьев.

Ефимыча он нашёл в небольшой будке наподобие вагончика.

Стол в углу у единственного окна, пара стульев, опять же телевизор на тумбочке, кровать, застеленная грубым покрывалом. В дальнем торце помещения – узкая тесная отгородка с холодильником и ещё одним столиком, середину которого занимала прямоугольная электроплита, – вот всё, что представилось домоуправу в этой конуре.

Сторож восседал за столом, пил чай и смотрел на экран зомбоящика.

– Здравия желаем! – сказал он, обменявшись с гостем крепким рукопожатием. И, предложив сесть на свободный стул, взялся за державку электрочайника: – Будешь?

– Налей, – сказал Гудимов, усаживаясь через угол стола напротив хозяина будки.

Они выпили по одному стакану, по другому. За чаем, а затем и сигаретами – сторож тоже курил, и на столе стояла пепельница с одним предыдущим окурком – разговорились и стали излагать историю своего житья-бытья.

Узнав, что срочную Ефимыч служил матросом на Северном флоте, на торпедном катере, вновь испечённый управдом воскликнул:

– Да неужели?!

И тут же начал рассказывать, что окончил мореходное училище, где была военная кафедра, и что практику тоже проходил на катере, только ракетном.

Воодушевившись воспоминаниями, Гудимов перевёл разговор на морские приключения, которые ему довелось пережить. Ефимыч слушал его, разинув рот, а рассказчику только того и надо было.

Под воздействием возникшего приятельства сторож достал из-под стола початую бутылочку чачи, но Гудимов отказался от алкоголя, сославшись на состояние здоровья. Тогда сторож выпил один и снова закурил, а гость поддержал его очередным стаканом чая.

– Я выкуриваю только пять сигарет в день, – веско, со значением сказал хозяин будки.

– А почему так? – спросил Гудимов, делая вид, что крайне удивлён. – У меня с табаком никаких ограничений, и если есть деньга, выкуриваю по две пачки в день, правильнее сказать, в сутки, потому что шмаляю и по ночам.

– Нет, так не годится, так только жабры травить.

– Да ладно…

– Будто не знаешь!

– Вообще-то знаю – как не знать! Только остановиться не могу – мне постоянно надо жабать, и курево для меня превыше всего.

– Вот, а я при своём режиме курения никакого вреда организму не чувствую. Притом каждая сигарета для меня становится чуть ли не праздником. Ну и я просто выдерживаю характер, проявляю силу воли.

– А если долбанёшь как следует? – новоявленный управляющий Гринхауса показал глазами на стакан.

– Всё равно только пять. Это у меня зарок такой. Да и долбаю я некрепко и свою норму даже под долбом никогда не превышаю.

– А как же вот уже вторая сигарета почти подряд?

– Это в честь нашего знакомства. Но всё равно только третья с утра. До вечера осталось ещё…

И сторож показал два пальца в виде победной буквы «V».

– Ну молодец! Однако надо думать, после флота ты не всё время в сторожах ходил, а?

– Нет, конечно, я тут, в этой будке, только второй год сижу. А до этого тридцать с лишним лет возле горна в колхозной кузне простоял. Первое время молотобойцем, а потом, когда Кузьма Иваныч, прежний кузнец, ушёл на пенсию, на его место заступил.

– И сложную работу делал?

– Да всяку доводилось. Вот, помню, однажды в посевную звёздочка у сеялки полетела. Что делать? На складе такого диаметра и со столькими зубцами не было. Позвонили в райцентр – там тоже, как назло, такой не оказалось. А время не ждёт – сеять надо. Наш механик ко мне: выручай. Ну я и выковал. Точь-в-точь подошла.

– Так и колхоза, наверно, давно уж нет.

– Колхоза нет, а кузница осталась и до сих пор стоит – один частник её выкупил. Я на него ещё сколько лет горбатился!

С того посещения Гудимов и повадился к Ефимычу. Последний, как и остальные усадебные сторожа, дежурил сутки через трое. Такая работа в тех краях называлась «золотое дно», потому как позволяла по совместительству ещё находить приработки. Со всеми его сотоварищами мой домоуправ перезнакомился, но сошёлся только с ним.

Иногда, в свободные от дежурства дни, Ефимыч брал свою курковую двустволку тульской работы, когда-то купленную по случаю, и, следуя Томаринским ущельем, отправлялся с ней в горы. Тропинка пролегала возле самого Гринхауса, и прежде чем продолжить поход, охотник, случалось, заглядывал на минутку-другую к своему новому другу. Или навещал его на обратном пути.

– И кого ты подстрелил? – спросил Гудимов у охотника, когда тот, спустившись с гор, в первый раз появился в особняке.

– Никого не подстрелил, только ноги убил, – ответил Ефимыч, оставаясь под впечатлением от похода. – Да разве в том дело, чтобы кого-то жизни лишать? Нет, я хожу по горам, чтобы только от суеты человеческой подальше отодвинуться.

– А ружьё тогда зачем берёшь?

– С ним как-то основательней чувствуешь себя, словно сила дополнительная вселяется. И на душе ладнее. Будет желание, пойдём со мной. У меня завтра свободный день, вот и давай.

– Куда мне, колченогому, – ответил Гудимов, касаясь здоровой рукой больной ноги. – Да и клешня тоже, – он подался вперёд левым плечом, и парализованная рука следом мотнулась тяжёлой плетью.

Как-то раз Ефимыч принёс свою тулку на работу. При появлении Гудимова он достал оружие из-под кровати и, осмотрев со всех сторон, подал товарищу.

– Хорошая вещь – ты мне уже показывал, – сказал Гудимов, взяв ружьё действующей правой рукой. Аккуратно, не торопясь, он положил его на колени, деловито, с видом знатока сумел открыть стволы и заглянул в патронники. – Отличная! Хоть на медведя с ним выходи. Оно ведь стреляет?!

– И ты – молоток! С тобой хоть сейчас в атаку. Если бы ноги ещё ходили, – добавил Гудимов, вспомнив о своей инвалидности.

 

Глава седьмая

Иллюзия любви

– Конечно! Если хочешь, можно попробовать. Я и патроны с собой принёс.

– А когда? Ты же на работе.

– В восемь утра я сдаю дежурство, ты знаешь. Вот и пойдём.

– Точно в восемь следующего дня Гудимов подошёл к сторожке, где его уже ждал Ефимыч.

Оставив за собой винодельню и машинный двор, они двинулись к горам и, пройдя метров триста, добрались до входа в Томаринское ущелье, из которого бежал вышеупомянутый ручей. Поставили у основания склона пивные банки в качестве мишеней и произвели по несколько выстрелов в позициях лёжа и стоя.

Управляющему Гринхауса приходилось одной рукой и заряжать, и разряжать стволы. Все эти действия полупарализованному человеку поначалу совершать было не так-то просто, но он быстро приноровился и вполне стал справляться.

Ефимыч же ни разу не подсунулся прийти на помощь, и управдом воспринимал это как неотъемлемую часть их отношений. Фактически в данный момент они выступали на равных – отвлекаясь от разрушительных последствий инсульта, Гудимов чувствовал себя на должной высоте.

Поразив неподвижные мишени, начали стрелять влёт. Не по пивным банкам, а по камням, отправляя их в небо самодельной пращой. Каждый произвёл по три выстрела. Ни тот ни другой ни разу не промахнулись. При попадании камни меняли траекторию полёта и на них оставались царапины, нанесённые картечью.

– Ну ты молодец! – сказал Ефимыч, уважительно глядя на товарища. – Одно слово – морпех!

– А что, Ефимыч, вот отслужил ты три года на флоте и с тех пор из Нижнекаменского ни ногой, да?

Сразу после стрельбы они зашли в Гринхаус и, расположившись со всеми удобствами на веранде, продолжили общение друг с другом, услаждая его курением и питиём чая с лимоном и сахаром.

– Почему же, были поездки, и не одна.

– Я имею в виду не в гости к кому-нибудь, а…

В данный момент Гудимов смотрел на своего товарища с нескрываемым чувством превосходства – уж он-то чуть ли не весь белый свет объездил в отличие от некоторых и повидал немало чудес.

– Я понял вопрос.

– И так что?

– А то, что ошибаетесь вы, любезнейший. Довелось и нам пожить на дальней сторонушке, да ещё какой! Пожить и испробовать такого, что не каждому дано.

– Ну так расскажи.

– Пожалуйста, слушай, коли охота.

…Демобилизовавшись, Ефимыч, в ту пору Серёжка Лазарев, бравый моряк двадцати одного года от роду, так и не доехал до своего Нижнекаменского. Хотя мысли и первоначальное желание навестить отчий дом прямо-таки обуревали его. Не доехал потому, что по дороге со службы застрял в Москве. Не то чтобы очень уж всерьёз и надолго, но всётаки.

Поселился вчерашний военмор у девицы по имени Белла – прекрасная в переводе на русский язык, – с которой переписывался последний год службы. Весьма эффектными внешними данными она полностью соответствовала имени. Благозвучная фамилия её – Староконцева – ласкала слух. Чудилось за этим набором букв и слогов нечто аристократичное, овеянное романтикой прошлых веков и высокими нравами и духовностью большей части тогдашних богопочитательных поколений.

Белла оформила ему временную прописку, и, как говорится, стали они жить-поживать да добра наживать. Правда, всего лишь гражданским браком. До штампа в паспорте у них так и не дошло. «Будем посмотреть, как у нас дальше ладиться будет», – говаривала его любезная.

Незадолго до срочной службы на флоте юный Лазарев окончил железнодорожный техникум и теперь легко устроился в локомотивное депо сначала слесарем, а потом – помощником машиниста тепловоза.

Красавице-москвичке Белле двадцать восемь уже исполнилось, но для Серёжи это мало что значило. В своей подруге он души не чаял и всю зарплату чуть ли не до последней копейки отдавал ей, за что она награждала его страстными поцелуями и долгими жаркими объятиями.

Молодой человек был счастлив от таких проявлений чувств своей желанной, и его бытие протекало как бы в сладком розовом сне. Любимая женщина, проживание в удобной благоустроенной квартире, пусть коммунальной, и не в каком-нибудь захолустье, а в самой столице – что ещё человеку для счастья надо? О такой жизни ещё совсем недавно он и мечтать не смел. Порой ему не верилось, что всё это происходит с ним на самом деле.

Первое время в бытность свою помощником машиниста Серёжа Лазарев работал на маневровом тепловозе в районе железнодорожной станции, затем довольно скоро за старательность и знание дела его перевели на грузовое движение. С этим переводом ко всему прочему ещё и Савелий Конопушин постарался, Беллочкин старший двоюродный брат, машинист грузового поезда дальнего следования.

К нему и определили Сергея напарником.

И пошло с той поры, поехало, тоже как во сне, только сером и мучительном. Нескончаемые дневные и ночные рейсы, нынче здесь, завтра там. И никакого хоть скольконибудь нормального режима дня, как у большинства других трудящихся граждан.

В придачу к получившейся аномалии – вечный хронический недосып. И дома редко когда стал бывать. Если коротко выразиться, то получилось как в той присказке, что Бог придумал любовь и дружбу, а чёрт – железнодорожную службу.

Одна была отрада: заработки заметно возросли, и любимая подруга жизни расплачивалась с ним ещё более горячими, страстными поцелуями.

Помимо работы и непродолжительных часов пребывания с гражданской женой изредка только для душевного расслабления позволял он себе небольшие «дрейфы» в виде двух-трёх кружек разливного пива в одной из столичных пивных. На пару всё с тем же Савелием, который единственный стал его закадычным другом.

– Ты это, Беллу-то обеими руками держи, – сказал както Савелий за разговором. – Она женщина увлекающаяся, и от неё можно всего ожидать.

– Да ты что! – вскинулся тогда Серёжа. – Не было, нет и не будет никогда и ни у кого более преданной жены, чем моя Беллаша.

– Ну-ну, смотри, – сказал закадычный друг. – Моё дело предупредить.

И прав оказался Савелий – недолго сия любовная верёвочка вилась.

Однажды помощник машиниста вернулся домой раньше положенного времени и нашёл своё «божество» в объятиях любовника.

Серёжа был не просто потрясён Беллочкиной изменой – он был убит ею наповал. Морально, конечно. Хотя во многом он был убит и физически. Его естество, ещё вчера ликовавшее от одной мысли о Лилит (так мысленно иногда он именовал её – подсознание словно подсказывало дурной конец), теперь изнемогало от чудовищной душевной и телесной боли. Несчастный гражданский муж не стонал, не кричал и не плакал, а только молча со всего маху бил себя кулаком в грудь. На какое-то время жизнь потеряла для него всякий смысл.

В тот же день молодой человек собрал свой немногочисленный скарб и переселился в рабочее общежитие, принадлежавшее железнодорожникам. Ещё неделю спустя он подал заявление на увольнение по собственному желанию и, отделавшись положенной отработкой, поехал к себе на родину в Нижнекаменское.

Переступив порог родительского дома, обнял мать и сразу спросил:

– Таська замужем?

С Таськой, то есть с Настей, он немного водился перед тем, как получить повестку из военкомата, но и на флоте, и после окончания службы редко когда вспоминал её, а писем не писал ни разу.

– Нет, – ответила мать, – Тася ещё в девках сидит.

– Завтра же посылай к ним сватов.

Тридцать шесть лет прожил он с Анастасией. Родила она ему двух дочерей, которых они благополучно вырастили, выучили и выдали замуж. Выполнив своё предназначение в этой жизни, его благоверная спокойно, во время полуденного отдыха ушла в мир иной.

Через год с лишним пребывания в ранге вдовца Ефимыч взял отпуск и поехал в Москву.

Всё время, минувшее после столичного обитания, он не забывал Беллочку и не переставал думать и тосковать о ней. Каждое мгновение воспоминаний она представлялась ему нежным, воздушным, почти божественным созданием, стройной, гибкой, с горящим взглядом и сияющей улыбкой – такой, какой была в дни их совместного сказочного сожития.

Не раз упрекал он себя, что оставил тогда свою возлюбленную, не сказав ни слова в ответ на её мольбы и попытки оправдания.

Да и была ли неверность на самом деле? Не почудилось ли прелюбодеяние его воспалённым мозгам после бессонных ночей на нескончаемых железнодорожных перегонах? А может, Беллочка тяжко страдала по нему все эти десятилетия, как миг пролетевшие после тогдашнего разрыва? Страдала и надеялась, что её северный витязь, как она называла его, наконец-то вернётся к ней?! Он же, болван этакий, ни разу, ни единым словом не напомнил о себе!

В столице через сохранившихся знакомых Ефимыч довольно быстро отыскал квартиру на первом этаже обветшалого дома, предназначенного под снос, где теперь и проживала Белла вместе со своей сестрой Яникой.

Сергей Лазарев хорошо помнил младшенькую Староконцеву. Перед глазами всплывал тоненький образ четырнадцатилетней девочки, вечно улыбавшейся ему, когда он возвращался из очередного рейса уставший, с красными, воспалёнными от ночного бдения глазами, а она, случалось, встречала его.

Яника была влюблена в него детской восторженной любовью, он же взамен откупался отеческой улыбкой и довольно частыми пакетиками каких-нибудь вкусненьких конфет или печеньица.

Несостоявшийся москвич немного побаивался встречи со своей бывшей симпатией, и у него отлегло от сердца, когда дверь ему открыла именно Яника.

В квартире она была одна – Белла за пару минут до его появления отправилась в магазин за продуктами.

Оказалось, что обе Староконцевы так и не вышли замуж. Старшая давно была на пенсии и большей частью проводила дни в одиночестве перед телевизором. Младшая же продолжала находить жизненный огонёк и моральное удовлетворение всё в том же конструкторском бюро, в которое когда-то её направили по вузовскому распределению.

Конечно, годы изменили Янику, но немало и осталось от той девочки, какой он знал её: всё тот же добрый приветливый взгляд, те же общие черты открытого умного личика, та же светлая улыбка, затаившаяся в уголках губ. Даже фигурка, стройная, точёная, кажется, достаточно сохранила от прежней юной гёрл.

Она так обрадовалась гостю, что после секундной оторопелости бросилась ему на шею и троекратно расцеловала. Ещё несколько её радостных восклицаний вперемешку с комплиментами, и Ефимыч стал выгружать подарки, которые привёз с собой, и среди них разные фрукты, выращенные на изобильной южной земле.

Яника начала было собирать на стол, чтобы покормить старого знакомца и напоить чаем, но вспомнила, что он двое суток был в дороге.

– Прости, Серёжа, – спохватилась она, – что-то я немного растерялась. Ты ведь с поезда, вон сколько ехал, дай-ка я тебе ванну приготовлю – помоешься, а уж потом за стол.

Погрузившись в тёплую воду большого эмалированного корыта, обильно приправленную нежным обволакивающим гелем, Ефимыч не переставал думать о Беллочке, о том, как увидит её, ещё более стройную и грациозную, чем Яника, словом, точно такую же, какой она была тридцать семь лет назад.

И вот Ефимыч вышел из ванной комнаты и… чуть не столкнулся с Беллой. Он – посвежевший после контрастного душа, завершившегося холодной водой, тщательно выбритый, с ясным сверкающим взором, всё ещё удалой сухощавый жилистый мужчина, едва ли не такой, каким когда-то явился к Староконцевым с Северного флота. Чуть в стороне замерла улыбающаяся, слегка напряжённая Яника, моложавая и элегантная, а прямо перед ним… громоздилась толстенная бабища с огромными необъятными боками, широким обрюзгшим лицом и слоновьими конечностями, раздутыми трясущимся жиром.

– Смотри-ка, приехал, – глухо, в сопровождении одышки проскрипело это страшное чудовище. – Неужто соскучился? Вот уж не думала. Или по пути как-нибудь к нам заскочил? Чего молчишь? Не узнаёшь, что ли?

Бывшая возлюбленная говорила так равнодушно, словно они расстались только вчера.

– Здравствуй… Белла! – промямлил Ефимыч. В душе его образовалась чёрная пустота. Женщина, о которой он не переставал мечтать все минувшие годы, мгновенно исчезла. Начисто. Вместо неё был совершенно чужой человек весьма и весьма непривлекательной, мягко говоря, внешности.

– Привет, привет! Что, испугался меня или впрямь не узнал? Ладно, ладно, не бойся – обниматься не будем. Янька, достань из холодильника бутылку «Старки» – надо отметить встречу.

За столом его бывшая любезная полностью доминировала и не переставала говорить даже с набитым ртом. Яника большей частью помалкивала, лишь иногда отвечая коротенькими фразами на задаваемые вопросы. Ефимыч постоянно чувствовал на себе её тёплые, с нежностью взгляды, и это, пожалуй, было единственное, что согревало его за всё время их совместного застолья.

– Как Савелий поживает, спрашиваешь? – продолжала между тем Беллочка, не меняя интонации. – А никак не поживает. На том свете давно уж Савелий. Эти непутные Конопушины, как он заболел из-за своей чёртовой службы, так скорёхонько в больницу его и спровадили. Чтобы ручки, значит, об него не марать. Месяца два там лежал… Да кому он нужен был в этом хосписе, нечистый бы его забрал?! Кто там за ним ухаживал, когда даже Фаина, Савелькина жена – помнишь её? – через два дня на третий к нему заглядывала, и то на пять минут?! В последние дни он и ложку-то ко рту поднести не мог. Эх, что и говорить! Вот если бы он с нами жил, мы бы его в чужие руки ни за что не отдали, напоенного, накормленного похоронили бы.

Белла проглотила очередной кусок и остановила выпученные глаза на Янике.

– Что смотришь!? – обрушилась она на сестру, хотя та только скользнула по ней взглядом. – Гляди-ка ты, уставилась! – и, повернувшись к гостю, сказала: – Всё попрекает меня, что много ем. Только фигушки ей – сколько хочу, столько и буду есть, и нечего мне в рот заглядывать!

Покончив с застольем, Белла пошла к соседке отдать кастрюлю, одолженную на время, а Яника принялась мыть посуду в кухонной раковине.

Ефимыч сидел в двух шагах от неё у стола и слушал рассказ о как сон пролетевших десятилетиях женского бытия.

– Роберт Аванесович! Роберт Аванесович! – ядовито и в высшей степени истерично донеслось с лестничной площадки. Несомненно, это давала знать о себе старшая Староконцева. – Ваши мыши съели нашу картошку!

– Помилуйте, достопочтенная Белла Станиславовна! – послышался ответный, немного насмешливый и дребезжащий голос человека явно преклонного возраста. – Помилуйте! Откуда вам известно, что эти мыши именно мои?! Разве на них написано, чьи они, а?

– Ваши это мыши, ваши! Это вы в своём чулане развели такой бардак! Вот они в ваших углах плодятся и множатся.

– Напрасно вы так, многоуважаемая соседушка! Никакого бардака, как вы говорите, в моём чулане нет. Я там подметаю каждый день, и мою картошку мыши не едят. Не едят потому…

– А, вы только посмотрите на него, он ещё пытается что-то доказывать!

– Не обижайся на неё, – мягко, с нежностью сказала Яника, трогая гостя за руку. – Пойми, не сложилась у неё судьба, вот она и даёт иногда волю эмоциям. Ах, если бы вы не расстались тогда, как всё было бы замечательно! И Беллочка цвела бы сейчас и радовалась жизни.

Тогда, расставшись с Сергеем Лазаревым, Беллочка в полной мере отдалась страсти к новому бой-френду, оказавшемуся поистине неистощимым на альковные игры. Причём неистощимость эта проявлялась как утром, так и вечером, каждое мгновение совместного нахождения в квартире, даже в процессе возни по хозяйству – при той же, например, стирке белья. И, разумеется, на работе, в их общем кабинете.

В выходные же любовные оргии практически не прекращалась ни на минуту, повторяясь до бессчётности. И всё жёстко с его стороны, со звериной ненасытностью. Подобной же отдачи мужчина требовал и от партнёрши.

С ним, Ильёй Фирером, Беллочка схлестнулась сразу же, как только устроилась в проектно-экспертную организацию с необычным для советского периода названием «Пеликан». Это был властный необузданный самец, и она с первого взгляда поняла, что близости с ним не избежать. Фирер был её начальником. Она сидела за предоставленным ей столом напротив него. На этом столе и совершилось первое их соитие. По всем правилам порноискусства.

Ещё до наступления обеденного перерыва.

Хорошо ещё, что он не забыл запереть дверь на замок. Затем без какой-либо задержки состоялся повтор на одном из стульев, после чего – на подоконнике с зашторенным окном и у стояка водяного отопления.

С оного лихого старта и понеслось.

Вечером она привела Фирера в свою коммуналку, где их и застал Серёжа Лазарев, так некстати вернувшийся с железной дороги. Впрочем, всё прошло достаточно гладко – сожитель без скандала собрал принадлежавшие ему вещи и удалился.

Однако не прошло и полутора недель, как даже она, вроде бы всегда испытывавшая потребность в мужской ласке, почувствовала всё возрастающую усталость.

Из-за этой усталости Беллочка намеренно начала опаздывать на работу и раньше положенного бежать из учреждения, чтобы только меньше видеть безудержного любовника и испытывать его неуёмные ненасытные услащивания. И в течение дня норовила как можно дольше пребывать в других кабинетах среди проектировщиц «Пеликана». А также задерживалась в магазинах и парикмахерских, дабы явиться домой попозже.

Фирер ждал её возвращения в подъезде, в грубой форме выражал любовнице неудовольствие за опоздание, буквально силой затаскивал в квартиру и затем…

С некоторых пор Белле даже думать не хотелось о сношениях, не доставлявших более никакой приятности, а наоборот, становившихся всё обрыдливей; не раз она заявляла об этом, и всё чаще мужчина совершал их в принудительном порядке против её воли.

Жизнь стала превращаться в кромешный ад.

По истечении месяца нескончаемая любовная эпопея вынудила её уволиться из «Пеликана», запереть квартиру и переехать к своей матушке, проживавшей в то время с младшей дочерью в крохотной комнатке семейного общежития.

Любовник, теперь уже бывший, устроил на Беллу настоящую охоту, отслеживая все её возможные маршруты передвижения.

Она ходила и оглядывалась, шарахаясь от каждой подозрительной тени.

Однажды тёмным вечером Фирер всё же подловил её в безлюдном переулке, затащил на какую-то стройку и многократно овладел ею.

– Будешь ещё бегать от меня – убью, – злобно прошипел он на прощанье.

Угроза была вполне серьёзной.

Белла обратилась к Савелию и, обливаясь слезами, поведала о Фирере. Не всё, а так, выборочно, по мере возможности выставляя себя в розовом свете.

– Это не человек, а зверь, – сказала она в заключение. – Он силой принудил меня. Я сопротивлялась, но… Из-за этого негодяя я вынуждена была оставить любимую работу. Если его не приструнить, он точно убьёт меня. Я даже записку написала с именем душегуба. Вот, посмотри, прочитай.

На бумажке было написано: «В моей смерти прошу винить Фирера, начальника экспертного отдела из “Пеликана”».

В тот же день Савелий встретился со своим другом, участковым милиционером капитаном Машустиным. После окончания дежурства милиционера они вдвоём явились к Фиреру. Тот был дома. Участковый показал фотографию Беллочки Староконцевой.

– Узнаёшь? – последовал вопрос. – Вижу, что узнаёшь. Если ещё будешь преследовать её, угрожать ей!.. А пока…

– Нет, не узнаю, – небрежно ответил Фирер. – Кто такая? Ни разу не видел. – Он был физически сильным мужчиной, почти на полголовы выше милиционера, когда-то занимался боксом, имел спортивный разряд и чувствовал себя вполне уверенно. – Не понимаю, о чём вы…

Машустин же был кандидатом в мастера по боевому самбо, до этого двенадцать лет входил в группу захвата, побывал во многих острых ситуациях и встречал разного сорта людей. Он сразу понял, что за фрукт перед ним.

Не дав мужчине договорить, участковый вырубил его одним ударом. Когда тот очнулся, продолжил избиение. Бил долго и методично, со знанием дела, чтобы не оставалось внешних следов и чтобы не довести до смертельного исхода.

– На, огрей его как следует, – сказал Машустин, устав от проделанной работы, и протянул другу резиновую дубинку. – Только не убей.

– Я… я не могу, – начал возражать Савелий. – Я в жизни не ударил ни одного человека. И тебе это прекрасно известно.

– Это необходимо. Бей!

– Он и так лежит. И еле дышит. Если его ещё…

– Бей, я сказал! Иначе я и тебя так отхожу!

Савелий приблизился к распростёртому на полу мужчине и осторожно дотронулся палкой до его живота.

– Это называется, ударил?! – прорычал милиционер. – А ну-ка ещё, да по-настоящему!

Выдохнув, Савелий шлёпнул чуть посильнее.

– Ай, молодца! – сказал, посмеиваясь, Мишустин. – Теперь мы оба…

– Участники преступления.

– Да ладно – какого преступления? Просто мы оба участники поучительно-исправительной процедуры. Профилактика ему на будущее, так сказать. Иной способ воздействия на таких хлюстов бесполезен. И ты же сам меня просил! Понял теперь, как надо их учить?!

– Понял, – уныло ответил Савелий, потрясённый ходом воспитательного мероприятия.

– Чаще всего женщина – слабое создание, – сказал капитан Фиреру, перед тем как уйти, – но это не значит, что у неё нет никого за спиной и никто не может прийти ей на помощь! В следующий раз хорошенько подумай о возможных последствиях, прежде чем гоняться ещё за какой-нибудь прелестницей, тем более пугать её убийством.

В результате полученной экзекуции любитель «клубнички» трое суток не мог встать с постели.

– Всё, можешь не беспокоиться – дело сделано, – сказал Савелий, когда Беллочка заглянула к нему вечерком на огонёк. – Теперь Фирер будет тебя за километр обходить.

– Ой, спасибочко, Савелюшка! – Белла чмокнула кузена в подбородок.

– Если бы ты осталась с Серёжей Лазаревым, ничего такого бы не случилось и не пришлось бы прятаться от этой швали.

– Не вороши прошлое, братик. Серёжа – он как ребёнок. С ним было неинтересно.

– Зато с Фирером у тебя был большой-пребольшой интерес!

– Уф, кажется, чёрная полоса прошла! – воскликнула Белла, не отвечая кузену. – До чего же хорошо быть свободной – совершенно свободной!

Она зябко передёрнула плечами и с тем оставила его.

– Вот женщина, всё ей нипочём! – сказал Савелий, провожая сестру язвительным взглядом. – Словно кошка, выскочившая из-под дождя, – отряхнулась и пошла.

Отдохнув от Фирера, Беллочка Староконцева закрутила роман со следующим мужчиной, который своей достаточной умеренностью и хорошей техникой в сексе устраивал её самым наилучшим образом. Находясь в его объятиях, она слышала от него такие нежные слова, что от них кружилась голова! К ней даже начали приходить мысли о совместном будущем… Увы, скоро выяснилось, что он многодетный семьянин, у него красавица жена и в придачу пять любовниц. Быть седьмой в этом «оазисе любви» Белла не пожелала. И посему пустилась на поиски другого, более подходящего друга жизни.

В подобиях гражданских браков она состояла ещё несколько раз. Не считая мимолётных связей, которые быстро забывались.

Белла Станиславовна искала человека с положением в обществе и хорошим достатком, с просторной квартирой, машиной и дачей, но почему-то на её женские уловки большей частью клевали только разные плуты и альфонсы.

Проходило не так много времени, и, в достаточной мере попользовавшись женским телом и прочими благами совместного обитания, очередной супруг неизменно отваливал в сторону. К тому же с увеличением количества прожитых лет, а также с появлением сеточки морщин на лице и избыточных жировых отложений в области бёдер и в других местах качество новых мужей стало неуклонно снижаться.

Сравнивая с былым, женщина всё чаще видела неосновательность сожителей, впадала в раздражение и, случалось, сама давала повод для очередного развода.

Ночью Ефимыч долго не мог уснуть, не переставая удивляться своим иллюзиям насчёт бывшей гражданской жены, которым предавался большую часть жизни. Лишь Яника оставалась для него тёплым светом в окошке. Только её ясный образ согревал ему душу.

Утром младшая Староконцева поехала провожать его на вокзал. Прежде чем зайти в вагон, Ефимыч обменялся с ней номерами телефонов.

– Знаешь, я так рада была увидеть тебя, – сказала Яника перед самым расставанием. – Я ведь, Серёжа, часто думала о нас тобой, снился ты мне много раз; в одном из снов мы даже чуть не обнялись. Ты мне так дорог…

У Ефимыча сжало горло, что-то дрогнуло в его сердце, и он едва сдержался, чтобы не заплакать.

– Приезжай к нам погостить, – сказал он, стараясь не показывать своей слабости. – У нас такая благодать, особенно весной и летом, да и осенью тоже. Для меня твой приезд был бы великим праздником.

– Может, и приеду. Если позовёшь… не шутя.

– Позову, не сомневайся. Созвонимся, спишемся и договоримся, когда и как.

Яника подставила ему щёчку, но Ефимыч, быстро нагнувшись, коснулся губами её белой лебяжьей шеи.

Он прошёл в своё купе. Поезд тронулся. Увидев в уплывающем окне знакомый силуэт, Яника махнула рукой. Последовал ответный жест. Затем, синхронно – два взаимных воздушных поцелуя.

 

Глава восьмая

Горничная

Воскресным утром Алексей Петрович выехал обратно в Петербург.

Проводив коллегу, Гудимов в очередной раз отправился осматривать дом, включая чердачные и подвальные помещения. В его распоряжении была увесистая связка ключей, и он проходил подряд одну комнату за другой, а также все кладовые и закутки.

Он уже заканчивал осмотр подвального этажа, когда до него донёсся непонятный шум сверху. Вроде бы брякнула кастрюля, и тут же Гудимов разобрал приглушённые потолочными перекрытиями слова известной песни:

Голос был явно девичий, только естественная природная мягкость в нём была переплетена с определённой долей напористости и категоричности интонаций.

Приволакивая больную ногу, бывший моряк поднялся из подвала и потащился в сторону кухни. Отворил не полностью прикрытую дверь, и… взору его предстала девушка лет двадцати двух, хлопотавшая возле газовой плиты, – довольно высокая, стройная и гибкая, как пружина. Одновременно она выполняла движения, напомнившие ему один из темпераментных южноамериканских танцев. Какой именно – Николай затруднился бы сказать, но нечто подобное он видел на улицах Сальвадора в Бразилии.

Пропела танцовщица завершающие слова куплета и, сделав последнее па, обернулась на звуки шаркающих шагов.

Гудимов столкнулся с палящим взором на задорном юном лице и словно увидел себя в отражении серых глаз – жалкого и немощного, вызывающего только глубокое сострадание.

Озорно улыбнувшись, девушка склонилась в изящном и слегка шутливом реверансе.

– Здравствуйте, сударь! – сладко протянула незнакомка. По груди рано постаревшего мужчины прокатилось благодатное тепло: всё же немалое это удовольствие – увидеть приятную, видную собой девицу, тем более увидеть неожиданно. Кроме того, было в ней что-то чрезвычайно близкое ему, уже встречавшееся прежде при каких-то экстравагантных обстоятельствах! Только где и когда эта необычная встреча и связанная с ней близость происходили? Он попытался напрячь память, но почти сразу же отказался от этой затеи – всё былое наглухо затёрли долгие годы проспиртованного существования.

Выдавив из себя некое подобие улыбки, домоуправ поздоровался в ответ.

Они представились.

– Полина Смельчанова, – назвалась юная очаровательница и протянула ему руку.

– Полина Владимировна, значит, – сказал Гудимов, пожимая изящную женскую ладошку. Со слов Алексея Петровича, он знал, что горничная – дочка управляющего усадьбой.

– По батюшке – перебор. Лучше – Полина. А можно – Поля. Лады?

– Пусть будет лучше…

– А вас как по имени-отчеству?

– Николай Фомич, если вам угодно. А можно – дядя Коля. Так проще.

Ещё один ответный взгляд; он различил в её взоре всё то же озорство и сочувствие. Девушке же во встреченном прищуре прочитался лишь обычный мужской интерес, возникающий при виде симпатичной женской особы, тот самый, который ей приходилось «отшивать» тысячу раз на дню. И этот старый карась туда же, куда и все остальные ловеласы.

– Значит, студентка, комсомолка, спортсменка и просто красавица, – проговорил Гудимов, удерживая на лице изображение радости. – И ещё танцовщица вдобавок ко всему.

– Всё правильно, кроме комсомолки, – девушка обнажила ровные жемчужные зубки, вероятно, таким способом показывая видимость удовольствия от встречи. – К счастью, ни в каких партиях и иных политических организациях, в том числе и молодёжных, не состою.

– Я тоже… не состою.

– И вы тоже? – Едконькая ирония возобладала над улыбкой. – Как же так? Разве в вашем возрасте можно без политических партий?

– Да вот… Я просто живу.

– Понятно. Извините, мне продолжить надо, – юная Смельчанова вернулась к кастрюлям. – Я приготовлю вам суп харчо. Не возражаете, нет? Ещё будет плов моего собственного рецепта. Уверяю – это такая вкуснятина, язык проглотишь! Уж не сомневайтесь! Кроме того, немного винегрета, две порции – на сегодня и завтра. А здесь… – повариха открыла дверцу холодильника. – Здесь сыр, боквурст, всякая зелень – петрушка, укроп, сельдерей. И свежие фрукты из томаринского сада. А вот там – очищенные грецкие орехи. Об их пользе вы, наверное, наслышаны.

– Боквурст? Это что такое?

– Это варёно-копчёные сардельки. Перед употреблением надо разогреть в кипятке. Думаю, с разогревом вы справитесь.

Показывая, где и что лежит, девушка непрестанно поворачивалась к домоуправу, и каждый раз они обменивались взаимными оценивающими взглядами.

– Поля, вы больно-то не старайтесь, я и сам неплохо умею готовить.

– Умеете, говорите! А ваша левая рука? Вон какая она у вас «ленивая». Как вам осилить с одной правой? Знаете, меня сразу предупредили, поэтому… Я и сыр тонко нарежу.

– Ничего резать не надо, – в голосе домоуправа прозвучала едва уловимая твёрдость. – Тот, кто предупредил вашу милость, плохо знает меня или не знает совсем. Говорю, что сумею и сыр нарезать, и яичницу приготовить, и со многим другим справиться.

Обменявшись с девушкой ещё несколькими словами, Гудимов прошёл в свою комнату, оттуда – на веранду и там, расположившись в кресле, закурил. По дороге он заглянул в большое зеркало, висевшее в коридоре, и увидел в нём седого сухощавого старика с трёхдневной щетиной и взлохмаченной шевелюрой после ночного сна.

Да, старик… И не просто старик, а немощный старец. Это при его-то пятидесяти годочках! Что называется, приехали. Многим мужичкам в его возрасте не дают и сорока. А то и тридцати пяти.

– Не очень-то хороший вид у вас, господин домоуправ, – сказал он сам себе и мрачно насупился. Огромные клубы дыма выходили из него один за другим. – Можно даже сказать, что хуже некуда. Задрипанный какой-то вид. Девушке, наверное, противно было с вами разговаривать.

В кресле его забил глухой нескончаемый кашель, присущий многим заядлым курильщикам, с хрипами и долгими несмолкающими стонами в груди.

Лёгкие переполнены табачной сажей и никотином, потому и кашель. Да и откуда быть хорошему виду с такой гнилой чухалкой? Но отказаться от сигарет невозможно, исключено, это последняя радость для него; всё остальное в сем бренном мире – трын-трава, ничего не стоящее и не заслуживающее внимания.

Загасив окурок, Гудимов прошёл в ванную комнату и целый час полоскался под контрастным душем, пытаясь хоть как-то улучшить внутреннее равновесие и внешний вид.

Когда он вновь появился в кухонном помещении, перед Полиной Смельчановой предстал побритый, причёсанный и несколько посвежевший, но тем не менее всё тот же рано постаревший сухотелый мужчина весьма болезненной наружности.

Во второй половине дня, перед тем как покинуть Томарино, девушка записала номер телефона домоуправляющего.

– Позвоню, если надо будет, – пояснила она. – А вы скажете, что приготовить в следующий раз. И я подкуплю нужные продукты. Договорились?

– Конечно. Я подумаю, чем бы вас озадачить – как повара, разумеется.

 

Глава девятая

Констанца

Ночью, в минуты бодрствования, облик Полины Смельчановой периодически всплывал в сознании старого моряка. Её взгляд, выражение лица, мимика, за которыми угадывались плохо скрываемые жалость и сочувствие, были вполне понятны ему – подобные гримасы он, беспомощный калека, нередко встречал на улицах Петербурга.

Совсем не так смотрели на него представительницы прекрасного пола в былые времена, теперь уже далёкие-предалёкие. Образы смазливеньких коленопреклонённых дамочек и сеньорит, умолявших о внимании к себе, их страстные пылающие взоры проходили в памяти нескончаемой вереницей. Имена большинства «поросли травой забвения», но некоторые…

С Констанцей он познакомился в таверне «Пуэбло», что в Сан-Мигеле, пригороде Буэнос-Айреса.

Стояла страшная жара. В заведение штурман зашёл, чтобы только купить пачку сигарет и промочить глотку стаканчиком кашасы – белого полусладкого вина, – а затем продолжить путь в порт и подняться на борт «Посейдона», прибывшего в Аргентину с грузом электротехнического оборудования.

Молодая прехорошенькая дочь богатого скотовода из провинции Санта-Фе была одна с бокалом красного мальбека. Свободных мест было полно, но моряк попросил разрешения присесть за её столик.

Он был высок, строен, широк в плечах, от него веяло решительностью, силой и какой-то особой притягательной мужской магией.

Девушка благосклонно повела головкой сверху вниз. Они встретились взглядами, перемолвились несколькими словами на испанском, и этого хватило, чтобы их энергетические и психологические поля слились в единое целое.

Ночь молодые люди провели в дорогом отеле, где девушка сняла номер накануне. Ни до, ни после не доводилось Гудимову испытывать столь пылких и в то же время нежных объятий.

Констанца умоляла его остаться навсегда в Аргентине, говорила, что в их поместье – эстансии – для него непременно найдётся хорошая работа, они поженятся и будут жить в счастье и любви. Он отвечал, что подумает над её предложением, однако если и примет его, то не сегодня, так как дорожит своей морской службой.

По дороге в порт на Гудимова наскочили четверо крепких парней. У одного из них был кастет, у другого – нож гаучо с деревянной ручкой, способной удобно вмещаться в ладони. Ещё двое откровенно демонстрировали бейсбольную биту и стальной прут сантиметровой толщины.

Как моряк понял из краткого предисловия, предшествовавшего схватке, среди них был старший брат Констанцы, а также её поклонник – адмирадор.

Он не помнил подробностей драки. Ему только пришлось пустить в ход всё своё умение рукопашного бойца, чтобы отбиться от нападавших с минимальными потерями. Вне всяких сомнений, у его противников был немалый опыт уличных баталий. Тем не менее закончилось тем, что все четверо молодчиков оказались на мостовой.

Кажется, у одного, самого ретивого, того самого адмирадора, был проломлен череп, а у брата Констанцы – повреждена челюсть. И ещё hermano mayor, то есть старший братец, получил скользящее ножевое ранение в грудь. Двое других тоже лежали без движения.

Гудимов стоял над ними, сжимая в одной руке нож гаучо, а в другой – биту. «Спортивный снаряд» он сломал, воткнув конец его в решётку ограды, а нож стремительным замахом всадил в стену деревянного дома, сохранившегося от старинных времён.

Прихрамывая, Гудимов двинулся в сторону портовых сооружений. В голове гудело. Один удар битой по черепу он всё же получил. Мощная черепная коробка выдержала, но лучше бы этого удара не было. Над левым ухом вздувалась огромная бугровина, временами перед глазами начинал плыть серый зыбкий туман. От сотрясения мозга скорее всего. Ну и ноге досталось – посередине бедра. Это hermano mayor постарался. Угодил стальным прутом метровой длины.

Вечером на борт «Посейдона» поднялись полицейские. Было предъявлено требование о выдаче моряка, искалечившего двух человек. В ответ альгвазилы услышали, что «моряк, которого вы разыскиваете, ещё не вернулся с берега». Судно тщательно обыскали. На следующий день был проведён повторный обыск.

Гудимов действительно находился на берегу. Как только капитан узнал о результатах его драки с местными, он настоятельно посоветовал ему немедленно вновь отправиться в город и не возвращаться до самого отхода «Посейдона» из порта.

– У тебя есть местечко, где можно перекантоваться? – спросил капитан у молодого штурмана.

– Думаю, найдётся, – с беспечальной улыбкой ответил Гудимов.

– Герой, мать твою! – сказал несколько заведённый капитан. – Ты создаёшь нам проблемы.

– Мне некуда было деваться.

– Обязательно надо было связываться с этой мучачей?

– Она была неотразима. Я ничего не мог поделать с собой.

– Чёрт бы тебя побрал! Ладно, вали отсюда.

– Уже валю.

Он позвонил Констанце, и дочь скотовода с восторгом приняла предложение о новой встрече. Девушка сняла номер в другом отеле, где они и предавались любви в течение нескольких дней.

– Как здоровье твоего братца? – спросил моряк незадолго до расставания.

– Сломанная челюсть у Фернандо срастается, – ответила Констанца. – Лезвие ножа лишь скользнуло по рёбрам. Поделом ему, – она погладила моряка по щеке. – Повернись всё иначе, мы не были бы сейчас вместе.

– Что ты имеешь в виду?

– Они могли убить тебя.

– Ну, это вряд ли. Ладно, с братцем всё ясно. А как поживают его компаньерос?

– Двое обошлись без помощи врачей. Третий, Матиас, всё ещё в больнице, в реанимации. Карамба, в прошлом году он погубил свою девушку! Её звали Лусия. Она была единственной дочерью одной незамужней женщины. Этот тип выбросил её из окна второго этажа, она ударилась головой об асфальт и сломала себе шею. Полиция представила её смерть как несчастный случай, но всем известно, что это не так. Если Матиас останется инвалидом, то в какой-то степени Лусия будет отомщена.

– Как же он стал твоим адмирадором?

– Кто стал моим адмирадором?! Матиос?! Да я терпеть его не могу. И от кого ты услышал, что он мой? От Фернандо, да? Вот дурак, нашёл что сказать!

– Ты не очень-то высокого мнения о своём братце.

– Гм, не очень высокого! Во-первых, он известный пустобрех, во-вторых – лентяй, болтается в Буэносе, сам не знает зачем. В-третьих, он связался с этим негодяем Матиосом.

Уже прощаясь, Гудимов сказал, что скоро, может быть, месяца через три или четыре вновь приедет к Констанце. Нет, не будет никакой эстансии и никаких коров! Он заберёт её с собой в Россию, в Питер, где они и заживут той самой райской жизнью в любви и достатке, о которой она так мечтает. Уж должный достаток он обеспечить сумеет. Со временем он станет капитаном морского судна, и тогда оба они…

Ему действительно хотелось соединиться с ней брачными узами, и мысли об этом не покидали его весь обратный рейс. Однако время, расстояние и регулярное употребление больших порций алкоголя помешали ему сдержать данное слово.

Незаметно образ далёкой аргентинки стал как бы замыливаться. Общение с портовыми шлюхами ускорило этот процесс.

Спустя пять месяцев из Буэнос-Айреса в пароходство пришло письмо на его имя, года через полтора – другое. Во втором послании Констанца сообщила, что у неё родился мальчик, копия русского моряка, и что он растёт и развивается не по дням, а по часам и уже встаёт на ножки.

«Ему уже девять месяцев, – писала она. – Мне кажется, что он будет таким же большим и сильным, как и ты».

Сеньор Пара, её отец, поначалу впал в бешенство, возмущённый появлением у дочери внебрачного сына, но Констанца сказала ему:

– Ты хотел, чтобы у тебя появился достойный наследник, да?! Вот он, перед тобой. Тем не менее ты недоволен появлением маленького Николаса. Но что ты начнёшь говорить, когда он вырастет и превзойдёт тебя по всем статьям?! Уверена, ты будешь стыдиться, что попрекал меня моим малышом и выражал неудовольствие его появлением. Ещё я уверена, заранее знаю – ему мало будет твоей эстансии и твоего коровьего стада, он окажется способным на куда более значимое! Поверь, я уж постараюсь, чтобы из него получился Человек с большой буквы. Я сделаю из него государственного мужа или великого учёного, и своими свершениями на благо людей он прославит весь наш род и всю нашу нацию.

Сеньор Пара сбавил обороты перед таким натиском, но всё же у него хватило мужества заговорить о средствах, которые он тратит на содержание дочери, и что хотя бы в связи с этим Констанце следовало бы вести себя с оглядкой на его мнение, то есть как порядочной девушке. И тут же пожалел о сказанном.

– По-твоему выходит, что я ещё и непорядочная! – с негодованием воскликнула Констанца. – Но тебе ли говорить о чести и достоинстве, когда чуть ли не каждую неделю ты отправляешься в Санта-Фе, якобы исключительно по делам, а в завершение поездки почему-то обязательно оказываешься в борделе мамы Лорены! Об этом знает вся округа и последний tropero – погонщик скота. Что касается моего содержания, не забывай – земля, на которой расположена твоя эстансия, принадлежала моей матери, и она завещала её мне. Не твоему ненаглядному лоботрясу, беспутному прожигателю жизни Фернандо, от которого нет и не будет никакого толку, а именно мне!

– Но твой моряк – он всего лишь сластолюбивый…

– Не смей говорить о нём в таком тоне! Тебе нас не понять – с твоей мелкой торгашеской душой! С моряком из России у меня была большая любовь, какая не каждому дана – далеко не каждому. Подумай об этом, прежде чем попрекать меня в следующий раз. Добавлю ещё, что жизнь не закончилась и, чувствую это, когда-нибудь я снова встречусь с моим штурманом, пусть даже через десятилетия. Русский моряк был прислан мне самим Создателем, и я дождусь его.

 

Глава десятая

Фантастический сон

Весь наступивший день Гудимов провёл в мыслях об ушедших годах и опять-таки о женщинах, преимущественно заморских.

Кроме Констанцы вспомнилась Глоя из Сиднея. С ней ему тоже было до удивления хорошо, прежде всего психологически. Она была словно создана для него. Однако оба они понимали, что их встреча – не более чем эпизод, краткая вспышка света над тёмной бездной жизни, и что они непременно расстанутся навсегда, сохранив сердечную склонность друг к другу.

Глоя чувствовала себя одинокой и незащищённой, и он всегда жалел её.

Но, пожалуй, только с Констанцей у него заходила речь о женитьбе.

Он всё пытался представить себя в роли скотовода, хозяина южноамериканского поместья, раскинувшегося от горизонта до горизонта, но у него это плохо получалось; каждый раз его видения неизменно возвращались к бутылке вина и однообразным портовым путанам, чувства которых к нему исчезали сразу по истечении оплаченного времени.

Следующей ночью Гудимову приснился необычный, фантастический сон.

Перед ним вдруг возник огромный перламутровый шар, переливающийся серебристо-розовыми поверхностными извивами – плывущими и непостоянными; он, этот шар, словно не имел весомости и отдалённо напоминал невиданных размеров мыльный пузырь или метеорологический зонд идеально правильной формы.

Ничего подобного в реальной жизни он никогда не видел, и данный объект никак не мог быть связан с накопленной информацией.

Необычная странная сфера могла прийти только из генетической памяти или какой-нибудь космической или иной неведомой дали. Или была навеяна чьим-то могучим интеллектом, способным вторгаться в черепные коробки обычных землян и привносить в них те или иные образы и явления.

Удивительная сфера распалась на отдельные невесомые же обручи, плавно накладывавшиеся один на другой; в считанные мгновения они сложились в одно целое, образовав огромное перламутровое кольцо.

Внутри кольца тоже совершенно неожиданно, словно из тонкого мира, проявился отчётливый образ, лик какого-то человекоподобного создания. Проявился в половину роста и был явно божественного, совершенно отличного от нынешних землян происхождения. Он был велик внешне и бесконечно могуч духовной силой, лучился каким-то особым внутренним светом, придававшим ему ореол святости, и отличался неземной красотой и необыкновенным, поистине неизмеримым космическим спокойствием, совершенно не сравнимым ни с чем повседневным, мирским.

Загадочный гость некоторое время неотрывно смотрел на маленького человечка с высоты своего величия, а Гудимов всё как-то мелко, бестолково суетился перед ним, досадовал на эту свою недостойную суету и… был бессилен остановить несвойственное ему мошкариное поведение.

Он стыдился самого себя; было страстное желание хоть немного соответствовать богоподобной монументальности субъекта, появление которого, несомненно, что-то да значило, хотя бы немного сравняться с ним в бесконечном вселенском спокойствии, да только все потуги его оставались тщетными.

Затем чудный образ исчез так же внезапно, как и появился.

Гудимов проснулся и почувствовал, что досада на свою недавнюю ничтожность и незначительность не только не ушла вместе со сном, а даже усилилась.

Одновременно в глубинах сознания зародилось и чувство довольства оттого что на протяжении всего «сеанса» сновидения он действовал как абсолютно здоровый человек, вполне владеющий обеими руками и ногами и способный к стремительным скоординированным физическим действиям.

Ещё его грел сам факт появления странного божественного образа – как будто это была предварительная награда за… За что – он и сам не знал. В какой-то мере он почувствовал себя избранником. Высшая сила словно отличила его, выделив из сонмища других человеческих особей, оставшихся в повседневном стане забвения. Но зачем ей, этой силе, понадобилось выделять его?

После полуночи выпал снег, редкий в этих местах. Забелевшие окрестности изменили свои очертания. В белые одеяния укутались плодовые и декоративные деревья, тоже в значительной степени принявшие иной, сказочно-волшебный вид. Лишь воды озера, начинавшегося в полутора десятках метров от подъезда дома, ещё более чем обычно тёмно выделялись на снежном белеющем фоне.

Уже на рассвете Гудимов встал, разглядел в мути сумерек едва наметившуюся плюсовую отметку термометра, закреплённого за внешней рамой окна, накинул на себя утеплённую стёганую куртку с позолоченными пуговичными якорями и вышел на заднее крыльцо.

Присев на ступеньках, сунул в рот сигарету, но не закурил. Не хотелось ему в этот момент нарушать физиологический комфорт, привносимый в организм свежим чистым воздухом, охлаждённым только что выпавшим снегом.

