Все дни пребывания в Ольмаполе я не переставал следить за событиями в Минуринске и вокруг него. А упоминалось о них немало и в газетах, и по телевидению.

Побоище, случившееся той памятной ночью на кукурузном поле, получило большой резонанс. Средства массовой информации расписывали это происшествие на все лады, порой сгущая краски и наводя ужас на читателей и слушателей, и так запуганных тогдашним всевластием криминала.

Как-то незаметно к многочисленным трупам возле лесополосы были привязаны предыдущее убийство главаря тамошних бандитов Эдуарда Сокальчикова и расправа, учинённая на лесной поляне. Череда преступлений выглядела уже настоящей криминальной войной.

Волей-неволей газетчики и телевизионщики заставили центральные правоохранительные органы обратить внимание на сии кровавые злодеяния. В город прибыла группа дознавателей, и, по словам милицейских и прокурорских пресс-секретарей, началось тщательное расследование.

По истечении некоторого времени следствие вышло на все или почти все основные преступные организации, орудовавшие в Минуринске. Были произведены многочисленные аресты, затем пошли бесконечные допросы, очные ставки и так далее в том же роде.

Не было случая, чтобы я пропустил какое-либо сообщение, предназначенное для широкой аудитории. Информаторы многое недоговаривали, но, сопоставляя различные материалы, я смог нарисовать довольно точную картину охоты на обитателей преступного мира.

Из нечистых на руку чиновников шерстили преимущественно мелкоту и кое-кого из средней прослойки. Вся «крупная рыба» довольно уверенно проплывала мимо сетей, расставленных изобличителями. Скорее всего (по моему разумению), ускользать «крупняку» помогали обширные связи со столичными вельможами, а также подкуп самого следствия.

Это был как бы общий фон. На первом же плане находилась группировка Клеща, наиболее прославившаяся «мокрыми» и прочими злодейскими делами. Кажется, её разделали под орех.

Всё совершалось в форсированном режиме, чтобы быстрее наказать виновных и тем самым успокоить общественность. В результате судебных заседаний большинство сподвижников главного минуринского бандита получили от трёх лет до пожизненного.

И всё же кое-кому из этой страшной кодлы удалось избежать наказания.

Среди осуждённых я так и не увидел Фёдора Сокальчикова по кличке Клещонок и нескольких его ближайших сподвижников. Они как в воду канули. Их объявили в розыск, но всё было напрасно.

Напомню, что Фёдор – это младший брат главаря бандитов Эдуарда Сокальчикова и что он был одним из участников моей несостоявшейся казни на лесной поляне.

Тем не менее сообщения о Минуринске вселяли надежду, что преемникам Клеща будет теперь не до поисков какого-то мелкого предпринимателя, избежавшего их приговора, и я смогу жить спокойной размеренной жизнью рядового обывателя. Но здесь я сильно ошибался.

В свою очередь, проанализировав ситуацию, оставшиеся на свободе главари бандитов пришли к выводу, что первоисточником их бед являются предприниматель Александр Кригерт и его побратимщик Николай Гудимов, некогда проживавший в Минуринске, а затем вновь оказавшийся в их городе с частным визитом.

Как они узнали имя и фамилию моего моряка? Должно быть, его опознал кто-нибудь из старых знакомых.

Ненависть к этим двум субъектам снедала сердца злоумышленников и звала к отмщению, но пока, до поры, они вынуждены были спасать собственные шкуры.

…Никогда не было у меня столько свободного времени, как в дни пребывания в Ольмаполе. И возможностей поразмышлять тоже было предостаточно.

Едва болезни начали отступать, в голове моей снова зароились грандиозные планы по осуществлению различных проектов, связанных с новациями и изобретениями, прежде всего самыми фантастическими и подчас неохватными умом рядового обывателя.

Но для достижения чего-нибудь значительного мало разового улучшения самочувствия – необходим запас прочности, достаточно крепкое надёжное здоровье на долгие годы вперёд. Уж в чём-чём, а в этом я убедился на собственном опыте, будучи задавленным недугами и находясь в полной беспомощности.

