После побега из тюрьмы я вёл спокойный размеренный образ жизни. Устраиваться наёмным работником у меня не было надобности, поэтому я просто шевырялся потихоньку по хозяйству: кое-что ремонтировал вокруг дома, рыхлил и поливал грядки на огороде, ухаживал за плодовыми деревьями.

Напротив деревни в неглубоком узком заливе была устроена деревянная пристань с лодочной станцией, и я подолгу плавал по Ольме на собственной пятиметровой парусно-моторной лодке, отдыхая от тюремных стен. Или устраивал походы за грибами, один или с Зиночкой. Или отправлялся за калиной и шиповником в приречную пойму, густо заросшую всевозможным кустарником. Готовил ужин, чтобы было чем встретить жену, возвращавшуюся с работы. Она по-прежнему занималась благотворительностью, среди прочего опекая уже упоминавшиеся выше пансионаты для бездомных.

Когда у нас заканчивались деньги, я протягивал перед собой руку, и спустя сколько-то мгновений на ладони появлялся небольшой необработанный алмаз примерно в 10–12 карат, бесцветный или с голубым оттенком. Или кусок янтаря, излучавший подобие солнечного света. Или золотой самородок в пределах килограммового веса. Я сдавал эти полезные ископаемые одному огранщику драгоценных камней и получал взамен денежную сумму, вполне достаточную для скромного прожитья.

Ещё я подарил несколько драгоценных безделушек Зине: красивую брошь из пока ещё никем не найденных сокровищ царицы Айнаиты, жившей пятнадцать миллионов лет назад; бриллиантовые серёжки в золотой оправе и несколько бриллиантовых же подвесок, поднятых усилием мысли с морского дна. В середине шестнадцатого века эти украшения принадлежали одной испанской королеве, но пропали при кораблекрушении во время шторма. Каждый раз моя супруженька отдаривалась долгими чувственными объятиями.

Время от времени я садился в машину и совершал поездки по окрестным сёлам.

В прежние годы здесь и там на околицах этих сёл непременно виднелись постройки, которые при ближайшем рассмотрении оказывались свинарниками или коровниками. Или кошарами для овец.

Сейчас редко где можно было заметить какую-нибудь ферму по выращиванию продуктивного скота. Надобность в них отпала. Искусственное мясо, молоко, а также кожу для выделки обуви и одежды и даже шерстяную нить производили машины Пеймера. Если кто и занимался животноводством, то исключительно ради туристического бизнеса.

Несколько раз я сам приезжал на такие фермы. За весьма умеренную плату меня поили парным молоком, проводили между летними калдами, заполненными телятами, и вдоль длинных рядов коровьих стойл. Показывали фляги, компрессоры, доильные аппараты и прочее молочное оборудование, конечно, фотографировали на фоне какого-нибудь телёнка или наиболее удойной бурёнушки и тут же выдавали готовое фото.

В качестве компенсации за потерю животноводства фермерам и обычным крестьянам в течение пяти лет выплачивались суммы, вдесятеро превышавшие их прежний доход. Такие деньги полностью покрывали и материальный, и моральный ущерб, и не было ни одного случая недовольства по поводу возобладания новой отрасли.

В основном сельчане теперь занимались возделыванием зерновых культур, различных овощей и специй и разведением садов.

Некоторые, заделавшись егерями, присматривали за заповедниками, которые стали занимать чуть ли не треть районной территории. На этих площадях, местами поросших молодыми лесочками, появилось множество лосей, пятнистых оленей, сибирских косуль, кабанов, зайцев, лис, енотовидных собак, сайгаков, барсуков, европейских байбаков и другой живности.

На зверей никто не охотился, зато приезжали многочисленные толпы туристов с фотоаппаратами и видеокамерами, любителей первозданной природы.

В больших лесных массивах и около них водились и серьёзные хищники: бурые медведи, волки, рыси. С годами число их всё возрастало. Особенно много стало волков. Этих можно было увидеть и возле мелколесья, и в западинах глубоких положистых балок.

