Как-то ясным зимним днем в горах Сихотэ-Алиня я издали заметил огромного секача, пасшегося в редком дубняке на желудях. Ветерок тянул в мою сторону, и я начал осторожно подходить к нему, помня о том, что он обладает замечательно тонким обонянием и слухом.

До кабана оставалось около ста метров, я стал рассматривать его в бинокль. Это был настоящий богатырь, который вряд ли кого боялся.

Вдруг на этого угрюмого вепря с лаем выскочила большая собака, за ней вторая, третья. Началась борьба. Секач и не думал бежать, он, вздыбив шерсть загривка, прижался задом к толстому дереву, оберегая «тылы», весь собрался в груду железных мускулов и следил за врагами. В какое-то неуловимое мгновение он молниеносно метнулся вперед — одна собака с отчаянным визгом взвилась над кустарником. Не успела она упасть на землю, а вепрь снова стоял у дерева, выжидая, подавшись чуть вперед на напружиненных ногах. Точно так же он поддел второго пса, а третий благоразумно отбежал и лаял уже издали.

Я знал, что вот-вот должен подбежать охотник, закричал и стал открыто подходить к вепрю, побуждая его убежать. Он угрожающе посмотрел на меня, но все же пошел в сторону с чувством собственного достоинства. Как очень важная персона…

* * *

Мы все хорошо знаем домашнюю свинью, эту вечно хрюкающую хавронью, жирную, малоподвижную, с редкой жесткой щетиной. У нее главная забота — есть, есть и есть. С утра до вечера. Трудно представить, что это одомашненный дикий кабан, образ жизни и повадки которого совсем иные. Внешний вид тоже значительно изменился.

Ученые выделяют девять видов кабанов, которые населяют огромные просторы Европы, Африки и Азии, включая острова Малайского архипелага. Наиболее многочисленный и хорошо изученный кабан, или дикая свинья, обитает почти во всей Европе, в средней и южной полосе Азии вплоть до Тихого океана. В далеком прошлом кабаны водились и в Северной Африке, но их там истребили полностью. В Америке этих лесных чушек никогда не было, но в настоящее время их там успешно акклиматизировали на больших территориях.

Внешний вид дикого кабана своеобразен. Он приземист и массивен, имеет огромную голову, достигающую почти третьей части общей длины тела. Шеи не видно: она настолько мощная, что сливается с головой, грудью и холкой. Грудь богатырская, живот подтянут.

Туловище кабана как бы сдавлено с боков, выглядит он горбатым. Высота тела у задних ног значительно меньше, чем спереди. Гребень щетины тянется по всей спине. Самки выглядят несколько изящнее, они легче и стройнее самцов, не столь горбаты.

У секачей изо рта торчат две пары клыков — сверху и снизу. Чем старше зверь, тем больше и крепче клыки. Старые кабаны имеют клыки до 12 сантиметров. Ими они обороняются от противников, нанося опасные удары, ими же разрывают в земле толстые корни, поддевают многопудовые камни, вспарывают мерзлую землю. У самок клыки гораздо скромнее.

Кабан способен «утюжить» самые густые заросли, непролазную чащу, не сбавляя скорости бега, он невероятно силен.

Наиболее крупный секач весит до 280 килограммов и имеет длину тела около 230 сантиметров, а высоту в холке примерно 120. Разумеется, далеко не все кабаны столь велики. Теперь даже в уссурийской тайге кабанов тяжелее двух центнеров редко встретишь — один-два на сотню. Раньше кабанов-великанов было гораздо больше, но и сейчас средний вес взрослого самца составляет примерно 140, а самки — 110 килограммов.

Взрослые дикие кабаны зимой не в пример домашней свинье покрыты блестящим черно-бурым грубым волосом-щетиной, достигающим длины 15 сантиметров, и имеют подпушину толщиной в три — четыре сантиметра. В такой теплой «шубе» никакие морозы не страшны. К концу весны она сильно изнашивается, а летом вновь начинает отрастать, к середине октября она уже почти готова.

Очень живописный вид имеют поросята, их тела украшены темными продольными полосами. К осени у них тоже отрастают черно-бурые волосы, и они полностью напоминают взрослых — разве только чуть-чуть светлее.