Посему помимо употребления напитка жизни и работы с солнечными лучами, а также еженедельного лечения на заимке я чуть ли не с утра до вечера занимался совершенствованием своих физических данных.

В основном это были продолжительные многокилометровые прогулки в окрестностях города, утренние и послеполуденные или вечерние купания в Ольме и вообще постоянное пребывание на свежем воздухе. Кроме того, я возобновил занятия хатха-йогой, которой увлекался в юношеские годы, и эта древняя индийская практика также приносила определённую пользу в плане укрепления моего тела и духа.

Постепенно силы возвращались, я вновь становился уверенным в себе человеком, и надежды на полноценное будущее становились всё более реальными.

Мне было около тридцати, а личная жизнь моя всё ещё оставалась неустроенной. Наверное, поэтому меня всё чаще посещали мысли о большой любви и о той единственной, которую хотелось бы боготворить и нежить. Посещали даже в период тяжёлого болезненного состояния. Но в те моменты мысли эти носили печальный оттенок несбыточности.

По статистике одиннадцать процентов населения Ольмаполя составляли татары. Кроме православных церквей, синагоги, дома баптистов здесь стояла мечеть, возведённая в последние годы, и ежедневно с вершины её минарета ближние окрестности оглашал голос муэдзина, усиленный динамиком.

И в соседях у тёти Оли, слева от неё, тоже проживала большая татарская семья, в которой кроме отца с матерью было ещё шестеро детей и дед с бабкой.

Главу семейства звали Анвар Мустафин. Это был справный, физически сильный мужчина среднего роста, при советском строе работавший сварщиком судоремонтного завода.

Большую часть времени он занимался строительством лодок, яхт и катеров. На подворье у них стояли и почти готовые маломерные суда, и с только начинающимся остовом. Главным подручным у Анвара был его тесть – ещё крепкий старик лет семидесяти.

Нередко на помощь им приходил ещё один татарин по имени Зуфар, а по фамилии Гараев, дальний родственник наших соседей; это был мужчина сорока с лишним лет – мощный такой, рослый, в ранней молодости мастер спорта по вольной борьбе. На своём небольшом грузовичке Зуфар привозил листовое железо, дерево и прочие материалы и механизмы, необходимые в их предприятии.

Чаще всего строительство велось под заказ.

По окончании его очередная яхта или катерок немедленно доставлялись к Ольме, спускались на воду, и дальше они своим ходом прямиком двигались к заказчику. За штурвалом всегда стоял Гараев, в недавнем прошлом речной судоводитель. Обычно это были моторные суда, но однажды я видел, как корабелы спускали на воду парусно-моторную яхту и Зуфар ловко управлялся и с парусами.

Однако это всё присказка.

Из шестерых детей старшей у Мустафиных была двадцатичетырёхлетняя дочь Рауя – высокая, стройная, красивая, с какой-то особой женственной походкой, говорившей об изяществе натуры и одновременно о незащищённости и стеснительности, как мне казалось. «Цок, цок, цок», – стучали её каблучки.

Много позже она поделилась со мной тайной своей поступи. «Ходить надо так, будто между ягодичками зажат пятачок, – сказала Рауя. – Тогда походка обретёт свойственную только тебе неповторимую грацию и привлекательность».

Она всегда хотела выглядеть интересной, пленительной особой в глазах других людей – даже после знакомства со мной, – и я прощал ей эту маленькую слабость.

Черты лица её были европейские, но при более внимательном взгляде можно было различить в них и нечто азиатское. Волосы – длинные, до пояса, чёрные, подобно воронову крылу, слегка вьющиеся и жёсткие, как конская грива. От неё трудно было отвести глаза.

