Рисунки В. КОЛТУНОВА

Лельку люди любили. Всегда чистенькая, грубого слова зря не скажет. Наливает вино ли, коньяк, всегда точно, как в аптеке. Она аккуратно достает из ящика очередную бутылку, тщательно ее протирает чистой тряпкой и ставит сверкающую на стойку. Затем левой рукой накрепко прижимает бутылку к груди, а правой берет согнутую отвертку и ловко поддевает пробку. Открывать бутылку тоже нужно уметь. Иногда от нажима пробка высоко отлетала в сторону, попадала на поднос с бутербродами или отскакивала далеко в зал и закатывалась под столы. Когда бутылка попадалась трудная — пробка не поддавалась, отвертка срывалась, приходилось поддевать второй и третий раз. Тогда Лелька не выдерживала, ругалась, понося свою неблагодарную работу.

Из тенистой аллеи в кафе вошел мужчина в темном поношенном костюме с бабочкой. Он встал около буфетной стойки, спрятал книгу, дождался, когда пройдут люди, и попросил:

— Лелечка! Будьте любезны, выручите артиста. Ей-богу, деньги отдам. Получу гонорар, и сразу… с процентами. Не верите? Могу в залог книгу оставить. Конан-Дойль. Из подписного издания…

— Говорю, отстань. Зачем мне твой Дойль? Все интересное по телику посмотрю… Тебе налью, а вдруг проверка, недостачу обнаружат… По статье уволят… Не мешай работать, видишь, гости пришли, их нужно по всей форме обслужить…

— Сколько стоит капля коньяка? — спросил буфетчицу глуховатым голосом верзила с перстнем на пальце.

— Бесплатно, — равнодушно ответила буфетчица.

— Тогда накапай двести грамм! — радостно захохотал остряк.

— Я тебе сейчас по шее накапаю. Тоже мне, грамотные стали! — вспыхнула Лелька.

К буфетной стойке подошел молодой мужчина.

— Сто грамм с прицепом, — попросил он Шутову.

— А прицеп какой?

— Нужно знать: шоколадная конфетка.

Он взял стакан с коньяком, выбрал свободный столик, сел за него. Достал сигареты, покурил, огляделся. Потом незаметно для окружающих спрятал стакан с коньяком во внутренний карман пиджака и быстро вышел из кафе.

— Ну как? — встретил его в полутемной аллее мужчина.

— Все в порядке. Только иди потише, а то расплескается…

* * *

Андреев заторопился с раннего утра. Наскоро позавтракав, выскочил на улицу. Автобуса ждать не стал и, радуясь «грибному» летнему дождю, быстрым шагом пошел на работу. Ходьба немного успокоила.

Зашел в дежурную часть.

— Струмилин у себя? — спросил он дежурного.

— Нет еще. Будто не знаешь, что Струмилин раньше чем за час не приходит, спортом занимается…

Дежурный заканчивал смену, готовил к передаче документацию, журналы, сводки и поэтому спешил. В углу тяжело застучал телетайп, отбивая на длинной бумажной ленте строчки о последних происшествиях в городе.

Андреев снял с доски ключ от рабочей комнаты. Ключ с картонной биркой от кабинета начальника висел на своем номере. Перепрыгивая через две ступеньки, вбежал на третий этаж, открыл свою комнату, бросил плащ на спинку стула, распахнул окно, вспугнув приютившихся на подоконнике воробьев. Тут вспомнил — забыл для птиц хлебные крошки, а ведь специально завернул в бумажку.

Подошел к старинному тяжелому сейфу, достал три исписанных листа бумаги. Несколько раз внимательно прочитал их, сложил в картонную папку. Решительно достал из ящика красный фломастер и написал на обложке два слова: «Запах коньяка».

Сегодня Андреев хотел попасть к начальнику до начала работы, чтобы с глазу на глаз поговорить о полученных сведениях… О тех записях на трех листках. Утро — самое время с ним посоветоваться, до звонков, до будничной суматохи…

В тиши коридора раздались четкие шаги — так ходит только начальник ОБХСС, полковник милиции Струмилин. Подумал с невольной завистью: «За пятьдесят, а какой подтянутый, не зря кроссы по утрам бегает». Снова перечитал листки, сложил их в папку.

— Разрешите? — спросил Андреев.

— А, доброе утро. Заходи, Владимир Павлович. А я смотрю, ключа от вашей комнаты на доске нет, думаю, кто это сегодня так рано пришел?

— Виктор Николаевич, есть данные, что в буфете парка культуры продают разбавленный коньяк.

