Из подземной пещеры Гудимов выбрался ночью. За спиной вздымался Панин камень, а впереди расстилалась холмистая равнина, сумрачные очертания которой виднелись далеко окрест. Ярко горели звёзды. Лицо обдувало тёплым сухим ветерком. К тонкому журчанию ручья, выбегавшего из Чёртова лаза, примешивался шелест трав, редкие крики птиц и ещё какие-то живые звуки.

Из-за длительного пребывания в кромешной тьме зрение обрело особую дополнительную зоркость, способную различать и своеобразие рельефа на сотни метров кругом, и отдельные деревья ниже по течению Мурлейки, и неровную линию горизонта на противоположной стороне неоглядного земельного массива, раскинувшегося перед ним.

Но всё это отрывочно, фрагментарно всплыло в памяти Николая лишь потом, много месяцев спустя. А к моменту выхода на поверхность сознание его ничего не воспринимало. У него был сильнейший жар, он не чувствовал самого себя и не осмысливал свои действия, окружающая местность не существовала. Такими обострениями сказалось на нём длительное пребывание в пещере и ледяной воде. А может, это был результат удара при падении с подземного обрыва.

Спустя неделю он оказался в ста пятидесяти километрах от выхода из Чёртова лаза, в предместье Манеевки – крупной железнодорожной станции. Как он туда попал, каким образом преодолел столь большое расстояние, осталось загадкой.

Вид у него был жалкий и растерзанный; он снова напоминал бомжа, истощённого, немытого и тяжело больного, и большинство приличных, уважающих себя граждан обошли бы его стороной.

Однако для некоторых индивидов именно такие люди чаще всего и становятся объектами нецеремонного внимания. Не стал исключением и Николай Гудимов.

Четверо подростков, обнаружив на пустыре за крайними домами спящего бородатого мужчину весьма непрезентабельной внешности, оборванного, с грязным побитым лицом, не придумали ничего лучшего, как разбудить его глумливыми криками и пиханием концом палки.

Оборванец с трудом поднялся. Его шатало из стороны в сторону.

– Что вам надо от меня? – глухо, нездоровым голосом спросил он, непонимающе оглядывая молодых людей, окруживших его.

– Смотри-ка, ещё спрашивает! – послышалось в ответ. – Здесь мы вопросы будем задавать.

– А зачем их задавать?! – сказал другой подросток. – Сразу видно, что алкаш конченый.

– Где-то мне эта рожа уже встречалась, – подал голос ещё один из юной компании. – Не он ли вчера к нашим соседям в квартиру залазил?… А ну признавайся, гадина, ты?!

Последовал хлёсткий удар открытой ладонью по лицу. Бродяга хотел рукой поставить защитный блок, но сделано это было так замедленно и неуклюже, что только развеселило обидчиков и придало дополнительный импульс забаве.

Удары посыпались один за другим. По лицу, затылку, в область солнечного сплетения, сердца и почек. Побои наносились расчётливо, с уханьем, радостным и одновременно злым визгом.

По всей видимости, подрастающая молодёжь знала толк в деле, которому, за неимением более достойного занятия, предалась с великим наслаждением и азартом.

Впервые в жизни Гудимов был не в состоянии ни защитить себя, ни убежать от мучителей. Поначалу он ещё пытался уклоняться от «хуков» и «апперкотов», сыпавшихся со всех сторон, но остатки сил, ещё теплившихся в нём, быстро истаяли, и он повалился на землю.

Известно, что там, где взрослые чаще всего останавливаются, малолетки только начинают. Войдя во вкус, подростки продолжили избиение, только теперь уже палками и ногами. На теле бродяги появились кровоточащие раны, и это ещё больше возбудило мучителей.

Скорее всего, оборванец был бы забит до смерти, не проезжай мимо один из жителей Манеевки – Олег Буреев, десантник, не так давно отслуживший сверхсрочную. Заметив, что какая-то шпана избивает человека, он свернул с дороги и направил машину к пустырю.

Подростки, застигнутые на месте преступления, бросились врассыпную. Буреев же, выйдя из машины, приблизился к жертве избиения.

Распростёртый на земле мужчина тихо простонал и судорожно дёрнул головой. Несомненно, ему нужна была срочная медицинская помощь.

Подхватив бродяжку подмышки, Буреев затащил его в салон автомобиля и положил на заднее сиденье. Полуоторванный рукав у пострадавшего сдвинулся, и на правом плече показалась наколка, состоявшая из слов «МОРСКАЯ ПЕХОТА» и оскаленной тигриной морды в чёрном берете.

– Э-э, да мы с тобой, брат, одного поля ягоды, – только и сказал недавний вэдэвэшник.

Не теряя времени, он погнал машину к городской больнице.

– Как звать-то его? Кто он вам? – спросили у Буреева врачи в приёмном покое.

– Мой однополчанин, – последовал ответ. – Как звать – не помню. Надеюсь, он поправится – с вашей помощью.

В сознание Гудимов пришёл через день. Ещё день спустя он уже передвигался по палате, а затем начал выходить на парковую территорию, окружавшую больничное здание. Всё на нём заживало как на собаке. Одна была беда: морпех впал в состояние амнезии и не мог вспомнить ни своего прошлого, ни даже собственного имени.

Олег Буреев регулярно навещал «сослуживца» и каждый раз расспрашивал его об армейской жизни.