Сразу по окончании вуза Раую приняли в отдел экономики городской администрации, и один раз в неделю она выступала по телевизору с обзором экономического развития города и района. Короче, девушка была местной телезвездой. Броской, яркой, оставляющей неизгладимое впечатление. Программы с её участием пользовались большим успехом. Непонятно, как она до сих пор оставалась незамужней; желающих соединиться с ней брачными узами скорее всего было предостаточно.

Рауя много помогала своей матери по хозяйству: готовила еду, стирала, работала в огороде и выполняла многое другое. Нередко под её присмотром были и самые младшие братик и сестрёнка, детки примерно трёх-четырёх лет. Не исключено, что так повелось у них издавна, девушка привыкла к этой роли и уже не могла или не хотела от неё отказываться.

Чуть ли не ежедневно она попадалась мне навстречу, и мы начали приветствовать друг друга – по-иному было бы просто немыслимо и ненормально.

Впрочем, я здоровался со всеми членами этого большого семейства – и старыми, и малыми. Мне нравилось произносить татарское «исэнмесез», что означало «здравствуйте», или «сэлам», то есть «привет». Такое обращение вызывало у татар улыбку и настраивало на доброжелательный лад.

Мне сразу помнилось, что девушка поглядывает на меня не так, как на всех остальных, а более пристально и прочувственней, что ли. При определённой доли фантазии можно было бы даже сказать, что я вызываю у неё интерес не только как личность, но и как персона мужского пола.

Но в ту изначальную пору нашего общения мне, тяжело больному человеку, было ни до чего, и её взгляды я в общем-то пропускал мимо сознания, исключая появление каких-либо ответных эмоций. Да и какие любовные перспективы могли быть у человека с угасающим здоровьем и думающим только о конце дней своих?

После уже, когда мы сошлись достаточно близко, Рауя сказала, что в первую же нашу встречу на тротуарчике перед домом тёти Оли она увидела… Дословно это прозвучало так: «Я увидела красоту души человеческой. И глаза, в которых светился ум».

Для меня это была более чем лестная оценка, и в дальнейшем во взаимоотношениях с Рауёй я всегда старался полностью соответствовать ей.

Если совсем откровенно, то и мне запомнилось то утро, когда мы впервые увидели друг друга.

Рауя шла навстречу, мы столкнулись взглядами, и она подняла руку, чтобы поправить причёску. Этот жест её означал немалое. Так безотчётно делают многие женщины, когда на них производит сильное впечатление человек противоположного пола.

Как я уже упоминал, вследствие пребывания на заимке Гайнутдина здоровье моё пошло на поправку, и я делал всё возможное, чтобы ускорить этот процесс. В особенности мне нравилось плавать в Ольме, и с каждым днём я преодолевал всё большие водные расстояния.

Среди прочих новых знакомых на реке мне довольно часто доводилось встречать и старшую дочку соседей.

Прелестная татарочка обычно попадалась на дорожке бетонной дамбы, которой была опоясана островная часть города, в том числе и наша Тихоновка, и несколько раз я видел, как она гоняла по Ольме на лёгкой дощатой байдарке, ловко орудуя двухлопастным веслом.

Байдарка была личной её собственностью. Закончив очередную одиночную регату, Рауя оставляла её на ближней лодочной станции.

Этот тёплый, пожалуй, даже жаркий сентябрьский субботний день не предвещал ничего особенного и проходил по обычному для меня расписанию.

Во второй половине дня, когда солнце преодолело три пятых пути от зенита до горизонта, я в очередной раз отправился на реку. На своём всегдашнем месте сбросил с себя одежду и обувь и вошёл в воду.

Утром я уже совершил примерно километровый заплыв, и теперь мне хотелось пройти ту же дистанцию.

«Ты и я – одно целое», – сказал я воде, погружаясь в неё по пояс, а затем и по грудь. И оттолкнувшись от дна, взял направление на прежний утренний ориентир.

