Шторм бушевал третьи сутки, матросы валились с ног, тревожно поглядывая на командира, младшего лейтенанта Гната Бурчака. Он стоял, словно каменное изваяние, на палубе, под штормовым козырьком из плексигласа, сверяя ход катера по компасу и карте, устно рассчитывая градусы, румбы, давая поправку на крутую волну и неимоверную качку.
Катер то и дело накрывала высокая волна. Разве в таком аду удержишь карандаш и планшет? Море сразу все вырывает из рук, смеясь над неопытностью командира. Гнат хорошо знаком с этой предательской привычкой стихии, он в училище тренировал память на математических расчетах. А сейчас это было спасением.
Водяные глыбы достигали уже высоты пятиэтажного дома. Гнат зорко следил, чтобы катер бросало на острый гребень не поперек, а только параллельно. Если бросит поперек, то рассечет пополам, как острый нож ломоть арбуза. Поэтому он не отходил от рулевого Бориса Ваганова, готовый каждую минуту прийти тому на помощь, выхватить скользкий штурвал. Но чем сильнее бушевал шторм, тем спокойнее Ваганов держал руль и даже не пригибался, не закрывал глаза, когда на катер обрушивалась очередная пятиэтажная лавина воды, — казалось, он и под водой видел все, что там делается. А может, и зажмуривался на миг, кто знает, но то, что он и там не выпускал штурвала, это уж точно. Гнат чувствовал его твердую руку даже тогда, когда катер мчался залитый водой.
Большие герметические наушники, микрофоны, пиявками присосавшиеся к горлу, связывали Гната Бурчака с каждым матросом. Если надо было, он мог не только видеть, но и слышать, как тяжело и нервно дышит матрос Петр Шпичка, виртуозный водитель на земле и чуткий, словно барограф, комендор своих смертоносных орудий. Комендор Шпичка сидел на стальном креслице, намертво привязанный ремнями, обеими руками вцепившись в обшитую кожей металлическую дугу. Он каждую минуту готов был дать залп и тоже не закрывал глаз, когда на палубу с ревом и грохотом накатывался водяной пятиэтажный дом. Только чуть пригибался и вбирал голову в плечи, словно боялся, что за ворот потечет вода.
Не видал Гнат только матроса Федора Пугача, но по тому, как тот сопел в глубине трюма под бронированной палубой и только изредка пускал соленое словцо, кашлял, пыхтел, лейтенант догадывался, что моторист уже не ходит, а ползает вокруг дизель-моторов, чтобы не стукнуться головой об острые зазубрины и различные выступы. Там не походишь, когда тебя швыряет из стороны в сторону и каждую минуту ты ждешь команды «полный вперед!» или «стоп!». Команда может свалиться как снег на голову — значит, дизель-моторы должны быть в полной готовности. Федор Пугач ожидал всего. Ему только хотелось хоть разочек взглянуть на море. Силу шторма машинист ощущал и в трюме, а как выглядит все на поверхности, где несут вахту его командир с медлительным Петром Шпичкой, он не знал. Больше всего ему хотелось знать, который теперь час. День или ночь? Есть ли на небе солнце, или оно уже спряталось? Его так швыряло, что матрос потерял счет времени. Когда Пугач оказывался возле люка, ведущего в кубрик, он краешком глаза замечал, как прыгали подушки на койках, летали полотенца и ездила по внутренней палубе книга Джека Лондона «Белый клык», которую они читали по очереди, отдыхая от вахты. Собственно говоря, отдыхал кто-то один, а вахту несли двое. А теперь и отдохнуть некогда. Все на вахте. Книжка очень смешно каталась по полу, трепетала раскрытыми страничками, словно их листал сам штормовой ветер.
«Есть там солнце или нет? — подумал Пугач и сразу опомнился. — Вот чудак! Какое же солнце, если книжка ездит по кубрику? Шторм. Солнце в тучах. Вокруг него снова какие-то магнитные бури, вспышки и бог знает что еще… Следи за моторами, Федор. Не подведи ребят, которые там среди водяного ада стоят на верхней палубе».