Перед внутренним взором снова появились и поплыли черты ночного «гостя» в контуре перламутрового обруча. Затем они незаметно сменились тонким изящным обликом молоденькой горничной.

Что-то единое, общее было у неё с темпераментной Констанцей, канувшей в далёкое непроглядное прошлое. Бесспорно, присутствовали и явная похожесть лица, и взгляд, и фигура, и определённая психологическая порывистость.

И даже голос, звучавший не одинокой нотой, а мелодичным аккордом, почти в точности повторял певучую тональность испанской речи, так сладко истекавшей с алых женских уст в сан-мигельском гостиничном номере.

Гудимов закрыл глаза, и в ушах несколько асинхронно зазвучали упоительные слова и дочери аргентинского латифундиста, и новоявленной знакомой Полины – дочери управляющего поместьем.

Незаметно они слились в одно целое, и вслед за ними проявился какой-то новый, непрестанно повторявшийся, необычайно нежный и чистый звук. Какой – он сначала не понял, и лишь спустя сколько-то мгновений до него дошло, что это дают знать о себе капли талой воды, падающей с козырька над крыльцом.

Да, вот они, эти капли, едва видимые в не совсем ещё растаявших сумерках. Одна за другой низвергаются они в сточный керамический жёлоб и поднимают встречные столбики такой же прозрачной текучей субстанции.

Уместно отметить, что мой гринхаусский домоуправ обладал исключительно тонким слухом. Кто знает, если бы природа не наделила его неодолимой силой и буйным нравом, заслонившими другие качества, может, быть бы ему не моряком и неукротимым воителем, а выдающимся музыкантом или… Словом, человеком, имеющим прямое отношение к высокому искусству.

И вот теперь только, когда организм его ослабел, успокоился и полностью очистился от водочных паров, начал он легко и верно воспринимать тончайшие звуковые вибрации окружающей среды, слышать их и постигать не только слуховым аппаратом и содержимым черепной коробки, но и каждой клеточкой своего большого, некогда могучего тела.

А мелодия капели становилась всё сильнее и вскоре уже звенела большой нескончаемой симфонией; бывший моряк с наслаждением поддавался ей и словно становился её неотъемлемой составляющей.

Уже много позже Гудимов не один раз рассказывал мне о метаморфозах, начавших происходить с ним в те утренние мгновения.

Из всего поведанного им я понял только, что, похоже, организм его, войдя в идеально точный резонанс со звуковыми сигналами капели, каким-то чудесным образом перестроился и начал действовать в едином ключе не только с ними, но и с вибрациями основных жизнеобразующих энергетических потоков, исходивших из космоса и всего мироздания. И как следствие, проникся их сутью – вечно молодой и здоровой – и полностью подчинился им.

Молекулы, атомы, частицы атомов, из которых он состоял, и каждая клеточка в отдельности перестроили взаимодействие между собой и гармонизировали собственное функционирование в соответствии с законами, диктуемыми макрокосмосом.

В конечном счёте вслед за клетками и атомами начала перестраиваться жизнедеятельность всех его органов, а также костно-мышечной системы. Причём в точном соответствии с изначальной программой, заложенной ещё в первых истинных предков – прапращуров человека, «слепленных» самим Создателем тысячи миллиардов лет назад в иной Вселенной, ещё до зарождения нашей Галактики и Земли. С программой прапращуров – абсолютно здоровых, без каких-либо мутационных искажений, с оптимальными энергетическими потоками, основными и самыми незначительными, когда-то изначально же проистекавшими в их телах.

Сигарету он так и не закурил – почему-то даже запах табака вызывал отвращение. Его забил долгий непрекращающийся кашель, быстро доведший до изнеможения.

Преодолевая навалившуюся слабость, Гудимов вернулся в свою комнату и лёг в постель. У него начался жар. Вскоре температура поднялась почти до сорока двух градусов. Временами он бредил и отдавался во власть галлюцинаций, представлявших собой искажённые обрывки событий из прошлой жизни.

Больной исходил потом, и в минуты просветления с жадностью пил воду из стеклянных бутылей, стоявших на полу возле постели.

Удивительно, но Николая не пугали совершавшиеся болезненные процессы – он оставался абсолютно безразличен к ним и говорил себе, что если прекратит земное существование, то никому от этого плохо не будет. И не выпил ни одной таблетки, ни жаропонижающей, ни противовоспалительной, ни какой-либо ещё.

В субботу он пришёл в сознание и почувствовал себя практически здоровым.

Жар спал, кашель уже не разрывал грудь, вместе со слабостью во всём теле возникло необыкновенное физическое упоение, случавшееся только в юношеские годы. Вдобавок ко всему наступила незнакомая прежде необычная ясность ума, позволявшая точно оценивать своё состояние и тонко проникаться сутью происходящих событий.

Вечером позвонила Полина Смельчанова и спросила о самочувствии, а также о том, что ему привезти и что бы он хотел, чтобы она ему приготовила.

Взглянув в зеркало, Гудимов увидел перед собой ещё более чем прежде согбенного худого старика, изборождённого глубокими морщинами и пусть с живым, но бесконечно усталым взглядом.

Разве можно в таком виде предстать перед хорошенькой горничной?! Нет, конечно.

Он провёл рукой по многодневной седой щетине. И ответил девушке, что чувствует себя превосходно, что продуктов вполне достаточно, что он сам приготовит еду и что пусть она приезжает не раньше чем через неделю.

– Я приеду, чтобы прибраться, протереть пыль в комнатах и помыть посуду, – сказала девушка.

– Приезжать не надо, я сам всё протру и помою, – ответил Гудимов. – У меня мощный прилив энергии, и её надо на что-то расходовать.

Домоуправ нажал клавишу выключения, посмотрел на дисплей, и тут до него дошло такое!!! Телефон-то он держал в правой руке, а по щетине на лице проводил… левой. Это было удивительно до неправдоподобия!

Гудимов ещё раз поднял левую руку, попробовал сжать пальцы в кулак, сжал их и вновь распрямил. Его левая «клешня» действовала, и он чувствовал в ней почти такое же тепло, как и в правой.

Ещё он почувствовал течение живительного тепла в парализованной до этого левой ноге и обратил внимание, что уже не так заметно и неспособно приволакивает её по полу.

Искупавшись под горячим душем, домоуправ приготовил глазунью с колбасой и чёрный кофе. Не спеша позавтракал, с интересом наблюдая, как хорошо действует его ещё вчера никудышная больная рука, как она уверенно держит нож и вилку, как удобно вмещается в ней кусок хлеба с маслом.

Завтрак заметно оживил его и придал новых сил, и, опираясь на трость, он отправился осматривать владения Томарина.

Как и в первые дни, внимание его привлекало множество древесных субтропических растений, особенно изумительных на фоне остатков сухой каменистой пустоши, сохранившейся по периметру этого рукотворного эдема.

Всего несколько дней назад изношенный зашлакованный организм даже при незначительных физических нагрузках требовал немедленного отдыха, и бывший штурман через каждые двести-триста метров присаживался на первое подходящее место, будь это скамья или придорожный камень.

В этот раз он шагал по дорожкам, окаймлявшим возрождённый земельный массив, почти не останавливаясь, и сам удивлялся своей бодрости и запасу энергии.

Свежий воздух словно ещё прибавлял могучести; впервые за долгие годы во всём теле вновь ощущался прилив мышечной радости.

Уже на обратном пути возле склада, примыкавшего к винодельне, он увидел двух мужичков, грузивших какие-то ящики в кузов автомобиля типа «пикап». Гудимов подошёл, поздоровался.

Один из грузчиков, среднего роста, худощавый, со спокойным уверенным выражением лица, шагнул ему навстречу и представился:

– Владимир Смельчанов. Управляющий поместьем, – они пожали друг другу руки. – А вы, значит, в Гринхаусе командуете. Как же, слышали. Рассказывали о вас. И предупредили, чтобы, значит, оказывать всяческое содействие.

– Какое содействие?

– Ну там… Если, допустим, возникнут проблемы со здоровьем. В смысле своевременной помощи.

– Понятно, – Гудимов улыбнулся – почти так же снисходительно, как в дни своей молодости. На ум пришло, что за все дни, пока он беспомощный лежал в жару, никто так и не удосужился его проведать. И добавил: – Да нет, никакой помощи не требуется и, уверен, не потребуется и впредь.

– Нам бы раньше надо было познакомиться, – сказал Смельчанов, – когда вы только поселились в Томарине. Но, знаете ли, производственные хлопоты. А потом я был в отъезде. По семейным обстоятельствам. Никак нельзя было отложить поездку, так что извините. Да ведь Полина в курсе ваших дел, поэтому…

– У меня никаких претензий, – сказал Гудимов, продолжая улыбаться и думая о том, что и по возвращении в усадьбу управляющий не выкроил минутку заглянуть к нему, чтобы узнать, что он и как. – Вот мы же встретились, пусть только через полмесяца, и одно это уже хорошо.

Он кожей почуял отношение управляющего к своей персоне как к лишней обузе в виде пропитого насквозь алкоголика, к тому же бомжа и инвалида. Скорее всего, это Алексей Петрович таким образом просветил оного местного начальника на его счёт.

Вернувшись в Гринхаус, он взглянул в зеркало, показывавшее в полный рост, и увидел себя хоть и стариком, но довольно бодрым, с ярко горящими глазами и заметно разгладившимися морщинами на лице.

– Ну что, морпех, пожалуй, мы ещё повоюем, – сказал Гудимов, глядя на своё отражение и думая о том, какое благотворное воздействие на человеческий организм может оказывать местный климат. – И ещё посмотрим, кто кого должен проведывать. В смысле содействия по укреплению здоровья.

 

Глава одиннадцатая

Размахнись рука…

Когда ещё неделю спустя Полина Смельчанова появилась в Томарине, её взору предстал исключительный порядок во всех комнатах. Кухня сияла чистотой, а тарелки и ложки уютно покоились на своих местах в специальных шкафчиках.

В столовой же её дожидался обед, состоявший из небольшой порции винегрета с чудесной квашеной капустой, крымского борща с фрикадельками и кусочками отварного мяса, аргентинской отбивной с картошкой фри, блинчиков, начинённых нежнейшим творожком, и её любимого чая ройбуш, удивительно приятного на вкус.

Центр стола занимали графинчик с лучшим сухим вином местного томаринского производства и ваза с роскошными алыми розами, срезанными в усадебной теплице.

В воздухе витал вкусный аромат свежеприготовленных блюд.

– Та-ак, – протянула девушка при виде всего этого изобилия, – и что же мне теперь прикажете делать?

– Приказываю вымыть руки и садиться за стол.

– А вы?

– Я, с вашего позволения, составлю вам компанию.

Дочка управляющего поместьем более внимательно взглянула на домоуправа и, к своему удивлению, увидела перед собой не немощного старика, а достаточно бодрого, уверенного в себе мужчину, полностью соответствовавшего своим пятидесяти годам, причём с заметно потемневшей шевелюрой на голове вместо разреженных клоков седых волос.

– Так-так, – повторила Полина и спросила: – Но как же ваша левая рученька? Она же парализована! Как вы с одной правой…

– Была парализована, – звеняще сказал Гудимов. И подвинул ей стул левой рукой. Той самой, которая совсем ещё недавно висела безжизненной плетью. – А сейчас вполне нормально действует, – он поднял над головой обе руки и несколько раз сжал и разжал пальцы. – И я с большим, прямо-таки огромным удовольствием повозился и на кухне, и во всех комнатах – разминал мышцы.

– Вы меня удивляете.

– Я сам себе удивляюсь.

За трапезой они провели не менее двух часов. В течение сего отрезка времени Гудимов с увлечением рассказывал о морских путешествиях, в которых ему довелось участвовать, о штормах и ураганах, обрушивавшихся на их судно, о борьбе экипажа за выживание корабля в экстремальных условиях, о беззаветном мужестве своих товарищей мореманов, ну и, конечно, о яркой экзотике заморских стран.

Затаив дыхание, Полина внимала ему, лишь изредка переспрашивая о том о сём.

Вчерашний старик представился ей с совершенно неожиданной стороны. Девушка поняла, что практически ничего не знает о нём, что и сейчас он всего лишь немного приоткрылся ей и что как личность он ещё полон загадок. И он так не похож на людей, окружавших её до сей поры и, как правило, занятых исключительно сиюминутными мирскими безделицами.

Два часа пролетели, как пять минут. Полина Владимировна не без сожаления рассталась со своим новым знакомым.

– Прошу ничего не готовить к следующему моему визиту, – сказала она на прощанье. – И не надо прибирать в комнатах. Иначе закончится тем, что я лишусь своего места. И соответствующего заработка. А он мне необходим. Не забывайте – я студентка, и стипендии моей не хватит даже мышь прокормить, – она помолчала и добавила с несколько романтической загадочной улыбкой: – Однако готовите вы вкусно. На удивление. Если подобные застолья будут продолжаться и впредь, то я растолстею. Непременно.

Обведя глазами столовую, в которой они всё ещё находились, девушка остановила взгляд на управдоме.

– Порядок же вы навели… – снова заговорила она.

– Как на морском судне, – закончил за неё Гудимов. – Наведение надлежащей чистоты и блеска на вверенной территории – в крови каждого моремана.

Он проводил горничную до подъезда, где её уже ждал в своём пикапе управляющий поместьем. Прощальный взмах руки, ещё одна обворожительная женская улыбка, пикап тронулся с места, и мой старый знакомец остался один в двухэтажном Гринхаусе.

В следующую субботу Гудимов позвонил управляющему имением и попросил свозить его в Нижнекаменское за продуктами.

– Вот и окажете мне обещанное содействие, – сказал он, напомнив тем самым об их встрече и разговоре у дверей винодельни.

К появлению горничной все помещения дома опять были безукоризненно прибраны и протёрты и отличались исключительной чистотой.

Единственно, проживалец позволил себе разбросать несколько диванных подушек в гостиной и своей комнате. Чтобы Полине Владимировне было чем занять себя и у неё не появилось нового повода для упрёков.

– Та-ак, понятно, – сказала горничная, окинув комнаты первым взглядом. – Значит, опять тут работали вместо меня. Я же просила! Нет, если так и дальше пойдёт, мне непременно придётся уволиться.

– А вот, смотрите, – сказал управдом, показывая на подушки.

– Не надо из меня делать дурочку. Вы что, думаете, я ничего не вижу и не понимаю?

– Ладно, не ворчите. Пойдёмте сюда, – Гудимов провёл девушку на кухню и распахнул холодильник, набитый разными овощами и другими продуктами. – Вон сколько вам работы. Видите – ничего не приготовлено, и это при том, что я хочу есть, как тысяча морских чертей. Приступайте! Я и пальцем не шевельну, чтобы вам помочь.

– Не нужна мне никакая помощь. И не стойте у меня за спиной. Вот чего не люблю, так это когда таращатся в спину.

– Пожалуйста. Не буду таращиться – педагог вы этакий, больно мне надо. И вообще могу уйти из дома. Чтобы не действовать кое-кому на ещё не окрепшие юные нервы.

– Да уж, лучше уйдите. Одной спокойнее. И работа будет спориться.

Гудимов прошёл в свою комнату, надел лёгкий бушлат под стать прохладной погоде, опустил в карман сотовый телефон, прихватил с собой трость с удобным набалдашником и вышел из дома.

Сначала он хотел только прогуляться вокруг озера. Однако здесь его могли увидеть из кухонного окна. «Пацанка» же и так раздражена, словно муху проглотила. Ни к чему давать лишний повод для её неудовольствия.

Опираясь на трость и немного прихрамывая, старый моряк довольно бодро зашагал по одной из дорожек, ведущей в глубину плодового сада.

Вспомнился снег, выпадавший две недели назад.

Снежный покров тогда не продержался и половины дня, и взбодрённые им трава и субтропические деревья ещё заметней бросались в глаза своей свежей зеленью.

Не только зелень, но и он сам, Николай Гудимов, словно обновился после того памятного утра. Во всех мышцах, как в молодые годы, разливалась гудящая радость, требовавшая выхода в каких-нибудь решительных, дерзких поступках. На душе появилась спокойная уверенность в своих силах и физическом благополучии – психологическое состояние, редко покидавшее его в давно минувшие, поросшие быльём времена, когда он был морпехом или только начинающим штурманом.

В ушах в очередной раз зазвучала тонкая мелодия сумеречной капели, так сильно подействовавшая на него. Чтото сближало его с этими звуками, роднило с ними и вносило в организм незнакомую дотоле новую освежающую струю; вносило и словно настраивало на извечную первооснову, на ту самую, на которой зиждется не только земная природа, но и всё мироздание в целом.

Сделав круг по саду, Гудимов повернул к винодельне, темневшей за дальней от Гринхауса оконечностью озера. Сегодня в охране Ефимыч, можно сходить к нему, поздороваться, покалякать и вспомнить о флотской жизни, когда они были молодыми и бесшабашными сорвиголовами.

Он уже протянул руку, чтобы открыть дверь сторожки, как вдруг зазвонил телефон.

– Слушаю, – сказал Гудимов, поднеся мобильник к уху.

– Николай Фомич!.. – успел он услышать взволнованный и тут же оборвавшийся девичий голос. «Молчи, сука!» – почти одновременно зло и басовито выкрикнул кто-то ещё, видимо, находившийся возле девушки. Затем донёсся непонятный стук, отдалённый стон, и телефон замолчал.

Не раздумывая ни секунды, Гудимов быстро зашагал, опираясь на трость, чуть ли не побежал к особняку.

Его сразу пронизало понимание, что в доме непрошеный гость или гости и что недобрый мужской голос предвещает для девушки смертельную опасность.

В сознании спроецировались в одну целостную картину и он сам со своими возродившимися, но всё ещё ограниченными бойцовскими возможностями, и юная красавица горничная – беззащитная, подвергшаяся нападению, и чёрная вражья сила, появившаяся в стенах особняка за время его прогулки по саду и вокруг озера и это нападение совершившая.

События могли развиваться самым непредсказуемым образом, и надо быть готовым ко всему.

Ему вспомнился шум легкового автомобиля, минут пять назад донёсшийся со стороны подъездной дороги, и он увязал его с появлением нежелательных гостей.

Ага, а вон и эта машинёшка за кустами. На ней, должно быть, и прикатили незваные визитёры. Поставили в сотне метров от особняка, чтобы раньше времени не привлекать хозяйского внимания. Всё друганы нежданные сделали так, чтобы до последнего момента оставаться незамеченными. Потом скорее всего они тихо и скрытно, как воры, пробрались и в сам дом.

Полоса довольно высокого декоративного кустарника, вдоль которого он передвигался последнюю сотню метров, прикрывала его едва ли не до самых стен Гринхауса.

Быстрый скользящий взгляд по тёмным пустым окнам, стремительная – Гудимов сам удивился своей прыти – пробежка до вечнозелёного кипариса, острой пикой уходившего в вышину, и вот он уже возле верандной балюстрады.

До парадного крыльца отсюда не больше двадцати шагов, но надо быть совсем без головы, чтобы переться через главный вход.

Ухватившись здоровой рукой за перила балюстрады, управдом подтянулся и в два приёма оказался на площадке веранды.

С трудом переведя возбуждённое дыхание, Гудимов беззвучно проник в свою комнату, из неё – в коридор и замер.

– Пустите меня! – услышал он донёсшийся из гостиной девичий голос, наполненный ужасом и отвращением. – Да что вы делаете, прекратите, прошу вас, не надо, люди вы или нет?!

– А мы пока ещё ничего не делаем, мы только собираемся. Перестань трепыхаться, куклёночек, ты же знаешь, как тебе сейчас будет кайфово.

Бывший моряк узнал жёсткий басок, расслышанный в телефоне, шагнул вперёд и распахнул дверь в комнату.

Двое малых, опрокинув горничную на диван, лапали её за грудь и ноги. Третий, высокий широкоплечий парень, стоял напротив и, ухмыляясь, наблюдал за происходящим. В одной руке он держал початую бутылку с вином, в другой – пустой гранёный стакан. Выражение лица и весь его облик показывали, что он только что выпил содержимое стакана и теперь намеревался присоединиться к дружкам.

По наголо остриженным головам, характерному нелюдимому выражению физиономий, специфичной одинаковой одежде, злобной неблагожелательной атмосфере, царившей в гостиной, Гудимов понял, что это зэки, что они в бегах и что…

С натуженным стоном Полина изогнулась пружиной, пытаясь вырваться, и это отчасти удалось ей сделать. Она высвободила одну руку и вцепилась ногтями в физиономию насильника, склонившегося над ней. Тот, взвыв, отпрянул в сторону, но второй преступник с криком «Лежать, сука!» ударил девушку по лицу, и она без памяти повалилась на диван.

– Стоп, ребята! – воскликнул Гудимов, шагнув в комнату. – Я тоже хочу в этом участвовать.

На него удивлённо обернулись.

– Тебе чего, дед? – произнёс широкоплечий. И скривился лицом. – А, так это хромой, которого мы видели у озера.

Однако уже в следующую секунду он понял, что человек, вошедший в комнату, готов к самым решительным действиям.

Сделав встречный шаг, зэк замахнулся на «деда» бутылкой, но тут же получил упреждающий удар тростью по голове; ствол её с треском переломился, и в руке Гудимова остался лишь жалкий обломок с острым нащепившимся концом. Парень тяжело осел на пол и растянулся во всю длину своего тела.

Двое других отморозков, обменявшись взглядами, оставили неподвижную, потерявшую способность к сопротивлению жертву, поднялись и тоже пошли на неожиданного противника. У одного мгновенно, словно ниоткуда, появилась заточка, похожая на стилет, у другого – кастет с острыми боевыми выступами.

Выпад заточкой был проведён более чем искусно, однако Гудимов хорошо знал подобные фокусы и способы их парирования. В своё время жизнь преподала ему немало бесценных уроков. Отбив атаку левой рукой – Николаю хорошо запомнилось, что именно левой, ещё недавно парализованной, – правой он вогнал обломок палки в шею нападавшего, который в результате этого запрокинул голову и, выпучив глаза, с хрипом опустился на колени.

И всё же реакция и скорость движений управдома была уже не та (или пока не та), что в давно минувшие годы, когда он принимал вызов практически любого противника, какую бы опасность тот ни представлял, и непременно выходил победителем.

Пока наш герой нейтрализовывал владельца заточки, третий зэк проводил ему крюк в голову кастетом, зажатым в кулаке. И не миновать бы Гудимову беды, если бы уже очнувшаяся к тому времени Поленька Смельчанова не поднялась с дивана и не сделала подсечку ногой под колено бандита. Тот, нелепо взмахнув руками, стал опрокидываться на спину и ещё не успел упасть, как девушка, проделав изящный пируэт, нанесла ему ловкий стремительный удар с разворота пяткой в висок.

– Глубокий нокаут! – сказал управдом, оценивая неподвижное состояние последнего бандита. Грудь его бурно вздымалась, он всё никак не мог отдышаться после пробежки – видимо, ещё сказывались последствия многолетнего курения. – Крепко вы его приложили. Откуда такая выучка?

– «Жребий» выучил, – ответила девушка. Она отступила назад, присела на диван и обхватила голову руками; на лице её появилась и исчезла болезненная гримаса.

– Что ещё за жребий такой? – переспросил Гудимов.

– Я четвёртый год занимаюсь «жребием», – Полина провела ладонями по волосам и опустила руки на колени. Губы её шевельнуло чувство гадливости. – Жизнь заставила заниматься. Это женский рукопашный бой – лично мой выбор судьбы. К вашему сведению, есть много желающих «полакомиться» женским телом, вот как только что. И надо уметь дать своевременный и действенный отпор разным наглецам и прочей сволочи.

– Понятно. Но сегодня «жребий» вам не помог. И вы вынуждены были звать на помощь.

– Они застали меня врасплох. Подкрались сзади, схватили за волосы и приставили нож к горлу. Спасибо вам. Я только и успела сказать по телефону два слова.

Управдом оглядел преступников. Один из нападавших, тот, кому обломок палки угодил в шею, лежал в луже крови и не подавал признаков жизни. Двое других стали приходить в себя, и Гудимов поочерёдно натуго связал их бельевой верёвкой.

– Всё, звоните в полицию, – сказал он девушке.

Полина набрала нужный номер телефона и в сжатой форме объяснила ситуацию.

Полицейские, среди которых были дознаватели и эксперты-криминалисты, прибыли через полчаса. Офицер, возглавлявший следственно-оперативную группу, достал бумагу с ориентировкой и прошёл между распростёртыми зэками, оглядывая каждого.

– Это они. Вчера вечером бежали из зоны, – несколько снисходительная улыбка обитателям дома. – Вам повезло. Это такие отпетые… – он кивнул и показал пальцем на бандита с обломком палки в шее. – На счету этого типа – четверо. И остальные не лучше.

Констатация смерти одного из налётчиков, осмотр дома, довольно продолжительный допрос участников происшествия – всё как обычно в подобных ситуациях.

Бывший моряк во всех подробностях рассказал, как было дело, исключив лишь участие девушки в драке. Двух задержанных преступников поместили в автозак, третьего положили в труповозку.

С Гудимова взяли подписку о невыезде.

– Ну ты, парень, ловок, – сказал старший полицейский, закончив оформление. – С тремя такими амбалами справился! Где так драться научился?

– В морской пехоте.

– Понятно. Хорошая у тебя школа была, просто отличная. И воевать доводилось?

– Было немного.

Полина стояла рядом с управдомом. На лице её читались и не истаявшее напряжение от происшедшего, и гордость за своего защитника.

– Вы тут на отшибе живёте, будьте осторожней, – сказал на прощанье офицер. – Да двери запирайте покрепче, а то не ровён час, ещё какие-нибудь бармалеи завалятся.

Перед тем как покинуть Томарино, горничная приблизилась к Гудимову.

– Какой вы… – с нежностью проговорила она.

– Какой?

– Чудесный, замечательный!

– Заблуждаетесь, гражданочка. Вы просто недостаточно осведомлены обо мне. Я такого могу наворочать, что бесы в аду…

– Нет, не заблуждаюсь. И перестаньте очернять себя!

Не сдержавшись, Полина на мгновение прильнула к нему и поцеловала в щёку возле уголка губ.

– Спасибо, Николай Фомич!

– Это уже лишнее, – смущённо пробормотал мужчина, чувствуя возбуждение от прикосновения женского тела и продолжая ощущать место поцелуя. – Совсем лишнее.

Возвращение одной из главных мужских особенностей стало для него приятной неожиданностью, однако к радости примешалось и недовольство собой из-за проявления оной по отношению к столь юной особе.

– Как хорошо, что вы живёте в Гринхаусе! – воскликнула горничная. – Без вас было бы пусто. На душе, имею в виду.

– Даже не знаю, что ответить, – управдом улыбнулся. – Наверное, сейчас я покраснею.

Оставшись один, Николай подошёл к зеркалу. Взбудораженность, вызванная схваткой с уголовниками, всё ещё горячила кровь, и глаза его горели юношеским задором. Наверно, поэтому офицер полиции применил к нему слово «парень». Он и правда выглядел сейчас намного моложе своих лет.

В течение недели Полина несколько раз звонила Гудимову, спрашивала о здоровье, настроении, содержимом холодильника, в общем, о всякой чепухе. И обещала в следующий раз привезти таких деликатесов, какие ему и во сне не снились.

– Это будет, как бы это сказать… Ну, знаком признательности что ли, – умильно ворковала она в телефон. – От меня и всего нашего семейства.

– Признательности за что?

– Как за что! За то, что спасли меня от бандитов.

– Да ладно, забудьте.

– Не ладно! И не забуду. Вы – просто чудо-воин!

– Прекратите, не делайте из меня посмешище.

– Не прекращу. Вы…

– Вот что – никакие деликатесы мне не нужны, – сказал управдом, переводя разговор строго на еду. – Я старый солдат и моряк и привык к простой грубой пище. У меня даже вкусовые рецепторы недостаточно развиты, так что – оставьте.

– Это вы – оставьте! Вкусовые рецепторы, видите ли, у него не развиты! Что же такое закупить, чтобы обеспечить вас разной вкуснятиной?!..

Гудимов ответил, что необходимые продукты он сам возьмёт в Нижнекаменском и ей ничего закупать не надо.

– Вот съезжу с вашим папашей в село и куплю. Или пешком пройдусь. У меня сейчас силищи – как двадцать лет назад. А вы оставайтесь в своём институте, готовьтесь к экзаменам и выкиньте пока из головы Томарино. Не беспокойтесь, я тут всё приготовлю и приберу.

Мой моряк действительно чувствовал необычайный непрестанно возрастающий прилив сил и здоровой энергии, которые надо было на что-то расходовать.

Однако Полина не послушалась его и в воскресенье вновь заявилась в Гринхаус. С полными сумками разной снеди.

– Зачем вы приехали! – сказал Гудимов, не зная, куда деваться от избытка приветливости, которой горничная так и одаривала его. – Мы же договорились…

– Ни о чём мы не договаривались, – перебила девушка. – И мне просто хотелось поскорее увидеть своего спасителя. Да, пожалуйста, не удивляйтесь. Вы такой… Словом, прежде я никогда не встречала людей, подобных вам – таких мужественных и отважных, – она смерила заметно помолодевшего мужчину влюблённым взглядом. – Рядом с вами спокойно и надёжно, как…

– Понятно, – сказал Гудимов, сдаваясь. – Рядом со мной – как за каменной стеной.

– Вот-вот, как за каменной – прочной, надёжной.

 

Глава двенадцатая

Под воздействием космоса

Весной, в апреле, я заглянул в Томарино, возвращаясь из дальней деловой поездки.

Это было время года, когда поместье представляло собой настоящий земной рай. Многие равнины и возвышенности его утопали в яблоневых и персиковых садах, украшенных цветущей бело-розовой пеною. Южные склоны устилали светло-зелёные ковры молодых виноградных плантаций, отделанные тёмными прямолинейными полосами обработанных междурядий.

Немало экзотики добавляли крупнолистные субтропические деревья и декоративные кустарники. Воздух был так свеж, сладок и приятен, что голова кружилась в предвкушении чего-то необычно прекрасного и душа ликовала от избытка всевозможных радостных чувств.

Какое удовольствие было думать о том, что я не ошибся с выбором территории для своих владений!

И ещё моё честолюбие тешила мысль, что благодаря инициативе всего лишь одного человека полупустынный край превратился в место отдохновения души и источник благосостояния многих людей, прежде всего рабочих, труд которых, я уже упоминал об этом, вознаграждался в полной мере.

Ах, если бы я мог дать соответствующие указания правителям всех ведущих стран мира! Тогда гонка вооружений немедленно прекратилась бы и высвободившиеся средства могли быть пущены на облагораживание пока ещё необитаемых, непригодных для проживания или просто скудных территорий. И был бы сделан заметный шаг вперёд в плане процветания и одухотворения всей человеческой цивилизации. Вот была бы работа, действительно достойная гомо сапиенса, то есть человека разумного!

Я собирался пробыть в Томарине часа три-четыре, чтобы только проведать Николая Гудимова и узнать о его самочувствии. Известно ведь, какую разрушительную работу может совершить время с людьми, перешагнувшими за средний возраст.

Воображение рисовало ещё более одряхлевшего старика (как-никак с момента нашей встречи в Петербурге пролетело несколько месяцев), а передо мной явился богатырь – косая сажень в плечах, весёлый, пышущий здоровьем, с ярким сверкающим взором, почти такой же, каким довелось видеть его двадцать лет назад. Я онемел от изумления, а он хлопнул меня по плечу и со смехом произнёс:

– Что, не узнаёшь? Вижу, вижу, что не узнаёшь!

– Николай, Коля, ты ли это?! – я всё никак не мог поверить своим глазам. – Что за чудо с тобой свершилось?

– Действительно, со мной свершилось чудо. Все удивляются моему возвращению в молодость, и я сам не перестаю дивиться и радоваться ему.

– Воистину есть чему удивляться! – воскликнул я, продолжая вглядываться в гладкое, посвежевшее лицо действительно молодого человека. – Нет, не верю, это не Коля Гудимов, а какой-то его юный родственник!

– Из родственников у Гудимова ни души, так что придётся поверить.

Я обратил внимание, что глубокая вертикальная складка на его лбу между бровями разгладилась, можно сказать – исчезла совсем, осталась лишь небольшая слабо выраженная морщинка, которую и заметить-то было непросто с первого взгляда. Значит, и с печенью у моего дорогого Николая Фомича теперь тоже полный порядок. Вероятно, радикальные улучшения произошли и с другими внутренними органами. Ну и, само собой разумеется, со всем организмом в целом.

Прямо скажу, что несколько дней (это вместо трёх-точетырёх часов!), проведённых в Томарине, я попросту бездельничал. Даже телефон отключил, чтобы ничто не донимало из той предпринимательской карусельной жизни, которую я вёл последние десятилетия и от которой иногда начинал уставать.

Мы подолгу прохаживались по дорожкам, проложенным между рядами цветущих деревьев, – всякий раз в сопровождении несмолкаемого пчелиного гомона. Или купались в озере, прыгая в воду с небольшого трамплина, установленного несколько в стороне от подъезда Гринхауса, в укромном уголке за достаточно высоким декоративным кустарником. Или занимались в спортивном зале, обустроенном в подвальном этаже дома, где к нашим услугам было с десяток тренажёров и различный силовой инвентарь.

Помню, как помолодевший Николай двумя руками пятьдесят раз выжал две двухпудовые гири. Затем взял одну из этих тяжеленных обрезиненных чушек и трижды перекрестился.

У меня не укладывалось в голове, что это проделывает человек, ещё вчера наполовину парализованный!

– Вот так, – сказал он, опуская гирю на ковёр. – Всё как в былые годы, когда я проходил службу в морской пехоте.

Из всего рассказанного Гудимовым о фантастическом преображении, случившемся с ним, я понял только, что его организм каким-то чудесным образом настроился на энергетические вибрации не только нашей Вселенной, но и мироздания в целом. Настроился, вступил с ними в абсолютное взаимодействие, резонировал под их влиянием и в итоге полностью гармонизировался. И стал таким, каким и должен быть если не вечно, то в течение многих-многих десятилетий.

– С чего же всё началось? – спросил я у так разительно помолодевшего мужчины.

– Ты не поверишь, – начал объяснять Гудимов. Мы с ним были старинные знакомые, и сразу же, как только встретились в Томарине, условились обращаться друг к другу только на «ты». Так нам обоим было удобнее и естественней. – Ты не поверишь – вся эта трансформация со мной началась с тончайшего, чистейшего звона капели… Смотри-ка, наш миллиардер вскидывает брови и пожимает плечами! Говорю тебе: со звона самой обычной капели, что падает с крыши во время дождя или при таянии снега.

Он оборвал себя на полуслове и замолчал, поглядывая на меня так, словно я был недостаточно смышлёной личностью по сравнению с ним, и это меня неприятно задело.

– Известно ведь, – продолжил он несколько секунд спустя, – что сначала было слово, иначе – определённый звук, образовавший мир, в котором мы живём. И что любое слово несёт в себе некую энергию с жизнеутверждающим или, наоборот, негативным, разрушающим воздействием. Слово может убить, а может поставить на ноги и привнести великую радость и даже заново подарить жизнь. Так вот, учёными обнаружено, что появлению сверхновых звёзд предшествуют звуковые сигналы – своего рода человеческий шёпот, состоящий из слов. То есть слова могут не только ставить на ноги, но и инициировать в масштабе макрокосмоса возникновение новых светил, подобных нашему Солнцу и в тысячи раз крупнее его.

Гудимов опять замолчал и внимательно взглянул на меня, проверяя, как я воспринимаю его исповедь.

– Звук, в частности слово – это разновидность энергии, которая может способствовать, дать импульс возникновению других, новых энергий и энергетических сгустков. И наш земной мир, наша планета со всеми её обитателями тоже фактически представляет собой разновеликую энергию и неисчислимые её потоки. И человек среди прочего является всего лишь энергетическим сгустком, способным к саморегулированию и самовосстановлению.

Откровенно сказать, забавно было слушать эти околонаучные рассуждения вчерашнего бомжа. Но мне удалось сохранить заинтересованный вид, и речь моего друга-приятеля лилась почти без остановок.

– Ну а в случае со мной… Звук падающей капели лишь дал моему организму импульс к вхождению в резонанс с вибрациями бесконечного пространства. В итоге сто триллионов клеток моего тела «запели» в унисон не только друг с другом, но и со всем мирозданием. И не только клетки, но и молекулы, и атомы, и частицы атомов, из которых эти клетки состоят, и они тоже «затянули» единым, идеально слаженным хором.

Мне показалось, что в своих объяснениях Николай начал повторяться и привносить никчёмные усложнения.

– И откуда сия информация?

– Оттуда, – Гудимов показал пальцем на небо. – Отчасти из Интернета, но в основном из этой необъятной сферы. Из тех же глубин космоса, откуда получали информацию великий инженер-учёный Никола Тесла и многие ясновидящие и пророки. Кроме того, благодаря возникшей связи с мирозданием у меня открылись дополнительные способности, правда пока небольшие, о которых прежде я и не догадывался.

– Дас ист фантастиш! – не сдержавшись, воскликнул я с некоторой долей скепсиса.

– Он опять не верит!

– Верю, только в голове не укладывается.

– Ещё бы, понимаю! У меня порой в мозгах тоже такой шурум-бурум!

– Ты сказал, что появились новые способности. Какие, например?

– Хотя бы предвидение событий. Взять твоё появление в Томарине. Мне уже дня за три до этого стали приходить настойчивые мысли о приезде некоего «важного господина». Я даже знал, какое авто его может доставить. Всё так и произошло на самом деле.

Что касается новых способностей Гудимова, то у меня и тогда появлялись сомнения в них, и потом – тоже. Не исключено, что тут он немало напридумывал. Иначе не случилось бы тех опасностей, которые вскоре ему довелось пережить. Человек, знающий будущее, наверняка избрал бы другой, более надёжный жизненный путь.

В то же время я допускал, что мои сомнения в его новом даре могли быть ошибочными. Известно ведь – большинство провидцев, делая предсказания о других, не знают свой завтрашний день, и к данной категории, не исключено, относился и мой Николай.

– Ты помолодел лет до тридцати, – сказал я между прочим. – А почему, к примеру, не до девятнадцати или сорока?

– Потому что, приблизительно, такому возрасту соответствует наша Вселенная – в космическом масштабе. Она молодая, и ей ещё развиваться и развиваться. Говорю, она как бы подгоняет меня под своё естество. И ещё… Я чувствую, что процесс возвращения молодости не остановился, и в этом плане вашего покорного грациозо ждут новые приятные сюрпризы.

Слушая Гудимова, я не переставал размышлять о метаморфозах, происшедших с ним, в том числе о степени его ясновидения.

Мне были знакомы несколько энтузиастов, умевших погружаться в изменённое состояние сознания, открывавшее дополнительные возможности – не очень значительные, но тем не менее они появлялись.

Некоторые из них даже пытались получать ту или иную информацию из глубин мироздания, где, по современным понятиям, находится высшая мыслящая и созидательная субстанция. Только здесь их поджидали неудачи – попытки сии всякий раз оказывались тщетными из-за того, что нужный метод достижения поставленной цели представителям данной группы оставался неизвестным.

Между тем метод мог быть очень и очень простым. Ведь получилось же войти в контакт с краешком этой высшей субстанции моему моряку – личности, являвшей собой далеко не передовую часть человеческого сообщества, а как бы его осколок! В который он превратил себя, опустившись до бомжа! И он не прилагал для контакта никаких усилий, всё получилось простым, естественным путём, независимо от его воли, а как бы само собой.

Перед глазами вдруг всплыла давнишняя, накрепко врезавшаяся в сознание картина, на первый взгляд пустяковая, однако дававшая довольно чёткое представление о некой линии человеческой деятельности и, по моему разумению, имеющая большой глубинный смысл.

…Это была обычная, ничем не примечательная поездка на городском автобусе, двигавшемся по раз и навсегда установленному маршруту. Я сидел, привалившись к спинке сиденья, и думал о чём-то своём.

А прямо перед моим носом, на расстоянии какого-нибудь полуметра, несколько мух беспомощно бились об оконное стекло, пытаясь выбраться из автобусного салона в открытое пространство. И очевидно получая от этого биения немалые травмы.

Окно было не совсем плотно закрыто, рядом с мухами, в нескольких сантиметрах, сквозила узкая вертикальная щель, через которую легко можно было выбраться на свободу. Но ни одно из насекомых так и не догадалось податься немного в сторону, чтобы достичь заветной цели, и они так и продолжали бестолково колотиться о неодолимую прозрачность.

Нечто похожее происходит и с абсолютным большинством людей при попытках связаться с космическим информационным полем, то есть с определённой областью высшей силы. Словно мухи, бьются они о незримую преграду, вместо того чтобы сменить позицию и легко и просто получить доступ к самому главному – средоточию истинных знаний.

 

Глава тринадцатая

Феномен Гайнутдина

И всё же кое-кому общение с высшей субстанцией удавалось. Не случайно, как в истории с моим моряком, а благодаря определённому методу или подходу. Мне это совершенно точно известно, потому что с одним из них я встречался прежде.

Фамилию его я не знал ни в то время, ни сейчас, помню только, что это был татарин по имени Гайнутдин. Это имя толкуется как «богатый верой». И у него была жена Маргуль, что означает «королева цветов»; увидев её впервые, я сразу подумал, что своим обликом она полностью соответствует данному ей имени.

Познакомился я с ними более двадцати лет назад, вскоре после нашего с Николаем Гудимовым бегства от бандитов.

До меня допрежь того доходили слухи о Гайнутдине и его необычных, главным образом целительских способностях, дарованных свыше, но я не придавал им какого-либо значения. Мы ведь нередко видим и слышим только то, что хотим видеть и слышать.

Тогда, расставшись с моряком, я поселился в Ольмаполе, в городе, где прошли мои детство и юность и откуда ещё в советские времена наша семья уехала в поисках лучшей доли. Мне надо было отлежаться и прийти в себя после злоключений, которые я пережил.

Никого из знакомых в сём старинном городе с сохранившимися купеческими особняками у меня не осталось. Я бродил по улицам, сталкиваясь лишь с редкими чужими взглядами и всё больше укрепляясь в правильности своего решения поселиться именно в этом провинциальном городке, который находился как бы на отшибе от большой постиндустриальной жизни.

Я снял комнату у одной пожилой женщины, обитавшей в Тихоновке, пригороде Ольмаполя, в домике на крайней, в один порядок, улочке Садовые Выселки, фасадными окнами смотревшей на неширокую пойму, заросшую высоким камышом.

Дальше за поймой несла свои воды могучая Ольма, берега которой в тех местах раскинулись километров на восемь друг от друга.

Вот в этом забытом Богом углу я и хотел отсидеться, успокаивая себя мыслями, что здесь-то уж точно никто из бандитов меня не найдёт.

Денег у меня было немного, но на съём комнаты, недорогие продукты питания и мелкие текущие расходы хватало. Одна была беда: последствия тяжёлых побоев, нанесённых подручными Клеща, не исчезали. Наоборот, они всё явственней напоминали о себе.

Не буду подробно описывать своё самочувствие, скажу только, что давали знать о себе и травмированная печень, и сильнейшие головные боли, лишавшие сна. Заметно ухудшилось зрение. Меня всё больше одолевала слабость, а в левую ушибленную голень стреляла такая боль, что я чуть не валился наземь. Неудобно признаваться, но во рту всё явственней чувствовался привкус мочи, и по телу пошли отёки – явные признаки того, что начали отказывать отбитые почки.

И это далеко не полный перечень болезненных проявлений. Лекарства, выписываемые местными врачами, не помогали, и я всё чаще стал задумываться о своём невыполненном предназначении в этой жизни и, по всей вероятности, скором переселении в мир иной. И о встрече с уже ушедшими предками.

Кроме того, будучи в терапевтическом кабинете я расслышал разговор медсестёр, что дни мои сочтены, и земной мир со всем его народонаселением и проблемами сразу начал от меня отдаляться.

Мне было так плохо, что не держали ноги, и я вынужден был ходить с палочкой. Как ходят глубокие старики. Или немощные инвалиды. Собственно, таковым я уже и являлся.

Единственным моим утешением, пожалуй, была гитара, оставшаяся у тёти Оли, хозяйки квартиры, с её юных лет; покарябанные гриф и корпус, пожелтевшие от времени ручки колков наводили на соответствующие размышления.

С позволения хозяйки я брал сей во всех смыслах старинный музыкальный инструмент и, перебирая струны и негромко напевая, поверял ему своё душевное настроение, с некоторых пор всё менее радостное.

Видя, что я таю на глазах, тётя Оля как-то не выдержала и, жалостливо глядя на меня, сказала:

– Тебе к Гайнутдину надо.

– К какому ещё Гайнутдину? – спросил я, не думая в тот момент, что она говорит о том самом врачевателе, связанном с космическими силами, о котором я уже слышал ранее.

– К такому… Есть один человек. Татарин. Живёт на той стороне Ольмы, за мостом, километрах в трёх вправо от него, возле самых Ольминских гор. Лечит особым чаем и солнечной энергией.

– Да ладно вам, тётя Оля, какой чай, о чём вы говорите! Тут современная медицина ничего сделать не может. Меня вчера только врачи обследовали, целый консилиум устроили, и то…

– Ты не маши рукой. Медицина не помогает, а Гайнутдин… Он многих поставил на ноги. К нему даже из-за границы лечиться приезжали.

– Что же в самом городе о нём ничего не известно?

– Кто тебе сказал, что не известно?! Кому надо, те о Гайнутдине наслышаны. Кого как следует прижучит. А так, конечно, люди просто живут себе и живут. Ну и давно сказано – нет пророков в своём отечестве.

Несмотря на её уговоры, я оставался при скептическом мнении об успешности какого-либо лечения, фактически смирившись со своей незавидной участью. Мысли об ином измерении, реинкарнации, параллельных и тонких мирах уже не покидали меня, и я всё больше зацикливался на прекращении физического существования.

Между тем мне становилось всё хуже. Одни только уже упомянутые головные боли, отнимавшие последние силы и сводившие меня с ума, чего стоили! Я ещё не помирал, но и жизнью то состояние, в котором находился, назвать уже было невозможно. Это походило на подобие какой-то предагонии, растянутой во времени.

Промучившись ещё несколько дней, я всё же поехал к этому самому Гайнутдину. С призрачной надеждой на пусть незначительные, но изменения в моём теперешнем состоянии, хотя бы на избавление от нестерпимых страданий.

Узкая грунтовая дорога привела к заимке, на переднем плане которой возвышался дом, довольно-таки большой по деревенским меркам.

Двускатная крыша, три фасадных окна, смотревших на северную сторону, и столько же – боковых: одно на восток, в сторону двора, и два на запад, на прилегавшую опушку леса и подножие Ольминских гор. Ещё одно окно было на юг, где вздымались сами горы, поросшие лесом.

В доме пять комнат плюс застеклённая веранда. Перед входной дверью красовалось широкое крыльцо с перилами и резными балясинами. Из удобств – водяное батарейное отопление с кочегаркой возле кухни, ванна, душ, раковина с краном, водопровод с принудительной механической подачей воды из колодца, автономная канализация.

Словом, Гайнутдин построился основательно, с расчётом на долгую благополучную жизнь.

За домом и комплексом дворовых сооружений – полуторагектарный приусадебный участок с простейшей изгородью из продольных жердей.

В дальнем конце заимки – большой глубокий родник с омутком; из последнего вытекал чистый прозрачный ручей. Русло ручья пролегало вдоль всего земельного массива и затем, минуя с задней стороны хозяйственные постройки, спускалось по пологому склону к самой Ольме.

В народе родник именовали Сереньким источником. Скорее всего, он был назван так из-за серого цвета почвы, по которой пролегало ложе ручья.

Земля эта была выделена Гайнутдину лесничеством, в котором он проработал лесником чуть ли не всю сознательную жизнь, в дар за успешный плодотворный труд по охране леса и уходу за ним и по защите животных от браконьеров разных мастей.

Меня встретил старик лет шестидесяти, коротко, чуть ли не наголо остриженный и чисто выбритый, с живым взглядом внимательных, умных, добрых глаз, среднего роста, довольно крепкий для своего возраста.

Это и был сам Гайнутдин. Рядом стояла его жена. Она смотрелась лет на десять моложе – высокая, красивая, статная и благополучная. Я как-то сразу почувствовал, что она была надёжным, прочным тылом своему мужу.

Хозяин заимки взял меня за обе руки, заглянул в глаза и так и замер, словно проникаясь чем-то, доступным только ему одному. Я почти сразу почувствовал нечто вроде благодатного тепла, проникавшего через его ладони в мой организм.

– Тебе надо остаться и пожить у нас, – сказал Гайнутдин немного погодя. – Необходимо безотлагательное, стационарное, как говорят врачи, лечение. Если бы ты промешкал хотя бы до завтра, было бы поздно.

– Нет, пожалуй, со стационаром ничего не выйдет, – ответил я, мысленно оценивая свой кошелёк, пустотелый на тот момент. Со слов тёти Оли я знал, что татарин не назначает цену за лечение, а берёт, кто сколько заплатит. Самых же бедных вообще пользует бесплатно. Но мне претила даже мысль о такой крайности. – У меня не хватит денег, чтобы оплатить и курс лечения, и проживание в вашем доме.

– Об этом не беспокойся, – сказал хозяин заимки. – Потом заплатишь. Когда разбогатеешь. И не заплатишь – тоже не беда. Значит, платой будет одно лишь твоё выздоровление. Это уже немало, а правильнее сказать – самое главное.

Его добрые-предобрые глаза сощурились в сочувственной улыбке, вызывающей доверие.

– Так я и вещей никаких не взял с собой. Я ведь думал побыть у вас часок-другой, и обратно в Ольмаполь. У меня ни зубной щётки с собой, ни бритвенных принадлежностей.

– Ничего, – ответил Гайнутдин. – Найдём тебе и новую зубную щётку, и станочек с лезвиями для бритья.

– Всё же мне надо вернуться. Надо предупредить хозяйку квартиры. А то беспокоиться начнёт, дескать, пропал постоялец.

– Не будет она беспокоиться. Ольга знает, что больные, бывает, проживают у нас неделями и месяцами.

– И всё же…

– Я тебе говорю: она абсолютно спокойна. Потому как уверена, что ты находишься у нас.

Ещё до сборов на заимку тётя Оля пыталась убедить меня, что сверхъестественная исцеляющая сила, которой обладал Гайнутдин, не случайна и что он является учеником самого Создателя!

Разумеется, её слова о Творце относились к области досужих вымыслов провинциальных обитателей и не имели под собой никаких оснований. И ничего, кроме ироничной улыбки, не вызывали.

С какой-то действительно высшей силой, например с более развитой цивилизацией или просто могучим космическим умом, общение вполне могло быть, почему бы и нет – такие случаи в истории человечества отмечались и не раз, они описаны в той же Библии. Но чтобы непосредственно с Создателем, сотворившим миллиарды и миллиарды вселенных, – это сомнительно, здесь уже явный перебор! Так я тогда считал.

– Напрасно усмехаешься, – с упрёком говорила хозяйка квартиры. – Твои усмешки – от неведения. Вот скажи мне: что ты знаешь помимо своей городской жизни и того, чему тебя учили в школе и институте? Задумайся и скажи – что?! Ну да, алгебру с геометрией ты знаешь, тебе это преподавали, но ещё-то что? А ничего не знаешь, не считая суеты сует, от которой все люди маются.

Тётя Оля, конечно, упрощала, но какой-то резон в её словах насчёт ограниченности моих познаний, несомненно, присутствовал. За обыденностью жизни большинство из нас мало чем ещё интересуется, а уж о тонких материях и иных мирах если что и известно, то только из разных фееричных телепрограмм.

Хозяева заимки выделили мне одну из задних комнат и предложили располагаться.

Не успел я оглядеться в предоставленном помещении, как из горницы донёсся голос Гайнутдина:

– Эй, дорогой, милости просим сюда!

И правда, лечение не откладывалось ни на минуту. Помню, что сначала врачеватель поставил меня в энергетический поток. Для этого он положил на мою голову свою правую руку и сказал, чтобы я повторял за ним то, что он будет говорить.