Метрах в двухстах от берега, я заметил приближающуюся байдарку с загорелой девичьей фигурой. Это была Рауя. Соседушка приветливо улыбалась. Безусловно, у неё было желание перемолвиться со мной. Это видно было по выражению лица, прежде всего по улыбке, которая была адресована мне.

Она размеренно взмахивала веслом, и байдарка ровно двигалась, пересекая мне путь. Я сбавил темп, почти остановился, чтобы пропустить девушку.

Нас разделяло не больше пяти метров, когда моторная лодка типа «Казанки» на подводных крыльях, мчавшаяся параллельным с байдаркой курсом, в некотором отдалении за ней, вдруг резко повернула и устремилась прямо на это крохотное утлое судёнышко.

– Куда! Назад! – закричал я и замахал рукой, требуя остановиться. И тут же понял, что лодочник смертельно пьян, что он в невменяемом состоянии и совершенно не осмысливает свои действия.

– Береги-ись! – снова закричал я, пытаясь привлечь внимание Рауи к приближающейся опасности. Она оглянулась, и в то же мгновение последовало ужасное столкновение.

Удар пришёлся в середину байдарки. Лодочку смяло и начало как бы складывать пополам; взлетели куски обшивки, показавшимися особенно тёмными на светлом фоне небосвода. Девушку подбросило вверх, она взмахнула руками и упала, ударившись головой о руль искорёженного судёнышка.

«Казанка» без какой-либо задержки продолжила свой сумасшедший маршрут, а силуэт обездвиженного женского тела стал скрываться под всё увеличивающимся слоем воды. Я рванулся вперёд и, сделав вдох, почти сразу же нырнул, устремив взгляд на очертания фигуры, тающие в зеленоватой полумгле. Где-то в подсознании отметилось, что мои физические занятия, в том числе йога на задержку дыхания, не прошли даром, что сейчас я снова способен на многое, включая погружение на достаточно большую глубину. Но всё это шло вторым планом, прежде всего я молил о том, чтобы выдержал стресс и не перестал функционировать организм девушки.

На глубине приблизительно четырёх метров, мне удалось схватить тонущую за волосы. И тут же, что было сил, я устремился к солнечному свету, блёклому и размытому.

Вот мы уже на поверхности. Жадно хватая ртом воздух, я повернул девушку лицом вверх и, продолжая удерживать её за волосы, поплыл к берегу.

Было абсолютное безветрие, на реке – никакого волнения, и лицо спасаемой неизменно оставалось поверх воды. Ещё помогало то, что голова её затылком легла на мою согнутую в локте левую руку.

Я рвался к берегу в каком-то исступлении, бешено работая свободной рукой и ногами.

Уже на бетонном откосе дамбы, признаюсь, я несколько секунд лежал без движения, не имея возможности пошевелиться. Но затем необходимость действий заставила превозмочь себя. Положив девушку животом себе на колено, я стал ритмично надавливать ей на спину, чтобы тем самым усилить давление в области груди.

К счастью, мне не пришлось делать ни искусственного дыхания, ни каких-либо иных дополнительных действий, рекомендуемых при спасении утопающих. Видимо, вода не попала в лёгкие и у моей соседки просто была рефлекторная остановка дыхания.

После восьми или десяти надавливаний Рауя вдруг напряглась, резко с надрывом закашлялась и сразу же задышала. Сначала прерывисто, с продолжающимся подкашливанием, а затем глубоко и немножко взахлёб, как после быстрого бега. Я положил её на спину. Девушка открыла глаза, и мы встретились взглядами.

– Что случилось? – спросила она. – Как я здесь оказалась?

Опёршись руками о бетон, она села и некоторое время довольно безучастно и бессмысленно смотрела в сторону реки.

– Где моя байдарка? – последовал следующий вопрос. И тут же – полный вдох и свободный выдох. Девушка всё больше оживала и приходила в себя.

Дотронувшись до виска, где пунцовела довольно заметная ссадина, Рауя легонько простонала:

– А, так этот тип всё-таки наехал на меня!