И снова вспомнились слова лейтенанта Бурчака, который как-то раз спросил: «Что такое палуба?» Матросы удивленно переглядывались. Ну и чудак их лейтенант. Задает такие вопросы, на которые и малое дитя ответит. Так думал и Пугач. А оказалось, что все гораздо сложнее. Гнат объяснил им так: «И стоит на железной палубе морское товарищество, готовое каждый миг сцепиться с ветром, морем, с самим чертом. Поняли, ребята? Палуба — это морское товарищество…» «Молодец, Гнат. Вот и свершилось — сцепились с ветром, с морем, с самим чертом… Как же там ребята? Мне хоть и жарко в трюме, но водой не заливает. Верно, они завидуют?»
Но на палубе ему не завидовали. Иногда матросы думали: «Как там наш Федор Пугач? Не устал ли? Выдержит ли такой режим? Хоть бы ничего не произошло с его дизель-моторами, только бы не заело. Так должно быть! Ведь Федор никогда не давал им даже понюхать чистого спирта, который выдавали для протирки клапанов в дизель-моторах. Как только его ни уговаривали, как ни просили, он твердо стоял на своем: «Я ведь непьющий, ребята» — и точка. Даже слушать не хотел, что клапаны преотлично можно протирать чистым бензином, а спирт есть спирт и его следует пускать на обогрев матросской души… Книжку ему подсунули о моряке, который мог все с себя продать, только бы угостить друзей. У него даже было вытатуировано на ладони: «Боже, храни моряка». Федя прочитал и стоически заявил: «Вот пусть бог и поднесет вам. Я не бог, ребята…»
Теперь матросы рады, что дизель-моторы ревут как бешеные, а их клапана, протертые спиртом, играют и приплясывают. Молодец, Федя Пугач, хоть и обливается горячим потом в этом пекле. Они бы ему и о солнце рассказали, и о дне и ночи, будь у них прямая радиосвязь с трюмом, как у лейтенанта. Нет, Федя, у нас ни солнца, ни дня. Такие тучи нависли, что трудно разобрать, какое сейчас время суток. Водяные скалы, обрушившиеся на катер, так черны и холодны, что кажется, сейчас в самом деле ночь. И куда идет катер, знает только лейтенант. Он все знает, но молчит, и стоит так, словно его навечно привинтили к палубе. Только изредка поглядывает глубокими, карими, с живым огоньком глазами. «Держись, орлы! Не выпускай, раз схватил этот ветер как бога за бороду. Не выпускай, славное мое товарищество на железной палубе!»
Ревут волны и так стонут, что даже не слышно, как свистит ветер в ажурных антеннах радаров. Гневается море, злится. То разбежится, страшно взвоет, разверзнет бездонную пасть, показывая белые зубы, с которых даже пена летит, и ударит по катеру, схватит его зубами и затянет в самую глотку, так что его уже и не видно под водой. То, захлебнувшись, застонет от бессилия, в бешеной злобе выплюнет катер назад, ломая о холодную броню белые зубы, и они разлетаются клочьями рыжей пены. И снова штурмует. И снова на высоком гребне водяных валов скалит море белые зубы — страшные буруны, готовые обрушить удар еще потяжелее. И все начинается снова. Сломались одни зубы, вырастают другие. Матросы, глядя на своего лейтенанта, тоже как бы прикипели к палубе.
