Это было промозглым осенним вечером двадцатого ноября – я хорошо запомнил эту дату.

Я только что вернулся с работы к себе домой, в городское жилище, расположенное поблизости от нашей конторы, как в комнату ко мне вошёл Антон Антонович, мой новый мажордом, и доложил о неком молодом человеке, добивавшемся встречи со мной.

– Кто такой? – спросил я.

– Не знаю, он не назвался.

– Но как-то он представился?

Порыв ветра прошумел по стене россыпью затяжного непрекращающегося дождя, из форточки потянуло холодом, и я бросил взгляд на сумерки, сгущавшиеся за окном.

– Никак не представился. Он только сказал, что вы с ним много лет знакомы, – мажордом улыбнулся с некоторой долей скептического понимания. – Да только откуда может быть многолетнее знакомство, если ему самому не больше двадцати пяти. По всему видать, аферист – молодой да ранний, вот решил урвать сколько-нибудь от ваших щедрот. Ведь слава о вашей доброте и готовности прийти на помощь идёт по всему городу и дальше и…

– Этот молодой человек, как вы говорите, назвал свой возраст? – проговорил я, останавливая многословие мажордома.

– Нет, не назвал, я просто сужу по его внешнему виду и манере поведения – довольно легкомысленной и вызывающей подозрения в добропорядочности. Ещё он просил передать вам эту записку.

Мажордом протянул мне листок писчей бумаги, сложенной вчетверо, – не на посеребренном блюде, а из рук в руки.

– Что же вы молчали?! Давайте сюда.

Я взял бумагу, развернул и прочитал уже знакомые три слова, написанные чётким каллиграфическим почерком: «Лес, поляна, могила».

Кровь бросилась мне в голову, зашумело в ушах, на сколько-то мгновений перехватило дыхание.

– Немедленно!.. – прошептал я, пытаясь справиться с волнением. – Ведите его сюда.

Ноги мои ослабели, и я опустился на стул, стоявший возле письменного стола.

За дверью послышались быстрые шаги, и на пороге появился… Николай Гудимов собственной персоной.

Он почти не изменился с последней нашей встречи. Может быть, только ещё помолодел года на три или четыре. А то и на все пять. Ну и похудел немного. И пожалуй, румянец ещё сошёл с его лица, уступив место необычной, не свойственной прежде странной бледности, как будто он долгое время не был на солнечном свету.

Я нашёл в себе силы встать и сделал шаг ему навстречу. Крепкие мужские объятия были красноречивее всяких слов. Потом мы весь вечер просидели в каминной, наслаждаясь теплом, исходившим от горящих дубовых поленьев. Воздействие такого тепла особенно благодатно в ненастную осеннюю погоду. Ну и конечно, нас согревали взаимное расположение друг к другу и задушевный разговор. На ужин Антон Антонович принёс нам грузинский салат из красной фасоли и зелени, плов с курицей и рыбу с картошкой. И графинчик знаменитой «Огоньковской». От водки мой старый друг отказался и сразу принялся за еду. Я же выпил пару стопок. В общей сложности граммов около пятидесяти. На радостях от встречи с моим побратимом.

– Сигареты? Сигары? – предложил я, когда с едой было покончено. У меня был небольшой запас табачных изделий самого высокого качества (в том числе лучшие в мире кубинские Cohiba Siglo), который я держал на всякий случай, предлагая своим немногочисленным посетителям.

– Нет, благодарю, не курим, – последовал ответ. – Нам и без курения вполне комфортно.

– Мы ведь тебя похоронили, – сказал я, в который уже раз вглядываясь в своего гостя. – А ты вот… Где ж ты был всё это время?

– Я так и думал, что похоронили, – проговорил Николай и, собравшись с мыслями, начал рассказывать о том, что произошло после того, как во время ливня он остался лежать на речной гальке у основания Панина камня.

…Очнулся он уже в воде, когда его подхватила и понесла вздувшаяся, набравшая силу Мурлейка.

Мелькнула над головой верхняя кромка входа в пещеру, и сразу стало темно, как в чёрной бездонной пропасти, и не было видно ни зги.

Бушующие волны, не переставая, захлёстывали лицо, и почти беспрерывно приходилось сдерживать дыхание, чтобы не захлебнуться.