Это были какие-то непонятные тюркские слова. Но произносил он их чётко, раздельно, и я в точности воспроизводил каждый звук. Одновременно он неотрывно, не смаргивая, смотрел мне в глаза. А я смотрел на него. И чувствовал всё возрастающее воздействие некоего силового поля, которое приятной тяжестью и тепловой волной стало пронизывать меня с головы до ног и привносить определённую психологическую и телесную комфортность.

Затем врачеватель начал ходить вокруг да около меня и довольно резко водить рукой сверху вниз, словно сбрасывая накопившийся в моём организме негатив. При этом он опять произносил одни и те же повторяющиеся слова, запомнившиеся мне как «алляи балам гунасиз алля».

Я не знал точно, что они означали, а только догадывался, что это своего рода заклинание, помогающее с наименьшими потерями выйти из трудной жизненной ситуации.

Много позже, работая со словарями, я узнал, что этим наговором Гайнутдин действительно как бы отсекал тёмные силы – забирал меня из лап зла.

В заключение лечебного сеанса был чай с молоком и солью, так называемый эткен-чай. Маргуль ещё именовала его напитком жизни.

Чайная церемония сопровождалась десятикратным повтором слова «алля», означавшее, как потом мне стало известно, малыш или младенец.

По словам хозяев заимки, подсоленное «снадобье» способствовало выведению из организма шлаков, и прежде всего очищению крови от вредных составляющих, накопившихся в ней в течение жизни, а слово «алля» омолаживало и избавляло от отрицательной энергетики.

Как ни удивительно, но после всех этих процедур болевые ощущения, мучившие меня, заметно притупились, мною овладело состояние некоего умиротворения, и ночью я впервые за долгое время уснул крепким здоровым сном.

Татарское «зелье» с самого начала показалось мне довольно приятным на вкус. За недели проживания на заимке я так к нему привык, что в конце концов отказался от обычного чая с сахаром. И эта привычка к слегка – как суп – подсолённому напитку сохранилась у меня до сих пор.

Трижды в день – утром, в полдень и вечером – я купался в Сереньком источнике и чувствовал, что его вода наполняет меня дополнительными порциями энергии и силы.

Перед тем как мне окунуться, Маргуль подходила к роднику, склонялась над ним и произносила какие-то непонятные сокровенные слова, довольно-таки немногочисленные и отличавшиеся необычной странной интонацией, определённо почерпнутой не из нашего трёхмерного пространства.

Однажды из чистого любопытства я спросил Маргуль, для чего эти нашёптывания и какими свойствами они обладают.

Она ответила, что её речения меняют структуру воды, делая её первозданно гармоничной, такой, какой она была на момент сотворения нашей Вселенной. Что вода представляет собой живую субстанцию, способную запоминать всё сказанное, даже оттенки голоса. Что в ней как бы отражается состояние души человека, произносящего заклинание – доброе или злое. И что энергетическая мощь воды в Сереньком источнике становится в сорок тысяч раз выше обычной, той, которую люди пьют из кухонного крана.

Позже, уже будучи в столичном городе, я узнал, что подобной энергетической силой обладает вода на столовой горе Рорайма в Венесуэле – труднодоступной для людей, а потому чистой от их негативных мыслей и эмоций.

Предполагается, что точно такая же энергетика была присуща первозданной воде, которая миллиарды лет назад впервые появилась на земле и благодаря которой и возникла биологическая форма жизни во всём её буйном разнообразии.

Ещё Маргуль сказала, что знания, как обратить особенности водной стихии на пользу себе и другим людям, в их татарском роду существуют испокон веков и по женской линии передаются из поколения в поколение.

Из всего услышанного я понял также, что структурированная вода источника приводит в подобный же первозданный порядок воду в организме человека, из которой он в основном и состоит.

– Когда входишь в родник, обязательно говори: «Ты и я – одно целое», – наставляла Маргуль. – Тогда вода с любовью обнимет твоё тело и более полно передаст ему свои полезные свойства.

Я в точности следовал её словам, и вода и впрямь как бы нежно заключала меня в свои объятия, тем самым ещё больше настраивая на оздоровление.

И всё же я спросил у Маргуль, нет ли несоответствия в одновременном использовании и воды, и той энергии, которую вливает в меня хозяин заимки?

– А может ли быть несоответствие в том, – ответила она, – что в придачу к лечению, которое даёт Гайнутдин, ты дышишь нашим лесным хвойным воздухом?

Признаюсь, что никчёмность моего вопроса заставила меня покраснеть.

– В горах Алатау, – продолжила Маргуль, – где много лет назад Гайнутдин учился врачеванию, больные тоже погружались в целебные источники – в тёплые радоновые воды. И мой муж в них окунался. Ну а здесь у нас свои «воды». Не менее полезные для здоровья.

Кроме регулярного купания в Сереньком роднике, ежесуточного трёхразового пребывания в энергетическом потоке под дланью Гайнутдина и особого чаепития мне велено было регулярно и как можно чаще обращаться к солнцу и в пределах трёх минут работать с его лучами. И в обязательном порядке произносить определённое заклинание всё того же тюркского, как я понимал, происхождения, тоже лечебного и защищающего свойства.

Разумеется, и в этом плане я делал всё так, как мне говорили. Проводил до шестнадцати сеансов в день, пять-шесть подобных процедур было моим минимумом.

Однажды в минуту игривого настроения я полюбопытствовал у Гайнутдина, что будет, если работать с солнцем без прочтения формулы и не до трёх минут, а больше?

– Александр, ты же вроде умный человек, – сказал врачеватель, – а задаёшь такие глупые вопросы. Ну навредишь себе, ухайдакаешь зрение, только и всего. И ты это прекрасно понимаешь.

Так я прожил в доме татар до середины лета. Здоровье моё явно пошло на поправку: начали исчезать проблемы с почками, почти на нет сошли головные боли, полностью восстановилось зрение, улучшилось общее самочувствие. Я стал достаточно крепко стоять на ногах и начал обходиться без палочки.

Вернувшись к тёте Оле, я продолжил лечение, состоявшее в систематичном общении с дневным светилом и употреблении целебного чая с молоком и солью. И один раз в неделю непременно приезжал к Гайнутдину для закрепительных сеансов лечения энергетическими потоками и купания в Сереньком источнике.

Если память не изменяет, числа двадцатого июля, уже после завершения «стационара» у татар, на мою банковскую карточку поступила довольно значительная, по моим тогдашним представлениям, денежная сумма из Питера.

Это был процент за одно крупное новаторское внедрение в мукомольную промышленность, позволявшее в полтора раза снижать затраты на производство муки, к чему я имел прямое отношение. А также вознаграждение за разработку и продвижение чрезвычайно полезного для человеческого организма хлеба «Юниор» – предтечи целительских хлебобулочных изделий марки «Структис», речь о которых пойдёт позже.

Я немедленно расплатился с Гайнутдином и подарил тёте Оле новую стиральную машину с автоматическим режимом работы. Себе же купил лёгкую летнюю куртку, брюки, несколько рубашек и нижнее бельё. Одежда, в которой я прибыл в Ольмаполь, уже изрядно поизносилась, и в ней стыдно было появляться на людях.

Заклинание (иначе – словесная формула), которое я разучил на татарской заимке, потом не раз помогало мне в различных затруднительных обстоятельствах, а однажды спасло жизнь при заплыве в море.

В тот момент я находился километрах в трёх от берега. И вдруг у меня начало сводить ногу; за считанные секунды мышечные судороги поразили её всю – от ягодицы до кончиков пальцев. Никакие разминания не помогали.

Тем временем заметно усилился ветер, до этого едва напоминавший о себе, поднялись высокие встречные волны. Меня стало захлёстывать с головой.

Слова заклинания прозвучали в сознании, словно подсказанные со стороны – я о них в те мгновения вроде бы и не думал. В переводе на русский они означали молодость, любовь, вечную жизнь и жизненную силу.

Непостижимым образом поражённая нога сразу же освободилась от судорог, и я хоть и через силу, но добрался до спасительной отмели.

 

Глава четырнадцатая

Княгиня Рауя

Все дни пребывания в Ольмаполе я не переставал следить за событиями в Минуринске и вокруг него. А упоминалось о них немало и в газетах, и по телевидению.

Побоище, случившееся той памятной ночью на кукурузном поле, получило большой резонанс. Средства массовой информации расписывали это происшествие на все лады, порой сгущая краски и наводя ужас на читателей и слушателей, и так запуганных тогдашним всевластием криминала.

Как-то незаметно к многочисленным трупам возле лесополосы были привязаны предыдущее убийство главаря тамошних бандитов Эдуарда Сокальчикова и расправа, учинённая на лесной поляне. Череда преступлений выглядела уже настоящей криминальной войной.

Волей-неволей газетчики и телевизионщики заставили центральные правоохранительные органы обратить внимание на сии кровавые злодеяния. В город прибыла группа дознавателей, и, по словам милицейских и прокурорских пресс-секретарей, началось тщательное расследование.

По истечении некоторого времени следствие вышло на все или почти все основные преступные организации, орудовавшие в Минуринске. Были произведены многочисленные аресты, затем пошли бесконечные допросы, очные ставки и так далее в том же роде.

Не было случая, чтобы я пропустил какое-либо сообщение, предназначенное для широкой аудитории. Информаторы многое недоговаривали, но, сопоставляя различные материалы, я смог нарисовать довольно точную картину охоты на обитателей преступного мира.

Из нечистых на руку чиновников шерстили преимущественно мелкоту и кое-кого из средней прослойки. Вся «крупная рыба» довольно уверенно проплывала мимо сетей, расставленных изобличителями. Скорее всего (по моему разумению), ускользать «крупняку» помогали обширные связи со столичными вельможами, а также подкуп самого следствия.

Это был как бы общий фон. На первом же плане находилась группировка Клеща, наиболее прославившаяся «мокрыми» и прочими злодейскими делами. Кажется, её разделали под орех.

Всё совершалось в форсированном режиме, чтобы быстрее наказать виновных и тем самым успокоить общественность. В результате судебных заседаний большинство сподвижников главного минуринского бандита получили от трёх лет до пожизненного.

И всё же кое-кому из этой страшной кодлы удалось избежать наказания.

Среди осуждённых я так и не увидел Фёдора Сокальчикова по кличке Клещонок и нескольких его ближайших сподвижников. Они как в воду канули. Их объявили в розыск, но всё было напрасно.

Напомню, что Фёдор – это младший брат главаря бандитов Эдуарда Сокальчикова и что он был одним из участников моей несостоявшейся казни на лесной поляне.

Тем не менее сообщения о Минуринске вселяли надежду, что преемникам Клеща будет теперь не до поисков какого-то мелкого предпринимателя, избежавшего их приговора, и я смогу жить спокойной размеренной жизнью рядового обывателя. Но здесь я сильно ошибался.

В свою очередь, проанализировав ситуацию, оставшиеся на свободе главари бандитов пришли к выводу, что первоисточником их бед являются предприниматель Александр Кригерт и его побратимщик Николай Гудимов, некогда проживавший в Минуринске, а затем вновь оказавшийся в их городе с частным визитом.

Как они узнали имя и фамилию моего моряка? Должно быть, его опознал кто-нибудь из старых знакомых.

Ненависть к этим двум субъектам снедала сердца злоумышленников и звала к отмщению, но пока, до поры, они вынуждены были спасать собственные шкуры.

…Никогда не было у меня столько свободного времени, как в дни пребывания в Ольмаполе. И возможностей поразмышлять тоже было предостаточно.

Едва болезни начали отступать, в голове моей снова зароились грандиозные планы по осуществлению различных проектов, связанных с новациями и изобретениями, прежде всего самыми фантастическими и подчас неохватными умом рядового обывателя.

Но для достижения чего-нибудь значительного мало разового улучшения самочувствия – необходим запас прочности, достаточно крепкое надёжное здоровье на долгие годы вперёд. Уж в чём-чём, а в этом я убедился на собственном опыте, будучи задавленным недугами и находясь в полной беспомощности.

Посему помимо употребления напитка жизни и работы с солнечными лучами, а также еженедельного лечения на заимке я чуть ли не с утра до вечера занимался совершенствованием своих физических данных.

В основном это были продолжительные многокилометровые прогулки в окрестностях города, утренние и послеполуденные или вечерние купания в Ольме и вообще постоянное пребывание на свежем воздухе. Кроме того, я возобновил занятия хатха-йогой, которой увлекался в юношеские годы, и эта древняя индийская практика также приносила определённую пользу в плане укрепления моего тела и духа.

Постепенно силы возвращались, я вновь становился уверенным в себе человеком, и надежды на полноценное будущее становились всё более реальными.

Мне было около тридцати, а личная жизнь моя всё ещё оставалась неустроенной. Наверное, поэтому меня всё чаще посещали мысли о большой любви и о той единственной, которую хотелось бы боготворить и нежить. Посещали даже в период тяжёлого болезненного состояния. Но в те моменты мысли эти носили печальный оттенок несбыточности.

По статистике одиннадцать процентов населения Ольмаполя составляли татары. Кроме православных церквей, синагоги, дома баптистов здесь стояла мечеть, возведённая в последние годы, и ежедневно с вершины её минарета ближние окрестности оглашал голос муэдзина, усиленный динамиком.

И в соседях у тёти Оли, слева от неё, тоже проживала большая татарская семья, в которой кроме отца с матерью было ещё шестеро детей и дед с бабкой.

Главу семейства звали Анвар Мустафин. Это был справный, физически сильный мужчина среднего роста, при советском строе работавший сварщиком судоремонтного завода.

Большую часть времени он занимался строительством лодок, яхт и катеров. На подворье у них стояли и почти готовые маломерные суда, и с только начинающимся остовом. Главным подручным у Анвара был его тесть – ещё крепкий старик лет семидесяти.

Нередко на помощь им приходил ещё один татарин по имени Зуфар, а по фамилии Гараев, дальний родственник наших соседей; это был мужчина сорока с лишним лет – мощный такой, рослый, в ранней молодости мастер спорта по вольной борьбе. На своём небольшом грузовичке Зуфар привозил листовое железо, дерево и прочие материалы и механизмы, необходимые в их предприятии.

Чаще всего строительство велось под заказ.

По окончании его очередная яхта или катерок немедленно доставлялись к Ольме, спускались на воду, и дальше они своим ходом прямиком двигались к заказчику. За штурвалом всегда стоял Гараев, в недавнем прошлом речной судоводитель. Обычно это были моторные суда, но однажды я видел, как корабелы спускали на воду парусно-моторную яхту и Зуфар ловко управлялся и с парусами.

Однако это всё присказка.

Из шестерых детей старшей у Мустафиных была двадцатичетырёхлетняя дочь Рауя – высокая, стройная, красивая, с какой-то особой женственной походкой, говорившей об изяществе натуры и одновременно о незащищённости и стеснительности, как мне казалось. «Цок, цок, цок», – стучали её каблучки.

Много позже она поделилась со мной тайной своей поступи. «Ходить надо так, будто между ягодичками зажат пятачок, – сказала Рауя. – Тогда походка обретёт свойственную только тебе неповторимую грацию и привлекательность».

Она всегда хотела выглядеть интересной, пленительной особой в глазах других людей – даже после знакомства со мной, – и я прощал ей эту маленькую слабость.

Черты лица её были европейские, но при более внимательном взгляде можно было различить в них и нечто азиатское. Волосы – длинные, до пояса, чёрные, подобно воронову крылу, слегка вьющиеся и жёсткие, как конская грива. От неё трудно было отвести глаза.

Сразу по окончании вуза Раую приняли в отдел экономики городской администрации, и один раз в неделю она выступала по телевизору с обзором экономического развития города и района. Короче, девушка была местной телезвездой. Броской, яркой, оставляющей неизгладимое впечатление. Программы с её участием пользовались большим успехом. Непонятно, как она до сих пор оставалась незамужней; желающих соединиться с ней брачными узами скорее всего было предостаточно.

Рауя много помогала своей матери по хозяйству: готовила еду, стирала, работала в огороде и выполняла многое другое. Нередко под её присмотром были и самые младшие братик и сестрёнка, детки примерно трёх-четырёх лет. Не исключено, что так повелось у них издавна, девушка привыкла к этой роли и уже не могла или не хотела от неё отказываться.

Чуть ли не ежедневно она попадалась мне навстречу, и мы начали приветствовать друг друга – по-иному было бы просто немыслимо и ненормально.

Впрочем, я здоровался со всеми членами этого большого семейства – и старыми, и малыми. Мне нравилось произносить татарское «исэнмесез», что означало «здравствуйте», или «сэлам», то есть «привет». Такое обращение вызывало у татар улыбку и настраивало на доброжелательный лад.

Мне сразу помнилось, что девушка поглядывает на меня не так, как на всех остальных, а более пристально и прочувственней, что ли. При определённой доли фантазии можно было бы даже сказать, что я вызываю у неё интерес не только как личность, но и как персона мужского пола.

Но в ту изначальную пору нашего общения мне, тяжело больному человеку, было ни до чего, и её взгляды я в общем-то пропускал мимо сознания, исключая появление каких-либо ответных эмоций. Да и какие любовные перспективы могли быть у человека с угасающим здоровьем и думающим только о конце дней своих?

После уже, когда мы сошлись достаточно близко, Рауя сказала, что в первую же нашу встречу на тротуарчике перед домом тёти Оли она увидела… Дословно это прозвучало так: «Я увидела красоту души человеческой. И глаза, в которых светился ум».

Для меня это была более чем лестная оценка, и в дальнейшем во взаимоотношениях с Рауёй я всегда старался полностью соответствовать ей.

Если совсем откровенно, то и мне запомнилось то утро, когда мы впервые увидели друг друга.

Рауя шла навстречу, мы столкнулись взглядами, и она подняла руку, чтобы поправить причёску. Этот жест её означал немалое. Так безотчётно делают многие женщины, когда на них производит сильное впечатление человек противоположного пола.

Как я уже упоминал, вследствие пребывания на заимке Гайнутдина здоровье моё пошло на поправку, и я делал всё возможное, чтобы ускорить этот процесс. В особенности мне нравилось плавать в Ольме, и с каждым днём я преодолевал всё большие водные расстояния.

Среди прочих новых знакомых на реке мне довольно часто доводилось встречать и старшую дочку соседей.

Прелестная татарочка обычно попадалась на дорожке бетонной дамбы, которой была опоясана островная часть города, в том числе и наша Тихоновка, и несколько раз я видел, как она гоняла по Ольме на лёгкой дощатой байдарке, ловко орудуя двухлопастным веслом.

Байдарка была личной её собственностью. Закончив очередную одиночную регату, Рауя оставляла её на ближней лодочной станции.

Этот тёплый, пожалуй, даже жаркий сентябрьский субботний день не предвещал ничего особенного и проходил по обычному для меня расписанию.

Во второй половине дня, когда солнце преодолело три пятых пути от зенита до горизонта, я в очередной раз отправился на реку. На своём всегдашнем месте сбросил с себя одежду и обувь и вошёл в воду.

Утром я уже совершил примерно километровый заплыв, и теперь мне хотелось пройти ту же дистанцию.

«Ты и я – одно целое», – сказал я воде, погружаясь в неё по пояс, а затем и по грудь. И оттолкнувшись от дна, взял направление на прежний утренний ориентир.

Метрах в двухстах от берега, я заметил приближающуюся байдарку с загорелой девичьей фигурой. Это была Рауя. Соседушка приветливо улыбалась. Безусловно, у неё было желание перемолвиться со мной. Это видно было по выражению лица, прежде всего по улыбке, которая была адресована мне.

Она размеренно взмахивала веслом, и байдарка ровно двигалась, пересекая мне путь. Я сбавил темп, почти остановился, чтобы пропустить девушку.

Нас разделяло не больше пяти метров, когда моторная лодка типа «Казанки» на подводных крыльях, мчавшаяся параллельным с байдаркой курсом, в некотором отдалении за ней, вдруг резко повернула и устремилась прямо на это крохотное утлое судёнышко.

– Куда! Назад! – закричал я и замахал рукой, требуя остановиться. И тут же понял, что лодочник смертельно пьян, что он в невменяемом состоянии и совершенно не осмысливает свои действия.

– Береги-ись! – снова закричал я, пытаясь привлечь внимание Рауи к приближающейся опасности. Она оглянулась, и в то же мгновение последовало ужасное столкновение.

Удар пришёлся в середину байдарки. Лодочку смяло и начало как бы складывать пополам; взлетели куски обшивки, показавшимися особенно тёмными на светлом фоне небосвода. Девушку подбросило вверх, она взмахнула руками и упала, ударившись головой о руль искорёженного судёнышка.

«Казанка» без какой-либо задержки продолжила свой сумасшедший маршрут, а силуэт обездвиженного женского тела стал скрываться под всё увеличивающимся слоем воды. Я рванулся вперёд и, сделав вдох, почти сразу же нырнул, устремив взгляд на очертания фигуры, тающие в зеленоватой полумгле. Где-то в подсознании отметилось, что мои физические занятия, в том числе йога на задержку дыхания, не прошли даром, что сейчас я снова способен на многое, включая погружение на достаточно большую глубину. Но всё это шло вторым планом, прежде всего я молил о том, чтобы выдержал стресс и не перестал функционировать организм девушки.

На глубине приблизительно четырёх метров, мне удалось схватить тонущую за волосы. И тут же, что было сил, я устремился к солнечному свету, блёклому и размытому.

Вот мы уже на поверхности. Жадно хватая ртом воздух, я повернул девушку лицом вверх и, продолжая удерживать её за волосы, поплыл к берегу.

Было абсолютное безветрие, на реке – никакого волнения, и лицо спасаемой неизменно оставалось поверх воды. Ещё помогало то, что голова её затылком легла на мою согнутую в локте левую руку.

Я рвался к берегу в каком-то исступлении, бешено работая свободной рукой и ногами.

Уже на бетонном откосе дамбы, признаюсь, я несколько секунд лежал без движения, не имея возможности пошевелиться. Но затем необходимость действий заставила превозмочь себя. Положив девушку животом себе на колено, я стал ритмично надавливать ей на спину, чтобы тем самым усилить давление в области груди.

К счастью, мне не пришлось делать ни искусственного дыхания, ни каких-либо иных дополнительных действий, рекомендуемых при спасении утопающих. Видимо, вода не попала в лёгкие и у моей соседки просто была рефлекторная остановка дыхания.

После восьми или десяти надавливаний Рауя вдруг напряглась, резко с надрывом закашлялась и сразу же задышала. Сначала прерывисто, с продолжающимся подкашливанием, а затем глубоко и немножко взахлёб, как после быстрого бега. Я положил её на спину. Девушка открыла глаза, и мы встретились взглядами.

– Что случилось? – спросила она. – Как я здесь оказалась?

Опёршись руками о бетон, она села и некоторое время довольно безучастно и бессмысленно смотрела в сторону реки.

– Где моя байдарка? – последовал следующий вопрос. И тут же – полный вдох и свободный выдох. Девушка всё больше оживала и приходила в себя.

Дотронувшись до виска, где пунцовела довольно заметная ссадина, Рауя легонько простонала:

– А, так этот тип всё-таки наехал на меня!

Она повернула голову, и я проследил за её взглядом. Невдалеке от нас виднелась та самая злополучная «Казанка».

Как я понял, моторка на всей скорости влетела на откос дамбы и так и осталась на нём. Находившийся в лодке человек спал теперь беспробудным пьяным сном.

Я предложил Рауе дойти до речного вокзала, до которого было рукой подать, и вызвать «скорую», но она ответила, что чувствует себя вполне удовлетворительно и в медицинской помощи не нуждается.

– Вы спасли меня, – сказала Рауя. – Теперь я обязана вам по гроб жизни. Не знаю, как вас благодарить…

– Никто ничего никому не обязан, – ответил я. – И никаких благодарностей. Вы остались живы, а что может быть выше этой награды?

Обменявшись ещё несколькими словами, мы поднялись на верх дамбы, спустились по другую её сторону и по тропинке, петлявшей среди тростника, направились к нашим Садовым Выселкам. Я намеревался пойти домой, но Рауя сказала, что хотела бы в моём присутствии рассказать о случившемся своему отцу.

Как обычно, Анвар Мустафин был во дворе, занимаясь очередным судёнышком.

Узнав о столкновении на реке, он переменился в лице и некоторое время не мог произнести ни слова. Придя же в себя, стиснул обеими руками мою ладонь и, по-прежнему молча, упёрся в меня неподдельно благодарным взглядом.

Рауя улыбнулась, наблюдая за отцом.

– Папа, – сказала она, – Саше я обязана вторым рождением. Думаю, нам надо как-то отблагодарить…

– Кто?! – придушенно спросил Анвар. Я понял, что он спрашивает о пьяном человеке, наехавшем на его дочь, назвал номер лодки и сказал, что, возможно, вместе с хозяином она ещё находится на откосе дамбы.

– Он не соображал, что делал, – сказал я в заключение.

– Это не меняет дела, – последовал ответ. – Моя дочь чуть не погибла.

В тот же день Анвар встретился с виновником происшествия на реке и решил все вопросы как моральной, так и материальной компенсации. Причём довольно просто, ограничившись лишь тяжёлыми угрожающими интонациями в голосе.

Вечером, уже в глубоких сумерках, мои соседи организовали небольшой сабантуй в честь спасения дочери, накрыв стол прямо во дворе дома, под светом электрической лампочки с лёгким куполообразным абажуром.

Кроме нас с тётей Олей и самих хозяев присутствовали Зуфар Гараев и ещё несколько мужчин из числа речников и корабелов. Пили водку и какое-то самодельное вино.

Налили и мне, но за всё время застолья я не употребил и половины рюмки. Несмотря на все уговоры. Методика оздоровления солнечной энергией не терпела курение и алкоголь, и мне не хотелось нарушать гармонию организма, подаренную не знающим себе равных отставным лесником. Зато я много пел, аккомпанируя себе на тёти-Олиной гитаре. Моё окружение с удовольствием слушало меня, постоянно требуя сыграть и спеть ещё что-нибудь и то и дело подпевая.

Среди разного другого я включил в свой репертуар и «В горнице моей светло», в общем-то довольно известную незатейливую песенку с содержанием, созвучным и происшествию на реке, и моему на тот момент душевному настроению.

Это завершающие слова песни.

На последних нотах глаза хозяина дома увлажнились, и я в угоду ему повторил четверостишие.

Застолье дружно подхватило мой голос, слаженный хор заполнил двор и выплеснулся далеко на улицу.

По щеке Анвара прокатилась крупная одинокая слеза. Краешком зрения я замечал его непреходящие признательные взгляды и понимал и чувствовал, что у меня появился ещё один верный надёжный друг.

Почти не прикасалась к своей рюмке и Рауя.

Её братишки и сёстрёнки рассказывали мне, что, в отличие от своих родителей, она самая настоящая мусульманка. Как и её бабушка. Что каждое утро, повязав на голову светлый голубенький платочек, она уединяется для молитвы и разговора с Всевышним. Что и в житейских ситуациях она нередко вскидывает руки к небесам, умоляя Высшую силу подтвердить чистоту её приверженности той или иной истине.

Вероятно, и воздержанность к вину была не только следствием характера девушки, но и нерушимостью её веры в Аллаха.

Когда мы встречались взглядами, я всё никак не мог сдержать улыбки, хотя и старался придать себе беспечный равнодушный вид. Рауя же неизменно опускала глаза, и лёгкий, почти незаметный румянец окрашивал её ланиты. Меня мало заботила её набожность и приверженность исламу. А если быть более точным – не заботила совершенно. К тому же я считал, что коль чистый просветлённый девичий образ в определённой степени является следствием верования, то пусть будет благословенна эта вера.

Главное, что Рауя не проявляла фанатичности в своём убеждении. Фанатиков, особенно воинственно настроенных, я всегда избегал и считал их в некотором роде сумасшедшими, свихнувшимися на том или ином идейном положении.

В какой-то степени я сам был верующим человеком и не сомневался, что в глубинах космического пространства есть могучая мыслящая первооснова, время от времени вмешивающаяся в деятельность как человеческой цивилизации в целом, так и в судьбу и дела отдельно взятого её представителя. И что именно она создала и нашу Вселенную, и всё, что вокруг неё, то есть бесчисленное множество других вселенных и разных мирозданий.

В эту высшую основу я верил уже много лет и надеялся, что она покровительствует мне.

Что и говорить, после того происшествия на реке всякие условности между мною и Рауёй рухнули, и мы стали встречаться чуть ли не каждый вечер.

Перед окончанием рабочего дня я обязательно ждал её у парадных дверей городской администрации. И провожал до дома. Или становился «услужником-носильщиком» в её походах по магазинам. А по утрам шёл с ней от дома до автобусной остановки.

Ещё она позволяла мне надевать ей сапожки, что я проделывал с великим наслаждением и угодливостью, по возможности продлевая процесс надевания.

Иногда в пасмурную погоду мы коротали время в одном из ближних кафе, а в выходные дни, случалось, брали билеты в местный драмтеатр на премьеру какого-нибудь спектакля и, расположившись на соседних креслах, держались за руки.

Зимой на лыжах отправлялись на Ольму и по заснеженному льду уходили далеко за пределы города.

Хорошо запомнилось, как однажды мы взяли пневматический пистолет и, спустившись в поросший лесом заснеженный овраг, стреляли по бумажной мишени, прикреплённой в нескольких шагах. Но стрельба шла как бы на особицу, параллельным ладом; я чуть ли не неотрывно смотрел на мою любимую, наслаждаясь милым девичьим обликом, – для меня она каждую секунду была самым главным в моём душевном состоянии.

Мне нравилось произносить её необычное имя. Нередко я называл её Раулиной. Или производным – Линой. Или уменьшительным – Линочкой.

Ещё я величал её княгиней, хотя в этой игре слов ей больше бы соответствовал титул княжны. Но слово «княгиня» звучало весомей и значительней и точнее подходило для оттенения её божественной красоты и величественности. Она только улыбалась в ответ, не просто, а с некой таинственностью.

С Рауёй мне было так хорошо, спокойно и уютно, как никогда раньше, даже в начальные детские годы в объятиях любимой матушки. Находясь рядом с ней, я чувствовал себя действительно счастливым, и неведомое прежде сладкое обволакивающее блаженство заполняло мою душу и тело. В определённом смысле это было погружение в нирвану, то есть достижение конечной цели и прекращение страданий.

Спустя некоторое время мы поняли, что самым лучшим для нас обоих было бы соединение наших судеб.

Единственным препятствием оставались мои проблемы со здоровьем, всё ещё напоминавшие о себе. Но я надеялся со временем полностью избавиться от всех недугов, и вот тогда… Улучшающееся физическое и психологическое состояние говорили мне, что день и час этого соединения неуклонно приближаются.

 

Глава пятнадцатая

Охотники на людей

В тот последний день моего пребывания в Ольмаполе, я приехал на заимку часов в десять утра.

Как обычно, Гайнутдин поставил меня в энергетический поток, затем купание в Сереньком источнике, непродолжительная прогулка по опушке леса и в заключение – обед вместе с хозяевами.

Всегда хлебосольная Маргуль не поскупилась и в этот раз: на столе были тукмаш, то есть суп с домашней лапшой и курицей, плов с бараниной, татарский омлет тунтэрма и забеленный молоком слегка солоноватый чай с бармаком – печеньем, приправленным маком и конопляным зерном.

За обедом мой врачеватель сказал, что теперь я в обычном, житейском понимании полностью здоров. Однако и впредь мне было бы полезно ежедневно пить целебный чай с молоком в сопровождении заветных слов, кратко работать с солнечными лучами и вообще вести здоровый образ жизни. Во избежание повторного погружения в болезненное состояние. И для сохранения прекрасного самочувствия и продления молодости.

Едва наше застолье закончилось, рядом с домом послышался шум автомобильного мотора.

Посмотрев в окно, я увидел вышедшую из такси взволнованную Раую. Никогда прежде не приезжала она на заимку – значит, произошло что-то экстраординарное.

Оставив хозяев, я заторопился встретить её.

– Что случилось? – спросил я, приблизившись к своей любимой.

Она отвела меня в сторону.

– Тебе нельзя возвращаться в город.

– Почему?

– Там… Короче, сейчас в доме у тёти Оли находятся какие-то подозрительные типы. Спрашивали о тебе.

– Ну и что?

– А вот что…

Со слов Рауи мне представилось следующее.

Спустя некоторое время после моего отъезда на заимку на Садовых Выселках появились двое явно не местных «джентльменов» – один высокий, а другой – чуть ли не на голову ниже. Они прошлись туда-сюда по улице, исподволь приглядываясь к окнам, дворам и прилегающим окрестностям, то есть проводили своего рода рекогносцировку. После чего остановились возле тёти-Олиного дома, поговорили между собой и постучались в калитку.

– Что надо? – спросила тётя Оля, выйдя на крыльцо.

– Александр Кригерт здесь проживает? – послышалось в ответ.

– Ну здесь. А вы кто будете?

– Мы с ним старые друзья, его бывшие партнёры по бизнесу. Он говорил, наверное, что занимается разными новациями и проталкиванием передовых технологий?

– Рассказывал что-то такое. А вы друзья, значит, будете… Только Кригерта сейчас нету. И долго ещё не будет. Он часа через четыре появится, не раньше.

– Ничего, мы подождём. Вот здесь на скамеечке, в тенёчке возле сирени сядем и будем ждать нашего друга.

Надо сказать, что скамья эта была поставлена у калитки рядом с изгородью и спереди и с обеих сторон её почти полностью закрывал широкий сиреневый куст. Так что седельщиков можно было заметить, тем более узнать кто это, лишь подойдя совсем близко, с расстояния не более десятка шагов.

– Да что на скамеечке-то! Коль друзья… Вы в дом заходите, я вас чаем угощу.

Простодушная тётя Оля зазвала незнакомцев в дом, провела в кухню и стала собирать на стол. Между хлопотами она вышла в кладовую за вареньем и сдобной выпечкой, оставив гостей одних. Когда же вернулась, увидела старшего из них, высокого, с хорошо заметным косым шрамом на лбу, в моей «опочивальне». И показалось ей, будто он только что выдвигал ящики комода, где хранились мои вещи.

Человек со шрамом при её появлении сделал вид, будто рассматривает комнату, и сказал, что ему интересно, как тут, в каком убранстве поживает его дорогой Кригерт.

После чего дотронулся до гитары, висевшей на стене, и, зацепив пальцами за струны, издал низкий угасающий звук.

– Да, любил, любил Сашок на семиструнной поигрывать, – сказал он, прежде чем вернуться на кухню. – Знаю, помню.

Бандиты в своё время перерыли всю мою квартиру в Минуринске в тщетных поисках денег, заглядывали даже в резонаторное отверстие моей тамошней гитары и знали, что я пою, аккомпанируя сам себе. Что они сделали с моим музыкальным инструментом, я уже рассказывал.

Но тётя Оля поняла, что дело вовсе не в дружеском интересе. И упоминание о моём увлечении не сбило её с толку.

Очень покоробила её бесцеремонность гостя. Во-первых, никто этого «дружбана» в мою комнату не приглашал. Во-вторых, рыться в чужих вещах!..

С этого момента начала она приглядываться и прислушиваться к неожиданным визитёрам. И обнаружила коечто, чего не должно быть у людей, прибывших проведать старого товарища.

Неловкое движение низкорослого, борт куртки слегка распахнулся, и под ним в темноте пазухи на долю секунды показалась пистолетная кобура.

Тётя Оля была человеком далёким от военного дела, но и до неё сразу дошло, что это за штука прячется у него под одеждой. К друзьям с подобными вещами не ходят. Кроме того, настораживали недобрые взгляды «партнёров по бизнесу», нет-нет да проскальзывавшие под сенью деланных улыбок. Плюс ко всему постоянный энергетический негатив, источаемый этими людьми…

Всё прояснилось, когда, выйдя в очередной раз из кухни, она приложилась ухом к притворенной двери.

– Старуху тоже придётся мочить, а, Шляхта, как ты думаешь? – вполголоса спросил низкорослый.

– Ну и замочим, что тут особенного, – послышался ответ, приправленный зевотой. – Свидетельница нам ни к чему. Одним человеком больше, одним человеком меньше – какая разница.

– Надо было вечером прийти, в сумерках. И Кригерт скорее всего был бы дома, и гарантия, что нас никто бы не увидел.

– Не калгазись ты, Носок. Выселки – улица окраинная, безлюдная – нас и так никто не видел и не увидит. Вот перекусим как следует, чайку у этой старой дуры попьём, посидим, отдохнём, а там и вечер настанет. К тому времени и наш предприниматель заявится. Положим обоих, а потом по тёмному и свалим. Но перед тем как перерезать горло этому бундесдойчу, я, конечно, из него жилы повытяну. Повизжит он у меня, гадёныш. В прошлый раз я его недорезал, Федька чего-то слюни распустил, не дал, зато теперь наверстаю.

От всех этих слов простодушность тёти Оли как рукой сняло, и стала она проявлять достаточно хитроумности и мужества, чтобы обезопасить нас обоих.

Нацепив на лицо маску провинциальной наивности, хозяйка дома принялась с ещё большим усердием обслуживать непрошеных гостей. К чаю она даже подала бутылку самогонки собственного изготовления, но от алкоголя мужчины отказались, сказав, что выпьют только в компании со мной.

– А давайте я вас сырыми яйцами угощу! – сказала тётя Оля, приветливо, с долей умильности глядя на застольщиков. – Вы, небось, и не помните, когда в последний раз такое кушанье отведывали. Не беспокойтесь, у меня курочки молоденькие, первогодки, все здоровенькие, яички без всяких там… Я в прежние года, перед тем как на работу пойти, пару-тройку выпью, и это был весь мой завтрак – лёгкий, питательный и полезный. Да и сейчас нет-нет, а свеженькими яичушками себя побалую.

Мои «друзья» приветливо же покивали ей в знак согласия, и тётя Оля побежала в сарай.

– Сейчас, я вам тёпленьких ещё принесу, – крикнула она на бегу, – только снесённых!

Сарай боковой стеной примыкал ко двору Мустафиных, и в этой стене было небольшое оконце. Подбежав к нему, тётя Оля распахнула створку.

Во дворе был один только Минихалил, средний сын Мустафиных, мальчик лет двенадцати, что-то строгавший рубанком на столярном столе.

– Мини! – окликнула она. Мальчик оглянулся и, увидев, что соседка машет ему рукой и лицо её искажено гримасой незнакомой напряжённой испуганности, быстро приблизился.

– Отец дома? – придавленно спросила тётя Оля.

– Нет никого, – ответил тот. – Отец с дядей Зуфаром на машине за чем-то поехали, мать на рынке, а дедушка с бабушкой…

– Ладно, – сказала тётя Оля, не дав ему договорить. – Звони Рауе, скажи ей…

Несколькими словами она объяснила ситуацию с визитёрами. Мальчик побежал к телефону, а добрая женщина, достав из куриных гнёзд несколько яиц, вернулась к гостям.

Выслушав брата, Рауя задумалась. Обратиться в милицию? Нет, пока те расшевелятся, может случиться всё, что угодно. Отпросившись у начальницы, она вызвала такси. Однако, прежде чем уйти, всё же набрала «02».

– С вами говорит Раиса Мустафина, экономист городской администрации, – сказала она, представляясь дежурному милиционеру. Раисой её обычно называли на службе и в повседневной жизни за пределами дома. И отчество переделывали на русский лад.

– Слушаю вас, Раиса Андреевна, – учтиво ответил дежурный, хорошо знавший девушку по её телевыступлениям. – Какое-то ЧП?

Коротко же Рауя сообщила о засаде, устроенной в доме на Садовых Выселках.

– Надеюсь на вас, – сказала она в заключение. Затем, быстро собравшись, вышла из кабинета и спустилась к парадному подъезду, где её уже ждало такси.

Услышав про косой шрам на лбу одного из визитёров, я сразу понял, кто это, и почувствовал, как сжалось в груди; на лбу и висках выступили капли холодного пота. Достав платок, я отёр лицо.

Однако, если разобраться, ничего особо неожиданного не произошло. Подобного визита следовало ожидать. Я с самого начала знал, что люди Клеща в лепёшку расшибутся, а рано или поздно найдут меня.

– Эти двое… Кто они, твои враги? – с тревогой спросила Рауя.

– Это бандиты. Когда-то они уже пытались убить меня.

– О Господи! Убить? За что?

– Они обложили меня налогом, который я не в состоянии был выплачивать. И тогда их главарь решил провести показательную казнь.

– Как, только за это?!

– Да, такие у них «порядки».

Рауя недоверчиво покачала головой, не в силах осмыслить бандитскую логику.

– В Ольмаполе у них могут быть сообщники, – сказала она несколько мгновений спустя.

– Скорее всего.

– Я привезла тебе деньги. Вот, это то, что у меня было с собой в портмоне и что на скорую руку удалось собрать в нашем отделе.

Она протянула мне сумму, вполне достаточную на первое время. Паспорт я всегда носил с собой.

Мы поведали хозяевам заимки об угрожавшей мне опасности.

– Не беспокойся, с тобой всё будет хорошо, – сказал Гайнутдин, выслушав нас.

– Откуда вы знаете? – сказал я, не в силах скрыть своей нервозности.

– Знаю, Санёк, поверь старику, – татарин с видом провидца ободряюще кивнул головой. – Всё у тебя образуется и будет в лучшем виде, попомни мои слова.

Рауя села в ожидавшее её такси и поехала в Ольмаполь. Гайнутдин же на своём стареньком «Москвиче» повёз меня в соседний Невольск, из которого можно было выбраться водным и автомобильным транспортом и железной дорогой.

Километра через четыре, когда мы уже были на междугородней трассе, навстречу нам попался внедорожник.

Машина мигом проскочила мимо нас, и всё же я успел разглядеть человека, пригнувшегося к рулю; черты лица его показались мне знакомыми. Где-то мы с ним встречались. При весьма необычных обстоятельствах. Я оглянулся. Автомобиль «знакомца», замедлив ход, свернул на просёлок, ведущий к заимке. Перед глазами всплыла лесная поляна и огромный рослый детина с ножом, тот самый Шляхта.

– За рулём машины, повернувшей к вашему дому, бандит, самый настоящий, – сказал я. – Фамилия его Поляков, один из тех, что прибыли разделаться со мной. Как бы там чего не вышло…

– С Маргуль всё будет в порядке, – ровно, без эмоций ответил Гайнутдин. – Этот тип спросит о тебе, Маргуль скажет, что ты уехал в Ольмаполь, и он вернётся несолоно хлебавши.

– Они не успокоятся и снова начнут искать меня. До тех пор, пока…

– Насчёт этого не волнуйся, я уже говорил. Ты останешься для них недосягаемым. Но беспечность, конечно, в твоём деле не помощник.

Я вроде бы поверил ему, но тревога не отпускала меня.

– Не забывай о солнечной энергии и чае с молоком и солью, – повторил он, высадив меня в Невольске. – Помни, что здоровье можно черпать вёдрами, а можно – лишь чайной ложкой. Всё зависит от твоего усердия и целеустремлённости. Будь опрятен. И честен. Не повышай голоса. Никогда. Ни на кого. И держи мысли в чистоте.

Последнее означало не что иное, как позитивное благостное мышление, на которое мне и самому хотелось быть настроенным на все сто.

Я снова был полностью здоров, физически силён, и меня любила девушка сказочной красоты. Вдобавок судьба только что помогла мне избежать смертельной опасности. Всё это вместе взятое обостряло чувства и вселяло надежды на благополучное будущее.

Исходя из моих представлений о возможной погоне и способах ухода от неё я упросил капитана одного грузового судна взять меня с собой. За определённую мзду, конечно.

Двое суток пути по бесконечной водной артерии, затем почти тысячекилометровый крюк на рейсовом автобусе, ещё сутки в купе скорого поезда, и я прибыл в северную столицу, где меня ждали дивиденды от неуклонно возраставшего производства хлебобулочных изделий под брендом «Юниор». Продукции, которую брали нарасхват и которая получала всё большее распространение – из-за её необычайно полезных свойств.

В моём распоряжении оказались вполне достаточные денежные средства, и я вновь вернулся к своему замыслу по внедрению в жизнь разных новаций и изобретений.

Дела закружили меня, но не настолько, чтобы забыть о девушке, оставшейся в далёком провинциальном городе. Я постоянно переписывался со своей княгиней, звонил ей и был в курсе тамошних событий.

Вернувшись с заимки, Рауя первым делом отправилась в местный отдел МВД. Дежурный офицер, тот самый, с которым она до этого говорила по телефону, сообщил, что по указанному адресу на Садовые Выселки был отправлен наряд милиции.

– Не беспокойтесь, Раиса Андреевна, – сказал офицер, – всё под нашим контролем.

Действительно, в доме гражданки Поздняковой находился посторонний, некто по фамилии Носков, оказавшийся сотрудником частного охранного предприятия города Минуринска. Милиционерам мужчина представился старым знакомым Александра Кригерта. При себе он имел лицензию на ношение пистолета Макарова. Но в кобуре у него был не ствол, а… поджаренные семечки.

– А где шпалер? – спросил старший наряда.

– Зачем он мне? – с невинной улыбкой ответил Носков. – К друзьям с подобными вещами не ходят. Пистолет я только на работе с собой ношу. Кобура же так, по привычке – чтобы чувствовать, что она есть.

В общем, никаких подозрений этот человек не вызвал. На вопрос, где его спутник, Носков ответил, что товарищ его по фамилии Поляков отправился по магазинам и должен появиться ко времени моего возвращения.

Закончив допрос, милиционеры удалились.

– Креститься надо, – уже спускаясь с крыльца, сказал один из них хозяйке дома.

– Зачем это? – спросила она.

– Когда казаться начинает.

Вслед за ними отбыл и мой «друг».

– А ты, хозяюшка, хитра, – сказал он тёте Оле, перед тем как покинуть дом. – Сумела-таки предупредить мусоров. Ладно, старая карга, твоё счастье, что в вашей мусарне знают о нас.

Чувствуя или предполагая милицейскую слежку, приезжие бандиты отказались от личного участия в убийстве. Однако в Ольмаполе у них и в самом деле были сообщники. Прежде чем покинуть город, Поляков с Носковым встретились с ними. И договорились, что Кригерта ликвидирует местная братва. Не бесплатно. Не немедленно, а когда всё успокоится. И даже были назначены исполнители.

О несостоявшейся ликвидации – вследствие исчезновения объекта заказа – несколько позже сообщил один из информаторов, внедрённый милицейскими в тамошнее преступное сообщество.

…В отпуск Рауя приехала ко мне в Питер, и три недели общения с ней пролетели как в чудном волшебном сне. За день до предполагаемого отъезда её в Ольмаполь я сделал ей предложение, и она дала согласие соединиться со мной брачными узами.

Анвар Мустафин и все его домочадцы были немало удивлены, когда я предстал перед ними рядышком с Рауёй. Ещё большее удивление вызвало, когда, поздоровавшись и глубоко поклонившись, я чуть ли не с порога попросил у главы семейства и его супруги руки их старшей дочери. Несколько секунд замешательства, и благословение на наш союз было получено.

В Петербурге поначалу мы жили в съёмной однокомнатной квартире и были вполне счастливы от совместного безоблачного проживания.

Рауя досталась мне чистой, нетронутой, и никакие последствия страшной зловещей телегонии, передающей новому поколению свойства первого мужчины, от которых уже невозможно избавиться, нашему благоденствию не угрожали.

Приведённую мною биологическую концепцию скептики считают устаревшей. Однако учёные, занимающиеся волновой генетикой, на конкретных примерах доказали абсолютную достоверность этого явления.

Да и в жизни известно немало фактов тяжёлых результатов добрачных связей именно по женской линии, когда чужая натура, заложенная в потомство, мимикрируя в детские годы, выливается затем в открытую ненависть сыновей и дочерей к родителю. В ненависть, не утихающую ни на день, ни на минуту и даже иногда приводящую к покушению на него. Впрочем, нередко это раздорное чувство бывает взаимным и отцы в полной мере отвечают своим отпрыскам.

Нам с Рауёй посчастливилось избежать сего кошмара. Для меня же лично невинность избранницы поистине стала даром Божьим.

Девичий цвет придал нашим отношениям особую нежность и сладкое волшебство жизни, недоступное многим другим семейным парам. Наши дети и в ранний период, и уже будучи достаточно взрослыми, души во мне не чаяли, а я – в них, и ничто и никогда не могло нарушить соединявшей нас взаимной симпатии. Пожалуй, последняя с годами только усиливалась, принимая оттенок всё большего осмысления.

Но это я так упомянул, чтобы только подчеркнуть глубину и нерушимость наших семейных уз.

По истечении нескольких месяцев, когда у меня появилось достаточно свободных средств, мы стали обладателями собственного жилья площадью, позволявшей нам не только повседневно не стеснять друг друга, но и находить место для достаточно длительного уединения, если таковое требовалось. И даже с комнатами для прислуги, которой мы к тому моменту обзавелись.

Ещё через год я купил только что построенный дом в посёлке Ельники у Финского залива, куда моя княгиня переселилась вместе с нашим первенцем. На постоянное жительство.

Один-два раза я приезжал к ним посреди рабочей недели. А утром опять отправлялся по нескончаемым делам, связанным с моим развивающимся бизнесом.

Воскресные же дни мы непременно проводили вместе. Я или ухаживал за газоном и разными плодовыми и декоративными деревьями и кустарником на земельном участке, окружавшем наш особняк, – под неусыпным контролем милой моему сердцу княгинюшки. Или мы прогуливались по опушке соснового бора, начинавшегося прямо у окраины посёлка. Или нанимали яхту и отправлялись в «круиз» по заливу.

Но чаще всего, особенно в дождливую погоду, мы оставались под крышей нашей обители, наслаждаясь обществом друг друга.

Слова «княгиня, княгинюшка» выше и далее по тексту не случайно оставлены мною вне кавычек. Как-то, уже после нашей женитьбы, в одном из разговоров Рауя обмолвилась, что в двадцатых-тридцатых годах прошлого столетия её предки по отцу скрывались от преследования революционеров и что некоторые из них даже меняли фамилию.

Естественно, я спросил, почему они вынуждены были скрываться?

– Потому, – ответила она, – что родословные корни наши относятся к татарским мурзам, признанным в Российской империи в княжеском достоинстве, и были внесены в категорию князей татарских. Это сейчас происхождение не имеет значения, и никто о нём не спрашивает, а в то время мои родственники считались классовыми врагами.

Выходило, что моё вроде бы шутливое обращение к Рауе как к княгине имело достаточное основание. Не случайно мне виделось в ней нечто особенное, неординарное! Ну да ошибиться было невозможно. Княжеская кровь проявлялась и в её характере, и в облике, и в полной достоинства манере поведения. И даже в поступи, изящной и несколько величавой.

 

Глава шестнадцатая

Заимка в огне

Время от времени я получал немногословные послания от тёти Оли.

В одном из писем она посетовала, что крыша её домика совсем прохудилась, а на ремонт нет средств, что в сильные дожди проливает насквозь и что однажды ночью ей даже пришлось передвигать кровать, чтобы спастись от капели.

Посмотрев в справочнике стоимость ремонта крыши с заменой самой кровли, а также стропил и других несущих конструкций, я выслал этой славной женщине необходимую сумму. И добавил немного сверху – для решения других житейских проблем.

В самом же первом письме тётя Оля поведала о том, что вскоре после моего отъезда к Гайнутдину пришли люди известного Ольмапольского бизнесмена, бывшего бандита Зеленцова, и предложили ему продать дом вместе с земельным участком.

Местность, где располагалась заимка Гайнутдина, была на редкость привлекательна. Сразу за ней красочным амфитеатром поднимались Ольминские горы, поросшие хвойным лесом, слева и справа на некотором расстоянии тоже возвышались холмы, и всё это в совокупности создавало неповторимый уютный рельеф, на фоне которого душа невольно смягчалась и отходила от мирских забот.

Возникавшие атмосферные вихри вынуждены были взмывать над горными вершинами, и на заимке почти всегда было почти полное безветрие, в отличие от всей остальной округи. Воздух, настоянный на хвое, был исключительно полезным, животворным. А ниже по склону, в нескольких сотнях метров, величественная Ольма основала удобный естественный затон, словно специально предназначенный для обустройства прогулочной лодочной станции.

