Попробуйте несколько суток просидеть без дела под замком в пустой чужой комнате, а ещё лучше – в каком-нибудь тесном чулане или подвале, холодном – зимой и душным – летом. Не забывая при сем, что за стенами бурлит полнокровная жизнь, светит солнце, поют птицы, цветут и дурманящей сладостью пахнут травы, что люди влюбляются друг в друга… Тогда отчасти вы почувствуете, что испытывает человек, обречённый на долговременное заключение.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, нагнетаемых стенами тюремной камеры, я вспоминал экстрасенсорные уроки, преподанные доном Кристобалем, и ежедневно в течение долгих месяцев пытался развить в себе те или иные паранормальные способности, преимущественно – предрасположенность к психокинезу, то есть умение воздействовать на различные предметы посредством воли и мысли.

Настойчивые усилия не пропали даром. Пусть не сразу, но кое-что у меня стало ладиться. На первых порах удавалось гнуть и распрямлять ручки металлических ложек. Так же, как это многократно проделывал всемирно известный израильтянин Ури Геллер. Потом научился совершенно бесшумно передвигать с места на место книги, кружки, миски, бачок для воды.

К своим экспериментам я пытался привлечь внимание Черноусова, но тот обычно читал книги и под любым предлогом норовил отделаться от меня.

– Не отвлекайте пустяками, – не один раз уже с раздражением говаривал он, очередной раз отмахиваясь. – Сколько можно смотреть на ваши фокусы? Надоело!

Не отвлекайте! Надоело! Как будто у него были срочные важные дела! Но, в отличие от него, я не сердился. Занятия экстрасенсорикой наделили меня достаточно надёжной аурой, в коконе которой ещё в зачатке гасли как вспышки гнева, так и другие крайние проявления темперамента.

Не хочет смотреть и учиться чему-нибудь новенькому – как хочет, воля его. Моя же работа над психокинезом продолжалась. По-прежнему из месяца в месяц, из года в год.

Прошло пять лет, прежде чем я добился желаемого результата.

В первые секунды, когда всё получилось, я даже немного растерялся и просто отказывался верить тому, что произошло. На ладони у меня появился прозрачный ярко сверкающий камушек яблочно-зелёного цвета, безупречной обработки и безупречного же качества, чистейшей воды. Формой напоминавший большую удлинённую каплю дождя, массой – граммов девять или, говоря ювелирным языком, – сорок пять карат.

Я сжал пальцы в кулак и оглянулся. Сокамерник сидел за столом, в двадцатый раз перечитывая «Приключения Робинзона Крузо».

Пусть читает. А мы подумаем, как лучше распорядиться нашим богатством. Бриллианты и необработанные драгоценные камни прежде мне не раз доводилось видеть у дона Кристобаля, и некоторое представление об их ценности и стоимости в денежном выражении у меня имелось. Мой камушек, несомненно, стоил немалых денег, и он обязательно принесёт удачу.

Но прошло больше месяца, прежде чем я выполнил свою задумку.

В этот день под предлогом передачи важной информации мне было дозволено переговорить с начальником тюрьмы полковником Бересневым.

Как только мы остались наедине, я положил на стол начальника зелёный бриллиант.

– Что это? – спросил он весьма заинтересованно.

Я коротко объяснил.

– Это розыгрыш?

– Ничуть. Я не враг себе.

– От таких, как ты, всего можно ожидать, – Береснев снял фуражку, положил её на стол рядом с бриллиантом и вытер носовым платком обширную лысину. – Ладно, рассказывай. Скажи сначала, сколько этот камешек может стоить?

– Приблизительно, столько же, сколько стоят четыре тонны золота.

Начальник тюрьмы недоверчиво покачал головой и долго смотрел на меня, не произнося ни слова. Лицо его неожиданно стало наливаться синей кровью. Мне показалось, что у полковника возникли проблемы с дыханием. Воспользовавшись паузой, я довольно подробно рассказал о том, как дон Кристобаль «добывал» драгоценные камни и реализовывал ювелирам. Как мы безбедно жили, не зная ни в чём недостатка. И дал более обстоятельную характеристику зелёному бриллианту.

– Сколько же это будет в долларах? – спросил Береснев, взглядом и движением бровей показывая на бриллиант.

– По нынешнему курсу, опять же примерно – сто восемьдесят миллионов.

– Сто во… – начальник не договорил. Я смотрел на него и понимал, что он пытается прикинуть блага, которые сулит этот драгоценный камень.

– И ты предлагаешь его мне? – проговорил главный тюремщик. Он судорожно сглотнул. На шее его запульсировала предательская жилка, выдавая участившееся сердцебиение.

– Вам.

– А что ты хочешь взамен? Сразу предупреждаю – отпустить тебя я не могу.