– Всё правильно, попробуйте разговорить своего друга, – сказал врач, наблюдавший больного. – Вы служили в одной части, и у вас с ним должно быть немало общего. Осмотр показал, что жизнь морпеха была полна событий. Ему есть что рассказать о себе. Кроме недавних четырёх пулевых ранений мы обнаружили на его теле ещё несколько, полученных ранее. Среди них и осколочные. По всему видать, побывал парень в переделках! Где он столько свинца нахватал? Вас тоже таким добром начинили?

– Нет, у меня всё обошлось, – сказал Буреев. – Не считая контузии от взрыва снаряда. А разговорить морпеха… Поверьте, мне и самому хотелось бы услышать, что с ним случилось. Да хотя бы узнать, как его зовут!

Между тем силы у необычного пациента прибывали, и наступил день, когда в общем-то он стал вполне здоров – физически. Надо было с ним что-то делать. Только что? Выписать из больницы, с тем чтобы он шёл на все четыре стороны? Но так поступить было нельзя, на улице он оказался бы совершенно беспомощным.

Препроводить в интернат для инвалидов? Однако парень могуч как бык, такое заведение уж точно не для него. Да и как отправить человека без установления личности? К тому же не исключено, что пройдёт время и бывший вояка вспомнит всё, надо только проявить терпение.

В итоге было принято решение о продлении курса реабилитации.

Больничная же палата всё больше томила обеспамятевшего морпеха. Поэтому он с утра до вечера пребывал на территории вокруг стационара, являвшей собой парк с деревьями, газонами и асфальтированными дорожками.

Мощному организму требовались постоянные физические нагрузки, и молодой человек нередко помогал переносить тяжело больных, доставленных на «скорой». Или участвовал в погрузочно-разгрузочных работах у хозяйственного склада. Или брал шланг и поливал цветы на клумбе перед главным входом. Словом, без дела не сидел.

Такой работник явился настоящей находкой для завхоза (заместителя главврача по административно-хозяйственной работе), и парня оформили как рабочего-озеленителя, хотя помимо парка его использовали и на ремонте различных помещений, и в качестве грузчика и санитара, и много для чего ещё.

Назвали его Иван Иванович Неизвестный.

Зам главврача выделил ему небольшую отапливаемую комнатку, примыкавшую к одному из вещевых складов, пожаловал цветной телевизор, и Иван Иванович, можно сказать, зажил в своё удовольствие. На полном обеспечении стационара. Лишь периодические врачебные обследования напоминали о его статусе больного.

Так прошёл год. Однажды Олег Буреев, проезжая мимо, в очередной раз завернул на территорию больницы, чтобы проведать своего друга. Он нашёл его в дальнем конце парка, где бывший морпех подстригал спирею – декоративный кустарник, произраставший вдоль асфальтированных дорожек.

День выдался жарким, душным, и Неизвестный был раздет по пояс.

При виде мощной атлетической фигуры «сослуживца» Буреев только присвистнул и покрутил головой.

– Привет, братишка! – сказал он, не переставая удивляться богатырскому телосложению озеленителя. – Ну ты хорош – Святогор, да и только! А давай посмотрим, какой ты в деле.

Буреев сымитировал простейший прямой удар левой в голову и начал выполнять хук правой. В то же мгновение «противник» провел едва уловимый, почти незаметный глазу приём, и десантник, перелетев вверх ногами над кустарником, приземлился по ту сторону его, на газоне. Хорошо, что в полёте он сумел сгруппироваться и «посадка» прошла без каких-либо повреждений.

– Здорово! – только и сказал Буреев, выбираясь из-за кустов. – А ну-ка ещё.

И он обрушил на морпеха серию ударов руками и ногами. Все они были парированы. В заключение Иван Иванович выполнил ещё один приём, после чего десантник оказался лежащим на дорожке с заведённой за спину рукой.

– Всё, всё, сдаюсь! – крикнул он и захлопал по асфальту ладонью другой руки.

– Ну, Ванёк, ты даёшь! – воскликнул Буреев, вставая на ноги. – С тобой лучше не связываться. Я тоже кое-что умею, но ты!..

– Олег, я вовсе не Ванёк! – вскричал морпех. Глаза его возбуждённо горели.

– Кто же ты тогда?

– Я Николай! Николай Гудимов!

– Но ты хоть морпех?

– Служил в морской пехоте четыре года. И был моряком дальнего плавания. Я вспомнил, кто я такой, я всё вспомнил!

С этого случая в больничном парке началась окончательная реабилитация моего старого знакомого.

Прежде всего надо было восстановить паспорт. И вот здесь у Гудимова начались серьёзные проблемы. На вид ему было не больше двадцати четырёх – двадцати пяти лет, а он называл пятидесятилетний с лишним возраст, что вызывало большие сомнения у всех, кто с ним соприкасался.

Пришлось Николаю рассказать историю о возврате молодости, что стало предметом нового обсуждения с оттенком недоверия.

Медики полагали, что у него произошли некоторые нарушения психики. Его даже проверяли на детекторе лжи. Но Гудимов в деталях рассказывал о таких событиях из прошлой жизни – своей и общества, – что ему вынуждены были поверить.

Начались множественные запросы в различные инстанции с целью окончательного, достоверного установления личности, в том числе в РОВД, выдавший прежний паспорт, и Министерство обороны о прохождении службы в бригаде морской пехоты.

Только по истечении нескольких месяцев Гудимов наконец-то получил необходимый документ. В тот же день, попрощавшись с Олегом и врачами, наблюдавшими его, он сел на поезд и спустя двое суток прибыл в Петербург.