Но главным в перечне выгод, притягивавших коммерческую натуру, был Серенький источник, славившийся своими лечебными водами. Я лично убедился в их оздоравливающих свойствах.

Волшебную силу тамошней воды почувствовали многие другие пациенты, и ничего удивительного, что родник был у всех на слуху. Порой мне даже казалось, что слава летела не столько о Гайнутдине с его мощной энергетикой, способной избавлять от многих заболеваний, сколько об этом цельбоносном ключе.

В планах легализовавшегося уголовника было построить здесь комплексное увеселительное заведение, что-то наподобие пансионата или мотеля с рестораном, уютными гостиничными домиками, банями и купальнями. Чтобы здесь могли «оттягиваться» по полной и местные, и приезжие богатеи – из избранных. И тем самым ещё выше поднять имя и престиж создателя заведения и ещё больше пополнить его банковские счета.

Однако Гайнутдин наотрез отказался уступить заимку.

Несмотря на всевозможные уговоры и запугивания.

Бандит же он и есть бандит, сколько бы ни рядился в овечью шкуру. Когда психологическое давление не подействовало, опричники Зеленцова решились устроить поджог.

Мой врачеватель словно почувствовал неладное и в ту ночь никак не мог уснуть. Что-то тревожило его. Услышав рычание собаки, он встал с постели, оделся, вышел на крыльцо и сразу же заметил человеческую тень, юркнувшую за угол сарая.

Человек решительный, не лишённый отваги, Гайнутдин без колебаний двинулся вслед за тенью, обогнул сарай и наткнулся на людей с канистрами в руках. Их было трое. Веяние воздуха донесло резкий запах бензина. Тут же на хозяина заимки набросились, ударили чем-то тяжёлым, повалили и хотели скрутить.

Но только не на того они напали. Обладая значительной физической силой и ловкостью, знакомый с приёмами самбо татарин сумел вырваться, схватил попавшийся под руки здоровенный дрын, ахнул им одного, другого, да так, что оба упали и первые мгновенья лежали без движения, словно мёртвые. Хозяин заимки замахнулся и на третьего, но тот выхватил пистолет и выстрелил.

Пуля попала Гайнутдину в правую руку, он потерял сознание и повалился, как сноп.

Тем временем двое «пострадавших» злоумышленников стали приходить в себя, зашевелились и один за другим поднялись на ноги.

Низвергнув на раненого поток брани, бандиты подхватили канистры и, проливая бензиновую дорожку, двинулись вниз по откосу, удаляясь от построек.

Разбуженная выстрелом и лаем собаки Маргуль накинула на себя халат и тоже вышла на крыльцо. Щелчок выключателем на косяке двери. На стене сарая напротив вспыхнул электрический фонарь. Двор был пуст.

– Гайну! – крикнула она за пределы света, распространяемого фонарём.

В это мгновение внизу за постройками, на некотором расстоянии от них, мелькнул жёлтенький огонёчек, похожий на взблеск зажигалки, вильнули и исчезли какие-то тени, и сразу же вверх по склону побежала быстрая огненная полоса. Вихрем она достигла хлева, кошары, других дворовых сооружений, переметнулась к самому дому, и сразу всё кругом запылало жарким чадящим пламенем.

Отсветы пожара выхватили из темноты неверно ступающую, покачивающуюся фигуру мужа.

– Спасай скотину! – послышался его слабый голос.

За считанные секунды Маргуль поочерёдно открыла двери сарая и курятника, выгнала вон корову и телёнка, распахнула загон, в котором метались овцы, взбудораженные огнём, и вернулась к мужу.

Окровавленный Гайнутдин лежал посреди двора; пришедший в движение ночной воздух уже доносил сюда обжигающий жар от пылающих построек.

Подхватив мужа под мышки, Маргуль потащила его прочь от огня в волнующуюся темноту.

От взрыва машины приподнялась и рухнула крыша гаража, взметнулись новые, ещё более мощные языки пламени, огненными фейерверками полетели из раскалённого бушующего вулкана горящие куры.

Оказавшись в безопасности, Маргуль располосовала ночную сорочку и туго перевязала кровоточащую рану мужа. Пылающую заимку заметили в Ольмаполе, и спустя четверть часа прибыли две пожарные машины с расчётами. По рации пожарники вызвали «Скорую помощь», и Гайнутдина отвезли в городскую больницу.

На заимку он уже не вернулся. Да и некуда было возвращаться. От дома остался лишь фундамент с обугленной нижней обвязкой. На месте других построек валялись одни головёшки.

Пока муж пребывал на лечении, Маргуль продала лошадь, корову и прочий уцелевший скот, а земельный участок передала в местный муниципалитет. Бесплатно. Оформив у нотариуса соответствующую дарственную.

В тот же день, как Гайнутдина выписали из больницы, погорельцы уехали. По слухам, они вернулись в Сибирь, в Тюменскую область, откуда происходили родом и где также были районы компактного проживания татар. Якобы старики обосновались в каком-то десятитысячном городке, где проживала их младшая дочь со своей семьёй. Больше о них ничего не было известно.

Поговаривали, однако, что перед самым отъездом Маргуль в последний раз побывала на заимке.

До просёлка её довёз знакомый, когда-то лечившийся у них.

– Может, всё же на машине? – крикнул вдогонку шофёр, когда она уже направилась к просёлочной колее. – Я бы подождал там, и поехали бы обратно.

– Нет, спасибо, я лучше пешком. Мне надо побыть одной.

Медленно, укорачивая шаг, Маргуль приблизилась к тому, что осталось от родной обители. Постояла возле покорёженного фундамента, потрогала обгоревшие брёвна, обошла пепелище кругом. Затем прошла к Серенькому источнику, опустилась на колени и склонилась над водой.

Побыв так несколько минут, наполненная таинством женщина сконцентрировалась и только ей известным способом ввела себя в некий транс, то есть в изменённое состояние сознания.

Ещё через некоторое время над заимкой поплыла странная унылая песня без слов, состоявшая из одних гласных звуков, похожих на протяжное гнусавое «и» и «у». При этом колдунья противоестественно змееподобно покачивалась всем корпусом взад и вперёд, прерывая пение стенаниями и горьким плачем.

На непродолжительный период – до окончания процедуры чародейства – она перестала быть похожей на саму себя: постарела, словно прожила века, почернела, усохла и стала похожей на смерть, какой её изображают на самых страшных картинах.

И окрестность в радиусе сотни метров тоже изменилась – потускнела, как, случается, тускнеет живое от поражения тяжёлой болезнью; пожухла трава, поникла листва на деревьях, и даже воздух на несколько секунд будто сделался мёртвым.

Закончив песнопение, Маргуль наклонилась ещё ниже к воде и мёртвым же потусторонним голосом прошептала пять или шесть слов.

Что это были за слова, никто не знал ни тогда, ни сейчас. Одно было несомненно – смысл их и последовательность, в какой они произносились, заключали в себе определённое заклинание, причём узко направленного действия.

– Эти выродки сполна поплатятся за то зло, которое причинили мне и моему Гайнутдину, – сказала Маргуль, перед тем как покинуть разорённую обитель. Лицо её ещё больше закаменело, в провалившихся глазах застыл жуткий ледяной холод. – Поплатятся в полной мере и даже сверх того. Такое прощать нельзя – никому и никогда. Уж они меня попомнят! И уж верно, не смогут приносить подобное лихо другим людям.

О последнем посещении заимки и сделанном заклятии Маргуль в подробностях рассказала своей Ольмапольской приятельнице, провожавшей её и Гайнутдина до тюменского поезда, та – ещё кое-кому, те – ещё.

Но постепенно пересуды по части татарской магии заглохли, и этот вроде бы ничтожный эпизодик никто бы и не вспомнил, если бы не ужасное событие, несколько позже приключившееся с Зеленцовым и его компанией.

Выжив добрых людей с насиженного места, вчерашний бандит подал заявление на покупку теперь уже покинутой земли.

Не успели ещё высохнуть чернила после процедуры оформления, как Зеленцов приехал на бывшую заимку, чтобы непосредственно на месте прикинуть, где и что строить для будущего пансионата. И заодно организовать некое подобие пикника.

День выдался солнечный, тёплый.

После осмотра местности и многочисленных восторженных отзывов об этом райском уголке, общество, которое привёз с собой новый землевладелец, расположилось на ровном, слегка покатом лугу, в нескольких шагах от уцелевшей изгороди. Здесь уже была накрыта «поляна», состоявшая из бараньих и свиных шашлыков и других вкусных кушаний, а также многочисленных бутылок с крепкими и не очень алкогольными, а также прохладительными напитками.

Приобретение было довольно значительное, обещавшее бандиту ещё более радужные перспективы, и его надлежало соответствующим образом отметить.

В процессе возлияний одна из женщин, составлявших не менее половины гуляющей компании, вспомнила о Сереньком источнике, и почти все участники пикника изъявили желание искупаться в нём. И мужчины, и женщины сняли с себя верхнюю одежду и полезли в омуток. Многие стали нырять и плескать водой друг на друга, как в счастливом детстве. И столько смеха и радостных возгласов раздавалось над остатками заимки!

Искупались, испили чистейшей прозрачной воды, оделись, после чего продолжили пиршество.

Только купание не пошло на пользу. Едва честной народ повторно возлег у напитков и кушаний, как хозяин застолья вдруг почувствовал себя не очень хорошо.

Поначалу, при первых признаках недомогания, Зеленцов ещё хорохорился, сказал, что это фуйня и сейчас пройдёт.

И действительно, на минуту к нему вернулась бодрость, и он поднял стопку «за здравие». Но затем его словно что-то ударило, и на несколько секунд он потерял сознание.

С каждым мгновением ему становилось всё хуже, и вскоре его забили такие судороги, каких никому из окружавших его людей ни разу видеть не доводилось.

Все подумали, что это пищевое отравление, тем более что неважно стали чувствовать себя многие из гостей.

Зеленцова погрузили в машину и, выжимая из неё все мощности, помчали в больницу. По дороге он вновь потерял сознание, и когда прибыли в медсанчасть, дыхание его уже остановилось и сердце не билось. Все попытки по оживлению не принесли результатов, и врачи остались в беспомощном замешательстве.

Большинство же участников пикника облезли. Причём они потеряли не одни шевелюры – у них выпали волосы на всём кожном покрове, даже ресниц не осталось, а у некоторых как-то странно облупилось лицо, после чего на месте облуплений образовались долго не заживающие язвы.

Было заведено уголовное дело по факту отравления. Однако проведённые анализы показали, что пища и напитки полностью отвечали всем санитарно-гигиеническим требованиям.

В процессе расследования было выявлено, что число пострадавших ограничивается лишь персонами, искупавшимися в Сереньком источнике.

Для всех остальных, а в основном это была прислуга, непосредственно обеспечивавшая пикник, посещение заимки прошло без какого-либо вреда для здоровья, хотя они тоже употребляли кушанья и напитки.

Взяли пробы родниковой воды. Анализ их показал, что вода в источнике на редкость высокого качества и богата различными полезными макро– и микроэлементами – никаких вредных веществ не было обнаружено.

Дальнейшие исследования всё же заставили глубоко задуматься. Структура проверяемой воды была явно в изменённом состоянии и разительно отличалась от образцов воды из родников, истекавших в ближайших окрестностях. Чем, какими факторами были вызваны данные изменения, для исследователей так и осталось загадкой.

Водой с заимки напоили лабораторных мышей, но все они не только остались живы и здоровы, но стали чувствовать себя даже лучше контрольных особей.

На этом расследование загадочного происшествия было закончено.

Между тем по Ольмаполю поползли слухи, что злополучие с участниками пикника не случайно, что изменение структуры воды – это результат наговора, сделанного хозяйкой заимки Маргуль.

Но подобные пересуды большей частью велись между бабулями, восседавшими возле подъездов домов, и совершенно не доходили до правоохранительных органов, занятых повседневными насущными проблемами.

Со временем и эти разговоры заглохли.

Уцелевшие брёвна, жерди и другие остатки строений растащили предприимчивые люди, никогда не проходившие мимо того, что плохо лежит. Обломки фундамента затянуло илом, нанесённым паводковыми водами. Территория заимки заросла густым чертополохом, с течением лет вытесненным мелколесьем и кустарником, и постепенно было забыто даже само имя Гайнутдин, не говоря уже о Маргуль.

Однако Серенький источник долго ещё обходили стороной, словно чувствуя опасность, которую он в себе таил. Да и кому он был нужен, если не так далеко, ниже по склону, можно было вволю накупаться и наплаваться в самой Ольме?!

Лет через десять только в родниковый омуток этот залез какой-то прохожий, чтобы освежиться в жаркую летнюю погоду.

У бедолаги были серьёзнейшие проблемы с чешуйчатым лишаем, от которого он не мог избавиться половину жизни и коростные пятна которого вынужден был скрывать под одеждой, застёгнутой на все пуговицы. Ко всему прочему лишай этот вызывал сильнейший зуд, становившийся совершенно нестерпимым в условиях повышенной атмосферной температуры.

Сразу же после купания в источнике зуд прекратился, а сами чешуйки лишая словно побледнели и сделались меньше на вид. Ещё пять-шесть купаний в последующие дни – и внешние проявления болезни полностью и окончательно исчезли.

Молва о восстановившихся оздоровительных свойствах Серенького источника быстро распространилась по всему Ольмаполю.

К роднику началось настоящее паломничество разных болящих и нуждающихся в улучшении здоровья. Говорили, самым озолотить Ольмаполь, главным образом – его руководство.

По слухам, однако, территория вокруг Серенького источника была передана не простым формальным актом купли-продажи, а за неофициальную сумму, превышавшую сто пятьдесят миллионов. Но это совсем другая история, не имеющая отношения к данному повествованию.

Я же провёл бы параллели между омоложением управдома в Томарине и моим давнишним излечением на татарской заимке – тут просматривалось определённое тождество. Несомненно, что в обоих случаях приняла участие внеземная космическая сила. Но и различия были немалые. Меня в основном поставили на ноги солнечные лучи, преобразованные в магнитные и иные флюидные потоки, благотворно воздействующие на человеческий организм, а процесс оздоровления Николая Гудимова и возвращение ему юных лет стимулировало энергетическое могущество всего мироздания в целом. что особенно сильное положительное воздействие он оказывал на функционирование детородной системы, нередко вызывая неистощимые приливы сексуальных желаний. Из него черпали воду для потребления в домашних условиях.

Довольно быстро появилось немало желающих застолбить земельный участок вокруг этого Серенького источника. Но всех отодвинул в сторону Федотов, тогдашний глава Ольмаполя, во времена которого территория бывшей заимки вернулась в государственную собственность; отодвинул, взяв сие дело под личный контроль.

И снова началось паломничество. На этот раз к градоначальнику. За поддержкой в приобретении лакомого кусочка землицы.

Федотов некоторое время выжидал, а потом, отклонив местные предложения, неожиданно пошёл навстречу одной иногородней фирме, обещавшей построить возле источника специализированное лечебное заведение. И тем

 

Глава семнадцатая

В Зелёной Луке

В Ольмаполе мне довелось побывать лишь пятнадцать лет спустя. И то исключительно по прихоти моей жены. Рауя-то чуть ли не каждый год наведывалась в родные места, а в тот раз настояла, чтобы я был её сопровождающим.

Можно было бы и не упоминать об этой поездке, если бы она не перекликалась с преобразованием пустоши возле Томаринского ущелья. То есть и в данном случае речь идёт о возрождении и обновлении.

Всё началось с того, что на следующий же день после нашего приезда в Ольмаполь мы отправились к Соние – тёте моей жены по материнской линии, проживавшей в Тимофеевке. Это село в излучине Ольмы, называвшейся Зелёная Лука, в семидесяти километрах от города, в самом дальнем углу Ольмапольского района.

В школьные годы с наступлением летних каникул Рауя неизменно приезжала к тётушке в гости и обычно проживала у неё до конца августа.

Это был благодатный край с чудесной природой. Рядом, прямо за огородами, простиралась река с её спокойными просторными водами.

Если повернуться лицом к Ольме, то на север, справа от села, располагался небольшой (примерно четыре на семь километров) смешанный лес с небольшими же ягодными полянами и грибными местами.

А на восток от леса и Тимофеевки по всей излучине тянулись нескончаемые площади чернозёмных полей, уходившие за горизонт, а также пастбищ, на которых в те времена паслись тучные ухоженные отары овец, сформированные как по возрасту, так и цвету шерсти, – общей численностью более сорока тысяч.

С распадом колхозной системы, однако, животноводство захирело, и поголовье скота в конечном счёте сократилось до полусотни частных коров (вместо тысячи с лишним, насчитывавшихся в одном только общественном хозяйстве!) и нескольких сотен овец и коз.

На пастбищах же вместо скота появилось великое множество грызунов и змей.

Гадюки и прочие рептилии, случалось, заползали и во дворы и погреба. Отправляясь на покос или ещё куда за пределы села, местные надевали сапоги даже в летнюю жару, исходя из поговорки «бережённого бог бережёт».

И от самого села уцелело всего лишь сто двадцать четыре дома, притом половина из них – пустых. А было триста с лишним, и почти в каждом – и взрослые, и дети.

С ликвидацией колхоза большинство сельчан лишились работы и начали разъезжаться, в первую очередь – молодые. Не стало клуба, почты, участковой больницы. Когда закрылась школа, уехали последние, до этого ещё цеплявшиеся за родные места.

Остались только одинокие старики, которым некуда было податься. Да вдобавок к ним приехали человек десять городских – чтобы лето проводить на природе.

Пустых, брошенных домов, как я уже упомянул, было полно, и если кто и приобретал их, то за совершенный бесценок. Один из таких вполне справных домов с продажной ценой пятьдесят тысяч рублей стоял как раз напротив Сонии. Для сравнения: за такие же деньги в то время можно было купить пять пар обычных зимних сапог.

Посевная площадь с четырнадцати тысяч гектаров сократилась до четырёхсот. Но вспахивали и засевали её не местные, а фермеры из соседнего села Черниговка, взявшие несколько полей в аренду.

Основная же часть пашни оказалась заброшенной. Поля, где раньше возделывались пшеница и другие культуры, поросли мелколесьем, кустарником и просто бурьяном. Ещё в конце 90-х заезжие московские дельцы выкупили за гроши почти все земельные паи у бывших колхозников. Однако у москвичей руки до землицы так и не дошли, а у крестьян уже не было права её обрабатывать. Словом, с новыми хозяевами получилось как с той собакой на сене, которая сама не ам и другим не дам.

Всю эту цифирь и остальное я привёл лишь для того, чтобы на конкретном примере показать масштабы разрушений, происшедших в Ольмапольском районе на стыке двадцатого и двадцать первого веков и ставших, как и повсеместно по всей России, результатом правления новоявленного Гришки Отрепьева по фамилии Ельцин. И что именно пришлось восстанавливать моим людям, которых я нанял после поездки в эту разорённую сторону.

– Знаешь, питание у Сонии было не то чтобы скудное, – рассказывала моя княгиня по дороге в Тимофеевку, – а всегда лёгкое такое, небольшими порциями. Что-нибудь вроде кружки парного козьего молока после вечерней дойки. Или нескольких сырников на завтрак. Или омлетика из пары яичек. Или супчика с зелёным свежесорванным горошком. Вроде совсем пустячная еда. И всё равно за лето я так поправлялась, что мои родители и знакомые глазам своим не верили, глядя потом на меня. И метаморфозы эти происходили со мной, как я поняла, прежде всего благодаря воздуху, который здесь просто чудодейственный. Это он мне здоровья прибавлял. Я ведь всегда худенькая была, а у Сонии к концу лета лицо у меня прямо на луну похожим становилось.

И правда, воздух в Тимофеевке и вокруг неё был удивительно нежный и здоровый – дышишь и надышаться не можешь. В этом я сам убедился, оказавшись в тех удалённых от современной цивилизации местах. И всё думал, отчего он такой.

Конечно, важно было то, что на десятки километров вокруг отсутствовали промышленные предприятия с их вредными выбросами.

Но одного этого недостаточно – мало ли у нас чисто сельских районов без сколько-нибудь заметных целебных последствий!

Само собой разумеется, благотворно влияла и близость леса с преобладанием деревьев хвойных пород, и река с постоянно исходившей от неё влажной свежестью.

Надо полагать, определённое воздействие оказывали и местные почвы с их особым неповторимым составом микрои макроэлементов, источавшие положительную энергетику. Не исключено, что сказывалось даже преимущественное направление ветров.

По отдельности эти факторы, вероятно, ничего бы не решали, а вот совокупность их давала оздоровительный эффект невиданной силы.

С Петром Сергеевичем Блиновым – последним председателем бывшего местного колхоза «Светлый путь» я познакомился вечером того же дня по приезде в Тимофеевку.

После ужина Рауя стала помогать тёте на кухне, а я вышел за калитку и ближним проулком направился к реке с желанием посмотреть на Ольму и вообще на окрестности, подышать свежим воздухом перед сном и, возможно, даже искупаться.

Вечер был тёплым, на берегу ни души, и, посмотрев по сторонам, я разоблачился и полез в воду. Проплыв метров сто пятьдесят, повернул обратно и увидел какого-то человека на берегу. Человек этот тоже сбросил с себя одежду и с разбегу нырнул в воду. Вынырнув, он неторопливо двинулся во встречном ко мне направлении и, поравнявшись, поздоровался. Я тоже поприветствовал его.

На берег мы выбрались одновременно. Это был мужчина на вид лет около шестидесяти, довольно высокого роста, круглолицый, румяный, с неисчезающей улыбкой в серых внимательных глазах. Под кожей у него играла рельефная мускулатура, невольно вызывавшая уважение.

Его одежда лежала рядом с моей. Мы стали одеваться.

– Никак у Сони Ахметшиной гости, – не столько вопросительно, сколько утвердительно сказал он, изучающе поглядывая на меня.

– Да, гости, – просто, без каких-либо столичных выкрутасов ответил я. – Вот, приехали ненадолго.

Человек представился, назвав своё полное имя и фамилию, и, запнувшись на секунду, добавил, что он бывший председатель тимофеевского колхоза, ныне – пенсионер. Я тоже назвал себя и сказал, что занимаюсь кое-каким предпринимательством.

– Я тут недалеко от Сони живу, через три дома от неё, – сказал бывший пред, кивая в сторону села. – Смотрю давеча, машина незнакомая подъехала. А вы, значит, любитель поплавать?

– В общем, да.

– Я тоже с водой на «ты». Вы сейчас домой, к Сонечке? Давайте я вас сопровожу, если не возражаете. Нам как раз по пути.

В душе я подивился такому его расположению к совершенно незнакомому человеку, но виду не подал.

Мы пошли рядом, благо ширина проулка позволяла. Весь обратный путь новый знакомец рассказывал историю распада местного сельского уклада жизни, которую частично я и привёл выше.

К дому Сонии мы подошли уже в сгущающихся сумерках. Мой собеседник, видимо с намерением скрасить моё пребывание в Тимофеевке, предложил рано утром, на зорьке, пойти на рыбалку.

– Знаете, у меня даже удочки нет, – сказал я, собираясь отказаться.

– Найдём и для вас удочку, – сказал Пётр Сергеевич с безмятежной доброжелательной улыбкой. – Нас уже и место ждёт прикормленное.

В итоге я согласился. Опять же в сумерках, только утренних, мы вновь отправились на реку. Кроме удочек мой рыбак взял с собой садок для рыбы и оцинкованное ведро с какими-то припасами.

И вот в тёплую пасмурную погоду с небольшой тихой моросью и началась наша рыбалка. По моему представлению, весьма удачная.

Утро ещё не вошло в полную силу, как уже было поймано несколько сазанов. Общим весом килограммов десять. Большинство из них вытащил Пётр Сергеевич.

– Давай так, – сказал он (к тому времени мы уже перешли на «ты»). – Из двух варим уху, остальных отнесёшь Сонечке.

На мои возражения против столь несправедливой делёжки старший рыбак ответил единственной фразой:

– Ты здесь гость, а завтра, если надо, я себе ещё наловлю.

Пока рыбачили, тучи разошлись, морось прекратилась, и сквозь лёгкую перистость ещё сохранившихся облачков стало проглядывать солнышко. Сделалось ещё теплее; погода была – сердце млело от радости.

Мы развели костёр и принялись готовить уху.

– А что, Сергеич, и часто ты рыбку-то так промышляешь? – спросил я между делом.

– Когда как. Бывает, что и каждый день. По мере надобности. Рыба же, считай, у меня со стола не сходит.

– И солишь?

– И солю, и сушу, и балыки готовлю.

– Должно быть, хорошее приложение к семейному бюджету.

– Ощутимое.

– И торгуешь уловом?

– Нет, не торгую. Не злоупотребляю рыбалкой. Всё в пределах установленных норм. Сам посуди: если я, председатель колхоза, пусть и бывший, человек, столько лет поднимавший местный край, не буду соблюдать законы, то кто же тогда их будет соблюдать?! Нет, в основном рыба – для себя. Иногда только понемногу соседям или ещё кому подношу.

– А рыбнадзор?

– Я же говорю – не злоупотребляю. Пять кэгэ, не больше – сколько положено по норме. Вот как сейчас – по пять килограммов на брата. Ну если уж какая крупная попадётся – тогда да. Но опять всё в пределах того же закона.

Уха получилась наваристая, с густым аппетитным запахом. Пётр Сергеевич достал из ведра четвертинку самогонки светло-коричневого коньячного цвета, стограммовые стаканчики и налил мне и себе:

– За знакомство!

Мы выпили; прочувствовав горячую волну, разлившуюся по телу, я похвалил алкогольный напиток, который был крепостью градусов пятьдесят и действительно приятный на вкус.

– Сам гоню, – сказал мой новый товарищ. – И настаиваю на дубовой коре.

– И этим тоже не злоупотребляем? – кивнув на чекушку, спросил я с оттенком шутливости.

– Ни в коем случае! – категорично ответил Пётр Сергеевич. – А для чего травить себя?

Уже когда с ухой было покончено, он обратился ко мне:

– Вот скажи, сколько, на твой взгляд, мне лет?

– Ну где-то под шестьдесят. Лет пятьдесят восемь.

– Во-от! – с удовлетворительной ноткой протянул мой сотоварищ. – На самом деле мне уже семьдесят.

– Молодо выглядишь, даже очень, – сказал я, намеренно демонстрируя удивление. – И фигура дай бог каждому – спортивная, близкая к атлетической.

– Это потому, что много занимаюсь собой. Чтобы чувствовать себя здоровым. И физически сильным.

И Пётр Сергеевич рассказал, что в былые годы бессчётно курил и нередко прикладывался к стаканчику. А когда колхоз окончательно начал разваливаться, запил горькую.

– Очень уж обидно было за наше тогдашнее сельское хозяйство, – рассказывал бывший председатель. – Нас же специально, искусственно ельцинская власть уничтожала – очень уж она спешила поскорей избавить страну от всего советского. Уничтожала тем же перекосом цен, при котором свою продукцию мы вынуждены были продавать за назначенные сверху гроши, а технику или солярку покупать – за бешеные деньги. Короче, одни убытки пошли, людям платить стало нечем, горючего, чтобы трактора завести, – и того ни капли. Ну и посыпалось всё.

– Так ведь не было у колхозов перспективы, – возразил я рассказчику, – не было, сам прекрасно знаешь. Неэффективен был труд в этих хозяйствах. Если уж десятками лет закупали хлеб за границей, значит, надо было отказываться от принятой системы производства.

– У большинства действительно перспективы отсутствовали, – согласился Пётр Сергеевич. – Но не все ж были такие. Взять, к примеру, наш колхоз «Светлый путь». Я ведь строил его на основе важнейшего экономического положения, что в конечном счёте самое главное – наивысшая производительность труда. Для этого я брал всё наилучшее и у передовых российских колхозов, и у израильских коммун – кибуцев. И даже у американских фермеров.

– Доводилось бывать в Израиле?

– Доводилось. И в Америке тоже. У нас в «Светлом пути» всё было построено на хозрасчёте: чем больший доход колхозу человек давал, тем большую зарплату он получал. Эх, мы только разворачиваться начали! Свою хлебопекарню построили, мельницу, крупорушку, колбасный цех. И односельчан хлебом и колбасой обеспечивали, и в Ольмаполь поставки пошли – нашу продукцию в городе нарасхват брали как самую высококачественную и по цене приемлемую.

О хлебопекарне я уже слышал от Сонии, несколько лет проработавшей в ней мастером. В том, что она хлебопёк от Бога, я убедился, отведав её шанежек.

– А для молодёжи сколько начали делать! – продолжал рассказывать Пётр Сергеевич. – Новый Дворец культуры возвели. Волейбол, футбол организовали. Секцию вольной борьбы открыли – наши борцы на соревнования и в район, и в область ездили, призы там брали. Художественную самодеятельность возродили, спектакли начали ставить. А какие планы на будущее были!.. В конечном же счёте получился пшик – всё рухнуло и быльём поросло.

Голос бывшего преда дрогнул, лицо его исказила гримаса душевной боли.

– Все колхозы и совхозы области уже разорились, а мы ещё года два держались. Но потом и нас доконали.

 

Глава восемнадцатая

Тимофеевский кибуц

Обречённо махнув рукой, Пётр Сергеевич разлил по стаканчикам остатки самогонки, и мы опрокинули по второй.

– Вот и запил я тогда, – сказал бывший председатель.

По всем прикидкам выходило, что колхоз «Светлый путь» обанкрочивали в те самые дни, когда бандиты Сокальчикова уничтожали мой едва зародившийся бизнес и собирались уничтожить меня самого.

Словно наяву перед глазами вновь проявилось огромное гаражное помещение и я сам, подвешенный за руки. Пальцы ног едва доставали пола. Мне всё хотелось встать по-настоящему, но ничего не получалось, и от этого пытка казалась особенно мучительной.

А на расстоянии метра передо мной не переставало маячить угрюмое лицо палача с хорошо заметным косым шрамом на лбу. Периодически он наносил мне удары по голове, в область печени, паха и по другим особенно болезненным местам. Поочерёдно – кулаком, резиновой дубинкой или двухметровым кнутом.

– Будешь говорить, падла? – одну и ту же неизменную фразу палач повторял неторопливо, монотонно, словно механически. – Не хочешь говорить? Тогда получай.

И на моё тело обрушивался очередной сотрясающий удар.

– Получай, немчура проклятая!

Оставив на время побои, мучитель брал из пламени паяльной лампы арматурный прут и раскалённым добела концом его начинал рисовать на моей груди огромную букву «ф» – фашист, значит. Как только прут остывал, он снова совал его в пламя, с тем чтобы через две-три минуты возобновить истязание. Уродливый знак этот остался на мне до сих пор, полустёртый пластическими приёмами.

От дикой боли текли слёзы, прихватывало сердце, я терял сознание, но окатывание холодной водой из ведра приводило в чувство, и истязания продолжались. Палач получал удовольствие от моих страданий и не скрывал этого.

…Меня пробил озноб, и я тряхнул головой, чтобы поскорее избавиться от кошмарного видения.

– А не тянет сейчас? – спросил я у бывшего преда, имея в виду выпивку. – Не боишься пойти по второму кругу?

– Не тянет, и не боюсь. Если и позволяю когда, то только по великому случаю. Вот как сейчас.

– Наша встреча – великий случай?

– Мне кажется, что да. Нутром чую – далеко ты не заурядный человек. Вот и выпил, чтобы лучше познакомиться с твоей духовной составляющей.

Прямо сказать, его оценка моей персоны была бальзамом на душу, тем более что человек этот ничего от меня не имел и непосредственно в тот момент ничего иметь не мог, так что говорил он от чистого сердца и с простой дружеской симпатией.

Костерок наш догорал. Посидев ещё, пока угли не покрылись пеплом, мы собрали рыбацкие принадлежности и подались в село.

Меня интересовало, как всё-таки бывший пред завязал с пьянством, и, не удержавшись, по дороге я спросил его об этом.

– Завязал потому, что недуги стали одолевать, – ответил он, нимало не смутившись. – Сердце пошло вразнос, печень всё сильнее напоминала о себе. Выбор был невелик: или пойти туда, – Пётр Сергеевич показал большим пальцем правой руки вниз, в землю, – или всерьёз браться за укрепление здоровья. Я выбрал второе.

– И с чего начал?

– С того, что бросил пить и курить.

– А ещё?

– Ещё много чего было и есть: и питание – умеренное, не жирное и не жареное, и разные оздоравливающие упражнения. Летом – гребля на двухвёсельной лодке, зимой – ходьба на лыжах. Не постесняюсь сказать, я даже через гимнастическую скакалку прыгать взялся.

– А лекарства?

– И лекарства на первых порах принимал. Только мало они помогали. Я чувствовал себя всё хуже и начал уже подумывать о переходе в мир иной.

– Но ведь не перешёл!

– Как видишь.

– И всё-таки, как удалось выправить себя?

– Не поверишь, на фоне всего остального, что я делал с собой, взялся я за прочтение настроев Тысина. Слышал о таком?

– Как же, конечно слышал. Известный автор с множеством книг.

– Так вот, стоило мне несколько раз прочитать его настрой на устойчивую блаженную работу сердца, как приступы тахикардии, при которых сердце бьётся до трёхсот ударов пульса в минуту и одолевавшие меня всё чаще, полностью прекратились.

– Полностью?!

– Именно. С тех пор если и почитываю его настрои, то только для профилактики, на всякий случай.

– И с печенью наладилось?

– С ней не так просто выходило и не скоро.

– Но хоть к врачам-то обращался?

– Как же, конечно.

И мой новый товарищ рассказал, как он ездил в Ольмаполь лечить свою железу, в функции которой среди прочего входит обезвреживание токсинов в организме.

К тому времени он совсем плохо стал чувствовать себя: отсутствие аппетита, вечная тошнота, особенно по утрам, общая слабость донимали его всё сильнее.

Многие замечали неладное с бывшим председателем. И начали приговаривать при встречах, мол, что-то ты, Сергеич, похудел или что-то ты побледнел.

В терапевтическом кабинете больному дали направление на разные анализы, и пошёл он по чуть ли не бесконечному исследовательскому кругу, по которому ходит большинство посетителей поликлиник и который должен был выявить отклонения от нормы, происшедшие в организме.

Но рано или поздно всё кончается. Закончились и хождения по медицинским лабораториям, и Пётр Сергеевич вновь очутился перед дверью врачебного кабинета, где он должен был получить необходимый импульс своему оздоровлению.

Блинов уже был первым на приём, как вдруг дверь открылась и из кабинета выскочила врачиха, молодая смазливая бабёнка в белом халатике. И она была в явной растерянности.

– Подождите, Геннадий Андреич! – не обращая внимания на очередь, тревожным шёпотом обратилась она к пожилому врачу, проходившему по коридору. – Один момент! У моей пациентки… – врачиха перечислила признаки заболевания. – Подскажите, что делать, какие лекарства ей выписать.

Уровень профессиональной подготовки докторши был просто зашкаливающий, и, бесспорно, рецепты лечения она могла предложить соответствующие.

Подслушав разговор медицинских «светил», Пётр Сергеевич без колебаний встал и ушёл из поликлиники. С намерением никогда туда не возвращаться.

«Будь что будет», – обречённо сказал он сам себе.

На улице незадачливый пациент сел на скамейку, дабы привести в порядок свои мысли и чувства.

– Ба, никак наш председатель колхоза! – услышал он голос над собой.

Пётр Сергеевич поднял глаза. Перед ним стояла улыбающаяся женщина лет под пятьдесят – симпатичная, во цвете лет, среднего роста. Лицо её показалось знакомым.

– Что, не узнаёте?

– Елена Витальевна, наша бывшая фельдшерица!

– Она самая! Какими судьбами в Ольмаполе?

С закрытием тимофеевской участковой больницы двенадцать лет назад Елена Витальевна Дементьева вместе с мужем переехала в Ольмаполь, где вроде бы они благополучно и осели. Купили квартиру, подыскали работу по специальности: она – участковым врачом, а он – автомехаником; появились новые радужные планы.

Однако линия судьбы распорядилась иначе.

Как-то уже затемно возвращались они на своём ВАЗе девятой модели из загородной поездки, и спустило у них колесо. Елена Витальевна осталась в салоне авто на переднем сиденье, а муж открыл багажник, чтобы достать запаску.

В этот момент послышался приближающийся шум мощного мотора, и на них наскочила тяжело нагруженная фура, водитель которой уснул за рулём.

«Девятку» несколько десятков метров тащило под днищем огромной машины, вертя и переворачивая. Елену потом доставали с применением специнструментов, предварительно разрезав кузов искорёженного автомобиля.

И всё же в определённой степени ей повезло, хотя помяло изрядно. Мужу только выпала другая карта. О том, во что его превратила автофура, полагаю, говорить не следует, дабы не травмировать чувства читателя.

Пройдя длительный курс лечения, Елена Дементьева получила вторую группу инвалидности со стойким нарушением различных функций организма. И значительным ограничением производственной деятельности. И в быту многое стало ей уже не под силу. Словом, дальше не жизнь пошла, а сплошное мученье. Мало того, её состояние продолжало ухудшаться, и перспективы были самые невесёлые. Неизвестно, чем бы всё закончилось, не услышь она о чудодейственных целительских способностях человека, проживавшего в горах Алатау, к тому времени знаменитого на весь мир Фархата-ата. Того самого, чей горный дом даже сейчас, спустя много лет после ухода целителя в иное измерение, обозначен на интернетовских картах НАСА. В отличие от большинства других эскулапов, чьи дома нигде и никак не обозначены.

Собралась женщина-инвалид, да и поехала к Фархату Мухамедовичу. И доехала. Совершенно измождённой и больной. И уже потерявшей всякую надежду на выздоровление.

Однако горный целитель действительно обладал могучей врачующей силой.

Широкий округлый взмах его руки в сопровождении нескольких животворящих слов – и наиболее болезненные ощущения, испытываемые фельдшерицей, почти мгновенно исчезли. Главное, с сердцем у неё наладилось. Елена Витальевна всё опасалась, что не доберётся до Фархата, так как по дороге в горы сердце постоянно давало сбои в виде сильнейшей аритмии.

По завершении же коротенького лечебного сеанса, проведённого Фархатом Мухамедовичем, «моторчик» заработал словно новенький. И многим её поражённым органам и системам тогда был дан заметный импульс к оздоровлению. Не ограничившись этим, Фархат-ата наделил целительскими способностями и саму Елену. Не столь могучими, как у него самого, а может, только в сотую или тысячную их долю, но достаточными, чтобы оказывать лечебное воздействие.

Подобным умением великий врачеватель одарил бесчисленное множество своих недавних пациентов, и большинство из них тоже занялись оздоровлением людей.

По возвращении из дальней поездки Елене Витальевне немало ещё пришлось потрудиться над собой, следуя методике Фархата-ата, но все же она добилась своего и стала вполне здоровым человеком. И вновь занялась врачебной практикой. По мере надобности параллельно с медицинскими препаратами используя и метод горного табиба.

Такой она и предстала перед бывшим председателем колхоза.

Пётр Сергеевич подвинулся, предлагая место на скамье. Женщина села рядом с ним. Сжато он рассказал о своей беде.

– Думаю, всё поправимо, – сказала Елена Витальевна, окинув его внимательным изучающим взглядом. – Я вас вылечу – с помощью особого метода. Я в двух шагах отсюда живу. Пойдёмте со мной. Сразу же и проведём первый сеанс лечения.

И она поставила его в… энергетический поток. В тот самый, в какой давным-давно ставил меня мой дорогой незабвенный Гайнутдин. И напоила чаем с молоком и солью. Точно таким же, каким много лет назад меня поили на татарской заимке. Всё с тем же определённым набором тюркских слов, произносимым мысленно или вслух.

– Что вы чувствуете? – спросила эскулап по завершении сеанса.

– Состояние умиротворения, – сказал пациент, чувствуя благотворные положительные перемены в своём организме. – И сейчас мне так хорошо, будто я и не болел никогда.

В самом деле, все болезненные симптомы словно по мановению волшебной палочки начали стремительно истаивать, и уже через три-четыре часа он воспринимал себя таким, каким был до начала болезни.

Только для полного излечения одного сеанса было недостаточно, и спустя несколько дней Пётр Сергеевич в другой раз поехал в райцентр на повторный закрепительный сеанс. Потом ещё были поездки.

На ту пору бывший председатель был свободным человеком. Когда после развала колхоза он ударился в запои, жена ушла от него и потребовала раздела имущества.

Пётр Сергеевич продал машину, любимый быстроходный катер, несколько золотых безделушек, оставшихся от родителей, и на вырученные денежки купил для теперь уже бывшей жены квартиру в Ольмаполе, в том самом доме, в котором проживала их общая дочь. У Елены же Витальевны единственный сын-офицер нёс службу в одном из северных гарнизонов на берегу Ледовитого океана.

Они и раньше испытывали симпатию друг к другу – когда он руководил колхозом, а она была сельской фельдшерицей. Только приязнь свою оба держали в узде.

Теперь их чувства вспыхнули с новой силой и получили несколько иной окрас. Прошло не так уж много времени, и мужчина и женщина вступили в интимную связь.

Года полтора Пётр Сергеевич регулярно, не реже одного раза в неделю навещал возлюбленную. Но периоды разлуки утомляли, и кончилось тем, что Елена Витальевна оставила работу, сдала квартиру внаём и переехала в Тимофеевку к мил-сердечному другу. Немного погодя они оформили свои отношения официально.

Уцелевший местный народ только благословлял их супружеский союз – в селе появилась своя врачиха, и поездки в райцентровскую поликлинику сократились в разы. При недомогании теперь обращались к Елене Витальевне, в том числе из соседней Черниговки.

Но обычно она без всякого обращения подворно обходила своих больных, зная, кто чем страдает. В Черниговку же за семь километров добиралась летом на велосипеде, а зимой – на лыжах.

Фельдшерица ставила пациента в энергетический поток или использовала традиционное лечение вплоть до капельниц и малых хирургических операций, и обычно этого оказывалось достаточно. В доме у неё была целая аптека разных медикаментов и лекарственных трав, которую она по мере надобности пополняла.

Как я уже упоминал, участковая больница в Тимофеевке была ликвидирована, выделить ставку фельдшера Елене у райцентровского отдела здравоохранения не было полномочий, и она пробавлялась денежными вознаграждениями выздоровевших пациентов – кто сколько заплатит.

Нередко самых бедных сельская врачиха лечила на свои личные средства, обеспечивая их довольно-таки недешёвыми лекарствами.

– А к тебе даже молодость вернулась, – сказал я, когда мой собеседник закончил свой рассказ.

– Вернулась, знаю, чувствую. Об этом многие говорят. Понимаешь, при хорошем здоровье старо выглядеть не будешь. И ещё, скажу по секрету, с некоторых пор я де-факто крепко-накрепко убедил себя, что не старею, а молодею – ежеминутно, ежесекундно, и будто мне возвращаются мои семнадцать лет. И не просто убедил, а проникся всем своим нутром, каждым органом и частью тела. Это ощущение омоложения живёт во мне денно и нощно и никогда не покидает; оно у меня не только в сознании, а уже в крови.

– И результат?

– Налицо. А лучше сказать – на лице. Ты же видишь. И на всём теле тоже.

Мой новый товарищ закатал рукав рубашки и показал свой мощный бицепс.

– Вот она, результативность! Неплохая, скажи!

– Но до семнадцати ещё далеко.

– Это так. Однако по сути я только начал собой заниматься.

– И всё-таки не думаешь же ты…

– Что доведу себя до семнадцати?

– Да.

– Нет, конечно. Но десяток лет я у природы уже отвоевал. Ещё десять отвоевать – моя ближайшая задача. А дальше видно будет, что нам делать, как нам быть.

С Петром Сергеевичем мы встречались ещё несколько раз, в том числе мимоходом на улице. Он вновь приглашал меня на рыбалку, теперь уже с лодки, но я отказался. В какой-то степени это был бы повтор предыдущей ловли, а мне не хотелось портить впечатление от нашей первой «тихой охоты» и разговора у костра, имевших некий налёт романтичности.

Но в свой дом он меня с Рауёй всё же зазвал. Мы позастольничали с часок – не выпивали, нет. Только «откушали» замечательного на вкус кипрейного чая, которым нас угостила Елена Витальевна, его жёнушка – молодо выглядящая, ладная, под стать хозяину.

К чаю она подала вкуснейших же оладышек с изюмом, от которых не так просто было оторваться. Не буду кривить душой – лично я наелся с заметным перебором, что редко себе позволял.

В ходе застолья зашла речь и об оздоровлении солнечной энергией, и я упомянул Гайнутдина.

– Как же, слышала о нём, – сказала хозяйка дома. – Ну а мне посчастливилось встретиться с самим создателем этой методики Фархатом-ата.

Перед расставанием хозяйка дома нагрузила нас изрядным пакетом кипрейной травы, сопровождая словами, что «она чрезвычайно полезна для здоровья», а хозяин преподнёс увесистую связку балыка из речной сельди.

Надо было как-то отдариваться.

Рауя быстро нашлась, чем ответить, вручив Елене свои наручные часы со швейцарской начинкой.

Непосредственно в тот момент у меня ничего подходящего не было с собой. Однако в багажнике машины лежало двуствольное охотничье ружьё ижевского производства.

Сам не знаю, зачем я привёз его, ведь охотником я не был. Мне претила сама мысль убивать какое-либо животное. Если я и стрелял когда, то исключительно по неподвижным мишеням.

Вот этим ружьём я и отблагодарил Петра Сергеевича. Он заметно расчувствовался от моего подношения, мне же просто приятно было доставить радость новому другу.

– А ты, видать, богатенький, если разбрасываешься такими вещами, – сказал он, оглаживая ружьё и внимательно вглядываясь мне в глаза. – Видать, предпринимательство-то твоё немалый доходец приносит. Не спрашиваю какой, знаю – коммерческая тайна.

– Доходец достаточный, – в тон ему ответил я. – Достаточный, чтобы быть экономически свободным и жить, как хочется, а не как можется.

– Увы, это не каждому дано – жить, как хочется, – продолжил он с несколько философским видом. – С другой стороны, может, и хорошо, что не каждому. При нынешнем-то мировоззрении! Иначе некоторые такого бы наворочали! Век потом разгребать пришлось бы.

Уже перед самым отъездом я предложил ему обменяться номерами телефонов.

На обратном пути в Ольмаполь мы с Рауёй попали под сильный дождь, и на грунтовой дороге, в ложбине, наша машина села на днище и намертво застряла. Я позвонил Петру Сергеевичу.

– Айн момент, – ответил он. – Сейчас перезвоню кому надо.

«Момент» растянулся на полчаса, по истечении которого подъехал «Беларусь» с худым небритым трактористом и вытащил нас на ровное место.

Пока добрались до асфальта, мы застревали ещё дважды, но, слава богу, выбирались самостоятельно, подкладывая под колёса ветви кустарника, произраставшего в поле поблизости от дороги.

– Как нам всем мечталось увидеть Тимофеевку большим процветающим культурным центром! – сказала Рауя, когда наш автомобиль уже подъезжал к Ольмаполю. – Центром с увеличивающимся, зажиточным, духовно развивающимся населением. А получилось вон что – одно сплошное разорение.

– Нам – это кому?

– Мне и моим друзьям – тимофеевским мальчишкам и девчонкам. Все они давно уехали из села, никого не осталось.

Её слова были созвучны моему тогдашнему умонастроению и тому, что говорил о несостоявшемся будущем своего края бывший председатель бывшего «Светлого пути».

– А хочешь, чтобы Тимофеевка действительно стала богатым процветающим культурным центром? – спросил я, ещё немного подумав. – Таким, каким вы, будучи детьми, видели его. И чтобы действительность превзошло ваши былые ожидания.

– Да ладно, какое процветание!

Рауя с заметной грустью улыбнулась и вздохнула, как бы подводя черту под своими воспоминаниями.

Мною же всё больше овладевали мысли о преобразовании заброшенного села. Уже виделось, как лучше подступиться к делу. Опыт у меня был, я и прежде занимался кое-чем подобным, правда, в более скромных размерах. Наглядный пример тому – южное предгорное поместье.

Теперь же, при возросших финансовых возможностях, можно было позволить себе гораздо большее. Многие из богатеев покупали роскошные яхты и возводили чуть ли не воздушные замки с целью удовлетворения собственного тщеславия, я уже упоминал об этом известном факте. А мне нравилось возвращать к жизни что-нибудь угасающее или вечно, изначально влачившее жалкое существование.

Взвесив всё как следует, я бесповоротно решил взяться за реализацию плана по возрождению как самой Тимофеевки, так и Зелёной Луки в целом.

В первую очередь я позвонил Петру Сергеевичу. Поделился с ним своими соображениями и рассказал о возможных финансовых вливаниях. Спросил, что он думает о моём проекте и насколько реально его выполнение.

Ответом было только непрестанное возбуждённое дыхание.

– Почему молчим? – спросил я, не выдержав затянувшегося молчания. – Сергеич, отвечай, не томи.

– Психологически я не готов к такому разговору, – ответил мой собеседник.

Я выключил телефон, а через пять минут позвонил снова.

– Ну что, готов теперь?

– Теперь готов, – послышалось в ответ. – И скажу, что данную твою идею полностью поддерживаю.

– Если поддерживаешь, то…

И я предложил ему принять участие в осуществлении задуманного. В качестве моего поверенного и представителя от жителей Тимофеевки. Для контроля над выполнением предстоящих работ. За достаточно высокую плату, разумеется.

Пётр Сергеевич согласился.

Я тут же отдал необходимые распоряжения. Ну и началось.

Не буду описывать всю механику взаимоотношений с местными жителями, чиновниками, моими помощниками, банкирами, подрядчиками и прочими, о том, как происходили переговоры с москвичами – обладателями земельных площадей, о купле продаже последних. Расскажу только, что происходило непосредственно на местности.

Работы велись сразу по нескольким направлениям.

Тем же летом Тимофеевка была соединена с внешним миром четырёхполосной асфальтированной дорогой.

Были замощены все дороги и подъезды в самом селе, капитально отремонтировано и облагорожено всё сохранившееся жильё, проложены водопровод и канализация с обустройством первой очереди очистных сооружений, начато строительство зданий под административные учреждения: школу, больницу, детсад, Дворец культуры и творчества.

Одновременно начали возводиться одноэтажные и двухэтажные жилые дома со всеми удобствами. На некотором расстоянии от села стали подниматься корпуса свиноводческого комплекса, молочной фермы, мясокомбината и молокозавода.

Не была забыта и целебность тамошнего воздуха.

Это был край, как нельзя лучше пригодный для оздоровления детей, в первую очередь с лёгочными заболеваниями! Скажем, в особом специализированном санатории.

И самым подходящим местом для него был остров Песчаный, что напротив Тимофеевки, отделенный от неё двухсотметровым рукавом Ольмы, – кусок земли, наполовину заросший хвойным лесом.

Уже на следующий год посреди сосен и елей острова обозначились стены основных зданий и вспомогательных служб детской здравницы «Жар-птица», а ещё через год санаторий принял первые сотни детворы, нуждающейся в лечении.

Конечно, личное моё участие в формировании нового облика Зелёной Луки было минимальным, не считая нескольких распоряжений и вливания необходимых капиталов. Но я зорко наблюдал за всем происходящим, в том числе и за целесообразным и эффективным расходованием средств.

Один раз в неделю, по понедельникам, со мной связывался по телефону или скайпу мой полпред Пётр Сергеевич Блинов и подробно докладывал о ходе строительства и других событиях.

Для придания большей мобильности поверенному я распорядился купить ему новенький внедорожник. Кроме того, я получал достаточно информации от других людей, имевших отношение к преобразованию края.

По прошествии нескольких лет Рауя вновь побывала в Тимофеевке и не узнала ни село, ни местность, его окружавшую.

К тому времени по всей излучине вновь колосились ещё более тучные, чем в былые годы, хлебородные нивы, а на пастбищах паслись тысячные отары овец.

На полную мощность заработали животноводческие комплексы, и возрождённое агропромышленное объединение «Светлый путь» ежедневно многими тоннами отправляло на реализацию готовую к употреблению продукцию: молоко, сыры, сливочное масло, окорока, колбасы… Отправляло как в Ольмаполь, так и в другие города области и за её пределы. И получал за счёт этого всё возрастающие миллионные доходы.

