Сад пришел к Ирине в палату. В горле защекотало, слезы застлали глаза. Жить! Буду жить! Как сильно, крепко пахнут белые, словно окропленные росой, лилии. Сколько цветов осыпалось за эти две недели, что она пришла в себя, а они всё стоят в изголовье и, кажется, покачиваются и шелестят лепестками. О чем они шепчутся, что скрывают от нее? В палате ведь даже занавеска не шелохнется — так тихо, а цветы все покачиваются и покачиваются, склонив опечаленно белые головки, отряхивая на белую скатерть желтую пыльцу.

Какие чудесные, невиданные краски. Кажется, цветы еще никто такими не нарисовал. Дайте-ка только Ирине набраться сил, подняться и сесть за мольберт. И тогда цветы оживут на картине, запахнут даже зимой. Вот только не будут качаться от ветра. Нет, будет и ветер. Ирина передаст его порывы на листьях, в нежных лепестках. Цветы вспыхнут как алмазы. Алмазы — огни.

Огни. Почему огни? Ведь они светились и тогда, когда Ирина с Валентином переходила железнодорожные пути, в холодном и темном овраге. Они и тогда были перед глазами, сказочные огни. А потом что-то тяжелое и острое ударило в грудь — и глухая ночь упала на глаза. Огни погасли. Алмазные цветы упали в какую-то пропасть, словно их столкнула туда старуха-смерть. И все исчезло. Молодость. Любовь. И сказочные цветы на тропинке к счастью. Огни. Сад. Неужели снова улыбнется судьба? Ох, как тяжело! Горло до сих пор как в железных тисках, его сжимает холодная чужая рука.

Хватит, Ирина! Уже день. Солнце снова улыбается людям. За окном ослепительное море и вечнозеленые кипарисы. Ты не любишь кипарисы? Почему? Говоришь, что это мертвое дерево пахнет тленом, А сосна? Они ведь одной породы. Сосна и кипарис. Проснись, Ирина, ведь сад твой, полный цветов и сладких запахов, снова вернулся к тебе. И не где-то там на курорте, куда ты так спешила, среди зелени, в горах, а здесь, совсем рядом, у самой кровати. Сад в палате, словно свидетель страшного поединка жизни и смерти. Кто кого победит? Сад или глухое забытье в холодном овраге? Сад победил, Ирина. Разве ты не видишь? Сад и цветы, Ирина…

Откуда они появились, эти не по сезону поздние гостьи, ведь пора их цветенья давно отошла? Она всегда мечтала о такой жизни, в которой будет много цветов. Но кто принес их ей в эти самые трудные дни? Кому хочется заботиться о ней?

Кто? Этот вопрос столь жгуч и полон женского нетерпения, что Ирина готова вскочить с кровати и задать его каждому, кто захочет ее выслушать и понять. Но ведь ты, Ирина, даже говорить не в силах. Ты даже прошептать это не сможешь, не то что закричать. А потом, какое это имеет для тебя значение? Страшнее сейчас то, что ты можешь вообще лишиться голоса. Ведь профессор не гарантировал тебе вернуть такой же, как был, звонкий голос, у тебя перерезаны голосовые связки. И шрам на шее останется. Глубокий порез горла. Но это не беда. Шрам можно бусами прикрыть. Или высоким воротником, как это она и делала из-за своей длинной шеи. Не беда. А вот голос?..

Настороженная, как птица в гнезде, Ирина поворачивается на знакомый скрип двери и едва сдерживается, чтобы не захлопать от радости в ладоши. Милая тихая девушка-санитарка несет целую охапку темно-красных с лиловатым отливом роз. И в этой охапке несколько белоснежных цветков. Яркие, бархатистые розы привораживают глаза. И своим ароматом заглушают запах остальных цветов. Настоящий цветочный угар. Кто его создал у ее кровати?