Она повернула голову, и я проследил за её взглядом. Невдалеке от нас виднелась та самая злополучная «Казанка».

Как я понял, моторка на всей скорости влетела на откос дамбы и так и осталась на нём. Находившийся в лодке человек спал теперь беспробудным пьяным сном.

Я предложил Рауе дойти до речного вокзала, до которого было рукой подать, и вызвать «скорую», но она ответила, что чувствует себя вполне удовлетворительно и в медицинской помощи не нуждается.

– Вы спасли меня, – сказала Рауя. – Теперь я обязана вам по гроб жизни. Не знаю, как вас благодарить…

– Никто ничего никому не обязан, – ответил я. – И никаких благодарностей. Вы остались живы, а что может быть выше этой награды?

Обменявшись ещё несколькими словами, мы поднялись на верх дамбы, спустились по другую её сторону и по тропинке, петлявшей среди тростника, направились к нашим Садовым Выселкам. Я намеревался пойти домой, но Рауя сказала, что хотела бы в моём присутствии рассказать о случившемся своему отцу.

Как обычно, Анвар Мустафин был во дворе, занимаясь очередным судёнышком.

Узнав о столкновении на реке, он переменился в лице и некоторое время не мог произнести ни слова. Придя же в себя, стиснул обеими руками мою ладонь и, по-прежнему молча, упёрся в меня неподдельно благодарным взглядом.

Рауя улыбнулась, наблюдая за отцом.

– Папа, – сказала она, – Саше я обязана вторым рождением. Думаю, нам надо как-то отблагодарить…

– Кто?! – придушенно спросил Анвар. Я понял, что он спрашивает о пьяном человеке, наехавшем на его дочь, назвал номер лодки и сказал, что, возможно, вместе с хозяином она ещё находится на откосе дамбы.

– Он не соображал, что делал, – сказал я в заключение.

– Это не меняет дела, – последовал ответ. – Моя дочь чуть не погибла.

В тот же день Анвар встретился с виновником происшествия на реке и решил все вопросы как моральной, так и материальной компенсации. Причём довольно просто, ограничившись лишь тяжёлыми угрожающими интонациями в голосе.

Вечером, уже в глубоких сумерках, мои соседи организовали небольшой сабантуй в честь спасения дочери, накрыв стол прямо во дворе дома, под светом электрической лампочки с лёгким куполообразным абажуром.

Кроме нас с тётей Олей и самих хозяев присутствовали Зуфар Гараев и ещё несколько мужчин из числа речников и корабелов. Пили водку и какое-то самодельное вино.

Налили и мне, но за всё время застолья я не употребил и половины рюмки. Несмотря на все уговоры. Методика оздоровления солнечной энергией не терпела курение и алкоголь, и мне не хотелось нарушать гармонию организма, подаренную не знающим себе равных отставным лесником. Зато я много пел, аккомпанируя себе на тёти-Олиной гитаре. Моё окружение с удовольствием слушало меня, постоянно требуя сыграть и спеть ещё что-нибудь и то и дело подпевая.

Среди разного другого я включил в свой репертуар и «В горнице моей светло», в общем-то довольно известную незатейливую песенку с содержанием, созвучным и происшествию на реке, и моему на тот момент душевному настроению.

Это завершающие слова песни.

На последних нотах глаза хозяина дома увлажнились, и я в угоду ему повторил четверостишие.

Застолье дружно подхватило мой голос, слаженный хор заполнил двор и выплеснулся далеко на улицу.

По щеке Анвара прокатилась крупная одинокая слеза. Краешком зрения я замечал его непреходящие признательные взгляды и понимал и чувствовал, что у меня появился ещё один верный надёжный друг.

Почти не прикасалась к своей рюмке и Рауя.

Её братишки и сёстрёнки рассказывали мне, что, в отличие от своих родителей, она самая настоящая мусульманка. Как и её бабушка. Что каждое утро, повязав на голову светлый голубенький платочек, она уединяется для молитвы и разговора с Всевышним. Что и в житейских ситуациях она нередко вскидывает руки к небесам, умоляя Высшую силу подтвердить чистоту её приверженности той или иной истине.