Каждого зверя отличает нечто свое. Кабан, например, неисправимый грязнуля. Летом ему жарко, и он постоянно принимает грязевые ванны. Секачам жарко и в ноябре, когда уже кругом снег, иначе зачем бы они лезли в наледи и ложились в холодную воду. Мало того что все тело в грязи — они еще постоянно чешутся о смолистые деревья, покрывая себя толстым панцирем из «сцементированной» илом, глиной и смолой щетины.

Впрочем, в этом есть особый смысл: «броня» спасает кабанов от всевозможного гнуса, клещей, оводов и комаров. Лесные чушки спасаются от гнуса еще одним удивительным способом: например, самка натаскивает в холодный ключ большой ворох веток, а потом, хрюкая от удовольствия, залезает в воду под эту своеобразную крышу и укладывается там в блаженстве.

Центральноевропейский кабан обычен в дубовых и буковых лесах с полянами и болотами, на Кавказе кабаны облюбовывают лесные заросли с орехоплодовыми деревьями, а в Средней Азии — заросли тростника и кустарника вдоль берегов водоемов. Места обитания этого зверя очень разнообразны, но повсюду он кочует в поисках корма, и иногда на большие расстояния.

Уссурийский кабан предпочитает кедрово-широколиственные и дубовые леса. В урожайные на кедровые орехи годы чушки держатся в лесах с кедром, а при хорошем плодоношении желудей переходят в дубняки. При одновременном богатом плодоношении кедра и дуба кабанов становится очень много. Встречаются стада по 50–60 голов, причем иногда в небольшом распадке пасется не одно стадо, а несколько.

В годы бескормицы кабаны разбредаются в поисках пищи. С наступлением заморозков и выпадением снега они держатся на небольших участках и как бы решают сложную и мучительную проблему: как выжить, перезимовать. В такие годы много кабанов гибнет — от недостатка кормов, большого снега, холода. Ослабевших уничтожают хищники, отстреливают охотники. До весны доживает лишь малая часть поголовья, а общая численность иногда сокращается в шесть — восемь раз.

Но благодаря высокой плодовитости кабана поголовье восстанавливается через два — три года. Жизнестойкость нашего героя просто поразительна.

Кабан ест все, даже ядовитые растения. При случае он не прочь поймать и съесть лягушку, полевую мышь. Разрывая кладовые бурундука, вместе с его обильными добротными запасами нередко проглатывает и самого хозяина. Встречая гнезда с кладкой яиц или птенцами, падаль, отнерестившихся и погибших лососей, кабан все охотно поедает, даже если хорошо упитан и не голоден. Известны случаи, когда кабаны съедали добытые и разделанные охотниками туши (временно оставленные в тайге) косуль, изюбров и других животных. Иногда секачи убивают затаившихся новорожденных телят косули, пятнистого оленя, изюбра. Голодные кабаны не только едят павших сородичей, но и нападают на очень ослабленных. Выживают наиболее крепкие, которые впоследствии дают более жизнестойкое потомство, тем самым пополняя и укрепляя бедствующую популяцию.

В весенние и жаркие летние дни кабаны активны с вечера и почти до утра. В зимние холода они кормятся примерно с десяти часов, когда становится чуть теплее, а к вечеру занимают свои места в теплых гайнах и спят всю ночь. Спят, тесно прижавшись друг к другу, «валетом» (один смотрит на север, другой — на юг), благодаря этому кабаны чутко прослушивают окружающую местность со всех сторон, и недругу к ним не так-то просто подойти.

Уссурийский кабан живет в особых условиях. Весной и летом ему всегда есть чем питаться, а осенью кедровых орехов и желудей бывает так много, что звери на протяжении всей зимы достают их из-под снега. Но вот когда нет ни желудей, ни орехов, а такое бывает в среднем раз в три — четыре года, кабанам приходится плохо: уж очень холодны, многоснежны и ветрены зимы в Амуро-Уссурийском регионе, а земля промерзает до полутора метров.

Европейским кабанам перезимовать гораздо легче: зимы мягче и теплее, меньше снега и в земле кое-где можно порыться. Энергетические траты на преодоление холода и поиск корма незначительны, и жировых запасов обычно хватает до весны, а уссурийскому кабану часто их нечем восполнить, и единственной пищей в это тяжелое время для него служит вечнозеленое травянистое растение — хвощ. На хвоще кабаны быстро худеют. Взрослые кое-как дотягивают до весны, а вот поросята гибнут от истощения. Случается, замерзают целыми выводками.