Ирина смотрит испытующе на санитарку, протягивает ей кусочек бумаги, и на нем тревожное: «Кто?» Санитарка звякает о табуретку эмалированным ведерком, в которое ставит розы, удивленно поднимает глаза.

— Как же так? А я думала, вы знаете кто. Это же Олеся Тиховод и ее подружки. Олеся вас сюда и привезла. И почти всю ночь просидела здесь, пока профессор вас оперировал. Ткачиха она, работает на шелкоткацком комбинате. А после смены приходит с девчатами, цветы вам приносит. И когда на работу идет — тоже забегает. А мы решили, что она вам родственница.

Ирина покачала головой. Ей было жалко, что она не родственница этой девушки. Хотелось посмотреть, какая она, хотелось поблагодарить.

— Позвать? — догадалась по ее взгляду санитарка. — Только сегодня не Олеся — другая. Эта тоже часто бывает. Вот я сейчас посмотрю. Только вы уж ненадолго, чтобы врач вас не застал. Приказ милиции такой. И что выдумали? Какое дело милиции? Они к нам еле живых привозят, а мы людей от смерти спасаем, на ноги ставим. Ей надо здоровыми заниматься. Слабых пусть в покое оставит. Жаль, что не я профессор, я бы все это высказала Корзуну. Когда-то людей к нам в город не пускал, а теперь сюда свой нос сует. Так я сейчас позову, только вы не пробуйте заговорить с ней. Пусть она говорит, а вы молчите. Я все ей объясню… — Она вышла и тут же вернулась с Искрой, взволнованной и смущенной.

— Вы не двигайтесь и молчите, — тихо сказала ей Искра. — Я знаю, что к чему. Мне санитарка сказала. Вот только вас мы совсем не знаем, но когда поправитесь, приходите к нам в гости. Тогда и расскажете, если захотите, а сейчас не нужно. Мы всей бригадой так решили: будем ходить к вам, пока совсем не выздоровеете.

Ирина показала рукой на цветы, как бы говоря, что не нужно тратиться.

— Вы не волнуйтесь, — поспешила успокоить ее Искра. — Это из леса, — Искра боялась и на мгновение умолкнуть. — У нашей Леси в лесу свой домик есть и сад… Вот мы там и сорвали эти розы. В городе уж отцвели, а там нет. В лесу прохладнее.

Ирина, которая водила карандашом по листу бумаги, словно рисуя, протянула его Искре: «Спасибо вам, дорогие. Вовек не забуду. Целую всех!»

Она потянулась к Искре, привлекла ее к себе и поцеловала.

— Ну что вы! — смутилась Искра. — Вот познакомитесь с нашими девчатами. Тогда мы уж не дадим вам грустить. А вещи ваши найдутся, и деньги вам вернут. Говорят, капитан Корзун и его поймал, того, что на вашу жизнь покушался.

Ирина побледнела, тонкие ее ноздри задрожали. Она, вспомнив, наверное, ту страшную ночь, закрыла ладонью глаза, безвольно откинувшись на подушку.

— Вам плохо? Может, врача позвать? — бросилась к ней Искра, проклиная себя за противный характер и длинный язык. Сколько раз зарекалась вовремя прикусить его, а он все-таки выскакивает некстати.

Ирина отрицательно покачала головой, притянула Искру к себе, стала гладить ее мягкие густые волосы.

Искра боялась шевельнуться, чтобы нечаянно не причинить боль Ирине. Опершись локтями о край кровати, она принялась успокаивать больную:

— Ну, не надо волноваться. Ну что понапрасну переживать?

Взволнованная Ирина снова взялась за карандаш: «Я нарисую тебя, Искра! И цветы эти нарисую возле тебя…»

— Ой, что вы! — смутилась Искра. — Разве можно? Нет, не надо! Вы лучше нашу Олесю нарисуйте.

«Я вас всех нарисую, — быстро, но разборчиво писала Ирина. — Среди цветов. Пусть смотрят люди и спрашивают: кто лучше — девушки или цветы?»