Как схлынет водяной вал, Гнат поглядывает на них: все ли целы, не смыло ли кого. Целы. Молчат. Только отфыркиваются, как моржи, выплевывают противную соленую воду. Но аппараты из рук не выпускают. В герметических наушниках лейтенанта попиС’ кивает далекая морзянка, и он представляет себе молодого адмирала, склонившегося в этот миг над огромной картой моря. Ухом тот слышит каждый корабль, видит на экране его очертания, внимательно наблюдает за ходом, проверяя до секунды точность выполнения боевой задачи. Гнат как-то был у него в кабинете: там одна стена вся сплошь стеклянная, и сквозь нее отчетливо виден весь морской горизонт. Ничто не ускользнет. Но сейчас поблизости нет ни этой стеклянной стены, ни адмирала. Гнат один в море со своими матросами на железной палубе. Надо лишь не упустить момент, когда секундная стрелка покажет точно обозначенное время и Бурчак сможет вынуть из бронированного сейфа секретный пакет номер один. В нем приказ: как поступить дальше в этом аду из воды и ветра, которые, кажется, выворачивают тебя всего наизнанку. Что в пакете? Не какая-нибудь легонькая тактическая задача. Для этого не надо третьи сутки гонять катер в такой шторм. А возможно, ничего особенного нет. Ведь говорят, что адмирал любит выводить эскадру не в тихую погоду, когда греет солнышко, а бросает ее в море, когда синоптики точно предсказывают сильный шторм.
Попискивает радио в наушниках лейтенанта. Очень хорошо, значит, есть прямая связь со штабом, а там адмирал. Но где он? То ли качается в море, то ли сидит за стеклянной стеной, где тихо и тепло, а ноги утопают в пушистых коврах? Но какое значение это имеет теперь — ведь секундная стрелка уже отсчитывает последние мгновения. Конец длительному, нудному ожиданию, которое, казалось, тянулось вечность. Уже все. Конец. Вот и этот рубикон.
Гнат поворачивает ключ в стальном сейфе, где лежат секретные карты, лоции и квадраты моря, и, затаив дыхание, выхватывает пакет номер один. Пакет был вручен Бурчаку в штабе три дня назад, и при этом приказано вскрыть конверт и прочитать его в заданном квадрате моря, в точно указанное время, секунда в секунду.
Треснула сургучная печать — и приказ ожил. Короткий и четкий.
Гнат, до боли стиснув зубы, печально поглядел на мутный и волнистый от шторма морской горизонт. Разорванный конверт с приказом положил обратно в сейф. Сухо щелкнули стальные замки. Лейтенант взглянул на матросов и понял: они все видели и ждут его команды. Но в глазах его лишь на миг сверкает знакомая искорка: «Держись, орлы». А потом он сдвигает густые брови, так что они совсем сходятся на переносье. Стоит словно перед боевым строем, одергивает реглан, крепко стянутый поясом. И нет больше доброго, чуткого Гната Бурчака. Его место занимает суровый, непоколебимый лейтенант военно-морского флота командир катера, от которого сейчас зависит все. Нет, не все. На железной палубе он не один. Здесь морское товарищество. Его приказ звучит по радио хрипло, простуженно, но твердо и отрывисто, как удар стального леера. И когда он вслед за тем спрашивает, как люди поняли боевое задание, то искорка «Держись, орлы!» вспыхивает снова. Матросы поняли и точно повторили приказ. Надо обнаружить в заданном квадрате за далеким горизонтом «вражеский» корабль. Командиру предстоит увидеть его на экране радара, определить направление, скорость хода и доложить в штаб шифровкой, что цель поймана, орудия наведены, катер готов к выполнению задания. После чего из штаба последует приказ расстрелять крейсер.
Петр Шпичка даже привстал. Было ясно, в штабе уже засекли это мгновение на всех штурманских часах и ждут, как поведет себя во времени катер лейтенанта Бурчака. Штурманские часы отсчитывают секунды, а в распоряжении Гната Бурчака были еще меньшие единицы времени, на которые он и старался делить каждую операцию экипажа. Тут он не боялся. Катер уложится в самую жесточайшую норму. Его тревожило другое: цель — живой корабль. Странно. Более чем странно!