* * *

…В тот год кабаны на Сихотэ-Алине отчаянно голодали, потому что осенью не уродились ни желуди, ни кедровые орехи, а заросли хвощей зимой плотно и намертво укутали глубокие снега.

Уже в январе находили погибших от голода и холода кабанов, а в феврале и марте трупы животных стали попадаться часто, иногда в гайнах лежало по пять-шесть заснувших навеки, окаменевших на лютом морозе.

Однажды неподалеку от таежного зимовья, где базировались мы с проводником, из стожка сена я вспугнул семью кабанов — старую чушку и трех поросят. Они были сильно истощены и слабы и просто вызывали жалость.

Перебежав кое-как лесную поляну, кабаны остановились и повернули ко мне головы. Весь их вид умолял о пощаде, но я и не думал причинять им зло. Только осмотрел устроенное в сене гайно, где нашел замерзшего поросенка.

На следующий день, проходя мимо этого места, снова увидел несчастное семейство, но на этот раз они лишь приподнялись, давно зачуяв меня, и даже не убежали, как накануне. Обойдя их осторожно, я быстро пошел к зимовью, взял полмешка припасенных на непредвиденный случай сухарей и понес голодающим.

Подходил к гайну так, чтобы их не испугать: тихо и осторожно. Шаг — остановка, еще шаг. Все семейство приподняло головы, потом встало, а приготовилось бежать лишь тогда, когда расстояние между нами сократилось до двадцати шагов. Тут я высыпал сухари на снег и медленно стал уходить, пытаясь внушить кабанам, что я для них вовсе не опасен и желаю им только добра.

Я был уверен, что кабаны съедят сухари и они будут как нельзя кстати. Знал и то, что ненадолго хватит корма изголодавшимся и смертельно ослабленным животным. А так как лишних продуктов у нас не было, я унес к гайну два ведра овса из запасов для лошади. Этот овес кабаны подошли есть, когда я отошел совсем немного, даже еще не скрылся среди деревьев.

На следующий день на тайгу с моря обрушилась мартовская пурга. Свистело, ревело два дня, а когда стихло, нам показалось, что весь мир навечно и напрочь запеленало пухлым одеялом.

В полдень, когда снежную белизну до боли в глазах высветило солнце, ставшее по-весеннему веселым и теплым, а снег увлажнился, мы увидели медленно и робко приближающихся к избушке кабанов. Они плелись по нашей тропе, но над снегом поднималась лишь голова взрослой чушки, за которой угадывались горбики ее поросят, их уже было только два… Оставшиеся в живых, потеряв надежду выжить, шли к нам за помощью. Шли, конечно, потому, что я показал им людское дружелюбие. Другого выхода у них и не было.

Подошли кабаны к зимовью и за тридцать метров стали, не решаясь больше приблизиться. Тогда мы взяли по ведру овса и пошли к ним. Точнее, не к ним, а в обход. Вышли к снежной траншее, оставили овес в ней, вернулись. Потом я начал медленно приближаться к зверям, зная, что если они и будут убегать, то только по своему следу, и овса им не миновать.

Темно-бурые тела кабанов в снегу вырисовывались четко. И они, худые и изможденные, были так непохожи на себя прежних — плотных, сильных, независимых, постоянно избегающих людей.

Овса у нас было немного, мы скормили его кабанам в несколько дней, оставив коню лишь сено. Солнце пригревало, и снег быстро таял, оседал. По ночам он покрывался настовой коркой, и кабаны становились совершенно беспомощными. По утрам я подходил к ним вплотную, пытался «разговаривать». Они смотрели на меня по-звериному настороженно, но уже мало боялись. Мне иногда казалось, что они понимали не только наши добрые намерения, но и слова. По крайней мере их тон.

Нам пора было уходить из тайги. Кабанам осталось совсем немного, чтобы дотянуть до образования проталин на солнцепеках и ранних всходов травы на них! А помочь бедолагам выжить можно было только одним — подкормкой. И мы таки помогли им продержаться: проводник привез из ближнего села два мешка картошки…

* * *

Кабаны, которым в голодную зиму удается дотянуть до апреля, когда на южных склонах появляется молодая трава, выживают. Солнце в это время хорошо греет, расход энергии у животных сокращается, а на оголившейся из-под снега земле можно найти прошлогодние орехи, желуди, остатки падали.