Здесь и там на небольших речках и ручейках появились плотины, возведённые бобрами. Наиболее терпеливый наблюдатель мог наградить себя картиной того, как трудятся эти неутомимые животные.

Я не переставал удивляться разнообразию животного мира Ольмапольского района, по площади, равного, примерно, такому государству как Люксембург, это сравнение я уже приводил. Ну тут, видимо, дело было в стыке гор, лесной и степной зон, и опять же в разнообразии растительности и рельефа, наличии большого количества ручьёв и озёр.

Многие свободные часы я проводил с Зиночкой, наслаждаясь общением с ней. Она оказалась пылкой темпераментной любовницей, легко разобралась в преимуществах Камасутры, быстро довела её выполнение до совершенства – и мало-помалу образ Альдины Ивановны начал стираться из памяти.

Эта индийская йога наполнила удивительной жизненной энергией и меня самого, и мою супругу. Зинаида Петровна явно пошла на поправку, пополнела, помолодела, посветлела лицом, даже веснушки возле носика вновь проявились; в ней своеобразно сплелись и молодость, и возраст, многократно усилив тем самым женское обаяние. Даже нежные молочные перси её, которые я так любил целовать и трогать, встрепенулись, ожили, налились какой-то особой необычной крепостью и приняли неповторимо привлекательную округлую форму, близкую к идеальной. Пожалуй, моя благоверная стала первой женщиной в мире, превзошедшей красотой груди саму Венеру Милосскую.

Иногда мы принимали гостей, иногда сами наведывались к хорошим знакомым. Среди них были и предприниматели, и обновлённые чиновники, и простые крестьяне.

Общаться было просто. У каждого были надёжные скоростные средства передвижения, дороги были ровные, гладкие, как натянутое полотно, ограниченный труд не изнурял, и возможностей водить компании было предостаточно. Рабочий день обычно заканчивался не позже четырёх часов дня, этих же рамок стремились придерживаться и сельчане, и у всех оставалось время и для духовной жизни.

В минуты отдыха наша «бражка» пила чудесный квас местного изготовления, настоянный на разных травах, и закусывала «бараньими» шашлыками из искусственного мяса. При этом было радостно сознавать, что ради еды мы не погубили ни одного живого существа.

За семь лет после моего «освобождения» Зина родила трёх прелестных малюток, сначала поочерёдно двух девочек, затем мальчика. Я окунулся в заботы о своих продолжателях рода и частенько пренебрегал даже общением с друзьями.

Ещё до рождения первого ребёнка я съездил в Англию и побывал в местах, где жил и творил мой любимый писатель Джеймс Хэрриот, ветеринар по профессии.

В своих произведениях он приводил разные курьёзные истории, случавшиеся при лечении животных, рассказывал о тамошней природе и об отношениях с фермерами и простыми сельскими жителями, державшими скот на личных подворьях. Меня привлекали его высочайшие человеческие качества, доброе отношение к людям и забота о пациентах, больших и малых. Он служил мне образцом для подражания. Если бы в юности у меня была возможность продолжить учение, то, без сомнения, я тоже стал бы ветеринарным врачом и лечил животных, которые часто так беззащитны.

Я побывал на йоркширских холмах, так живо описанных Хэрриотом, оглядывал просторы, открывавшиеся с их вершин, встречался с фермерами, содержавшими коров и свиней. Мне хотелось как можно полнее проникнуться духом писателя, всё ещё реявшего, казалось, и над самими холмами, и над долинами, простиравшимися внизу.

Затем я вернулся в городок, в котором этот замечательный человек провёл многие годы, заглянул в небольшой паб, где в свободные минуты он сиживал со своими друзьями, и выпил пинту знаменитого пива, упомянутого в одном из его рассказов.

Я воображал себя частицей самого Джеймса и старался смотреть его глазами и на сам Йоркшир, и на всю старую добрую Англию.

Именно в минуты пребывания в этой чудесной стране у меня и возникла потребность описать события, произошедшие в Ольмаполе с момента появления в нём дона Кристобаля.