– Мне надо не так уж и много, то есть нам, я имею в виду и Черноусова. Улучшенное питание. Чтобы мы могли заказывать мясные и рыбные блюда, овощи и фрукты. Чтобы в камере стоял холодильник, набитый колбасами, свиными рулетами, сырами отечественного и зарубежного производства. Чтобы ежедневно нам доставляли бутылку вина…

– Какого ещё вина? – переспросил Береснев.

– Лично я предпочитаю сухие виноградные высшего качества, – невозмутимо продолжал я. Спиртосодержащие напитки по-прежнему казались мне чем-то непереносимым, в своё время я употреблял их не чаще одного-двух раз в году, и то лишь в близкой компании. Но мне вспомнилось, что мой сокамерник как-то мечтательно произнёс, что с большим удовольствием выпил бы чего-нибудь этакого. И я знал, что он предпочитает именно виноградные. – Высшего качества, – повторил я. – Но можно не только сухие. Молдавские, венгерские, французские, отечественного производства. Обговорить марку вина и страну-производителя – разве это проблема?

– Это всё?

– Нет, кое-что ещё. Нам должна быть предоставлена возможность находиться под открытым небом, вне тюремных стен, столько времени, сколько мы захотим.

Береснев вытянул губы трубочкой и покачал головой.

– Не такие уж маленькие требования. Впрочем… вполне выполнимые. Как я понял, ты хотел бы создать себе курортные условия.

– В точку, угадали. На меньшее я не согласен.

– А кто будет восполнять расходы на вино и продукты?

– Об этом не тревожьтесь. Если я сумел достать этот бриллиант, то кто или что помешает мне ещё надыбать камушков?

– Я понял, – прищурив левый глаз, начальник уставился на меня другим глазом, словно метя через винтовочный прицел. – Но, допустим, я откажусь. Что тогда?

– Тогда этот камень просто-напросто исчезнет.

– Что помешает мне прямо сейчас отобрать его у тебя?

– Говорю – вы его не получите. И останетесь при своей зарплате. С тем же прежним наваром от экономии на содержание заключённых и ремонте помещений. Всего этого не так уж много, можно сказать – нет ничего.

– Я могу пристрелить тебя сейчас. – Он положил руку на кобуру. – И камешек достанется мне без каких-либо условий.

– Если вы совершите такую глупость, то камень принесёт вам и вашей семье страшные несчастья и полное уничтожение. Не советую испытывать судьбу.

– Ладно, я пошутил, – Береснев нехорошо рассмеялся и, сняв руку с кобуры, окружил бриллиант ладонями. – Пока я здесь начальником, все твои условия будут неукоснительно выполняться. Может, вам и девочек сюда привезти?

– Никаких девочек не надо, – сказал я, а сам подумал об Альдине Ивановне. Вот кому, только этой прекрасной, всё понимающей фее можно было обрадоваться при пожизненном заключении! Но разве Береснев способен материализовать того или иного фантома? Сам я много раз пытался вызвать из небытия мою незабвенную Альдину. Она приближалась совсем близко, я слышал её сладкий утешительный голос и шелест её одежды, даже улавливал знакомое чистое дыхание. Мы обменялись несколькими фразами, она сказала, что раньше не чувствовала ничего, а теперь любит меня и постоянно вспоминает, больна мною, – но пробиться сквозь вихреобразную завесу не совсем бесподмесной рукотворной энергии, разделявшую нас, мы так и не смогли.

– Нет, начальник, – никаких девочек. Я женат. Черноусов же слишком порядочный для такого дела человек.

– Ну-ну, смотри. А то это было бы нетрудно организовать. За дополнительную плату, конечно.

Не прошло и часа после нашего разговора, как Береснев переправился на большую землю, и спустя несколько дней сумел продать бриллиант одному чрезвычайно богатому англичанину. За сто восемьдесят миллионов долларов. Все эти денежки были размещены на счетах нескольких европейских банков.

Меня же по окончании беседы возвратили в нашу камеру. Время потихоньку близилось к обеду. Где-то минут за сорок пять до раздачи пищи дверь открылась, на пороге появился старший повар тюремной столовой.

– Что бы вы хотели заказать? – спросил он, весьма предупредительно обращаясь ко мне.

Я перечислил наименования блюд, исходя из собственной фантазии и возможностей изолятора. Повар с поклоном удалился, а я лёг на кровать и закинул руки за голову.

Черноусов с некоторым недоумением взирал на сценку между мной и поваром. Но в окончательное замешательство он пришёл, когда в камеру принесли кушанья. Апельсино-мандариновый салат с крессом и кедровыми орешками, мясные щи из свежей капусты с помидорами, свиной гуляш с картофельным гарниром и несколькими листиками петрушки, блинчики с маслом, кофе со сливками и бутылку отличнейшего золотистого крымского хереса.

Отобедав, мы вышли из здания тюрьмы – нам никто не препятствовал, – и прошли по всем выступам и впадинам береговой линии острова.

День выдался пасмурным, немножко накрапывал дождь, но нам приятно было ощущать на лице его освежающие капли. Легко дышалось, и создавалось ложное переживание некоторой свободы.