Она прислонилась к плечу Искры, забывая о ране, в надежде найти хоть капельку того тепла, которое только и может целительно согреть сердце даже в самый сильный холод. Именно такого тепла и не хватало Ирине в те черные дни, когда жизнь еле теплилась в ней. Теперь все прошло. Жизнь разгорается снова, мертвящая ночь отступает перед ней. Мастерство врачей вернуло ей жизнь, а бригада девушек, где работает ткачихой эта непосредственная и чистосердечная Искра, спасла от одиночества.

Неожиданно скрипнула дверь — на пороге появился капитан Корзун, завязывая на ходу халат. Он поздоровался и, улыбнувшись Ирине, сказал:

— Простите, Ирина Анатольевна, но мы задержали человека, которого подозреваем в преступлении. Прошу вас при свидетелях опознать его. Иначе я не могу начать расследование и задержать его.

Ирина сжала руку Искры своей дрожащей, вспотевшей ладонью…

— Войдите! — оглянувшись на дверь, сказал Корзун.

Искра замерла. А вдруг сейчас приведут ее Валентина?

Но в палату вошел не Валентин. Его появление, наверное, меньше всего поразило бы Искру. На пороге стоял не кто иной, как хозяин ее квартиры Павел Зарва. Неужели это он поднял руку на Ирину? Молниеносно промелькнула перед глазами тюрьма и люди возле нее. Зарва шел мимо, низко опустив голову. Его о чем-то спрашивали. Ему что-то кричали. А он даже не оглянулся и не поднял головы. Вскочил на ходу в трамвай и исчез за углом. Потом Искра видела его на морском бульваре. Он там говорил о чем-то с мордастым дяденькой в пестрой кепке. А мимо них прошел какой-то мужчина, которого они испугались. О, да это же был капитан Корзун, который спрашивал теперь Ирину, показывая на Павла:

— Он?

Ирина долго и внешне спокойно, словно забывшись, смотрела на Павла Зарву, потом на возбужденную Искру, глубоко вздохнула и отрицательно замахала рукой. Нет. Это не он. Такого она видит впервые. Тут какая-то ошибка.

— Ошибка? Это точно? — переспросил Корзун.

Больная закрыла ладонью глаза, прижимаясь к Искре. Точно. Ошибка.

Капитан кивнул головой, и Павел Зарва, густо покраснев, отошел к окну.

Перед Ириной у самой ее постели остановился Андрей Мороз, понуро опустив вихрастую голову. Уши его так и горели от стыда. Лицо тоже. Припухшие, казалось, ото сна глаза проснулись и блестели, но он их прятал за густыми ресницами. Большие, непослушные, тоже красные руки неуклюже повисли вдоль тела. Хоть бы в карманы их сунул, что ли. Дурак! Искра зло смотрела на Корзуна, но сдерживала себя, чтобы не поднять шума. Ну что он выдумал, этот Корзун? Неужели он не видит, что Ирина еще даже говорить не может, а он придумал эту канитель. Ясно ведь, что они все подставные, эти ребята, раз после Павла Зарвы вошел тихий — ни рыба ни мясо — Андрей Мороз.

Ирина снова отрицательно махнула рукой. Она протянула капитану блокнот, где большими буквами написала: «Нет».

Теперь вошел третий. На нем кирзовые сапоги, матросские брюки, заправленные в голенища, потертый китель, из-под которого видна грязная, вся в заплатах тельняшка. На толстой шее, почти сросшейся с плечами, сидит голова с выдающимся вперед подбородком. Над глазами, которых почти не видно под лохматыми выцветшими бровями, навис лоб. Пальцы короткие, как обрубки.

Капитан даже не успел задать ей вопрос, как Ирина замахала руками, словно испугалась, что этот страшный человек бросится на нее и начнет душить своими грязными медвежьими ручищами. Она упала на подушку и спряталась у Искры за спиной, чтобы не видеть и не слышать, что будет происходить дальше.