Рядом с животноводческими комплексами был построен кожевенный завод, работавший на местном и привозном сырье. И комбинат по пошиву обуви и меховой одежды. Оба этих предприятия также приносили значительную прибыль.

С возникновением новых рабочих мест, а также открытием школы, больницы, детского сада и других общественных учреждений появилось немало желающих переехать сюда на постоянное жительство. Высококлассным специалистам – учителям, врачам, инженерам, животноводам, строителям и другим – предоставлялось бесплатное благоустроенное жильё. Многие достаточно обеспеченные приезжие строились за свой счёт.

– Это уже не село, а небольшой городок, – рассказывала Рауя по возвращении в Питер. – Удивительно уютный и красивый. Особенно в центре, где так хорошо, что даже сравнить не с чем реальным; только если с какой-нибудь сказочной волшебной страной. А люди, люди в Тимофеевке как изменились – у всех такие весёлые, счастливые лица! И ещё санаторий «Жар-птица» на острове Песчаный! Сколько больных детей поправляют там здоровье!

Я слушал её, а перед глазами всплывали пустынные, поросшие травой сельские улицы, на всём протяжении которых ничего живого, не считая кур и гусей. И серые невзрачные домики с кое-как залатанными крышами. Так бы и продолжалось, если бы не…

Ещё мне подумалось, что сию работу да выполнить бы государству! Но у него всё руки никак не доходили до села и землицы, а если и доходили, то, как правило, не тем концом.

Что же лично я получил от преображения Тимофеевки? По сути, ничего, кроме морального удовлетворения. Даже та часть прибыли от деятельности АПО «Светлый путь», которая должна была перечисляться на мои счета, вся до последнего рубля уходила на лечение детей из малообеспеченных семей! Так уж инициатору строительства заблагорассудилось.

 

Глава девятнадцатая

«Старые знакомые»

Но вернёмся к Николаю Гудимову.

С каждым днём он всё больше становился таким, каким я впервые увидел его на той подминуринской лесной поляне, будь она трижды неладна. В конце концов он стал выглядеть ещё моложе, примерно на двадцать шесть лет.

Налитой силой молодой человек прямо-таки излучал энергию и здоровье. Улыбка не сходила с его гладкого порозовевшего лица, глаза горели внутренним огнём и говорили о гормонах, бушующих в организме этого удивительного представителя человеческого общества.

Пожалуй, на двадцати шести годах омоложение Николая и остановилось. Скорее всего, остановилось потому, что – как он и сам говорил – именно это его физиологическое и энергетическое состояние в наибольшей степени соответствовало возрасту молодого (во вселенском отношении) развивающегося мироздания, в резонанс с которым он так удачно вошёл и которое в итоге как бы подогнало его под своё макрокосмическое естество.

Случай, конечно, уникальный, но не единственный. Гудимов был не первым, кто составил одно гармоничное целое с энергетикой бесконечного пространства и только благодаря этому здравствовал на протяжении долгих веков. Ведь был же упомянутый в Библии Мафусаил, проживший девятьсот шестьдесят девять лет! Также известно много других долгожителей на заре современного человечества, включая его прародителя Адама.

Скептики утверждают, что долгожительство древних – не что иное, как выдумки авторов исторического Священного Писания. Однако наука давно пришла к выводу, что всё написанное в Книге Книг – чистая правда и только правда. И приводит неопровержимые доказательства этому.

Беда лишь в том, что в определённые периоды своей истории люди растеряли многие знания, дарованные роду человеческому. И среди них – знания о продолжительной молодости и долголетии в целом. Потеряли, чтобы потом веками биться над раскрытием древних секретов. Но до сих пор безуспешно.

Между тем примеров предпосылок к чуть ли не нескончаемой жизни в природе не так уж мало. Взять хотя бы некоторые виды китообразных, которые вообще не знают, что такое старость, и растут до тех пор, пока не погибают от собственной тяжести или внешних воздействий, чаще всего человеческих.

То же самое можно сказать и об отдельных видах черепах, по прошествии веков гибнущих только из-за того, что не в силах таскать свой чрезмерно разросшийся панцирь.

По утверждению некоторых учёных, практически вечны и красные морские ежи. Эти существа могут стать жертвой болезни или хищников, но признаков старения у них не возникает. Примечательно, что у столетнего ежа ровно столько же шансов произвести потомство, сколько и у десятилетнего.

А какие чудеса происходят с медузами Turritopsis nutricula! Учёный мир считает их поистине бессмертными. Жизнь этих морских созданий проходит как бы волнообразно. Достигнув зрелости, они снова превращаются в молодые особи и способны повторять этот цикл снова и снова. То есть им удаётся обращать вспять процесс старения, давать обратный ход своему организму, реверсировать его. И так продолжается до тех пор, пока медузы не погибают от воздействия каких-либо внешних факторов. Допустим, от серьёзных физических повреждений. Или если их ктонибудь съест.

И вот новым примером удивительного обращения процесса развития организма вспять, на этот раз не в водной среде, а на суше, стал недавний бомж, некогда разудалый воин-моряк, он же гуляка, каких белый свет не видывал.

Разумеется, случай с Гудимовым поначалу немало подивил людей, с которыми он в то время общался. Но таких было всего несколько человек. В их число входили сторож Ефимыч, управляющий поместьем Владимир Смельчанов, его дочь Полина и, может быть, ещё два-три человека из тогдашней томаринской обслуги. Все они были люди неболтливые, знающие цену каждому своему слову, да и занятые преимущественно собственными персонами среди повседневных забот.

Поэтому никакая информация за пределы названного круга лиц не распространилась и ни до одного учёного геронтолога не дошла.

К тому же эти несколькие полагали, что моряк просто отоспался, отлежался в нормальных человеческих условиях, отъелся на хороших харчах, и, по всей видимости, стал таким, каким и должен быть. Они быстро привыкли к его новому образу и совершенно забыли немощного старика, явившегося некоторое время назад.

Как мне представляется, только Полина до глубины души была потрясена чудесными изменениями, происшедшими с моряком. В итоге у неё пробудился глубочайший интерес к этому человеку. И необыкновенное влечение к нему. Такое, что я даже затрудняюсь его охарактеризовать. Но могу прямо сказать, что слова о любви или преданности в данном случае были бы недостаточными.

Кроме того, девушка видела Гудимова в критической ситуации, когда тот сумел расправиться с тремя матёрыми преступниками, чтобы защитить её от их агрессии.

Юная Смельчанова невольно сравнивала его с другими знакомыми парнями и видела и понимала, что все они рядом с ним не более чем беспомощные желторотики, выращенные в достаточно защищённой «стерильной» среде и не способные на сколько-нибудь сильные, самоотверженные поступки.

Вероятно, на чисто интуитивном уровне она стала воспринимать управдома мужчиной, способным как нельзя лучше уберечь женщину от опасности и различных житейских невзгод. А возможно, как и в случае с Констанцей, это было то редкое абсолютно точное совпадение энергетических полей, при котором они начинают составлять единое целое.

Как бы то ни было, Смельчанова регулярно приезжала в Томарино, не пропуская ни одного воскресного дня, и пребывала там с утра и до того последнего момента, когда тянуть время было уже невозможно без риска опоздать на последний автобус, идущий из Нижнекаменского в автономный центр.

Какие чувства испытывал к Полине мой моряк? Трудно сказать. Мне лично об этом ничего неизвестно, и я могу только догадываться, исходя из разных косвенных признаков.

Полагаю, однако, что он ни на минуту не забывал разницу в возрасте, разделявшую их, и вёл себя так, чтобы никто даже подумать не мог ничего предосудительного о его душевных волнениях.

Не исключаю, что последних попросту не было, что Гудимов душил их в самом зародыше и что в этом ему помогал значительный жизненный опыт, который, несомненно, никуда от него не делся.

Даже сама горничная не видела ничего нового в его отношении к ней, кроме обычного отеческого дружелюбия, нередко присущего людям старшего возраста по отношению к младшим.

Избыточная энергия томила Гудимова и гнала его из Томарина в поисках новых ярких впечатлений.

Нередко он отправлялся в горы, с успехом преодолевая самые крутые склоны, и в эти минуты тело его упивалось счастливыми радостными ощущениями и абсолютным динамичным равновесием всех внутренних органов.

Но наступали мгновения, когда и горы начинали казаться однообразными и скучными.

В один из пятничных дней Полина, выйдя из здания пединститута, увидела перед парадным входом своего «подопечного». Лицо её вспыхнуло от радости, но тут же погасло под тяжестью каких-то мыслительных процессов.

– Вы здесь… Зачем? – несколько растерянно проговорила она, причём так, словно они расстались всего лишь пять минут назад.

Наш управдом удивился её тону, но не подал виду; онто надеялся, что его появление воспримут с восторгом, а вот и нет.

– Надоело сидеть на одном месте. Дай, думаю, съезжу в Светлоярск, развеюсь. Развеялся, да вот кривая вывела к вашему институту. Смотрю, а тут вы выходите. Далеко собрались?

– Хотела пройтись по магазинам – купить кое-что из продуктов.

– Для меня?

– В основном для вашей милости. Но и для себя тоже.

– Замечательно! Готов сопровождать и выполнять обязанности носильщика. Не возражаете?

– Возражаю. Сейчас сюда должен прибыть один человек. Я не хотела этой встречи, но он настаивал, и я уступила, согласилась на короткий разговор с ним. Не думаю, что ему приятно будет увидеть вас рядом со мной.

– Неужели во мне так много дурного, что может у когото вызвать ответные негативные эмоции? Не будем тянуть время – пойдёмте. А человек, о котором вы упомянули, нагонит нас. Если пожелает.

– Нагонит как?

– Очень просто – позвонит по телефону и узнает, где вы находитесь.

– Ладно, идёмте.

Взявшись под ручку, молодые люди направились к гастрономическим магазинам, видневшимся на некотором расстоянии от пединститута. Однако не успели они сделать и несколько шагов, как возле тротуара резко затормозил автомобиль марки «Мерседес-Бенц» и перед ними выросла фигура двухметрового малого с бычьей шеей и довольно бесцеремонным твердым взглядом. На вид ему было лет сорок пять, и весь его облик говорил, что он важный, солидный человек, немало повидавший на своём веку.

За рулём машины сидел ещё один мужчина, примерно того же среднего возраста, может, немного постарше; лоб его пересекал хорошо заметный косой шрам, вероятно, давнишнего происхождения. Положив руки на баранку руля, он отрешённо, со стальным спокойствием смотрел в некое пространство перед собой.

– Здравствуй, Поленька! – сказал малый, обращаясь к девушке и словно не замечая её спутника. – Я не стал говорить по телефону… Ты знаешь, у Надюшки, моей сестры, сегодня день рождения. Собирается хорошая компания, и мне хотелось бы, чтобы ты пошла со мной.

– Нет, Фёдор, я не могу, – ответила Смельчанова. – Я же говорила, мне надо в Томарино.

– Завтра утром я сам отвезу тебя в усадьбу. А сегодня…

– Сегодня ещё надо закупить продукты, чтобы приготовить на неделю еды инвалиду, бывшему моряку, проживающему в этом Томарине, конкретнее – в Гринхаусе.

Гудимов не смог сдержать улыбки. Это его назвали инвалидом, человека, в котором кровь кипела от избытка энергии.

– Хорошо, – сказал малый. – На покупку надо полчаса – это максимум.

– Извини, но мне надо ещё готовиться к защите дипломной работы.

– Дипломная подождёт. Ничего с ней не случится, если один вечер ты побудешь со мной.

Фёдор хотел взять юную Смельчанову за руку, чтобы посадить в машину, но Гудимов, всё это время молча наблюдавший за происходящим, шагнул вперёд и преградил дорогу.

– Неужели не понятно, – не снимая улыбки с лица, на одной ноте проговорил он. – Девушка не желает ехать с вами. Лучше оставить её в покое.

– А это ещё что за кобел? – удивлённо проговорил Фёдор, словно только что увидев Гудимова. – Студент, что ли? – он придвинулся ближе. – Тебе-то чего надо, пацан?! А ну пошёл отсюда, пока цел!

Человек со шрамом открыл дверцу «Мерседеса» и ступил на асфальт, скорее всего готовясь принять участие в назревавшей разборке.

Управляющий Гринхаусом улыбнулся ещё шире, но глаза у него вспыхнули недобрым огнём. И левое плечо как-то неуловимо выдвинулось вперёд – он оказался в позиции, немного напоминавшей боевую стойку рукопашника.

– Так, граждане, прошу вас!.. – Полина встала между мужчинами и, разведя руки в стороны, обозначила дистанцию, которая должна была разделить «бойцов». – Ещё не хватало подраться. Взрослые люди, постыдитесь! Ведёте себя, как будто молоденькие петушки. Фёдор, мне действительно некогда! У меня тоже бывают дела, которые нельзя отложить.

Мужчины, подчиняясь её категоричному тону, отодвинулись друг от друга. Человек со шрамом достал сигарету и закурил. Ситуация, начинавшая наэлектризовываться, в одно мгновение разрядилась.

Девушка облегчённо вздохнула, только что нахмуренное лицо её разгладилось.

– Я позвоню, – сказал Фёдор, обращаясь к Смельчановой. – Так, поехали, – это уже шофёру.

С этими словами он забрался в свой «мерс».

Человек со шрамом с нерушимым спокойствием сделал ещё пару затяжек, бросил недокуренную сигарету на асфальт, сел за руль, и иномарка почти неслышно покатила вдоль по улице.

– Где-то я его уже видел, Фёдор Георгиевич, – сказал шофёр, оглядываясь на пассажира, расположившегося на заднем сиденье.

– Кого?

– Того ухаря, который был с Полиной.

– И где?

– Не помню. В какой-то острой ситуации. Давнишней… Ещё в Минуринске, пожалуй.

– В Минуринске! Двадцать один год назад?! – Фёдор Георгиевич с сомнением покачал головой. – Шляхта, ты обкурился, что ли? Да этот ухарь в то время под стол пешком ходил.

– Ничего я не обкурился. Вспомните, о чём только что говорила Полина!

– И о чём?

– О том, что она собирается закупить продукты. Для кого? Вспомнили?

– Для инвалида из Томарина.

– Во-от! – лицо шофёра исказила хищная улыбка. – А кто хозяин Томаринского поместья?

– Наш дорогой, незабвенный Александр Кригерт, тот самый, которого мы с тобой хотели похоронить на лесной поляне под Минуринском.

– Давайте вспомним ещё, кто помешал нам «успокоить» этого чёртова немца, ставшего потом миллиардером?

– Моряк дальнего плавания Николай Гудимов.

– И этот же моряк свернул шею вашему брату Эдуарду, – шофёр снова оглянулся на пассажира. – А через три дня разделался с нашими людьми в поле возле лесополосы.

От приступа ненависти пассажир сделался чернее тучи; по лицу его пробежала судорога, пальцы конвульсивно сжались в кулаки.

– Ещё вот что: вы обратили внимание, шеф, на слова Полины, что инвалид в Томаринской усадьбе – бывший моряк?

– Выходит, что калека в Гринхаусе и есть Гудимов?!

– Точно, Фёдор Георгиевич, больше там некому обитать. Фраер же, что сейчас был, скорее всего его сын. Или какой-нибудь другой близкий родственник. Потому такая похожесть. Прямо один к одному. Особенно когда он на вас пошёл. Ух, глазищи-то у него загорелись! В точности как у моряка на поляне, который раскидал нас тогда.

– Как у того моряка, говоришь… Знаешь, что мне вспомнилось? Драка в Гринхаусе! О ней мне рассказывала Полина по телефону. Будто в томаринский особняк вломились трое неизвестных и с ними разделался проживальщик, которому она готовит еду. Ты в тот момент только вернулся из Питера, мне не до Гринхауса было, и я пропустил её слова мимо ушей. А сейчас вспомнил.

– Как же он мог разделаться с ними, если он, этот проживальщик, инвалид?

– В том-то и вопрос. Вот что. Надо будет разузнать, кто на самом деле поселился в Томарине. И если это тот морячок… Неважно, инвалид он или нет. Возьмёте живым. Я лично хочу разделать его на кусочки. Разузнайте! Только чтобы не получилось, как в прошлый раз под Питером. Там вы облажались по полной.

– Простите, Фёдор Георгиевич, в тот раз не получилось. До самого Кригерта не добраться было – уж больно высоко он забрался. Мы хотели действовать через его семью, но понимаете…

– Можешь не рассказывать – я ничего не забыл, всё хорошо помню и понимаю. В Ельниках у тебя трёх человек положили, и сам ты оттуда еле ноги унёс. Хорошо ещё сюда хвост за собой не притащил.

Всю оставшуюся дорогу оба молчали, и лишь когда автомобиль остановился перед рестораном с вывеской «У Шептухова», Фёдор Георгиевич сказал:

– Зря я тогда, на поляне, не дал тебе дорезать Кригерта. А ещё лучше… Надо было мне самому пырнуть его, куда следует. Потом все показания сошлись бы на том моряке дальнего плавания. Глядишь, не было бы сейчас ни миллиардера, ни Томаринской усадьбы, ни фраера, которого мы видели рядом с Полиной.

 

Глава двадцатая

Заложница исцеления

– Кто этот Фёдор? – спросил Гудимов, провожая взглядом удалявшееся авто. В сознании всплыло восклицание:

«А ну пошёл, пацан!..» Управдом внутренне снова рассмеялся – он и в самом деле чувствовал себя едва ли не подростком.

– Мой жених, – ответила девушка с горькой иронией.

– Кто?! – воскликнул поражённый Гудимов. – Вот этот дядька – ваш жених?! Да он в отцы вам годится! Хотя поздравляю.

– Не с чем поздравлять. Я не люблю его. И он мне… просто неприятен.

– Ещё бы быть приятным! – воскликнул Гудимов. – Чистый вурдалак! Однако вашей неприязни я не заметил.

– И не могли заметить. Я научилась скрывать своё отношение к этому… типу.

– Зачем же числить его в своих женихах?

– А мне деваться некуда.

– Как это?

Девушка замялась, одолеваемая какими-то сомнениями, но затем, решившись, заговорила:

– Несколько лет назад моя мама заболела. Тяжело. Нужна была срочная операция, которую могли сделать только в Германии. Стоила она огромных денег. У нас таких средств не было. Мой отец обратился за помощью к Шептухову.

– Что он представляет собой, этот Шептухов? Незнакомая фамилия. В первый раз слышу.

– Ещё у него странная кличка – Клещонок.

– А вот это мне уже что-то напоминает. Но что – пока не могу понять.

– Говорят, Шептухов появился в наших местах двадцать с лишним лет назад. Скупил земли вокруг Нижнекаменского, возобновил консервирование фруктов, изготовление джемов и компотов. Это только в нашем селе. У него полно разных предприятий и в Светлоярске. Ещё говорят, что он бывший бандит. И что за ним до сих пор тянутся тёмные дела, связанные с отъёмом бизнеса у других людей.

– Так, ладно, ваш отец обратился за помощью к этому хунхузу, и что?

– Он не отказал, помог деньгами, мою маму успешно прооперировали, и сейчас она в общем-то здорова.

– Но как он стал вашим женихом, тем более – нелюбимым?

– Долги надо возвращать, у отца же таких денег как не было, так и нет.

– И?…

– Шептухов поставил условие. Одно из двух, сказал он: или вы возвращаете деньги с большими процентами, или… Словом, если я выйду за него замуж, то вопрос с возвратом автоматически отпадает. Скорее всего, он с самого начала знал, что всё будет идти именно по такому сценарию. Я и раньше замечала на себе его масленые взгляды – когда ещё только заканчивала школу.

– И вы?!

– Я согласилась.

– Остаётся лишь посочувствовать. Выйти замуж за немилого… – Гудимов пожал плечами. – Тяжкое бремя вы хотите взвалить на себя, сударыня. Однако… так ведь многие сейчас поступают. Выходят за стариков, лишь бы мошна у них была туга. Ничем не брезгают.

– Мне хотелось как можно дольше оттянуть оформление брака с Шептуховым, поэтому я с самого начала поставила одно условие.

– Какое?

– Прежде я должна окончить пединститут.

– Хороший предлог. Оттянуть оформление в надежде…

– Что за это время какое-нибудь событие помешает нашей женитьбе.

– А теперь?

– До окончания института остались считанные месяцы, даже недели. И нет никаких преград для…

– Ну, вы сами выбрали свою судьбу.

– А что мне было делать?! – в отчаянии девушка закусила губу, и по щекам её побежали слёзы. – Смотреть, как терзают моего отца? Ждать, когда прислужники Шептухова заберут его на расправу? Знаете, что они делают с должниками?

– Нет, не знаю, – ответил Гудимов.

– Они зверски избивают их, фактически калечат. Или отвозят в лес, приковывают к дереву и так оставляют на ночь. Как вам это нравится?

– Может, сказки?

– Нет, в народе давно говорят. Сами пострадавшие рассказывали. Одного коммерса так вот оставили в лесу, а ночью его звери растерзали. И с таким душегубом всю жизнь находиться рядом, быть его половинкой?!

– Я хоть и назвал Фёдора вурдалаком, но мне показалось, что он не такой уж злодей. На его лице есть нечто и от настоящего интеллектуала. Почти настоящего. С некоторой долей бандитского, очевидно, уже несмываемой.

– С ним долго и настойчиво работали физиогномисты и имиджмейкеры.

– От кого эта информация? Насчёт имиджмейкеров понятно. А кто такие физиогномисты?

– Он сам как-то проговорился о своём преображении. Физиогномистами же он назвал специалистов, которые создавали его новый внешний облик. Они помогали ему ретушировать отрицательные душевные качества, способные отражаться на лице, и подчёркивать другие свойства, представлявшие его как положительную личность.

– Можно было бы сказать этому бандеросу о своей антипатии, что вам неприятна сама мысль о вхождении в их семью.

– Ну, во-первых, я дала слово, что выйду за него. Во-вторых, не надо забывать о задолженности моего отца.

В тот же день состоялся телефонный разговор Фёдора Шептухова с девицей Смельчановой.

– С кем я тебя сегодня видел? – спросил он.

– Это инвалид, проживающий в Томарине, которому я каждое воскресение привожу продукты и готовлю еду на неделю.

– Ты что, решила поиздеваться надо мной? Кто этот парень?

– Нет, правда, это тот ещё недавно полупарализованный старик, бывший моряк, о котором я тебе уже рассказывала. Но потом с ним стало твориться невообразимое. Каким-то образом он начал быстро молодеть и оздоравливаться и в считанные дни полностью избавился от паралича. Я сама удивляюсь метаморфозам, происшедшим с ним. Возможно, так на него подействовал наш климат.

– Прекрати, Полина, мне не до шуток. У тебя с этим типом что-то было? Кстати, как его зовут?

– Коля. Николай Гудимов. Ничего у меня с ним не было и быть не могло. Хотя бы потому, что, если считать календарные годы, он намного старше моего отца. Этот Гудимов мне чуть ли не в дедушки годится. Его доставил в Томарино владелец поместья – мультимиллиардер Александр Кригерт, известный своими причудами. Ты же хорошо наслышан и о нём самом, и о его богатстве.

– Да, я немало разного слышал об этом крезе.

– Видимо, Кригерт занялся своим нынешним подопечным тоже из эксцентричности; подобрал на улице, где этот инвалид бомжевал, отмыл, переодел в приличную одежду и доставил в наши края для поправления здоровья.

– Кто тебе рассказал эту сказку?

– Его питерский дворецкий Алексей Петрович, и это не сказка. А, вспомнила! Ещё он говорил, что Гудимова связывают с Александром Кригертом какие-то старые дела, что якобы много лет назад моряк оказал мультимиллиардеру немалую услугу, чуть ли не спас ему жизнь. И вот Кригерт отблагодарил его за прошлое. Так что напрасно я про чудачество. Дело не в этом, а в том…

– Это всё нереально, бред какой-то; по твоим словам выходит, что вокруг тебя одни только благородные люди: милостивец миллиардер и беззаветной отваги бомж!

– Ничего не бред. Трудно поверить, но, вероятно, всё именно так и было. Оба они способны на высокие самоотверженные поступки. Взять, к примеру, Гудимова! Ты же помнишь историю с беглыми зэками, которые забрались в Гринхаус?

– Какую историю?

– Как какую? Ты что, забыл? Я тебе рассказывала. Это он, тогда ещё не совсем здоровый человек, рискуя жизнью, вступил в схватку с тремя отъявленными негодяями. И всё ради того, чтобы защитить меня. Как назвать этот поступок, если не благородным? Другой сбежал бы куда-нибудь, спрятался, а Николай…

Щелчком языка Полина как бы подчеркнула то, что сделал мой управдом в обстановке серьёзной опасности.

– Эх, Поленька, восхищаешься чёрт знает кем! Нашла героев! Тот же Кригерт! Никакой он не чудак, а… тип ещё тот! Если в двух словах: у него руки по локоть в крови. В молодости он такого натворил!

– Ты просто наговариваешь на человека!

– Наговариваю? Полистай подшивки газет двадцатилетней давности. Обрати внимание на события в Минуринске. Там людей штабелями клали! И это всё по прихоти твоего ненаглядного миллиардера. Николай же Гудимов был главным исполнителем. Именно он мучил и убивал простых, ни в чём не повинных граждан, прежде всего предпринимателей.

– Откуда эта информация и почему Кригерта не арестовали и не предали суду?

– Информация из надёжных источников. А ты думаешь, как Кригерт стал миллиардером? Свой первоначальный капитал он «заработал» на людской крови, и ни на чём ином. Отнимал бизнес, вымогал деньги.

– В таком случае тебе давно надо было заявить об этом куда следует!

– Э, милая, кто мне поверит! Чтобы Кригерта с его миллиардами… Да все они там одним миром мазаны!

– Надо было попробовать.

– Бесполезно, только себе хуже сделаешь. Я когда-то один раз пробовал, до сих пор жалею, что ввязался.

Шептухов перевёл разговор на то, чтобы Полина оставила место горничной в Гринхаусе. На это она ответила, что не может бросить работу, дающую ей средства к существованию.

– Я останусь там, пока не получу диплом, – сказала девушка. – Но над твоими словами насчёт первоначального капитала Кригерта я подумаю.

– Ладно, тебе решать. Что касается гринхаусского «инвалида»… Он ничего ещё не рассказывал о себе? Как, к примеру, познакомился с Кригертом? О каких-нибудь прошлых общих делах?

– О себе он много чего рассказывал. В основном о морских приключениях, которые ему довелось пережить. А вот о владельце поместья – ни слова.

На этом разговор «суженых» закончился.

Побыв немного в раздумьях, Полина позвонила Гудимову и сразу же спросила, доводилось ли ему бывать в Минуринске.

– Я родился и вырос в этом городе, – последовал ответ.

– А потом? Как часто вы приезжали на свою родину?

– Приезжал один раз на несколько дней.

– И что вы там делали?

– Отдыхал, что же ещё! А почему вы спрашиваете? Юная Смельчанова передала содержание разговора с Шептуховым.

Перед глазами Гудимова отдельными вспышками проплыли давнишние события вокруг ямы в лесу. Словно наяву он увидел и двухметрового малого в его младых годах, и человека со шрамом на лбу. Вновь в ушах зазвучали крики, брань и звуки пистолетных выстрелов…

Вот, оказывается, кто был в этом «Мерседесе-Бенце»!

– Напрасно он ворошит прошлое, – сказал Гудимов, выслушав Полину. – Не подумал, видимо, хорошо, сгоряча ляпнул. Вы же сами говорили, что он бывший бандит. Вот он и завёл речь о бандитских разборках, ничего лучшего не придумал. Да, нам с Кригертом приходилось отбиваться от тамошних мафиози, но наезжать на простых граждан, тем более вымогать у них деньги!.. Встретимся, расскажу всё подробнее.

И рассказал. При следующем визите девушки в Гринхаус. Упомянув и лесную поляну, и пребывание на даче, и происшествие в «Артишоке», и бой на кукурузном поле, и многое другое.

– Коля, какой вы… – с нежностью проговорила Полина, когда Гудимов замолчал. – Сколько вам довелось пережить!

– Всё это было давно и неправда, – отшутился он, тем самым дистанцируясь от девичьих чувств. – Было и быльём поросло.

– А Кригерт! Досталось же ему бедному – никаких миллиардов иметь не пожелаешь.

– Ничего, он настоящий мужчина, – сказал Гудимов. – И в том переплёте он держался молодцом.

– Шептухов же… Получается, Фёдор Георгиевич лично готовился принять участие в казни Кригерта! И ещё – они мучили, пытали его, подвешивали на дыбе, били кнутом. А-яй, хорош женишок!

Последние слова Полина произнесла вполголоса и как бы размышляя вслух.

…Гудимов, как и прежде, продолжал прибирать в доме и наводил порядок на прилегающей к нему территории. Все комнаты Гринхауса отличались безукоризненной чистотой, а к моменту появления горничной её ждал роскошный обед, состоявший из нескольких блюд.

Полина уже не протестовала против такой услуги.

– Я приезжаю, чтобы только поставить очередную галочку в трудовой биографии, – с наигранным тяжёлым вздохом сказала она управдому в одно из наведываний. – А вообще я чувствую себя королевой, к визиту которой готовятся.

– Ну и отлично, ваше величество, – ответил, улыбаясь, Гудимов. – У вас появилась возможность дополнительного отдыха, и уже одно это неплохо.

– Я королева, а вы мой верный паж!

– Согласен быть вашим пажом. Великовозрастным.

– Ладно, шутки в сторону. Раз все дела переделаны, пойду полежу на диване, почитаю книжку, немножко поленюсь. И вы, мой любезный друг, идите к себе и тоже поленитесь.

Смельчанова действительно отдыхала в Гринхаусе. Случалось, что она укладывалась в своей комнате для прислуги, чтобы подремать, и уезжала из Томарина ещё более румяной и посвежевшей. Или в сопровождении всё того же Гудимова уходила на несколько часов в горы, и эти походы заряжали обоих дополнительной свежей энергией. Или, при необходимости, садилась за компьютер и продолжала работу над своей выпускной «диссертацией». Или предавалась танцам, изображая то египетскую альмею, то индусскую девадаси.

С наступлением лета, однако, Гудимов стал замечать, что Полина становится всё более унылой и что в глазах её поселилась всё возрастающая печаль.

– В чём дело? – спросил он как-то горничную. Впрочем, он уже догадывался о причине такого её состояния духа. – Что вас огорчает?

– Совсем скоро защита диплома, – ответила она, подтверждая его предположение. – А за ней и свадьба. Господи, как мне не хочется выходить за этого Шептухова! Как представлю себе… С ним же придётся ложиться в постель! Такое ощущение, что я окажусь в объятиях огромного жирного паука. Знаете, жизнь не мила становится. Бррр, дрянь дело!

В ответ на её откровение Гудимов только пожал плечами.

– Вам всё равно? – спросила девушка. – Вам безразлично, что со мной будет, что изломается моя судьба?

– Как говорится, стерпится – слюбится.

– Да, вижу – вам всё равно.

– Было бы мне столько лет, сколько вам, возможно, я дал бы другой ответ. А сейчас я не могу сказать ничего такого, что хоть как-то могло изменить вашу планиду.

– Но почему?! – воскликнула Смельчанова.

– Да хотя бы потому, что ещё неизвестно, что хорошо, а что плохо. Только время показывает степень полезности наших действий. Не исключено, что и замужество с Шептуховым окажется для вас настоящим благом.

В другой раз горничная сама завела разговор о своём предстоящем замужестве, опять сказала, что будущее представляется ей сплошным кошмаром, а потом спросила:

– Николай Фомич, как вы находите меня?

– В смысле?

– В смысле – как женщину.

– Нахожу, что вы чертовски хороши собой.

– Значит, я вам нравлюсь! А вам приходили мысли жениться на мне?

– Эка, куда она загнула! Нравитесь, конечно, но чтобы жениться! Это исключено.

– Почему?

– Да потому! Говорю, был бы я лет на двадцать пять моложе, тогда – другое дело, можно было бы и посвататься. А при моих годах… Надо и стыд знать.

– Но вы и так молоды! Взгляните в зеркало! Вот оно. Видите, разве мы не пара? За время пребывания в Томарине вы даже не на двадцать пять, а на все тридцать или сорок лет помолодели!

– Знаю. Только с таким же успехом можно и постареть. За одну ночь. Вот проснусь как-нибудь утречком, а вместо молодого парня опять старый дед. И что тогда?

– Не постареете!

– Ну а вдруг?!

– А если я с годами состарюсь, а вы так и останетесь молодым?

– Вот видите: и так, и эдак – всё не в лад.

– А я бы за вас пошла. Прямо сейчас. И тогда моей свадьбы с бизнесменом Шептуховым не бывать!

– Смотри-ка, как её заносит! А что делать с кредиторской задолженностью вашего отца?

– Да, задолженность, конечно. Я на секунду запамятовала.

– Нет, Полина Владимировна, поищите якорь спасения в другом месте, там, где много денег. Найдите богатого покровителя, который откупил бы вас. С вашей внешностью…

– В другом месте? Богатого? Ну, если вы так говорите, значит, не очень-то сильно я вам нравлюсь.

За несколько дней до защиты дипломной работы горничная приехала в Томарино совершенно подавленной.

– Это мой последний визит в вашу обитель, – сказала она Гудимову, встретившему её на площадке перед парадным входом.

– Почему последний? У вас с Шептуховым…

– Да. Через два дня защита, а в следующие выходные, то есть через неделю – наша с кредитором свадьба.

– Сочувствую.

– Эх, в голове мрак один; готовишься к свадьбе – словно топиться собираешься.

К её удивлению, в этот раз Гудимов ничего не приготовил, и ей пришлось потрудиться на кухне, не жалея сил.

При прощании горничная протянула управдому руку. Непродолжительное пожатие, секундный обмен взглядами, и на этом они расстались.

 

Глава двадцать первая

Новые угрозы

В следующую субботу в середине дня неожиданно зазвонил мобильный телефон. На дисплее проявился номер Полины Смельчановой.

– Да, слушаю, – сказал Гудимов.

– Николай Фомич, мне нужна ваша помощь! – услышал он возбуждённый девичий голос.

– В смысле?

– Я убежала. Прямо со свадьбы. Еду к вам! Ждите!

Я скоро. Половина дороги уже позади. Слышите меня?!

– Да.

– Пока. До встречи.

На этом телефон замолчал.

Гудимов был исключительно хладнокровным мужчиной, но сейчас его сердце гулко забилось. Итак, свадьбе конец. И скоро девушка будет здесь. Только жених просто так это бегство не оставит. А потому надо готовиться к самым неожиданным поворотам.

Бывший морпех и мореман покачал головой и покривился лицом, представив, что творится на свадьбе после номера, отколотого невестой.

Собравшись с мыслями, он позвонил Ефимычу, находившемуся на дежурстве, и рассказал о случившемся.

– Если в двух словах, ты хочешь избавить эту девицу от притязаний Клещонка? Я правильно понял? – послышалось в ответ.

– Правильно, Серёжа, точно так. Обстановка накаляется, и от нас потребуется полная отдача сил.

– Ладно, тогда придётся тряхнуть стариной, – сказал Ефимыч. – Можешь на меня рассчитывать.

– Но как же твои объекты: винодельня, склады и всё остальное?

– Я попрошу сменщика, он приедет, подежурит.

Взяв связку ключей, управдом спустился в подвальное помещение, где в стену был вмурован вместительный сейф с оружием.

С некоторых пор у меня хранилось там несколько стволов, подаренных партнёрами по бизнесу, которым я оказал те или иные услуги, связанные с продвижением передовых технологий и изобретений. Среди них самозарядная винтовка «Гюрза», двуствольные охотничьи ружья французского и английского производства и тульская бескурковая одностволка с дарственной надписью.

Осмотрев содержимое стального ящика, Гудимов зарядил и разрядил винтовку и обе двустволки, проверил наличие патронов и пороха, снова закрыл сейф, поднялся на первый этаж и из окон внимательно осмотрел все подходы к дому. Затем вышел на веранду и устремил взгляд на единственную дорогу, ведущую из Нижнекаменского, – никаких иных путей подъезда к Томарину не было.

Менее чем через час за деревьями послышался отдалённый шум мотора, и спустя ещё немного времени перед парадным входом остановилось жёлтое такси с шашечками на крыше.

Гудимов вышел на крыльцо и быстро спустился по ступенькам. Полина Смельчанова, одетая в белое подвенечное платье, выскользнула из авто и подбежала к нему.

– Я не смогла!.. – воскликнула она, хватая Николая за руки. Словно ища спасения от обуревавших чувств, девушка прижалась к его груди, затем, отстранившись, взглянула ему в лицо. – Я не смогла заставить себя выйти за Шептухова. Меня тошнило от одной мысли… И жить не хотелось – лучше смерть.

– Как же вам удалось…

– У дверей стояли его телохранители, мимо них было не пройти. Я выпрыгнула из окна ресторанного зала, где уже рассаживались гости. Высота была метра два. Я удачно приземлилась. Мимо проезжал мотоциклист – он видел мой «полёт». Я махнула ему, он затормозил, прыжок на заднее сиденье, и мы помчались.

– За вами была погоня? – спросил Гудимов.

– Не знаю. Мы направились дворами – там столько закоулков. Парень с мотоциклом оказался что надо. Минут пять сумасшедшей езды зигзагами, потом он вылетел на автотрассу, остановил проезжавшее такси, дал денег, чтобы я смогла расплатиться, и вот я здесь.

– Вы знаете этого байкера?

– В первый раз увидела его. Он только назвался Толей и проговорил номер своего телефона. Какой – я уже забыла, хотя обещала позвонить.

– Ладно, пойдёмте, – сказал Гудимов, приглашая необычную визитёршу в дом.

Они поднялись к парадной двери и прошли на кухню. Усадив девушку за стол, управдом достал из холодильника бутылку местной минеральной воды «Горный ручей» и налил ей и себе. Полина с жадностью выпила содержимое своего стакана. Гудимов отпил глоток, другой, затем сказал:

– Шептухов будет искать вас?

– Не сомневаюсь.

– И как вы думаете, куда он отправится с поисками?

– Он видел меня с вами, знает о Томарине, о вашем чудесном исцелении и омоложении, даже ревновал к вам, поэтому… На всякий случай он может заглянуть в наш дом в Нижнекамском, но после этого непременно…

– На что же вы рассчитывали, отправляясь сюда?

– Не знаю. Мне просто некуда было больше податься.

Интуитивно я…

Гудимов остановился на девушке долгим испытывающим взглядом.

– Ладно, всё понятно, – сказал он и перевёл разговор в практическое русло. – Не будем тянуть время. У вас тут есть походная одежда; переоденьтесь и соберите продукты на несколько дней.

– Что вы надумали?

– В Гринхаусе нельзя оставаться. Здесь они быстро возьмут нас в оборот. В Нижнекаменском тоже не укрыться. Отправиться в город? Но дорога туда одна, и нас могут встретить… Надо уходить в горы.

– Правильно, в горы! – воскликнула Полина, оживляясь. И побежала в свою комнату.

Скинув свадебный наряд, девушка натянула на себя зелёные джинсовые брюки и куртку и сменила туфли на лёгкие удобные кроссовки.

Беглянке не было нужды подсказывать, где что находится. За считанные секунды отыскав рюкзаки, она стала загружать их продуктами питания.

Концентраты, сухая колбаса, сыр, топлёное и растительное масла, сахар, соль, чай, пластиковые бутыли с водой – всё пошло в недра рюкзаков. Всё, что было необходимо в походе и что как нельзя более кстати оказалось в доме. Утром только, словно предчувствуя грядущие события, «хозяин» Гринхауса побывал в Нижнекаменском и купил хлеб, сухари и кое-что ещё из вышеперечисленного. За продуктами последовали походный котелок, миски, ложки, кружки и спички.

– Не забудьте палатку, – напомнил Гудимов. – И одеяла. И топор – обязательно. И фонарик. Он…

– Знаю, знаю, где всё находится! – откликнулась девушка. – Ничего не забуду.

Гудимов ещё раз спустился в подвал, взял из сейфа винтовку и двуствольные ружья шестнадцатого калибра, облюбованные до этого, а также патронташи, коробки с патронами, порохом и картечью и вернулся на кухню.

Вид управдома, обвешанного оружием, был воспринят девушкой как должное, и она ни на мгновение не прекратила сборы.

Достав телефон, Гудимов набрал номер и вновь позвонил.

– Серёжа, – сказал он, – у нас всё готово.

– Иду, – бодро послышалось в ответ. – У меня тоже всё «на товсь».

Немного погодя стукнула входная дверь, послышались шаги, и на пороге кухни появился сторож; на груди его висел восьмикратный полевой бинокль.

– Здравствуйте, люди добрые! – с ходу проговорил он.

– Привет, Ефимыч! – отозвалась горничная. – Задала я вам хлопот.

– Ничего, Полина, – с улыбкой произнёс сторож. – Сам погибай, а товарища выручай. Все мы тут прислуга – одного поля ягоды, и нам надо друг другу помогать.

– Ефимыч идёт с нами, – сказал Гудимов. – Правильнее будет – поведёт нас. В горах он знает каждую тропку и поможет оторваться от погони. Если таковая случится, конечно.

– А что если остаться здесь? – сказал сторож. Он взял в руки французское ружьё «Фалько» и прикинул, насколько оно удобно при стрельбе. – Вон сколько у нас стволов! Прицелиться мы сумеем. Неужто не отобьёмся?!

– Нет, – возразил Гудимов, – при боестолкновении всякое может случиться. И не стоит забывать, – он понизил голос и повёл глазами на Полину, – что с нами – женщина. Лучше уйти в горы и отсидеться где-нибудь в укромном местечке. Пока всё не утрясётся. При любом раскладе, находясь в горах, мы ничего не потеряем.

Ещё через пять минут они вышли из дома, нагруженные рюкзаками и оружием.

Едва отряд успел покинуть территорию поместья и вступить в пределы Томаринского ущелья, на дороге, ведущей к особняку, показалось несколько чёрных автомобилей, несущихся на бешеной скорости. Пролетев мимо плодовых насаждений, кортеж остановился перед парадным входом Гринхауса, и из него, словно черти из табакерки, посыпались люди в одинаковой тёмной одежде.

Отрывистая команда, и дом тут же был оцеплен. Один автомобиль проехал дальше к винодельне, и из него выскочили ещё несколько человек.

Отряд беглецов благоразумно укрылся за зарослями кизила, произраставшего на склонах ущелья.

– Я тебе не говорил, – сказал Ефимыч, обращаясь к Гудимову. – Тут мои сменщики каких-то посторонних видели, не местных, не нижнекаменских.

– И что?

– Ну, мне сказали, вроде бы эти люди наблюдали за домом и вообще вели себя как-то подозрительно. И морды у них необычные, бандитские.

– Узнали, кто это?

– Нет, они сразу же скрылись. Наши порыскали кругом, но…

В кармане у сторожа зазуммерило. Он достал телефон и отошёл в сторону. Непродолжительные переговоры по сотовой связи, и Ефимыч вновь присоединился к своим товарищам. Он явно был чем-то озабочен.

– Что-то случилось? – спросил Гудимов.

– Помнишь, я рассказывал о московской знакомой, о Янике?

– Ну помню.

– Так вот, она едет ко мне.

– Скажи ей, чтобы отложила поездку. Объясни, что к чему.

– Поздно, Яника уже в поезде. А поезд уже за пределами Москвы. Вот такой сюрприз.

– Тогда тебе надо возвращаться домой, – в глазах Гудимова появилось нескрываемое разочарование. – Чтобы встретить дорогую гостью честь по чести.

– Нет, мы пойдём в горы вместе, как договорились, – вас нельзя оставлять одних. Я объяснил Янике ситуацию.

Добрая душа, она сразу всё поняла и пожелала нам удачи. Я сказал ей, что ключ от дома под застрехой сарая. В случае чего она будет ждать меня.

Ефимыч поднёс бинокль к глазам. Некоторое время он вглядывался в то, что происходило возле Гринхауса.

– Однако много народу у этого Шептухова, – сказал он, передавая бинокль Гудимову. Тот в свою очередь через оптику всмотрелся в передвижения потенциального противника вокруг особняка; две или три фигуры показались и исчезли в окнах дома.

– Неужели вся эта орда бросится за нами в погоню?! – вскидывая брови, произнесла Полина.

– А вот посмотрим, сколько людей за нами отрядят.

– Тогда нам надо поторопиться, – сказала девушка. – Чтобы оторваться от них как можно дальше.

– Да, надо идти, – отозвался Ефимыч. – Только, думается мне, раньше завтрашнего утра они не двинутся. Я так понимаю, что людей, которых пошлют за нами – если пошлют, конечно, – надо экипировать, обеспечить пропитанием. Но сколько-то человек они могут отправить уже сегодня. Типа лазутчиков пустить по нашему следу. В общем, надо держать ухо востро и смотреть в оба.

Сторож обвёл взглядом своих спутников.

– Я вот подумал о наблюдателях, о которых мне сказывали. Не одна ли они шайка-лейка с этими клещонковцами? Если так, то они знают каждый наш шаг и видели, куда мы отправились.

Не теряя больше времени, отряд двинулся дальше в горы.

Ярко светило солнце. Было тепло, но не жарко. Прозрачный воздух благоухал цветущими травами и был переполнен пением птиц и гудением насекомых. Зелёные и нежно-голубые краски привлекали глаз своей насыщенностью и глубиной, и временами у всех троих возникало ощущение полной идиллии, впрочем, тут же отгоняемое мыслями о непременной погоне.

 

Глава двадцатая вторая

В горах

Незадолго до заката солнца усталые путники спустились в неглубокий долок, незатейливо приютившийся между гор, и здесь остановились на ночлег, облюбовав место на ровном лужке возле быстрого прозрачного ручья с ледяной водой.

Ефимыч и Полина начали обустраивать лагерь, а Гудимов прошёл назад и поднялся на одну из высоток, где и залёг, слившись с окружающим покатым рельефом.

Тропа, по которой они только что шли, виднелась во всех своих извивах. Слева и справа – крутые склоны холмов, скалы, перемежавшиеся впадинами и редкими вкраплениями зелёных зарослей кустарника и отдельных деревьев, а дальше на юг небо вспарывали вершины гор, облитые солнечным светом.

Периодически он оборачивался и задерживал взгляд на своих спутниках. Вот уже поставлена походная палатка. Вот лёгким синеватым дымком зашёлся костёр; ещё несколько минут, и дым над разгоревшимися сучьями сделался почти невидимым.

Слабый, едва ощутимый ветерок тянул в противоположную сторону, и Гудимов отметил это как ещё один положительный фактор – в случае чего запах гари не дотянет до погони, если таковая где-то поблизости.

Уже затемно его сменил Ефимыч.

– Иди, там твоя порция дожидается, – негромко проговорил он.

Тихо, тонко журчал ручей. В догорающем костре шевелились золотистые с белизной язычки пламени. Где-то неподалёку одиноко вскрикивала неведомая птица. Ночной воздух быстро выстывал.

Девушка уже с полчаса как забралась под полог палатки, и оттуда доносилось её ровное глубокое дыхание.

На ужин была перловая каша с говяжьей тушёнкой. Плотно закусив, Гудимов расстелил одеяло и улёгся на нём, укрывшись другим его краем. Спустя два часа проснулся, встал и пошёл на гору сменить Ефимыча.

– Никого? – спросил он, приблизившись к товарищу.

– Пока тихо, – последовал ответ.

– Ладно, иди.

Гудимов занял освободившуюся позицию. Спустя минуту оглянулся и увидел в стороне лагеря тлеющий огонёк сигареты. Ефимыч верен себе: это пятая его сигарета с утра и последняя – своеобразная награда за тяготы дня.

По истечении следующих двух часов произошла очередная смена караула.

На исходе ночи Гудимов сварил гречневую кашу из концентратов, сдобренную мелко нарезанной колбасой, вскипятил воду и приготовил крепкий сладкий чай. Позавтракали.

Полина хорошо отдохнула, разрумянилась на свежем горном воздухе и выглядела особенно привлекательной. Мужчины не могли ею налюбоваться; она ловила на себе их благосклонные взгляды и лишь смущённо улыбалась в ответ. В ещё не растаявших утренних сумерках снова тронулись в путь.

Первым, как и в предыдущий день, двигался Ефимыч. Гудимов шёл замыкающим, на расстоянии ста пятидесятидвухсот метров за Полиной.

Вот она оглянулась на него, затем ещё раз, ещё… Наконец девушка замедлила шаг и, когда он нагнал её, пошла рядом, слева от него.

– Вам трудно идти? – сказала она.

– С чего такой вывод, королева?

– Вы всё время сзади, отстаёте.

Гудимов усмехнулся; неужто Полина всё ещё сравнивает его с тем немощным стариком, каким прошлой осенью он появился в Гринхаусе? Да нет, это она так, забавляется с ним – молоденькая совсем, словесами поиграться ей захотелось.

– Я не отстаю. Просто должен же кто-то прикрывать с тыла, – Гудимов поправил лямки рюкзака и не без приятности для себя прошёлся взглядом по стройной, с безупречными округлостями девичьей фигуре. – Мы перемещаемся довольно быстро. Но кто может поручиться, что за нами не идут ещё быстрее?

– А, так вы наша тыловая защита!

– Что-то в этом роде.

– Получается, что вы готовы пожертвовать собой?

– Вопрос неправильный. Дело в том, что лучше попасть под вражеский огонь одному, чем всем скопом.

– Но вас могут убить. Они же бандиты!

– Ну это мы ещё посмотрим, кто кого сможет. Вдобавок, случись что, на помощь придёте вы с Ефимычем. А вот при внезапном обстреле всей группы, вероятность потерь многократно возрастает. Ну и я постоянно поглядываю, что там сзади. У меня отличное зрение и слух, как у собаки, так что врасплох нас не застать.

Девушка хмыкнула и с пониманием посмотрела на Гудимова.

– И тем не менее вам тяжело, – сказала она, возвращаясь к началу разговора.

– Вот заладила. Я морпех, и разве такие переходы мы совершали и с такой скоростью! И с полной боевой выкладкой!

– Но это было давно.

– Гм, давно! Бывших морпехов не бывает. Если без утайки, сейчас у меня силы и выносливости больше, чем в те далёкие, не такие уж плохие времена; столько, что вдобавок к рюкзаку я, ваше величество, мог бы вас посадить себе на плечи и так и идти до вечера.

– Вы шутите? Представляю, как бы я выглядела на ваших плечах!

– Почему шучу! С удовольствием подтвердил бы свои слова на практике, если бы не… Сами знаете – за нами может быть погоня и надо смотреть в оба.

– А если её нет?

– Чего нет?

– Погони.

– Тогда мы благополучно доберёмся до пункта назначения, и наш переход через горы будет не чем иным, как туристическим походом.

– И где этот пункт назначения находится?

– Думаю, там, где до нас не смогут дотянуться руки Шептухова.

Незадолго до полудня, когда путники уже хотели остановиться на отдых, с южной стороны донёсся отдалённый рокот мотора и в глубоком проёме между горами на синем небосклоне показалась тёмная, неуклонно приближающаяся точка.

– Быстро в укрытия! – скомандовал Гудимов и бросился в заросли кустарника, произраставшего в нескольких шагах. Ефимыч и Полина последовали за ним.

Минуту спустя метрах в двухстах над ними пролетел небольшой моноплан, в кабине которого кроме пилота находились ещё два человека; оба пассажира внимательно вглядывались в проплывавший внизу ландшафт.

К счастью зелёная мозаичная одежда на беглецах оказалась неплохой маскировкой, и обнаружить их под кронами кустарника было не так-то просто.

Постепенно уменьшаясь в размерах, самолёт исчез в северной части небосвода – даже гула мотора не стало слышно, – но минут через пять вернулся и прошёл над головами беглецов обратным курсом.

Убедившись, что опасность миновала, все трое выбрались из кустов.

– По нашу душу прилетали – больше незачем им здесь, – сказал Ефимыч, проводив взглядом исчезающий летательный аппарат. – Хорошо, было где спрятаться.

– Мне кажется, нас не заметили, – сказала Полина. – Николай, вы как думаете?