— Что же это за такие данные? — добродушно улыбнулся полковник. — Достоверные?

— Пантелеев выезжал, проверял.

— Может, сегодня возьму в буфете контрольную закупку — и на экспертизу?

— А если не подтвердится? Пантелеев проверял, теперь повторная проверка… Для честного человека самое малое — это обида…

— Не хотел говорить… Как узнал от Пантелеева, в воскресенье пошел в парк. Уговорил жену зайти в буфет. Купил сто грамм, попробовал: крепкий, но вроде запах не тот…

— Запах, запах, — перебил его Струмилин. — Для обвинения нужны бесспорные доказательства.

Струмилин достал сигарету, долго разминал ее над корзинкой. Теперь он вспомнил точно: в этом кафе не был ни разу. Но почему-то ясно представил этих буфетчиц с подведенными ресницами, подкрашенными губами, самоуверенных и крикливых. Они все чем-то были друг на друга похожи: в накрахмаленных передничках, белых расшитых кокошниках.

— Как они работают? — спросил полковник.

— За стойкой постоянно Ольга Шутова. Бутылку открывает перед покупателем, потом ее не прячет, а держит на стойке. На всех бутылках штамп бухгалтерии, значит, товар оприходован, получен со склада.

— Пробки на бутылках какие?

— Из полиэтилена. Снять и надеть — дело нехитрое.

Полковник встал из-за стола, прошелся по кабинету.

— Может, бросим спасательный круг? — осторожно спросил инспектор.

Сказанная как-то на совещании сотрудников образная фраза о спасательном круге, который нужно бросать людям, случайно попавшим на путь злоупотреблений, но не причинившим большого вреда, стала в отделе нарицательной, понятной всем и часто применялась в служебных разговорах.

Зазвонил телефон. Полковник нехотя поднял трубку.

— Да, у меня… Так, а результаты? Сколько, сколько? Нет, давайте результаты исследования немедленно… — Он положил трубку, повернулся к Андрееву.

— Что же ты не сказал о закупке? Эксперт звонил, ищет тебя. Знаешь, какие результаты? В бутылке только одна часть коньяка, три — водки «Старка» и одна — воды… И много этого товара проходит через буфет?

— Много.

— А ты говорил — спасательный круг. Мы им такой круг уже бросали — был ведь у них с проверкой Пантелеев, выводов не сделали… Нужно принимать строгие меры…

— Товарищ полковник, считаю, что для ареста буфетчиц уже достаточно доказательств. Одна без другой совершать такие преступления они не могут.

— А почему ты считаешь, что коньяк смешивают буфетчицы? Может, они получают его фальсифицированным со склада? Торгуют смешанным и не догадываются… Нам нужно установить виновных, а то слишком дорого обойдется наша проверка. Мы не можем позволять себе ошибаться.

* * *

Клава проснулась поздно. Хотела полежать, понежиться, но пора было собираться на работу. Она встала, принялась убирать комнату, мыть посуду. И в это время вдруг почувствовала смутное беспокойство. Сначала она заметила у себя беспричинную раздражительность. Стала одеваться — рука застряла в рукаве. Вывернула кофточку наизнанку, бросила на диван. Хотела достать другую, да остановилась — нельзя, новая и дорогая. Она брала из шкафа вещи, пробовала надеть, снимала, со злостью бросала обратно. Тревожное беспокойство усилилось, когда взяла в руки сумку…

Ей вспомнилось, как легко и просто собиралась она раньше, когда работала на кирпичном заводе. В какую рань вставала! На ходу одевалась, пила чай, и на смену. Бывало, намотается за день, натаскается, руки болят, а на душе спокойно. Примет душ и домой человеком идет.

А что сейчас? Клава подошла к зеркалу и поразилась происшедшей в ней перемене. На нее глядело усталое, как будто чужое лицо. Под глазами синие овалы. Появилась злость на себя: вроде и денег не жалеет, продукты лучшие берет, а все не впрок! Она поправила прическу, подкрасила губы.