А шторм свирепствовал, захлебывался, впивался белыми зубами в железную палубу, которая не высыхала третьи сутки. Но приказ есть приказ. Его не передокладывают. Гнат вспомнил, как Олеся спорила, доказывая, что это косность, если офицеры не передокладывают адмиралу о явно нелепых приказах. Нет, девочка, флот есть флот. Тут некогда передокладывать. Поймал вражеский корабль. Засек. И бей! Не думай! Бей!
Квадрат «вражеского» корабля найден. Ох как далеко. Сотни миль. Гнат чувствует, как вздулись вены на висках и кровь прилила к голове. Молниеносно и точно он множит и делит десятки цифр, запоминает главные узловые результаты. И слышит, как напряженно и чутко ловит невидимые стрелы его радар. Как сотни далеких лучиков, словно солнечный свет, летят к высоким антеннам и там, в сложнейших аппаратах, превращаются в визуальную картину. Даже не верится, что видимые на экране предметы на самом деле находятся где-то далеко, за этим разбушевавшимся морским горизонтом.
Припадая к резиновым окулярам телевизионного экрана, который стоит в стальном ящике вертикально, Гнат краешком глаза следит за Петром Шпичкой. Отфыркиваясь, тот уже не отряхивает комбинезон, не ежится перед новым валом — приседая, наводит орудие на цель. Теперь Гнат окончательно убежден: Петр Шпичка отлично усвоил науку. Он, точно рассчитав траекторию полета, поставил магнитный заряд, прежде чем возвел ствол в небо.
«Подам рапорт, чтобы Петра Шпичку представили к награде за отличную службу. Орел!» — думает Гнат Бурчак, ловя на экране далекие, почти недосягаемые импульсы. Но они все же есть! Они уже мигают, всякий раз утолщаясь и приобретая более отчетливые контуры, визуально очерчивая движущуюся цель. На катер обрушиваются один за другим пятиэтажные валы, швыряют его под воду, Гнат забывает обо всем. Вначале, разорвав пакет, он хоть на миг вспомнил Олесю, а сейчас позабыл и о ней. В голове и перед глазами лишь искристые импульсы далекого корабля и множество цифр, из которых надо запомнить только главнейшие.
Гнат напряжен как струна.
В первую минуту он нервно покусывал потрескавшиеся губы, пока не увидал кровь на чистом платке. Он чутко прислушивался к тому, как выполняет его отрывистые команды радиометрист Павлов. Тот прибыл на катер совсем недавно, и команда еще не успела с ним хорошенько познакомиться. Впервые наблюдал его в таком походе и лейтенант. Подведет или нет? Поймает ли силуэт далекого корабля, или так и засохнет на этих импульсах, от которых у Гната уже рябило в глазах? Бурчак склоняется над аппаратами, показывает Павлову все новые и новые кнопки, рычажки.
Вдруг экран блеснул. Засветился. И словно из тумана, как в сказке, в штормовом море возник крейсер.
Один миг — и Петр Шпичка нажмет кнопку, наведя на цель электронные дальномеры. И все. Крейсеру конец. Эта мысль заставляет Гната скомандовать всем своим постам, всей железной палубе:
— Отставить!
До боли в глазах он всматривался в экран, пытаясь узнать крейсер. Это был старый, заслуженный красавец. Долгое время на его мачте развевался флаг командующего. Он принимал на своей палубе самых дорогих гостей нашей страны, водил в далекие походы всю эскадру. И вдруг — огонь? Это какая-то ошибка! Не может быть! Там же люди. Матросы и офицеры. Полторы тысячи. Кого ты собираешься расстрелять, Гнат? Своих?
Лейтенант ловит на себе удивленные взгляды штурвального, комендора Шпички, слышит прерывистое дыхание и трюмного машиниста Феди Пугача. Они ничего не знают, экран им не виден. Только Павел видел все и догадался. А секунды летят. Что, лейтенант, боишься передоложить?