По возвращении домой я сразу же взялся за сочинительство. Что из этого получилось, вам судить. Сыровато, коряво по изложению, но поучительно по содержанию, сказала Зина, ознакомившись с моим опусом. При подготовке рукописи я старался быть точным и правдивым, насколько позволял мой субъективный взгляд, а что коряво, то это, очевидно, из-за нехватки опыта.

Помимо литературных упражнений, я постепенно втянулся в сотрудничество с местной полицией. Дело в том, что в последние годы большинство населения Ольмаполя отвыкло запирать двери на замок, и этим стали пользоваться заезжие гастролёры. Приезжая буквально на несколько часов, они чистили квартиры и затем быстренько сматывались за пределы региона.

Благодаря вновь обретённым экстрасенсорным способностям, я прознал об очередном предполагаемом наезде и немедленно позвонил начальнику криминальной полиции подполковнику Малевину, чтобы предупредить о готовящемся преступлении.

– Кто говорит? – хрипло прозвучало в телефоне.

– Неважно кто, – ответил я. – Но это столь же верно, как и то, что в левой руке у вас неприкуренная сигарета, а на столе стоит чашка чёрного бразильского кофе сорта арабика с кардамоном, исходящая паром.

– Майн гот, вы что, подглядываете за мной?

– Нет, просто я вижу на расстоянии.

Без лишних слов офицер отдал распоряжение, и грабителей захватили с поличным на месте преступления.

Вычислить меня полиции не составило особого труда. После очередного предупреждающего звонка, ко мне приехали и предложили сотрудничество на постоянной основе. Я отказался. Но дал понять, что при случае буду помогать и впредь.

Мои звонки помогли предотвратить ещё несколько грабежей, после чего визиты гастролёров надолго прекратились.

Помимо содействия полиции, ещё я занимался своего рода врачеванием. Дело в том, что капсулы Бурца не всегда помогали парализованным людям, особенно тем, кто был прикован к постели с детства. Вот я и взялся помогать таким больным.

А началось всё с посещения молочной фермы на Черёнковом хуторе. Ночью мне приснился дон Кристобаль. Обязательно съезди на этот хутор, сказал он. Там поймёшь, что к чему. А я тебе помогу.

Я и поехал. На хуторской ферме было полно туристов, и, чтобы не толкаться среди людей, я прошёл в небольшой сад, украшавший своей зеленью жилые постройки. Здесь под сенью грушевого дерева я и увидел хозяйского сына Яшу. Он сидел в инвалидном кресле, и читал книгу о Томе Сойере.

У Яши был повреждён позвоночник, и мальчик не мог ходить. Купаясь в речке, он нырнул с обрыва, ударился головой о дно, и такая вот с ним приключилась беда.

Мы разговорились. Яша охотно отвечал на мои вопросы. Я как-то сразу почувствовал ту самую закупорку в его организме и понял, как избавиться от неё. Несколько сеансов, и Яша оставил инвалидное кресло. Окончательно он выздоровел, проведя три или четыре ночи в капсуле Бурца.

В то время в Ольмаполе оставалось ещё около сотни лежачих больных. Прослышав о моих врачебных способностях, родственники этих несчастных стали обращаться ко мне за содействием. Пусть и не сразу, но в течение года несколько десятков из них удалось поставить на ноги. Моя мечта теперь – избавить от недуга остальных болящих.

Когда второй срок пребывания Артюшина у власти истёк, он отказался участвовать в очередных выборах, хотя многие предлагали ему снова выдвинуть свою кандидатуру.

– С меня хватит, – твёрдо сказал он в ответ. – Почти девять лет оттрубил – по-моему, достаточно, дальше я только стал бы причиной очередного застоя. Пусть покомандуют молодые, с новым, более свежим взглядом на обустройство современного мира. Вон сколько у нас талантливейших выпускников Ольмсфорда! Им и карты в руки. У них должно получиться лучше, чем у меня.

Словом, Артюшин остался верен себе.

Отойдя от управления городом, Юрий Владимирович устроился в университет преподавателем на отделение общественной политики и социальной работы. Его лекции пользовались огромной популярностью, и аудитория всегда оказывалась переполненной.