Остров был всего ничего, и наиболее удалённая береговая черта его не отступала дальше четырёхсот метров от крепостной стены. А в центре нашей ямайки возвышался сам тюремный бастион, вероятно, когда-то неприступный. В его недрах – несколько сот заключённых. Одни – такие как мы с Черноусовым, другие – настоящие злодеи, у которых руки были по локоть в крови. В вышеупомянутой отдалённой части острова – убогонькое кладбище без крестов и ограды, где со временем предстояло успокоиться и мне с сокамерником. Сильнее всего угнетало то, что ничего полезного на этом свете мы больше уже не сделаем.

За тёмной водой озера и серой мглой непогоды едва проглядывались размытые очертания большой земли. Только там была настоящая жизнь и осязаемые прелести человеческого существования.

Мы были не одни. В десятке метров за нами тащился конвоир с карабином, не спускавший с нас глаз.

И всё равно и мне, и Черноусову было хорошо прогуляться по бережку после пяти с лишним лет пребывания в одной и той же камере.

Пренебрегая прохладной погодой, мы искупались и несколько минут плавали: я – брассом, сокамерник – обычными деревенскими «сажёнками».

В камеру возвратились, только чтобы переночевать. А утром – опять на берег. И так каждый день. С утра до вечера, а то и до глубокой ночи. Дышали – и не могли надышаться влажным озёрным воздухом. Разглядывали яркие скопления звёзд. Под присмотром неизменного надзирателя.

Нам приносили еду в судках, и мы трапезничали под открытым небом, подстелив под себя байковые одеяла.

Однажды начальник тюрьмы сказал, что наше содержание обходится в большую копеечку. Я заглянул Бересневу в глаза – не шутит ли он? При ста-то восьмидесяти миллионах баксов! Нет, он не шутил. Тогда я протянул ему несколько золотых червонцев советской чеканки двадцатых годов.

– Этого достаточно?

– Пока хватит. Но потом ещё придётся доплатить.

– Доплатим. А ваши люди пусть приготовят нам удочки.

– Нет проблем. Всё будет. В пределах разумного.

Так мы заделались рыбаками. Ловили на поплавковые удочки и закидушки. Попадались щука, окунь, плотва – крупная, до двух килограммов, язь, ёрш, ряпушка, налим.

Последнего ловили с вечера. На ерша. Наживку закидывали на отмель рядом с ямой. В безлунную ночь, в ненастную погоду налим очень даже неплохо брал.

– Вы совсем оборзели, – говорил мне Береснев. – Не хватало ещё ночью охранять вас! В каком виде вы выставляете меня перед моими людьми?

Но я протягивал полковнику золотые монеты советской чеканки или монеты царя Арксиза, выполненные из электрума – природного сплава серебра и золота, и он успокаивался.

Самая вкусная рыба, какая нам попадалась, конечно, была озёрная форель. Неспроста её называют золотой царской рыбой. Она хороша была и в ухе, и в жареном виде.

Черноусов большей частью хлопотал возле костра с висевшим над ним казанком, а я занимался снастями. Для большего кайфа между делом, бывало, пили пиво лучших сортов. Бельгийское «пивное шампанское». Или десятипроцентный тёмно-коричневый шотландский эль с приятным кофейным ароматом и сладковатым послевкусием. Или английский эль с добавлением ревеня. Освежающий вкус, приятная лёгкая горечь, нежно заполняющая рот.

Пиво дополняли маскарпоне – коровьим сливочным бесформенным сыром. Или американскими сырами мюнстер, хаварти и монтерей джек. Или рокфором и жирным стилтоном.

Время от времени для разнообразия мы позволяли себе сухие испанские вина из Кастилии или Эстремадуры. Или французское бордо с терпким вкусом и лёгкой горчинкой. Или немецкий айсвайн с его естественной лёгкостью и замечательной уравновешенностью сладости и кислоты. Вино придавало некоторый оттенок благодушия нашему настроению, и жизнь не казалась полностью потерянной. Мы понимали, что это самообман, но иногда невредно обмануть и самих себя.

Впрочем, алкоголь мы употребляли по немного (в какой-то степени тюрьма приучила меня к нему), а больше пили разные охлаждённые соки: томатный, виноградный, апельсиновый, мандариновый… Гоняли калмыцкий, зелёный и другие чаи высших некрашеных сортов. Зимой, отправляясь на подлёдный лов, брали с собой большой двухлитровый термос с горячим кофе или тем же чаем.

Словом, мы не стеснялись в выборе напитков, закусок и прочих блюд, тем самым в какой-то мере вознаграждая себя за моральную и физическую маяту. Кое-что нам доставляла хозяйственная часть, а остальное я добывал сам. Посредством психокинеза. Опять же в некоторой степени я навёрстывал за прошлые годы, когда, нередко, основой моего питания был лишь постный луковый суп с чёрной краюхой и всё тем же солёным огурцом. То есть та еда, от которой синеют и становятся прозрачными зубы.