Сегодня почему-то Клава волновалась больше обычного. «Может, не брать?» От этой мысли она вздрогнула и в нерешительности остановилась посреди комнаты. Почувствовала неприятную слабость, часто-часто забилось сердце. Чтобы как-то успокоиться, отпила прямо из носика заварного чайника несколько глотков, вытерла полотенцем неожиданно вспотевшие ладони, глубоко вздохнула. «Ну что зря психуешь! — успокоила она себя. — Все нормально, не раз ходила…»

Перед тем как выйти из дома, снова подошла к трюмо. Тщательно осмотрела себя, поворачиваясь перед зеркалом, отходила на расстояние, перекладывала сумочку из одной руки в другую, вешала на согнутую руку, пробовала держать на вытянутой — кажется, все в порядке. Сейчас сумочка казалась легкой, а на улице тяжелеет с каждым шагом, к концу пути как камни несешь…

В комнате стало душно. Посмотрела в окно, вроде бы подозрительных во дворе нет. На цыпочках подошла к двери. Прислушалась: по лестнице удалялись шаркающие шаги. Откинула цепочку и тихо заскользила по ступенькам вниз.

«Сидят или нет? Так и есть — сидят!» — со злостью подумала она.

Во дворе в тени деревьев сидели пять или шесть старух. Они, как по команде, поворачивали головы в сторону хлопнувшей двери подъезда, тщательно, с прищуром осматривали выходящего. Как ни старалась Клава прикрыть дверь подъезда и незаметно проскочить на улицу, не вышло, заметили.

«Два года живем, — злилась Клава, — а они все не успокоятся, все оговаривают. Пусть не красавица, но и недурна. Зато весь достаток в доме от нее. Не у каждого такая жена. Ну и пусть, что на четыре года старше, бывает, и на десять», — нерадостно думала она.

По улице пошла быстро, напряженно всматриваясь в лица идущих навстречу мужчин, намереваясь заранее узнать своих возможных врагов. Сколько за последние два месяца дум передумала, сколько раз во сне пряталась, бегала от них. Ноги часто не слушались, ее догоняли, хватали за руки, и от всего этого ужаса она в страхе просыпалась и тихо, чтобы не разбудить Витюху, плакала.

Иногда она представляла, как на улице или в парке к ней подходит молодой, строгий и сильный мужчина, берет из рук сумочку и говорит: «Что у вас, гражданочка, в сумочке лежит?» А потом ехидно улыбается. Но она тоже не дура, все продумала, как отвечать и как вести себя, каждое слово помнит. Да, так и скажет: «А вам какое дело? Кто вы такой, чтобы к людям приставать да по сумкам лазить? Если обехеесник, то разрешение прокурора покажите!» И пойдет своей дорогой дальше.

Но от этого спокойней не становилось, страх возрастал. Хотелось ускорить шаги, побежать, не останавливаясь.

За эти месяцы Клаве ежедневно встречались подозрительные, которых она боялась больше всего на свете. А два дня назад точно были они, двое с нахальными глазами. Думала, конец. Руки-ноги задрожали. А когда мимо прошла, один другому сказал: «Бабенка-то ничего…» — и нахально засмеялся.

От главного входа парка до кафе Клавдия могли дойти двумя путями. Первый — от входа налево, мимо фонтанов, домика рабочих, конторы, дирекции парка, аттракционов… Там три года назад и с Витюхой познакомилась. Как сейчас помнит: около «молота» собралось много здоровых мужчин, но не всякому удавалось до тысячи добить. Вышел тогда из толпы парень с засученными выше локтей рукавами, смерил взглядом размеченную планку, поплевал на ладони, отодвинулся назад да как ахнет! Ей он сразу понравился, молодой и сильный. В парке потом она его встретила. Сама подошла, пригласила на лодке покататься… А последний год выпивать стал. Правда, понемногу, но все равно противно.

Нет, она этот путь по парку не любила, хоть и короче он. Так можно встретить знакомых или работников парка. Остановят, расспрашивать начнут, как и что, разглядывать, что надела, что купила. Или просить будут. В прошлый раз Юлька-дворничиха на дороге встала, не пройдешь. «Гдей-то ты такую сумку кожаную отхватила? — И давай лапать. — Сколько отделений в сумке-то? Уж больно красива, и где только люди деньги берут?» И улыбнулась, змея, показав все свои белые зубы. Ядовитая баба, хоть и молодая!

Но страшнее всего — это начальству на глаза попасться. Сразу начинают про план расспрашивать, а то и к бухгалтеру вызовут, отделайся-ка попробуй! А не дай бог в конторе сумку попросят показать…

Нет, эта дорога по парку Клаву не устраивала. Она предпочитала ходить на работу другим путем, по главной аллее. Пусть подальше, зато спокойнее. Сразу от входа нужно идти по аллее выстроившихся в ровные колонны могучих тополей, кроны которых касались друг друга, образовав над головой зеленую крышу. Днем здесь было тихо, пахло скошенной травой и политыми из шлангов цветами.