И кажется, что в наушниках слышится хохот Олеси и всех девушек. Последняя капля переполняет чашу колебания. Бурчак отрывисто диктует радисту шифровку для передачи молнией в штаб. Не по инстанциям, а, нарушая всякую субординацию, прямо адмиралу. Посылает раньше, чем того требует приказ в пакете.
«Атом. Я — Ракета. Цель обнаружена, но там люди. Крейсер наш. Открыть огонь не могу. Подтвердите приказ».
И полетели в эфир на крыльях электрической искры его слова, упрятанные в десятки единиц и нулей. Все цифры и цифры, и ни единого слова.
Гнат присел на стальное креслице, боясь потерять крейсер на мигающем экране. В его воображении возникала ясная картина того, что произойдет сейчас в штабе. И он не очень ошибся.
Эту ленту прочитали высшие штабные офицеры и замерли от изумления. Такого флот еще не знал. Какой-то лейтенант поставил под сомнение приказ адмирала, начал с ним бессмысленную дискуссию.
Пока огненная ленточка подвигалась к адмиралу, офицеры теснились вокруг оперативного стола, готовые взорваться от гнева. Но произошло неожиданное. Адмирал стукнул ладонью по ленте Гната и одобрительно воскликнул:
— Молодец! Он думает, товарищи! Не слепой! Не испугался, передоложил. А остальные, как видите, испугались. Представить к отличию. Бурчак раньше указанного времени засек цель и был готов к бою… А что крейсер?
— Еще пять минут, — доложил начальник штаба, — и крейсер тоже уложился бы во времени.
Адмирал поглядел в иллюминатор, увидал ту же картину, что и три дня назад. Две водяные стены мчались на эскадренный миноносец, а он рассекал их острым носом, и от этого в иллюминаторе было сумрачно, словно надвигалась ночь.
Такая же тьма нависла и над лейтенантом Бурча-ком. Он может потерять цель. Почему они там медлят?
Адмирал взглянул на часы, спросил:
— Крейсер?
— Жду, — ответил начальник штаба.
К этому времени на крейсере все было закончено. Его команда отплывала все дальше и дальше от корабля на самоходных баржах, катерах, эскадренных миноносцах, куда ее погрузили по тревоге номер один, или, как говорят матросы, по готовности «номер раз». Хотя матросов на крейсере было меньше, чем положено по уставу, но все же пересадить команду с крейсера на другие суда в такой шторм было делом нелегким. С недобрым предчувствием покидали моряки палубу крейсера, унося за плечами вещевые мешки с нехитрым моряцким скарбом. Прощались скупо, боясь уронить слезу. Они обращались к крейсеру, как к живому, близкому человеку, на «ты», разговаривали с ним шепотом, словно стыдились собственной растроганности. Крейсер на глазах всей команды вдруг осиротел.
На последнюю баржу спрыгнули котельные машинисты, электрики, комендоры. Следом за ними покинул крейсер Виктор Добряков. Все видели, как он отцепил спущенный корабельный флаг, бережно сложил его вчетверо и, распахнув бушлат, засунул его за пазуху выцветшей фланельки. Руки у него были заняты. Виктор прижимал к груди обыкновенный глиняный горшочек с геранью, которая пышно расцвела у них в кубрике. Прыгая на баржу, он споткнулся, упал, но матросы его тут же подхватили.
— Все? — спросили они.
Виктор молча кивнул головой, опустив глаза.
— Никого там нет? Может, замешкался кто? Как бы не забыть…
— Не волнуйся. Старпом пересчитал. Все здесь, — мрачно пояснил Добряков, кусая губы. — Но за что мы его так, словно воры? Ограбили и бросили в море… Разве заслужил это наш старикан? Служили ему верой и правдой. И на тебе!
Но тут на баржу спрыгнул их командир, поскользнувшись на мокрой палубе. Он последним покинул палубу осиротевшего крейсера. И злой Виктор Добряков сразу замолчал. Почему-то вспомнилась веселая девушка Искра, которую они подобрали с Петром Шпичкой на трассе. Где она, что делает в эту минуту? Это воспоминание постепенно разогнало досаду.