Неожиданно слева от него, в нескольких шагах, вспыхнул свет электрического фонаря, и взгляд ухватил согбенные человеческие фигуры и шаткие плывущие тени на каменной стене.

Николай хотел крикнуть, чтобы привлечь внимание к себе и чтобы к нему пришли на помощь, но очередной водоворот накрыл его с головой, и когда он снова смог открыть глаза, кругом была всё та же беспросветная темень.

Русло реки всё круче уходило под уклон, и его несло всё быстрее. Было ощущение, что он проваливается в страшную гибельную преисподнюю, из которой уже не выбраться и где не может быть никакого спасения.

Сознание то покидало его, то на короткие секунды возвращалось, и тогда он всеми оставшимися силами старался удержаться на поверхности подземной стремнины.

Наступил момент, когда инерция движения выбросила его в воздушное пространство, появилось ощущение невесомости, и Гудимов понял, что он вместе с потоками воды летит отвесно вниз.

Он обратил внимание на то, что паники перед, казалось бы, теперь уже неминуемой гибелью так и не возникло, он точно это знал, потому что словно наблюдал за своей сущностью извне, со стороны, видел её насквозь, и оценка никак не могла быть ошибочной. Было только осознание суровой аномальной реальности, в которой наперекор всему и при полном отсутствии свидетелей следовало вести себя самым достойным образом и использовать для спасения хотя бы один-единственный шанс, сколько бы ничтожным он ни представлялся.

Мелькнула мысль о камнях, ждавших в конце полёта, возникло даже предчувствие расплющивающего удара, способного превратить его тело в мешок с костями.

Но, вероятно, он попал в самую сердцевину омута, образовавшегося в месте падения водопада.

Едва только ноги коснулись дна водяной ямы, река вновь подхватила его и потащила дальше в неведомые чертоги горного массива.

В конце концов удар последовал, но не настолько сильный, чтобы убить или покалечить, и Николай очутился на узком неровном мелководье, вдоль которого пролегало основное русло реки.

Мурлейка делала здесь довольно крутой поворот, и инерция течения вытолкнула полумёртвое тело на спасительный галечный откос.

Потоки воды и здесь омывали его, но они уже не были столь мощными, чтобы увлечь за собой и рано или поздно погубить в своих холодных объятиях.

Поведя рукой, Николай нащупал некое подобие каменной бровки. Вот она, вплотную к нему. Именно к ней его приложило так, что заныли рёбра в правом боку и на мгновение оглушило, заставило потерять сознание. И эта бровка немного, на несколько сантиметров, выше уровня реки.

Кажется, судьба предоставляла ещё одну возможность для сохранения жизни, пусть и ненадёжную. И грош цена ему будет, если он не воспользуется ею.

Преодолевая немощь, Гудимов зашевелился и чуть не вскрикнул от множественных болей, пронзивших тело. На несколько секунд он замер, пережидая, пока раны успокоятся, затем медленно, сдерживая стоны, повернулся и сумел-таки забраться на относительно сухое каменное ложе.

Всё, теперь он в безопасности, пусть только на некоторое время. Здесь можно передохнуть. И, может быть, восстановить силы. А позже выбраться из подземной западни, в которую его загнала чужая воля.

Вновь прийти в себя Николая заставил неподвижный холод, властвовавший в подземном коридоре. Сколько времени прошло, как он очутился на этой бугорчатой «подстилке» из камней? Сие лишь одному Богу известно. Но предостаточно, наверное, прошло времени, судя по физиологическим и психологическим ощущениям и по уровню воды в реке, который уже вон как опустился.

Должно быть, ливень, обрушившийся на горы, давно прекратился, сток воды со склонов пошёл на убыль, и Мурлейка начала входить в своё естественное летнее русло.

Сейчас не речная вода для него главная угроза, а непрекращающийся холод. И повышенная влажность воздуха.

Одежда была сырой, и казалось, что именно она отнимает последнее тепло. Но, наверное, дело не только в промокшей одежде и низкой температуре воздуха. Тепло из тела забирала и каменная порода, ставшая «постелью». Не исключено, что последней.

Всё сейчас против него. Сколько плюсовых градусов в подземной атмосфере? Пожалуй, не больше двенадцати. Непонятно, как он совсем ещё не окоченел.