— Я прошу вас, Ирина Анатольевна. Он или нет? — спокойно спросил Корзун.

Больная дрожала, словно ее ударил электрический ток. Перед глазами рассыпались алмазные искры.

— Отвечайте, прошу вас! — настойчиво и решительно требовал Корзун.

Ирина молчала. Что-то мешало ей ответить.

— Он или нет? — как приговор звучал простуженный голос капитана.

И больная не выдержала, — собрав последние силы, она приподнялась и медленно, но отчетливо выдохнула:

— Не он! Нет!

Ирина бессильно откинулась на подушку, ухватившись за руку Искры.

Голос у нее был еще слаб, казалось, он несся со дна морского, но его услышали все, кто здесь находился. Ирина обрадовалась. Значит, все в порядке. Голос ожил. Она снова будет говорить, смеяться, петь. Она снова расцветет в людском саду. А тот, кто должен сидеть из-за нее в тюрьме, останется на свободе. Ирине некого опознавать. Напрасно старается Корзун. Не этот, кого ей только что показали, пытался ее убить. Не этот…

Скрипучий голос Корзуна снова нарушил тишину:

— Вы помните, гражданка Чугай, человека, который пытался вас убить?

Ирина написала в блокноте: «Да».

— Узнаёте его среди тех, кто перед вами?

Рядом с первым словом появилось второе: «Нет».

И тогда лобастая голова мужчины повернулась к капитану, заскрипели кирзовые сапоги, слегка задвигались налитые кровью пальцы-обрубки. Сам он нагло ухмыльнулся.

— Наверное, забыла. Я полоснул ее ножом, чего уж тут…

— Помолчите, — прервал его Корзун и снова обратился к Ирине: — Вы твердо уверены, что его туг нет?

Больная дважды подчеркнула в блокноте второе слово.

— Посмотрите внимательно еще раз.

Ирина еще раз внимательно пригляделась ко всем. Лобастый мужчина, встретившись с ней взглядом, заговорил:

— Если забыла, напомню. Она шла с моряком под ручку, я под мостом был. Моряк сразу бросился наутек, а я полоснул ее ножом по горлу. Вот и вся карусель! Ну, что воду в ступе толочь?

— Замолчите! — прикрикнул на него Корзун.

— Что вы врете? — вмешалась Искра. — Моряк не станет убегать, когда нападают на женщину.

— Прекратите разговоры! — приказал Корзун и в последний раз спросил Ирину: — Так, значит, вы твердо уверены в том, что его здесь нет?

Дежурный врач вошел в палату и, показав на часы, попросил прекратить допрос.

Когда милиция уводила мужчину, за ним ушли ткачи. Ирина вцепилась обеими руками в Искру и никак не хотела отпускать ее. Она умоляюще смотрела на врача, но тот был неумолим. Он укоризненно поглядел на Ирину, а растерянной Искре, как и милиционеру, спокойно указал на дверь.

На улице капитан поблагодарил дружинников за помощь, извинился, что задержал их дольше, чем предполагал, и проверил замок на машине, куда посадили заключенного. Он уже собирался уезжать, как на улицу выскочила Искра.

— А скажите, красавица, — заспешил Корзун, — почему вы думаете, что моряк не убежит, если на его спутницу нападут бандиты? А другие, не моряки, выходит, будут убегать?

— Нет, — ответила Искра, — если они честные люди, так не убегут. И моряки. И ваш брат милиционер. И просто работяги, — подмигнула ему она. — Есть же неписаный рыцарский закон для мужчин, который определяет их обязанности перед любимой женщиной.

— Любимой?

— А что вы удивляетесь? Разве вам не знакомо это чувство?

Ее вопрос заставил капитана вдруг закашляться. Он, не зная, что ответить Искре, неожиданно даже для себя предложил ей:

— Садитесь, я подвезу вас. Помните, как на вокзал подвозил.