Вероятно, и воздержанность к вину была не только следствием характера девушки, но и нерушимостью её веры в Аллаха.

Когда мы встречались взглядами, я всё никак не мог сдержать улыбки, хотя и старался придать себе беспечный равнодушный вид. Рауя же неизменно опускала глаза, и лёгкий, почти незаметный румянец окрашивал её ланиты. Меня мало заботила её набожность и приверженность исламу. А если быть более точным – не заботила совершенно. К тому же я считал, что коль чистый просветлённый девичий образ в определённой степени является следствием верования, то пусть будет благословенна эта вера.

Главное, что Рауя не проявляла фанатичности в своём убеждении. Фанатиков, особенно воинственно настроенных, я всегда избегал и считал их в некотором роде сумасшедшими, свихнувшимися на том или ином идейном положении.

В какой-то степени я сам был верующим человеком и не сомневался, что в глубинах космического пространства есть могучая мыслящая первооснова, время от времени вмешивающаяся в деятельность как человеческой цивилизации в целом, так и в судьбу и дела отдельно взятого её представителя. И что именно она создала и нашу Вселенную, и всё, что вокруг неё, то есть бесчисленное множество других вселенных и разных мирозданий.

В эту высшую основу я верил уже много лет и надеялся, что она покровительствует мне.

Что и говорить, после того происшествия на реке всякие условности между мною и Рауёй рухнули, и мы стали встречаться чуть ли не каждый вечер.

Перед окончанием рабочего дня я обязательно ждал её у парадных дверей городской администрации. И провожал до дома. Или становился «услужником-носильщиком» в её походах по магазинам. А по утрам шёл с ней от дома до автобусной остановки.

Ещё она позволяла мне надевать ей сапожки, что я проделывал с великим наслаждением и угодливостью, по возможности продлевая процесс надевания.

Иногда в пасмурную погоду мы коротали время в одном из ближних кафе, а в выходные дни, случалось, брали билеты в местный драмтеатр на премьеру какого-нибудь спектакля и, расположившись на соседних креслах, держались за руки.

Зимой на лыжах отправлялись на Ольму и по заснеженному льду уходили далеко за пределы города.

Хорошо запомнилось, как однажды мы взяли пневматический пистолет и, спустившись в поросший лесом заснеженный овраг, стреляли по бумажной мишени, прикреплённой в нескольких шагах. Но стрельба шла как бы на особицу, параллельным ладом; я чуть ли не неотрывно смотрел на мою любимую, наслаждаясь милым девичьим обликом, – для меня она каждую секунду была самым главным в моём душевном состоянии.

Мне нравилось произносить её необычное имя. Нередко я называл её Раулиной. Или производным – Линой. Или уменьшительным – Линочкой.

Ещё я величал её княгиней, хотя в этой игре слов ей больше бы соответствовал титул княжны. Но слово «княгиня» звучало весомей и значительней и точнее подходило для оттенения её божественной красоты и величественности. Она только улыбалась в ответ, не просто, а с некой таинственностью.

С Рауёй мне было так хорошо, спокойно и уютно, как никогда раньше, даже в начальные детские годы в объятиях любимой матушки. Находясь рядом с ней, я чувствовал себя действительно счастливым, и неведомое прежде сладкое обволакивающее блаженство заполняло мою душу и тело. В определённом смысле это было погружение в нирвану, то есть достижение конечной цели и прекращение страданий.

Спустя некоторое время мы поняли, что самым лучшим для нас обоих было бы соединение наших судеб.

Единственным препятствием оставались мои проблемы со здоровьем, всё ещё напоминавшие о себе. Но я надеялся со временем полностью избавиться от всех недугов, и вот тогда… Улучшающееся физическое и психологическое состояние говорили мне, что день и час этого соединения неуклонно приближаются.