За двадцать минут ходьбы она так измоталась мыслями о возможном задержании, что желала сейчас только одного — подставить лицо под холодную водопроводную струю. «Ну не психуй, потерпи немного, — уговаривала она себя. — Нет, нужно все бросать, сил больше нет продолжать это…»

Но тут она вспомнила, что и в прошлом году слово себе давала. А время прошло, вроде все позабылось. Пыталась с Витюхой посоветоваться, да какой он советчик! А весной позвонила директорша, предложила поработать лето. Как услышала, ноги подкосились, дух перехватило, но та не торопила, дала время подумать. Думала-думала и согласилась: коньяком-то можно и потихоньку баловать, когда обстановка позволяет…

А тут еще про Глашку Пупкову рассказали. Приехала в их деревню и давай воображать. Снег до колен, тропинка в деревне не дорога в Москве, а она в новых туфельках да в шубе каракулевой. Вся деревня глазела. Бабка Дуня хоть и стара, а тоже выползла, да возьми и скажи: «Глашкя, хворь, чай, так можно ухватить». Будет Глашка слушать, рукой махнула и пошла: мол, сами с усами, знаем, что делаем.

Глашкину шубу приходил смотреть из соседней деревни скорняк Василий Иванович, все не верили, что шуба стоит дороже деревенского дома. А Глашкин муж — очкарик — так всем открыто и сказал: «Хватит, пожила в бедноте, теперь пусть в каракуле походит, в жизни должна быть справедливость!» Ясное дело, достаток у Глашкиной матери небольшой, много ли на почтальоношное жалованье булок купишь… Конечно, она Глашке не чета, та вон какого мужа отхватила, институт закончила. Но она свое слово тоже скажет, еще посмотрим, кто чего стоит, еще увидим, кто больше подарков привезет, оденется лучше. Все кольца-цепочки наденет, шубу норковую купит, а то, глядишь, и на своей машине прикатит.

Клава вздрогнула: навстречу ей шли двое мужчин.

— Девушка, где здесь пельменная? — спросил один, добродушно улыбаясь.

— Вон там, за утлом, — испугавшись, со злостью бросила Клава и прибавила шагу. «Ну, кажись, осталось немного…»

Конец аллеи она считала самым опасным местом. Там на огромной клумбе благоухали розы, и около них всегда был народ. «Сидят тут, лодыри, цветы разглядывают. Неужели дома делать нечего?» — с ненавистью думала она.

Сумочка все тяжелела, Клаву трясло от страха. «Дармовые деньги даром не даются», — вспомнила она поговорку матери. «Ну, еще немного, потерпи…»

Взгляд упал на молодую женщину в ярко-красном платье. Женщина сидела на скамье, читала какую-то книжку, покачивая детскую коляску. Клава искоса посмотрела на нее. Женщина отложила книгу, наклонилась над коляской, сделала губы трубочкой и загугукала ребенку. И Клава позавидовала ей. Позавидовала потому, что она может вот так спокойно и беззаботно сидеть и гугукать со своим младенцем. Ей бы сейчас так ну хоть самую малость, а то носи, терзайся, мучайся…

«Ничего, потерплю, соберу деньги… Квартиру обставлю самой лучшей мебелью». Недавно она видела набор мебели — все предметы полированные. «А кровать какая! На такой привыкнешь — на другой не уснешь». Она вдруг представила себя рядом с полками, шифоньерами, вращающимся баром, удобными креслами. Пол покроет лаком, на пол ковер. С длинным ворсом, чтоб по полу, как по голубому полю, и обязательно босиком, а хочешь, лежи. Кровать застелет вишневым покрывалом, на окна легкий капроновый тюль, чтоб красиво и стирать легче. «А денег на это сколько нужно! Только бы доработать до осени…»

От этой мысли вновь перехватило дыхание, появилась слабость. Пришлось опять себя уговаривать. «Потерпи, зачем опасность себе придумываешь? Сколько раз ходила, нервничала, все проходило. Нужно пройти еще немного, а там все в порядке… Запах, запах… Кто в нем разбирается?!»

Она понимала, что много волнений и страха от частых проверок. Придут с проверкой, делают вид, что посетители, а потом контрольная, и давай промеривать, пересчитывать. Но она тоже не дура, все понимает, знает, как и что… А эти последние хороши! Принесли спиртомер, опустили в стакан, крепость проверили… Все в порядке. Какой получаем, такой и продаем… Осталось немного, вот кусты сирени, поворот и…

— Гражданочка, остановитесь, пожалуйста, — прервал ее размышления чей-то голос. Она сначала даже не поняла, что окликают именно ее. Вздрогнула и ускорила шаги.