Гон у кабанов начинается во второй половине ноября — декабре. У упитанных свиней он начинается раньше и проходит более бурно. Секачи яростно дерутся, пытаясь поддеть соперника клыками или свалить ударом рыла. На всю тайгу (как под ножом!) визжат, хрюкают и вроде бы даже оглушительно рычат. Огромные литые туши то мечутся, то замирают, выжидая удобный момент для нового броска. Они в это время совсем мало едят, сильно возбуждены и часто охлаждают свою страсть в грязевых и водяных «ваннах».

Под кожей на груди и лопатках у секачей ко времени гона нарастает калкан, это уплотнение служит им броней от ударов соперников. Калкан очень прочен, у старых кабанов он достигает толщины трех-четырех сантиметров. Удары клыков соперников обычно приходятся на этот калкан. Тем самым он оберегает кабанов от опасности.

* * *

…Два кабана сражались, видимо, уже давно, когда к ним удалось подойти. Звери, сходясь, успевали два — три раза поддеть соперника головой, потом вставали на дыбы, сжав друг друга передними ногами, и в этой позе ожесточенно бились рылами. Расходились ненадолго и снова кидались в бой. Оба уже еле держались на ногах, когда один из них вдруг побрел прочь. Второй его не преследовал…

* * *

…Характерно, что в гон изредка встречаются запоротые в драках кабаны. Но дерутся самцы для выявления сильнейшего, не для того, чтобы убить соперника.

Весной, обычно в апреле, самка приносит поросят в заранее приготовленном гайне. Это довольно капитальное для свиньи сооружение, обычно устраиваемое под густыми кронами хвойных деревьев или выворотнями. При взгляде со стороны оно представляется большим ворохом ветвей, хвойных лап, кустарников, старой травы. При более близком ознакомлении в гайне можно увидеть вырытое в земле гнездо, устланное травяной ветошью, сухой хвоей и листьями, а над ним — плотную крышу из кустарника и молодых деревьев. В нем довольно тепло и сухо.

Поросят бывает от двух до десяти. Первую неделю они тихо лежат, тесно прижавшись друг к другу в гайне. Их мать кормится поблизости, навещая малышей каждый час. В недельном возрасте свинья выводит свое полосатое потомство на первую прогулку. В это время она его отчаянно защищает, яростно набрасываясь на крупных и опасных хищников, даже на человека.

Через две-три недели поросята уже довольно шустры и сами ищут корм, роют землю, а при опасности мгновенно рассыпаются в стороны и крепко затаиваются под валежинами, деревьями, в хворосте. В двух-трехмесячном возрасте они перестают сосать мать и полностью переходят на «взрослое» питание. На орехах и желудях к началу зимы они становятся крупными и жирными, весят 40–50 килограммов. В неурожайные годы поросята вдвое легче, жира не имеют совершенно и зиму часто не выдерживают.

До годовалого возраста у уссурийского кабана доживает 40–60 процентов поросят, а у европейского — в полтора раза больше.

Высокая смертность молодняка уссурийского кабана на первом году жизни объясняется не только неурожаями и холодами, но и уничтожением хищниками. Поросят истребляют рысь, волк, харза, лисица, но главные их враги — тигр и бурый медведь.

Тигры в Амуро-Уссурийском регионе в год губят более десяти — двенадцати тысяч кабанов. Бурый медведь и кабан, обитающие осенью в одних и тех же угодьях, живущие на одних и тех же кормах, связаны между собою. Когда желудей и орехов мало, свиньи становятся почти единственным источником существования медведя. От этого хищника при бескормице погибает до шести тысяч кабанов, чуть меньше, чем от тигра. На волков, рысей и других хищников приходится примерно тысяча лесных чушек в год. Вот и получается, что до трети поголовья этого зверя в уссурийских лесах уничтожается хищниками. В других регионах такого не наблюдается.

Основное количество жертв приходится на поросят и подсвинков, потому что их больше и охота на крупных секачей опасна: их остерегаются даже тигры.