Ещё удивительно, что он начал различать стены естественной штольни, крутые своды и понизившийся уровень быстро бегущей реки. Как такое выходит, ему было непонятно. Раньше ничего подобного он не замечал за собой.

Наверное, это просто зрение адаптировалось к темноте. Или проникает какой-то свет снаружи. Но откуда здесь быть внешнему свету? Это совершенно исключено. А может, так дают знать о себе излучения мельчайших организмов, способные существовать и развиваться в толще земных пород? Может, они-то и обозначают контуры подземелья?

Память выдала то, что ему было известно о людях с функционирующим «третьим глазом», их способностью видеть ауру и внутренние органы живых существ. И различать многие другие вещи, недоступные остальному народонаселению.

Хотя нет, «третий глаз» тут ни при чём. В его случае скорее всего проявляется ноктолопия, способность видеть в темноте. Ею обладают диггеры, и вот теперь и он тоже. Значит, всё же дело в адаптации.

Однако жуткий холод не только руки и ноги сковывает; он пробивает насквозь и проникает в каждую частицу его организма, даже в клетки мозга – и костного, и головного. Проникает и замедляет всё, включая самые незначительные мыслительные процессы.

Пройдёт ещё немного времени, и замедлится, а затем и прекратится пульсация сердца. Замрёт, остановится физиология. И тело охладеет до температуры подземелья. После чего пойдёт процесс пропитывания известковыми частицами.

В конце концов ткани, из которых он состоит, деформируются и превратятся в обычный с виду каменный нарост, которых полно вдоль русла реки. Если, конечно, он, Николай Гудимов, так и будет поддаваться стылости, одолевающей его.

Незаметно, исподволь в сознании всплыли рассказы о тибетских ламах, способных выдерживать пониженные температуры воздуха. И не просто выдерживать, а находиться в таких условиях месяцы и годы. Без какого-либо ущерба своему здоровью.

Для этого они погружаются в состояние медитации, отрешаясь от всего остального мира. И, насколько помнится, сосредотачиваются на видениях огня и связанном с ним избыточном тепле. Полностью избавляясь от других ощущений и мыслеобразов.

Начинающих лам экзаменуют. По ходу экзамена их, сидящих на льду, накрывают мокрыми простынями, которые они одну за другой должны высушить своим телом – не менее трёх довольно больших кусков ткани за сеанс продолжительностью несколько часов.

В числе лам есть посвящённые, способные высушивать за ночь до сорока простыней!

А ещё они проводят испытания снегом. Для новичков. Когда ученик садится в сугроб и количество растаявшего снега и длина радиуса таяния служат показателем интенсивности выделяемого тепла.

Человек – ещё далеко не полностью изученное создание природы, способное на многие удивительные трансформации как в духовном отношении, так и физическом. Как нельзя лучше эти трансформации и проявляются на примерах с ламами.

Сознание выловило рассказ о тибетском монахе, целый год не принимавшем пищу и ограничивавшемся лишь несколькими стаканами тёплой воды.

Медики только разводили руками, не понимая, что происходит с человеком, которого они наблюдают, и за счёт каких ресурсов функционирует и выживает его организм.

Ему, морпеху и штурману, тоже надо выжить, но для этого требуется тепло, очень много тепла. Того самого, которого сейчас так не хватает. Тепла, а лучше сильного-пресильного жара. Чтобы согреться и прийти в себя. Встать на ноги и начать поиск выхода из преисподней, в которой он оказался. И раз этого тепла нет в окружающем воздушном пространстве, он должен сотворить его своим сознанием. Как тибетские монахи, закованные во льдах.

В голове поплыли «кадры» из жизни, когда ему было жарко, очень жарко. Когда высокая температура воздуха доводила до изнеможения, чуть ли не сводила с ума и уже не оставалось сил терпеть её. Такое не единожды случалось при пересечении их судном экватора.

Как же, он хорошо помнит и палящие солнечные лучи, и раскалённый тропический воздух.

Но нет, то, что происходило в море, сущие пустяки, ничтожная малость по сравнению…

Самое серьёзное довелось испытать за годы до морских рейсов в далёком южном предгорье, в тот день, когда их разведгруппа нарвалась на засаду. Он до мелочей помнит, как всё тогда начиналось, как они шли боевым порядком «трилистник» углом вперёд с целью обнаружения противника и как угодили в умело поставленную фланговую засаду.