— Так ведь тогда ночь была, — захохотала Искра. — А сейчас светло-рассветло. Да и люди что подумают, увидев, что меня подвозит раковая шейка? Лучше уж когда-нибудь потом… Спасибо за внимание… Пока!

Она шмыгнула в сад, а раковая шейка (синяя машина с красным ободом по кузову) помчалась к прокуратуре…

Когда Ирина Чугай написала, что ее вещи в камере хранения на вокзале, следователь прокуратуры Иван Корзун потерпел первое поражение. Лобастый мужчина забрал из камеры один чемодан и, отнеся его в машину, вернулся за другим, который будто бы принадлежал его жене. Кладовщица раскрыла паспорт, прочитала имя Чугай и растерялась. Лобастый, заметив милиционера, опрометью выскочил, сбив с ног появившегося в двери Ивана Корзуна. Но он не успел добежать до машины, в которой оставил первый чемодан, как она рванулась с места и исчезла за углом. На какое-то мгновение лобастый растерялся, но сразу же сел в другую и умчался. А через несколько дней Иван Корзун неожиданно задержал лобастого на вокзале, когда тот покупал билет на Москву. Личный обыск ничего не дал. Ни документов, ни вещей у него не нашли. Назваться он не хотел. На допросе вел себя как бывалый преступник, держался нагло. Расселся в кресле, положив ногу на ногу, и, закурив, спросил:

— Ну, гражданин следователь, о чем будет речь?

— О вашем преступлении, — ответил Корзун.

— Преступлении?

— Да, об ограблении гражданки Чугай Ирины Анатольевны.

Иван Корзун ожидал чего угодно, но только не того, что произошло. Он был уверен, что лобастый упрется и будет молчать, откажется давать показания. Только так и вели себя закоренелые преступники, хорошо зная все статьи уголовного кодекса. Это было их типичное поведение на первых допросах.

Именно к этому и приготовился Корзун. И каково же было его удивление, когда лобастый ясно и четко ответил:

— Так точно, гражданин следователь… Я еще в ресторане приметил, что дамочка денежная… Из-за этого и морячок к ней пришвартовался… Ну, вот я и проследил за ними, как они переходили возле туннеля через полотно. Морячок сразу припустил… Вот и весь рассказ…

Корзун почувствовал, как на спине у него выступил пот. От волнения стало печь в груди, но он, сдерживая в голосе радостную дрожь, тихо сказал:

— Нет, не все. Расскажите подробно. Давайте вспомним все по порядку…

— Зачем подробно? — вскочил лобастый. — Свидетелей нету. Я один остался. Морячок сразу дал ходу, еще когда никаких подробностей не было… Это вам ничего не даст, гражданин следователь… Да и мне неприятно вспоминать… У меня память к тому же плохая… Забывать все стал… Вот еще помню, что сегодня случилось… А что вчера — хоть убейте…

— Ну что ж. Раз так, я отвезу вас в больницу, там, может, что-нибудь и вспомните…

— В больницу? Зачем в больницу?..

— К Ирине Анатольевне Чугай, на жизнь которой вы покушались.

Лобастый растер ладонью пот по лицу и с поспешной готовностью затараторил:

— Пожалуйста, пожалуйста… Мне самому это все надоело, осточертело… Скрывать, врать, выкручиваться, прятаться…

Но почему же Чугай его теперь не признала? В чем дело? Может быть, побоялась?

— Что с ним делать, товарищ начальник? Куда его девать? Он уже черный кофе просит. Рановато, я вам скажу, закрыли у нас тюрьму. Канителься теперь с ним, — прервал его мысли вошедший конвоир.

— А какао он, случайно, еще не просит? Уточните еще раз его имя, фамилию.

— Да я уточнял, все то же. По паспорту чешет. Коржов. Только врет, по-моему.

Капитан вздохнул и махнул рукой:

— Вы свободны. Я вас позову, когда будет нужно…