Однажды я обнаружил следы полосатого владыки и «прочитал» такой случай. Амба зачуял кабана на лежке и стал его преследовать. Приближался медленно, шаги делал малые, стоял подолгу. Когда расстояние между зверями сократилось до двадцати метров, хищник ринулся в атаку. Считаю его прыжки: один, другой, третий… И вдруг — стоп! Тигр так затормозил всеми лапами, что взрыхлил снег до земли. Потом потоптался — и в сторону. «В чем же дело? — думаю. — Лежка-то кабана — вон она чернеет, десяток метров до нее». Подхожу к лежке и вижу: на ней отдыхал громадный секач. Услышав, а возможно, и увидев тигра, он не только не помчался в ужасе прочь, но… прыгнул навстречу и застыл в решимости встретить полосатого владыку «лицом к лицу». Я живо представил грозную неустрашимость вепря, его клыки, горящие глаза и подумал, что тигр тоже не любит испытывать свою судьбу лишний раз…

Старый промысловик, с которым я однажды познавал таинства поисков знаменитого корня жизни — женьшеня, поведал мне такую быль:

«Желудей тогда много было, а кедр не уродил, и собрались кабаны стадами в дубняках. Я как-то добыл двух чушек, разделал их и отдыхал. День был теплый, тихий, лес просматривался хорошо. Благодать! Сперва я стадо ухом уловил: когда кабаны кормятся, их далеко слышно, а через несколько минут и увидел. Метров триста было до них, потом поменьше. Шли в мою сторону косогором, наискосок. Шумно так, хрюкали, хрумкали, взвизгивали. И вдруг заухали — и врассыпную, кто куда! А на том месте, где они только что были, я увидел тигра, уткнувшегося мордой в горло своей добычи. Она уже не визжала, но ногами еще месила вовсю. А амба бил хвостом справа налево.

Вдруг откуда ни возьмись — секач. Здоровенный такой, черный, как каменная глыба. Может, он и стоял там, не убегал со всеми, может, и подошел — не знаю, не видел. Тигр, однако, тоже не замечал его, пока не „успокоил“ свою добычу и не поднял голову. А увидел — сразу копьем метнулся на секача. Ну, думаю, второй готов! А не тут-то было. Вепрь, задрав голову, прыгнул навстречу тигру, и в какое-то мгновение они поменялись местами. Тут тигр начал беситься — рыкать, реветь, „кашлять“, а секач стоял молча. Когда полосатый опять прыгнул, кабан снова метнулся ему навстречу. И тут я заметил, что когда тигр пролетал над секачом в прыжке в самой высокой его точке, тот его бил снизу рылом. Еще раз поменялись местами, и снова секач поддевал. Потом сцепились…

Жуть была. Казалось, не только меня трясло, но и сопки, и небо, и дубы качались. То тигр был на спине секача, то секач, сбросив его, порол клыками. Они недолго дрались, как вдруг тигр пустился наутек, оглядываясь. Он уже скрылся в распадке ключа, а кабан стоял горой, не шевелился с полчаса. Потом тихо ушел за своим стадом.

Думаю, оприходовать надо тигриную добычу, чушку-то. Я взял и проследил тигра. Прошел немного по его следу — кровь, а на орешнике висит кусок кишки. Еще, еще…

Освежевал кабана и пошел дальше по тигриным следам. Он был в ключе, мертвый. Как опустил голову в воду, желая напиться, так и не поднял ее. Самка то оказалась. По соскам видно — имелись где-то у нее тигрята. А шкура вся была исполосована секачиными клыками…»

Бурый медведь гоняет кабанов систематически и упорно. Иногда он хватает свою жертву из засады, но чаще берет измором после длительного преследования. Для бурого медведя охота на кабанов тоже не всегда кончается благополучно.

Вот рассказ одного опытного охотника о том, что он наблюдал однажды осенью в лесах на Большой Уссурке.

Шум драки он услышал издалека и близко подошел к месту схватки. Нападал средних размеров медведь, защищался крупный секач. Бились звери уже давно, оба были изранены, а вокруг все вытоптано.

Медведь ходил вокруг кабана, выбирая момент для броска, секач стоял, развернувшись в сторону противника, следя за каждым его движением. По клыкам его стекала кровавая пена. Медведь с ревом делал резкие пугающие броски, но видя, что секач стоит твердо, отходил назад. Косолапый явно хотел обратить кабана в бегство и напасть сзади, потому что уже успел хорошо почувствовать силу его ударов. А тот все стоял и стоял, готовый к отпору.