– Может, нет, а может, и да, – ответил Гудимов. В голос его вплелся едва заметный стальной оттенок. – Как бы то ни было, теперь мы наверняка знаем, что на нас ведётся охота и не оставят в покое, будут преследовать, пока… Ладно, привал, – сказал он, снимая с плеч рюкзак.

– Пока что? – спросила девушка, тоже освобождаясь от своего груза.

– Пока не настигнут или окончательно не разминутся с нами.

На обед были мясные консервы, сухари и горячий сладкий чай из термоса.

Когда с едой было покончено, Ефимыч подозвал своих спутников к себе и расстелил перед ними карту горной местности.

– Вот, смотрите, где мы находимся. Вот с краю, в углу, Нижнекаменское, вот Томаринское ущелье, а вот расстояние, которое мы оставили за собой. Слева, справа от нас – горные хребты. Их никому не пройти. Поэтому опасности ни с той, ни с другой стороны быть не может. Нас могут достать только оттуда.

Проводник показал пальцем себе за спину, на тропу, по которой они передвигались.

– Или сверху, – сказал Гудимов, бросив взгляд на небо.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что они могут высадиться с вертолёта.

– И этого исключать нельзя. Но на десантирование с вертолёта бандиты могут пойти, только если обнаружат нас. Скорее всего, они прочешут весь маршрут пешим ходом. Начиная от Томаринского ущелья и до самого Бирюкина. Для надёжности.

– Бирюкино – это что такое? – спросила Полина.

– Это посёлочек такой впереди. Вот он. Я так думаю…

Проводник замолчал, погружаясь в размышления о подстерегающих опасностях.

– Что ещё, Ефимыч? – опять спросила Полина.

– Мне вот что пришло в голову. На месте Шептухова я выдвинул бы встречную группу. И пустил бы её по нашей тропе наперехват. Вот отсюда, из этого самого Бирюкина, куда мы держим общее направление. С той стороны гор к этому посёлку можно проехать на машине.

– Так зачем мы идём туда?! – воскликнула Полина. – Давайте свернём куда-нибудь.

– Пока тут только одна тропа. А вот дальше… Дальше от этой тропки есть один отводок. На карте он не обозначен, и о нём мало кто знает. Начинается он примерно вот здесь. Видите Синюхинский перевал? Вот сразу за ним. Отводок этот Фортуна называется, по-другому – Судьба. Это даже не тропка и не стёжка, а так, хрен поймёшь чего. Но пробраться Фортуной можно. Вот сюда, к речке Инясе. Возле неё там равнинка такая зелёненькая приютилась в несколько гектаров. С краю её, у самого берега Иняси – Черёнков хутор. В нём всего четыре домика.

– Ладно, – сказал Гудимов, – допустим, добрались мы до этого хутора. И что потом?

– В хуторе живёт один мой старинный приятель. У него есть лодка. Просто так он её не даст, а в обмен, скажем, на двуствольное ружьё, вот такое как у меня, очень даже может быть.

– Ну хорошо, дал он нам лодку, а дальше-то что?

– На лодке мы спустимся по реке вот до этого выгиба. От него на своих двоих доберёмся до узловой железнодорожной станции Разгуляево. А там нас ищи, свищи. Главное, чтобы нам вперед клещонковцев пройти Синюхинский перевал.

– А если бандиты опередят нас и займут этот перевал, тогда что? – спросил Гудимов.

– Тогда они закроют нас на этой тропе, и мы окажемся в ловушке. Не надо забывать о группе, которая может следовать за нами по пятам.

– Мне кажется, – сказала Полина с небольшой долей деланной иронии, – вы тут настоящую войсковую операцию описываете. Для неё у Шептухова не хватит ни людей, ни желания.

– А вот в этом, – сказал Ефимыч, – наша ягодка сильно ошибается, – он достал сигарету, третью за этот день, и закурил. – Своим побегом ты нанесла этому джентельмену жестокое оскорбление. И ладно бы просто оскорбление – ты сделала его настоящим посмешищем, опозорила перед всем белым светом. Теперь на него каждый будет пальцем показывать. За спиной, по крайней мере. И приговаривать, мол, видишь вон того субъекта? Его одна девка так обула! Поэтому он ничего не пожалеет, из кожи будет лезть, чтобы догнать и учинить над нами расправу. И над тобой в том числе. И может быть, прежде всего над тобой.

– Из-за меня вы подвергаете себя такой опасности…

– Перестань, девочка, твоей вины тут нет, – проводник с явным наслаждением выпустил клуб табачного дыма. – Просто жизнь так распорядилась. И неужели мы могли бы оставить тебя на растерзание этому демону? Нет, конечно. Точно так же на нашем месте поступил бы любой нормальный мужчина.

– А нельзя ли было, – спросила Полина, – изначально пойти каким-нибудь другим путём?

– Нет, девонька, – ответил проводник. – От Томарина есть ещё одна тропка, только застичь нас людям Клеща на ней было бы ещё проще.

Во второй половине того же дня они обогнули крутую обрывистую гору по названию Карацумба и вышли к долине, протянувшейся перед Синюхинским перевалом.

Оставив девушку в неглубокой выемке, представлявшей собой достаточно надёжное укрытие, и наказав ей, не проявляя себя, наблюдать за тропой, мужчины выдвинулись ещё немного вперёд и прилегли на обратном скате узкой изложины.

Ефимыч поднёс бинокль к глазам и стал внимательно вглядываться в складки гор, возвышавшиеся километрах в двух за долиной. Гудимов, прищурившись, безмолвно смотрел в том же направлении.

Через несколько минут Полина, однако, покинула выемку и присоединилась к своим спутникам. Услышав шорох за спиной, Гудимов оглянулся и, увидев девушку, укоризненно покачал головой.

– Что я там одна, – прошептала Полина в своё оправдание. – Я хочу с вами.

– А если клещонковские подойдут? – тоже шёпотом произнёс Гудимов. – Да как вдарят нам в спину, что тогда?

– Говорю же, нет там никого.

– Сейчас нет! А через минуту?

– Жарко как, – сказала девушка, не реагируя на слова своего спутника. Она обмахнула лицо ладошкой. – И душно. Дышать нечем. Дождь, наверное, будет. Сильный. С грозой.

Гудимов посмотрел на, в целом, чистое, безоблачное небо. Только на юго-востоке за горами слоилось нечто туманное, нередко наблюдающееся у горизонта.

– Наша выпускница пединститута уловила явные признаки изменения погоды? Неужели вон та мгла наводит на мысли о…

– Пожалуйста, не иронизируйте. Это не мгла, а самая настоящая туча. Посмотрите, как там всё быстро темнеет и увеличивается в размерах. Прямо на глазах. Вы наш климат ещё не очень хорошо знаете. У нас так часто бывает: сначала жара, духота, а потом как польёт!

– Видать, вы хорошо знакомы с погодными приметами.

– Мой отец агроном; я кое-чему научилась у него, в том числе прогнозированию погоды.

– И впрямь тучка-то растёт на глазах и… это уже не тучка, а тучища!

– Не смейтесь! Вот увидите.

– Это Дарфинское поле, – сказал Ефимыч, не отрываясь от бинокля.

– Какое такое Дарфинское? – спросил Гудимов, поворачиваясь к проводнику.

– Долина так называется – Дарфинское поле, – проводник смахнул капельки пота со лба и глубоко вздохнул. – Вон оно как раскинулось понизу – словно скатерка. Когда-то, немного дальше и правее, деревенька тут стояла – Дарфино. Домов десятка полтора. Во-он там, справа, видите, бугорки виднеются да чертополох растёт? Вот это самое её место было. Люди разъехались, одни дома сами развалились, другие – пожгли. Словом, исчезла деревенька. Название же поля осталось. А возвышение, где мы сейчас находимся, Красным сыртом прозывается.

– И чем жили дарфинские?

– Да как обычно сельские: землю пахали, сеяли, урожай собирали, скот пасли – крестьянским трудом кормились. И сбором трав ещё занимались. Тут такое разнообразие целебных растений – настоящая горная аптека. Эти травы нарасхват…

Ефимыч замер, ещё пристальней вглядываясь в темневшую за долиной гряду.

– И почему разъехались люди?

– Кажется, я кое-что обнаружил, – медленно, разделяя слова, сказал проводник.

– Что там?

– А вот давай сюда. Только аккуратненько, больно-то не высовывайся. На, держи, – Ефимыч передал бинокль своему спутнику. – Смотри, видишь вон ту скалу, у неё ещё верхушка как бы наискось срезана?

– Ну вижу.

– А теперь смотри на расщелину, что справа от неё. Видишь что-нибудь?

– Ничего не вижу. Расщелина – вот она, но кроме неё… Стоп, что это за тем валуном?! Никак дымок – белёсонький такой. Точно, табачок кто-то там посмаливает. Да не один – вдвоём пыхают, дым-то, вон, то там, то там выплывает. Опа-на, а вот и курильщик собственной персоной! Показался, нос между валунами высунул! Ага, а за ним и второй, в нашу сторону смотрят.

– Одним словом – засада, – сказал проводник, – как я и думал.

– Что будем делать? – спросил Гудимов, возвращая бинокль товарищу. – Вперёд идти нельзя. Назад…

– Давай покумекаем, что к чему, пораскинем мозгами. Смотри, на перевале нас ждут. Ещё одна группа движется за нами следом – это вне всяких сомнений, хотя она себя ещё никак не проявила. Если бы мы не обнаружили засаду на перевале, оставили сырт, на котором сейчас находимся, и вышли на равнину, а сзади идущие заняли наше теперешнее место, то…

– Нам были бы кранты.

– Точно.

– И что из этого вытекает?

– А то, что пока надо оставаться на этом сырту, – проводник достал было сигареты, но, взглянув в сторону Синюхинского перевала, опустил пачку обратно в карман.

– Тогда они возьмут нас измором. Если вперёд не перестреляют по одному. Ефимыч, нет ли здесь другого пути для отступа?

Не ответив, проводник обернулся назад и окинул оценивающим взглядом тропу и возвышавшийся над ней скалистый рельеф.

– Вон как тут всё. На этой стёжке-дорожке больно-то не рассредоточишься, в атаку не пойдёшь – тут один человек целый полк удержать сможет. И раз они заняли перевал, то скорее всего этот «полк» где-то на подходе. Наверняка они между собой общаются. Мобильная связь здесь, среди гор, не действует, значит, по рации.

– Ладно, матрос, не объясняй пехоте, и так всё понятно. Я спрашиваю, как нам выбраться из мышеловки, в которую мы попали?

– Как выбраться? Видишь вон тот ручеёк, что по падине бежит, у края Дарфинского поля – справа налево?

– Ну вижу, и что?

– На самом деле это речка Мурлейка. Только сейчас сушь которую неделю, речка обмелела и превратилась в ручей.

Гудимов посмотрел на тучу, надвигавшуюся с юго-востока и уже закрывшую почти четверть неба.

– Пойду-ка я вдоль этой Мурлейки, посмотрю, нельзя ли там где пройти, – продолжил Ефимыч. – Дальше, левее Дарфинского поля, она уходит в Чёртов лаз – в тоннель такой под горным хребтом. Вон этот хребёт, слева, недалече от нас – Панин камень называется. Так вот, после падины поток воды идёт под ним подземным путём и только километров через сорок или пятьдесят выходит наружу, по ту сторону хребта. Один знающий человек – кстати, дарфинский, переселившийся к нам в Нижнекаменское, – говорил мне, что возле того места, где речка уходит под гору, козья тропа есть. По ней, он так сказал, вроде бы можно перевалить через Панин камень. Она почти незаметна, идти там рисково, похлеще Фортуны будет, однако…

– Ты сам-то хоть знаешь, где эта тропа – ходил по ней?

– Не ходил, не был ни разу в том месте, да вот сейчас пойду, разведаю.

Гудимов посмотрел на девушку, внимательно слушавшую их разговор.

– Полина Владимировна пусть побудет с тобой, – сказал проводник, перехватывая его взгляд. – Вроде пока спокойно всё, прямой опасности не наблюдается. А в случае чего…

– В случае чего я смогу постоять за себя, – сказала девушка, приподнимая ружьё.

– Я тебе дам постоять! Коля, приглядывай тут за ней. И на бинокль, возьми, вам он может больше понадобиться.

С этими словами Ефимыч покинул своих спутников и начал спускаться к ручью.

– Поля, давайте-ка забирайтесь в какое-нибудь укромное местечко и постарайтесь особо не высовываться, – сказал Гудимов, оставшись наедине с девушкой. – Война – не женское дело.

– Думаете, будет война?

– Этого исключать нельзя. Если дойдёт до непосредственного соприкосновения с противником.

– А вам приходилось воевать?

– Было такое. Много лет назад.

– И где?

– На юге. Далеко отсюда. Ладно, хватит разговоров, – Гудимов взял винтовку наперевес. – Видите вон тот приямок? Давайте, ваше величество, залезайте в него и поглядывайте на равнину. Если что, дадите мне знать.

– А вы?

– А я пройду назад по тропе и посмотрю, что там.

– И как мне подать сигнал в случае чего?

– Ну крикните или выстрелите. В зависимости от обстоятельств. Договорились?

– Хорошо, я всё сделаю, как надо.

Пригнувшись, чтобы не быть обнаруженным со стороны Синюхинского перевала, Гудимов двинулся по изложине к тропе.

– Николай! – крикнула девушка вдогонку ему. Мужчина остановился и оглянулся на спутницу.

– Что ещё?!

– А дождь будет, и сильный! Очень сильный! И скоро. Взгляните на небо – видите, как наползает! Так что готовьтесь к худшему. Психологически. Но надейтесь на лучшее.

Она улыбнулась и подмигнула ему.

 

Глава двадцать третья

Перестрелка

Тропа огибала Карацумбу полукругом, зацепившись за краешек её основания; слева зияла бездонная пропасть, справа вплотную вздымалась отвесная горная стена, неприступная без альпинистского снаряжения; плечо не раз ощущало её тяжёлую каменную неодолимость.

Дальше узкая стезя выводила на взлобок, за которым пролегало открытое пространство протяжённостью метров около трёхсот. К этому взлобку он сейчас и стремился; заняв его, бывший морпех действительно мог сдерживать значительные силы противника.

Он успел в самый последний момент. Едва тропа повернула к груде камней, обрамлявшей взлобок, как впереди, ниже по склону, в какой-нибудь сотне метров с небольшим показались фигуры преследователей – десять человек, вооруженных карабинами и автоматами; у одних оружие было перекинуто за спину, у других оно находилось под рукой.

В то же мгновение, словно не было ни беспробудного пьянства, ни десятилетий, минувших после южной войны, Гудимов упал плашмя, быстрым удлинённым перекатом бросил себя к камням, снял «Гюрзу» с предохранителя и выглянул поверх укрытия. «Опыт не пропьёшь», – мысленно с удовлетворением произнёс он, обратив внимание на точность и ловкость своих движений.

Клещонковцы тоже заметили его и, рассыпавшись двумя, следующими одна за другой коротенькими цепочками – насколько позволяла узкая полоска пологого склона вдоль тропы, – бежали теперь к взлобку.

Громкий хлёсткий выстрел взорвал воздух и эхом прокатился по горам; за ним прогремели два следующих выстрела. Пули взбили под ногами атакующих пригоршни щебня.

Все без исключения преследователи, словно заводные, развернулись и сломя голову ринулись назад к спасительному откосу с произраставшим на нём кустарником; тропа уходила за этот откос между зарослями ветвистой зелени.

Проводив их взглядом, Гудимов пополнил магазин винтовки тремя новыми патронами.

– Коля, что происходит?! – послышался отдалённый девичий голос.

Морпех обернулся. Полина выглядывала из-за выступа скалы, укрывавшего её от возможных выстрелов. Он махнул ей рукой, чтобы она уходила назад.

– У меня всё нормально! – крикнул он. – Пришлось коекого пугнуть немного. Они сразу убежали и попрятались.

– Это люди Шептухова?

– Они самые. Девушка, вам тут делать нечего. Идите на своё место и не спускайте глаз с той стороны.

– А вы?

– Я с ними управлюсь, не сомневайтесь.

В течение некоторого времени противник не давал знать о себе. Затем прямо над взлобком стайкой просвистели пули, и в то же мгновение со стороны откоса донесся стук автоматной очереди. Следом прозвучало ещё несколько очередей. Один за другим захлопали выстрелы из карабинов. Огонь вёлся всё более прицельно. Невозможно было поднять головы.

Оставив позицию, Гудимов сместился в сторону, прильнул к одной из щелей между камнями и поднёс к глазам бинокль. Расположение клещонковцев приблизилось чуть ли не до расстояния вытянутой руки. Ага, вот они где! Вот один вражеский стрелок, рядом с ним – другой. Вон тот уж больно увлёкся стрельбой, ишь, шпарит из автомата! Ну-ка мы его…

Плавное нажатие на спусковой крючок, выстрел, и «браток», которого облюбовал Гудимов, дёрнул головой и схватился рукой за ухо. Так, один выбит, ему уже ни до чего, теперь на уме у него одна забота: как решить проблему со своим слуховым аппаратом.

«Гюрза» снова ударила выстрелом, и второй боец Сокальчикова исчез в своём укрытии. Гудимов знал, что и на этот раз не промахнулся; пуля не убила неприятельского стрелка, а только ранила в плечо и, несомненно, тоже вывела из строя. На помощь ему должен прийти кто-то из соседей, и численность активных участников боя ещё больше сократится.

Услышав множественный грохот выстрелов за спиной, усиленный эхом, Полина Смельчанова опять прекратила наблюдение за Дарфинской равниной и возвышавшимся за ней перевалом и побежала вокруг горы, за которую пять минут назад ушёл Гудимов. Все её мысли были об этом человеке и надвинувшейся на него опасности.

Забыв об осторожности, она выскочила на открытое пространство и почти сразу же попала под вражеский огонь; многоголосо запело в воздухе, и угрожающе зачиркало по россыпям камней и скальным стенам.

Девушка метнулась назад за выступ обрыва и не сразу решилась вновь выглянуть из своего укрытия.

– Николай, что там у вас?! – наконец крикнула она. – Вы живы?!

– Жив и продолжаю выяснять отношения! – отозвался Гудимов.

– С кем? С бандитами?

– С ними, с кем же ещё!? Я уже докладывал вашей милости.

– Это они стреляют?

– Ну да, они. А я отвечаю.

– И что нам делать дальше?

– Пока отбиваться от них! А там посмотрим.

Не успел он договорить, как автоматы и карабины преследователей заработали с удвоенной силой.

Противник не жалел патронов. Пули безостановочно били по камням на взлобке и пролетали между ними, в значительной степени сковывая действия морпеха. Чувствовалось, что среди клещонковцев были неплохие опытные стрелки. С ними надо держать себя осторожней.

В самые опасные моменты он менял позицию, чтобы выйти из зоны сконцентрированного прицельного огня. Быстрый молниеносный перекат или незаметный для противника низкий приземлённый прыжок в сторону – и он уже на другом конце своего укрытия.

Девушке нравилось, как он действует. Его проворные движения казались ей на редкость красивыми, даже изящными. Мгновениями он напоминал гигантскую кошку, сильную, бесстрашную и беспощадную.

Иногда посвистывало и над Смельчановой. И тогда девушка вздрагивала и плотнее прижималась к каменистой почве.

Неожиданно, не отдавая себе отчёта в своих действиях, она короткими перебежками, пригнувшись, стала продвигаться к взлобку, одновременно не теряя из виду и Гудимова, и расположенную в отдалении позицию преследователей.

Бывший морпех продолжал отвечать бандитам редкими одиночными выстрелами. По мере возможности Полина копировала его способы перемещения, чтобы оставаться незаметной для противника. Последний бросок вперёд, и она уже у самого взлобка.

Вот Гудимов снова выстрелил. Затем ещё дважды. После чего довольно длительное пережидание под шквальным огнём противника. Как только на той стороне начало смолкать, он в очередной раз прицелился и нажал на спуск. Но выстрела не последовало – затвор винтовки остался в крайнем заднем положении, показывая израсходование всех патронов.

Боец отомкнул магазин, провёл рукой по карманам, обернулся и встретился взглядом со своей спутницей, притаившейся в двух шагах за его спиной.

– Поля, патроны! – возбуждённо, скороговоркой произнёс он. – У меня кончились патроны. Они в моём рюкзаке. В боковом кармане.

– Сейчас я сбегаю, – ответила Полина. – А пока возьмите.

И поочерёдно протянула ему ружьё и патронташ.

– Я мигом! – крикнула девушка и всё такими же короткими перебежками, то и дело приникая к каменистому грунту, припустила к изложине за горой, откуда они наблюдали встречную группу противника на Синюхинском перевале.

А сзади уже громыхнул ружейный выстрел, спустя несколько секунд – второй. Это Николай бьёт из её двустволки! Вовремя она успела к нему, видно, сердце чуяло, что надо бежать на выручку.

Гудимовский рюкзак лежал возле выступа, сразу за которым, в продолжении изложины, начинался спуск к падине и Мурлейке.

Взявшись за ремешок на клапане кармашка, Полина устремила взгляд в направлении Синюхинского перевала. Вроде там никакого движения, и, значит, до поры до времени нападения оттуда можно не бояться.

Пальцы ухватили плоскую прямоугольную коробку, в которой должны находиться патроны. Лёгкое нажатие на кнопку запора, и крышка отомкнута; вот они, уложены в один рядок. Однако до чего же их мало – всего десять штук.

Метнув ещё один взгляд на равнину, Полина побежала назад по тропе.

– Держите! – негромко крикнула она, пристраиваясь возле бойца.

– Заряжай! – отрывисто бросил Гудимов и протянул пустой магазин.

Девушка стала заполнять коротенькую ёмкость красноватыми с желтизной патронами.

Бах! Бах! – гулко прогремели ружейные выстрелы. Уши заложило, и на некоторое время звуки боя потонули в звенящей тишине.

– Готово! – крикнула Полина, поместив в ёмкость последний патрон.

– Давай, – Гудимов принял от неё слегка изогнутый рожок. – Получай своё ружьё – без него мне была бы крышка. Отправляйся к изложине и будь там повнимательней. Наверняка эти, – кивок в сторону противника за взлобком, – согласовывают свои действия с теми, что на Синюхинском перевале, по радиосвязи. Как бы по нам не ударили со стороны равнины.

Нацепив на себя патронташ, в котором оставалось ещё несколько патронов, и подхватив двустволку, девушка в который уже раз пустилась по тропе, огибавшей гору.

Оказавшись в знакомом освоенном укрытии, она прилегла сбоку небольшого каменного выступа. Горное плато перед ней как на ладони. Вроде всё чисто, никаких изменений, никого нет, ни души – что на Дарфинском поле, что по краям его. Напрасно Николай так тревожился.

Она и прислушивалась к неумолкающей стрельбе за спиной, и не отводила глаз от равнины.

И вдруг вдалеке что-то промелькнуло – примерно на половине расстояния между Карацумбой и Синюхинским перевалом, на самой середине Дарфинского поля. Промелькнуло и исчезло. Наверное, показалось.

Девушка сморгнула и протёрла глаза. Точно, показалось, никого не видно. Пробраться тут незамеченными нельзя, равнина голая, плоская, не считая узенькой ломаной линии овражка посередине её и вон той цепочки взгорков, прерывисто тянущихся с востока на запад. Но всё равно надо быть настороже.

Вспомнив наказ Гудимова не спускать глаз с «той стороны», Полина ещё ниже приникла к откосу изложины и напрягла зрение. И не напрасно.

На равнине, над кромкой оврага, на секунду явственно обозначились и исчезли какие-то крохотные тени, похожие на тёмненьких оловянных солдатиков. Все без исключения – с оружием! Вне всякого сомнения, они двигались по направлению к Карацумбе. До изложины им осталось пройти метров девятьсот, максимум – километр.

Бой позади на время стих, раздавались только редкие одиночные выстрелы.

Подождав ещё немного, девушка поднялась и, низко пригнувшись, побежала по тропе вокруг горы.

– Коля, что делать? – быстро, со скоростью пулемёта проговорила она, оказавшись возле стрелка. – Они… там… приближаются.

– Что делать? – сказал Гудимов, поворачиваясь к спутнице. – Стрелять в них, вот что.

– Как, прямо в них?! Чтобы попасть?!

В голосе Полины прозвучали интонации, говорившие, что она не способна убить человека. Лицо её отражало сильнейшее смятение.

– Прямо в них… Хотя нет, – сказал он, просчитывая степень опасности, которой может подвергнуться девушка. – Давай уходи падиной, где течёт ручей. Попробуй догнать Ефимыча. Я пойду за тобой – скоро. Давай, быстрее. А то нам тут долго не продержаться – у меня всего семь патронов осталось.

– И у меня четыре. Остальные вы израсходовали. Но у нас ещё порох с картечью имеются.

– Ну вот видишь – только четыре. И сейчас не до пороха. Так что – бегом! Пока наступающие с Дарфинского поля не отрезали нас от той падины. Будь только осторожней – возможно, они уже близко.

Проводив девушку недолгим взглядом, Гудимов крепче взял винтовку и прижал приклад к плечу. Несколько секунд он всматривался в противоположную сторону. Вот оттуда донеслась автоматная очередь, послышался хлопок карабина, за ним дуплетом прогремели ещё два.

Заметив под кустами шиповника шевеление неясной тени, похожей на человеческую фигуру, Гудимов выстрелил, тут же оставил взлобок и, стараясь передвигаться как можно скрытней, пустился вокруг горы.

Позиция противника взорвалась новым залпом разнобойного огня.

Он уже обогнул Карацумбу, а за спиной, отдалённо, всё ещё продолжали греметь вражеские выстрелы, сопровождаемые раскатистым эхом.

Это очень хорошо, просто замечательно! Значит, бандиты не заметили, что он покинул позицию, потому и не перестают бить по взлобку.

Скатившись в изложину, Гудимов распластался на обратном откосе, в понижении между двумя буграми.

Метрах в двухстах – не прямо на него, а немного в сторону, – держа общее направление на сырт, бежали, рассыпавшись цепью, шестеро. У всех в руках автоматы и карабины.

Быстрое прицеливание, привычное нажатие на спусковой крючок, грохот выстрела, и один из атакующих полетел на землю, словно споткнувшись о невидимое препятствие. Видно было, как человек схватился за ногу и судорожно закорчился от боли. Лёгкий порыв ветра донёс приглушённый расстоянием жалобный стон. Другие участники атаки тоже попадали на землю и затем быстрыми перебежками устремились к разным мало-мальски подходящим укрытиям.

Боец подхватил свой рюкзак и, оставив изложину, бросился в сторону падины, по низу которой струился неглубокий светлый ручей.

Теперь надо как можно дальше отойти от Карацумбы. Бандиты недолго будут оставаться в заблуждении и быстро поймут, вероятно уже поняли, что он покинул свой «укрепрайон». Если они поднимутся на вершину горы – не по отвесной стене у тропы, там у них ничего не выйдет, а гденибудь в другом, более доступном месте, – то вся ближайшая окрестность окажется под их прицелом.

 

Глава двадцать четвёртая

Под натиском врага

Неровный каменистый рельеф вёл сначала по левому, менее изрезанному берегу ручья.

Гудимов бежал по узкому ломаному закрайку, огибая завалы, перепрыгивая через камни, с ежесекундным риском сломать ноги или свернуть шею.

Подумалось, каково было Полине пробираться здесь?! Всё-таки женщина… Однако напрасно сомневаться в её способностях – она спортсменка и наверняка ей доводилось одолевать и не такие преграды.

В памяти всплыло, как легко, без видимой усталости, с рюкзаком на спине и двустволкой за правым плечом, она шла, ничуть не уступая в скорости движения ни ему, ни Ефимычу. И ни одной жалобы за всё время похода! Нет, девка она ещё та: физически сильная, выносливая, со стойким характером.

Уступая массивному отвесному утёсу, ручей повернул влево, а затем снова взял прежнее направление.

По камням, выступавшим из воды, Гудимов переправился на противоположный берег, сразу за утёсом сменивший обрывистость на некоторое подобие пологости, не так обильно усаженной валунами.

Немного погодя у самого бережка, в относительно спокойной илистой затоке обозначился довольно отчётливый след небольшой ноги. Видимо, девушка оступилась, сорвалась в ручей, и вода ещё не замыла оставленную вмятину.

Взяв с переката камень, Гудимов положил его на узкий овальчатый оттиск, поправил лямки рюкзака и продолжил движение.

Ещё один изгиб водного потока, и впереди, в некотором отдалении, показалась ладная женская фигурка, торопливо перемещавшаяся по правому же берегу. Молодой человек – именно так я продолжаю называть моего моряка, настолько он был ловок и подвижен – ещё ускорил бег и начал быстро настигать девушку.

Почувствовав его приближение, Полина остановилась, оглянулась, и радостная улыбка осветила её лицо.

– Наконец-то! – воскликнула она. – Я так боялась! Хотела даже вернуться, чтобы…

– Все разговоры потом, не стоять! – на ходу бросил Гудимов. Рукой он коснулся её плеча, как бы передавая девушке частицу своей энергии. – Бандиты могут быть уже рядом. Давай, милая, давай, королева, быстрее!

Не сбавляя скорости, боец бегом припустил по неширокой галечной полосе. Полина неотступно следовала за ним. Выражение лица, уверенный ясный взгляд, лёгкость шагов – всё говорило о том, что у неё ещё достаточно сил для высокого темпа передвижения.

Русло ручья опускалось всё ниже, и постепенно склоны падины превратились в настоящие теснины. Нередко передвигаться приходилось прямо по потокам струящейся воды. Но вот из-за каменной глыбы, нависшей над водой, показался проводник, торопливо двигавшийся навстречу; завидев их, он замедлил шаг и опустился на камень.

– А я слышу – стрельба, – с придыханием сказал Ефимыч, когда Гудимов и Полина приблизились и остановились перед ним. Вся одежда проводника была мокрой, по всей видимости, он поскользнулся и упал в ручей. – Ничего, думаю, Колян опытный вояка, он сумеет управиться с супостатами, а мне надо решать своё – найти стёжку-дорожку, по которой можно уйти от погони.

– Ну и… нашёл? – спросил Гудимов.

– Да, отыскал. Там дальше тот самый козий затропок, о котором говорил дарфинский мужик, – Ефимыч поднялся с камня и поправил ружьё за плечом. – Пойдёмте. А то как бы эти головорезы не прихватили нас здесь.

Не теряя больше ни секунды, беглецы продолжили движение вниз по течению ручья. Проводник уверенно вёл своих спутников по уже знакомому пути. Гудимов снова был замыкающим. Иногда он оборачивался и, скользнув зорким взглядом по оставленным склонам ущелья, пускался вдогонку за своими спутниками.

Между тем туча, копившаяся на юго-восточной стороне небосвода, вплотную приблизилась к солнцу и наконец закрыла его. Всё кругом сразу потускнело, и стало темно, как в глубоких сумерках.

Беглецы шли ещё несколько минут.

Крутые теснины начали постепенно расступаться, сменяясь более пологими склонами. С запада же, в той стороне, куда бежал ручей, всё выше стеной поднимался огромный поперечный кряж – Панин камень, вершины которого покрывали рваные пласты вечных снегов.

Казалось, что вот-вот, ещё немного – и Мурлейка повернёт вправо, куда с понижением начал уходить общий рельеф прилегающей местности. Однако водный поток, оставаясь в тех же берегах, сохранял прежнее направление и затем нырял в чёрный проём, в некое подобие тоннеля, зиявшее в основании почти вертикального горного хребта, с тем чтобы продолжить свой бег уже подземным путём.

Ручей занимал лишь десятую или двенадцатую часть тоннеля, а выше уровня воды оставалось довольно просторное открытое пространство.

– Куда ты нас привёл, Ефимыч?! – воскликнула Полина, в растерянности оглядывая крутую, казалось, неприступную стену кряжа. Всё время совместного следования вдоль ручья девушка молчала, но теперь отчаяние заставило её заговорить. – Это же ловушка!

Она обернулась и посмотрела на оставленную падину, отороченную угрюмыми голыми возвышенностями.

– Мы же здесь… Если придут люди Шептухова, они перестреляют нас как куропаток. Здесь мы…

– Перестань ныть, малахольная! – сдвигая брови, грубо ответил проводник. – Нашла время тары-бары разводить, – он кивнул на чёрный провал, в который уходила Мурлейка: – Это Чёртов лаз, о котором я говорил. А нам сюда.

Ефимыч ступил на наклонную глыбу, вероятно, являвшуюся отправной точкой восхождения, и повернулся к своим спутникам.

– Нам только этот крутояр одолеть, – вновь заговорил он, показывая на каменную стену, возвышавшуюся перед ними. – Метров пятьдесят, может, и того нет. А выше нормальный проход пойдёт – выломка такая откроется. Отсюда её не видать, но я только что там был. Выломка-то поположе будет – и подниматься легче по ней, и безопасней она. Короче, давайте за мной!

Проводник и его спутники один за другим начали взбираться по едва заметному узенькому стежку, обозначенному многолетними козьими копытцами. В этот момент послышался стук автоматной очереди, усиленный эхом, и выше по круче ударил град пуль.

На головы беглецов обрушилась осыпь мелких камней. Все трое на мгновение прильнули к стене, на которой они находились, затем почти одновременно соскользнули вниз и распластались на узкой галечной полосе.

Автомат заработал второй раз, к нему присоединились другие стволы, и выстрелы слились в один непрерывный грохот.

Огонь велся откуда-то с недалёкой дистанции. Пули пролетали, подобно рою озлобленных ос, и с глухими постукиваниями впивались в изножье горы.

Несколько из них задели мешок Гудимова; морпех явственно ощутил их жёсткие удары, и это заставило его ещё плотнее приникнуть к грунту.

Внезапно обстрел прекратился, смолкло эхо.

– Сюда, за мной! – раздался голос Ефимыча.

В то же мгновение проводник и Полина поднялись и ринулись в чёрный проём тоннеля, проделанный течением ручья. Послышался хруст гальки, плеск воды.

Гудимов уже начал сгруппировываться, чтобы последовать за ними, как чуть ли не прямо перед собой увидел человека, изготовившегося открыть автоматный огонь на поражение; нахмуренное лицо, уверенный взгляд говорили, что со столь близкого расстояния он не промахнётся.

Сейчас стрелок нажмёт на гашетку, и Ефимыч с Полиной будут убиты.

Машинально Гудимов вскинул винтовку и дважды нажал на спуск. Одна из пуль попала в цель; человека с автоматом словно подбросило в воздух, и он плашмя грянулся на камни.

В стане клещонковцев послышались крики проклятий, за которыми последовал новый шквал выстрелов.

Однако произошло это с некоторой задержкой, позволившей густой тьме Чёртова лаза поглотить пригнувшиеся фигурки двух беглецов.

Воспользовавшись тем, что внимание клещонковцев в основном сосредоточилось на его спутниках, исчезающих в потерне с ручьём, Гудимов напружинился, оторвался от гальки и одним махом бросил себя за валун, вросший в грунт в нескольких метрах от воды. Бандиты переключили весь огонь на него, но опять с опозданием – он был уже за болееменее надёжным укрытием, и просто так им его не взять.

Бывший морпех коснулся пальцами магазина винтовки. У него ещё три патрона – он знал точное их число. Боезапас, конечно, невелик, но если бить наверняка, он сможет некоторое время сдерживать натиск преследователей. Минут пять или десять. Может, и дольше. Как повезёт. А там видно будет.

По валуну снова яростно ударил град пуль. Гудимов прижался к галечному грунту и втянул голову в плечи. Ему вдруг вспомнился далёкий юг, засада, в которую попал их взвод морпехов, и то, как ему, обдуваемому пулевым ветром, пришлось лежать за стволом вечнозелёного дуба. В том бою они потеряли трёх бойцов, трёх ребят, проверенных в жестоких схватках с неукротимым, опытнейшим противником.

Нет, за валуном ему долго не продержаться. Скашивая глаза, Гудимов посмотрел по сторонам, выискивая более надёжное укрытие.

Справа только ручей со стремительным течением воды, за ним пологий подъём, метрах в сорока заканчивавшийся грудой камней. Слева тоже взволок, а в нём разлом, вполне пригодный для перемещения и смены позиций.

Морпеха беспокоил пологий косогор справа с обратным скатом, который неприятель мог незаметно использовать. На эту особенность рельефа он обратил внимание ещё при движении с Полиной и Ефимычем вдоль ручья. За этими камнями на взгорке его легко обойти и ударить с фланга. Достаточно будет одного точного выстрела, и…

Осторожно, короткими движениями он освободился от лямок рюкзака.

Вражеский огонь начал стихать, умолкло эхо. Всё, тишина, не считая журчания ручья. Медлить больше нельзя. Гудимов взлетел в воздух, совершая бросок в сторону спасительного разлома, но противник видимо ждал этого его действия и залпом ударил из всех стволов.

От боли, пронзившей тело, перехватило дыхание, словно обухом ударило в область правого виска.

На несколько секунд Гудимов потерял сознание.

Люди Шептухова оставили свои позиции и, держа оружие наготове, приблизились к окровавленному бойцу.

Сквозь туман полузабытья до Николая донеслись возбуждённые злые голоса, бессмысленная однообразная матерщина.

Его перевернули на спину. Он открыл глаза и увидел себя в окружении бандитов. Ближе всех, слегка склонившись над ним, стоял человек с хорошо заметным косым шрамом на лбу.

– Ну что, сука, попался! Давно я мечтал о такой встрече. И, видимо обращаясь к своим товарищам, прорычал:

– Эта падла столько наших братанов положила!

– Шляхта, ты нам рассказывал, – раздался ответный голос. – И сейчас он половину у нас перекалечил. Вон и Филина подранил.

– Привет, морячок! – сказал Шляхта и пошевелил Гудимова носком ботинка. – Как ты себя чувствуешь? Не очень хорошо, надеюсь? Но будет ещё лучше. Уж поверь – лёгкой скорой смертью ты не помрёшь.

На корпус и голову моряка обрушилось множество ударов прикладами и ногами.

Когда он вновь потерял сознание, его затащили в ручей и окунули с головой в воду раз и другой, чтобы привести в чувство.

Веки у Гудимова размежились, перед глазами потянулись зыбкие перемещающиеся человеческие фигуры и плохо различимые, словно уже наступила ночь, контуры противоположного берега.

Заметив, что пленный очнулся, бандиты выволокли его на галечную полосу. Одни из них возобновили побои, другие повернулись ко входу в тоннель и повторно открыли по нему шквальный автоматный огонь.

В этот момент небо ещё больше потемнело, поднялся ветер, послышался обвальный шум приближающейся воды, сверкнула молния, горы потряс оглушительный удар грома, и хлынул сильнейший ливень, способный, казалось, затопить всё и вся.

Прекратив стрельбу и оставив свою жертву, бандиты подняли раненого товарища и устремились вверх по одному из откосов, чтобы поскорее выбраться из падины и найти какое-нибудь убежище.

Со склонов побежали сплошные водные потоки. Мурлейка стала быстро вздуваться и обретать всё возрастающую силу. Прошла минута, другая, и вот уже на месте безобидного ручья образовалась грозная, ворочающая камни неукротимая река. Бурная клокочущая вода вышла из берегов, добралась до распростёртого тела моряка, подхватила его и понесла к страшному мрачному зеву в основании Паниного хребта.

 

Глава двадцать пятая

В подземелье

Уже под сводами пещеры спутники Гудимова, сопровождаемые выстрелами, не помня себя, где бегом, где шагом преодолели несколько десятков метров и остановились. Померк свет у входа в подземное царство, в котором они оказались, и сделалось так темно, что шагу нельзя было ступить без риска упасть и разбиться.

В растерянности они стояли по колено в потоках воды, не зная, что делать дальше.

– Темень какая, – со страхом проговорила девушка, – я ничего не вижу.

– Сейчас, – спохватившись, сказал проводник, – сейчас будет светло.

Он снял со спины рюкзак и, порывшись в его глубине, достал фонарик.

Блёклый электрический луч выхватил из мрака смутные переливчатые блики бегущего ручья и угрюмые известняковые своды пещеры с шатающимися человеческими тенями. Отблеск света упал на лицо Полины и выдал её напряжённый, полный смятения взгляд.

– Ой, да нас же только двое! А где Коля?! Коля где?! – в отчаянии вскричала девушка. – Ефимыч, да он снаружи остался, на берегу! Как же я недоглядела?! Я пошла за ним.

Девушка повернулась, чтобы двинуться назад к выходу из пещеры, но проводник схватил её за руку и, потянув к себе, увлёк за выступ скалы.

– Куда, дура, стоять! – приглушённо, с тихой яростью проговорил он и выключил фонарь. – И не дери горло. Ему уже не поможешь. Я думаю, что…

В этот момент извне раздались частые залповые хлопки новых выстрелов. Пули вспороли бегущую воду и с визгом и стуком ударили по стенам подземелья. Беглецы прижались к каменной выемке, не смея пошевелиться.

– Вот видишь! – сказал Ефимыч, когда пальба прекратилась. – Я говорю – ему никак не поможешь.

– Коля! Коленька! – помертвевшим голосом прошептала Полина, – Как же так? Он же только что был такой…

Девушка пошатнулась и стала заваливаться набок, но проводник вовремя поддержал её.

– Ну что теперь делать! – лихорадочно зашептал он. – Крепись, моя хорошая, крепиться надо. Да, может, с ним ещё ничего и не случилось. Он же, Коля-то наш, вон какой лихой – чёрт с ним не сладит. Верно, он где-нибудь на берегу укрылся. Да он ещё такой тарарам устроит этим бандитам! Уж он им задаст, вот увидишь.

Между тем уровень подземной реки, в которой они оказались, стал быстро повышаться, потоки воды ускорили свой бег, журчание сменилось на всё более угрожающий рёв.

Ледяной страх пронизал сердца обоих беглецов.

– Что-то неладное творится! – прокричал Ефимыч, пытаясь пересилить шум воды. – Вон она как напирает!

Он снова включил фонарь. В нескольких шагах от них в тёмной с бурым отливом стене обозначился длинный приступок, уходивший в глубину пещеры, за пределы электрического света.

Беглецы кое-как добрались до него, поднялись на узкую спасительную стезю и обессиленно привалились к стене.

Однако неуклонно прибывавшая вода скоро достигла и этого выступа и стала затоплять и его.

– Ефимыч, что делать?! – крикнула Полина, напуганная грозным приступом стихии. – Надо скорее выбираться наружу. Здесь мы утонем.

– Как тут выберешься? – растерянно ответил проводник. Луч фонарика осветил тёмную поверхность реки, мчавшейся в глубину горы. – Разве такую быстрину одолеешь!

Потоки бурлящей воды пронесли мимо них и тут же скрыли под сводами пещеры что-то нескладное, отдалённо напомнившее человеческую фигуру.

– Ой, что это?! – крикнула перепуганная девушка. – Неужели?! Нет-нет, не может быть, не должно! Ой, это же Коля был! Николая, Колю унесло водой! Ефимыч, миленький, надо его спасать!

– Брось, дурашка, какой тебе Коля! – ещё громче крикнул проводник. Ему тоже показалось, что подземная река пронесла тело их спутника, и у него обмерло сердце. Но он пытался внушить и себе, и девушке, что оба они ошиблись. – Это бревёшко корявое с обрывком тряпья.

– Да нет, нет, я узнала его! О Господи, как же так!

– Хватит голосить, глупая! Привиделось тебе! Деревце это было сучкастое, вот и всё. Я хорошо разглядел. Смыло где-то и… Уходим отсюда, а то и нас унесёт.

Горная вода и правда уже омывала их ступни, и напор её с каждым мгновением становился всё сильнее.

– Давай туда! – крикнул проводник и, взяв девушку за руку, повлёк её по приступку дальше в глубину пещеры.

Каменная стезя стала выпяченней и шире, и клокочущая стремнина оказалась несколько ниже и в стороне.

– Вот видишь, не всё так плохо! – прокричал Ефимыч, склонившись к самому уху своей спутницы. – Здесь мы в безопасности!

В ответ Полина слабо пожала его ладонь. Из глаз её не исчезала картина со знакомым человеческим силуэтом, уносимым стихией. Она явно видела взгляд, брошенный на неё. Николай пытался что-то сказать им. Его губы шевелились. Моряк взывал о помощи. Они же думали только о собственной безопасности.

– Ничего, всё обойдётся! – снова крикнул Ефимыч. Он погладил девушку по плечу. – Я думаю, это из-за ливня такой потоп! Туча-то вон какая была! Сейчас её пронесёт, и Мурлейка опять в своё русло начнёт входить.

Однако вода не переставала подниматься и минут через пять вновь достигла ног беглецов.

Они преодолели ещё несколько метров, и свет фонаря обозначил в стене какое-то тёмное неровное пятно.

Приблизившись, проводник и девушка увидели неширокий пролом, выем, уходивший в глубину и вверх известнякового массива и дававший новый шанс на спасение.

Оказавшиеся в смертельной опасности люди проникли через брешь, открывшуюся перед ними, поднялись по склону на метр или полтора и здесь остановились. Дальше ходу не было – полость, в которой они оказались, в этом месте ещё больше сужалась, и протиснуться сквозь неё уже не представлялось возможным.

Беглецы стояли бок о бок, приникнув друг к другу. Низкий каменный свод не позволял распрямиться, и оба оставались в неподвижном согбенном положении. Затем Ефимыч зашевелился, освободил плечи от лямок и опустил рюкзак на грунт, после чего, с неловкостью поворачиваясь, снял поклажу со спины своей спутницы.

Прошло ещё немного времени, и вода проникла и в это последнее их прибежище; уровень её становился всё выше и ближе.

В очередной раз вспыхнул фонарь, и блики света, отражённые от чёрной поверхности волнующегося омута, упали на девушку; лицо её было искажено нескрываемым ужасом.

– Ефимыч, родненький, мне страшно, – с трепетом прошептала она.

– Не одной тебе, девонька, страшно, – сказал Ефимыч, сглатывая и пытаясь придать своему голосу твёрдости. – Я тоже очень неуютно себя чувствую. Но может, ещё и обойдётся. Не будем хоронить себя раньше времени.

– Давай уйдём отсюда. Здесь нас затопит.

– А куда уходить, хорошая моя? Разве только нырнуть в эту чёртову ямурину. Но за ней такое! Слышишь, ревёт?! Ты сама всё видела, мы только что там были. Нас сразу же унесёт, как… Как то деревце.

Вода же ещё приблизилась и… остановилась в полуметре у их ног.

Обоих одолевала невыносимая усталость. От жуткого холода каменели суставы. Достав из рюкзака одеяло, проводник укутал им девушку и усадил её на небольшой выбленок, выступавший из каменной стены. Затем укутался другим одеялом и вплотную примостился рядом.

Он вдруг вспомнил, что не курил со времени последнего перекуса, и ему нестерпимо захотелось затянуться сигаретой – чтобы забыться в угарной копоти и хоть немного снять нервное напряжение.

Но курить нельзя. Карман, в котором они находились, тесен, словно мешок. В нём и без табачного дыма как бы не задохнуться. С сигаретами придётся подождать. Тем более что девушка некурящая. Да и сигареты после его падения в воду, наверное, раскисли, превратились в махорочную кашу.

Из темноты донеслось ровное дыхание спутницы. Затем послышались глубокий вздох и стон. Измучилась, голубонька ясноглазая. Хорошо, что уснула, может, немного отойдёт от пережитого. Передряги, навалившиеся на них, не каждый здоровенный мужик выдержит, а она, поди ж ты…

Коля же Гудимов скорее всего отправился в последнее плавание. Подземное. Теперь разве что в море искать его. Или где-нибудь по ту сторону Панина камня, на берегу возле устья Мурлейки. Ежели волной выбросит. Только кто искать-то будет, кому эти поиски понадобиться могут?

Да, не повезло парню. Хотя и им-то с Полинкой повезёт ли ещё, большой вопрос. Вот она, смертушка лютая, совсем рядом, к самым ногам подобралась; кружит, плещется – мало ей одного Николая, ещё две жертвы заполучить не терпится.

На грозный гул воды, бушевавшей за стенкой убежища, наложились хлопки недавних выстрелов, проплыли неясные тени бандитов и ставшие близкими родные лица спутников, прозвучали смех Полины и живой, весёлый голос Гудимова. Николай всё о чём-то спрашивал, а он не хотел отвечать, потому как больше не было сил, и всего его раздавливала, уничтожала страшная физическая и мозговая усталость.

Из серой изменчивой мглы появился и истаял изящный точёный образ Яники. Милая его сердцу москвичка, наверное, уже в Нижнекаменском. Главное, чтобы она нашла ключ под застрехой, вошла в дом и обустроилась, как полагается…

Ещё ему подумалось, что надо быть на стрёме, с водяной пучиной шутки плохи, но изнеможение стёрло и эту мысль, и Ефимыч тоже забылся тяжёлым беспамятным сном.

 

Глава двадцать шестая

Звонок из Томарина

Была вторая половина воскресного дня. Внеурочно отработав с документами, я ехал в Ельники, предвкушая радость встречи со своими домочадцами.

Кроме уже вполне взрослого сына Руслана, курсанта морского училища, у меня и Рауи были две девочки подросткового возраста – Таня и Лена. Я зримо видел их свежие умненькие личики, слышал задорные возгласы и представлял, как мы обнимемся, расцелуемся и примемся обсуждать житейские и прочие новости последнего дня.

Бизнес наш – мой и моих компаньонов. – основанный на продвижении разных народных придумок, процветал как никогда.

Мы много чего производили, и промышленная наша «империя» продолжала разрастаться.

Сотни миллионов личного моего состояния, образованного в первые годы северо-столичной жизни, давно уже превратились в миллиарды, моё имя и фамилию удосуживались упоминать в журнале Forbes в числе богатейших людей России. Далеко не в конце списка.

Конечно же, мне хотелось, чтобы Руслан продолжил моё предпринимательство, но он пожелал стать моряком и поступил в одно из высших морских учебных заведений.

Ладно, пусть так. Я не препятствовал ему в выборе профессии. Слова не сказал против. Главное, что он вырос честным, порядочным человеком, уже состоялся таковым. А профессиональная деятельность – явление вторичное.

Единственно, я попробовал донести до него, что чисто мореходное дело не даст ему сколько-нибудь значительного богатства. На это Руслан ответил коротко и ясно: «А я не хочу быть богатым». Вот так он очертил свою жизненную позицию.

Сознание нарисовало образ моего парня. Рослого, широкого в плечах, темноволосого, с едва заметной азиатинкой в чертах лица.

Ему многое передалось от матери. Он был силён, хорошо сложен и на редкость невозмутим и рассудителен. Иногда кое в чём я пробовал подражать ему.

Ельники были уже рядом, как вдруг раздался телефонный звонок, и я услышал в трубке взволнованный голос управляющего Томаринским поместьем Владимира Смельчанова.

Весьма лаконично он объяснил ситуацию, возникшую после несостоявшейся свадьбы его дочери с тамошним нуворишем.

– Только на вас надежда, Александр Васильевич, – сказал Смельчанов, подытоживая свой рассказ. – Шептухов не успокоится, пока не погубит и Полину, и её сопровождающих. Если ему не помешать.

– Не лучше ли обратиться в местную полицию? – сказал я, пытаясь как можно лучше проникнуться услышанным.

– Какого содействия можно ожидать от наших полицейских, если начальник их – первейший друг жениха и должен был выступать шафером на свадьбе. Он много чего имеет от Шептухова. Вот совсем недавно получил от него виллу с видом на море. В качестве подарка на день рождения.

– Хорошо, – ответил я после трёхсекундного размышления, – я что-нибудь придумаю.

Успешное предпринимательство и обладание колоссальными денежными средствами открывают такие возможности, какие обычному трудовому человеку не приснятся в самом радужном сне. И порой дают необъятную власть над теми или иными общественными процессами. А также неизменно ведут к возникновению приятельских отношений со многими другими людьми, не просто «нужными», а поистине «могучими», способными решать массу жизненно важных проблем. И в этом смысле я не был исключением.

Ещё немного подумав и мысленно обточив необходимые фразы, я позвонил генералу Виталию Смирнову, занимавшему довольно ответственный пост в Министерстве внутренних дел.

С генералом мы познакомились при следующих обстоятельствах.