— Извините, — повторил тот же человек с боковой аллеи.

Она оглянулась и увидела милиционера.

«Все!» — пронеслось в голове. Деревья, люди, цветы, сумка, милиционер смешались в одну цветную карусель. «Господи! Хорошо, что деньги спрятала!» А милиционер что-то говорил, приложив руку к козырьку. Слов она не слышала — кровь била в виски, шумела в ушах. Руками судорожно прижала сумку к груди. Невольная дрожь пробежала по телу, она остановилась, полная смутного надвигающегося ужаса. Сколько раз она мысленно представляла себе возможные случаи задержания, каких только не предусматривала ситуаций, как ни придумывала избежать милиции, а такого простого случая представить не могла. Ноги не слушались.

— Постовой я, сержант Зимин, — как сквозь сон донеслись до нее слова. — Мы с ног сбились. В отделение пришла гражданочка, заявила, что пропала у нее сумочка, а в ней документы и билет до Харькова, очень на вашу похожа. Начальник приказал поискать, может, кто подобрал случайно.

«Что он говорит, какая гражданочка, какая сумка?» И тут она поняла, что милиционер остановил ее случайно, просто сумка похожа на утерянную. «Леший бы побрал этого милиционера, а вместе с ним и ту женщину-растяпу!» Она хотела было проглотить застрявший в горле комок, слюны не было.

— Это моя сумка, никаких документов в ней нет, — произнесла Клава чужим голосом. Страх неожиданно пропал, уступив место ярости, страшной и непрощающей. «Ходят тут всякие, сумки теряют, людям спокойно пройти нельзя! Своими бы руками…»

— Извините, сумочка должна быть внутри подписана. Я прошу пройти на две-три минуты в отделение, там посмотрят, и все будет ясно.

«Только не туда, там можно попасть в беду». Она сделала болезненную гримасу и закричала пронзительным голосом:

— Никаких записей в моей сумке нет! — Своей злобы к милиционеру она не скрывала. — Вот смотрите: в сумке только грелка, больная я, грелку на работе ставлю, когда болит.

И вдруг ей стало жалко себя, слезы выступили на глазах, и она стала говорить в адрес милиционера недобрые слова.

— Нечего мне делать в вашем отделении, — презрительно сжав губы, неожиданно уверенно заявила Клава, резко повернулась и быстро пошла по аллее.

— Извините, пожалуйста, — произнес вслед постовой.

«Уходить! Скорее!» И почти бегом припустилась она к своему кафе со стеклянными стенами. Ею овладело желание скрыться, спрятаться. Клава подбежала к двери. Вот замок, вот дверная ручка. Сорвала нитку с пломбой. Дрожащими руками кое-как вставила ключ в замок, вбежала в подсобное помещение, захлопнула за собой дверь, тяжело опустилась на стул… Провела рукой под кофточкой — пот от страха и волнения. Страшное осталось там, позади, на аллее, но волнение не отступало. Почувствовала сильную головную боль. «Чтоб все сгорело, прахом пошло!» Подступили слезы. Не включая электричества, подошла к умывальнику, вздрагивающими пальцами нащупала кран, подставила лицо под холодную струю.

Она понимала, что зашла далеко, но сил остановиться не было. Легкость, с какой к ней приходили деньги, кружила голову. Теперь, когда по каким-либо причинам продавала коньяк неразбавленным, Клавдии казалось, что она чужим, неизвестным ей людям безвозвратно отдает свои собственные деньги.

Принесенную грелку она тщательно спрятала в углу помещения, заложив пустыми коробками из-под конфет. Стала понемногу успокаиваться. «Что, я зря нервничаю? Все так просто. Пронесла, а теперь денежки. Риск оправдан. Если работать с умом, можно большую копейку заработать».

В дверь условно постучали: Ольга, напарница.

— Ты прошла нормально?

— А что, все в порядке, — улыбнулась Ольга, — ты-то чем расстроена?

— На аллее остановил постовой. Ну, знаешь, такой чернявенький? Ты еще говорила, что он тебе нравится. В отделение, говорит, пройдемте… Вроде ошибся. — И она беззвучно заплакала.