Командир крейсера снял мичманку, матросы — бескозырки, печально глядя вслед кораблю. Крейсер метался в штормовом урагане. В его трюмах и на палубе не было ни единой живой души, но машины продолжали работать на полную мощность. Ярко горели ходовые огни, рассекая мрак. Корабль мчался в неизвестность. Без флага на мачте, без руля и без команды. Он удалялся, растворяясь в тумане.
Радисты уже отстукали последнее донесение: флаг снят. Командир покинул палубу крейсера. Ходовые огни горят.
Адмирал приказал:
— Катеру «Добро». И благодарность.
Точно, секунда в секунду, в назначенный приказом час, Гнат Бурчак скомандовал Петру Шпичке:
— Огонь!
На катер мчалась высоченная волна. Грозные белые зубья-буруны уже взметнулись над палубой, но Петр Шпичка не колеблясь нажал кнопку.
— Там нет людей! Нет! — закричал в микрофон Гнат Бурчак, не отрываясь от экрана. — Крейсер пуст!
Далекие импульсы мерцали на экране; вот в центре палубы, над главными башнями, в самой груди крейсера, где билось его сердце — дизель-моторы, вспыхнуло пламя, и взрыв страшной силы потряс судно.
Гнат сцепил зубы и оторвался от экрана. Больше он не смог смотреть на искалеченный крейсер. Передал по радио своим матросам благодарность адмирала, потом приказал дать отбой боевой готовности, а катеру взять курс на базу, к родным берегам.
— Посмотрите, товарищ лейтенант. Посмотрите, — одновременно и просил и требовал радиометрист.
Гнат снова припал к экрану. На крейсере погасли ходовые огни. Два буксира барахтались на крутой волне, все ближе подбираясь к подбитому кораблю. Радио возвестило об отбое боевой тревоги.
— Теперь передайте адмиралу наше спасибо за вынесенную благодарность. Передайте открытым текстом: «Служим Советскому Союзу!» Потом — код!..
В порт пришли под вечер. Команда осталась на корабле проводить большую приборку. Только Петра Шпичку лейтенант отпустил в город. В благодарность за меткую стрельбу.
Покончив с некоторыми формальностями в штабе, Бурчак решил идти домой. В проходной военной гавани он столкнулся с Петром Шпичкой, который сиял начищенными пуговицами и башмаками. Они вместе вышли из порта, невольно пошатываясь, потому что их все еще покачивало.
Но не успели они сделать несколько шагов, как им навстречу выбежала Олеся. Кинулась к Гнату на грудь, целовала, горячо шепча:
— Ой, Игнатка, как я боялась. Этот шторм… Такой шторм… А тебя нет и нет… Я уж все глаза проглядела…
— А кто тебе сказал, что сегодня?
— Ну кто же мне скажет, как не Дмитрий Григорьевич!
— Вот старик… Никак не может помолчать.
— Не сердись, родной. Я же его так просила… Так просила… Он под большим секретом…
— Ну разве что под секретом, — ласково улыбнулся Гнат, беря Олесю под руку.
Он только теперь заметил Искру, которая стояла возле Петра Шпички чем-то встревоженная и опечаленная. Олеся, уловив в глазах подруги тоску, подумала: «Ну до каких же пор эта привереда будет искать себе моряка? Или скрывает что-то?»
Искра поняла этот взгляд и громко спросила у Петра Шпички:
— Где вы были так долго?
— Картошку возили. Потом разгружали, черт ее подери, — не задумываясь, выпалил Шпичка. — Точно как тогда, на трассе. Помните?
— Помню! А где ваш друг, Виктор?
— Там, — матрос указал рукой на порт. — Сдает накладные боцману. Канитель нам с этой картошкой, да и только… Даже голова кругом идет… Может, в кино пойдем, чтобы рассеяться?
— Пошли, — вздохнула Искра, сама не зная, чего она хочет.