Его единственная дочь Нона страдала от какого-то загадочного заболевания, ни понять, ни объяснить которое врачи толком не могли. Ещё недавно весёлая, жизнерадостная девочка-подросток начала сохнуть на глазах, постепенно превращаясь чуть ли не в скелет; узкое бледное лицо, выпирающие скулы, впалая грудь, остренькие плечики наглядно показывали её состояние.

Девочку лечили лучшие отечественные и европейские эскулапы, но безуспешно.

Кто-то из них высказал мнение, что больная могла стать жертвой обычной порчи, какую по силам навлечь любому экстрасенсу или колдуну средней руки. Что повреждена энергетическая сущность организма, нарушено его динамическое равновесие. И что только тот самый ворожей, нанесший поражение, в состоянии вернуть девочке здоровье.

Так это или не так, не мне судить. Скажу лишь, что у Ноны полностью отсутствовал аппетит, и ей периодически ставили капельницу с питательным раствором для поддержания сил.

Что и говорить, генерал был страшно опечален, и ничего ему уже не было мило. Даже карьерная лестница, которую он до этого усердно отлаживал, перестала для него существовать.

Выздоровлению помог его величество случай.

Генерал привёл свою дочурку в супермаркет, куда была доставлена первая партия нашего хлеба «Структис», только начинавшего тогда поступать в продажу. Этот продукт был как бы усовершенствованным вариантом хлебобулочных изделий «Юниор» и обладал поистине идеальной структурой молекул воды (или влаги, если угодно), содержавшейся в выпечке, и тем самым ещё в большей степени оказывал положительное влияние на здоровье человека.

– Зачем мы здесь? – спросила Нона, равнодушно оглядывая полки магазина. – Мне ничего не надо.

– Хорошо, не надо так не надо, – сказал отец, улыбкой маскируя душевную горечь. – Тогда мы просто пройдём по залу, сделаем круг и поедем домой.

И вдруг в дальнем от входа углу, отведённом для хлебного отдела, Нона протянула руку и воскликнула:

– Папа, купи мне вон ту карабуру! Я хочу её попробовать.

Чисто интуитивно больная выбрала то, что реально могло ей помочь.

Едва указанная свежеиспечённая плетёнка оказалась у девочки в руках, она вонзила в неё зубы и за несколько минут не оставила ни крошки.

Несчастный отец едва не расплакался при виде этой картины. Он купил ещё одну такую же плетёнку, и уже дома девочка скушала её всю без остатка, запивая сладким чаем. С этого момента началось её быстрое выздоровление.

У Ноны появился отличный аппетит, и она уже уписывала все кушанья подряд. Не прошло и полмесяца, как девочка опять стала такой же весёлой и жизнерадостной, какой была до болезни, только, может быть, несколько повзрослевшей.

Вот так подействовал на неё наш «Структис».

Медицинские светила объясняли этот случай тем, что необыкновенный волшебный хлеб, обладая совершенной, близкой к первозданной структурой кластеров влаги, изменил состояние воды и в организме девочки, гармонизировал её. В итоге произошла нормализация всех протекавших в нём физиологических и энергетических процессов.

Нет слов для описания того, как счастлив был отец.

Виталий Иванович не пожалел времени, разыскал меня, принародно обнял и, когда мы остались наедине, сказал, что обязан мне лично, что я могу на него рассчитывать при возникновении любых трудностей и что он сделает всё от него зависящее, дабы избавить меня от них.

К нему я и обратился по поводу событий в горах, пересказав содержание разговора с томаринским управляющим.

Генерал Смирнов передал мне привет от Ноны, сообщил, что у неё всё нормально и что недавно она заняла одно из первых мест среди участников столичного танцевального фестиваля.

– Что касается ваших людей в горах… – сказал он. – Мы сделаем всё возможное, чтобы спасти их.

Сразу же после этого Виталий Иванович связался ещё с одним генералом, и уже тот отдал распоряжение о поимке банды Шептухова.

Едва миновала гроза, с одного из светлоярских аэродромов в небо один за другим поднялись два вертолёта с бойцами ОМОН на борту и взяли курс на село Нижнекаменское. Совершив посадку прямо на площади перед зданием тамошней администрации, омоновцы взяли с собой Владимира Смельчанова – в качестве вожатого – и снова устремились в небо.

Пройдя над Томаринским ущельем, воздушные машины направились в сторону горных хребтов, среди которых возвышался Панин камень с его Чёртовым лазом.

Шляхта с несколькими своими бойцами пережидал ливень в неглубокой пещерке в сотне метров от Мурлейки. Остальные с различными огнестрельными ранениями находились где-то у подножия Карацумбы, по другую сторону её.

Что примечательно – все бандиты остались живы, никто не был поражён насмерть. И, думаю, это не случайно. Мой управляющий не хотел никого убивать, а только пытался остановить преследователей. Что разительно отличало его от того хладнокровного беспощадного человека войны, каким я знал его двадцать с лишним лет назад.

Космические вибрации, их резонансные импульсы повлияли на Гудимова не только в физическом плане; они изменили его духовную составляющую, тем самым сделав из него другую личность, не лишённую гуманистических наклонностей и более послушную жизнеутверждающей воле Создателя.

С прекращением ливня Шляхта и его люди вновь спустились к падине, по дну которой пролегало русло Мурлейки.

Увиденное зрелище шокировало даже видавших виды преступников.

Ещё недавно неширокий безобидный ручей превратился в грозную клокочущую реку; ревущие потоки ворочали камни и подмывали редкие деревья, произраставшие на её склонах. Внушающий страх водосток едва вмещался в жерле тоннеля, пролегавшего под горным хребтом.

– Ну что, Шляхта, можно возвращаться, – послышался голос одного из бандитов. – Мы загнали этих фраеров под Панин камень, а Мурлейка доделала наше дело. Теперь то, что могло остаться от них, днём с огнём не найдёшь. Разве что в море. В виде отбивных. Или разорванных на клочья.

– Нет, – сказал Шляхта, – будем ждать, пока не спадёт вода. Может, они спрятались где и тоже ждут – пока не понизится уровень воды.

Главарь оглядел своих подручных.

– Филин, ты как?

Бандит, которого Гудимов зацепил выстрелом перед Чёртовым лазом, с неловкостью повернулся к главарю.

– Вроде понемногу отпускает, – сказал он несколько натужно и дотронулся до забинтованного бока. – Рёбра целы. Так, подколупнуло чуть-чуть.

– Ходить можешь?

– Ты же видишь, что хожу.

– Ладно, оставайся с нами. А вы четверо, – Шляхта показал пальцем, кто именно, – отправляйтесь к тем, нашим. Гвоздь, ты за старшего. Понял?

– Так точно.

– Посмотрите, как они. Помогите им, если что, перевяжите, кого надо. Соберите всех в одно место. Переправьте их через Синюхинский перевал и дальше на машине. А мы, – главарь опять показал, кто именно, – останемся здесь. Будем ждать спада воды. Вдруг какой-нибудь «утопленник» вылезет из этой чёртовой норищи.

– Там двое обезноженных, – сказал Гвоздь, махнув рукой в сторону Карацумбы и имея в виду раненых. – С ними-то как?

– Ты что, только на свет белый народился? – с неудовольствием прорычал Шляхта. – Всё учить надо. Сделайте носилки и… Может, мне показать ещё, как носилки слепливать?

– Да не, не надо, сумеем. Так, пошли.

Четверо бандитов цепочкой двинулись по краю падины в направлении к Карацумбе, а оставшиеся принялись обустраивать бивуак и собирать среди редких деревьев сучья для костра.

После ливня снова светило солнце, и под жаркими его косыми лучами куски дерева быстро сохли. Вскоре на пригорье поблизости от Чёртова лаза начал подниматься столбик белесого дыма.

Однако не успел костёр разгореться, как в небе послышался гул двигателей и над горами появились два вертолёта; они уступом двигались к Синюхинскому перевалу, но затем разделились и сменили направление движения: один взял курс на дым костра, а другой со снижением пошёл куда-то за Карацумбу.

– За каким ладаном они припёрлись? – проговорил Шляхта, глядя из-под ладони на приближающиеся вертушки, и тут же переменился лицом, поняв всю суть происходящего.

– Быстро в укрытия! – крикнул он. – В укрытия!

Разбросав ногами горящие сучья, главарь схватил автомат и рюкзак и бросился к зарослям криволесья, зеленевшим невдалеке. Трое сообщников побежали вслед за ним, а четвёртый юркнул в одну из расщелин и взял оружие наизготовку.

Однако в вертолёте, приближавшемся к Чёртову лазу, их уже заметили. Воздушная машина ещё немного подправила курс и вскоре зависла над самой рощей.

– Слушай, Шляхта! – раздалось с высоты через динамик. – Сопротивление бессмысленно. Складывайте оружие и сдавайтесь! Или хотите, чтобы вас перестреляли?! Эй, ты там, в расщелине, тебя это тоже касается! На размышление одна минута. Затем огонь на поражение. Всё, время пошло!

Секунд через двадцать бандиты один за другим стали выходить на открытое место. Собравшись в группу, они побросали карабины и автоматы и завели руки за голову.

Вертолёт опустился в нескольких метрах.

Как только воздушная машина коснулась каменистого грунта, из открытого дверного проёма высыпала группа бойцов ОМОН и, окружив преступников, взяла их на прицел. Один из полицейских подобрал брошенные стволы и перенёс ближе к вертолёту. Другой подступил к окружённым и спросил:

– Кто из вас Шляхта? Главарь сделал шаг вперёд.

– Ну я.

– Командир группы захвата майор Алёшин! – полицейский сделал небрежный жест, отдалённо похожий на козыряние. – Где Полина Смельчанова и её сопровождающие? Люди, которых вы преследовали.

– Не знаю, о ком говорите. Мы просто пошли поохотиться.

– Не прикидывайся невинностью. Они, видите ли, пошли поохотиться! Нам только что по рации передали со второго вертолёта, что у вас полно раненых. Это на охоте их так раздолбали, да?! Эх, вояки хреновы, мать вашу! Вы хоть знаете, против кого пошли? Против настоящих бойцов, пусть и в больших годах, но служивших в армии и прошедших огонь и воду! Вы, привыкшие воевать лишь с гражданскими и способные одолевать только толпой! Повторяю, где Смельчанова и двое других?!

– Не знаю где они. Начался ливень, и мы потеряли их из виду.

– Где они были перед началом ливня?

– Вон там, – главарь махнул рукой в сторону Мурлейки, – перед Чёртовым лазом.

– Я так понимаю, они ушли от вас подземным туннелем. Начался ливень, и мелководная речушка превратилась в… Можно только догадываться, в какой переплёт попали девушка и двое стариков, сопровождавших её. Ну что же, если они погибли, тем хуже для вас. Молите Бога, чтобы они остались живы.

И без того мрачный главарь бандитов сделался ещё мрачнее.

Офицер повернулся к Мурлейке и замер, пытаясь по рёву, доносившемуся из падины, оценить мощность горной реки.

– Так, увести эту шоблу, – скомандовал он, кивая на задержанных.

Отдав ещё несколько приказаний, майор распорядился встать лагерем неподалёку от того места, где разводили костёр бандиты.

Всех клещонковцев собрали на Дарфинском поле. Раненым, кому это было необходимо, вкололи обезболивающее, двух из них повторно перевязали.

Большая часть омоновцев, забрав с собой бандитов, на вертолётах отправилась в Светлоярск. Пятеро полицейских во главе с майором остались у Чёртова лаза. Ждать, когда понизится уровень Мурлейки.

Вместе с ними остался и Владимир Смельчанов. Поникший, с понурым лицом, он не вызывал ничего, кроме сострадания.

Горная речка вошла в своё обычное летнее русло лишь через сутки. За это время к Чёртову лазу прибыли три спелеолога из отряда МЧС.

Как только позволила вода, спасатели проникли в пещеру и метрах в ста пятидесяти от входа в одном из карманов подземелья обнаружили двух человек – пожилого мужчину и девушку. Оба они спали, но сразу же проснулись, едва свет электрического фонаря упал на их лица.

Спасённые были сильно изнурены и с трудом передвигали ноги.

Когда их вывели наружу, с Владимиром Смельчановым случилось нечто похожее на обморок, и он где стоял, там и сел. Затем, придя в себя, собрался с силами, встал, подошёл к дочери и молча обнял её.

Спасённый мужчина назвался Сергеем Лазаревым. Майор Алёшин спросил, где третий, что был с ними, Николай Гудимов.

При этих словах девушка ещё больше побледнела, пошатнулась, и если бы не отец, поддержавший её за локоть, непременно бы упала.

– Отойдёмте в сторону, – предложил Сергей Лазарев офицеру, и когда они отдалились на несколько шагов, сообщил, что разбушевавшаяся река унесла Николая Гудимова в глубину многокилометровой пещеры.

– Не говорите только Полине, – сказал он, понижая голос до шёпота. – Я пытался убедить её, что это был обломок дерева. Она не больно-то поверила, но хоть какая-то надежда у неё осталась.

– Что, девушка была влюблена в него? – спросил майор.

– По уши.

– Но ведь мне говорили, что он старик. Какая тут может быть любовь?

– Это только по годам Гудимов был старик, на самом же деле… Как только он прибыл в нашу местность, с его организмом стало происходить просто невероятное, и он быстро, чуть ли не за считанные дни помолодел вдвое, если не втрое. С некоторых пор ему никак нельзя было дать больше двадцати шести. У Полины возникло любовное влечение к нему, да ещё какое! И было из-за чего. Гудимов превратился в такого крутого парня – сильного, бесстрашного, видного собой! Любую девушку он мог бы свести с ума. Все раненые бандиты – его рук дело.

– А вы?

– А мы лишь присутствовали при нём.

– Как же он попал в реку?

– Не знаю. Думаю, он остался снаружи прикрывать нас, когда мы уходили в пещеру. Возможно, его ранили и он упал в воду.

– Жаль парня, – сказал майор.

– Гудимова протащило мимо нас, – продолжил проводник, – едва только мы влезли на тот выступ, по которому потом добрались до кармана. Я как раз посветил фонариком – посмотреть, быстро ли поднимается вода. А Николая, значит, и несёт. Мне показалось, я даже взгляд его поймал. Руку он, помнится, приподнял, и губы у него шевельнулись – вроде как сказать он что-то хотел.

– Так он живой ещё в тот момент был?

– Не знаю. Тогда мне помнилось, что живой, а сейчас… До сих пор эти водовороты перед глазами вертятся. В такой сумасшедшей воде он сразу бы захлебнулся.

– Да, конечно, – несколько отрешённо проговорил офицер. – Тем более – раненый. Где же в таком случае может находиться тело?

– Только если в море. Или на берегу Мурлейки – по ту сторону Панина камня. Могло выбросить на какую-нибудь отмель.

Сергей Лазарев неуверенно взглянул на командира омоновцев.

– Послушайте, у вас закурить не найдётся?

– Я не курю, – ответил офицер. – Эй, Кудрявцев! – окликнул он одного из бойцов. – Угости товарища сигареткой. Омоновец протянул проводнику сигареты, зажигалку, и тот, поблагодарив, закурил, с жадностью вдыхая табачный дым.

Спелеологи с мощными электрическими фонарями на шлемах и прочим необходимым снаряжением снова проникли во вход пещеры и двинулись по подземному руслу реки.

Между тем небо опять затянуло тучами, и в скором времени полил ровный сильный затяжной дождь. Уровень воды в Мурлейке вновь стал заметно повышаться. Спелеологи преодолели с километр и вынуждены были вернуться обратно – дальше оставаться в Чёртовом лазе было опасно.

– Это не пещера, а какое-то подобие облицованной трубы, – сказал старший из эмчээсовцев. – Вода так вылизала её! И нигде ни одной западины, ни одной колдобины, куда могло бы прибить человека. Не считая шхерки, в которой спаслись девушка с мужчиной. Думаю, если искать третьего, то только по ту сторону хребта. Но это уже без нас.

Командир отряда ОМОН связался по рации с метеослужбой. По прогнозу, дождь с небольшими перерывами должен был лить ещё до полутора-двух суток.

Поиски были свёрнуты, и на вертолёте МЧС люди покинули горный массив.

В последующие три дня были обследованы русло Мурлейки с юго-западной стороны Панина камня, а также довольно значительная акватория моря и побережье возле устья реки, но безрезультатно. Тело моряка так и не нашли. Я был в курсе происходивших событий. По ходу дела меня достаточно полно информировали Владимир Несмеянов и генерал Смирнов. Кое-что удавалось узнавать из Интернета и СМИ.

Прямо сказать, сообщение об исчезновении Николая Гудимова надолго погрузило меня в тягостное, подавленное состояние.

Вроде бы судьба настолько далеко развела нас, что не могло быть и речи о сохранении какого-либо духовного родства! Меня подняло чуть ли не на вершину гигантской финансовой пирамиды, откуда обычные люди, простые труженики многим «небожителям» кажутся не более чем букашками, не стоящими внимания, в лучшем случае – расходным материалом. А Николая опустило на самое дно человеческой цивилизации. Тем не менее я продолжал испытывать к нему почти такое же почтение, как и в те давно минувшие дни и часы, когда он оберегал меня от опасностей, следовавших за мной одна за другой.

В пятницу я не поехал в Ельники, а остался в своём городском жилище. Весь вечер я пробыл в той самой каминной, где мы с этим отважным человеком беседовали после двадцатилетней разлуки.

Вино редко было моим товарищем, но в этот раз, поддавшись печальным размышлениям, я опорожнил чуть ли не треть содержимого бутылки с яркой наклейкой «Огоньковская». Не одномоментно, а в течение нескольких часов – рюмка за рюмкой. Той самой «Огоньковской», которую когда-то в немереных количествах поглощал мой друг и товарищ, мой дорогой незабвенный моряк дальнего плавания.

Чуть ли не поминутно перед глазами проплыли все эпизоды нашего давнего, в общем-то непродолжительного знакомства: лес, поляна, сидение на «фазенде», погоня на шоссе, бойня на кукурузном поле, изрешеченное авто, страшное нервное напряжение. И я вновь и вновь удивлялся самоотверженности Николая, его готовности прийти на помощь фактически первому встречному, подвергая при этом себя смертельной опасности.

 

Глава двадцать седьмая

Промежуточный финиш

Работа в компании, поистине гигантской, соучредителем которой я являлся, требовала полной отдачи сил, и нередко мне приходилось по двенадцать часов в сутки заниматься нескончаемыми текущими делами, а также изучением и освоением новых, наиболее обещающих проектов и изобретений.

Последние продолжали поступать к нам со всех концов страны. По возрастающей. От тысяч разных прожектёров и новаторов.

Мы были честны с этими кулибиными и в случае успеха вознаграждали их в полной мере – соответственно результату, обеспечивая солидными процентами от прибыли. А подчас и авансируя разработку тех или иных идей с самого начального периода.

Одно только предложение по выпуску тканей из искусственных волокон, своими качествами превосходивших волокна лучших сортов льна, чего стоило! Кроме всего прочего нас в данном случае подкупала беспрецедентная дешевизна производства и его безвредность как для обслуживающего персонала, так и окружающей среды.

Распространение и сбыт нового текстиля сулили небывалые доходы, поэтому весь текущий год наши усилия были сконцентрированы на том, чтобы наводнить им не только Россию, но и весь мир.

А напиток «Купидон», по вкусу превосходивший лучшие сорта «Тампи», «Мольви» и прочие газировки!

И ладно если бы дело ограничивалось только приятными вкусовыми качествами и утолением жажды!

«Купидон» в значительной мере нормализовывал выработку тестостерона у мужчин среднего и пожилого возраста, что закономерно приводило к увеличению мышечной массы, физической силы и выносливости, а также к повышению умственных способностей, вернее, улучшению мозговой деятельности. И восстановлению потенции, нередко доводя её до уровня двадцатилетних юношей. При отсутствии каких-либо побочных эффектов.

Но и это ещё не всё! Обладая универсальными свойствами, «Купидон» волшебным образом воздействовал и на женщин, в значительной степени омолаживая их и полностью возрождая чувственные наслаждения.

Ещё более эффективным стал следующий наш продукт – напиток «Юный Купидон»; в скором времени этим эликсиром жизни были заполнены все аптеки и у нас в стране, и за рубежом, за ним выстраивались длинные очереди.

Над этим проектом я трудился днём и ночью и добился его реализации в считанные недели. К великому своему удовлетворению. Новая продукция, несомненно, улучшала качество жизни, прежде всего взрослого поколения, и потому пошла нарасхват, обеспечивая компании баснословные дополнительные доходы.

Человек же по фамилии Алмазов, обратившийся к нам с идеей чудодейственного напитка, быстро стал миллионером и продолжал получать всё возрастающие дивиденды. Мы не долго думали, как назвать новую продукцию.

Дел было по горло, однако и события, имевшие отношение к Томаринскому поместью, не оставались без моего внимания.

Кстати, я был неприятно удивлён, когда узнал, что за денежной помощью для лечения своей жены Владимир Смельчанов обратился к постороннему человеку, по сути к бывшему бандиту. И в итоге попал к нему в настоящую кабалу. Я ещё спросил его в телефонном разговоре, почему мне он не сообщил о проблемах со здоровьем супруги, и мой тон послужил ему упрёком. Ответом были только молчание да тяжёлые вздохи на той стороне эфира.

– Сколько вы должны этому господину?

Он назвал сумму долга, которая была сущим пустяком в сравнении с моими возможностями, и в тот же день необходимые денежные средства были перечислены.

Так управитель далёкого южного поместья и его дочь были освобождены от обязательств перед Шептуховым.

Расплатившись с кредитором, Смельчанов вновь позвонил мне и среди прочего исподволь начал допытываться об условиях материальной помощи, оказанной ему. Мне были смешны его лежавшие на поверхности «дипломатические» уловки, но я вполне серьёзно ответил, что достаточно будет только последовательной грамотной работы по дальнейшему облагораживанию томаринских земель.

К моему удивлению, он начал возражать против такой льготы и намекнул, что ему, дескать, было бы неловко, что на него давило бы чувство зависимости от меня.

– Хорошо, – согласился я. – Двадцать пять процентов удержания из заработной платы вас устроит?

– Вполне, – последовал ответ. – Двадцать лет, и мы в расчёте.

На этом и договорились. Мне показалось, что управляющий вздохнул с облегчением. Я же, поразмыслив, решил, что надо будет поднять ему жалованье. Раза в полтора-два. Чтобы процесс возвращения долга был менее болезнен для семейного бюджета должника. Не сейчас и не сразу, а постепенно в течение нескольких месяцев, без какого-либо привлечения внимания с его стороны. Да и всему усадебному коллективу следовало повысить заработную плату, тем более что доходы от реализации томаринской продукции за последнее время заметно возросли и перспективы предприятия выглядели всё более радужными.

…После тех драматических событий в горах прошло почти полтора года.

Владимир Смельчанов так и заведовал моим предгорным поместьем, с ещё большим рвением выполняя свои обязанности. Собственно, именно благодаря его руководству этот клочок пустоши, ещё не так давно совершенно не пригодный для проживания, и стал благоухающим земным раем.

Мажордомом же Гринхауса я назначил Алексея Петровича.

С некоторых пор он начал жаловаться, что устал от городской жизни, что срочно нуждается в перемене климата на более сухой и южный – для поправления здоровья. В общем, психологически готовил меня к восприятию своей затеи. А потом прямо сказал, что хотел бы пожить в Томарине. Я не стал возражать. Тем более что надо же было кому-то присматривать за далёкой обителью, расположенной среди пышной субтропической растительности.

Новый шеф Гринхауса, как и его предшественник, довольно близко сошёлся с Ефимычем, продолжавшим охранять винодельню и машинный двор. В его лице Алексей Петрович нашёл терпеливого слушателя. А поболтать о том о сём он был большим любителем.

Несколько раз по его просьбе они вдвоём отправлялись высоко в горы, даже к самой границе снегов. Обратно мажордом возвращался полный восторженных впечатлений от диких горных пейзажей и местной флоры и фауны.

Не реже одного раза в неделю Алексей Петрович ездил в Нижнекаменское за продуктами. На подержанной «Приоре», которую купил по сходной цене у одного местного фермера.

Случалось, что он подвозил Ефимыча до самого дома, после того как тот сдавал смену. Сторож же непременно приглашал его позастольничать.

Хозяйка дома Яника встречала их приветливой улыбкой, усаживала за стол и угощала чаем со свежей сдобной выпечкой. Мужчины выпивали по чашке-другой прекрасного ароматного напитка, закусывая или маковыми ёжиками, или пирогом с мандаринами, или ватрушками с творогом, и благодушно беседовали о своих мужских делах.

Яника была мастерицей по кулинарным изделиям и всякий раз предлагала в качестве закуски что-нибудь новенькое. Впрочем, она была дока по всему спектру поварского искусства. Алексей Петрович ощущал это на себе в полной мере, когда оказывался у Лазаревых. А бывал он у них и по специальному приглашению, и как бы по стечению обстоятельств, мимоходом, но непременно в обеденное время.

Слово «Лазаревых» я применил потому, что Яника взяла фамилию мужа. Заявление на регистрацию брака они подали сразу же, как только Ефимыч вернулся из того злополучного путешествия по горам.

С новой супруженькой дом нашего сторожа наполнился особым, чуть ли не неземным благоденствием и психологическим комфортом. Ещё недавно сухой и жилистый хозяин дома набрал вес, раздался в плечах, распрямился, стал выше ростом; складки на его успокоенном лице разгладились, глаза ярко заблестели; незаметно он сбросил с себя лет пятнадцать и превратился в крепкого мужчину средних лет – не больше, не меньше.

Столь разительные перемены в облике сторожа, несомненно, произошли не только из-за пирогов и пышек, но и вследствие счастливой женитьбы и регулярной супружеской близости.

Доводилось Алексею Петровичу бывать и у четы Смельчановых, тоже очень и очень хлебосольных. Дочь их Полина теперь жила вместе с ними.

Получив диплом об окончании пединститута, младшая Смельчанова устроилась в Нижнекаменскую среднюю школу учителем русского языка и литературы.

Все хорошо знавшие её замечали, что она стала немногословней, ведёт замкнутый образ жизни и помимо школьной работы и участия в домашних делах мало чем интересуется.

Даже свой прежде любимый «жребий» Полина забросила – ни единого упражнения из этой рукопашной науки теперь она не выполняла и ни одного боя с воображаемым противником не проводила. И даже о танцах забыла, хотя ещё недавно не представляла себя без них и могла подолгу грациозно двигаться перед большим домашним зеркалом, изображая то шемахинскую баядерку, то европейскую балетчицу.

Известно было также, что каждое воскресенье новоиспечённая учительница посещает церковь и от начала до конца простаивает в ней каждую службу, какой бы продолжительной она ни была.

Некоторые считали, что Полина просто повзрослела и что отчасти более сухой и сдержанной её сделала изнурительная учёба в институте.

Бизнесмен Фёдор Шептухов уже не преследовал девушку. С ним рассчитались сполна, со значительными процентами и процентами на проценты.

В этом плане он был полностью удовлетворён, и притеснять семейство Смельчановых, тем более угрожать отъёмом недвижимости и физической расправой у него не было повода. Это во-первых. А во-вторых, по завершении спасательной операции в горном массиве заметный интерес к нему проявили правоохранительные органы – в связи с далеко не законной деятельностью его лично и акционерного общества, негласным руководителем которого он являлся. Гласно же он возглавлял довольно скромную фирму «Шептухов и К».

Несостоявшемуся жениху стоило немалого труда, времени и денежных средств отбивать их атаки. Поговаривали, что откупные прокурорам, судьям и адвокатам он перечислял многими миллионами. И отвозил наличными – чуть ли не фурами.

Кое-кто из служителей Фемиды даже получил от него недвижимость в виде тех или иных предприятий. Не на себя лично, а на подставных лиц. Это обычная практика «жрецов» упомянутой богини и вообще тех, кто возле неё отирается: находить жертву, а потом отсасывать из неё всё, что только можно и не можно.

Денежная и прочая материальная «смазка» действовала безотказно, и обвинения, выдвинутые в ходе судебного следствия, одно за другим были сняты.

Так бы это «правосудие» и закончилось ничем, если бы я, миллиардер Александр Кригерт, не наблюдал за происходящим со своего далёкого севера.

Мне было кое-что известно о попытках покушения на мою семью и отстреле непосредственных участников готовившегося преступления. Секьюрити нашей компании долго и кропотливо занималось этим делом и в конце концов обнаружило в нём немало особо интересного.

В предоставленном мне отчёте я увидел фамилии Носкова и Полякова, тех самых молодчиков, которые приходили на Садовые Выселки в городе Ольмаполе, чтобы расправиться со мной. Первый вместе с двумя другими подельниками был убит в завязавшейся перестрелке, а второму, по кличке Шляхта, удалось скрыться, но ниточка повела на юго-восток, в район Светлоярска, к людям господина Шептухова.

Не ограничившись уже добытой информацией, наша разведка стала копать ещё глубже и в конце концов выяснила, что за фамилией Шептухов скрывается не кто иной, как Фёдор Сокальчиков, младший брат когда-то главного мафиози Минуринска и тоже отъявленный бандит.

В памяти моей ещё не стёрлись события более чем двадцатилетней давности. И тяжкие побои, коими из меня пытались выколотить несуществовавшее на то время состояние. И то, каким способом я должен был отправиться в мир иной.

«Пепел Клааса стучал в его сердце». Эти слова из великой книги о Тиле Уленшпигеле, прочитанной ещё в детстве, запомнились мне на всю жизнь. Подобный пепел мести стучал и в моём сердце тоже. К тому же до тех пор, пока эта бандитская шайка оставалась на свободе, я не мог чувствовать себя в достаточной безопасности. С ними было так: или они меня, или я их.

Когда судебные действия по поводу Фёдора Сокальчикова-Шептухова уже были закончены – якобы за отсутствием состава преступлений, – я позвонил своему генералу в Москву. И в сжатой форме обрисовал историю жизни и деятельности этого «предпринимателя».

Генерал Смирнов опять с кем-то переговорил, и судебная машина завертелась по новой. И надо же, нашла-таки вагон и ещё огромную телегу преступлений! В итоге Клещонок получил значительный срок, а всё его имущество было отчуждено в пользу государства, то есть конфисковано.

Многих его ближайших подручных, в том числе Шляхту, тоже отправили в места не столь отдалённые. И за участие в погоне у подножия Панина хребта, имевшей тяжкие последствия. И за другие неблаговидные дела, вскрывшиеся в ходе более досконального расследования, главным образом связанные с отъёмом недвижимости у вполне добропорядочных граждан.

 

Глава двадцать восьмая

Бедная Лиза

Все участники операции по разоблачению банды Сокальчикова-младшего были награждены значительными денежными премиями и ценными подарками – никто не остался в обиде, я лично проследил за этим.

В тот день, когда в этом масштабном уголовном деле была поставлена последняя точка, я покинул контору раньше обычного и поехал в Ельники. Чтобы отдохнуть среди своих домочадцев и отойти от повседневных забот.

У ворот нашей усадебки меня встретил Михаил Кантарин, человек, непосредственно отвечавший за безопасность моей семьи и являвшийся одним из лучших представителей секьюрити нашей компании.

Именно благодаря ему было предотвращено покушение на моих близких и при ночном преследовании убиты трое бандитов, упомянутых выше. Самого Михаила тогда ранили в ногу и голову, но он нашёл в себе силы продолжить бой и лично подстрелил двух злоумышленников.

Помимо денежного вознаграждения я распорядился выделить ему в собственность вполне обустроенный дачный участок с двухэтажным коттеджиком. Участок этот в числе нескольких десятков других подобных землевладений находился на опушке соснового бора возле неширокой тихой реки, в четверти часа езды от города, и как нельзя лучше подходил для семейного отдыха.

Поздоровавшись, я спросил его о самочувствии и сообщил о вынесенных судебных приговорах. Он ответил, что вполне здоров и чувствует себя хорошо, а относительно бандитов сказал, что туда им и дорога.

Невдалеке от главного входа, среди моря цветов, окружавших дом, я увидел Наталью – жену Михаила, нашу садовницу, женщину, крепко сшитую и ладно скроенную, светловолосую, с мощной длинной косой вокруг головы.

Мы подошли к ней и завели разговор о погоде и её влиянии на цветочные и другие культурные растения – и травянистые, и древесные.

В шутливой манере я рассказал, как в своё время лично обихаживал усадебную территорию и как это не всегда хорошо, по-дилетантски у меня получалось.

Затем я пригласил Михаила и Наталью в дом отобедать вместе со мной и Рауёй. Моя княгиня близко подружилась с садовницей – они стали прямо-таки не разлей вода – и без неё не садилась за стол. Вместе же они ездили в оперный и драматический театры на различные премьеры и в магазины для совершения тех или иных покупок и вообще нередко вдвоём проводили время, приукрашивая его женскими разговорами.

За трапезой я спросил у Кантариных об успехах Лизы, их дочери, год назад поступившей в высшее художественное училище. Мне ответили, что у неё всё замечательно и что как художнице ей прочат большое будущее. Ну это я и без них знал.

За этой девочкой, Лизой, я наблюдал более чем внимательно и по мере надобности оказывал ей необходимое содействие.

Впервые я узнал о ней при просмотре двухминутного видеоролика, выставленного в Интернете. О том, как несколько школьниц города Энска (специально не привожу название города, чтобы не бросать тень на тамошних добропорядочных граждан) избивали свою одноклассницу. В школьном туалете. Ногами. Свалив её на пол. И заявляли при этом, что не хотят быть в одном классе «с убогой нищенкой» и что место ей – в приюте для бездомных.

Меня потрясло увиденное. Жестокостью и бездушием озверевших мучительниц. И беспомощностью жертвы.

В сознании проявилось, как двадцать с лишним лет назад избивали меня самого, предварительно свалив на пол гаража ударом в голову. Избивали пятеро, как и эту бедную девочку. С таким же жестоким бездушным выражением на физиономиях. Разница была лишь в том, что надо мной учиняли расправу взрослые мужики, бандиты, а над ней – её одноклассницы.

Я распорядился разыскать несчастную. Это и была Лиза Кантарина.

Отец её, Михаил Кантарин, бывший спецназовец, уже год как сидел в тюрьме.

Какой-то педофил попытался изнасиловать его тринадцатилетнюю дочь. Отец вступился за неё, но не рассчитал силы. При падении насильник ударился виском об угол металлического ящика и скончался на месте.

Следствие не было продолжительным, так как все действия виновного и его жертвы были очевидны. Состоялся довольно скорый суд.

Прокурор просил для Михаила семь лет строгого режима, а адвокат вполне обоснованно настаивал на его освобождении прямо в зале суда. Увы, судья полностью принял сторону обвинения. Очень уж не по нраву пришлось ему открытое, смелое выражение лица подсудимого. И вообще в тот день он был не в духе из-за скандала, устроенного женой по поводу его новой любовницы.

Апелляционная жалоба в вышестоящую инстанцию положительных результатов не принесла.

Все имевшиеся денежные накопления Кантариных ушли на оплату адвокатских услуг. На это же были израсходованы средства, полученные от продажи машины и дачи.

Наталья Кантарина работала мастером в одном из плодопитомников, но за день до вынесения приговора мужу попала под сокращение и всё последующее время перебивалась случайными заработками.

Того, что она получала за труд, хватало на оплату коммунальных услуг, проезд на маршрутном автобусе до места работы и обратно и покупку продуктов питания, довольно часто состоявших лишь из чёрного хлеба, макарон и картофеля. На приобретение школьных учебников, одежды, предметов гигиены оставались сущие крохи. Или совсем не оставались.

Обездоленная семья попала в поле зрения управления социальной защиты населения. И, ничтоже сумняшеся, служители этого достославного учреждения опять же через суд лишили Наталью родительских прав ввиду «злостного уклонения матери от обязанности содержания ребёнка, отсутствием заботы о нём, неучастии в духовном и нравственном воспитании и отсутствии у него возможности получить общее образование». Так дословно было написано в судебной бумаге. Ну а Лизу было решено поместить в детский приют.

За три дня до Нового года к Кантариным пришли судебные приставы с соответствующим документом о приюте, но девочка, быстро надев пальтишко, через балкон перебралась в соседнюю квартиру и выбежала на улицу. Домой она вернулась только под утро.

Мать же, утопая в слезах, упросила чиновников отложить исполнение принятого решения до окончания новогодних выходных. С единственной надеждой, что как-нибудь всё образуется, дочь оставят в покое и они так и будут жить вместе.

У меня появилось неодолимое желание помочь семье, попавшей в беду. И устроить ей волшебный сказочный Новый год. Что вполне было в моих силах. Я всё тщательно обдумал.

Ровно в полдень мы с моим помощником Максимом Грачёвым и Инной Возницкой – исключительно способной портнихой, обшивавшей Раую и наших дочерей, – позвонили в дверь Кантариных. Максим был наряжен дедом Морозом, Инна – Снегурочкой, а я – Снеговиком.

Нам открыла хозяйка квартиры. Измученная стрессами дочь её ещё отсыпалась.

Мы с порога шумно поздравили Наталью с наступающим Новым годом и потребовали, чтобы Лиза тоже явилась перед нами.

Собственно, требовал лишь Максим, а мы с Инной только слегка подыгрывали ему мимикой, жестами и отдельными предпраздничными возгласами.

Когда девочка, худенькая, посеревшая после ночных бдений, вышла из соседней комнаты, мой помощник торжественно провозгласил, что он дед Мороз и подарки им принёс!

И под мои с Инной аплодисменты положил на стол документ на владение Кантариными четырёхкомнатной квартиры в Петербурге и ключи к ней. Затем, без какого-либо промедления – письмо Рауи с приглашением Натальи на довольно высокооплачиваемую работу садовницей в Ельники, конкретно – в усадебку Кригертов. Плюс к этим бумагам – пачку денежных купюр в качестве аванса за будущую работу на приусадебном участке.

– Это шутка такая? – спросила побледневшая Наталья. – Зачем вы разыгрываете бедных людей? У нас и без того проблем полон рот, вся жизнь пошла наперекосяк, теперь вы… За что вы нас так, а?

– Никаких шуток, всё на полном серьёзе, – ответил мой помощник, продолжая выгружать из мешка следующие подарки, состоявшие из новенького планшетного компьютера, элитных мобильных телефонов, коробки с ключами к легковому автомобилю и бумагой на владение им, а также обычных новогодних сюрпризов: торта, конфет, шоколада, фруктов и других вкусностей.

Старшая Кантарина, поверив, что происходящее действительно не розыгрыш, опустилась на стул и громко разрыдалась. Инна, нежная натура, не выдержала своей роли, тоже залилась слезами, бросилась с объятиями сначала к Наталье, от неё – к Лизе, потом они обнялись втроём и всей женской компанией заголосили, утопляя в слезах невзгоды, навалившиеся на бессчастную семью.

Когда слёзы высохли и нервы успокоились, мы впятером уселись за стол и принялись пить чай и закусывать тортом и конфетами. Под радостные счастливые улыбки и весёлый разговор.

Для мамы и её дочки, оказавшихся, казалось бы, в безвыходной ситуации, мы действительно устроили настоящий праздник.

Наша славная портниха сняла с обеих Кантариных мерки и вместе с несколькими местными швеями принялась за хорошо оплачиваемую работу. В течение двух суток и мать, и дочь были одеты просто, но… Словом, им позавидовали бы даже представительницы сверхсовременной знати.

В разгар новогоднего бала, проходившего в школе, в которой училась Лиза, подъехала тройка с бубенцами. Из саней вышла девочка, похожая на настоящую принцессу. Лицо её скрывала карнавальная едва прозрачная полумаска, похожая на укороченную вуаль.

В бальном зале девочка сразу привлекла к себе всеобщее внимание и изящностью царственных манер, и пышной причёской, и удачно пошитым платьем, подчёркивавшим всю стройность её фигуры.

А уж как танцевала новоявленная принцесса!.. У присутствующих дух захватывало, когда она кружилась в вальсе. И в танго, и в самбе и в волнообразном фокстроте ей не было равных. Не напрасно предыдущие два дня лучшие хореографы города обучали её пластичности движений, приближая их к совершенству.

Большинство мальчиков, даже из числа недавних угнетателей, вставали в очередь, чтобы пригласить её на очередной танец.

Конечно же, праздничному залу хотелось узнать, кто кроется за полумаской, и когда Лиза открыла лицо, участники бала ахнули, увидев в дочери короля недавнюю золушку, ещё вчера презираемую многими богатенькими учениками и даже учителями.

Ненависть пронзила сердца притеснителей. Чёрная зависть полонила низкие души. И поняли они, почувствовали свою ничтожность и неспособность к каким-либо идеалам.

Лиза же, церемонно раскланявшись, покинула бал. И все прилипшие к окнам и высыпавшие на парадное крыльцо, увидели, как она садилась… На этот раз не в сани, а в роскошный лимузин, ждавший её у подъезда.

Сразу после этого мать и дочь Кантарины покинули Энск. В одном автомобиле со мной. В Петербурге я лично сопровождал их до нового четырёхкомнатного жилья общей площадью более ста квадратных метров.

У Лизы были значительные способности к рисованию, и по окончании зимних каникул мой помощник Максим Грачёв позаботился о том, чтобы устроить её в специальный художественный лицей, готовивший учеников к поступлению в художественные же вузы.

Что касается Михаила Кантарина… Над его освобождением начали работать лучшие адвокаты. Благодаря их настойчивым последовательным действиям заключённый сначала был переведён в колонию-поселение, а затем и вовсе отпущен на волю в связи с пересмотром уголовного дела и сокращением срока заключения с семи лет до двух. Тех самых двух лет, которые он уже отбыл в местах лишения свободы.

На другой день по прибытии в Петербург Михаил был принят в секьюрити нашей компании. Несколько позже после прохождения курсов телохранителей на него были возложены обязанности по обеспечению безопасности моей семьи.

В Интернете же был размещён ещё один видеоролик о Лизе Кантариной. О том, каких успехов уже достигла юная художница и какое великое будущее её ожидает. Закадровый голос рассказывал и об её полотнах, представленных на всемирно известных выставках изобразительного искусства, и о том, какую насыщенную жизнь она ведёт. Кроме того, он поведал, что неизвестный меценат положил в банк на имя художницы миллион долларов, который она получит по окончании высшего художественного училища.

Некоторые её сверстницы и сверстники в Энске начали чахнуть от злобы, но это вполне естественное состояние людей, склонных к неправедности.

Уже после возвращения Кантарина из колонии-поселения Максим Грачёв пришёл ко мне в кабинет и положил передо мной две папки с какими-то бумагами.

– Что это? – спросил я, взяв одну из них.

– Информация о должностных преступлениях, совершённых судьёй Морозцевым.

– Каким Морозцевым?

– Который приговорил Михаила Кантарина к заключению в колонии строгого режима.

– А, вспомнил!

– Будете знакомиться с содержанием?

– Нет, изложите устно, в чём суть. Только короче, пожалуйста.

– В общем, речь идёт о миллионных взятках, полученных судьёй за смягчение судебных приговоров явным преступникам, а также за освобождение некоторых из них от уголовной ответственности. И о прелюбодеянии с несовершеннолетней.

– Вот как! Надеюсь, факты железобетонные?

– Да.

Я более внимательно взглянул на своего помощника. Он, как всегда, был невозмутим, и лицо его не выражало ничего, кроме обычного почтения, впрочем, едва заметного.

– Историю с несовершеннолетней удалось замять, – продолжил мой помощник, – но для этого судье пришлось изрядно потратиться. На откупные. В результате родители пострадавшей девицы потребовали, чтобы она отказалась от своих показаний, что и было сделано.

– Ладно. Только что нам может дать это досье?

– Непосредственно нам – ничего, а вот многим другим людям Морозцев уже не сможет причинить столько зла, сколько он причиняет, находясь на нынешней государственной должности.

– А во второй папке… Тоже информация?

– Да. О финансовых махинациях, совершённых Сидориной, начальником управления социальной защиты населения города Энска. Той самой Сидориной, которая подписала бумагу о лишении материнства Натальи Кантариной. Ну что, даём ход собранным материалам?

Я недолго раздумывал. Мне нравилось присущая моему помощнику чётко выраженная особенность доводить каждое дело до логического конца.

– Вас ставить в известность, как идёт реализация компромата?

– Нет. Мне достаточно будет знать конечный результат. Конечным результатом стало решение областного суда отправить сорокашестилетнего Морозцева на семь лет в колонию-поселение. Имущество его было конфисковано.

Бывшую же начальницу Сидорину приговорили к пяти годам условно с лишением права занимать должности в сфере социальной защиты на этот же срок.

 

Глава двадцать девятая

В ином измерении

Это было промозглым осенним вечером двадцатого ноября – я хорошо запомнил эту дату.

Я только что вернулся с работы к себе домой, в городское жилище, расположенное поблизости от нашей конторы, как в комнату ко мне вошёл Антон Антонович, мой новый мажордом, и доложил о неком молодом человеке, добивавшемся встречи со мной.

– Кто такой? – спросил я.

– Не знаю, он не назвался.

– Но как-то он представился?

Порыв ветра прошумел по стене россыпью затяжного непрекращающегося дождя, из форточки потянуло холодом, и я бросил взгляд на сумерки, сгущавшиеся за окном.

– Никак не представился. Он только сказал, что вы с ним много лет знакомы, – мажордом улыбнулся с некоторой долей скептического понимания. – Да только откуда может быть многолетнее знакомство, если ему самому не больше двадцати пяти. По всему видать, аферист – молодой да ранний, вот решил урвать сколько-нибудь от ваших щедрот. Ведь слава о вашей доброте и готовности прийти на помощь идёт по всему городу и дальше и…

– Этот молодой человек, как вы говорите, назвал свой возраст? – проговорил я, останавливая многословие мажордома.

– Нет, не назвал, я просто сужу по его внешнему виду и манере поведения – довольно легкомысленной и вызывающей подозрения в добропорядочности. Ещё он просил передать вам эту записку.

Мажордом протянул мне листок писчей бумаги, сложенной вчетверо, – не на посеребренном блюде, а из рук в руки.

– Что же вы молчали?! Давайте сюда.

Я взял бумагу, развернул и прочитал уже знакомые три слова, написанные чётким каллиграфическим почерком: «Лес, поляна, могила».

Кровь бросилась мне в голову, зашумело в ушах, на сколько-то мгновений перехватило дыхание.

– Немедленно!.. – прошептал я, пытаясь справиться с волнением. – Ведите его сюда.

Ноги мои ослабели, и я опустился на стул, стоявший возле письменного стола.

За дверью послышались быстрые шаги, и на пороге появился… Николай Гудимов собственной персоной.

Он почти не изменился с последней нашей встречи. Может быть, только ещё помолодел года на три или четыре. А то и на все пять. Ну и похудел немного. И пожалуй, румянец ещё сошёл с его лица, уступив место необычной, не свойственной прежде странной бледности, как будто он долгое время не был на солнечном свету.

Я нашёл в себе силы встать и сделал шаг ему навстречу. Крепкие мужские объятия были красноречивее всяких слов. Потом мы весь вечер просидели в каминной, наслаждаясь теплом, исходившим от горящих дубовых поленьев. Воздействие такого тепла особенно благодатно в ненастную осеннюю погоду. Ну и конечно, нас согревали взаимное расположение друг к другу и задушевный разговор. На ужин Антон Антонович принёс нам грузинский салат из красной фасоли и зелени, плов с курицей и рыбу с картошкой. И графинчик знаменитой «Огоньковской». От водки мой старый друг отказался и сразу принялся за еду. Я же выпил пару стопок. В общей сложности граммов около пятидесяти. На радостях от встречи с моим побратимом.

– Сигареты? Сигары? – предложил я, когда с едой было покончено. У меня был небольшой запас табачных изделий самого высокого качества (в том числе лучшие в мире кубинские Cohiba Siglo), который я держал на всякий случай, предлагая своим немногочисленным посетителям.

– Нет, благодарю, не курим, – последовал ответ. – Нам и без курения вполне комфортно.

– Мы ведь тебя похоронили, – сказал я, в который уже раз вглядываясь в своего гостя. – А ты вот… Где ж ты был всё это время?

– Я так и думал, что похоронили, – проговорил Николай и, собравшись с мыслями, начал рассказывать о том, что произошло после того, как во время ливня он остался лежать на речной гальке у основания Панина камня.

…Очнулся он уже в воде, когда его подхватила и понесла вздувшаяся, набравшая силу Мурлейка.

Мелькнула над головой верхняя кромка входа в пещеру, и сразу стало темно, как в чёрной бездонной пропасти, и не было видно ни зги.

Бушующие волны, не переставая, захлёстывали лицо, и почти беспрерывно приходилось сдерживать дыхание, чтобы не захлебнуться.

Неожиданно слева от него, в нескольких шагах, вспыхнул свет электрического фонаря, и взгляд ухватил согбенные человеческие фигуры и шаткие плывущие тени на каменной стене.

Николай хотел крикнуть, чтобы привлечь внимание к себе и чтобы к нему пришли на помощь, но очередной водоворот накрыл его с головой, и когда он снова смог открыть глаза, кругом была всё та же беспросветная темень.

Русло реки всё круче уходило под уклон, и его несло всё быстрее. Было ощущение, что он проваливается в страшную гибельную преисподнюю, из которой уже не выбраться и где не может быть никакого спасения.

Сознание то покидало его, то на короткие секунды возвращалось, и тогда он всеми оставшимися силами старался удержаться на поверхности подземной стремнины.

Наступил момент, когда инерция движения выбросила его в воздушное пространство, появилось ощущение невесомости, и Гудимов понял, что он вместе с потоками воды летит отвесно вниз.

Он обратил внимание на то, что паники перед, казалось бы, теперь уже неминуемой гибелью так и не возникло, он точно это знал, потому что словно наблюдал за своей сущностью извне, со стороны, видел её насквозь, и оценка никак не могла быть ошибочной. Было только осознание суровой аномальной реальности, в которой наперекор всему и при полном отсутствии свидетелей следовало вести себя самым достойным образом и использовать для спасения хотя бы один-единственный шанс, сколько бы ничтожным он ни представлялся.

Мелькнула мысль о камнях, ждавших в конце полёта, возникло даже предчувствие расплющивающего удара, способного превратить его тело в мешок с костями.

Но, вероятно, он попал в самую сердцевину омута, образовавшегося в месте падения водопада.

Едва только ноги коснулись дна водяной ямы, река вновь подхватила его и потащила дальше в неведомые чертоги горного массива.

В конце концов удар последовал, но не настолько сильный, чтобы убить или покалечить, и Николай очутился на узком неровном мелководье, вдоль которого пролегало основное русло реки.

Мурлейка делала здесь довольно крутой поворот, и инерция течения вытолкнула полумёртвое тело на спасительный галечный откос.

Потоки воды и здесь омывали его, но они уже не были столь мощными, чтобы увлечь за собой и рано или поздно погубить в своих холодных объятиях.

Поведя рукой, Николай нащупал некое подобие каменной бровки. Вот она, вплотную к нему. Именно к ней его приложило так, что заныли рёбра в правом боку и на мгновение оглушило, заставило потерять сознание. И эта бровка немного, на несколько сантиметров, выше уровня реки.

Кажется, судьба предоставляла ещё одну возможность для сохранения жизни, пусть и ненадёжную. И грош цена ему будет, если он не воспользуется ею.

Преодолевая немощь, Гудимов зашевелился и чуть не вскрикнул от множественных болей, пронзивших тело. На несколько секунд он замер, пережидая, пока раны успокоятся, затем медленно, сдерживая стоны, повернулся и сумел-таки забраться на относительно сухое каменное ложе.

Всё, теперь он в безопасности, пусть только на некоторое время. Здесь можно передохнуть. И, может быть, восстановить силы. А позже выбраться из подземной западни, в которую его загнала чужая воля.

Вновь прийти в себя Николая заставил неподвижный холод, властвовавший в подземном коридоре. Сколько времени прошло, как он очутился на этой бугорчатой «подстилке» из камней? Сие лишь одному Богу известно. Но предостаточно, наверное, прошло времени, судя по физиологическим и психологическим ощущениям и по уровню воды в реке, который уже вон как опустился.

Должно быть, ливень, обрушившийся на горы, давно прекратился, сток воды со склонов пошёл на убыль, и Мурлейка начала входить в своё естественное летнее русло.