* * *

— Товарищ полковник, операцию «Коньяк» заканчиваем. Вчера купили в буфете бутылку коньяка в нераспечатанном виде. Да, эксперт категорически утверждает, что пробка после заводской укупорки открывалась… Результаты химического исследования то же, что и раньше… Думаю, доливают воду потому, что «Старка» крепче коньяка. Делают это буфетчицы. Только сейчас установили: они приносят «Старку» в медицинских резиновых грелках. Носили бы в бутылках, давно попались бы… «Старку» покупают в магазине недалеко от дома. Пустые бутылки изымем, там наверняка будут отпечатки их пальцев… Так точно, на это обстоятельство обратили особое внимание. В другие торговые точки со склада поступают бутылки с коньяком без нарушения заводской укупорки, поэтому и утверждаю, что виновны буфетчицы… Нет, не обедали, некогда… Извините, но сейчас выполнить не можем… Когда закончим, пообедаем, а заодно и поужинаем…

Андреев повесил трубку телефона-автомата, тяжело выдохнул и, повернувшись к Пантелееву, сказал:

— Полковник дал «добро», приказал начинать с буфета. Санкции на производство обысков у прокурора получены… Направляй дружинников в буфет.

* * *

В прокуренном зале буфета самые шумные и разговорчивые посетители сидели за столиками по углам да по стенкам. К Шутовой подошел мужчина.

— Девушка, сто грамм с прицепом, — заказал он.

— А прицеп какой?

— Конфета «Мишка».

— Пожалуйста, — защелкала костяшками счет буфетчица. — С вас…

— Закупка контрольная, — тихо произнес мужчина, передавая стакан другому.

Шутова вздрогнула, на мгновение застыла, потом лицо ее стало наливаться краской возмущения, ненавистью к этому человеку, так искренне разыгравшему роль покупателя. Теперь в наступление! Лелька стала возмущаться, размахивать руками. Больше работать она не будет, хватит! Сейчас нужно заплакать, выйти из-за стойки. Она всхлипнула и осеклась, увидев, как из-за ближних столиков вышло несколько молодых мужчин, по-видимому, дружинников.

Лелька вдруг поняла, что на этот раз проверка значительно серьезней, чем было раньше. Нужно что-то предпринимать, что-то делать, но она почувствовала, как на нее надвигается усталость, во рту пересохло, перестали слушаться руки и ноги, парализовал страх. К ней обращались с какими-то словами… Она старательно вспоминала, где видела одного из проверяющих, но вспомнить так и не могла…

— Откройте, — громко постучав в дверь подсобного помещения, крикнул Андреев, — я сотрудник ОБХСС!

И, не дожидаясь ответа, с силой нажал плечом на дверь, отчего внутренний крючок сорвался и сотрудник почти влетел в подсобку. Вместе с ним вбежали двое дружинников. Перед напуганной и растерянной Носовой стояли несколько откупоренных бутылок с коньяком, в одной торчала лейка. Мокрые руки, брызги на полу, резкий винный запах…

— Вот и все, фирму можно закрывать, — заключил Андреев.

Носова наклонила голову, угрюмо посмотрела на Пантелеева, который из-под пустых коробок, сваленных в углу, вытащил три резиновые грелки. Он отвернул пробки, понюхал и сказал:

— Попрошу понятых удостовериться…

* * *

Вопреки прогнозу на город обрушился ливень. Струмилин стоял в дверях управления, выбирая момент, когда можно будет перебежать широкий тротуар и вскочить в машину. Рядом с ним стоял молодой следователь Шесталов, которому было поручено это дело с коньяком. Нетерпеливо постукивая пальцами по портфелю, Шесталов говорил:

— Я допрашивал буфетчиц по всем правилам криминалистической науки. Не сознаются. А ведь должны же быть у них деньги…

— Найдем, Евгений. Александрович. Сейчас звонил Белов, в квартирах Шутовой и Носовой обнаружены грелки, наполненные «Старкой».

Наконец ливень поутих, и они перебежали к машине. Струмилин тяжело опустился на заднее сиденье. Шесталов устроился рядом с водителем и, повернувшись к полковнику, начал рассказывать, как умело он допрашивал буфетчиц. По боковым стеклам машины наискось прокатывались капли дождя.

Незаметно подъехали к блочной пятиэтажке. Струмилин дождался, пока следователь сбегает в ЖЭК, затем все вместе поднялись на третий этаж.

Шесталов громко постучал в дверь.

— Кто там? — недовольно спросил женский голос.

— Открывайте, милиция!

За дверью послышался приглушенный спор, шарканье ног и через минуту ответили:

— Мы вас не знаем, открывать не будем!

— Не откроете, сломаем дверь. У нас постановление следователя с санкцией прокурора.

За дверью думали, но не открывали.

— Пригласите понятых, пусть слесарь ломает дверь.

Это помогло. Щелкнул замок, медленно открылась дверь.