Когда медведь оказался слишком близко, секач молниеносно ринулся на врага и поддел его рылом. Тот отлетел, упал, и кабан еще несколько раз ударил его клыками. При каждом ударе мишка жалобно охал, а вепрь уже готов был топтать его, однако медведю удалось вырваться. Отбежав метров на десять, он лег и, жалобно поскуливая, стал лизать свои страшные раны. Кабан, шатаясь, снова занял оборонительную позицию.

Трудно сказать, чем бы все это кончилось, но даже бывалый охотник не способен долго наблюдать такую кровавую драму… На медведе вся шкура была в глубоких рваных ранах, от которых он вряд ли смог бы оправиться. Жалок был и кабан: нижняя челюсть до кости ободрана, вдоль хребта — глубокие следы медвежьих клыков…

* * *

Кабан — животное стадное. Летом чушки с поросятами держатся семьями, а холостые самки и самцы живут в стадах до восьми, а иногда и больше голов. К осени выводки присоединяются к стадам. Лишь секачи предпочитают жизнь одиночки, но и они держатся неподалеку от стада, а входят в него бесцеремонно лишь в период гона, изгоняя молодых самцов.

* * *

…Как-то осенью на нас с товарищем в чистом кедровом лесу надвинулось огромное стадо из почти полусотни кабанов. Мы затаились за валежиной и стали наблюдать сокровенное таинство лесной жизни. Кабаны шумно рылись в лесной подстилке, подбирая и разгрызая опавшие кедровые шишки. Взрослые вели себя степенно, полностью отдавшись еде, поросята же суетились, бегали, за что иногда получали взбучку. Особенно зло их поддевали рылом крупные свиньи, отчего они обиженно взвизгивали и отбегали, но тут же забывали обиду и снова принимались за свое.

В стаде было пять крупных самцов и шесть взрослых чушек, остальные — поросята и подсвинки. Беспечно играя хвостиками, ухая, хрюкая и взвизгивая, свиньи подошли к нам вплотную, затем, обойдя валежину, окружили со всех сторон. Один поросенок, что-то заподозрив, уставился в наши лица и замер, задрав хвостик. Вид его был до того потешным, что я не выдержал и осторожно засмеялся. Поросенок хрюкнул, взбрыкнул и побежал, все стадо насторожилось, запыхтело, засопело. Но вскоре кабаны успокоились, сочтя тревогу несмышленыша ложной, и кормежка продолжалась.

Потом на нас стал пристально и угрюмо смотреть не далее чем с восьми метров солидный вепрь. Этот исследовал более строго. Подошел поближе, опознал, ухнул и увлек все стадо за собой. Но пробежав всего сорок метров, кабаны остановились, постояли с поднятыми хвостами — это у них знак тревоги — минуты три и снова начали рыться в земле. Мы быстро и незаметно забежали вперед по ходу, и все повторилось сначала. Сию увлекательную игру мы повторили несколько раз и прервали ее лишь в сумерках.

* * *

Дикие кабаны — ценный объект спортивной и промысловой охоты. Для коренного населения Дальнего Востока — удэгейцев, нанайцев — важный источник питания.

Кабан — неотъемлемое звено в сложной системе лесных биоценозов. Исчезни, например, кабаны в уссурийской тайге, и не станет тигров, зато расплодятся волки и начнут без всякой меры уничтожать изюбров, лосей, косуль… И придут в опасное движение непостижимо тонко сбалансированные сообщества живой природы…

В последние десятилетия бурно расселяются и увеличиваются в численности центральноевропейские кабаны. Даже северные леса стали осваивать, того и гляди до полярного круга дойдут. Они успешно соседствуют с человеком. Пасутся на полях (особенно предпочитают кукурузные и картофельные), зимой разрывают бурты с картофелем, нанося тем самым урон. Из-за этого в ряде областей кабанов непродуманно объявляют вредными и даже предлагают уничтожать. А зря. В хорошо налаженном и организованном охотничьем хозяйстве небольшой ущерб от лесных чушек многократно окупается. Кабан — замечательный трофей. Его мясо очень вкусно и питательно, в нем содержится большое количество нужных нам микроэлементов. Расходы по подкормке в трудное для него время не так уж велики. Главное — разумно регулировать численность кабанов, не допускать перенаселения охотничьих угодий, грамотно организовывать охоту.