Сейчас не речная вода для него главная угроза, а непрекращающийся холод. И повышенная влажность воздуха.

Одежда была сырой, и казалось, что именно она отнимает последнее тепло. Но, наверное, дело не только в промокшей одежде и низкой температуре воздуха. Тепло из тела забирала и каменная порода, ставшая «постелью». Не исключено, что последней.

Всё сейчас против него. Сколько плюсовых градусов в подземной атмосфере? Пожалуй, не больше двенадцати. Непонятно, как он совсем ещё не окоченел.

Ещё удивительно, что он начал различать стены естественной штольни, крутые своды и понизившийся уровень быстро бегущей реки. Как такое выходит, ему было непонятно. Раньше ничего подобного он не замечал за собой.

Наверное, это просто зрение адаптировалось к темноте. Или проникает какой-то свет снаружи. Но откуда здесь быть внешнему свету? Это совершенно исключено. А может, так дают знать о себе излучения мельчайших организмов, способные существовать и развиваться в толще земных пород? Может, они-то и обозначают контуры подземелья?

Память выдала то, что ему было известно о людях с функционирующим «третьим глазом», их способностью видеть ауру и внутренние органы живых существ. И различать многие другие вещи, недоступные остальному народонаселению.

Хотя нет, «третий глаз» тут ни при чём. В его случае скорее всего проявляется ноктолопия, способность видеть в темноте. Ею обладают диггеры, и вот теперь и он тоже. Значит, всё же дело в адаптации.

Однако жуткий холод не только руки и ноги сковывает; он пробивает насквозь и проникает в каждую частицу его организма, даже в клетки мозга – и костного, и головного. Проникает и замедляет всё, включая самые незначительные мыслительные процессы.

Пройдёт ещё немного времени, и замедлится, а затем и прекратится пульсация сердца. Замрёт, остановится физиология. И тело охладеет до температуры подземелья. После чего пойдёт процесс пропитывания известковыми частицами.

В конце концов ткани, из которых он состоит, деформируются и превратятся в обычный с виду каменный нарост, которых полно вдоль русла реки. Если, конечно, он, Николай Гудимов, так и будет поддаваться стылости, одолевающей его.

Незаметно, исподволь в сознании всплыли рассказы о тибетских ламах, способных выдерживать пониженные температуры воздуха. И не просто выдерживать, а находиться в таких условиях месяцы и годы. Без какого-либо ущерба своему здоровью.

Для этого они погружаются в состояние медитации, отрешаясь от всего остального мира. И, насколько помнится, сосредотачиваются на видениях огня и связанном с ним избыточном тепле. Полностью избавляясь от других ощущений и мыслеобразов.

Начинающих лам экзаменуют. По ходу экзамена их, сидящих на льду, накрывают мокрыми простынями, которые они одну за другой должны высушить своим телом – не менее трёх довольно больших кусков ткани за сеанс продолжительностью несколько часов.

В числе лам есть посвящённые, способные высушивать за ночь до сорока простыней!

А ещё они проводят испытания снегом. Для новичков. Когда ученик садится в сугроб и количество растаявшего снега и длина радиуса таяния служат показателем интенсивности выделяемого тепла.

Человек – ещё далеко не полностью изученное создание природы, способное на многие удивительные трансформации как в духовном отношении, так и физическом. Как нельзя лучше эти трансформации и проявляются на примерах с ламами.

Сознание выловило рассказ о тибетском монахе, целый год не принимавшем пищу и ограничивавшемся лишь несколькими стаканами тёплой воды.

Медики только разводили руками, не понимая, что происходит с человеком, которого они наблюдают, и за счёт каких ресурсов функционирует и выживает его организм.

Ему, морпеху и штурману, тоже надо выжить, но для этого требуется тепло, очень много тепла. Того самого, которого сейчас так не хватает. Тепла, а лучше сильного-пресильного жара. Чтобы согреться и прийти в себя. Встать на ноги и начать поиск выхода из преисподней, в которой он оказался. И раз этого тепла нет в окружающем воздушном пространстве, он должен сотворить его своим сознанием. Как тибетские монахи, закованные во льдах.

В голове поплыли «кадры» из жизни, когда ему было жарко, очень жарко. Когда высокая температура воздуха доводила до изнеможения, чуть ли не сводила с ума и уже не оставалось сил терпеть её. Такое не единожды случалось при пересечении их судном экватора.

Как же, он хорошо помнит и палящие солнечные лучи, и раскалённый тропический воздух.

Но нет, то, что происходило в море, сущие пустяки, ничтожная малость по сравнению…

Самое серьёзное довелось испытать за годы до морских рейсов в далёком южном предгорье, в тот день, когда их разведгруппа нарвалась на засаду. Он до мелочей помнит, как всё тогда начиналось, как они шли боевым порядком «трилистник» углом вперёд с целью обнаружения противника и как угодили в умело поставленную фланговую засаду.

 

Глава тридцатая

Под знаком тибетских лам

…Ему привиделось, как он лежит на дернине, а в сотне метров за спиной – строжкий пулемёт душманов, заставивший его упасть на тот лужок. Пули по касательной задели каску и прошили воротник камуфляжа, лишь чуть-чуть оцарапав шею. Падение же было до удивления естественное, картинное, словно очередь в самом деле нашпиговала его свинцом вдоль и поперёк.

Воспоминания вернули Гудимова в прошлое. А может, он просто попал в петлю времени и, наоборот, это прошлое явилось к нему. Явилось, чтобы сплестись с настоящим и заставить заново переживать давно пережитое.

Наверняка пулемётчик подумал, что он убит, и потому не ударил по нему второй раз. Но, конечно же, он продолжал держать под прицелом и его, и луг, и всю ближайшую местность.

Морпехи, товарищи Николая по оружию, скатились с каменной осыпи, по которой поднялись минуту назад, их не видать, и там, за косогором они в полной безопасности.

До этой осыпи, как и до пулемёта, тоже метров сто. Ближайшее же укрытие справа, метрах в двадцати от него. Вон эти кустики и бугорок с неглубокой ложбинкой за ними. Не больно надёжное местечко, конечно, но всё же лучше открытой луговины. Только он не сделает и пяти шагов, как пулемётчик подловит его и тогда уложит наверняка. Да что шаги! Стоит только шевельнуться, подать хоть один признак жизни, и…

Надо лежать. В позе трупа. Хотя мышцы затекают всё сильнее и находиться в одном и том же положении становится невыносимой пыткой.

Ещё больше мучений доставляла неимоверная жара, установившаяся в тот день. Градусов сорок, наверное, было, а может, и больше сорока.

Морпех чувствовал, как медленно истекает потом. Однако камуфляж оставался сухим – палящие солнечные лучи мгновенно испаряли малейшие проявления влажности в ткани.

Организм сопротивлялся, пытаясь испарением воды избавить себя от перегрева. Мокрым было всё лицо. И лоб, и виски, и обе стороны носа, и подбородок… Капельки влаги скопились возле бровей. Ну и кисти рук, конечно, были влажными.

Но это была лишь небольшая подготовительная прелюдия, не такая уж страшная. Мухи… Сначала появилась одна, за ней другая. Потом, кажется, ужасные насекомые облепили все открытые участки тела – и лицо, и шею, и ладони, и каждый палец. И веки. И губы. К мухам присоединились слепни; они тоже вонзили в живую плоть свой острый режуще-сосущий ротовой аппарат.

На запах выступившей крови прилетали всё новые и новые особи из семейства двукрылых.

На ум пришли известные слова:

Солдату или офицеру, упомянутому поэтом, можно было только позавидовать. Конечно, был полдневный жар и солнце опаливало жёлтые вершины скал и обжигало самого бойца, но он ничего не чувствовал, потому как к тому времени уже спал мёртвым сном.

Ему же, Николаю Гудимову, двадцатилетнему парню из Минуринска только ещё предстояло погрузиться в вечное забвение. И оно было бы сладким освобождением от затянувшегося истязания.

В вечный покой погрузиться легко, и ускорить это мгновение проще простого. Стоит только шевельнуть рукой, чтобы отогнать насекомых, пьющих кровь, как недремлющий пулемётчик всадит в него целую очередь. Чтобы уделать гарантированно и стопроцентно.

Но, кажется, мучения начали отступать, и вместо них развилось нечто похожее на затяжной, непрекращающийся шок.

Как реакция организма на стрессовую ситуацию пришёл общий адаптационный синдром, при котором тело не чувствует уже ничего и даже исчезает восприятие времени и пространства. И собственного естества.

А потом возникло присутствие тяжёлого раздавливающего свинца, и абсолютно не стало воздуха, а был только нестерпимый расплавленный пламень.

Солнце медленно, неохотно стало клониться к горизонту и в конце концов потонуло за позолоченными вершинами скал, заслонявших западную часть небосвода.

С наступлением полной темноты морпех сумел привести в движение застывшие мышцы; превозмогая тонны физиологической тяжести, поднялся на четвереньки, встал на ноги и, пошатываясь, потащился к своим.

До укрытия оставалось метров пятнадцать, как раздался негромкий оклик. Гудимов не расслышал, и оклик повторили более тревожно.

Он отозвался едва слышимым хрипом. Затем, сделав ещё несколько шагов, покатился с осыпи. Его подхватили бойцы, находившиеся внизу.

– Мы думали, тебя убили, – сказал комвзвода лейтенант Черепанов. И кивнул на морпехов, стоявших рядом: – Вот, собрались уже идти за тобой, вытаскивать, – лейтенант рассмеялся и дотронулся до него рукой. – А наш Гудяш сам заявился – собственнолично, на своих двоих! Однако упал ты, когда по нам саданули, как подкошенный. И хоть бы шевельнулся разок за весь день! На той стороне, – кивок на позиции душманов, – тоже, видать, подумали, что ты убитый, а то бы…

Лейтенант снова легонько коснулся его плеча.

– Как ты, цел? Не сильно зацепило? А морда-то у тебя! Чернее, чем у негра.

Лицо и кисти рук Гудимова в самом деле были черны. От коросты из запёкшейся крови. Так его искусали злые насекомые.

– Дайте напиться, – прохрипел морпех, возродившийся из небытия.

– Вам водки или чаю? – со смехом раздалось в темноте. – Чего желаете-с? Или сразу и того и другого?

Разведчики были несказанно рады, что их товарищ остался жив, и обрушили на него свои несколько нервные приподнятые эмоции.

– Воды дайте, черти полосатые!

Ему тут же протянули фляжку с тёплой прогревшейся водой, и он пил, пока не опростал её полностью.

…Видения прошлого исчезли, и сознание Гудимова вернуло его в очевидность настоящего времени, то есть в тёмную ледяную пещеру.

Однако тело уже не стыло в омертвляющих объятиях холода, а наоборот – сладко млело и всё больше расслаблялось от почти нестерпимого внутреннего жара. Как на полке хорошо протопленной раскалённой бани.

Ему удалось повторить опыт тибетских монахов. Только у тех на обретение подобных навыков уходили месяцы подготовки, а он сумел сделать это в одночасье, сконцентрировав мысли на давнишнем событии под палящим тропическим солнцем. И в итоге разогрел себя, как печь. А если бы не разогрел, то, наверное, уже бы умер.

Как это получилось, Николай не мог понять ни тогда, ни после. Вероятно, каким-то образом тело его стало черпать энергию из окружающей среды – не исключено, что из земной породы, – черпать и превращать в тепло. А возможно, всё дело было в трансформации энергетических потоков в самом организме, возбуждённой мысленными усилиями.

Да что потоки! От кого-то он слышал, что одна клетка человеческого организма содержит энергии больше, чем в атомной бомбе! Вот, наверное, он и выпустил часть этого доброго джинна на свободу и активизировал её. Но прежде всего, конечно, ему помогло желание выжить.

Кроме ощущения тепла он почувствовал ещё прилив сил и способность к движению. И это – при значительной потере крови и длительном нахождении без пищи.

К тому времени уровень горной реки ещё понизился, и Мурлейка превратилась почти в тот же самый безобидный, тонко журчащий ручей, каким была до начала ливня.

Спустившись со своего «ложа», Николай ступил хоть и в быструю, но неглубокую воду, которая была теперь чуть выше щиколоток, и двинулся вверх по течению. Ему мнилось, что только двигаясь в этом направлении и можно выйти на поверхность.

Тёмные силуэты стен и крупные неровности русла были вполне различимы, и пленник подземелья в общем-то достаточно уверенно ориентировался в замкнутом пространстве.

Ручей журчал то звонче, то тише. Однако по мере продвижения журчание это стал перекрывать странный шум, доносившийся со стороны выхода из пещеры. Постепенно он становился всё громче и отчётливее. Так могла шуметь только вода, падающая со значительной высоты.

И действительно, когда Гудимов преодолел с километр или около того, перед ним вырос обрыв, с которого низвергались отвесные потоки воды. Наверное, именно с этой верхотуры он и совершил свой отвесный полёт. Его спасла лишь глубина, образовавшаяся у подножия водопада.

Обследовав основание каменной преграды, Николай сделал несколько попыток подняться наверх. Увы, неудачных. У него был немалый опыт лазанья по корабельным мачтам и вантам, и ловкостью он не уступил бы и воздушному акробату, но пулевые ранения ограничивали подвижность и сводили его возможности почти к нулю.

Особенно давала знать простреленная рука. Едва только он попробовал подтянуться за выступ, нависший над головой, как руку эту и, кажется, всё тело пронзила такая боль, что он чуть не потерял сознание.

Нет, путь наверх заказан. И он так и останется здесь. И умрёт через некоторое время. Если не от холода, который рано или поздно снова начнёт одолевать его, то от голода. Вода только главный его ресурс поддержки. Да ещё воздух. И воля к жизни.

Передохнув немного, Гудимов встал и пустился в обратный путь по подземной пещере – вниз по течению реки. Нет, всё же правильней сказать – ручья, настолько к тому времени Мурлейка стала мелководной.

Слова Ефимыча о том, что по ту сторону Панина камня водный поток выходит из скальной породы на поверхность, не забылись.

Какова протяжённость пещеры под горным хребтом? Кажется, километров сорок. Или пятьдесят. Если напрямую. Однако подземная галерея, в которой он оказался, делает повороты, и довольно крутые, особенно на более пологих местах, в этом ему уже пришлось убедиться. Ну пусть шестьдесят или семьдесят километров наберётся. Неужели не одолеть это расстояние?! Добрые люди проходят и не такие пути. И он должен пройти. Что для морпеха значат какие-то семьдесят км, когда доводилось совершать и не такие маршброски – с полной боевой выкладкой.

Добравшись до уже знакомого «ложа», Гудимов прилёг отдохнуть. На некоторое время им овладел глубокий сон. А когда он пришёл в себя, то обнаружил, что уровень воды в Мурлейке снова поднялся и передвижение в подземелье опять стало невозможным.

Надо ждать. Вспомнилась история одного фронтового разведчика Великой Отечественной, двое или трое суток просидевшего в холодном болоте с целью добывания нужных сведений о фашистах. Разведчик всё выдержал и добыл их. Ценой потери здоровья.

Несладко тому разведчику пришлось, очень даже несладко. И он, Коля Гудимов, тоже потерпит на этой бровке – у него тоже хватит силы воли всё выдержать и дождаться своего звёздного часа.

И он дождался.

Сколько часов или суток миновало, как он расположился на постели из булыжников, ему было неизвестно – биологические часы ничего не говорили на этот счёт, – но только наступил момент, когда вода в очередной раз пошла на убыль.

Очнувшись как-то, он свесил руку с каменной лежанки и едва дотянулся до поверхности ручья. Это была та самая «отмашка», которую он так долго ждал. Гудимов напился из горстей и двинулся вниз по течению.

Идти большей частью приходилось прямо по руслу, ноги теряли чувствительность от холодной текучей субстанции, но всё же подчинялись его воле, а это было главное – пока есть воля, сохраняются и шансы на жизнь.

Порой восприятие действительности терялось, он переставал ощущать даже самого себя, исчезало всё, кроме понимания, что останавливаться нельзя, что только движение сейчас его верный и надёжный союзник.

Когда силы всё же иссякали, Гудимов устраивал себе лежбище в каком-нибудь уступе или садился на камень и так замирал, прислонившись к стене. Выйдя из состояния оцепенения, вставал и возобновлял свой замедленный «марш». Марш кроме прочего означает способ строго размеренной ходьбы в строю. А также – походное движение войск. Только он не войско и не часть его, а никому не нужное одинокое, раненое, забытое всеми существо.

Наступит ли конец подземному коридору, или он так и будет брести по нему всю оставшуюся жизнь? Хотя очень может быть, что скоро всё закончится. Ну сколько можно ещё протянуть без тепла и еды в этом тёмном царстве Плутона? Наверно, не так уж долго.

Вот если бы на его месте оказались монахи из Тибета, по крайней мере некоторые из них! Они месяцами не принимали пищу, он уже думал об этом. Без вреда для организма. И выживали. Их опыт помог и ему согреться, ожить и привести себя в движение. Просто по мере надобности сеансы с обретением тепла следует повторять.

Есть и другие удивительные люди – солнцееды. На земле их около восьми тысяч. От кого-то он слышал, что те вообще ничего не едят, а живут только за счёт энергии, потребляемой из солнечных лучей. Ну и за счёт элементов, содержащихся в воздухе: кислорода, азота, углерода. То есть тех первоначальных составляющих, на основе которых и строится весь организм. Только солнца здесь нет, и находить энергию надо из других источников, скорее всего только внутренних.

…Перед глазами опять потянулись «кадры» о далёком юге, длинные переходы по горам. Вспомнились жестокие схватки с душманами и нарастающий азарт боя. Свист пуль над головой и разрывы снарядов. И минное поле, на котором они тогда оказались. Они – это он сам, Коля Гудимов, и Дима Ратников, морпех из их взвода, неделю назад прибывший с пополнением.

Ратников шёл следом, в пяти-шести метрах за ним. И угораздило же его шагнуть чуть в сторону и наступить на эту проклятую «чёрную вдову», то есть на противопехотную мину нажимного действия! Хлопок был так себе, словно игрушка взорвалась. Однако ступню парню разворотило чуть ли не пополам.

Один из осколков достался и Гудимову. Но это был форменный пустяк, так, чиркнуло слегка по боку на уровне поясницы. И крови-то было чуть-чуть, может, ложка или две. Морпех бросился на помощь напарнику и, мгновенно оценив степень поражения, за считанные секунды жгутом перетянул ему ногу ниже колена. Забинтовал искалеченную ступню настолько туго, насколько посчитал нужным, и вколол обезболивающее. Затем взвалил товарища на плечи и пошёл вперёд. По минному полю.

Конечно же, он был очень внимателен и подчинялся не столько рассудку, сколько интуиции. Пот лил с него градом, и он взмок до пояса. Не столько из-за жары и тяжести раненого товарища, сколько из-за постоянного ожидания наступить на другую «чёрную вдовушку». Опасность могла таиться на каждом шагу.

Ему повезло, и он сравнительно быстро и без новых происшествий дотащил Ратникова до расположения бригады.

Раненого бойца вертолётом отправили в госпиталь, и он остался жив. Морпеху даже разваленную ступню «склеили». Но война для него на этом закончилась.

В тот же день на участке, где подорвался боец, сапёры сняли тридцать одну мину.

Позже поле со смертоносными зарядами снилось Гудимову не раз. И он снова шёл с раненым товарищем на плечах.

Дорога же, удобренная «чёрными вдовами», всё тянулась и тянулась куда-то за горизонт, и не было ей ни конца, ни края. Как нет конца этому подземному коридору, по которому он тащится сейчас, сам не зная, зачем и куда.

И впереди, и позади нескончаемая чёрная мгла. Только ближние стены проявляются крупными провалами и выступами. И отдельные блики тусклой воды дают знать о себе. Но блики – это отражение световых лучей, а света здесь нет и быть не может. Скорее всего, отблески просто мерещатся ему. Как могут померещиться и черти, и сам сатана, и зелёные человечки.

Кажется, он уже видел кое-кого из этих представителей подземных народов. Это они с хохотом и визгом недавно бежали от него, скрывшись за поворотом. Он ещё хотел нагнать одного, чтобы спросить, есть ли выход из подземного лабиринта и далеко ли до него, и крикнул вдогонку, чтобы тот остановился.

Маленький бородатый человечек, однако, даже не оглянулся, а только пропищал что-то нечленораздельное на своём непонятном подземном языке и тут же исчез.

Сколько времени он бредёт по тёмной бесконечной кротовине, неуклонно ведущей куда-то всё дальше вперёд и вниз? Может, прошли уже месяцы или годы?

Пальцы потрогали жёсткую густую щетину на подбородке и щеках. Нет, судя по состоянию растительности на лице, он здесь всего лишь недели полторы или две. Максимум – три недели.

Подземный скиталец устремил взгляд во всё ту же беспросветную темень, с каждым шагом становившуюся ещё гуще и удушливей. В голове шевельнулись неведомо откуда взявшиеся слова:

Только не на земле ему ещё некоторое время дано, а под землёй.

Он забыл, когда и от кого слышал всплывшее в памяти стихотворение, и не мог сказать, насколько они хороши в поэтическом отношении. Ему только показалось, что рифмованная эпитафия эта написана специально для него и во многом созвучна теперешнему его состоянию – душевному, физическому и энергетическому.

Автор предвидел блуждание морпеха в подземелье, под бесчисленными миллионами тонн горной породы, и знал, что он вспомнит сие четверостишие. И хотел утешить его таким образом.

Надо идти, двигаться, нельзя надолго оставаться в неподвижности.

Он сделал ещё один шаг вперёд – небольшой и неуверенный. За ним – другой, третий.

А разве сама жизнь человеческая – не то же блуждание во мгле, пусть и в переносном смысле? Разве он, Коля Гудимов, не блукал по городам и весям – своим и заморским, сам не зная зачем, ведомый одной лишь привычкой к этим блуканьям? Для чего он жил, что хотел обрести? Неужели главной целью его было только дотянуть до следующей получки и в очередной раз напиться «в якорь»?

Однако нет, до такого состояния он не нагружал себя. А вот до серьёзной «качки» – доводилось. Когда ещё ходил в дальнее плавание.

Что было потом, после окончательного списания на берег, вспоминать, наверное, не следует. Последний «береговой» отрезок времени исчез, пропал, на его месте одна только чёрная пустота. Вот как сейчас, в этом закрытом тяжёлой мглой подземном лабиринте.

Кроме выпивки были, конечно, и женщины. В каждом порту, куда заходило их судно.

На берегу обычно его встречали с распростёртыми объятиями и готовностью любить всей душой и телом. Он был сильным, видным собой парнем, а главное – щедрым, и милые подруженьки знали, что, как и в прошлый раз, он спустит всё до последнего сантима или сентаво. И вернётся на корабль с пустыми карманами. Только почему-то лица всех этих милашек смазались в одну серую непроницаемую поволоку. Невозможно вспомнить ни имён, ни обличий.

И он для всех давно исчез с лица земли. Теперь – в прямом смысле. И некому сказать о нём ничего доброго. Ни одного человека нет, который бы там, наверху, взгрустнул и поплакал о нём. Ни одного!

И это нормально, так и должно быть, потому что и сам он тоже никого не согрел и не утешил, а жил только на свою животную потребу. И уж точно о нём не вспомнят портовые шалавы, для которых он всегда был лишь очередным клиентом среди разноязычной толпы морячков и остальной гвардии перекатипольного разряда.

Сейчас и ему по фигу эти игривые создания природы, для них же он – если совсем честно и откровенно – всего лишь штакетина в бесконечном длинном заборе, не более того.

Перед глазами появился и быстро исчез далёкий, полузабытый облик Констанцы.

– Какие у тебя тёплые и сильные руки, – едва слышно прозвучали в темноте вроде бы уже выветрившиеся из сознания женские слова. – В них так уютно моим рукам.

– А мне уютно быть рядом с тобой, – говорил он в ответ.

– Я хотела бы, чтобы это продолжалось вечно, – шептали её губы, слышишь ты, моряк, – вечно! И миллион, и миллиард лет, и дальше. Ты – моя судьба, моя бесконечная любовь…

Да нет, никаких таких слов в сан-мигелевском гостиничном номере не звучало, это он сейчас придумал, точнее, их воспроизвело его больное воображение, поражённое подземными скитаниями, скорее всего так.

От заморских дам мысли перекинулись к недавним спутникам. Живы ли они? Или их тоже унесло взбесившимся горным потоком? Он-то уцелел, а каково им пришлось?!

Перед глазами предстал отчётливый образ Полины, её гибкий изящный стан, нежные черты лица.

Ради её спасения и был затеян этот неудачливый поход. Не уберёг девчонку. Наобещал с три короба и… не уберёг. Может, главное-то его жизненное предназначение и состояло в том, чтобы вызволить её из беды, а он…

Нет, надо обязательно дойти до конца, до края подземелья. Может быть, девушка всё же жива и его помощь ещё ой как потребуется.

Рядом с Полиной обозначился образ Ефимыча. Чудесный человек, верный товарищ, всегда готовый прийти на выручку! Уж он не оставит девушку в беде. Но многое ли можно сделать при его-то годах?

Однако и ему, Николаю Гудимову, годов тоже предостаточно, и об этом не надо забывать! Правда – годов календарных, груз которых он сбросил, как змея сбрасывает старую кожу. И с возвращением молодости он снова кое на что способен.

Несколько раз шум падающего потока предупреждал, что впереди очередной порог и надо быть предельно осторожным.

Пересиливая боли в израненном теле, ему удавалось спускаться с обрывов и в механическом режиме продолжить путешествие по подземной реке.

Но на одной крутизне он поскользнулся и сорвался с самого верха. Неглубокая, наполненная водой колдобина внизу смягчила падение, и всё же он так ударился, что потерял сознание и долго лежал без движения. Ему повезло и на этот раз – лицо его оказалось поверх воды, и он остался жив.

 

Глава тридцать первая

В состоянии амнезии

Из подземной пещеры Гудимов выбрался ночью. За спиной вздымался Панин камень, а впереди расстилалась холмистая равнина, сумрачные очертания которой виднелись далеко окрест. Ярко горели звёзды. Лицо обдувало тёплым сухим ветерком. К тонкому журчанию ручья, выбегавшего из Чёртова лаза, примешивался шелест трав, редкие крики птиц и ещё какие-то живые звуки.

Из-за длительного пребывания в кромешной тьме зрение обрело особую дополнительную зоркость, способную различать и своеобразие рельефа на сотни метров кругом, и отдельные деревья ниже по течению Мурлейки, и неровную линию горизонта на противоположной стороне неоглядного земельного массива, раскинувшегося перед ним.

Но всё это отрывочно, фрагментарно всплыло в памяти Николая лишь потом, много месяцев спустя. А к моменту выхода на поверхность сознание его ничего не воспринимало. У него был сильнейший жар, он не чувствовал самого себя и не осмысливал свои действия, окружающая местность не существовала. Такими обострениями сказалось на нём длительное пребывание в пещере и ледяной воде. А может, это был результат удара при падении с подземного обрыва.

Спустя неделю он оказался в ста пятидесяти километрах от выхода из Чёртова лаза, в предместье Манеевки – крупной железнодорожной станции. Как он туда попал, каким образом преодолел столь большое расстояние, осталось загадкой.

Вид у него был жалкий и растерзанный; он снова напоминал бомжа, истощённого, немытого и тяжело больного, и большинство приличных, уважающих себя граждан обошли бы его стороной.

Однако для некоторых индивидов именно такие люди чаще всего и становятся объектами нецеремонного внимания. Не стал исключением и Николай Гудимов.

Четверо подростков, обнаружив на пустыре за крайними домами спящего бородатого мужчину весьма непрезентабельной внешности, оборванного, с грязным побитым лицом, не придумали ничего лучшего, как разбудить его глумливыми криками и пиханием концом палки.

Оборванец с трудом поднялся. Его шатало из стороны в сторону.

– Что вам надо от меня? – глухо, нездоровым голосом спросил он, непонимающе оглядывая молодых людей, окруживших его.

– Смотри-ка, ещё спрашивает! – послышалось в ответ. – Здесь мы вопросы будем задавать.

– А зачем их задавать?! – сказал другой подросток. – Сразу видно, что алкаш конченый.

– Где-то мне эта рожа уже встречалась, – подал голос ещё один из юной компании. – Не он ли вчера к нашим соседям в квартиру залазил?… А ну признавайся, гадина, ты?!

Последовал хлёсткий удар открытой ладонью по лицу. Бродяга хотел рукой поставить защитный блок, но сделано это было так замедленно и неуклюже, что только развеселило обидчиков и придало дополнительный импульс забаве.

Удары посыпались один за другим. По лицу, затылку, в область солнечного сплетения, сердца и почек. Побои наносились расчётливо, с уханьем, радостным и одновременно злым визгом.

По всей видимости, подрастающая молодёжь знала толк в деле, которому, за неимением более достойного занятия, предалась с великим наслаждением и азартом.

Впервые в жизни Гудимов был не в состоянии ни защитить себя, ни убежать от мучителей. Поначалу он ещё пытался уклоняться от «хуков» и «апперкотов», сыпавшихся со всех сторон, но остатки сил, ещё теплившихся в нём, быстро истаяли, и он повалился на землю.

Известно, что там, где взрослые чаще всего останавливаются, малолетки только начинают. Войдя во вкус, подростки продолжили избиение, только теперь уже палками и ногами. На теле бродяги появились кровоточащие раны, и это ещё больше возбудило мучителей.

Скорее всего, оборванец был бы забит до смерти, не проезжай мимо один из жителей Манеевки – Олег Буреев, десантник, не так давно отслуживший сверхсрочную. Заметив, что какая-то шпана избивает человека, он свернул с дороги и направил машину к пустырю.

Подростки, застигнутые на месте преступления, бросились врассыпную. Буреев же, выйдя из машины, приблизился к жертве избиения.

Распростёртый на земле мужчина тихо простонал и судорожно дёрнул головой. Несомненно, ему нужна была срочная медицинская помощь.

Подхватив бродяжку подмышки, Буреев затащил его в салон автомобиля и положил на заднее сиденье. Полуоторванный рукав у пострадавшего сдвинулся, и на правом плече показалась наколка, состоявшая из слов «МОРСКАЯ ПЕХОТА» и оскаленной тигриной морды в чёрном берете.

– Э-э, да мы с тобой, брат, одного поля ягоды, – только и сказал недавний вэдэвэшник.

Не теряя времени, он погнал машину к городской больнице.

– Как звать-то его? Кто он вам? – спросили у Буреева врачи в приёмном покое.

– Мой однополчанин, – последовал ответ. – Как звать – не помню. Надеюсь, он поправится – с вашей помощью.

В сознание Гудимов пришёл через день. Ещё день спустя он уже передвигался по палате, а затем начал выходить на парковую территорию, окружавшую больничное здание. Всё на нём заживало как на собаке. Одна была беда: морпех впал в состояние амнезии и не мог вспомнить ни своего прошлого, ни даже собственного имени.

Олег Буреев регулярно навещал «сослуживца» и каждый раз расспрашивал его об армейской жизни.

– Всё правильно, попробуйте разговорить своего друга, – сказал врач, наблюдавший больного. – Вы служили в одной части, и у вас с ним должно быть немало общего. Осмотр показал, что жизнь морпеха была полна событий. Ему есть что рассказать о себе. Кроме недавних четырёх пулевых ранений мы обнаружили на его теле ещё несколько, полученных ранее. Среди них и осколочные. По всему видать, побывал парень в переделках! Где он столько свинца нахватал? Вас тоже таким добром начинили?

– Нет, у меня всё обошлось, – сказал Буреев. – Не считая контузии от взрыва снаряда. А разговорить морпеха… Поверьте, мне и самому хотелось бы услышать, что с ним случилось. Да хотя бы узнать, как его зовут!

Между тем силы у необычного пациента прибывали, и наступил день, когда в общем-то он стал вполне здоров – физически. Надо было с ним что-то делать. Только что? Выписать из больницы, с тем чтобы он шёл на все четыре стороны? Но так поступить было нельзя, на улице он оказался бы совершенно беспомощным.

Препроводить в интернат для инвалидов? Однако парень могуч как бык, такое заведение уж точно не для него. Да и как отправить человека без установления личности? К тому же не исключено, что пройдёт время и бывший вояка вспомнит всё, надо только проявить терпение.

В итоге было принято решение о продлении курса реабилитации.

Больничная же палата всё больше томила обеспамятевшего морпеха. Поэтому он с утра до вечера пребывал на территории вокруг стационара, являвшей собой парк с деревьями, газонами и асфальтированными дорожками.

Мощному организму требовались постоянные физические нагрузки, и молодой человек нередко помогал переносить тяжело больных, доставленных на «скорой». Или участвовал в погрузочно-разгрузочных работах у хозяйственного склада. Или брал шланг и поливал цветы на клумбе перед главным входом. Словом, без дела не сидел.

Такой работник явился настоящей находкой для завхоза (заместителя главврача по административно-хозяйственной работе), и парня оформили как рабочего-озеленителя, хотя помимо парка его использовали и на ремонте различных помещений, и в качестве грузчика и санитара, и много для чего ещё.

Назвали его Иван Иванович Неизвестный.

Зам главврача выделил ему небольшую отапливаемую комнатку, примыкавшую к одному из вещевых складов, пожаловал цветной телевизор, и Иван Иванович, можно сказать, зажил в своё удовольствие. На полном обеспечении стационара. Лишь периодические врачебные обследования напоминали о его статусе больного.

Так прошёл год. Однажды Олег Буреев, проезжая мимо, в очередной раз завернул на территорию больницы, чтобы проведать своего друга. Он нашёл его в дальнем конце парка, где бывший морпех подстригал спирею – декоративный кустарник, произраставший вдоль асфальтированных дорожек.

День выдался жарким, душным, и Неизвестный был раздет по пояс.

При виде мощной атлетической фигуры «сослуживца» Буреев только присвистнул и покрутил головой.

– Привет, братишка! – сказал он, не переставая удивляться богатырскому телосложению озеленителя. – Ну ты хорош – Святогор, да и только! А давай посмотрим, какой ты в деле.

Буреев сымитировал простейший прямой удар левой в голову и начал выполнять хук правой. В то же мгновение «противник» провел едва уловимый, почти незаметный глазу приём, и десантник, перелетев вверх ногами над кустарником, приземлился по ту сторону его, на газоне. Хорошо, что в полёте он сумел сгруппироваться и «посадка» прошла без каких-либо повреждений.

– Здорово! – только и сказал Буреев, выбираясь из-за кустов. – А ну-ка ещё.

И он обрушил на морпеха серию ударов руками и ногами. Все они были парированы. В заключение Иван Иванович выполнил ещё один приём, после чего десантник оказался лежащим на дорожке с заведённой за спину рукой.

– Всё, всё, сдаюсь! – крикнул он и захлопал по асфальту ладонью другой руки.

– Ну, Ванёк, ты даёшь! – воскликнул Буреев, вставая на ноги. – С тобой лучше не связываться. Я тоже кое-что умею, но ты!..

– Олег, я вовсе не Ванёк! – вскричал морпех. Глаза его возбуждённо горели.

– Кто же ты тогда?

– Я Николай! Николай Гудимов!

– Но ты хоть морпех?

– Служил в морской пехоте четыре года. И был моряком дальнего плавания. Я вспомнил, кто я такой, я всё вспомнил!

С этого случая в больничном парке началась окончательная реабилитация моего старого знакомого.

Прежде всего надо было восстановить паспорт. И вот здесь у Гудимова начались серьёзные проблемы. На вид ему было не больше двадцати четырёх – двадцати пяти лет, а он называл пятидесятилетний с лишним возраст, что вызывало большие сомнения у всех, кто с ним соприкасался.

Пришлось Николаю рассказать историю о возврате молодости, что стало предметом нового обсуждения с оттенком недоверия.

Медики полагали, что у него произошли некоторые нарушения психики. Его даже проверяли на детекторе лжи. Но Гудимов в деталях рассказывал о таких событиях из прошлой жизни – своей и общества, – что ему вынуждены были поверить.

Начались множественные запросы в различные инстанции с целью окончательного, достоверного установления личности, в том числе в РОВД, выдавший прежний паспорт, и Министерство обороны о прохождении службы в бригаде морской пехоты.

Только по истечении нескольких месяцев Гудимов наконец-то получил необходимый документ. В тот же день, попрощавшись с Олегом и врачами, наблюдавшими его, он сел на поезд и спустя двое суток прибыл в Петербург.

 

Глава тридцать вторая

Моряк дальнего плавания

– Я пришёл в свою судоходную компанию, и меня взяли матросом на теплоход «Посейдон», – сказал Гудимов в завершение своего рассказа. – И не просто матросом, а рулевым-мотористом. На время испытательного срока. А дальше… Обещано, что я снова стану штурманом.

– Рулевым-мотористом! На «Посейдон»! На тот самый?! – воскликнул я, не в силах скрыть удивления.

– Да, на котором уже не раз ходил в море.

– И когда первый рейс?

– Через неделю.

– Так скоро! Однако далек ли ваш путь?

– В Буэнос-Айрес, в Аргентину.

В этот момент позвонил Алексей Петрович и напомнил о назначенном разговоре по скайпу. Я включил ноутбук, и на экране появилось изображение крепкого загорелого мужчины, заметно отличавшегося от того бледного, похожего на тень «ключника», каким я привык видеть его в моём петербургском доме.

Поздоровавшись, управляющий Гринхауса лаконично обрисовал состояние моего южного дома и условия проживания в нём на данный момент. В ответ я сообщил, что у моей жены появились некоторые проблемы с дыханием, что врач посоветовал ей сменить климат и что некоторое время она поживёт в Томарине.

Под конец разговор зашёл о ходе осенних работ в усадебных садах и виноградниках, а также о Владимире Смельчанове и его дочери.

Гудимов, всё время моих переговоров безучастно сидевший возле камина, при упоминании Полины встрепенулся и пересел на другое место, чтобы лучше видеть экран.

– Встречал её несколько раз, – сказал Алексей Петрович. – По-прежнему тихая, задумчивая. Всё никак не отойдёт от того путешествия в горах, будь оно неладно. Я имею в виду, когда бандиты за ними гнались. И в церковь всё так же ходит каждое воскресенье. Постоит, помолится и свечку поставит. За кого – не знаю, только обязательно за здравие. Я повернулся к Гудимову. Глаза его посверкивали незнакомым глубинным огоньком. Жестом я предложил ему занять место перед ноутбуком.

При виде воскресшего моряка у Алексея Петровича отвисла челюсть.

– Не удивляйся, это я, – сказал Гудимов. На лице его играла присущая ему слегка насмешливая улыбка. – Как видишь, жив и здоров. Узнаёшь? Эй, слышишь меня, коллега?!

Управляющий Гринхаусом только кивнул головой.

– От меня привет Ефимычу, Полине, Владимиру Смельчанову. Скажи им, что всех их я помню и люблю. Насколько я понял, все они тоже живы и здоровы.

После минутной растерянности у Алексея Петровича прорезался голос.

– Да-да, – сказал он. – В основном у них всё хорошо. Обязательно передам, что разговаривал с тобой. Вот прямо сейчас всех обзвоню и оповещу. И приветы твои передам.

Экран монитора погас.

Обменявшись со мной ещё несколькими фразами, Гудимов распрощался и отправился на своё судно, где ему предстояло отбывать ночную, «собачью», по выражению моряков, вахту.

Ровно через неделю «Посейдон» лёг на курс к далёкому Буэнос-Айресу.

За полтора часа до назначенного времени отшвартования я прибыл в морской порт и поднялся на борт судна. Николай познакомил меня с капитаном и его первым помощником.

Непродолжительный обмен любезностями с судовым начальством, экскурсия по верхней палубе, плотно заставленной многочисленными контейнерами, по кают-компании, штурманской и рулевой рубкам, машинному отделению – и мы с моим другом прошли в его одноместную каюту, на двери которой висела табличка с надписью «2-й ШТУРМАН».

– Мне показалось, ты уже не рулевой-моторист, – сказал я, усаживаясь за столик возле прямоугольного окна.

– Да, я снова штурман и второй помощник капитана, – ответил хозяин каюты, располагаясь напротив меня. – Как и двадцать с лишним лет назад. У моего предшественника случилось защемление паховой грыжи, его срочно прооперировали и сейчас он на больничной койке. Мне предложили занять освободившуюся должность. По крайней мере на один рейс. Отказываться было бы неразумно. Глядишь, со временем полностью восстановлю себя как моряка.

– Твои капитаны в курсе, что ты не употребляешь?

– Да. Им известно и то, что я не курю.

За окном шёл косой дождь со снегом, а в жилых и служебных помещениях корабля было тепло, светло и даже уютно. Вот в этих «сурдокамерах», наполненных вибрацией и приглушённым урчанием разных механизмов, моему другу-приятелю и предстояло провести долгие недели морского путешествия. Впрочем, не только в них, но и на открытой палубе – и в зной, и в шторм, включая самые критические ситуации.

Несколько минут задушевного разговора, затем одна, за ней другая чашка крепкого сладкого чая, в основном уже в молчании и раздумьях, вероятно обоюдных, о прошлом и будущем.

– Констанца знает о вашем рейсе? – спросил я по окончании чаепития.

– Я отправил ей сообщение, – сказал моряк. – Ответ не получен, но… Хотелось бы, чтобы она встретила нас в порту Буэнос-Айреса. Если же нет, у меня хватит времени побывать в их эстансии и разузнать о ней.

– У неё твой сын?

– Да, Николас. Ему должно быть уже восемнадцать – совсем взрослый.

– Если что, можешь на меня рассчитывать, – сказал я при расставании. – Ты знаешь, какими я располагаю возможностями, поэтому не стесняйся.

– Благодарю. Буду иметь в виду.

Я стоял на пристани до тех пор, пока «Посейдон» не скрылся за волнами и летящей завесой снежного дождя. Потом сел в машину и поехал к себе в контору навстречу множеству производственных дел.

Мысли о Николае Гудимове не покидали меня весь этот день. Я действительно готов был оказать ему любую посильную помощь и финансово, и в плане обеспечения хорошо оплачиваемой работой, подходящей его характеру и прочим личностным данным. Он, к примеру, мог бы неплохо вписаться в службу безопасности нашей компании. Или возглавить секьюрити в Тимофеевке или в уже знакомом ему Томарине.

А можно купить прогулочную яхту с удобными каютами, обустроенной кухней и достаточно вместительным баром. Чтобы возить на экскурсии разных обеспеченных любителей экзотики. По Балтике или южным морям. И предложить ему должность капитана этой посудины – непременно парусно-моторной для пущей романтики. У меня была одна на примете – с хорошим парусным вооружением и сильными двигателями. И достаточно большим тоннажем.

Вечером, когда я вернулся домой, в своё городское жилище, раздался ещё один звонок из Гринхауса. С просьбой о разговоре по скайпу. Я прошёл в рабочий кабинет, сел за стол и нажал нужные клавиши. По истечении нескольких секунд на экране монитора появилась улыбающаяся жизнерадостная физиономия моего «субтропического» мажордома.

Сообщив, что для встречи и проживания Рауи абсолютно всё готово, и затем в подробностях изложив, что именно сделано и в каких условиях «госпоже Кригерт» будет отдыхаться, Алексей Петрович перешёл к местным новостям, среди которых на первом плане фигурировала дочка управляющего поместьем.

– Скажу по секрету, у нашей Полины Владимировны были гости, – с несколько таинственным видом произнёс он среди прочего.

– Вот как! Очень интересно.

– Не один гость, а двое!

– Так-так, слушаю. И кто же они?

Управитель Гринхауса сделал довольно продолжительную паузу, тем самым испытывая моё терпение.

– Ну, что вы молчите?

– Вы не поверите, эти гости… Один из них Анатолий.

– Какой ещё Анатолий?

– Тот самый, который спас на мотоцикле нашу девушку! Помните? Когда она выпрыгнула из окна, убегая от немилого жениха!

– Как же, помню, – я почувствовал, как меня напрягает полученное сообщение, и некоторое время молчал, усваивая полученную информацию. – Он ещё дал денег ей на дорогу и посадил в такси.

– Всё именно так, – Алексей Петрович самодовольно улыбнулся, наслаждаясь эффектом, произведённым на меня. – Посадил в такси, потому как на мотоцикле столь большое расстояние… Сами понимаете. Тем более что в тот момент в Светлоярске начинался сильный дождь. Этот парень больше года искал её и, в конце концов, нашёл. Он ведь сначала даже имени её не знал.

– Ну замечательно. Кто же второй гость?

– Вы опять не поверите, второй – хорошо известный нам моряк.

– То есть вы хотите сказать, что в Нижнекаменское приезжал Гудимов? Но когда… Он же готовился к загранплаванию!

– Тем не менее это был он.

Я снова онемел от удивления.

– Да, это был Николай Гудимов, – сказал Алексей Петрович, ещё больше наслаждаясь моим замешательством. – Бродяга и морпех, штурман дальнего плавания и искатель приключений, человек войны и рыцарь без страха и упрёка, всегда готовый прийти на помощь другому человеку, попавшему в беду. И субъект, сумевший вернуть себе молодость.

– Он только что отбыл в Буэнос-Айрес, – сказал я, внимательно наблюдая за плутовским выражением лица своего собеседника. – На борту грузового судна «Посейдон». Когда только он успел побывать в ваших краях!?

– Успел! Это же Коля Гудимов! Вы хорошо знаете его характер и невероятные способности.

Со слов мажордома выяснилось, что, сойдя с трапа самолёта в Светлоярске, Гудимов нанял такси, прибыл в Нижнекаменское и остановился возле школы, где в это время шли уроки.

Перед парадным входом школьного здания ходил взадвперёд высокий светловолосый парень и нервно покуривал.

– Кого-то ждём? – спросил Гудимов, приблизившись к нему. Он словно почувствовал нечто общее, соединявшее их.

– А вам какое дело? – в свою очередь спросил незнакомец. Новоприбывший был в морской форменной одежде и никак не мог быть местным.

– Я к Полине Смельчановой. А вы?

– К Полине?… – Парень поперхнулся табачным дымом и закашлялся.

– Однако ждать некогда, – сказал Гудимов, посмотрев на часы, и решительно двинулся ко входу. Светловолосый последовал за ним.

Пара вопросов охраннику, восседавшему у стола сразу за входом, стук в нужную дверь, и на пороге классной комнаты появилась Полина Смельчанова.

При виде молодых людей учительница побледнела, оступилась и опёрлась о створку прикрытой двери.

– Николай! Анатолий! – изумлённо воскликнула она. – Как вы…

Гудимов ещё раз посмотрел на наручные часы.

– Я буквально на минуту, – сказал он, поправляя обшлаг рукава. – Увидеть вас, убедиться самолично, что с вами всё в порядке и вы в полном здравии.

– Коля, слава Высшей силе, ты жив, жив! – снова воскликнула Полина. Она протянула руки, намереваясь обнять моряка. – Все эти дни и месяцы я молила Создателя…

Как я рада! Когда мне сообщили, что ты нашёлся, что долгое время был в больнице, я…

– Простите, опаздываю на самолёт, – Гудимов сделал шаг назад и взглянул на светловолосого парня. – Как я понял, это тот самый байкер, который спас вас от Клещонка.

– Да, это он, Толя, – благодарная улыбка второму гостю. – Без него я бы пропала. Его в тот момент словно Бог мне послал.

На губах Анатолия зародилась неуверенная улыбка. До этого он только растерянно наблюдал за сценой, происходившей перед ним.

– Всё, прощайте! – воскликнул Гудимов. – В Питере меня ждёт мой дредноут. Завтра утром мы уходим в море. Надолго, но не навсегда.

С этими словами он выбежал из здания школы, сел в такси, на котором приехал в Нижнекаменское, и только его и видели.

– А что Полина? – спросил я, когда Алексей Петрович закончил свой рассказ.

– Она вернулась в класс и довела урок до конца.

– А потом?

– После школьных занятий она встретилась с тем парнем, Анатолием. Он дождался её у главного входа, проводил до дома, и это всё, что мне известно о них. Могу добавить только, что видел, как они шли рука об руку.

– У неё теперь…

– У неё теперь, – подхватил Алексей Петрович, – как в песне «Уральская рябинушка»: справа кудри токаря, слева – кузнеца. Только, думается, предпочтение она отдаст Анатолию. Он – рядом, прост и понятен и словно создан для семейного уюта. Николай же – далеко и слишком непредсказуем, особенно если брать во внимание его возрастные метаморфозы. И вообще, чтобы завладеть им, вначале надо сильно постараться. Да ещё вопрос, получится ли? На него надежды, как на журавля в небе, а лучше сказать – как на буревестника над морскими волнами. И у каждой любви есть предел терпению.

…Весь этот предзимний вечер я провёл в каминной, наслаждаясь теплом, исходившим от горящих поленьев.

Мой ужин состоял из пригоршни фиников и стакана молока. Я всегда был непритязателен к еде, а с возрастом особенно, и если не было гостей, ограничивался простым и малым. Да и ел-то я всего два раза в сутки – с промежуточным чаепитием, – специально настраивая себя на лёгкую здоровую сухощавость. Чтобы исключить накопление шлаков в организме.

Такого рода отношение у меня было и к одежде. Одеваться без затей (и уж конечно, не обвешиваться золотыми цепями или иной нелепостью!), на уровне обычного среднего гражданина, было моим правилом. На улице я ничем не выделился бы в толпе прохожих.

И в доме моём всё было без каких-либо особых изысков, а только тепло и уютно – простые условия, привносящие душевную комфортность и не более того.

Не исключаю, что это всего лишь мои причуды, но что есть, то есть.

Кто-нибудь скажет: и зачем тогда огромное многомиллиардное состояние, если не пользоваться им для удовлетворения личных потребностей?

Я в самом начале уже говорил, что главной моей задачей было сослужить добрую службу отечеству, и в этом, кажется, я достаточно преуспел. А ходить ряженым петухом или, извините, жрать в три глотки было бы просто абсурдом.

Но иногда меня беспокоили мысли, всё же ту ли стезю я выбрал, что для меня изначально была предначертана? Обладание огромным богатством, разумеется, было благом, а возможность помогать отечеству – тем более! Однако сегодня я так же далёк от проникновения в волю Высших сил, как и в начале жизненного пути.

Знаменитому учёному и изобретателю Николе Тесле удалось соприкоснуться с этими силами, постоянный телепатический контакт с ними имел и великий врачеватель уйгур Фархат-ата, а также многие пророки и ясновидящие, такие как падре Пио, Эдгар Кейси и другие. Даже друг мой моряк Николай Гудимов – и тот в полной мере ощутил на себе прямое воздействие изначального источника жизни.

А мне – нет, не довелось. Хотя неисповедимы пути Господни – недоступное сегодня вполне может стать обыденным уже в самом недалёком будущем.

Я подошёл к зеркалу.

На меня глянул человек, в геноме которого, связанном с Великим космосом, содержались не только совокупность наследственного материала, но и полная информация о деятельности предков моих и всех других людей, сведения о прошлых и будущих цивилизациях. О том, что происходило многие миллионы и миллиарды лет назад и что совершится в грядущих отрезках времени подобной же протяжённости. А также информация о планетах, звёздах и галактиках – до того края бесконечного пространства, которого достигает сознание человеческое. И конечно же, другие всеобъемлющие знания научного характера, включая рецепты бесконечной молодости.

Заполучить эти знания и использовать их в полной мере – вот достойная задача, на решение которой можно и следует потратить остаток жизни, определённый свыше.

Недавно ко мне обратился один из непризнанных учёных, занимавшийся волновой и квантовой генетикой, с предложением о создании лаборатории для расшифровки, считывания генома человека на глубоком энергоинформационном уровне.

Это было именно то, о чём я так часто мечтал и думал уже многие годы, особенно последнее время.

Оборудование лаборатории стоило сущие гроши, и я немедленно дал согласие на своё участие в названном предприятии.

Уже завтра должны состояться первые испытания на добровольцах, в качестве которых выступят сам учёный и я, Александр Кригерт. В случае успеха мы станем обладателями информации, способной…

Дух захватывает в предчувствии новых возможностей. Ведь кто владеет информацией, тот владеет миром, сказал один из Ротшильдов. Но нам не по пути с этим семейством. Полученные знания мы используем не с целью овладения человеческой цивилизацией, а для её совершенствования и гармоничного развития – без войн и прочих эксцессов.