Первым в квартиру вошел Шесталов. Хозяева квартиры — мужчина и женщина — понуро стояли в проходной комнате.

— Предъявляю постановление на обыск вашей квартиры. Прошу соблюдать спокойствие и порядок. Всем оставаться на местах. До начала обыска предлагаю выдать деньги, нажитые преступным путем…

— У нас таких денег нет. Вот наши сбережения от зарплаты… — сказала хозяйка квартиры. Она достала из серванта пачку денежных купюр, протянула их Шесталову и, закусив губы, заплакала.

Струмилин стоял в дверях. В небольшой рации, которую он держал в руках, раздалось характерное попискивание, он приложил к ней ухо, затем подошел к двери балкона.

— Что же вы свое имущество не бережете? — спросил он хозяев. — На улице дождь, а вы подушку выложили на балкон. Товарищи понятые, прошу подойти поближе.

Он открыл дверь балкона, нагнулся и поднял подушку-думку.

* * *

Следствие подходило к концу, оставалось ознакомить обвиняемых с материалами уголовного дела.

Первой в комнату с зарешеченными окнами привели бывшую буфетчицу Клаву Носову. Она кивком головы поздоровалась, шмыгнула носом и со вздохом опустилась на неудобный привинченный к полу стул.

«Ничего даром не дается, за все нужно платить!» — подумал Шесталов, исподлобья рассматривая усталую, заметно постаревшую обвиняемую.

Та грузно опустилась на стул, вытащила из рукава носовой платок, ссутулилась, сложив руки на коленях. Виновато отвела взгляд, насторожилась.

Шесталов открыл стоявший под ногами портфель, не торопясь достал прошитые грубыми суровыми нитками две объемистые папки с документами и положил перед собой на стол.

— Ну, Клавдия Петровна, вот и все! Сегодня встречаемся в последний раз. Прочитайте ваше дело, а потом будет суд.

— Такое большое дело против нас двоих? — удивленно и испуганно спросила Носова, уставившись расширенными глазами на папки. — Что же мы за такие преступники, чтобы против нас такое большое дело?! — Она всхлипнула, промокнула платком слезы. — Что мы вам плохого сделали, что про нас так много написали?

— Лично мне ничего. Старался установить истину.

— Какая же на бумаге истина, правда, она на людях. Небось злые люди набрехали, а вы все писали…

— Сейчас придет защитник, и вы с ним прочитаете все дело. По закону вам предоставляется право защищаться, заявлять ходатайства, представлять доказательства своей невиновности.

Носова завороженно, не отрываясь, смотрела на папки. «Нашли или нет?» — сверлил голову вопрос.

— А можно мне дело почитать сейчас? Ну, до защитника?

Следователь подумал, посмотрел в окно.

— В этом я не вижу процессуального нарушения, — и подвинул в ее сторону первый том.

Не скрывая волнения, Клава торопливо подскочила к столу, взяла папку, положила на колени и развернула обложку. Впервые в жизни она держала в руках уголовное дело. Да еще какое — по обвинению ее в совершении преступления. Она со страхом и волнением смотрела на неведомые ранее пугающие протоколы.

«Постановление о возбуждении дела», — прочитала она. — «…вступив в преступный сговор… в крупных размерах…»

— В какой сговор?… Никакого сговора между нами не было. Одна принесла бутылку «Старки», другая… и пошло. А сговора не было. В каких же крупных размерах? Что у нас, тыщи?

Следователь что-то писал, не отвечая на вопросы.

Когда арестовали, первое, что ей захотелось, — умереть, закрыть глаза и умереть, ни о чем не думать, ни о чем не вспоминать. Все ушло далеко, далеко… На допросах следователь несколько раз спрашивал о деньгах. Говорила, что нет денег. Вроде отстал.

Носова внимательно читала следственные протоколы. Раньше, когда Шесталов записывал в них быстрым неразборчивым почерком ее показания, они казались простыми линованными листами бумаги. Сейчас, подшитые в папку, пронумерованные, официально названные, они были совсем другими, угрожающими. Вот протокол ее показаний. «Ничего не признавала. В суде спросят: почему не рассказывала правду? Что ответишь? Говорят, за это добавляют… Ничего, главное — были бы деньги…»

«Так, а это что? Рапорт инспектора Андреева. Пишет: торгуют разбавленным коньяком».

— Каким же разбавленным? Что он пишет?! Градусы одни и те же! — громко возмущалась Носова.

Шесталов все так же молча писал что-то на листе бумаги.

«Что я плохого сделала этому Андрееву? С работы бы сняли, штраф бы какой наложили, а то рапорт, дело! А это что? Акт контрольной закупки. Ой, купили у Лельки сто грамм коньяка, незаметно вынесли из буфета — и на экспертизу. А это что за протокол? Допрос нашего директора. Работала Носова хорошо. Конечно, неплохо. Целый день на работе. Предупреждения делали… Когда делали? Нужно было контроль осуществлять, может, и не дошли бы до такой жизни. А они — предупреждения… А вот допрос Лельки! Что она там наговорила? — И вновь зашевелила губами, прочитывая строчки протокола. — Правильно, что не сознается, молодец!»

Она внимательно прочитывала следственные документы, водя пальцем по строчкам. Когда слово не понимала, показывала Шесталову, тот зачитывал его вслух, и Клава, шевеля губами, читала дальше.

«А это что? Ой, батюшки, допрос Носова Виктора Степановича, Витюхи, ее благоверного! Что он там наговорил? Поди, сдуру что и сболтнул! Нет, все пока верно. Да, живем третий год. Лишних денег не было, зарплату отдавал жене. Держи карман шире! А водку на что покупал? С родственниками жены не дружил. Да кто с тобой дружить-то будет?! Выпьет, такую чушь понесет, слушать тошно. Мать в прошлое лето: «Витенька, покушай, Витенька, попей!» Одних яиц утром по десять штук съедал. Хоть бы гвоздь в доме забил, силищу некуда девать. Вот здесь молодец. Жена домой грелок не приносила! Одна была для лечения, других не видел. Те, что нашли при обыске, принадлежат жене. Вот зараза, так и знала — подведет, не поддержит. Не мог что-нибудь сказать!»

Она задумалась, стала лихорадочно придумывать оправдания, но ничего путного в голову не приходило. Стало обидно оттого, что она будет осуждена, а он в это время новый костюм наденет и с какой-нибудь задрыгой в кино пойдет. «Копила к празднику на свои, кровные». Клава платочком вытерла глаза, шмыгнула носом.

«Чем занималась жена? Не знаю», — продолжала она читать. — Знает, все знает! Откуда деньги взяли для кооперативной квартиры, за какие гроши вещи купили? На его зарплату? Не знает! Нашел ответ! Не мог сказать — накопили. Не пили, не ели, все копили. Мог сказать: родственники помогали. Тоже мне муж — объелся груш! Разведусь я с ним. Ой, следователь спрашивает о деньгах. Нет денег. Нет. Вот молодец! Значит, деньги целы! — И она облегченно выдохнула. — Только бы поменьше дали. Отбуду, с копейкой не пропаду!»

И как-то сразу в следственной камере стало светлей, на душе веселей. Клава украдкой взглянула на следователя. Тот, но поднимая головы, внимательно читал какую-то бумагу.

«Молодой еще, чтобы такую ответственную работу ему поручать, — со злорадством подумала она. — А все-таки Витюха неплохой. Может, и не нужно его терять, пока под стражей. Не плюй в колодец — пригодится… Да откуда он знал, сколько у меня денег и где они?! Не дура, знала, где прятать. А деньги ему доверять нельзя».

— Евгений Александрович, я вот читаю дело и все думаю, думаю. Жизнь прожила честно, в милицию не попадала. Так не лучше было бы просто остановить нас, ну а… Ведь тюрьма — это срамота какая.

Следователь оторвался от бумаг, не торопясь достал пачку сигарет, выбрал одну, покрутил, размягчая табак, сказал, подумав:

— Полагаю, что предупреждать вас было бессмысленно. Ну как вам объяснить… Один умный человек говорил: «Сначала конфетка, потом конфетка с ромом, потом ром с конфеткой, потом…» Мы все взвесили. Знаете, есть заболевания, лечить которые можно только решительными действиями, например, чуму или холеру. У вас же слишком запущенная болезнь. Вот и решили провести операцию, хирургическое вмешательство…

— Ну что же мы вам плохого сделали, что у нас, тыщи? — закричала она.

Следователь промолчал, вновь уткнувшись в бумаги. Клава раскрыла дело на несколько листов вперед.

«А это что? Протокол обыска у Поповой?» Торопливо открыла следующий лист и увидела приклеенную фотографию.

«Подушка! Деньги в целлофане! Кольца, цепочки! Значит, нашли, забрали, обобрали!..»

И следственный изолятор огласился истошным криком. Она бессильно уронила голову на колени, закрыла лицо руками, неразборчиво заголосила. Так в деревнях кричат по без времени погибшему, когда ничего не изменишь, не поправишь, не вернешь.